Загадки Пугачевского бунта
Когда на Урале заполыхало новое казацкое восстание, то вначале это не вызвало особого беспокойства в столице, - полагали, что бунт, как это уже было не раз, будет легко подавлен.
Правда, уже и тогда недоумение, и досаду вызвали некоторые известия из Оренбурга. Странными казались действия Максима Шугаева, - посланника яицких казаков, искавших у государыни оправдания яицкому казачьему бунту 1772 года. Его, вместе с другими посланниками больше четырех месяцев продержали в Петропавловской крепости, потом еще почти год в оренбургской тюрьме вместе с содержавшимися там предводителями и видными участниками восстания. После чего сочли возможным помиловать на том основании, что во время восстания он защитил от мести капитана гвардии Дурново - командира карательного отряда, прибывшего вместе с генералом Траубенбергом, уговорил казаков не убивать тяжелораненого капитана.
Его освободили, но не прошло и двух месяцев, как Шигаев стал одним из главных зачинщиков нового вооруженного выступления. 29 августа 1773 он вместе с казаками И.Н.Зарубиным-Чикой, Т.Г.Мясниковым и Д.К.Караваевым встретился на Таловом умете под Яицким городком с Пугачевым. На встрече обсуждались планы нового восстания на Яике, в подготовке которого Шигаев принял самое деятельное участие. С 17 сентября он находился в рядах повстанческого войска, участвовал во взятии яицких крепостей и осаде Оренбурга. Был произведен Пугачёвым в полковники, получил титул «графа Воронцова» и был включен в состав созданной в середине ноября 1773 года повстанческой Военной коллегии.
Нечто подобное произошло и с очередными посланцами яицких казаков в Петербург, - Афонасием Перфильевым и Петром Герасимовым, побывавшими в столице в канун восстания. Если цесаревич Павел не вступил на престол, решили яицкие казаки, надо отправлять новую делегацию, - теперь уже к императрице Екатерине. Просить её о прощении мятежных казаков, наказанных и сосланных на каторгу и поселение в Сибирь, тех, кто ещё укрывается в степи; просить об амнистии участникам восстания, возвращении войску прежних прав и порядков.
В августе 1773 года, за месяц до начала восстания Пугачева, такая делегация под водительством Афанасия Перфильева была сформирована и отправлена в Петербург. Перфильев и сам был кровно заинтересован в решении поставленных перед ним задач, поскольку принимал участие в восстании казаков в 1772 г., после его разгрома укрывался от наказания в хуторах под Яицким городком. Делегаты подали на имя императрицы челобитную, которую по её поручению рассматривал генерал-адъютант граф А.Г.Орлов и члены Военной коллегии.
Орлов тогда заверил казаков, что все их просьбы будут удовлетворены, если будет выполнено тайное поручение императрицы: возвратившись на Яик, они должны были отговорить казаков от сообщничества с Пугачёвым, арестовать и выдать его. Перфильев с Герасимовым дали на это своё согласие — «объявили себя готовыми усердно служить всемилостивейшей государыне и обещались, сколько будет сил, сие повеление исполнить в точности». Но поступили они по-иному и тоже оказались в ближнем окружении Пугачева.
Прибыв 14 декабря в Яицкий городок, явились к коменданту местного гарнизона подполковнику Симонову и рассказали ему о порученном им деле. Симонов отправил Герасимова уговаривать казаков в нижне-яицкие форпосты, где он вскоре встретился с пугачёвским атаманом М. П. Толкачевым и вступил в его отряд.
Перфильева же Симонов послал в стан Пугачёва под осаждённым Оренбургом, где тот и должен был исподволь приступить к выполнению порученного ему дела. В конце декабря Перфильев прибыл в Бердскую слободу, где встретил близкого своего товарища – Овчинникова, которому чистосердечно рассказал о деле, порученном ему графом Орловым. Однако после основательной с ним беседы заявил Пугачёву о готовности служить в его войске. Перейдя на сторону Пугачева, Перфильев стал одним из самых верных его сподвижников.
