Сны Рус-й Прозы V. Сновидец Фёдор Достоевский

           ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ. (1821 –1881) – как русский писатель, мыслитель, философ и публицист всегда яростно боролся против любого насилия над человеком. Как бы его ни называли, – русский Чарльз Диккенс, Достоевский тонко и последовательно рисует психологическое состояние своих героев. Для чего широко используются СНЫ, БРЕДОВЫЕ ВИДЕНИЯ и их наяву разновидности - МЕЧТЫ – ГРЁЗЫ.

       Повести «Хозяйка» (1847), «Белые ночи» (1848) – в них и в других ранних произведениях явлено, как беспочвенные мечты могут заслонить действительность и даже свести с ума. Так в «Двойнике» (1846) – печальном парафразе одновременно гоголевского «Носа», «Невского проспекта» и «Записок сумасшедшего» – герой завидует сам себе якобы удачливому. От первого периода творчества Достоевского – до каторги – веет ученичеством от Гоголя и спором с ним. (Преемственность в литературе – закономерное явление!) А ведь волшебник Гоголь – великий мастер литературных снов, как мы уже убедились.
Но первоначально тема Снов «выскочила» у Достоевского несерьзно – в жанре фарса
                …………………………………………………………

                Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ, Д.В. ГРИГОРОВИЧ, Н.А. НЕКРАСОВ. - КАК ОПАСНО ПРЕДАВАТЬСЯ ЧЕСТОЛЮБИВЫМ СНАМ. Фарс совершенно неправдоподобный, в стихах, с примесью прозы. Соч. гг. Пружинина, Зубоскалова, Белопяткина и КR (коллективное).  Опубликовано в юмористическом иллюстрированном альманахе Н.А. Некрасова "Первое апреля" (СПб., 1846 г.).

   Месяц бледный сквозь щели глядит
   Не притворенных плотно ставней...
   Петр Иваныч свирепо храпит
   Подле верной супруги своей.
   На его оглушительный храп
   Женин нос деликатно свистит.
   Снится ей черномазый арап,
   И она от испуга кричит.
   Но, не слыша, блаженствует муж,
   И улыбкой сияет чело:
   Он помещиком тысячи душ
   В необъятное въехал село.
   Шапки снявши, народ перед ним
   Словно в бурю валы на реке...
   И подходит один за другим
   К благосклонной боярской руке.
   Произносит он краткую речь,
   За добро обещает добром,
   А виновных грозит пересечь
   И уходит в хрустальный свой дом.
   Там шинель на бобровом меху
   Он небрежно скидает с плеча...
   "Заварить на шампанском уху
   И зажарить в сметане леща!
   Да живей!.. Я шутить не люблю!"
   (И ногою значительно топ).
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
   ..Растворилася дверь, и вошла
   Чернобровка, свежа и плотна,
   И на стол накрывать начала,
   Безотчетного страха полна..
   Вот уж подан и лакомый лещ,
   Но не ест он, не ест, трепеща..
   Лещ, конечно, прекрасная вещь,
   Но есть вещи и лучше леща...
   "Как зовут тебя, милая?.. ась?"
   -- "Палагеей". -- Зачем же, мой свет,
   Босиком ты шатаешься в грязь?"
   -- "Башмаков у меня, сударь, нет". --
   "Завтра ж будут тебе башмаки...
   Сядь.. поешь-ка со мною леща...
   Дай-ка муху сгоню со щеки!..
   Как рука у тебя горяча!.
   Вот на днях я поеду в Москву
   И гостинец тебе дорогой
   Привезу..."
   
   
   Между тем наяву
   Всё обычною шло чередой...

       Пока чиновник Пётр Иванович спал, пробравшийся в спальню вор украл его платье. В нижнем белье погнавшегося по городу за вором чиновника увидал сослуживец, рассказал об этом смешном случае начальнику. Начальник счёл это пренебрежение службой и дал Петру Ивановичу отставку: «”Я удерживать вас не хочу!” <…> - так заключилась речь…

     Пораженный ею, из всех способностей, отпущенных ему богом, сохранил он (Пётр Иванович) только одну способность шевелить или, точнее, мямлить губами, да и то делалось с величайшим усилием, и вообще в ту минуту герой наш, страшно синий, походил на умирающего, которому есть сказать нечто важное, но у которого уже отнялся язык... Только очутившись на улице и глубоко втянув в себя струю свежего воздуха, почувствовал он, что еще жив».
               
     Так с веселого фарса начиналась для Достоевского тема Снов: предвидел ли сам писатель, какое огромное место довольно быстро она займёт в его творчестве? В ДАЛЬНЕЙШЕМ АНАЛИЗЕ ТЕКСТОВ ДОСТОЕВСКОГО К СНАМ мы будем причислять ФАНТАЗИИ – ГРЁЗЫ НАЯВУ, в том числе о золотом будущем, и часто ОПОЭТИЗИРОВАННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЛОМ СЧАСТЬЕ-НЕСЧАСТЬЕ – СНЫ ПРОШЛОГО.
                *   *   *   *   * 
               

             Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. БЕДНЫЕ ЛЮДИ. РОМАН (1846 г.) в письмах: бедный чиновник Макар Алексеевич Девушкин переписывается с молодой девицей, сиротой Варварой Алексеевной Добросёловой – Варенькой (52 письма к друг другу и Дневник Вареньки). Отказывая себе во всём, Девушкин пытается помогать бедной девушке.

