Толмач мятежного войска

               

    Удивительны порою бывают хитросплетения человеческих судеб. В то время, когда братья Нарышкины следовали в далёкое Забайкалье, навстречу им под конвоем везли в Москву невольника – толмача пугачевского  мятежного войска Балтая Идыркеева, приёмного сына одного из ближайших сподвижников Пугачева – Идыра Бахмутова (по прозвищу Баймек).
    Это вызывает у меня – потомка тульских крестьян   ощущение какой-то скрытой причастности   к тем давним событиям, сознание того, что ты явля-ешься малой частицей могучего общественно-исторического создания, именуемого Россией, участником ее судьбы, бед и радостей, поражений и побед, взлетов и падений. Вызывает желание приложить  свои силы к тому, чтобы  страна эта стала еще более могучей, красивой, богатой  и уважаемой в мире. Чтобы счастливы были проживающие в ней народы, окружающие меня люди, мои близкие, те, кто будет и впредь жить на этой земле, в том числе - мои потомки. Наверное, это и  есть чувство патриотизма?
    Я никогда не понимал  людей, родившихся в России, имевших здесь вековые корни и не сумевших найти себе места и дела на этой земле, добровольно оставивших ее и уехавших на чужбину. Могу еще понять тех, кто сделал это под влиянием чрезвычайных, часто смертельно опасных обстоятельств, тех, кто и там, - на чужбине помнит о России, страдает без нее, делает для нее добро.  Но понять тех, кто бросил землю своих предков и забыл о ней, или еще того хуже – обливает ее грязью, - за пределами моего понимания.

    Балтай был пленен весной 1774 года в бою под Сакмарским городком у Оренбурга. Тогда погибло  более 400 повстанцев, в плен, кроме Балтая, попали Витошнов, Почиталин, Горшков, Падуров, Каргин, много других сподвижников Пугачева. Всех их отправили в Оренбургскую тюрьму. Не выдержав условий содержания, 26 апреля в тюрьме умер Витошнов. 27 мая по приговору Оренбургской секретной комиссии был казнен  Толкачев, 18 июля казнен Хлопуша, в июле в Яицком городке казнен войсковой атаман Каргин. Балтай ждал решения своей судьбы.
    В июле 1774 г. он  был допрошен следователем Оренбургской секретной комиссии А. М. Луниным. К тому времени узник, видимо, уже знал, что был обманут, и служил не государю, а самозванцу. При допросе Балтай откровенно и подробно рассказал о своей деятельности в качестве секретаря Пугачева и толмача, и вообще обо всем, что знал, не скрывая даже и того, о чем  мог бы и умолчать. Так, рассказывая о взятии  крепостей на пути к Оренбургу, не скрыл, что «при убивстве людей я был с протчими участвующим». Судя по всему, он считал свою участь предрешенной и был готов к смерти.
    На допросе Балтай Идыркеев  поведал, что родился он в 1750 г.  на Яике, хуторе Кош-Яицком, от Яицкаго городка в сорока верстах, ниже речки Усихи,  в семье яицкого казака Аббаса Тодошева, туркмена по происхождению, который находился тогда в казачьей службе. Толи сам по своей воле, толи по чьему-то поручению отец, будто бы, вскоре уехал  в Туркмению, оставив  четырехлетнего Балтая на руках своего  родственника - отставного яицкого казака башкира Идыркея Бахмутова, который воспитал его, как своего сына. В казачьей службе Балтай находился уже шестой год. При вступлении в оную в верной её императорскому величеству службе присягал, и о кончине бывшего государя Петра Федоровича слышал.
    В отроческие годы Балтай получил домашнее образование (очевидно, у местного муллы) и, по отзывам ориенталистов, изучавших рукописное наследие пугачевского секретаря, сносно владел тюркоязычным письмом. В 1770 г. он был записан в казачью службу и принадлежал к числу казаков "мятежной" стороны Яицкого войска (бунтовавших в 1772 году).
    В сентябре 1773 г. по настоянию Идыра Бахмутова, который вошел в число верных сподвижников Пугачева, присоединился к начавшемуся восстанию, стал секретарем при Пугачеве, а с ноября 1773 г. стал исполнять ту же обязанность в повстанческой Военной коллегии. Перу Балтая принадлежало большинство документов на восточных языках, вышедших из штаба Пугачева. Им, в частности, составлены все манифесты, именные указы «Петра III», указы Военной коллегии, проезжие грамоты, отпускные билеты и другие тюркоязычные бумаги с середины сентября 1773 г. и до конца марта 1774 года.

