(Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2017/10/12/740 http://www.proza.ru/2017/10/13/265 http://www.proza.ru/2017/10/13/375 http://www.proza.ru/2017/10/14/1673 http://www.proza.ru/2017/10/15/792 http://www.proza.ru/2017/10/15/1173 )
Много раз в наступившее безвременье порывался Иона Акимыч внука в Верхотурье попроведывать, да все недосуг было – то «испанка» прихватила (едва выкарабкался), то соседи потом отговаривали, мол слаб еще; то начальство «под завяз» работой нагружало. А старик и радовался: «знать, нужен еще кому, не зря небо копчу…». Тем более, что тут журиться? В надежных ведь руках внук, можно сказать, никем иным, как самим Богом опекается! Ему служит! Было бы на самом деле плохо, давно бы домой возвернулся. А как же еще?!
Сейчас дед сердцем чуял – отговорки все это были, потому как ему самому, если руку на сердце положить, неизвестно куда и неизвестно зачем в такую годину ехать не хотелось; вот раз за разом и откладывал поездку; пока вдруг не понял, что неладное что-то с парнем, нехорошее. Да и сон в том месяце плохой был: будто ищет он его в темном бору, и найти никак не может; а кругом – болота, трясины, бурелом… и даже вроде нечисть какая-то шастает. Опять же и лета подгоняют: того и гляди призовет Господь, а он с малым и не попрощается. А тут как раз накануне в церкви был, и так за душу взяла проповедь батюшки на Сретение Господне - встречу, то есть, что дальше просто сил терпеть не было! Вот почему, не слушая более «квохтанье» селян - мол, «…совсем старый из ума выжил: зимой и в чужие края» - попросил благословение у отца Николая, собрался скоренько и в путь.
Однако путь этот оказался совсем не таким близким, каким дед попервоначалу полагал. В Верхотурье об Аглае ничего не знали - к игумену не попал (тот к митрополиту был вызван), а встреченный насельник толком ничего не знал; молвил лишь, что отрок сей, вроде, давно уже в семинарию отправлен, в Екатеринбург; и где служит теперь - Бог весть…
Крякнул Иона Акимыч, да с как раз случившейся оказией монастырской в Екатеринбург и поехал. А что делать?!
***
Екатеринбург встретил его слякотью и крепкими ночными заморозками, которые он в своем стареньком тулупчике прочувствовал вполне на продуваемом всеми ветрами железнодорожном вокзале: как и сговаривались, довез его верхотурский келарь лишь туда, потому как направлен был по надобностям братии не в саму епархию. Искать же ее в чужом городе в потемках дед не решился. Вот и заночевал на скамье.
Утром, едва рассвело, пустился в путь. Добравшись до места уже к обеду, был немало встревожен тем, что и там следов Аглая не нашел. Однако, пока бродил по коридорам семинарии, наслушался немало страхов об арестах священников, о гонениях на церковь православную, о предстоящем закрытии этого учреждения. До Грохотов, правда, давно уже кое-какие слухи доходили; но то было дома, где, как известно, и стены греют и где кажется, что все плохое в «большом мире» можно смело делить надвое.
Услышанное оптимизма не добавило. Холодок коснулся души деда: «сгинула, знать, его кровинушка в чреве антихристова заговора»…
- Что мычешься тут старик, как неприкаянный?! – вывел его из тяжких дум степенный и одновременно какой-то странно елейный голос дородного монаха: им, по удивительному стечению обстоятельств, оказался не кто иной, как виновник всех Аглаевых бед - отец Никодим. Иона Акимыч этого, естественно, не знал, и потому с доверием и надеждой обратился к здешнему доброхоту со своей бедой.
- Как же, знаю такого, - выслушав его, масляным голосом протянул литургик и, с одной стороны не желая встречи своего бывшего врага с родственником, а с другой, поддаваясь неожиданному желанию поюродствовать, съязвил, - на повышении твой внук…в Москве верно!