        В прямом смысле снов в приведшем В.Г. Белинского в восторг первом романе Достоевского немного и использованы они вполне по старинному литературно традиционно: не как сюжетно образующая единица, но как характеристика душевного состояния героев – печально болезненного настроения преимущественно. А вот грёзы – мечты и воспоминания прошлого перерастают в «Бедных людях» уже в нечто большее.
                *   *   *

    ЭПИГРАФ АВТОРА К РОМАНУ "БЕДНЫЕ ЛЮДИ":

           Ох уж эти мне сказочники! Нет чтобы написать что-нибудь    полезное, приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают!.. Вот уж запретил бы им писать! Ну, на что это похоже: читаешь... невольно задумаешься, — а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы, запретил им писать; так-таки просто вовсе бы запретил. - Кн. В.ф. Одоевский


           ПЕРВОЕ ПИСЬМО. МАКАР ДЕВУШКИН – ВАРВАРЕ АЛЕКСЕЕВНЕ: «Доложу я вам, маточка моя, Варвара Алексеевна, что спал я сию ночь добрым порядком, вопреки ожиданий, чем и весьма доволен; хотя на новых квартирах, с новоселья, и всегда как-то не спится; всё что-то так, да не так! Встал я сегодня таким ясным соколом — любо-весело! Что это какое утро сегодня хорошее, маточка! У нас растворили окошко; солнышко светит, птички чирикают… — ну, и остальное там всё было тоже соответственное; всё в порядке, по-весеннему. Я даже и помечтал сегодня довольно приятно, и всё об вас были мечтания мои, Варенька.
         Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастию небесных птиц… - Апреля 8» - Девушкин переехал в худший угол, чтобы сэкономленные копейки употребить  помощь Вареньке.


            ИЗ ПИСЕМ ВАРВАРЫ АЛЕКСЕЕВНЫ -- К МАКАРУ ДЕВУШКИНУ: «Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не богаты... Сегодня я тоже весело встала. Мне было так хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу достала. Я так обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое утро мне было так легко на душе, я так была весела! А теперь опять всё черные мысли, грустно; всё сердце изныло. Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба! Тяжело то, что я в такой неизвестности, что я не имею будущности, что я и предугадывать не могу о том, что со мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там всё такое горе, что сердце пополам рвется при одном воспоминании. Век буду я плакаться на злых людей, меня погубивших!-Апреля 8»


           «По временам меня клонил сон, в глазах зеленело, голова шла кругом, и я каждую минуту готова была упасть от утомления, но слабые стоны матери пробуждали меня, я вздрагивала, просыпалась на мгновение, а потом дремота опять одолевала меня. Я мучилась. Я не знаю — я не могу припомнить себе, — но какой-то страшный сон, какое-то ужасное видение посетило мою расстроенную голову в томительную минуту борьбы сна с бдением.
 
         Я проснулась в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем. Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце... Я вскочила со стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного чувства. - Июня 1».


            «Иной раз, особенно в сумерки, сидишь себе одна-одинешенька. Федора уйдет куда-нибудь. Сидишь, думаешь-думаешь, — вспоминаешь всё старое, и радостное, и грустное, — всё идет перед глазами, всё мелькает, как из тумана. Знакомые лица являются (я почти наяву начинаю видеть), — матушку вижу чаще всего... А какие бывают сны у меня! Я чувствую, что здоровье мое расстроено; я так слаба; вот и сегодня, когда вставала утром с постели, мне дурно сделалось; сверх того, у меня такой дурной кашель! Я чувствую, я знаю, что скоро умру. Кто-то меня похоронит? Кто-то за гробом моим пойдет? Кто-то обо мне пожалеет?.. И вот придется, может быть, умереть в чужом месте, в чужом доме, в чужом угле!.. Боже мой, как грустно жить, Макар Алексеевич! - Июня 27».
                *   *   *

       НИЖЕ СЛЕДУЮЩИЙ ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА ВАРЕНЬКИ – НАСТОЯЩИЙ ПОКЛОН ДОСТОЕВСКОГО ГОГОЛЮ И СПОР С НИМ: БУДТО ДЕКОРАЦИЯ ИЗ «СТРАШНОЙ МЕСТИ» ГДЕ-ТО НА ЗАДНИКЕ СЦЕНЫ. НА ПЕРЕДНЕМ ЖЕ ПЛАНЕ АКВАРЕЛЬНО ПРОСТУПАЮТ ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩИЕ ПУШКИНСКИЕ ИНТОНАЦИИ – «Зима. Что делать нам в деревне?»; «Встает заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк…» (Евгений Онегин. Глава IV. Строфа XLI)