Пётр Герасимов не успел войти в круг ближних помощников Пугачева, но и он показал свою преданность делу восстания, - погиб в сражении под Татищевой крепостью в марте 1774 г. Перфильев же повсюду объявлял, что послан из Петербурга «от Павла Петровича с тем, чтобы вы шли и служили его величеству». В мае 1774 г. он был произведен в полковники, и на всем пути повстанческого войска от Магнитной крепости до Черного Яра на Нижней Волге командовал Яицким казачьим полком, участвуя в крупнейших сражениях весной и летом 1774 года (у Троицкой крепости, в Уральских горах, под Кунгуром, Осой, Казанью, Саратовом, Царицыном и Черным Яром).
Накануне последнего боя 24 августа 1774 года он был произведен Пугачевым в чин генерал-аншефа. При этом в круг обязанностей Перфильева входило производство следствия и суда над пленными.
К слову сказать, А.С. Пушкин, занимавшийся историей Пугачевского бунта, в своих "Замечаниях о бунте" относил Шигаева (наряду с А.П.Перфильевым) к числу "смышленных сообщников" Пугачева, управлявших его действиями.
Поневоле возникает вопрос: кому был обязан Пугачёв прибытием этих «смышлёных помощников»? Кто хлопотал о помиловании Максима Шугаева? Кто подобрал кандидатуры и надоумил Алексея Орлова дать «тайное поручение» именно этим лицам, - Перфильеву и Герасимову? Не получил ли Перфильев прежде инструктаж и задание от иного, более для них авторитетного лица с целью окружить Пугачёва деятельными, надёжными и "смышленными" помощниками?
История появления среди приближенных Пугачева Максима Шугаева, Афанасия Перфильева и Петра Герасимова не единственная, вызвавшая недоумение и досаду в екатерининском окружении. Не менее загадочной и необъяснимой явилась поступившая в Петербург информация о том, что в плен Пугачеву добровольно сдался Михаил Шванич, который занимается теперь в его стане организацией военной коллегии.
Можно ли было в это поверить? Ведь это был не какой-то там заштатный офицеришка из глухомани. Во время правления Елизаветы Петровны и государя Петра Фёдоровича его отец - Александр Шванвич служил в составе привилегированной 1-й роты лейб-гвардии Преображенского полка, а в 1748 году был определен в дворцовую охрану императрицы.Был он человеком, как говорится, «не робкого десятка», - всем при дворе была памятна ссора, случившаяся у него в середине 50-х годов с братьями Орловыми, в ходе которой он шпагой ранил в лицо сержанта гвардии Алексея Орлова – брата екатерининского любовника.
Подпоручик Михаил Шванич, как и его отец, был крестником дочери Петра Великого - Елизаветы Петровны. Он родился и вырос при дворе, и его хорошо знали все именитые сановники, в том числе, конечно, и Никита с Петром Панины. Одним словом, Шваничи были, можно сказать, элитой русского офицерского корпуса.
В начале 60-х годов Алексадр Шванвич отличился очередной «предерзостью», и за дуэль со смертельным исходом был отправлен служить в Оренбург. Впрочем, пробыл он там недолго. В 1761 году вступившим на престол Петром III он был возвращён в столицу и назначен ротмистром в голштинский гвардейский полк. Таким образом, отец Михаила Шванича был обязан новому государю «возрождением из небытия».
Вскоре произошел дворцовый переворот, в результате которого Петр III был низложен, и на престол вступила Екатерина II. В день переворота Шванвич, как приверженец Петра III, был арестован, и около четырех недель, - с 28 июня по 24 июля 1762 года содержался в заключении. 24 июля Екатерина II предписала Военной коллегии: произведя его в капитаны, выслать Шванвича с глаз долой, - на службу в один из полков на Украине. Вот почему и Шванвич-старший и его сын, критически, если не сказать - враждебно, относились и к братьям Орловым, и к самой государыне.