Он и не подозревал, говоря это, насколько на самом деле точным окажется направление, им указанное…
***
Трясясь в продуваемом всеми ветрами, насквозь провонявшем табаком поезде, дед утешался одной мыслью: раз Аглай повышен по службе (а монах врать не будет!), то аресты его миновали. К тому же, и с углом для него, старого, вряд ли проблемы будут. А дорога… Что дорога? Всяки в жизни неудобства терпеть приходилось… и это пройдет…
Приехав в стольный град, дед Иона сразу же взялся обходить столичные храмы. Если честно, прямо с дороги решившись на это предприятие, он и не подозревал, что их так много и… что большая их часть - закрыта. К вечерне решимость в тот же день встретиться с внуком уступила место усталости – глубокой… до одеревенения… Да и холод, к тому ж…
«Что ж, хошь не хошь, о жилье подумать надобно. Хоть бы на ночь эту: прав Семен Никитич, - оглядываясь на стоящего подле прихожанина, с которым перед службой беседовал, заключил он, решив согласиться с его предложением пока у них пожить. – А я что? Я – мастеровой, нахлебником уж никак не буду! Отработаю!»…
***
Дни тянулись за днями. Утром – по церквам; вечером сапожничал, иные дела, что надобно было в дому, делал. Однажды в сторожке одного из закрытых храмов Ионе Акимычу рассказали о священнике, который, несмотря на запреты властей, продолжает службы; что, мол, собрал он вокруг себя много верующих с разных мест и епархий. Кто знает, может там кто и слышал о внуке; или еще того лучше, вдруг он сам там окажется (много надежды вселяло в деда и название церкви – Сретенская…Сретение - встреча значит!).
На следующий день по дороге в храм, идя по глубокому, хрусткому снегу, дед Иона все больше задумывался о промысле Божьем, почему-то уверяясь в том, что Сретенская церковь в жизни его - не случайность. В мыслях при этом он даже стал молитвенно поминать того самого монаха, что ему путь в Москву указал.
…Однако, его приподнятое настроение вмиг испарилось, когда, войдя в церковь, он увидел, насколько на самом деле плачевно то положение, в котором та пребывает: стены, зияют пустотой вырванных «с мясом» икон; иконостас разрушен, аналой и подсвечники сломаны, но… служба, тем не менее, идет; и священник вместе с пятью прихожанами истово молит Бога о прощении тех, которые «не ведают, что творят».
Дед стал позади всех, воздавая хвалу Господу за встречу со столь верными чадами Церкви Христовой. Надеялся он также после службы расспросить настоятеля об Аглае. А вдруг?! Сретение все же… Не случайно… Кто знает, быть может, распахнется сейчас тяжелая дверь придела, и сюда войдет он сам…
Все так бы и было, если бы у Аглая было время и, главное, желание, ехать сюда на арест «закосневшего в невежестве и мракобесии противника власти советской». У него были иные, пусть и рутинные, но давно уже откладываемые дела, на которые он и сослался, чтобы не переться через всю Москву в открытом авто по ветру и морозу.
И вот… Храмовые двери, как дед и ожидал, распахнулись. «Сейчас, сейчас, - втайне радовался он и даже, было, начал возносить хвалу ко Господу, но… в распахнутые двери вошел не его внук, а замерзшие люди в кожанках. «Наганы» в их руках смотрели дулами на них всех – на священника и молящихся. «Хоть бы сейчас не вошел Аглай!», - в страхе за внука зашептал дед Иона, горячо молясь Господу.
- Ну, все, святоша! - тем временем, прогрохотав сапожищами по пустому храму, приблизился к ним старший, и, с ненавистью глядя на батюшку, вырвал требник из его рук. - Допрыгался ты, гад! Пришло твое время!
Понял вдруг дед, что пришло и его время. «Только бы перед смертью Аглая увидать, а там… хоть на виселицу!».
…Арестованных везли в управление ЧК по тряской дороге довольно долго. И потому сразу по прибытии повели на допрос. Собственно, это был и не допрос вовсе: сначала на священника долго кричали, что он, мол, был предупрежден, но все продолжал и продолжал упорствовать. Кричали и на остальных шестерых. В том числе и на деда. Тот, за время дороги успевший придумать «легенду» о том, что зашел сюда случайно в поисках ночлега; тут же сразу, как только к нему обратились, и выложил ее. Чекист, однако, даже его не дослушал:
- Ну-ка рассказывай лучше, старый, как заговор контрреволюционный возглавил, какими группами руководишь… В общем все – как сговариваетесь, где встречаетесь, что и когда творить удумали…
Иона Акимыч такого поворота дел никак не ожидал:
- Да взгляните ж вы на меня, - воскликнул он возмущенно, - какие заговоры, акститесь! Меня уж давно на том свете заждались!
Комиссар, услышав про «тот свет», взглянул на деда внимательней: «Не ровен час, на самом деле помрет, и возись с ним потом. Нет уж, пусть лучше своими ногами дойдет до «того света, где заждались»...
- В Бога-то веруешь? – больше для порядка спросил он.
- А как же?! Как все! – уверенно ответил дед.