      ВАРЕНЬКА - МАКАРУ ДЕВУШКИНУ: «Я так любила осень, — позднюю осень, когда уже уберут хлеба, окончат все работы, когда уже в избах начнутся посиделки, когда уже все ждут зимы. Тогда всё становится мрачнее, небо хмурится облаками, желтые листья стелятся тропами по краям обнаженного леса, а лес синеет, чернеет, — особенно вечером, когда спустится сырой туман и деревья мелькают из тумана, как великаны, как безобразные, страшные привидения. Запоздаешь, бывало, на прогулке, отстанешь от других, идешь одна, спешишь, — жутко! Сама дрожишь как лист; вот, думаешь, того и гляди выглянет кто-нибудь страшный из-за этого дупла; между тем ветер пронесется по лесу, загудит, зашумит, завоет так жалобно, сорвет тучу листьев с чахлых веток, закрутит ими по воздуху, и за ними длинною, широкою, шумною стаей, с диким пронзительным криком, пронесутся птицы, так что небо чернеет и всё застилается ими.

      Страшно станет, а тут, — точно как будто заслышишь кого-то, — чей-то голос, как будто кто-то шепчет: ”Беги, беги, дитя, не опаздывай; страшно здесь будет тотчас, беги, дитя!” — ужас пройдет по сердцу, и бежишь-бежишь так, что дух занимается. Прибежишь, запыхавшись, домой; дома шумно, весело; раздадут нам, всем детям, работу: горох или мак щелушить. Сырые дрова трещат в печи; матушка весело смотрит за нашей веселой работой; старая няня Ульяна рассказывает про старое время или страшные сказки про колдунов и мертвецов. Мы, дети, жмемся подружка к подружке, а улыбка у всех на губах. Вот вдруг замолчим разом... чу! шум! как будто кто-то стучит! Ничего не бывало; это гудит самопрялка у старой Фроловны; сколько смеху бывало! А потом ночью не спим от страха; находят такие страшные сны.

      Проснешься, бывало, шевельнуться не смеешь и до рассвета дрогнешь под одеялом. Утром встанешь свежа, как цветочек. Посмотришь в окно: морозом прохватило всё поле; тонкий, осенний иней повис на обнаженных сучьях; тонким, как лист, льдом подернулось озеро; встает белый пар по озеру; кричат веселые птицы. Солнце светит кругом яркими лучами, и лучи разбивают, как стекло, тонкий лед. Светло, ярко, весело! В печке опять трещит огонь; подсядем все к самовару... Мужичок проедет мимо окон на бодрой лошадке в лес за дровами. Все так довольны, так веселы!.. Ах, какое золотое было детство мое!

        Вот я и расплакалась теперь, как дитя, увлекаясь моими воспоминаниями. Я так живо, так живо всё припомнила, так ярко стало передо мною всё прошедшее, а настоящее так тускло, так темно!.. Чем это кончится, чем это всё кончится? Знаете ли, у меня есть какое-то убеждение, какая-то уверенность, что я умру нынче осенью. Я очень, очень больна. Я часто думаю о том, что умру, но всё бы мне не хотелось так умереть, — в здешней земле лежать. - Сентября 3».

   В ЭТОМ ВЫШЕ ПРИВЕДЁННОМ ГОГОЛЕВКО-ПУШКИНСКОМ ОТРЫВКЕ НАМЕЧЕННОЕ ДВОЕМИРИЕ В ДАЛЬНЕЙШЕМ В ПРОЗЕ ДОСТОЕВСКОГО ШИРОКО РАЗВЕРНЁТСЯ.
                *   *   *

      ДЕВУШКИН - ВАРЕНЬКЕ: «Отчего это так всё случается, что вот хороший-то человек в запустенье находится, а к другому кому счастие само напрашивается? Знаю, знаю, маточка, что нехорошо это думать, что это вольнодумство; но по искренности, по правде-истине, зачем одному еще во чреве матери прокаркнула счастье ворона-судьба, а другой из воспитательного дома на свет божий выходит? И ведь бывает же так, что счастье-то часто Иванушке-дурачку достается. Ты, дескать, Иванушка-дурачок, ройся в мешках дедовских, пей, ешь, веселись, а ты, такой-сякой, только облизывайся; ты, дескать, на то и годишься, ты, братец, вот какой! Грешно, маточка, оно грешно этак думать, да тут поневоле как-то грех в душу лезет...

      Заметьте, Варенька, что я иносказательно говорю, не в прямом смысле… Там в каком-нибудь дымном углу, в конуре сырой… мастеровой какой-нибудь от сна пробудился; а во сне-то ему, примерно говоря, всю ночь сапоги снились, что вчера он подрезал нечаянно, как будто именно такая дрянь и должна человеку сниться! Ну да ведь он мастеровой, он сапожник: ему простительно всё об одном предмете своем думать. У него там дети пищат и жена голодная…

