21 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». День. « Человек – это то самое существо, которое способно решить за других, какой наряд им одеть и что им сделать. Человек никогда не обратит на себя то должное внимание, когда дело касается его родной души. Родственные связи – это те, что мы приобретаем с рождения, уже сформировавшееся новое тельце, которое получает каждый вместе с маленькими белыми ручками, само того не зная, получает с не только целый свет в подарок, длинную или короткую жизнь, но и множество цепочек, обвязанных вокруг него. Эти цепочки никогда не весят чем-то обремененным сразу, поначалу эти цепочки представляют собой цветные ленты, вперемешку крутившиеся вокруг нашего сердца. Их может, как и пару, так две пары, они способны появляться, когда где-то рождается любой наш родственник, о существование которого мы знать не можем и даже не в силах догадаться интуитивно. Но сердце обмануть нельзя, с первым его ударом, цветные ленточки из невесомых лоскутков крутятся по выдуманной оси, иногда они скручиваются между собой, бывают, что обходят со стороной, присматриваются. Но с того мгновенья, когда человек приобретает тактильную связь с другим, эти самые ленточки скручиваются вокруг сердце, помещая его в соткнутый кокон. И кокон этот строится постепенно, словно тысяча шелкопрядов придет его день и ночь, с каждым подаренным подарком от различных родственников, ленты затягиваются все туже и туже. И чем больше мы уделяем времени собеседнику, и он становится нам не просто дорогим, а необходимым, тем туже и тверже становятся ленты. Разумеется, их невозможно поджечь, невозможно вырвать с корнем, или порвать вовсе как признаки первой или второстепенной любви, какую бы обиду мы не держали на родственника, ленточки никогда не развяжутся. Завязавшись один раз, они будут завязаны всегда! Но иногда узлы эти превращаются в самые настоящие цепи, когда родственная забота или их сопереживания начинают давить на сердце, и вот ему уже тяжело биться, оно, словно в серебряных лотах, оглянется, и увидит, что от милых ленточек остались только цепи. Захочет вырваться главный механизм тела, человек же пожелает сбросить с себя ненужную заботу, но вот курьез, цепи – не разрушимы! Или все же есть какой-то способ, чтобы снять с себя лишние доспехи защищавшего нас воина, но защищавшего от того, от чего не просили?» - она не подразумевала о том, чем может обернуться забота ее брата, она никогда не воспринимала в серьез его действия, если он помогал ей, то это из за родственной любви. Если он уезжал значит так было нужно. Аринка никогда не привыкала к нему, только изредка что-то просила: может починить какую-нибудь игрушку, которой в детстве она по случайности оторвала лапу, или просила его, чтобы он взял ее на коленки, чтоб она не чувствовала себя одинокой. Но кого, кого она не просила об этой легкой просьбе, через чье две мужские ноги не перекидывала свои легкие «веточки», на ком сидя, она не смеялась? Все хотели с самого детства, чтоб этот грустный ребенок имел хоть один повод для смеха, ей приносили этот смех каждый праздник, и в День ее Рождения накрывали не пышный стол, но она все равно была рада, потому что в каждом поступке родного отца и приезжавшего к ним брата находила свою изюминку, свое счастье, которое так мимолетно растратилось с годами. Теперь, чтобы угодить этой черноволосой девушке, заботиться о ней совсем не следовало бы, а вот заботиться ей, в этом, в этом - то необходимое, что обычно противно другим. Потому она н7е приближала к себе тех, кого раньше считала друзьями, и не спешила она выдавать свои сокровенные тайны, переполнявшие ее грудь. Пусть сердце ее разорвется, соблазн удушит ее, но она промолчит во благо себе. Нет, она не боялась испортить мнение о себе, она боялась чтобы у всех выросло другое впечатление о нем, о Леше. Скажем, что она вообще перестала думать про себя, если только в выборе одежде она по-прежнему отдавала предпочтение юбкам, то и только, остальное она делала, глядя на него, спрашивая у него, и даже чай она себе заваривала лишь тогда, когда он пил его. Не то, чтобы она удерживала себя от лишней прогулки, просиживая в духоте какие сутки. Нет! Ей без него не нужно было, и нелепо! А вот, что касается Антона ее Интия, то он любил себя, и помогал другим истинно в своем лице, все что он переносил и делал для других, каким-то образом несомненно было связано с ним. Он играл с выгодой, играл в события, тасуя их словно в карты, и редко выпадало так, что на плечах в конце кона он оставался с двумя шестёрками. Он выходил с тузами, или королями, и бил сначала не сильно, так что дама слегка отпрыгивала на край стола, а потом уже и следовал его коронный ход. И в этом крайнем ходе его всегда ждала победа, он нашел эту выгоду, и сделал смыслом жизни угодить не только собеседнику, другу или сопернику, но и себе в большей мере.
Сказанным нами раннее Антон, или как звала его Аринка, напомним, звала раньше Интием, он руководствовался без исключений. На первый взгляд могло показаться, что он умел сочувствовать, он умел, но не надолго, это чувство распылялось в нем внутри, как и любое понимание действительности. А то, что он не понимал, с чем смириться не мог, то казалось ему отвратительное, и неважно было, устраивало ли это его родную душу или нет. Да это хорошее положение, которое он принял, на высоких торгах, в обществе, где лицемерие и обман – покровители всего живого, но не одобряется это в семьях, в родственных отношениях, где друг от друга ждут поддержки. А мы ведем к тому, что после увиденного в лесу, после того, как Антон убедился, что сестра его любит, любит того человека, и слово ТОГО он выделял в своей голове заглавными, некулятьпыми буквами, так что оно плыло, он словно отодвинул все, что в нем еще оставалось человеческое. Он забыл, что сам испытывал больше, чем симпатию к Привязанности, к той, которая, по сути не была лучше Лешки, и даже хуже, приходя к людям, и постепенно убивая их. Но, нет, он находил ей всякое оправдание: она жертва, ей так было суждено! Алексей же сам сделал свой выбор! И он мог размышлять так до бесконечности, пока не сшибет все углы, которые тоже, как и мысли мелькали у него в глазах. Только вот коридор всякий, и тот по которому он шел, имел конец, но он обрывался стеной, а оборвался его дверью. Антон остановился у ручки двери Аринкиной комнаты, коснулся запястий в белой рубашке на обеих руках, поморщил плечами, пожалел, что снял куртку или как он обычно любил ходить в пиджаке, повесил и его тоже на скользкую, лакированную спинку стула. Но тут его бросило в жар, и он решил было зачесать свою спадающую на глаза густую челку маленькой расчёской, которую всегда носил с собой, но тут понял, что от рассеяности и вечной внутренней панике забыл и об этом. Ну, ничего! Он пришел на разговор, разговор с Алексеем, который бы наверняка е ответил ему добром, или бы не ответил вообще, потому Антон желал выглядеть солиднее, а значит выше его! Но здесь это было ни к чему, Антон посмотрел на вои ноги в помявшихся синих брюках, убедился, что он все такой же невысокого роста, и в беседе с Лешкой ему придется выигрывать именно словами. Он медлил, как мог, впервые понимая, что ему как-то странно вести разговор о том, что он желает, попросит его, чтобы тот оставил Аринку! Он убеждал не только мир в своих мыслях, но и себя, что ни к чему его черноволосой девочке водиться с тем, кому в комнатку он слегка приоткрыл дверь, после чего он легко распахнулась…