- Кто это все?! – хмыкнул следователь. - Ты говори, да не заговаривайся!
-Ну, как дед твой, к примеру, как мой дед и отец. Как они, так и я верую! Или твой из иудеев был? – не удержался, чтобы не съязвить дед.
Чекист бросил на старого «мракобеса» короткий взгляд и, вздохнув, для проформы все же добавил:
- А отречься от него ты можешь?
- От Бога?! Нет. Не отрекусь. Жить мне с гулькин нос осталось - одной ногой в могиле. Всегда с ним жил, с ним и помру!
Следователь пододвинул деду бумагу, желая поскорей со всем покончить:
- Вот… ставь тогда свою закорючку, - косясь на старика, не поймет ли, что согласие свое со всеми обвинениями, подписывает, буркнул он.
Иона Акимыч подмахнул бумагу не глядя: к чему, если с внуком, видать, не судьба встренуться.
- Увести арестованного! – скомандовал следователь конвойному.
Выйдя в плохо освещенный коридор, дед Иона подслеповато заморгал. Затем вздохнул и молча поплелся, подталкиваемый в спину стволом карабина, молясь по дороге за Аглая, чтобы избег хоть он «сетей вражиих».
Внезапно конвойный грохнул прикладом о пол и вытянулся в струнку, толкнув при этом старика к стене: навстречу по коридору шла группа чекистских начальников.
- Аглай… - мгновенно севшим голосом просипел Иона Акимыч, не вполне веря своим глазам. – Аглай!- Более уверенно повторил он, едва узнавая в одном из мужчин, своего внука.
«Что же ему за эти годы пережить довелось?! И почему он здесь?! - метались обрывки мыслей в его смятенном сознании. – И все же это ОН… ОН!»…
- Аглай! - возвысил голос он, протягивая к внуку руки.
Услышав имя из своего далекого детства, в которое он уже давно боялся оглядываться, Петр вздрогнул, как от удара, и резко остановился. Причем настолько резко, что шедшие за ним товарищи почти что уперлись в его спину, в недоумении глядя то на арестованного, то на вдруг пришедшего в замешательство коллегу, которого, к тому же, назвали каким-то чужим, «библейским» именем.
Понимание (вперемешку с едва уловимой саркастической ухмылкой) отразилось лишь на лице его начальника – Иннокентия Онуфриева. Тот даже подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть реакцию соратника-подчиненного. А тот, почти в ступоре, не замечая ничего, молча смотрел на деда: казалось, он не вполне осознает, наяву это происходит, или только кажется…
- Да-да… подождите немного… сейчас освобожусь, - бормочет он, изменяясь в лице, и, так и не прикоснувшись к протянутым рукам, продолжает прерванное движение: его разум в эту минуту попросту не смог принять столь невероятное совпадение за реальность.
Пришедший в себя часовой, бросив недоуменный взгляд вслед скрывшимся в глубине полутемного коридора чекистам, молча подтолкнул деда к выходу. Еще несколько минут… - и тот уже в кузове грузовика с остальными. Все шестеро, вместе с ним арестованные в Сретенской церкви и уже успевшие свыкнуться с мыслью о, скорее всего, своем последнем в этой жизни пути, сидели понуро опустив головы. Один лишь дед был спокоен: он все-таки, хоть и на одну секунду, встретился с внуком. «Спаси его Господи!», - шептал Иона Акимыч едва слышно, продолжая в душе недоумевать о произошедших с Аглаем переменах.
***
На совещании Петр был рассеян. Лишь краем глаза, он машинально засек, как вошел и со словами, - «…здесь недалеко», - подписал у Онуфриева какую-то бумагу молодой следователь.
«Слава Богу, ты жив!», - терзал его воспаленное сознание знакомый дедовский шепоток. «Неужели и вправду это был он?! - снова и снова бился в голове один и тот же вопрос. – Если да, что дед здесь делал? Сюда так просто не попадают… Да-да, - профессионально, в деталях воскрешал он в памяти картинку встречи, - его сопровождал конвойный… АРЕСТОВАН!», - вспыхнуло вдруг осознание, сложив все фрагменты произошедшего.
Он вскочил с места и, не обращая внимания на недоуменные окрики сослуживцев, опрометью ринулся вон. Стул, на котором сидел мгновение назад, с грохотом опрокинулся…
- Где?! - выдохнул Петр, найдя давешнего конвойного.
- Не могу знать! – отрапортовал тот, мгновенно сопоставив реакцию начальства во время встречи с арестантом с нынешним его вопросом.