      …Тут же, в этом же доме, этажом выше или ниже, в позлащенных палатах, и богатейшему лицу всё те же сапоги, может быть, ночью снились, то есть на другой манер сапоги, фасона другого, но все-таки сапоги; ибо в смысле-то, здесь мною подразумеваемом, маточка, все мы, родная моя, выходим немного сапожники. И это бы всё ничего, но только то дурно, что нет никого подле этого богатейшего лица, нет человека, который бы шепнул ему на ухо, что  ”полно, дескать, о таком думать, о себе одном думать, для себя одного жить, ты, дескать, не сапожник, у тебя дети здоровы и жена есть не просит; оглянись кругом, не увидишь ли для забот своих предмета более благородного, чем свои сапоги!” Сентября 5»

          ВАРЕНЬКА – ДЕВУШКИНУ. «Друг мой, я выйду за него (за богатого, некогда опозорившего её помещика Быкова), я должна согласиться на его предложение. Если кто может избавить меня от моего позора, возвратить мне честное имя, отвратить от меня бедность, лишения и несчастия в будущем, так это единственно он. Чего же мне ожидать от грядущего, чего еще спрашивать у судьбы? …Из чего выбирать мне? …Говорят, что Быков человек добрый; он будет уважать меня; может быть, и я также буду уважать его. Чего же ждать более от нашего брака? Сентября 23».


           ВАРЕНЬКА - ДЕВУШКИНУ: «…Ах, что это будет, друг мой, милый мой, добрый мой Макар Алексеевич! Я и заглянуть боюсь в мое будущее. Я всё что-то предчувствую и точно в чаду в каком-то живу. - Сентября 27» - и уже 30 сентября муж увозит Вареньку в деревню, оставляя Макара Девушкина в отчаянии.

           В ГОГОЛЕВСКОЙ "ШИНЕЛИ"  БАШМАЧКИН УМЕР, ЛИШИВШИСЬ ЕДИНСТВЕННО ДОРОГОГО ЕМУ ПРЕДМЕТА - НОВОЙ ШИНЕЛИ. КАК И БАШМАЧКИН ВСЕМ В ЖИЗНИ ОБЕЗДОЛЕННЫЙ ДЕВУШКИН ТЕРЯЕТ ЕДИНСТВЕННУЮ РОДНУЮ ДУШУ:«Да нет, что же это в самом деле такое? По какому праву всё это делается? Я с вами уеду; я за каретой вашей побегу, если меня не возьмете, и буду бежать что есть мочи, покамест дух из меня выйдет. Да вы знаете ли только, что там такое, куда вы едете-то, маточка? Вы, может быть, этого не знаете, так меня спросите! Там степь, родная моя, там степь, голая степь… Там теперь листья с дерев осыпались, там дожди, там холодно, — а вы туда едете! Ну, господину Быкову там есть занятие: он там будет с зайцами; а вы что? Вы помещицей хотите быть, маточка? Но, херувимчик вы мой! Вы поглядите-ка на себя, похожи ли вы на помещицу?..

         Да как же может быть такое, Варенька! К кому же я письма буду писать, маточка? Да! вот вы возьмите-ка в соображение, маточка, — дескать, к кому же он письма будет писать? …Где мне вас найти потом, ангельчик мой? Я умру, Варенька, непременно умру; не перенесет мое сердце такого несчастия! Я вас, как свет господень, любил, как дочку родную любил, я всё в вас любил, маточка, родная моя! и сам для вас только и жил одних!» -
                *   *   *

               
         Двоемирие – противостояние снов - грёз, мечты действительности и их путаница, - на этом пути пробовать свои силы Гоголь многих искушал. И Достоевский после "Бедных людей" упорно продолжит попробовать разные варианты: из хитросплетений снов с грезами-мечтами и воспоминаниями выкристаллизовывается не отделимая от социального психологическая фантастика Достоевского!

                *   *   *   *   *
               
        Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. ДВОЙНИК. ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОЭМА. 1846 г. – ПЕРВАЯ ПОПЫТКА ДОСТОЕВСКОГО ОБЛЕЧЬ ВСЁ ПРОИЗВЕДЕНИЕ В ФОРМУ БРЕДОВОГО СНА.

        НАЧАЛО "ДВОЙНИКА": «Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл наконец совершенно глаза свои. Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он или всё еще спит, наяву ли и в действительности ли всё, что около него теперь совершается, или — продолжение его беспорядочных сонных грез. Вскоре, однако ж, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее принимать свои привычные, обыденные впечатления. Знакомо глянули на него зеленовато-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки…

    Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно в комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге…»

   ПОСЛЕ ТАКОГО ЗАЧИНА, ПУТАНИЦА СНОВ И БРЕДА С ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ НАМ ОБЕСПЕЧЕНА, - МОЖНО НЕ СОМНЕВАТЬСЯ!Кроме того и Внешность титулярного советника, и даже его лакей Петрушка – всё напоказ позаимствовано из гоголевских петербургских «Повестей» 1842 г.("Нос", "Шинель", "Невский проспект", "Записки сумасшедшего")и из «Мёртвых душ». Голядкин старается показать, «что он сам по себе, как и все, и что его изба во всяком случае с краю», и что он «маленький человек», но в тайне даже от себя хочется ему - ох хочется! - быть "большим человеком":

     «Действую не втихомолку, а открыто, без хитростей, и хотя бы мог вредить в свою очередь… Иду я… прямо, открыто и без окольных путей, потому что их презираю и предоставляю это другим... Полуслов не люблю; мизерных двуличностей не жалую; клеветою и сплетней гнушаюсь. Маску надеваю лишь в маскарад, а не хожу с нею перед людьми каждодневно. Спрошу я вас только… как бы стали вы мстить врагу своему, злейшему врагу своему, — тому, кого бы вы считали таким?» ... Сей монолог Голядкина - мастерская  пародия на монологи благородного героя в плохой драме.

