Новый дом Вероники располагался в пяти минутах ходьбы от парка у стен Новодевичьего монастыря, и она регулярно водила младшего сына в эту зеленую зону на детскую площадку. Однако из-за многочисленных занятий выбраться с ребенком в парк удавалось лишь изредка, поэтому прогулки не становились рутиной и каждый раз приносили Вере ощущения свежести, гармонии и умиротворения.
Неожиданно для Вероники ареал вокруг монастыря оказался значительно более насыщенным ассоциациями и воспоминаниями, по сравнению со всеми остальными улицами, скверами и уголками района ее юности. Ее это удивляло, потому что она бывала здесь не так уж и часто до переезда. Возможным объяснением яркости образных ассоциаций, возникавших во время прогулок у Новодевичьего, было то, что они происходили по большей части в вечернее время, когда чудесное архитектурное творение с окружающим его живописным пейзажем погружались в мягкую желто-зеленую иллюминацию. Дневные прогулки к Новодевичьим прудам также вызывали воспоминания, но с несколько иными акцентами.
***
Сколько бы раз Вероника ни проходила мимо здания бывшего кинотеатра, теперь совмещавшего в себе театр и ресторан, всегда перед глазами возникал момент, когда она и ее школьная подруга Кристина отправились впервые прогуляться в Новодевичьем парке после кино — это был дневной сеанс, девочки смотрели супермодный индийский фильм «Танцор Диско».
Вот они выходят из красивого шестиэтажного здания с кинотеатром на первом этаже и следуют к Новодевичьим прудам. Проходят мимо скульптуры с молодыми людьми, поднимающими вверх земной шар, затем — мимо входа в монастырь и вступают на протоптанную тропинку, ведущую к обширному водоему, существующему как будто в ином измерении по сравнению с окружающим его городом.
Вдруг… Вероника всегда помнила чувство сильного приятного удивления, возникшего у нее, как только они с Кристиной сделали первые шаги по начинавшейся у Софьиной башни и спускавшейся к пруду тропинке. Девочки, весело обсуждавшие героя и сюжет индийского фильма, не сговариваясь примолкли, когда внезапно окунулись в эту вневременную среду. На завораживающей водной глади плавно колыхались сказочные прекрасные птицы — черные лебеди в полной тишине скользили по поверхности озера на фоне краснокирпичных башен и стен старинной обители…
С тех пор территория памятника Юнеско была благоустроена, стены крепости выбелены, дорожки и мост между прудами вымощены, а вместо лебедей на прудах стали жить утки. Тем не менее заповедная атмосфера этой чудесной акватории не исчезла. Здесь было всегда теплее в холодные дни и прохладнее в жаркие по сравнению с окружающим мегаполисом, и всегда очень спокойно и тихо. В каждый свой приход к Новодевичьему после нескольких шагов по направлению к прудам на уровне Софьиной башни Вероника переживала радостное чувство мягкого удивления, переходящего в умиротворение, как при погружении с головой в прозрачный, красивый и теплый бассейн.
***
На территории монастыря Вероника бывала лишь изредка, поскольку для прогулок с ребенком это место не слишком подходило. Впервые она оказалась здесь задолго до визита с Кристиной на Новодевичьи пруды, а именно на автобусной экскурсии в сопровождении мамы. Из всей абсолютно неинтересной для девочки обзорной поездки по Москве, происходившей в холодный ноябрьский день, двенадцатилетняя Вероника запомнила лишь один-единственный эпизод.
После того как женщина-экскурсовод нудным голосом поведала, что колокольня Новодевичьего монастыря была вторым по высоте зданием в Москве после кремлевской колокольни, и рассказала, какая из царевен и цариц когда и где на территории монастыря проживала, экскурсантам было предложено самостоятельно осмотреть достопримечательности. Впоследствии каждый раз, когда Вероника оказывалась у белокаменной лестницы Успенского собора, перед ее глазами вставала сцена, как они с мамой поднялись по этой галерейной лестнице в надежде, что храм окажется открытым.
«Как же здесь красиво!» — впервые за всю поездку девочка пришла в восхищение при виде архитектурных изысков московского барокко. Однако после того как дверь не поддалась и попасть внутрь храма не получилось, Вероника испытала сильное разочарование. За дверью храма, по ее ощущениям, находилось нечто важное и очень интересное, и вот опять увидеть это нечто ей не удалось…
***
Вскоре СССР, лимитировавший любые культы, за исключением культа собственного величия, приказал долго жить, и практически все сохранившиеся в Москве старинные храмы стали действующими. Количество быстро переросло в качество, и вместо интеллигентных вежливых москвичек, приветливо приглашавших юных посетителей и посетительниц почаще заходить в храм и немного подождать, не уходить, так как вот-вот начнется служба, теперь церкви заполонил гегемон. Новые хозяева по оставшейся от жизни в казармах привычке весь свой религиозный пыл сосредоточили на униформе и прочих внешних атрибутах малодоступной их пониманию ближневосточной культовой системы. Поэтому зайти в храм в джинсах и без платка на голове, как это делала Вероника с подружками в школьные годы, стало крайне затруднительно: можно было нарваться на громогласную истерику мучимого бесами вновь воцерковленного или на полное злобы шипение вновь воцерковленной.