Тусклый свет нерешительно проник к ногам тихо вошедшего Антона, он струился маленькой полосой, идущий по наклонной, стало быть, свет этот исходил от настольной лампы. Антон не сразу оглянулся, он убедился только, что нет его сестры, следовало, что разговор получится отменным и это прибавило ему сил и уверенности в себе. Страх, нет скорее, сомнения, захватившие его, отошли он сделал еще шаг, и замер у стены, прижавшись к ней и не выходя на свет, он позабыл и том, что нужно бы закрыть дверь. Но то, что он увидел дальше украло у него все сформировавшиеся в сознание слова, все, что он копил и уже приготовился сказать, а увидел он никого иного, как Лешку. Увидел и прислонившись к стене левым плечом, уже не знал о том, что можно отворачиваться и не смотреть, что можно уйти, он забыл и том, что ходить он мог. Прикованный к стене, замкнувшийся и побитый дрожью, он ощутил, как мгновенно кровь отлила от его пальцев и те посинели, а мизинец и вовсе перестал двигаться. Его восприятие было убито, в то время, как вошедшая его сестра ничуть бы не удивилась ничему, лишь по привычному потрясла с грустью головой и на этом присела рядом. Но Антон затаился и принялся вглядываться в не только в Лешку, сидевшего в распахнутой, голубой рубашке, с высоко задранными рукавами, но и вслушался в его голос, в его быстро оброненную фразу:
- Арина, Арина, кто же ее сбил на пути, надо самому было идти…Не дождаться Арины, ай…
На этом его размышления прекратились, Антон уже не моргая, не чувствовал, что радужная оболочка его глаз пересохла. И лишь зрачок по-прежнему верно продолжал представлять ему картинки жизни и то, как выпрямив правую руку, Лешка снял с нее белую, марлевую повязку, и то, как синева с его локтей ослепила стоявшего Антона, от чего у него затекли еще и ноги, и губы его приоткрылись сами. Четко разглядев его руки, и эти неаккуратные, быстрые жесты, как Лешка разбросал вокруг себя упаковку из-под марли, и как страшный предмет с еще не вставленной иглой лежал тихо на тумбочке, дожидаясь своей очереди, Антон постепенно стал отдаляться спиной назад. И все он видел эти вспотевшие, русые волосы на его голове, глаза, пронзённые ожиданиями, и тусклый свет, который так и просился на руки Антона, он тот не зная, что и думать дальше спиной шагнул за порог комнаты, тихо закрыл дверь, еще всматриваясь мысленно в те события, от которых наконец он зажмурил глаза, зажмурил глаза так сильно, что от них потекли слезы. Он все еще находился лицом к двери, но слов в себе не находил, ничего, все было словно уничтожено пожаром, или упавшим метеоритом, который стер все придуманное, все хорошо сложенное. В этот раз Антону пришлось взять карты соперника, взять и увидеть, как в колоде другому игроку попадалась дама, долгожданная дама, которую он не получил. А она и правда шла, наша Арина, стало ему повернуться в пол оборота, как вдалеке мелькал, как гирлянда, ее быстрый силуэт, ноги ее того гляди и взлетали вместе с юбкой, кофточка с коротким рукавом нежного, голубого цвета обхватывала ее горло совсем чуть-чуть, и вот обнаженная ее шея задыхалась, но задыхалась не от спешки, а от волнения. Волосы ее распущенные, не расчёсанные, и противившиеся этому всему, полностью выбивались из ее образа, бунтари, да и только. Но ей было вовсе не до них! Она старалась не разжать свой правый кулачок, в котором сжимала последнюю стеклянную вещицу, которую у нее пучилось достать!
Но тут походка ее сменилась медленными шагами, словно она уже сошла с трапа самолета, и столько предвкушения в ней не было, глаза ее округлились такой тоской, что она зажала нижнюю губу верхней так, что на ней осталась неглубокая вмятина. Но вмятина эта постепенно пройдет, выровняется, а вот она нет. То, чего она боялась, сейчас смотрело на нее с сумасшедшим укором, и обвинением, с каким он еще никогда не смотрел на него. Она остановилась в десяти от него шагах, но вовсе не покраснели ее щечки, и голову с глазами она не опустила вниз, а посмотрела прямо на него в ответ, как та, которая знала, что делает. И она отвечала за это, за все, что творила, незаметно она убрала правую руку с ампулой за спиной, и, сжав ее еще сильнее, будто кто-то ее уже отбирал, она глубоко вздохнула, глядя на то, как Антон над чем-то задумался. Он, верно, увидел ее маленькой, увидел миленькую Аринку лет шести в красную клетку платьице, в белых гольфиках и сказочного размера туфельках на маленьком каблучке, привиделись ему и две ее резвые косички, будто зависшие в воздухе. А в руках она держала рыжего медвежонка с наполовину оторванной левой лапой, держала, но не смущалась в лице, и даже не плакала, а протянула ему, когда тот приблизился со словами. Протянула игрушку и не с просьбой в глазах посмотрела, а с предложением, от которого глазки девочки играли, как звездочки, а мишка продолжал к верх ногами болтаться протянутым. Антон всегда брал его и чинил, заметим, что случай этот повторялся несколько раз, и если в два года Аринка плакала, и не смотрела ему в глаза, то чем дальше росла, те увереннее она подавала ему игрушку, и он всегда забирал ее. Сейчас же перед ним стояла она, абсолютна та же Аринка, немного испугавшаяся поначалу, но в дальнейшем уверенная в себе и знавшая, что отступать некуда. Они сотню раз воображала себе этот миг, от того потели ее ладони, но всякий раз она знала, что поведет себя не так, как запланировала и в этом она была права, ведь не смотря на укоризненный его взгляд, а должно направилась вперед, вдруг отпустила руку раскрыв все, что пыталась спрятать. Она твердо сжимала стеклянную вещицу, как остановилась по левую строну от Антона и уперлась в его вытянутую руку, перегодившую ей путь. Она уперлась в нее, даже не смотря на брата, не потому что она боялась с ним объясняться, а потому что это было это ни к чему. Она так и застыла грудью у его протянутой кисти, которая выросла перед ней непробиваемым щитом, тем самым, который никак не мог допустить открыть дверь. И она уже не воображала, что там творилось, в их комнатке, она чувствовала и одержимая лишь этой мыслью, не могла себя пытать, ей надо, надо было пройти. И тут она повернула свой профиль на Антона, казалось, он никогда еще не видел ее так близко, каждую морщинку и родинку на белом лице, каждую ресничку, уныло весившую на глазу, прилизанную ресничку, по которой так часто стекали струи соленых слез. А она в ответ разглядела его, и ничего нового в нем не нашла: все то же величественное, не понимающее и не разбирающее ничего лицо, но осуждающее. Вот он еще ничто не сказал, а она уже предрекла каждую его фразу, каждое его движение, и то, как он опустит руку, а потом наоборот схватит еще сильнее, никак хищник свою жертву, а как вечный хранитель горячего пламени. Только вот пламень этот постепенно, нет, быстро остывал, и согревать было не под силу никому.