      Яков Петрович Голядкин не в себе – на пороге сумасшествия – в нанятой карете (как независимые влиятельные люди – его начальники) катается по Невскому и посещает прочие места действия гоголевских повестей: робкий маленький человек пытаясь вести себя развязно, едет на званый обед, где ему отказывают от дома. Голядкин в трактире «Чувствовал он себя весьма дурно, а голову свою в полнейшем разброде и в хаосе. Долго ходил он в волнении по комнате; наконец сел на стул, подпер себе лоб руками и начал всеми силами стараться обсудить и разрешить кое-что относительно настоящего своего положения...»

      Далее следует ироническое описание обеда и бала по случаю дня рождения Клары Олсуфьевны, дочери Клары Олсуфьевны, дочери статского советника Берендеева, из дома которого выставили Голядкина: «Как могу я, скромный повествователь весьма, впрочем, любопытных в своем роде приключений господина Голядкина, — как могу я изобразить эту необыкновенную и благопристойную смесь красоты, блеска, приличия, веселости, любезной солидности и солидной любезности, резвости, радости, все эти игры и смехи всех этих чиновных дам, более похожих на фей…»  - сиё описание есть отражение бала, на который во сне попадает художник Пискарёв из «Невского проспекта» Гоголя,(в том читатели могут сами убедится, освежив в памяти "Невский проспект").  Выставленный из этого приюта весёлости вон лакеем незваный и уже вполне безумный Голядкин пробирается на бал с лестницы чёрного хода.

    «Вот если б эта люстра, — мелькнуло в голове господина Голядкина, — вот если б эта люстра сорвалась теперь с места и упала на общество, то я бы тотчас бросился спасать Клару Олсуфьевну. Спасши ее, сказал бы ей: „Не беспокойтесь, сударыня; это ничего-с, а спаситель ваш я“. Потом...»

        Благопристойные чиновники на балу от странно ведущего себя Голядкина как от приведения отшатываются. Того не выдержав, «он… стремглав бросился вон, куда-нибудь, на воздух, на волю, куда глаза глядят... В ужасную бурную ноябрьскую полночь (дивное описание!) убитый несчастиями герой на набережной Фонтанки встречает своего двойника: «Господин Голядкин попробовал ущипнуть самого себя... Нет, не сон, да и только. Господин Голядкин почувствовал, что пот с него градом льется… Он даже стал, наконец, сомневаться в собственном существовании своем…» -- маленький человек окончательно сошёл с ума.

         ПЫТАЯСЬ РАЗОБРАТЬСЯ С ДВОЙНИКОМ, ГОЛЯДКИН-ПЕРВЫЙ ТЕРЯЕТ РАЗЛИЧЕНИЕ СНА ИЛИ ГРЁЗ И ЯВИ:«Грезилось господину Голядкину, что находится он в одной прекрасной компании… что господин Голядкин в свою очередь отличился в отношении любезности и остроумия, что все его полюбили, даже некоторые из врагов его, бывших тут же, его полюбили, что очень приятно было господину Голядкину; что… наконец, сам господин Голядкин с приятностью подслушал, как хозяин тут же, отведя в сторону кой-кого из гостей, похвалил господина Голядкина... и вдруг, ни с того ни с сего, опять явилось известное своею неблагонамеренностью и зверскими побуждениями лицо, в виде господина Голядкина-младшего, и тут же… Голядкин-младший разрушал всё торжество и всю славу господина Голядкина-старшего, затмил собою Голядкина-старшего, втоптал в грязь Голядкина-старшего и, наконец, ясно доказал, что Голядкин-старший и вместе с тем настоящий — вовсе не настоящий, а поддельный, а что он настоящий, что, наконец, Голядкин-старший вовсе не то, чем он кажется… и, следовательно, не должен и не имеет права принадлежать к обществу людей благонамеренных и хорошего тона.
    И всё это до того быстро сделалось, что господин Голядкин-старший и рта раскрыть не успел, как уже все и душою и телом предались безобразному и поддельному господину Голядкину и с глубочайшим презрением отвергли его, настоящего и невинного господина Голядкина… Цепенея и леденея от ужаса, просыпался герой наш… ”Не будет же этого!” — закричал он, с решимостью приподымаясь с постели, и вслед за этим восклицанием совершенно очнулся».

        НО СОВЕРШЕННО ОЧНУЛОСЬ ТОЛЬКО ТЕЛО (ЕСЛИ ТАК МОЖНО ВЫРАЗИТСЯ), ГОЛОВА ОСТАЛАСЬ НЕ В ПОРЯДКЕ. Голядкину якобы приносят письмо от Клары Олсуфьевны, влюблённой в него - в Голядкина-старшего - и выдаваемой замуж насильно за Голядкина - младшего. Верный рыцарь должен спасти свою даму...