Михаил Шванич, начав в 1765 году (в десятилетнем возрасте) военную службу ефрейтором в Ингерманландском карабинерном полку, два года спустя, будучи ординарцем Григория Потёмкина, был произведен в вахмистры; в 1770-1771 годах участвовал в Русско-турецкой войне, был в боях под Негоштами, Журжей и Бухарестом.
С октября 1772 года Михаил служил во Втором гренадерском полку в Нарве, где в июне 1773 был произведён в подпоручики. Вот тогда-то, перед отправкой в Предуралье и могла состояться его встреча и беседа с братьями Паниными. Это, конечно, всего лишь предположение, но не безосновательное, если иметь в виду их личное знакомство, близость взглядов в отношении Екатерины, предстоящий отъезд Михаила в Заволжье, то положение, в каком оказались цесаревич Павел с братьями Паниными, и те планы, которые в это время они вынашивали.
С сентября 1773 года Михаил Шванич находился в полковой команде поручика А. Карташева, производившей набор рекрутов в Симбирской провинции, месяц спустя с командой из 160 гренадер был включен в карательный корпус генерала В.А. Кара. А в ноябре 1773 года после разгрома восставшими корпуса Кара при странных обстоятельствах оказался в ставке Пугачева.
Рота поручика Карташова без боя сдалась восставшим. Солдаты были приведены к Пугачёву, целовали ему руку, подпоручики Шванвич и Волженский были произведены в есаулы. Поручика же Карташова, не согласившегося принять присягу Пугачёву, он приказал повесить.
Михаил Шванвич перешел к повстанцам в ночь на 6 ноября, а уже днем Пугачёвым было объявлено о создании Государственной военной коллегии. Это дает основания предположить, что именно Михаил Шванвич явился инициатором и создателем при пугачевской армии этой важной организационной структуры. В свете такого предположения становится понятной и «монаршая милость» Пугачева - пожалованная Шванвичу за труды шуба «с царского плеча».
Михаил Шванвич пробыл в ставке Пугачева недолго. Увидев пьяный разгул пугачевского окружения в связи с одержанными победами; бесплодное топтание повстанцев у стен Оренбурга, поездки самозванца к Яицкому городку с неудачными попытками взять крепость штурмом, только приведшие к потере времени; став свидетелем несвоевременной, вызвавшей недоумение рядовых казаков , женитьбы самозванца, Михаил одним из первых понял, что задумка братьев Паниных обречена на неудачу.
После разгрома основных сил пугачёвцев под крепостью Татищевой он бежал в Оренбург, где явился к генералу Рейсдорпу, заявив ему, что был в у Пугачева в плену. Рейсдорп ему поверил, направил его в гренадёрский полк, в котором он ранее служил. Но, как говорят, шила в мешке не утаишь, - скоро стало известно о его действиях в ставке Пугачева, он был арестован и отправлен в Петербург.
Случайно ли оказался Михаил Шванич среди повстанцев? А если нет, то кто надоумил его совершить такой поступок?
Все эти известия, так или иначе, доходили до Петербурга, и у одних это вызывало чувство недоумения, у других – мысль о том, не является ли это новое выступление яицких казаков тщательно спланированной акцией, направленной на свержение императрицы Екатерины и возведение на престол цесаревича Павла Петровича. Такое суждение находило немало подтверждений в действиях восставших.
Нынешние читатели, как и современники Пугачева, образованные и сведущие люди, должно быть не раз задавались вопросом: неужели ближнее окружение самозванца верило в то, что это действительно государь Петр III? Конечно же, – нет. Не такими наивными и простодушными были обкатанные и потертые жизнью богатеи Яицкого, Илецкого и других казачьих городков, окружавшие Пугачева, эти прожженные казачины, многие из которых бывали и в Петербурге, и в сражениях Семилетней и Турецкой войны. За это время они в достаточной мере нагляделись и генералов, и маршалов, и спесивых царедворцев, чтобы в ежедневном общении с самозванцем по тысячам житейских деталей не видеть в нём себе подобного.