- Моя сестра, моя девочка, как дерева веточка, что же ты делаешь, в это ты веруешь? С кем ты делишь постель, с кем собираешься встречать капель? Я думал по приезду, что в твоих глазах я не увижу бездну. Я думал, учишься ты на отлично, и дружишь с теми, кто тебя оберегает, и втихомолку не ругает. Я что увидел, что, как любишь ты того, кто пользуется тобой каждый день, и у кого от отражения огромна, черна тень! И не ужели ты не понимаешь, куда тебя загонет он, вот слышишь этот стон…Ты падаешь вместе с ним в могилу, может тебе еще из болота принести илу. Я с приезда еще не одобрил ваши с ним отношенья, но видя твое это рвенья. Я, я… - Антон не договорил, опустив руку, но, не пропуская ее.
Из его слов Аринка обратила внимание лишь на упоминание про Лешку, как вдруг ей стало так больно, что не легкие ее скрутило, а сознание, что словно по нему долбили каким-то тяжелым молотком, откалывали по кусочку. Но при этом она не бросалась словами в ответ, то была не та девушка, умеющая отстоять свою честь, то была наша Арина, молча дослушавшая его и произнесшая одну, самую тяжелую в мире фразу. Но произнесла она ее так легко, что стало ясно никаким орудием в мире невозможно разрушить ее душу, ни одним предложением ее не убить, потому что сильнее:
- Не важно, кто у нас судья, любить того я буду, к кому лежит душа моя, а вовсе не Господа и не Отца, и не твоя!
Антон не успокаивался, от мысли, что сейчас она откроет дверь, что беседа их сорвется, он заслонил спиной ей путь, и, вырвав из маленькой ручки ампулу, покрутил ей прям перед Аринкиными глазами. Ожидая подобного, она отвернулась от него, просто отвернулась и заговорила:
- Давай, поди ты на любой шантаж, устрою одну из всех неосуществленных краж. Но я тебе скажу, что ложны все твои предположенья, и у меня намного больше есть терпенья. Не думай, что меня посадишь ты на цепь, и стану, я как лев, реветь. Ты не найдешь тот верный способ, даже если бы и в руках твоих находился посох. Над любовью, над чувством не властен никто, это тебе не игра в лото. Хочешь, ты хоть отбери все то, чем дорожу, и я тебе одно на ухо скажу: « Ничто не уничтожит любовь, а прибавит ее очертание снов». Даже если не дать человеку любить, может он начнет пить, а я еще больше буду жить. Как росточек я проросту сквозь асфальт, пусть мои листья под гнетом обстоятельств, они выдержат ношу издевательств. Ты сейчас лишь с собой играешь, и, чтобы другой мне бы дорог, мечтаешь! Но больше нет в моем интересе игрушек, и деревянных, приятно пахнущих струшек, и не жалею на улице я старушек! Потому что мне бы кто пожалел, кто бы колыбельную для покоя спел. Все вокруг только кидать обвиненья, от этого хочется податься в гоненья. Но нет, я буду с ним до конца, покуда не ясна будет воля Творца!
Она говорила это словно не только пораженному Антону, тихо следовавшему за ней, но и другим. Она говорила всем, кто противостоял ей, кто уверял ее наглядно. То были не только люди, а сердитая пурга, не оставляющая которую неделю, то были ноющую стены, истосковавшиеся по теплому времени, то был сам Лешка, не то метающийся в меланхолическом настрое, не то любивший все вокруг. Но она жила ишь им, и ей все чётче и чётче представлялась понятной ее позиция, она не страдалец, она сама выбрала этот путь, как и сейчас выбрала бежать. Не следует думать, что ей страшно стало услышать ответ от Интия, ей не хотелось принимать его грубых и неверных рассуждений. Она знала сама, знала, что вся их предопределена. И когда только из материалиста она превратилась в это крошечное, но сильно мыслящее существо? Этого мы сказать точно не можем, зато можем увидеть, как сверкали ее ноги, как юбка вертелась на ее талии, не то застежка съезжала вправо не то вовсе назад, мелькал пестрый ковер и бесконечный коридор, казалось, не мог кончиться. Внутри она задыхалась, убирая волосы от лица, она не оборачиваясь рвалась к любому проему, к любой лестнице, чтобы замереть на ней или вороваться на воздух, но только чтобы тяжелые стены перестали давить на нее, обвиняя в том, в чем она единственном была так уверена. Была и будет!
Между тем слышалось запыхавшееся дыхание, и так вырывалось из него эти вытянутые слова, окончание которых он мимолетно проглатывал:
- Арина! Арина! Арина, ты, постой!
Заметим, что ни разу он боле не назвал ее сестренка после ее исповеди, будто понятие это умерло, как только Аринка высказалась, дала волю выйти наружу тому, что, разумеется, не понравилось Антону. И потому, что не понравилось, потому он и не опровергал это, оттого наверно шаги его были настолько тяжелы, словно перебирался он через топкое болото, она же скользила по льду, рвалась к пролету, и вот оторвалась от него. Мягкий ковер сменился плиткой, не удержавшей невесомую девушку, нога ее прошла вперед, а другая чуть при остановилась, и так она стала сидеть на полу, но не в позе поверженной, а в позе добежавшей. Ее дыхание быстро выравнивалось, пальцы ног гудели, как будто от того, что проходила она в деревянных башмаках, которые жутко давили ей на мыски. А тут вдруг Господин, так притом в таком вычерненном костюме, в лаковых ботинках со смутным лицом, но, на первый взгляд покажется, с дружелюбным лицом. Он протянул ей руку в белом манжете и что-то сказал на подобие:
- Не падайте больше, и не думайте падать, лед становится тоньше!