      В результате Голядкин-старший обнаруживает себя вроде бы на уже описанном выше балу (второй бал, либо всё это было бредом - на догадку читателя)откуда к радости кривляющего двойника его увозят в казённой карете в дом скорби: «Он впал наконец в забытье... Когда же очнулся, то увидел, что лошади несут его по какой-то ему незнакомой дороге. Направо и налево чернелись леса; было глухо и пусто. Вдруг он обмер: два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею, адскою радостию блестели эти два глаза… Герой наш вскрикнул и схватил себя за голову. Увы! он это давно уже предчувствовал!» …И знакомый с гоголевскими "Записками сумасшедшего" читатель этот КОНЕЦ предчувствовал тоже!
                *   *   *


     Надо признать справедливым мнение Белинского, что «Двойник» вял, растянут и читать его тяжеловато. Сумбур больного сознания описан автором удивительно верно, но разве это цель художественного произведения?! Однако, если извлечь из повести и отдельно напечатать все дивные описания дурной снежно-слякотной погоды, получится, и правда, «петербургская поэма»: бредовый сон слякотного бессолнечного Петербурга!
       Слишком же детальное сопоставление больного сознания с «больной» погодой плюс социальный подтекст (забитое сознание производит удачливого в обществе двойника) - вот это главное вцелом оказалось не так уж удачно.

      Самому Достоевского опыт «Двойника» показывал: Гоголю в его художественных снах подражать нельзя; и гоголевские сюжеты не получается социализировать более Гоголя… В следующем рассказе «Хозяйка» вернувшись к своему герою – мечтателю, Достоевский сделает ещё одну, с точки зрения формы более удачную попытку следовать за Гоголем… Но в целом путь, как говорят, не пришёлся...
                *  *  *  *  *  *  *
               

             Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. ХОЗЯЙКА. 1846 - 1847 г. ПОВЕСТЬ. Герой этой повести Василий Ордынов «всегда вел жизнь тихую, совершенно уединенную»: три года до начала действия получив учёную степень и мизерное наследство, он рассчитал, «что может прожить своими средствами года два-три… сторговал первый встречный угол и через час переехал. Там он как будто заперся в монастырь, как будто отрешился от света. Через два года он одичал совершенно».

            ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК ОРДЫНОВ? АВТОРОМ ГЕРОЮ ДАНА С БОГАТОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬЮ ХАРАКТЕРИСТИКА: «С самого детства он жил исключительно… Его пожирала страсть самая глубокая, самая ненасытимая, истощающая всю жизнь человека и не выделяющая таким существам, как Ордынов, ни одного угла в сфере другой, практической, житейской деятельности. Эта страсть была — наука. Она снедала покамест его молодость, медленным, упоительным ядом отравляла…
 
     Ордынов в упоении страсти своей не хотел замечать того. Он был молод и покамест не требовал большего. Страсть сделала его младенцем для внешней жизни и уже навсегда неспособным заставить посторониться иных добрых людей, когда придет к тому надобность, чтоб отмежевать себе между них хоть какой-нибудь угол. Наука иных ловких людей — капитал в руках; страсть Ордынова была обращенным на него же оружием», — из такого героя может выкристаллизоваться Фауст либо Вагнер.

   Разница в них: сильный человек и смелый учёный Фауст ради искомой истины вызвал выше человеческого уровня потусторонние силы и долго владел ими. Вагнер – книжный червяк и педант, воображающий истину в книжной пыли. Есть и третий,в жизни самый печальный вариант судьбы: сильнее разума силы - страсти разбужены, но управиться с ними не под силу. Если как в балладе Гёте добрый волшебник не явится тут на выручку к горе-ученику, в этом случае гибель неминуема. К опасным для разума силам относится здесь любая слепая страсть: к идее, к науке, к женщине.

  ПОГУБИТЬ МОЖЕТ И БЕСКОНТРОЛЬНАЯ СТРАСТЬ К ФАНТАЗИИ. В ЭТОМ СМЫСЛЕ ОРДЫНОВ – ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОЕ УСЛОЖНЕНИЕ ОБРАЗА МЕЧТАТЕЛЯ ИЗ «БЕЛЫХ НОЧЕЙ»:
 «В нем было более бессознательного влечения, нежели логически отчетливой причины учиться и знать, как и во всякой другой, даже самой мелкой деятельности... Еще в детских летах он прослыл чудаком... Родителей он не знал; от товарищей за свой странный, нелюдимый характер терпел он бесчеловечность и грубость, отчего сделался действительно нелюдим и угрюм и мало-помалу ударился в исключительность.

     Но в уединенных занятиях его никогда, даже и теперь, не было порядка и определенной системы; теперь был один только первый восторг, первый жар, первая горячка художника. Он сам создавал себе систему; она выживалась в нем годами, и в душе его уже мало-помалу восставал еще темный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ идеи, воплощенной в новую, просветленную форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он еще робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность ее: творчество уже сказывалось силам его; оно формировалось и крепло. Но срок воплощения и создания был еще далек, может быть, очень далек, может быть, совсем невозможен!»