    В августе 1774 года у Сальникова завода на Волге Пугачев принял последний бой. Архивные документы говорят о том, что в  этом бою участвовал и приемный отец Балтая – Идыр Бахмутов. Повстанческое войско было разгромлено, а пытавшийся скрыться в степях предводитель повстанцев был схвачен  отступившимися от него людьми ближнего окружения, тем самым надеявшимися спасти свои жизни, и выдан карателям. Об Идыре Бахмутове в исторических документах больше нет никаких известий. Погиб ли он в бою, или был схвачен карателями,  и не назвавшись казнен за дерзость при дознании? А может быть, узнав о пленении Пугачев, ушел на своем скакуне в вольные киргизские степи, или того дальше, - в туркменские кочевья Хивы, к соотечественникам Балтая, чтобы рассказать  им о бесславном конце восстания, пленении его приемного сына. И остался там навсегда, до последних своих дней,  мечтая,  и не смея вернуться на свою родину – берега Таналыка, за которым в далекой дымке громоздятся Уральские горы, а ветер приносит запахи трав родной степи.
    Вокруг Балтая Идыркеева в это время стало происходить нечто  непонятное. Казалось бы,  он, как сын одного из ближайших сподвижников Пугачева, в течение полугода находившийся в непосредственной близости к предводителю восстания; бывший его доверенным лицом в переписках с руководителями инородческих повстанческих отрядов, султанами Большого и Малого казахских жузов; хорошо знавший  ближайшее окружение Пугачева,  еще и проявивший такую откровенность при допросе в Оренбурге, был лакомым куском для чиновников Московской тайной экспедиции, как источник дополнительной важной информации. Только лишь поэтому он подлежал отправке в Москву.  Однако осенью, когда Пугачева и ближайших его сподвижников собрали в Симбирске для  отправки   в столицу, Балтая  перевезли в Казань и заключили в тюремный острог при Казанской секретной комиссии. Что было тому причиной – непонятно.
    На многие месяцы о Балтае Идыркееве-Бахмутове будто  забыли. В Москве полным ходом шло следствие по делу Пугачевского восстания, проводились заключительные допросы подследственных, шла подготовка и согласование приговора. 10 января состоялась казнь Пугачева и четверых его ближайших сподвижников. В последующие дни Тайная экспедиция Сената занималась отправкой из Москвы конвоев с осужденными в места, назначенные к отбыванию каторги и ссылки.  На каторжные работы в Балтийский порт  были отправлены И.Я. Почиталин, М.Д. Горшков, И.И. Ульянов, А.Т. Долгополов, Д.К. Караваев, В.Я. Плотников и г.М. Закладнов. На поселение в Кольский острог сослали Т. Г. Мясникова, М.А. Кожевникова, П.Т. Кочурова, П.П. Толкачева, И.С. Харчева, Т.И. Скачкова, С.М. Оболяева, И.П. Горшенина, П.Л. Ягунова и А.С. Чучкова. В Кексгольм для содержания в крепости выслали семью Пугачева (первую жену Софью Дмитриевну с детьми, - Трофимом, Аграфеной и Христиной, и   вторую жену -  Устинью Петровну).
    На следующий день после казни Пугачёва, в Кремле, с Красного крыльца Грановитой палаты было зачитано «Объявление прощаемым преступникам», к числу которых были отнесены пятеро казацких полковников – участников заговора, пленивших самозванца, а также четверо других яицких казаков, добровольно сдавшихся правительству. По приговору суда все они освобождались от какого-либо наказания. Сенат в своём решении определил переселить их вместе с семьями в Новороссийскую губернию, генерал-губернатором которой был в то время Г. А. Потёмкин. Это было проще и дешевле, чем отправлять их на север.     Узнав об этом решении, Потёмкин распорядился для начала доставить казаков в Тулу, пока он не примет решение о месте их постоянного поселения. 
    19 января Творогов, Чумаков, Коновалов, Бурнов, Федулёв, Пустобаев, Кочуров, Я. Почиталин и Шелудяков под конвоем были отправлены из Москвы в Тулу, где  разместили под караулом в помещениях Тульского кремля. Однако тут же от только что учрежденного тульского дворянского общества в адрес Потемкина был послан протест. Тульские дворяне воспротивились поселению на территории их губернии такой толпы недавних казаков-злоумышленников. Их опасения можно было понять, -  присягали в верности государыне Екатерине, потом изменили ей, дали присягу Пугачеву, потом и его предали и сдали властям. Можно ли не опасаться таких людей?