Тем не менее по просьбе бабушки, в честь которой Вероника получила первую половину своего имени (вторая его половина досталась ей от дедушки по маминой линии), девушка заходила в некоторые храмы вблизи от университета, чтобы поставить свечку Николаю Угоднику, особенно когда здоровье бабушки стало ухудшаться и та не могла самостоятельно добраться до церкви.
Новодевичий монастырь располагался хоть и недалеко, но все же немного в стороне от тех улиц и дорог, по которым обычно ходила Вероника в студенческие годы, а специально зайти сюда с Сашей или с другими университетскими приятелями ей не приходило в голову, поэтому в Успенском соборе она так ни разу и не побывала.
Зато ее отец, поселившись поблизости от монастыря, стал регулярно посещать этот храм в церковные праздники. Он не был религиозным человеком, однако находил пасхальные и рождественские традиции весьма эстетичными, уютными и привлекательными и с удовольствием потчевал дочь, внуков и многочисленных гостей освященными в Успенской церкви куличами и собственноручно раскрашенными пасхальными яйцами.
И все же в институтские годы Вероника дважды посетила Новодевичий монастырь, однако тогда Успенский собор, равно как и Смоленский, снова оказался закрытым, в этот раз на реставрацию.
***
Колокольня Новодевичьего всегда вызывала у Вероники ассоциации с днем, когда об этом изящном строении XVII века, отмеченном архитектором Баженовым как «более обольстительное для вкуса человека, вкус имеющего» по сравнению с кремлевской колокольней, она рассказывала трем фламандским красавицам. Это были Маргрит, ее мама и младшая сестра, приехавшие из Голландии навестить студентку консерватории и посмотреть Москву. Вероника привезла их в Новодевичий монастырь после смотровой площадки на Воробьевых горах. Поскольку все остальные здания и стены в монастыре, помимо колокольни, скрывали строительные леса, женщины почти сразу же отправились на Новодевичьи пруды.
— So beautiful! Such a nice atmosphere here! — воодушевилась мама Маргрит, такая же утонченная белокурая красавица, как и обе ее дочери.
— Oh, yes! It’s very exciting to be in such a wonderful place! — отозвалась Антье, младшая сестра Маргрит. — Thank you so much, Veronika, for bringing us here! The view and swans are so sweet…
— You are welcome! — ответила Вероника, любуясь вместе с гостьями красотой черных царственных птиц, которые, несмотря на глубокую осень, еще не улетели на юг и торжественно-безмятежно скользили по зеркалу озера.
После прогулки вокруг прудов женщины поднялись мимо Софьиной башни к уровню центрального входа в монастырь и оказались лицом к лицу с компанией цыганок, активно промышлявших в те годы у обители. Три беспардонных женщины в разноцветных юбках и характерных платках преградили путь гостьям Вероники, и, когда последние все же попытались их обойти, молодая цыганка вцепилась в рукав Антье.
— Как ты думаешь, Вера, что нам делать? Дать им денег? — по-русски обратилась к Веронике совершенно растерявшаяся Маргрит.
Услышав русскую речь из уст явной чужестранки, молодая цыганка вдруг рассвирепела:
— Если не дашь, прокляну, тогда и года не…
— Пшла! — Вера знала, что выразительная интонация — гораздо более эффективный сигнал для уличных агрессоров по сравнению со смыслом используемых слов. Увы, в отличие от своих спутниц-фей, она росла вдалеке от первой европейской демократии и имела большой опыт в ситуациях, подобных этой. Хорошо знакомое цыганкам слово в сочетании с грозной интонацией и решительным взглядом оказались убедительными, и шантажистки моментально молча ретировались.
***
Всякий раз, когда Вероника смотрела на лавочку на территории Новодевичьего монастыря с видом на модерновую усыпальницу Ивана и Анны с их многочисленной родней, она представляла двух юных студенток, присевших здесь в тени деревьев в теплый апрельский день. Это был второй и последний раз за весь период учебы в университете, когда Вероника приходила в Новодевичий монастырь, в этот раз со своей сокурсницей и самой близкой университетской подругой Прианкой.