Конечно, о льде речь и не шла, скорее он взял его в переносном смысле, а Аринка по привычке взглянула себе под ноги, убедившись, что стояла на твердой поверхности. Человек еще долго смотрел на нее, но не осуждал, а присматривался, казалось, он картинками и урывками просматривал всю ее жизнь, то хмурился, то наоборот гордился, но черноволосая девушка и не проронила Пристрастию и слова, как направилась вниз по лестнице, тут же коснувшись ручкой перилл. Но она еще долго не убирала с него взгляд, как и он с нее. Пристрастие от скуки прошел в зад вперед, неожиданно для себя в дверях он увидел изнеможённого Антона, выглядел он куда хуже, чем минуты назад. Рубашка уже целиком выскочила из его брюк, ботинки все покрылись пылью, которая видимо, слетела с ковра, его густая челка вмиг вспотела, она облокотился руками, точнее будет сказать повис ими на две стены, и как-то презрительно взглянул на статного Пристрастия. Хотел было спросить, но не решился и тоже ринулся по той же лестнице вниз, вниз…
Внизу его ждало затишье, пасмурное небо ударило колоколом, прозрачные окна выцвели и пространство накрыл мрак, который полностью соответствовал состоянию обоих душ. Антон чуть прошёлся вперед, в окне он разглядел, как огромное облако, чёрное облако поедало все пространство вокруг, а после выплевывало маленькими снежинками. Ему и приводилось то, как ехидная улыбка выступила на небе и тут же улизнула, скрылась, когда послышалось цоканье маленьким каблучком. Антон, доверившись отмененному слуху, свернул направо и там обнаружил мирно стоящую сестру, она вовсе не устала от бега, а устала от него, хотя лицо ее посвежело, бледность немного отступила. Антон приметил, что стояла она у самой настоящей и возможно в любой момент способной открыться двери, как проговорил уже совершенно на другой волне заботливого братца:
- Не у что хочешь дверью получить удар?
Аринка неспешно оглянулась, отошла от двери и тихо проговорила:
- А вот и мой кошмар, кошмар!
Антон увидел удивительную для себя возможность, он предложил Аринке войти внутрь, придержал ту самую дверь, якобы чтобы свидетелем их разговора никто не стал. В ответ на этой черноволосая девушка вяло рассмеялась, войдя внутрь, холод коснулся ее коленок в прозрачных колготках, до рук тоже донеслась колкость, она оглянулась и нашла обычный кабинет, с стоящим слева деревянным, но почему-то пустым шкафом, с партами, которые прогнулись от старости, а деревянная их поверхность еще чуть-чуть и начнет гнить. Высокие и грубы рамы были плотно вжаты в оправу, и холод ударялся в них, но не проникал. Холод уже был здесь так долго, что нос Аринки тут же покраснел, она покачала головой, и прошлась к батареям по приподнятому с вздутиями ламинатному покрытию. Антон наблюдал за ней, но войти не решался, но одно он знал точно: либо сейчас, либо никогда! И вот рука его повисла на дверной ручки с внешней стороны, он как в последний раз смотрел на сестру, и как только ручка ее коснулась батареи, еще не убедилась теплая ли она или нет, он про себя выгадал секунды и произнес то, что девушка сначала не восприняла в серьез:
- Тебе так будет лучше…
Из каких довольствовался и исходил он соображений, когда после сказанного захлопнул дверь и трижды повернул замок, не знал никто. Но можно было предположить, что якобы оставив ее там, он мог уберечь ее от соблазна пойти к Лешке. Ведь если повернуть было этот самый замок на три поворота, то с внутренний просто так его уже не откроешь. Волей судьбы или случайностью, но этот кабинет остался единственным, в котором не производили ремонта более двадцати лет, и старая система замков так и осталась…
Аринка, обернувшись, присела на краюшек батареи, вытянув ноги вперед, холод обхватил ее уже со всех сторон, что одни только глаза поглощали все вокруг себя, минуту она сидела так, а после жалобно произнесла:
- Антон!?
В это время он стоял по другую сторону, упиравшись лицом в дверь, но убеждал себя всякими способами лишь бы ее не открытью, он понимал, что фраза его была недосказанной, но точно верной. Ведь пока она будет находиться там, он успеет уговорить Лешку отпустить ее, или придумает еще множеств всяких способов, лишь бы разрушить то безумие, которое не имел право разрушать. Хотя, если бы он не ушел так рано, отстранившись и предав сестру, услышал бы, как ласково она назвала его имя, то все бы внутри него перевернулось, потому что имя для него, как и для каждого человека являлось приделом просьб. Но она произнесла его не громко, и вот уже последняя душа исчезла из старого пролета, Антон удалился в спешке, и Аринка осталась одна.
Одна она была всегда, одна приехала сюда, одна жила, одна во всем разобралась, одна полюбила так, что теперь ей вдруг стало страшно вовсе не за себя, что замерзнет она в этой ледяной пещере или, что уничтожит ее камнепад ее собственных мыслей. Она испугалась, что стеклянная вещица, последняя ампула осталась в руках Антона, и останется в них навсегда, потому что ни за что на свете он не отдаст ее Алексею, так же как и не отдал ей свое понимание и поддержку. Ногтями запертая наша героиня коснулась поверхности двери, несильно поцарапала ее, но в один миг стерла ничем не повинные пальцы, она больше не жалела ни себя, ни его. Ей одно было обидно, что если она не выберется из кабинета в течении нескольких секунд, то она уже ничем не поможет ему, впрочем, как и себе. Хотя холод пережить можно, тем более что спустившись на колени, она уселась у теплой щелочки спиной к двери, и ловила маленькую струйку тепла, которую, конечно, не хватало ее ногам, но это было лучше, чем ничего. Она сидела снова спиной, но не была расслаблена, волосы ее вмиг стали сальными, она подняла глаза, в которых пробежал ужас, и вскрикнула и встала, и вновь заболела ее подвернувшаяся нога, и на коленях и на прямых ногах она все била маленькими кулачками в эту дверь, старалась выбраться и с глаз ее уже стали стекать теплые, но тут же замерзающие слезы, слезы нашей Арины. Но дверь не умела открываться чудом, а она не умела проходить сквозь пространство, и до фанатизма она тыкалась в нее и лбом, и кулаками, как птица, попавшаяся в клетку…
А Антон, Антон на одной из ступеней той самой одинокой, продуваемой лестницы по случайности опустил руку в левый карман и нашел там вырванную из Аринкиных рук ампулу. Долго не разглядывая ее, он зло посмотрел на заточенную в стекло прозрачную жидкость, как замахнулся сначала вдаль, а потом вниз бросил ее из-за всех сил. Несчастное стекло отмучилось, больше никто не мог брать его и передавать, больше никто не мог отломить конец верхушки и набрать содержимое иглой, больше никому оно не принадлежало. Антон ушел, а осколки так и остались лежать на одной из ступень, жидкость маленькой струей стекла со ступени и скоро впиталась в пол.
« Мы не всегда в силах помочь нашему сердцу, не смотря на то, что оно является нашим и дано нам от рождения. Когда дело заходит о цепях, которые бросил на него защищавший нас воин, то и снять их способен только он. Только его руки освободят бренное сердце от лишней, чрезмерной заботы. Сам человек, сколько бы не пытался, какие бы ключи не подбирал, ни чем не может разрушить то, что ему дала его родственная душа. Ведь родственная связь, прежде всего, основана на кровном родстве, потому люди так чувствительны к тому, что происходит с их родственниками, так восприимчивы к их мнению, потому что все мы повязаны цепями. Но главное не затягивать эти цепи настолько сильно, когда уже перестает хватать воздуха. Не отбирайте воздух у того, кого любите, и у того, кто любит вас!»