Более того, несмотря на содержавшуюся в захваченной у плененных офицеров письменную информацию, что во главе бунта стоит казак Зимовейской станицы Емельян Пугачев, они знали, что это не так. Пугачев был им известен по его пребыванию в Яицком городке осенью 1772 года, когда он подговаривал казаков бежать на свободные территории Закубанья. Знали они и о том, что в 1773 году Пугачева арестовали по доносу и привезли в Казань, где заключили в тюрьму, обвинив его в государственной измене. Дело рассматривалось в Тайной экспедиции Сената в Петербурге. Пугачева тогда приговорили к пожизненной каторге в зауральском городе Пелым. Однако документ с приговором прибыл в Казань спустя три дня после побега Емельяна. Розыски успеха не принесли. Что с ним сталось, - никто не знал. Проводившееся после подавления бунта расследование показало, что Емельян Пугачев и предводитель восстания различались и внешностью и возрастом и характерами.
Человек, возглавивший восстание, не был и яицким казаком. Именно в силу этого обстоятельства он был в значительной степени подчинен воле своего окружения, состоявшего из яицких казаков, не мог не считаться с их желаниями и требованиями, во многих случаях шел у них на поводу. Они же в свою очередь своим поведением «на публике» умело подыгрывали ему, демонстрируя свою преданность самозванцу, тем самым способствовали распространению среди простых людей слухов, что это действительно государь Петр Федорович. Тем самым привлекая к восстанию толпы крестьян, заводских рабочих и инородцев, недовольных правлением Екатерины.
С удивительной быстротой казаками был захвачен целый ряд малых крепостей Яицкой линии и осажден Оренбург. Действия восставших в этот период не были особо жестоким и кровопролитными, - убивали и вешали лишь ярых сторонников царствующей императрицы, отказывавшихся присягать «ожившему» государю и цесаревичу Павлу.
В Петербурге всполошились, лишь когда в ноябре 1773 года под Оренбургом повстанцами был разгромлен авангард корпуса генерал-майора В.А. Кара, назначенного Екатериной командующим карательной экспедицией, а вслед за этим захвачен в плен отряд полковника Чернышёва, насчитывавший более тысячи казаков, около 700 солдат, 500 калмыков, 15 орудий и громадный обоз.
Известно, что на своих пиршествах Пугачев поднимал тосты за цесаревича Павла и его жену - великую княгиню Наталью Алексеевну, им же по его приказу была принесена присяга на всей повстанческой территории. В своем лагере Пугачев распускал слухи, что с Павлом все время ведется переписка, что «к нам скоро будет и молодой государь с войском донских казаков»; заявлял, что сам он царствовать не собирается, а поднял народ против Екатерины лишь потому, что хочет восстановить на царствование цесаревича.
Если бы Пугачев с казачьим войском, оставив Оренбург, без задержки двинулся к Москве, да еще, как это планировалось, получил поддержку донских казаков, то к весне он был бы со своим войском у стен древней столицы. И тогда заговор по свержению Екатерины и возведению на престол цесаревича Павла имел бы все шансы на успех.
Такое суждение о Пугачевском восстании не является чем-то новым, впервые сформулированным автором настоящей повести. Нет. Вот что писал об этом историк-публицист Александр Бушков: « … если бы Пугачёв не потратил столько сил на бесплодную осаду Оренбурга, эта армия могла бы дойти до Москвы, где способных оказать ей сопротивление войск попросту не было...». По всей вероятности на это и рассчитывали Никита и Петр Панины в своих планах.
Но самозванец этого не сделал. Из-за задержки повстанцев у стен Оренбурга благоприятная обстановка для прорыва к Москве была утрачена, ход событий переломился, задуманная братьями Паниными акция была близка к катастрофе.
*
К этому времени относится еще одна загадка Пугачевского восстания, не обратившая на себя особого внимания историков, и потому не нашедшая должного отражения в исторической литературе. 3 марта 1774 года Пугачев обнародовал манифест следующего содержания:
"Божиею милостию мы, Петр Третий, император, самодержиц Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем во всенародное известие.