      В поисках новой квартиры подешевле герой наш: «...Ходил по улицам, как отчужденный, как отшельник, внезапно вышедший из своей немой пустыни в шумный и гремящий город. Всё ему казалось ново и странно… Но и теперь, верный своей всегдашней настроенности, он читал в ярко раскрывавшейся перед ним картине, как в книге между строк. Всё поражало его; он не терял ни одного впечатления и мыслящим взглядом… всматривался в физиономию всего окружающего, любовно вслушивался в речь народную, как будто поверяя на всем свои заключения, родившиеся в тиши уединенных ночей.

       Часто какая-нибудь мелочь поражала его, рождала идею, и ему впервые стало досадно за то, что он так заживо погреб себя в своей келье. Здесь всё шло скорее; пульс его был полон и быстр, ум, подавленный одиночеством, изощряемый и возвышаемый лишь напряженною, экзальтированной деятельностью, работал теперь скоро, покойно и смело. К тому же ему как-то бессознательно хотелось втеснить как-нибудь и себя в эту для него чуждую жизнь, которую он доселе знал или, лучше сказать, только верно предчувствовал инстинктом художника. Сердце его невольно забилось тоскою любви и сочувствия…»

      ДАЛЕЕ, КАК И НАМЕКАЛ УЖЕ АВТОР, СЮЖЕТ «ХОЗЯЙКИ» РАЗВИВАЕТСЯ СОГЛАСНО НАЧАЛУ ПОЭМЫ ГЁТЕ «ФАУСТ»: молодой русский Фауст вроде на грани выхода из сна, - жизнь разбудит его. Хватит ли силы?!  «Он стал уставать от наплыва новых впечатлений, доселе ему неведомых, как больной, который радостно встал в первый раз с болезненного одра своего и упал, изнеможенный светом, блеском, вихрем жизни, шумом и пестротою пролетавшей мимо него толпы, отуманенный, закруженный движением. Ему стало тоскливо и грустно...

      Ему вдруг пришло в голову, что всю жизнь свою он был одинок, что никто не любил его, да и ему никого не удавалось любить. Иные из прохожих, с которыми он случайно вступал в разговоры в начале прогулки, смотрели на него грубо и странно. Он видел, что его принимали за сумасшедшего или за оригинальнейшего чудака, что, впрочем, было совсем справедливо…»

       НЕЧАЯННО ЗАЙДЯ В ЦЕРКОВЬ, УСТАЛЫЙ ОРДЫНОВ, ВИДИТ НЕОБЫЧНЫХ СТАРИКА И МОЛОДУЮ ЖЕНЩИНУ: «Старик был высокого роста… худой и болезненно бледный… На нем был длинный, черный, очевидно праздничный, кафтан на меху, надетый нараспашку… Голая шея была небрежно повязана ярким красным платком… Длинная, тонкая, полуседая борода падала ему на грудь, и из-под нависших, хмурых бровей сверкал взгляд огневой, лихорадочно воспаленный, надменный и долгий. Женщина была лет двадцати и чудно прекрасна.
 
      На ней была богатая, голубая, подбитая мехом шубейка, а голова покрыта белым атласным платком, завязанным у подбородка. Она шла, потупив глаза, и какая-то задумчивая важность, разлитая во всей фигуре ее, резко и печально отражалась на сладостном контуре детски-нежных и кротких линий лица ее. Что-то странное было в этой неожиданной паре…» - явление новому Фаусту его русского Мефистофеля, эпилептика, по вере - раскольника, в прошлом, возможно, - разбойника.

     ЖЕНЩИНА ДО ЭКСТАЗА ГОРЯЧО МОЛИТСЯ: «Слезы кипели в ее (молящейся женщины) темных синих глазах, опушенных длинными, сверкавшими на млечной белизне лица ресницами, и катились по побледневшим щекам… В лице заметны были следы какого-то детского страха и таинственного ужаса. Она робко прижималась к старику, и видно было, что она вся дрожала от волнения…».

       Очарованный красотой и болезненно страстной верой женщины, Ордынов другой раз идёт в церковь, - молится вместе с незнакомкой, обращает на себя её внимание. Тайком идёт за странной парой и для себя неожиданно нанимает у них каморку:«Сердце его так билось, что в глазах зеленело и голова шла кругом… Поминутно сиял в его глазах образ женщины, встреча с которою взволновала и потрясла всё его существование, который наполнял его сердце таким неудержимым, судорожным восторгом, — столько счастья прихлынуло разом в скудную жизнь его, что мысли его темнели и дух замирал в тоске и смятении…
 
      Уж третий день, как Ордынов жил в каком-то вихре в сравнении с прежним затишьем его жизни; но рассуждать он не мог и даже боялся. Всё сбилось и перемешалось в его существовании; он глухо чувствовал, что вся его жизнь как будто переломлена пополам; одно стремление, одно ожидание овладело им…»