***
21 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Вечер. « Когда перед человеком возникают сомнения, любит ли он определенную душу, нуждается ли в чьем-то внимании, то никакая ситуация не разъяснит ему это так подробно, как нахождение в беспомощности. Мы можем вечность задавать себе одни и те же вопросы, вспоминать приятные встречи, дни знакомства с определенной душой, но все это может оказаться обыкновенным для потерянной души. Души теряются очень часто, но иногда они теряются во благо себе. Попадая в стрессовую ситуацию, или когда испуг подставляет нож к горлу, или когда кончается дорога и идти больше некуда большинство из нас становятся беспомощными. Прежде всего, в таких превращаются те люди, которые обделены сочувствием души. В этом необыкновенном понятии, мы можем увидеть то, что оставшись наедине с собой, одна категория людей начнет убеждать себя, что никакой опасности нет и это не придел, с которого упал человек Другая же категория поймет, что заплутала в настолько дальний лес, что выйти из него не получится. Потому что нет фонарика в руках, приготовленного сознанием. За фонарь можно посчитать собственные убеждения, уверенность, которую некоторые приобретают с трудом, или вовсе не владеют ей, в то время как другие мастерки ее используют. Мы обратим внимание на тех, кто вообще не может обходиться без фонаря, чьи карманы всегда пусты, и кто не имеет оружия, и совершенно не знает, как вести себя, когда скроется солнце, как построить убежище и отразить атаку змея. Почему? Верно, потому что никто такого человека этому не учил, привычка жить всегда дается нам лучшим другом, или родителем, может няней или тем, с кем больше всего мы проводим времени. Но эти люди никогда не смогут научить нас одному, жить в лесу в экстремальных условиях, когда слышится вой волка и вот еще чуть-чуть, и он будет так близко, что спрятаться просто негде, и найти дорогу тоже. Да, привычка не является ни чем хорошим и полезным, когда дело заходит о беспомощности. Не видя света, то есть нужного человека рядом, другой теряется абсолютно, сбивается с любой тропинки, которая вполне способна вывести его из дремучей чащи, сбивается и с верных мыслей и от бессилья в любой миг может поникнуть головой. Но возможно ли приобрести этот самый фонарь, возможно ли устоять на правильной тропе, когда сотня других путает глаз, и не прибегнуть к помощи того, кто всегда все это делал за нас?» - если говорит от беспомощности, то все бы мы потрошились этого громкого, в тоже время унизительного слова. Ведь всегда трудно признать то, что ты заблудился, что носом уперся в тупик, в этот высокий забор, перелесть который невозможно, а найти ключ от его замка тем более. Хотя, если подумать, долго, то можно начать поиски, только с этими поисками положение усугубиться еще больше, и может пройти столько дорогого времени, что забор рухнет сам, но за ним уже ничего не будет. И вовсе не потому, что мы боялись, мы перестали искать те любые способы, чтобы помочь нашему другу, не потому, что он сам отказывался от помощи, а потому что с каждым мгновением часы внутри нас били колоколом, который рано или поздно расколется. По началу, гладя на Алексея никто из нас не мог предположить, что спустя короткие месяцы с этого колокола станет осыпаться яркая краска, что он потускнеет и звон его уже не будет носиться так звонко, как свято, как раньше. И мы стали бояться, что пока будем искать пути решения, как бы его спасти, потеряем сам колокол. В этом и была вина каждого, кому мы доверили ему. Ты в последнее время стала больше обращать внимание на завалы на своем маленьком столике, на то, что сотня конспектов и работ кружила твою голову, я вовсе находилась вдали, и единственное что могла, так это трясущимися руками ждать телефонного звонка или набирать цифры сама, а Аринка, Аринка выбрала сочувствие и любовь. Нет, позицию любви, когда она просто на просто сдалась, и все полетело в бездну, даже она не удержалась, и уже много дней сидела в этой глубокой яме, перебирая ладонями песок своих поступков. Ключевое слово: « Перебирая», но не пытаясь выбраться, ведь как стало ясно теперь ей придется выбираться не одной.
И вот ее не было, этой чудной черноволосой девушки, не было ее мягкой, но грустной улыбки, ее голоса, который мечтательно залетал во все уголки планеты, который рассказывал о том, чего не видел никогда, но четко представлял. Лешка никогда не придавал ему обычное значение, хотя он помогал ему засыпать, и буквально в каждом его сне он видел ее лицо, бледное и похожее на прозрачное полотно, видел уже не Тишину, а свою реальную жизнь, к которой стремился душевно. Ему виделось, как они шли по белому песку, и руки их не разъединялись, как волшебные волны с чистейшей водой гладили их ноги, но спустя секунду вода превращалась в черную, плотную массу, по жирности походившую на смолу, и как они оба, и Аринка и Алексей пачкали свои белые ступни в этой липкой грязи. Песок тогда тоже темнел, небо заливалось дождем, и через каждые три секунды после этого в них ударяла огромная молния, электрический заряд не щадил несчастные сердца, он разбрасывал их в разные стороны, и Леша просыпался. Но после всякого жутко сна, он крепко сжимал ее лежавшие рядом пальчики, поднимался, заглядывал ей через спину и убеждался, что под утро она спала, как маленький котенок, измученный голодом, так она была измучена недостатком сном. И засыпая снова он понимал, что боле ему не страшен ни один ночной кошмар, только вот не предполагал ни на секунду, что когда-нибудь он оглянется вокруг, не только когда ему нужна будет помощь, а вообще нужно будет услышать чье-то ласковое слово, ее не будет. Это мысль убила его наповал, когда очнувшись от дневного сна, с трясущимися руками, он испугался, что не увидел не стеклянную ампулу рядом с собой, а не увидел ее. И все это отодвинулось так далеко, что он даже свыкся с мучительной болью в руках и ногах, и волочил эти несчастные ноги в помятых брюках по пустым и не очень коридорам. Но до этого он трижды обошел комнату, голова казалось, его перевешивала, как только новорожденного младенца, мутное пространство он решил сменить привычными очками, но из-за них его голова кружилась еще больше. И тут ему не оставалось ничего, кроме, как примкнув к умывальнику, не умыть свои сухие губы и лоб ледяной водой, и не ударить себя по впалым щекам и наконец, не прийти в себя хотя бы на чуть-чуть. Потребность мешала ему, но зло, взглянув на себя в зеркало, он понял одно, что не даст коварному чувству завладеть собой полностью, пока не найдет ее. Он вытащился из комнаты, в буквальном смысле вытащился, ноги его перестали заплетаться, и он вовремя вспомнил, что его обрызганная мелкими каплями рубашка была не застегнута. Он нащупал эти маленькие пуговички, еле всунул каждую в свою петельку со второй попытки, засунул в