Понеже мы, по данной от создателя высокой власти, между протчими ежедневно изливаемыми щедротами новый знак отеческаго своего милосердия к подданным своим всегда оказуем и тщимся, аки отец отечеству, своих верноподданных рабов привесть в благоцветущее состояние и во всеподданническое усерднейшее повиновение. А ныне мы, усмотря чрезвычайно оказанную от казака …. несносную высокообладающей особе нашей поносную обиду, за которую по всем правам и узаконениям подверг себя он …. публичной и поносной смертной казни.
Однако за нужное нами признано публиковать всенародно, в таковых ево вредных к нам предприятиях, требовать от всего общества на то голосов, простить ли ево …., или учинить над ним на основании законов, продчим в страх и в подтверждение, смертной казни. На что б смотря, каждой не отважился, чтоб нас понесть, и всегда возмог признавать и почитать нас за действительнаго и природнаго своего чадолюбиваго монарха".
Марта 3 дня 1774 года.
Этот манифест сохранился, - он вместе с другими бумагами пугачевской «канцелярии» был захвачен карателями в одном из боев в Предуралье, и вскоре был отправлен в столицу, как ценный трофей для дознания. Во всяком случае, уже в начале апреля, - через месяц после его написания, он был в столице. Об этом свидетельствует появившиеся на нём отметки.
Но вот, что удивительно, - при полной сохранности многих других документов пугачевского архива в этом манифесте имя казака, подлежащего казни и обвиняемого в «несносной обиде», нанесённой им самозванцу, тщательно затёрто и вымарано. Кто это сделал? Может быть, это сделал сам Пугачев после встречи в Осе 21 июня с «посланцем цесаревича Павла» Афанасием Долгополовым?
На обороте листа с манифестом вскоре появилась надпись рукой обер-секретаря Тайной экспедиции Сената С. И. Шешковского: «Казак Черноморской, он ево повесил». А на конверте, в который поместили манифест отдельно от прочих документов, написано: «Сей пакет хранить в Тайной экспедиции и никому без особаго ея величества указа не разпечатать. Князь Александр Вяземской. Апреля 7 дня 1774 года, № 4».
Мне не удалось выяснить содержание первых трёх пакетов, которые, видимо, тоже существовали. Можно лишь догадываться, что в них были сведения о трёх важнейших «злодеях» бунта, впоследствии казнённых лютой смертью – самого Пугачева, Перфильева и Шигаева. Как бы там ни было, но заведение этого четвертого пакета говорит о том, что руководители московской следственной комиссии считали историю с казаком Черноморским чрезвычайно важной. Выяснение, кто стоял за Черноморским и направлял его действия, могло бы дать сведения об организаторах восстания.
Как видим, Шешковский уверенно назвал это имя. Видимо, были на то основания, - поступившая к нему информация из пугачевского окружения. Вполне может быть, что знал он и о «поносных словах», сказанных Черноморским в адрес самозванца. Так кто же он такой – этот казак Черноморский?
Из материалов Оренбургской секретной экспедиции следует, что Иван Черноморский в 1773 году служил фельдъегерем у коменданта Яицкого городка подполковника И. Д. Симонова, то есть был человеком по роду своей службы обладавший информацией, в которой были весьма заинтересованы повстанцы, - как об обстановке в Яицкой крепости, которую они никак не могли взять, так и о тех известиях и приказах извне, которые посылались Симонову.
То, что Черноморский оказался в ставке Пугачева даёт основания считать, что он был убежденным сторонником восстания, и значит, передавал Пугачеву эту важную для него информацию, то есть был для Пугачева нужным человеком.
Невольно возникает вопрос, что за «поносные слова», мог он сказать Пугачеву, чем нанёс ему «несносную обиду», столь большую, что Пугачев посчитал возможным её обнародовать, при этом был уверен, что «народ» поддержит его решение о казни обидчика.
