Почему все они, чуть выбившиеся и натянувшие маски духоносцев, и даже те из них, которые кажутся умными, все как под копирку твердят, что и во второй раз прожили бы свою жизнь точно так же?! Ни за что не стал бы марать белый лист во второй раз теми же буквами - холст теми же красками. Даже копии, и даже за деньги, терпеть не мог, и всего-то написал их разве что три, и то на ранних поездах, а копировать целую свою жизнь это уж как-то…
Вчера вечером он мне: - Хочешь правду скажу? И вчера вечером я, как любой самолюбивый человек, несколько напрягся, машинально кивнул и плеснул в рюмки коньяк-подделку (он принес). - Все у тебя нормальненько, - сказал он вчера вечером, - только себя ты не нашел, дела у тебя своего нет…, картины сейчас это все не то, вот если бы ты, к примеру, был художником кино…, - выпил, сморщился, - фу-у, бл@дь-коньяк! - сказал.
«Норма-а-альненько»…, - это я с утра почти по складам, глядя в кофейную чашку. В детстве страсть как любил рассматривать на дне кружки свое, похожее на ущербную луну отражение. Пью утренний кофе полулежа в постели и вчерашнее проворачиваю, и так изловчусь, и так оправдаюсь, - хм…, дела своего нет…, себя не нашел…, а судьи кто!?! Пожалуй, кофе в постели впервые пью. Как только в окнах обозначились кресты рам, … стоп, про кресты кто только уже не писал, напишу лучше перекрестки, пусть будут перекрестки (перекрестки дорог, перекрестки чего угодно…), так вот, как только в окнах обозначились перекрестки рам - я встал, насыпал зерна в кофемолку, взгудел-смолол, сварил, подошел к дивану, смахнул с табуретки сморщенный носок и поставил на нее турку с чашкой, прилег на диван под одеяло, и вот полулежу, как бы пью-кайфую! Кофе в постель я приносил только ей, и то сознательно два или три раза в год, чтоб потом, когда совсем потом, ну вообще потом-потом, когда от меня останется одна идеальность (будто пылесос с размаху об пол… и штор не срывал, и «уйду» не кричал), чтоб она всем рассказывала какой я был заботливый - кофе в постель приносил!
Отхлебываю, смотрю правее чашки вдоль себя, - нога правая из-под одеяла выпросталась, загар летний еще нормальненько, еще держится…, смотрю левее - нога левая под одеялом…, лежит…, пальцами пошевелил - одеяло бугорком пошевелилось, будто и впрямь щенок там (всю неделю с чего-то вдруг мерещился, как те мальчики Пушкину). Мы тогда с ней из Домодедово напрямки пробивались к друзьям нашим в Подольск, темно уже было, навигатора тогда не было, ехали по карте - блудили по подмосковным проселкам, вдруг щеночек маленький в свете наших фар, да такой хорошенький, что я аж вздрогнул от неожиданности - от дроби ее каблучков в резиновый коврик, - почти завизжала, стала уговаривать подобрать…, я машинально притормозил, но, борясь с остатками добросердия, медленно-медленно все-таки проехал мимо, в утешенье мысль себе забетонировал - кто-нибудь подберет из «местных».
А три года назад она сказала - если от меня уйдет, то не простит мне этого никогда!
Не простила…
Про кофе, однако, вру. Есть еще один человек, который тоже потом может похвастать, что и ему я каждое утро... В феврале, на Севере, другу своему кофе в постель принес. Один раз. Турку потом теплую холодной водой из рукомойника мыл, мельчинки кофейные по пальцам, как мурашки, с водою стекали - под раковиной в ведро журчали, в зеркальце фрагмент окна снежинками мельтешил… Друг забился с вечера за печку в дальней горнице, спал там всю ночь, разомлев, и утро уже просыпал понапрасну, а тут я вошел, как та мать терпеливая, разбудил его завтра рано такого детского, хоть и бородатого и со вчерашнего, и сказал - «давай, друг, я тебе кофе сварю и сюда принесу»! И сварил и принес. И друг тогда ласково-ласково на меня из-под полушубка и из-под вчерашнего своего посмотрел. И я турку потом теплую холодной водой мыл и мне было так хорошо…! А потом мне было еще лучше. Потом я пошел один на лыжах в дальнюю деревню Бухалово. И была метель кромешная, и я шел на ощупь по вешкам, шел один в снежной кутерьме и испытывал абсолютное счастье! А дойдя, наконец, до Бухалово, вынул телефон и позвонил ей…, - метель морщинила лицо, колючие снежинки плавились меж губ, которыми я произносил самые-самые, какие только были во мне, слова……..