оттопыренный карман ключ с маленьким деревянным брелоком, и потащился вперед. Да, без нее он тут же превратился в неотесанного нищего, и уже не сказать было, что он был молод, любой бы прохожий дал ему не меньше тридцати, ссылаясь на его изнуренное лицо, но если приглядеться, в его мутные, но голубые глаза, то в них еще можно было отыскать нашего Лешу. Не будем описывать, как он пытался выпрямиться, как видел людей, как ту же лицо его старалось ухватить с какого-нибудь другого профиля приличную маску. Правда, все эти маски сидели на нем так, будто были ему малы. Но он вовсе не пугал окружающих, так как все они были заняты главной мыслью, мыслью, что их ждал ужин. От этого слова « ужин», он вовсе не проголодался, и вспомнил, как день тому назад, когда он отказался идти, Аринка предстала перед ним в руках с горячим бульоном, ее заботливые глаза любили его, а он поначалу поворотив нос, приметил, что в бульоне нет его любимых, мелко накрошенных сухариков. Как он был глуп! Как он обвинял себя сейчас, когда вместо того, что поцеловать ее и предложить ей ложечку, он вышел на балкон и проторчал час полчаса. Он вспоминал все это, проходя мимо набитого ресторана, но аппетит не гложил его так, как вина перед его Аринкой. Тут он понял, что ему необходимо ее найти, и свернув в пролет облокотился на подоконник, боковым зрением, словно в тумане увидев знакомое плечико, личико, развернувшееся к нему, высоко заплетенный хвост, и поманившие его глаза… « Арина. Арина» - не было сомнений для него, что это была она, она не шла, а текла по воздуху, над чем-то смеялась и показывала на него пальцем, он пытался ухватиться за ее руку, но всячески промахивался, а она, ускоряя походку, уводила его в неизвестном направлении. Чудное видение он не смог отличить от настоящей его Арины, и следовал за ней вдоль широкого подоконника, почти такого же, в Евпаторском Заведение. Но смех ее раздавался все четче и четче, он тоже попытался улыбнуться, прежде немного разозлился, что она все вела его и вела в какое-то уединённое место, каждые пять секунд она разворачивалась к нему и снова тыкала в него пальцем, а потом ускользала.
Знал бы в это время Алексей, что тогда из-за поворота за его спиной шел тот самый, по чьей вине он видел мираж своей черноволосой девушке, по чьей вине получил дозу морфина, и из-за кого теперь так мучительно болели его руки. Но видя ее, наблюдая за призрачным фантомом он, казалось, отвлекался от всего, пока якобы Арина не замерла и прищурив глаза, заглядевшись вдаль не прислонила палец к губам, и улыбаясь потрясла головой, в голову его проник и ее шепот, почти такой же, как и был у девушки, его память феноменально доиграла свою игру и он услышал: «Не верь ему ни за что». Конечно, сейчас ему вовсе не хотелось вдаваться в какие-то загадки, решать сложные шарады и головоломки, которые ему никогда не давались, в отличие от Антона. Тот с детства пододвигал к с детва был обложен стопкой математических журналов и исторических, разумеется, которые и привили ему интерес к архитектуре. О ней то Антон как раз и позабыл, о незаконченном проекте, об орнаменте, чей узор никак не мог увидеть, вообразить, хотя раньше новые места вдохновляли его куда больше, чем тревожили чьи-то проблемы.
Фигура Антона появилась на горизонте, в мутном взгляде Алексея совершенно безоблачно. На лице ему не было суровости, скорее задумчивость и какая-то терзающая мысль обволокла этого бедного юношу, узнавшего такое, с чем кому-то приходится жить. Он шел не спеша, даже переваливаясь деловито с ноги на ногу, он уже успел привести себя в порядок, в туалетной комнате у зеркала он провел около десяти минут, и вот придал форму своей густой челке, как обычно спустил ее волной на глаза, поднял голову, чуть склонил осанку, и разумеется, заправил ту недопустимо вылезшую рубашку. Он как следует, отругал ее, чтобы впредь не придавала его, полюбовался собой, погрозил себе пальцем, и вот уверенность, что он любит, и любим, взяла над ним вверх. Уже ничто не беспокоило его, ни запертая сердца, которое неизвестно, сколько часов придется привести в заточении, ни предположение, что она может выбраться, найти его и, и посмотреть так, что он не выдержит, но не начнет исповедоваться, а вероятнее всего вновь запрет ее где-нибудь. А Алексей? Да, Алексей стал занимать его с тех пор, как он с первой же секунды нашел его остановившимся у окна, и смотревшим на медленно падающий снег, одной рукой нашей герой облокотился о стену, и стиснул зубы. Антон поначалу удивился, что тот вообще попытался собрать себя по частям, как заштопанная тряпочная кукла, он бродил по бессмысленному пространству, но еще что-то различал. Антон же не видел ничего, кроме как собственного превосходства, и вдруг ощутил, что некая ревность сдавила его сердце, когда тот вспомнил поцелуй Аринки и Лешки. Это было неприемлемо для него, чтобы сестра была, была с ЭТИМ!
Между тем Алексей заговорил первым, когда Антон, приблизившись к нему, сложив руки впереди у груди, прислонился к краю подоконника, и уставился в стену:
- Могу предполагать, что видел ты Арину?
Антон хмыкнул себе под нос, медленно и устало перевел взгляд на Лешку, как отстранился от подоконника, увидев как место, о которое оперся собеседником покрылось ничем иным, как тоненьким слоем нараставшего льда. И лед этот становился все плотнее, что Антон сначала принял его за некую галлюцинацию, чего не случалось с ним раньше, но взглянув к себе под ноги, убедился не на шутку, что вокруг его героя ледяная лужа набирала обороты, и даже ползла к Антону. Тогда тот тоже дотронулся до того самого места, и тут же отдёрнул покрасневшую от холода ладонь. Он согну было ее в кулак, чтобы не выглядеть таким же странным, как Алексей, который точно этого не замечал и решил ответить на его вопрос:
- Тебе моя сестренка разве не сказала, что словно красная девица в терем ускакала. Нет, терем вовсе без крыльца, и на его площадки ловят ежедневно сорванца. И дом, куда поехала она, весь сложен из панельных блоков, не знаю на какие та уехала и сроки. Но вот, курьез, вдруг заболел ее Папаша, для дочери своей он приготовил простоквашу. Затем и слег в постель температурой, и вот Ариночка поехала лечить его микстурой. А я смотрю твои то губы посинели, а окна возле запотели. Мое горячее согрело их дыханье, но ты не печалься, не на долго же ваше расставанье…
Не успел он договорить, как Лешка пораженно опустил глаза и все в нем поблекло, последнее, что оставалось в нем умирало от того, что он потерял ее. Она уехала, даже не сказав ему, и все внутри него переросло не в бури, вызванную враньем, которого он не разглядел, а затихло. Последняя мысль, что держала его на плову, была опровергнута и вот потребность победила, он уже не мог держаться, и спрятав за спину свои белые, трясущиеся руки, вытянул из себя:
- А почему же ты с ней поехал?