Скорее всего, Черноморский во всеуслышание обвинил Пугачева в том, что он никакой не Петр III, топчется под Оренбургом, теряет время, вместо того, чтобы идти к Москве для решения главной задачи – возведению на престол цесаревича Павла. Предрёк ему скорый разгром и поражение из-за его медлительности. У фельдъегеря, по роду своей службы знавшего складывающуюся оперативную обстановку в губернии, надо полагать, были основания для такого заявления.
Но Пугачев и всё его ближайшее окружение к этому времени еще не освободились от победной эйфории, вызванной разгромом авангарда корпуса генерал-майора В.А. Кара, захватом и пленением многочисленного отряда полковника Чернышёва со всем его обозом. Сам же Пугачев, восхваляемый со всех сторон, наверное,считал себя, чуть ли не Македонским. Как в такой обстановке могли быть восприняты Пугачевым и его окружением слова симоновского фельдъегеря, к тому же еще и не яицкого казака, и даже не донского, а пришлого чужака – из Запорожской Сечи.
Говорю так, поскольку «Черноморский» - это, скорее всего, превратившееся в фамилию прозвище. Историки пишут, что «черноморскими» на Яике называли тех немногих казаков Запорожья, которые по разным причинам оказались в яицком войске.
И снова невольно возникает вопрос, - как, и при каких обстоятельствах этот казак оказался в далеко не рядовом статусе фельдъегеря коменданта Яицкого городка, часто владевшим секретной правительственной информацией. При чьем содействии он оказался в этой должности?
Нельзя в связи с этим не вспомнить, что в 1770 году военными действиями против турок в районе Причерноморья близ Днепра руководил генерал-аншеф Петр Панин. Он возглавлял штурм Бендерской крепости, за отличие при взятии которой был произведён в хорунжие Емельян Пугачев (Пугачев ли, или скрывавшийся позже под его именем предводитель восстания?).
Не тогда ли свела судьба Петра Панина с запорожским казаком Иваном, позже прозванным Черноморским? Ведь известно, что в составе войск, действовавших против турок, принимало участие более 10 тысяч запорожских казаков, среди которых 16 человек были удостоены наград за боевые заслуги. В том, что запорожские казаки были враждебно настроены в отношении Екатерины, не приходится сомневаться, поскольку уже тогда началось их притеснение, а в 1775 году указом императрицы Запорожская сечь была ликвидирована.
В 1772 году, уже находясь в отставке, видимо, посчитав своих знакомцев подходящими одного для роли организатора и предводителя задуманного восстания, другого - фельдъегерем в Яицкий городок, при участии своего брата определил каждого из них на своё место, предварительно снабдив того и другого инструкциями, соответствовавшими дерзкому замыслу братьев Паниных. При этом будущий предводитель восстания не был, по всей вероятности, ознакомлен с задачами, стоявшими перед Ива-ном Черноморским.
Всё это, конечно же, только лишь предположения, но, как видите, не беспочвенные. Насколько они соответствуют действительности – судить читателю.
Иван Черноморский был повешен, но его пророчества сбылись. В конце марта повстанцы потерпели сокрушительное поражение под Татищевой крепостью. Спасались – кто как мог. Каратели преследовали бежавших одиннадцать верст, кромсая их саблями и топча копытами коней. В самой крепости осталось лежать 1315 убитых, вокруг нее, - по дорогам, лесам и сугробам - еще 1180 человек. В плен попало около 4 тысяч. Все 36 орудий оказались в руках победителей. Правительственные войска потеряли 141 человека убитыми и 516 ранеными.
Неудачи преследовали повстанцев в течение всего последующего месяца. Под Сакмарским городком князем Голицыным был разгромлен четырехтысячный отряд Пугачева, было убито более 400 повстанцев, попали в плен Витошнов, Почиталин, Горшков, Падуров, толмач военной коллегии Балтай Идыркеев.