Девушки три года учились в одной группе, вместе ездили домой из отдаленных клинических кафедр, созванивались, чтобы выяснить задания и, разумеется, бывали друг у друга в гостях. Однако затем Прианка поменяла факультет, и подругам удавалось встретиться лишь изредка. В большинстве случаев Вероника приходила в гости в общежитие, располагавшееся неподалеку от монастыря. Хозяйка угощала гостью индийскими яствами — Прианка очень хорошо готовила. В тот памятный день погода была настолько ясной и весенней, что девушки отправились прогуляться в уже частично отреставрированный Новодевичий монастырь.
Новости Прианки были сосредоточены вокруг учебы, она описывала сложности подготовки к зачету по хирургии: преподаватель провел почти все занятия в кабинете, и в операционной побывать довелось всего пару раз.
— Это так обидно, Вероника, когда попадается такой не интересующийся своей работой преподаватель. Шели и Анураг были в операционной практически на каждом втором занятии, у них очень хороший молодой учитель, он очень любит свою работу и с удовольствием делится опытом. А нашему старикану все по барабану…
— Ох, ну ты по-русски уже говоришь в рифму! — рассмеялась Вероника, ей было забавно слышать сленговые словечки от очень вежливой и сдержанной Прианки. — Да, хороший препод — это важно, что и говорить… Как там Шели поживает? Смогла она наконец сделать выбор между Анурагом и этим вторым брутальным мужчиной, как его?
— Веронику вопросы учебы не слишком интересовали, она была поглощена переживаниями по поводу Саши.
— Второго зовут Джеф. О, нет, ее гораздо больше волнует один голландский бизнесмен, с которым она недавно познакомилась. Шели только о нем и говорит сейчас, ведь он не просто красивее Джефа, но и намного богаче, — теперь уже смеялась Прианка, которой приходилось в течение нескольких лет быть невольной зрительницей, а иногда даже спасительницей в многочисленных любовных похождениях своей бессменной соседки. — Голландец, кстати, друг Джефа, и Шели по этой причине теперь предпочитает проводить время с ним, чтобы видеться с Нильсем.
— Ох, ну она справится и с Нильсем, я уверена! — Вероника всегда восхищалась целеустремленностью Шели, сокурсницы из Шри-Ланки, уверенно метившей в сторону западного свободолюбивого мира и отвергавшей даже мысль о возвращении на свою восточную родину. При этом девушка не отказывала себе в удовольствии крутить параллельные романы с красивым соотечественником Анурагом или другими «неперспективными» юными красавцами.
— О, да! Шели — трактор! — пошутила Прианка.
— Ты хотела сказать «танк», — улыбнулась развеселившаяся Вероника. — Но, в принципе, в данном контексте слово «трактор» тоже подходит!
***
Несмотря на то что Прианка и Маргрит приехали в Москву из географически противоположных стран, принадлежали к разным культурам и даже разным общественным формациям и внешне олицетворяли совершенно разные типы женской красоты, девушки имели много общего. Они были похожи характерами, поведением, их обеих отличали особая внутренняя безмятежность, спокойствие и доброжелательность. Чего нельзя было сказать о вечно переживающих, мятущихся или даже по-настоящему страдающих московских подругах Вероники.
Прианка и Маргрит чувствовали себя абсолютно уверенно в студенческом статусе, рассматривали этот жизненный этап как очень важный и полностью самодостаточный. Тема про «как он на меня посмотрел» или «что он обо мне подумал» не обсуждалась ими никогда, а опция «начать встречаться хоть с кем-нибудь с целью набраться опыта» полностью отсутствовала в их планах на настоящее и будущее.
Маргрит описывала свои перспективы примерно так. По окончании консерватории она планировала какое-то время путешествовать по миру, зарабатывая на жизнь частными уроками, что с консерваторским образованием было совершенно реально. Когда ей надоест путешествовать, она найдет постоянную работу на родине, и на этом этапе уже можно будет подумать об отношениях со стоящим парнем. Если все пойдет хорошо, то где-то в весьма отдаленном будущем она была бы не против создать семью и родить детей. Девушка никогда не выражала обеспокоенности по поводу своего одиночества и даже напротив, считала отношения с мужчинами на данном этапе обременительными, требующими чересчур больших жертв. Разумеется, она не стала бы отказываться от отношений с принцем, однако в отсутствие принцев юная пианистка не видела оснований для спешки. Маргрит происходила из обычной семьи фермера и учительницы и, несмотря на свою возвышенную специальность, видела мир вполне реалистично, умела вести хозяйство и была уверена в том, что на ее век стоящих голландских парней уж точно хватит.