    Григорий Потемкин, видимо, согласился с их мнением и в конце февраля  обратился к Екатерине с просьбой избавить его от заботы о размещении яицких казаков. Императрица пошла навстречу его просьбе. По её распоряжению казачьих старшин, выдавших Пугачева властям, - И.А. Творогова, Ф.Ф. Чумакова, И.С. Бурнова, И.П. Федулева и еще четверых казаков, добровольно сдавшихся властям, отправили на поселение в Прибалтику. Лишь после всего этого вдруг вспомнили о Балтае – сыне Идыркея Бахмутова  и события вокруг него стали разворачиваться с головокружительной быстротой.
    17 марта 1775 г. А. А. Вяземский предписал казанскому губернатору князю П. С. Мещерскому допросить Идеркеева и протокол его показаний переслать в Тайную экспедицию Сената.   В Казани первого протокола его допроса в июле 1774 г., видимо, не оказалось, - возможно, он остался в Оренбурге. Казалось бы, нужно было доставить его в Казань. Была для этого и подходящая оказия, - тем же предписанием А.А. Вяземского казанскому губернатору П.С. Мещерскому надлежало искать дополнительные улики на узников Казанской следственной комиссии Салавата Юлаева и его отца Юлая.  Для чего  следовало доставить их в Оренбург, что и было незамедлительно сделано прапорщиком Петром Лавровым с командой.
    9 апреля 1774 года Салавата, его отца, и сына Кинзи Арсланова Селяусина доставили в Оренбург. Лавров сдал арестантов под расписку чиновнику Оренбургской губернской канцелярии П. Чучалову. В расписке значится: «башкиры, старшина Юлай Азналин с сыном его, Салаваткой, да старшинский сын Селяусин Кинзин,бывшим в конвоевании их Нарвского пехотного полку прапорщиком Петром Лавровым, закованные первые двоя в ножных и ручных, а последний только в ножных железах, представлены и в канцелярии господина оренбургского губернатора приняты».
    По непонятной причине в Казани дожидаться возвращения Лаврова, который мог бы доставить протокол первого допроса Балтая Идыркеева, не стали. Уже 6 апреля  Идеркеева допросили вторично. Кто вел допрос? По всей вероятности, гвардии капитан-поручик Маврин, который в это время был в Казани. Он был опытным следователем,  давно уже производил дознания  над пленными повстанцами в Казанской и Оренбургской секретных комиссиях, где вел допросы видных сподвижников Пугачева, - М. Г. Шигаева, И.Я. Почиталина, А.Т.Соколова-Хлопуши, Т. Г. Мясникова, Г. М. Закладнова,  Д. С. Пьянова и других, захваченных в плен весной 1774 г.
    Трудно сказать, что было тому причиной, но показания Идеркеева при повторном допросе резко сокращены в сравнении с показаниями, которые он дал в июле 1774 года в Оренбурге. Он признался лишь в том, что им написаны  два письма к хану Нурал, и один билет башкирскому старшине Кутлугильде.  Больше никаких бумаг от имени Пугачева он будто бы не писал. Скудно освещены в тексте допроса и другие события, связанные с его пребыванием в ставке Пугачева. Воспользовался ли Балтай неосведомленностью властей, как пишут об этом историки, или действовал по чьему-то умыслу, но в показаниях при новом допросе он скрыл многие факты. С мнением историков о неосведомленности властей трудно согласиться. Если допрос вел капитан-поручик Маврин, то он без сомнения был знаком с протоколом первого допроса Идыркеева в Оренбурге, знал многое о его действиях  в ставке Пугачева и со слов  других подследственных, которых он допрашивал. И тогда  урезанность сведений, данных Болтаем при повторном допросе,  может быть объяснена только лишь одним, – доброй волей самого следователя.
    Что побудило Маврина к такому мягкосердечию и действиям, противоречащим его прямым обязанностям? Об этом можно только гадать. С. И. Маврин, отмечают историки, был весьма необычной фигурой среди  чиновников следственных комиссий. Еще в мае 1774 г., подводя итоги следствия над ближайшими сподвижниками Пугачева, он на свой страх и риск, вразрез с мнением секретной комиссии, осмелился послать Екатерине II донесение, в котором  осуждал произвол администрации, помещиков и заводчиков, хищническую эксплуатацию народа, а особенно приписных и заводских крестьян, что, по его мнению, и побудило их принять активное участие в восстании Пугачева. Может быть и здесь проявилось его сочувствие молодому, не лишенному способностей туркмену,  которому едва исполнилось 25 лет, волею Судьбы оказавшемуся вовлеченным в круговерть кровавых событий?