15 апреля под Яицким городком генералом Мансуровым был разбит отряд Овчинникова. Сам он с двумя десятками сумевших уцелеть казаков и киргизов по бездорожью диких казахских степей стал пробираться на север с намерением воссоединиться с Пугачевым. Им это удалось, и со смертью командующего карательными отрядами Бибикова восстание вспыхнуло с новой силой в заводском крае Южного Урала и Башкирии, но стало при этом перерастать в кровавый народный бунт, в который помимо яицких казаков включились крестьяне, рабочие уральских заводов и проживавшие в том краю инородцы. Пугачев, казалось бы разбитый окончательно, быстро восстанавливал силы. Подобно сказочному змею-горынычу он вновь обрастал головами, пышащими огнем.
В это время на арене военных действий с повстанцами появился подполковник И.И.Михельсон, прибывший в составе Санкт-Петербургского карабинерского полка. Он доставит Пугачеву немало хлопот, преследуя его по пятам, пока не нанесет ему сокрушительного поражения под Царицыным.
*
В июне месяце в ставку Пугачева, которая в это время находилась под пригородом Осы, прибыл посланец из Петербурга - ржевский купец А.Т. Долгополов, назвавший себя Иваном Ивановым, с дарами от цесаревича Павла и великой княжны Натальи Алексеевны.
В исторической литературе и, особенно, в художественной беллетристике этому эпизоду уделено немало внимания, притом часто саркастически-язвительного.Так, перечень подарков:«сапоги, шапка, перчатки…» сопровождается насмешливым комментарием, что де от цесаревича то можно было бы привезти подарки и более ценные. При этом далеко не все авторы пишут о том, что среди подарков было еще и два дорогих камня. (К слову сказать, в следственных делах сохранилось описание этих камней, обнаруженных среди захваченного личного имущества Пугачева; правда, их стоимостной оценки в этом описании нет, - видимо, в следственной комиссии не оказалось сведущего в таком деле специалиста). Потёмкин писал Екатерине: «нашлись и два камня въ кошельк; самозванца, точно какъ онъ объявлялъ. Первый изъ нихъ б;лой восточнаго хрусталя, сердца им;етъ фигуру, а другой четвероугольный желтоватой и весь изцарапанъ».
Пишут, что Долгополов явился к «ожившему» государю Петру Федоровичу с тем, чтобы «выколотить» с него должок за поставленные им когда-то на царские конюшни и неоплаченные пятьсот четвертей овса. При этом не подтверждают это, ни каким-либо документом, ни чьим-либо свидетельством. В состоявшихся впоследствии допросах участников восстания об этом нет ни слова, - ни в показаниях Перфильева, ни в откровениях Канзафара Усаева, который доставил его в ставку Пугачева, ни в признаниях самого Пугачева. Зато говорилось, что он «священным имянем его высочества (цесаревича Павла) увещевал простой народ для преклонения к Пугачову, сказывая, что не Пугачев бунтует, а подлинной государь засчищает престол».
Видимо тогда, - во время встречи с Пугачевым, Долгополов узнал о трагической судьбе запорожского казака Ивана Черноморского. Не тогда ли кто-то из них затер и вымарал его имя в пресловутом манифесте?
По всей вероятности тогда же узнал Долгополов о «тайном поручении императрицы», которое Алексей Орлов дал Афанасию Перфильеву осенью 1773 года, отпуская его на Яик. Это поручение явилось основой для разработки в ставке Пугачева блистательной операции по извлечению из казны, как сказали бы сегодня,- «финансовых ресурсов» для решения стоявшей перед повстанцами задачи – продвижения к Москве. Видимо, именно тогда было составлено пресловутое письмо от имени Перфильева о готовности 324 яицких казаков выдать Пугачева властям за денежное вознаграждение, - по 100 рублей на каждого. То самое письмо, над которым потешаются многие авторы, считая его выдумкой и липовой подделкой Долгополова.