- С ее папашей у меня натянутые связи, он как-то протащил меня по грязи. Не одобрял, что я как родственник единственный ее, укатил в чужую страну, и вот туда, сюда сную. Но я считаю лучше там быть, где душа цветет ростком, и не надо болея зимой, укрывать нос платком. А впрочем, долго собирался ты молчать? Теперь я знаю все, сестренка мне сегодня нашептала, как надоело ей с тобой делить одно покрывало. Ну, что же? Ты присядь! – Антон издевательски протянул ему руку, увидев что Леше тяжело стоять, он с наслаждением наблюдал за тем, как дергал за нитки его душу, и как нитки эти рвались, - Так вот, что значит вас сближает, но ты не думай, что тебя Арина покрывает. Давно ли нравится стекляшки, как ребенку деревянные коняшки? Я помню у меня был со златою гривой, и я на нем скакал игривый. Но никогда не думал, что сестренка увяжется с таким в одну кровать, хорошо, что ей не надо было кричать. Она мне вовремя дала признанье, что ее скрутила усталость, и она хочет порвать с тобой отношения в самую малость.
- Арина! Нет, нет, не могла она…- Лешка слушал его, так и не присел, крутил головой, но вовсе не смотрел в иронические глаза Антона, а смотрел, будто в бездну, в каждый день, проведенный с ним. Он вспоминал эти пленительные глаза, плакавшие вместе с ним, глаза, не способные врать. Но Антон не унимался, и даже когда Лешка молча развернулся и хотел было уйти, юноша опередил его, и взглянув прямо ему в сероватые, разочарованные глаза, проговорил:
- Если ее ты, правда, любишь, то зачем же губишь? Какие горизонты будут перед ней открыты, если вся жизнь, кроме твоей для нее закрыта? Неделя ходит за неделей, а там скроешься во мраке…
- Не у что намекаешь, что мне жить осталось мало? И что душа моя пропала? Так знай, что это лишь касается меня, и может быть слегка Арину, которую я никогда не кину. Пусть лично мне все передаст, если хочет расставанья, но я не верю, что придаст! – Леша проговорил это, коснулся холодного носа левым кулаком, и тоже в ответ глянул на Антона.
- Поверь, что жертвовать собой ради кого-то она устала, но вовсе не слиняла. Тебе я досконально передал ее всю речь, и времени пора утечь. А если честно, - тут Антон запнулся, прошелся чуть вперед, - Зачем ты выбрал этот путь, чтоб ели ночью взять уснуть? К чему испытывать всю эту боль, болезненные ощущенья и не иметь терпенья? Не видишь ты, а я все вот вижу, как под ногами лед, и хоть я твой, конечно антипод, но не хотел бы я жить так, и полагаться на девиз: « Ааа, как пойдет! Рано или поздно душа все равно умрет».
- Нет, нет! Мы умираем каждый день, чтобы родиться снова, и испытывать все чувства новы! – Лешка сказал это так, как нельзя лучше и как нельзя уверенней, в глубине души он посмеялся над надменным Антоном, не сильно и легко оттолкнул его слабой рукой и направился вперед. Куда он шел? Туда, куда вели его глаза, покуда зрение не начало пропадать, в его широко открытых глазах не начал двоился пол, подоконник и тяжелые рамы, по которым стали бить крупные снежинки, похожие на комки снега, перевернулись к верху дном, и оконная ручка, за которую он старался уцепиться взглядом вовсе «взлетела ввысь». Точно так же ноги его подкосились, и еще чуть-то колени бы коснулись пола, но дружелюбный враг, Антон, подошедший с правой стороны, поймал его и напрягшись, потащил в сторону подоконника, на которого и усадил уже теряющего сознания Алексея.
Тот уже не открывал глаз, приснился к боковой стене, стиснул стучавшиеся зубы и проговорил:
- И даже ничего Арина вам не передавала, не наставляла?
- Нет, нет, да и где бы ей это раздобыть? – легкомысленно ответил Антон, прекрасно понимая, что Алексей спрашивал про ту разбитую ампулу, - Может тебе пойти в постель, а то приплывешь, как корабль на мель?
- Она мне ненавистна…- проговорил Лешка, и приоткрыл глаза увидев кривое поначалу, но постепенно выровнявшееся лицо Антона. Чем больше он смотрел на него, даже будучи не совсем четко различия родинке на его лице, тем больше убеждался, что все, что говорил его собеседник, было разумнее, чем он предполагал. Он ведь, действительно, по мнению других приковал к себе эту молодую Аринку, человека, который вот-вот вступил во взрослую жизнь, ощутил самостоятельность, и тут же взвалил на свои плечи эту тягостную ношу, о которой не хотелось ему вспоминать. Но Алексей не мог убежать от себя, как другие могли, придумав сотню другую предлогов, и оправданий. Он вдруг заметил, что как исчезла его Аринка, так куда-то пропала Татьяна, единственная, к кому раньше бы он пошел, к кому бы неустанно стучал в дверь, цепляясь за эту возможность, прыгая в последний вагон уходящего поезда. Было время, когда он верил, что те кто с ним – способны 6му помочь, но тут все перевернулось, обнажило свои истинное лицо, лицо суровой реальности, которая так хорошо маскирует врагов, одалживая им костюмы благодетелей, и уносит самых дорогих. Лешка продолжал сидеть молча, внутри он говорил, он рассуждал, но не бился о головой о стену, а принимал то, что должно быть, он уже не боялся, что в любую моменту он перестанет слышать голос Антона, уже не сможет различать силуэты людей и отправится его сознание туда, откуда возвращались не все. А надо ли ему вернуться? Он мгновенно перематывал свою жизнь, но не вспоминал дела минувших дней, как мать носила его на руках, как целовала белоснежные ручки, он видел другое, свою милую подругу, которая никогда не уходила, а если и бывало, сбегала, то в слезах прыгала ему на шею и шептала, что нет, никогда, никогда она никуда не денется! Он на миг усомнился в словах Антона, скукожившись, и нервно коснувшись носа, он взглянул на задумчивого, сидевшего рядом недруга. И понял, что врать ему было нечего! Да, он так и не научился разбираться в людях, или сам рассудок противился этому, преподнося ему ложь за правду. Но ведь тогда, когда он только начал проводить время с Аринкой, наблюдать за ней со стороны, она тоже была врагом! Вспомнить только, это она непонятно зачем закрыла его в том кабинете вместе со мной, а сейчас заперта сама! Может быть, эта была игра Судьбы, давно не представлявшейся перед нами, словно забывшей тех, кого любят ее чувства. Но приметим, что и ни Ветра, ни Тиши, ни Привязанности так же не было вокруг нет и все это насторожило еще больше, даже Антон всячески оглядывался, пока не заговорил, и не придался философским размышлениям:
- Так, стало быть, ты не боишься смерти? И то, что в час любой придет невиданное существо с когтями, в шикарном платье-балахоне, поманит золотыми рукавами?