    Как бы там ни было, но в столицу был отправлен именно этот кургузый протокол допроса, в соответствии с которым вина Балтая Идыркеева была не такой уж и большой.  В апреле 1775 г. дело Идеркеева было рассмотрено Тайной экспедицией, которая  определила: «сослать его в Архангелогородский гарнизон в солдаты, если же он окажется непригодным к солдатской службе, то отправить его на поселение в Сибирь или на работу в казенные заводы». Ну что ж, в общем-то,  довольно милостивое решение, - тысячи крестьянских сыновей несли солдатскую службу в дальних  уголках России.
    Казанский губернатор П. С. Мещерский рапортом от 26 мая 1775 г. сообщил А. А. Вяземскому, что Балтай Идеркеев сын Бахмутов отправлен отбывать солдатскую службу в Архангельск. Путь из Казани к Архангельску был в те времена один, - через Нижний Новгород в Москву, а уж оттуда – в Архангельск.  Вряд ли  Балтай был удостоен «чести» быть отправленным в столицу в одиночестве  с персональным конвоем. Скорее –  с командой таких же, как и он, невольников. Пишут, что в это же время в Москву  были отправлены  Салават Юлаев со своим отцом Юлаем Азналиным под конвоем   «Нарвского пехотного полку прапорщика Петра Лаврова» с командой. Так что по всей вероятности, они проделали этот путь вместе. Встретились ли они на этом пути со следовавшими в Забайкалье братьями Нарышкиными? Трудно ответить на этот вопрос. Судя по сохранившимся в архивах  документам  – возможно. Василий и Семён Нарышкины отбыли в далекий путь в начале апреля, в это же время состоялось и решение Тайной экспедиции об отправке Балтая в Архангельск. И если это так, то Василий Нарышкин, возможно, встречался с толмачом мятежного войска и предводителями башкирских повстанцев.
    Нарышкины очень интересовались событиями в Предуралье, старались понять причины неудавшегося восстания. Однако, вряд ли им удалось  переговорить с арестованными. Дело в том, что генерал-прокурор  Сената князь А.А. Вяземский вручил  прапорщику Нарвского пехотного полка Петру Лаврову, который должен был сопровождать арестантов,  инструкцию, один из пунктов которой строжайше предупреждал: “Будучи в пути, содержать тех арестантов под наикрепчайшим караулом; ничего им до разговоров и ни для чего посторонних не допускать …».
    Пленники были доставлены в столицу, и 15 июля 1775 года после завершения следствия в Москве Салават вместе с отцом Юлаем Азналиным были подвергнуты наказанию кнутом и клеймению, после чего  отправлены на вечную каторгу в балтийскую крепость Рогервик. Балтая Идыркеева сына Бахмутова в Архангельск не отправили. Причиной тому, по всей вероятности, явилось присылка в столицу протокола первого его допроса в Оренбурге. В Москве он был подвергнут новому допросу. В Центральном Государственном Архиве Древних Актов и сейчас в 6-м разряде среди прочих записей по делу Пугачевского бунта хранится дело 505 с материалами допроса Балтая Бахмутова (Идыркеева), – приемного сына пугачев-ского толмача Идыра Бахмутова. После завершения следствия по его делу судом было принято решение наказать его кнутом,клеймить,и отдать в холопы генерал-поручику Бороздину.
    Поздней осенью 1775 года барин привез Балтая в своё родовое имение – село Бороздино  Веневского уезда Тульской губернии, расположенное у истоков Дона,  в десяти верстах от селения Бобрики, которое генерал Бецкий по поручению Екатерины подобрал в качестве родового имения для её и Григория Орлова внебрачного  сына Алексея – будущего графа Бобринского.
    Православные жители села Бороздино, хотя и удивлялись тому, что этот молодой парень грамотен, «у самого Пугача толмачом служил, разные иноземные языки знает», называли Балтая за глаза не иначе, как  «Клеймёный нехристь-басурманин».  Барин терпел это недолго, - приказал крестить  Балтая, сам и крестным отцом назвался. А когда батюшка спросил, какое ему  дать имя, сказал, чтобы записал его в церковную книгу Клеймёном Бахмутовым. Батюшка возражать не стал, хотя такого имени в святцах и не было. А вслед за этим барин женил Клеймена, сам ему и жену выбрал, не очень-то считаясь с мнением её родителей. Так появился на Тульской земле род Бахмутовых.
    А двести лет спустя, - в 1940 году в селении Бобрики, которое к тому времени превратилось в город, и носило новое имя – Сталиногорск,  в семье кадрового офицера Советской Армии родился и автор настоящего повествования – потомок Клеймена Бахмутова в седьмом колене.