Письмо в содержании своём, конечно, и в самом деле было «липовым». Там, по всей вероятности, были названы фамилии казаков, которые или погибли в боях, или были вовсе надуманы. Задача Долгополова состояла в том, чтобы доставить это письмо по назначению и убедить государыню в правдивости его содержания, а уж встретить её посланцев с денежной казной было делом Перфильева и атамана Овчинникова.
Так кем же был этот Долгополов? Коммерантом-авантюристом, заботившимся о пополнении своего кармана, как о нём пишут, или полномочным посланцем неведомых организаторов восстания, предложения и советы которого принимались к действию самим его предводителем? При этом нельзя не сказать, что Долгополов был лично знаком с Никитой Паниными.
Впрочем, рассудите сами. История с неоплатой поставки овса в дворцовые конюшни, пишут историки, произошла в 1762 году – во время дворцового переворота, завершившегося возведением на престол Екатерины. Ржевский купец Астафий Долгополов являлся в ту пору официальным поставщиком фуража в конюшни государева двора. Согласитесь, что при большом значении в те времена, как мы сейчас говорим, «гужевого транспорта», и том «парке» ездовых и строевых лошадей в дворцовых конюшнях, поставщик фуража являлся человеком весьма нужным и уважаемым.
Писатель Вячеслав Яковлевич Шишков в своей книге «Емельян Пугачёв» писал, что Долгополов часто наведывался в Питер, доставляя овес для царских конюшен, имел даже беседу в Ораниенбауме с самим Петром Федоровичем. Есть все основания считать, что автор пользовался при этом какими-то архивными материалами, поскольку он называет даже имена должностных лиц, принимавших в тот день у Долгополова доставленные им пятьсот четвертей овса,- А.А. Нарышкин и Д. И. Дебресан.
Кто такой Д.И. Дебресан, мне выяснить не удалось, а вот первый приемщик, - Александр Александрович Нарышкин, - отпрыск знаменитого рода Нарышкиных, был личностью известной. Действительный тайный советник, сенатор, женатый на дочери Никиты Ивановича Румянцева, он в то время был в придворном чине обер-шенка; в его распоряжении находились дворцовые запасы. То есть, попросту говоря, был он при царском дворе завхозом.
Очень может быть, что в сутолоке дворцового переворота с Долгополовым и в самом деле не расплатились сразу, - в тот же день. Но разве при этом пропала необходимость в поставке фуража в дворцовые конюшни? Нет, конечно, скорее даже наоборот, - скоротечность и многоплановость происходивших в это время событий только увеличила такую потребность, и в таких условиях никто не пошел бы на разрыв деловых связей с поставщиком фуража.
Добавьте к этому, что, как уже не раз говорилось, главным организатором дворцового переворота, - его «дирижёром» был Никита Иванович Панин, которому в тот короткий период междуцарствия пришлось оперативно решать множество вопросов, в том числе и хозяйственных. Имейте при этом в виду, что через свою сестру - Анну Ивановну Панину, жену Белгородского губернатора В.В. Нарышкина, он был еще и родственником Нарышкиных, в том числе и вышеназванного обер-шенка. И потому Никита Панин просто не мог не знать об истории с неоплаченной поставкой овса, наверняка имел встречу и знакомство с Долгополовым, и не мог не принять мер по оплате долга и восстановлению с купцом деловых отношений. Могло ли быть иначе?
Мало кто из авторов обращает внимание читателя на то (об этом говорил Пугачёв на дознании в Симбирске), что именно Долгополов (Иван Иванов) подал ему мысль, «собрав новую толпу, идти на Казань»; что «государь цесаревич с войсками следует к Казане на помощь». Вняв его совету, Пугачёв сумел объединить рассеянные отряды повстанцев и, несмотря на неоднократные тяжёлые поражения, после похода по Уралу и Прикамью, в июле 1774 года захватил Казань.
Но время было безнадёжно потеряно. Навстречу повстанцам уже шли воинские отряды, освободившиеся в связи с победным завершением турецкой войны.
Продолжение следует