Вчера вечером он раза три у меня спросил, сколько мне лет, и вчера вечером раза три я ему ответил, и вчера же вечером он раза три сказал, что все еще у меня впереди, что ему 65 и он чувствует себя в самом разгаре. Я мысленно прикидывал - как незаметно мелькнет и мой отрезок к 65-ти (как столб в окне экспресса), и сколько еще, не имея своего дела, я напишу к тому времени?! Если же еще столько, сколько после пожара в 2006-м, то, пожалуй, будет до хрена, и даже до хренища! Но на кой хрен мне это до хренища, если это будет все то же самое?! Ведь говорят же, что художник к 40-ка идет к себе, а после вокруг себя…! Давно уже круги наматываю, как пес на цепи вокруг своей будки, то приматываясь к ней, то отматываясь, то по часовой, то против, но вокруг, стабильненько и нормальненько вокруг. Допить кофе и повеситься! Нормальненько так повеситься, уютно и в тепле повеситься (отопление уже включили), валенки-коротыши свои суздальские аккуратненько в сторонке поставить, чтоб потом не свалились как попало и не придавали картине вид сувенирной легкомысленности, или даже лучше на батарею - пусть сухими и теплыми останутся, и записочку со всеми знаками препинания написать и несколько раз проверить, чтоб не дай бог вместо слова «прости» не написать «пости»…
Мы все тогда поехали на премьеру его спектакля в Малый. До той поры я отродясь не читал ни одной пьесы Сухово-Кобылина, как и после тоже, и спектакль его тогда мне не понравился. Я томился и давил в себе густые комки зевоты (мщу за вчерашнее), мне тогда показалось все слишком традиционненьким, слишком классичненьким, слишком как «Лебединое озеро» (пусть и с умирающей Лопаткиной). Я смотрел на неизвестных мне актеров, на их чиновничьи (из реквизита) мундиры с рядами золотых пуговиц, и думал - нравится ли им самим то, что они тут разыгрывают, и вообще, как и где они будут ночевать после, в каких таких своих жилищах - с газом, электричеством и центральным отоплением, и в каком настроении на утро снова повлекут себя «служить»...?!
- Понимаешь, - говорил он-вчера-режиссер, - я с утра уже злой, злой просыпаюсь, злой иду в свой театр и всех там ненавижу...!
Однажды мой натюрморт купил актер Владимир Ильин. Об этом мне сообщил хозяин одной галерейки, делясь со мной актерскими деньгами, и еще сказал будто бы тот сначала оплатил и увез к себе другую мою работу, но через пару дней вернул, пожаловался будто бы ему там что-то отблескивает и чего-то ему там на ней не видно, как было все видно тут, в галерее, и из вежливости попросил показать какую-нибудь другую работу автора, мою то есть, и, видимо, чтоб не показаться..., поменял мою же работу на мой же натюрморт. Хотя кто знает, может по дороге домой он его выбросил (цена была не ахти), или, может, после - с глаз долой - подарил кому! Хотя я честно писал тот натюрморт и чего-то такого в него вкладывал, по крайней мере мне так казалось. Впрочем, бывало, что и сам выбрасывал свои работы, в которые чего-то такого вкладывал…, в урну на Щелковской, например. Как-то мне вернули несколько свернутых в рулон небольших моих холстов, которые одни добрые соотечественники пытались продать в Лондоне, да так и не продали. Свернули плохо и абы как. На выходе из метро «Щелковская» рулон выскользнул из моих рук и раскатился по асфальту (веревочка хилой оказалась), я стал тут же на асфальте сворачивать холсты заново, мимо и вокруг ноги прохожих, работы не на подрамниках - в беспомощно-гибком состоянии - показались ужасно слабыми и убогими, кое-как свернул их и направился к автовокзалу, на пути вдруг урна, такая совковая в многослойной краске-серебрянке, руки как-то сами собой сунули в нее рулон и освобождено я пошел дальше, купил бутылку пива, чебурек, билет на автобус и уехал.