Жизненные перспективы Прианки были еще более определенными: после окончания учебы она должна вернуться домой и будет искать работу поближе к родителям. Если поиски не увенчаются успехом, мама и папа подберут ей хорошего жениха в любой момент, как только она посчитает это нужным. В отличие от своей соседки Шели, Прианка не была склонна встречаться с мужчиной без родительского одобрения кандидатуры. Избегавшая традиционной индийской одежды девушка в вопросах отношений с мужчинами придерживалась консервативных взглядов и никогда не стремилась «к приключениям».
— А вдруг тебе не понравится этот жених? — с удивлением спрашивала Вероника.
— Родители постараются, чтобы он мне понравился, — безмятежно отвечала Прианка.
— Это будет человек нашего круга, скорее всего, врач, инженер или учитель, а если уж он покажется мне совсем несимпатичным, я могу отказаться, и они найдут мне другого. Понимаешь, они будут подбирать мне мужа в нашем городе или в одном из ближайших городов, и про жениха и, главное, про его семью все будет заранее известно, ведь это очень важно. Сама я не смогу это выяснить так же хорошо.
После консерватории Маргрит уехала давать частные уроки в Японию. Во время короткого визита в Москву она с удовольствием описывала Веронике свои приключения в этой удивительной стране. Затем нашла работу учительницы музыки в Париже, где встретила Эдмонда, преподававшего французскую литературу в той же школе, что и она. Через несколько лет пара поженилась, и в последнем письме, которое Вероника получила от Маргрит, подруга сообщала о рождении дочери.
В случае Прианки ход событий несколько отклонился от изначального плана — жених нашелся сам собой, им оказался упомянутый выше голландец Нильс. Девушка стоически выдержала возникшие в связи с этим осложнения, сначала со стороны своей оскорбленной в лучших чувствах подруги Шели, затем с родителями. Последние потребовали, чтобы влюбленные расстались на полгода, проверили свои чувства, и лишь затем пообещали дать свое согласие на брак, если все пойдет хорошо. Благо драма разыгралась непосредственно перед окончанием университета, и Прианка, спокойно получив диплом, вернулась домой в Индию, чтобы там дождаться возлюбленного. Закрыв свой небольшой бизнес в Москве, Нильс съездил через положенный срок за Прианкой в Индию, где была сыграна свадьба, после которой счастливая пара обосновалась в Голландии и вскоре обзавелась двумя очаровательными детьми — сыном и дочерью.
***
Во время прогулок на детскую площадку Вероника предпочитала идти одной и той же дорогой туда и обратно, а не обходить обширные Новодевичьи пруды вокруг. Ей было приятно шагать по живописному мостику между прудами и рядом с белоснежной крепостной стеной с краснокирпичными башнями, граничившими, правда, с гораздо менее эстетичной кирпичной изгородью главного кладбища страны.
При виде этой красной стены Вере время от времени приходило в голову, что все-таки нужно как-нибудь выбраться на экскурсию по национальному пантеону, раз уж она поселилась недалеко от него. Тем более что в ее распоряжении находился эксклюзивный по советским временам путеводитель по этой малодоступной в те годы территории, доставшийся ей от отца. Однако такое серьезное мероприятие требовало специального времени за рамками прогулок с ребенком, поэтому осуществить его было крайне затруднительно. Таким образом, никаких личных воспоминаний или впечатлений, связанных с Новодевичьим кладбищем, у Веры не было, если не считать широко известную легенду о несколько раз раскопанной могиле Хрущева. Кроме того, отец, совершенно не склонный концентрировать внимание на печальных сторонах жизни, тем не менее делился с дочерью впечатлениями от собственных посещений Новодевичьего некрополя, но чьи захоронения он упоминал, Вероника не запомнила.
***
Хотя прогулки к Новодевичьим прудам всегда начинались для Вероники с воспоминаний детства, то есть о дне, когда они с Кристиной посмотрели «Танцор Диско», дальнейший путь от площадки у входа в Монастырь, по дороге вдоль прудов и весь обратный путь домой у нее перед глазами стоял образ отца. Она его видела таким, каким он был во время их совместных прогулок на детскую площадку с ее маленькими еще в то время детьми, то есть веселым, жизнерадостным, добродушным и совершенно здоровым.
Так, при виде скульптуры с уточками перед ее глазами всегда возникала сцена, когда он, смеясь, рассказывал о переполохе, случившемся на самом высшем уровне после пропажи утят, и о счастливом восстановлении состава семейства в финале истории. Однако самый мощный поток образов и воспоминаний проносился в тот момент, когда Вероника, приближаясь к Софьиной башне, оказывалась лицом к лицу с невероятным, грандиозным, феерическим зрелищем — сверкающими и переливающимися иллюминацией башнями Сити.