- Как так?! Ты вел его!
- Так… до грузовика только. Было приказано…
- А куда?! Куда тот грузовик делся?!
- Не могу знать. Уехал. С семью арестованными.
Сопровождал их за старшего комиссар Подвойнов.
- Подвойнов, говоришь? – отпуская ворот шинели ошарашенного парня, повторил вслух, будто что-то припоминая, Петр.
- Да-да… машину мне! – торопливо выкрикнул распоряжение он, едва сдерживаясь, чтобы не помчаться бегом вслед недавно отъехавшему грузовику.
… До поля, где он сам не раз командовал расстрелами, домчали минут за десять. Грузовика на месте не было.
«Он жив… Их еще не привезли!», - с надеждой подумал Петр, вглядываясь в пустую дорогу.
…Напрасно прождав до вечера, он продрогший вернулся в управление. При въезде во двор, увидел тот самый грузовик, в котором увезли деда. Все еще не желая смириться с мыслью, что худшее все же произошло, Петр обежал машину и заглянул в кузов. Там никого не было.
- Где арестованные?! – срываясь на крик, спросил он встреченного в коридоре молодого следователя.
- Так я их здесь… недалеко…
- Где?! На поле тебя не было!
- Так километрах в двух… Свернули в овражек: я местный, тут все знаю…засыпать его вскоре будут, вот я…
Лицо комиссара налилось кровью. Царапнув кобуру, он выхватил наган и, едва удержавшись от выстрела в простоватую и наглую физиономию москвича, резко ударил того рукояткой по лицу. А потом, уже совершенно не помня себя, бил его упавшего, хрипя и матерясь, ногами…
- Виноват! Не мог знать! - вновь и вновь, сквозь стоны бормотал следователь, в полной уверенности, что бьют его за расстрел в неположенном месте.
…Выбежавшие на крики, сослуживцы, оттащили Петра от его окровавленной жертвы; и, быстро сориентировавшись в ситуации, списали все на наказание за нерадивость. Уже через час о произошедшем забыли все, кроме, естественно, самого «наказанного»; взявшего экзекуцию «на карандаш» Онуфриева; ну и, конечно же, Петра, в душе которого тогда, словно в часовом механизме, что-то хрустко сломалось.
Внешне его состояние ничем, или почти ничем, не проявлялось. Просто с тех пор он стал как-то особенно молчалив и замкнут, почему-то начал уклоняться от дружеских «возлияний» в ресторациях, сразу после работы уходя домой. Но и там, по словам болтливой Васьки, не преминувшей доложить все зашедшему на чаек «душке»-Иннокентию, он давно уже не появлялся: «… где и обретается, Бог весть!», - со вздохом заключила свой рассказ комиссарова сожительница.
А «обретался» Петр, как позже, отвечая на вопрос начальства, сообщил он, не где-нибудь, а в своем бывшем номере в «Метрополе», куда устроился, используя давний «блат» с портье.
Время шло. Вместе с ним в душе Петра шла какая-то глубокая, невидимая постороннему взгляду, духовная работа. Он как-то заново все осознавал, вспоминая пережитое до мелочей, переосмысливая свои дела и поступки. В этом пережитом его почему-то вдруг «резанула» картина скрюченных у остывшей печки детей смертельно больной соседки, мимо которых он тогда пьяный прошел ночью… расстрелы арестованной «контры»… закрытые и разграбленные, в том числе и по его приказу, церкви… снесенные купола и кресты… Что до расстрела деда, мимо которого он тоже сумел пройти равнодушно, об этом и говорить не стоило: кадр за кадром их секундная встреча и потом долгие поиски увезшей его на казнь машины прокручивались в горячечных снах Петра еженощно. Ах, если бы, если… можно было все вернуть!
Но нет, река времени течет в одном направлении, как, впрочем, и река жизни; и нет, увы, нет… пути назад!
«Однако, есть ведь еще и исповедь, - вспомнил однажды, проснувшись после очередного кошмара, Петр что-то из своей прежней жизни. И это что-то показалось для него сейчас самым-самым важным. – Но как это осуществить, самому не записавшись в «контры»?», – перебирал варианты он, отметая день за днем то одного возможного, исповедника, то другого. И вот…
Бережно складывая назад к «вещдокам» крест и епитрахиль, которые минуту назад были на израненном после «бесед» с Вальком-контуженным теле отца Севастьяна, Петр неожиданно обнаружил воцарившийся в душе покой, почувствовав его впервые после казни деда.
(Окончание http://www.proza.ru/2017/10/15/1503 )