- Нет, не боюсь! Над этим даже я смеюсь, - отвечая ему, Лешка изо всех сил отодвинулся от стены, вплотную приблизился к его левому плечу, наклонил голову и проговорил, - Зачем пугаться нам того, что неизбежно в нашем хрупком мире? Тем более, что был уже я на ее прекрасном пире. И видел тронный зал, и там народу кружил шквал. Но видишь ль, все это было лишь во сне, а вот и нет, а вот и дама в черном…Упорно, она идет упорно! – это было последнее, что вымолвил Алексей, глядя боковым зрением на мелькнувший вдали силуэт, силуэт той, кого Антон вовсе не воспринимал в серьез.
Для него не существовало ни нашей Госпожи, никого иного, он и Привязанности то верил с трудом, сам того не понимая, как та милая девочка могла быть дочерью той, за которой плелся и взлетал на секунды черный шлейф из тончайшей, редчайшей ткани ручной работы. Но прежде, пока мурашки еще не овладели его стеной, Антон обратился в испуге к Лешку, чья голова лежала на его на плечах, он сначала коснулся плотных своих губ, даже попробовал побить его по щекам, но понял, что все бесполезно, и лишь прислонил его к той стене, пощупав только медленно бьющийся пульс. Найди подтверждение, что тот просто потерял сознание, он брезгливо постучал одной рукой об другую, словно отряхнул их после какой-то грязной работы, связанной с копанием в земле и приподнялся. Хотел было уйти, и может быть бы ушел, если бы Женщина в Черном, Владелица сроками жизни не приближалась к нему все ближе. Ледяной поток обрушался на него, будто кто-то распахнул все рамы здания, или их вовсе вынес ветер, эта струя шла нарастающей волной, сначала обхватив его ноги, за тем и все тело, что он уже с трудом мог сжимать пальцы. Его здоровый румянец тут же сошел с щек, их съела она, та, в кого он все еще не верил. Казалось, шла она вечность, ей оставалось еще три ступени, что остановится в двух от него шагах. И чем ближе она была, тем ярче на алых ее губах всплывала настоящая ироническая улыбка, улыбка Смерти! Антону стало слегка покойнее лишь тогда, когда Черная Подруга перевела свой жаждущий взгляд на Алексея, внутри она облизывалась, и обливалась завистью, как та, которой никак неведомо заполучить то, что она действительно заслуживала. Вблизи Брат Аринки разглядел ее белое отточенное лицо, ровное черное каре, открытый лоб, без единой выпавшей пряди волос. Она была похожа на скульптуру, на идеал, выдуманный английскими представителями дальней, средневековой эпохи. Ни в крем случае, она не была кукольной, ее походкой двигала самая великая власть в мире, черные с завышенной талией брюки сидели на ее худом стане, белый, пышный воротник рубашки виднелся из-под черной шали, которая была соединена на левой груди серебряным каратом, чистым каратом, словно лунной слезой. Она величественно и ожидаемо спускалась по ступеням, как Антон услышал ее мысленно посланное ему приветствие и представление, благодаря которому в нем уже не осталось сомнений, что она это и пришла она за Алексеем! Он быстро верил пришедшим в его голову предположением, потому расслабленно и нетерпеливо уселся на подоконник, не вжавшись в него, а про себя проговорив как бы: « Ну, давайте, уже забирайте его»…
Черная Подруга уставилась на Лешку еще больше, на его густые, светлые ресницы, прикрывающие голубые глаза и скрывающие их от всех напастей. Она стояла буквально в шаге от нем, приподняла правую кисть руки и, Антон замер, предвкушая, как она поцелует его, и душа навсегда покинет того, кого он возненавидел еще больше. Он даже обрадовался, что Она пришла так быстро, казалось, услышав его. Но тут что-то пошло не так, и Госпожа быстро кинула взгляд на онемевшего Антона, он уже стал вдавливаться в подоконник, поджал ноги и двигался к раме, как услышал ее:
- Кто бы подумал, что ты отменный предатель, что столько в те таился зла, и всю доброту из сердца твоего зависть уволокла. А мне же это на руку, ты даже прогнал всю чудовищну скуку! Благодарю от чистой души, что запер свою ты сестрёнку, как провинившегося ребенка. Теперь мне легче будет его достать…
Ее обольстительный голос связал его со всех сторон, невидимые цепи она бросила его руки, заморозила его сердце, как наклонившись к нему нагло и без спроса, как и полагалось, Госпоже протянула руку в карман его мятых, черных брюк. Через секунду вытащив от туда непонятно откуда взявшийся запасной ключ от понятно какой двери, от той самой, за которой сидела Аринка. Посмеявшись, она взяла его себе, и уставившись хитро на Антона, проговорила:
- Ключа вроде, как и не было! Но ты создал его сам, придавшись своим мечтам… Зря, конечно, ты тех разлучаешь, кто повенчан любовью, как самой родственной кровью.
Напоследок она еще раз взглянула на Алексея, добавив:
- Скоро душа его будет в моей шкатулке, а твоя на сыром и бедном закоулке.
Антон долго не двигался, долго прожал ее мертвым взглядом, казалось, это он только что потерял свою жизнь, отдал свою сестру Черной Подруге. И пододвинув колени к себе еще ближе, он опустил в них нос, и оставил только глаза, глаза, увидевшие и ставшие свидетелем того, что натворило его неразумное сознание. Он толком и не понял, что произошло, почему она не забрала того, кого хотела, но уяснил твердо, что с ней, со смертью не шутят слабые, а сильные лишь тихо он ней рассуждают, но ни в коем случае не осуждают.
Вскоре уже ничто не напоминало о том, что Черная Подруга навестила Антона, что он видел ее. Колени его оттаяли, он попытался медленно встать, но прежде взглянул на не приходившего в себя Алексея, и задумался, задумался так сильно и мучительно, что голова его заболела так, как после удара колоколом, после удара самыми тяжелыми мыслями во вселенной…
« Мы огорчим тех, кто надеялся на то, что беспомощный человек, привыкшей к освещенному чужим фонарем пути, выберется из леса без посторонней помощи. Он не выберется! Чтобы победить бессилие, для начала необходим навык, который можно формировать с годами, попадая и в дремучие чащи, и в темные пещера и на дно морей океанов, где голос ваш не услышит никто. Спасти себя самим сможет лишь тот, кто спасал и раньше, другой же не приобретёт уверенность, попав в любую стрессовую ситуацию, он так и будет ждать брошенного фонаря, присланной ему надежды. Уверенность в своих сил и себе – это первое с чем должны водить дружбу люди, должны водить дружбу слабые, чтобы стать сильными! А стать таковыми – возможно, если заходить в середину леса всегда, а не когда попадешь сам!»