А бывает и другое, например, такое: какой-нибудь дотошный «почитатель» возьмет да и откопает в каких-нибудь дремучих недрах интернета какую-нибудь твою, не таких уж и давних лет работу и по доброте своей душевной опубликует ее в сети, ему кайф, а по тебе мурашки - зачем писал ее…, и ничего уже не сделаешь, как с тем словом, - не воробей… Только и остается ждать чего-нибудь глубоконького и серьезненького к своим 65-ти!
Один мой приятель все, что написано не с натуры и не похоже на реальность, называет придумками. И я ему завидую. Я подозреваю в его голове полную ясность. Похоже в его голове все четко делится на белое и черное, на свет и тьму, и в душе его, похоже, тоже полные лады с самим собой. Он и в церкви знает к каким иконам прильнуть и к чьим перстам для лобызания, и вечерние новости в телевизоре никогда не пропустит, и хоккея фанат (знает всех игроков), и на даче у него, возле печки, висит длинное полотенце (на веревке, на прищепке), темное нижним концом, почти землистое (затроганное), верхним более-менее светлое, говорит - «нижним по кухне вытираюсь, с верхним в баню хожу…»! Одним словом, все у него «ок»! - Нефиг, - говорит, - себя гнобить, надевай железные трусы, садись и пиши, как все (не придумку то есть)!
Делаю глоток, … звук синички в форточку… - «пинь-пинь-пинь»…! Ночью форточка три раза хлопала…, четвертого дожидаться не стал, нащупал на табуретке носки, взял один, встал, подошел к окну, свернул его вдвое и заложил им форточку у шарнира. Больше не хлопала, так, мягко - туда-сюда… Должно быть там, за форточкой, сейчас пар изо рта, хотя нет, крыши мокрые, дождь всю ночь хлестал…, еще глоток…, - фокус наводится на дальнюю за крышами березу, - голая, как кость (прошлым летом еще засохла). Вчера вечером, совсем уже во мраке, она вдруг вспыхнула кадмием красным и минуты три так пылала, как молния вверх ногами. Я за фотоаппаратом не дернулся, так цепенел. Бывает что и так цепенит, особенно когда солнце найдет последнюю щелочку у самого горизонта и автогеном вдруг…!!! Помню один решетовский закат в год смерти отца, - мы тогда с братьями (я еще в училище учился) достроили в августе баню. Протопили ее в первый раз с печкой докрасна и собрались опробовать, мы уже тазы и веники взяли, как вдруг солнце из-под тучи…, я бросил свой таз и выбежал к нашей речке, а там…, там такая драматища, там такой пейзаж, не пейзаж, а Рембрандт!!! Кинулся в дом, выбежал из него с этюдником и стал писать наш плес в «последних» красках. Закончил этюд, когда братья уже помылись. Потом сам пошел в баню. Едва вошел, как вломились намытые братья, плеснули на раскаленные камни полведра кипятка, выскочили наружу, заперли наглухо дверь, слиплись лбами в окошке и стали хохотать, глядя на то, как я ползаю по полу и, пытаясь спрятаться под лавку, кричу им «черти»!!! И мне тогда с ними «чертями» было так хорошо!
А этюд тот после у меня забрали в фонд училища, но я какой-то хитростью уговорил заведующую фондом и втихаря уволок его оттуда, чтоб потом, много-много позже, он сгорел вместе с другими работами в 2006-м… И брат старший в прошлом году в 10 утра сказал мне в трубку «приезжай, Репин, поедем на рыбалку!», и вечером я уже оказался в Домодедово, чтоб лететь к нему в Новосибирск, … он умер после обеда. И это не придумка.
Четыре месяц я не пишу...
... я SOS-кучился…
(2017 мастерская)