    В ПОДОБНОМ НЕВРОТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ ПОБРОДИВ ПО ОКТЯБРЬСКОМУ СЫРОМУ ПЕТЕРБУРГУ ГЕРОЙ ВПАДАЕТ В ГОРЯЧЕЧНОЕ БЕСПАМЯТСТВО. Красавица хозяйка Катерина – якобы жена старика ухаживает за больным. Полубезумная страсть к ней пришедшего в себя больного оказывается созвучной одновременно и сказочно-былинному и бредовому мышлению этой женщины:

     «"Ты так глядишь на меня… <…> Как будто греют тебя мои очи! Знаешь, когда любишь кого... Я тебя с первых слов в сердце мое приняла. Заболеешь, опять буду ходить за тобой. Только ты не болей, нет. Встанешь, будем жить, как брат и сестра. Хочешь? Ведь сестру трудно нажить, как бог родив не дал…

    Знаешь, люди рассказывают, как жили двенадцать братьев в темном лесу и как заблудилась в том лесу красная девица. Зашла она к ним и прибрала им всё в доме, любовь свою на всем положила. Пришли братья и спознали, что сестрица у них день прогостила… Нарекли ее все сестрой, дали ей волюшку, и всем она была ровня… Постой, я тебе мою постель принесу и подушку — другую; здесь и постелю. Заснешь, обо мне приснится; недуг отойдет… Вдруг горячий, долгий поцелуй загорелся на воспаленных губах его, как будто ножом его ударили в сердце. Он слабо вскрикнул и лишился чувств... Потом началась для него какая-то странная жизнь"».
 
       В ТЯЖЁЛОМ ЗАБЫТЬИ ОРДЫНОВ БРЕДИТ: «Порой, в минуту неясного сознания, мелькало в уме его, что он осужден жить в каком-то длинном, нескончаемом сне, полном странных, бесплодных тревог, борьбы и страданий. В ужасе он старался восстать против рокового фатализма, его гнетущего, и в минуту напряженной, самой отчаянной борьбы какая-то неведомая сила опять поражала его, и он слышал, чувствовал ясно, как он снова теряет память, как вновь непроходимая, бездонная темень разверзается перед ним...

       Порой мелькали мгновения невыносимого, уничтожающего счастья, когда… звучит торжеством, весельем настоящий светлый миг и снится наяву неведомое грядущее; когда невыразимая надежда падает живительной росой на душу; когда хочешь вскрикнуть от восторга; когда чувствуешь, что немощна плоть пред таким гнетом впечатлений, что разрывается вся нить бытия, и когда вместе с тем поздравляешь всю жизнь свою с обновлением и воскресением. Порой он опять впадал в усыпление, и тогда всё, что случилось с ним в последние дни… представлялось ему в странном, загадочном виде…»

    РИСУЕМАЯ ДОСТОЕВСКИМ КАРТИНЫ БРЕДА ВСЕГДА ВПЕЧЕТЛЯЮЩИ. ОРДЫНОВ - «Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались ему шелест близких, легких шагов около постели его и сладкий, как музыка, шепот чьих-то ласковых, нежных речей… Злой старик за ним следовал всюду.

      Он выглядывал и обманчиво кивал ему головою из-под каждого куста в роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую куклу ребенка, гримасничая и хохоча в руках его, как злой, скверный гном; он подбивал на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или, садясь с малютками на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-под каждой буквы его грамматики. Потом, во время сна, злой старик садился у его изголовья...

      Он отогнал рои светлых духов, шелестивших своими золотыми и сапфирными крыльями кругом его колыбели, отвел от него навсегда его бедную мать и стал по целым ночам нашептывать ему длинную, дивную сказку… терзавшую, волновавшую его ужасом и недетскою страстью…

      Он видел, как… все мысли и мечты его (Ордынцева), всё, что он выжил жизнию, всё, что вычитал в книгах… всё одушевлялось, всё складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как …слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его...

       Он (Ордынцев) проснулся, весь облитый холодным, ледяным потом. Кругом него стояла мертвая тишина; была глубокая ночь…» …Ордынцев чувствует, что разум Катерины скован волею таинственного и подверженного падучей болезни старика Мурина. Яков Мурин – новый литературный вариант гоголевского колдуна из «Страшной мести». Вспомним: в «Страшной мести» колдун обольщал душу своей дочери – тоже Катерины. И многие отрывки «Хозяйки» поэтически выдержаны в гоголевском стиле (в диалогах – вплоть до совпадения отдельных реплик!)

       Далее Ордынцев и на собственном опыте, и от других узнает, что в прошлом богатый хозяин его квартиры Мурин весьма странный человек: вероятно, раскольник, начитанный в божественных книгах мистик, предсказывать может очень точно, только власти это запретили. Катерину, жену Мурина, считают помешанной.

    КАТЕРИНА ДРУГОЙ РАЗ ПРИХОДИТ К БОЛЬНОМУ ОРДЫНЦЕВУ: «Столько грусти отразилось вдруг на лице ее, такая безвыходная печаль поразила разом все черты ее, так неожиданно закипело изнутри, из сердца ее отчаяние, что непонятное, болезненное чувство сострадания к горю неведомому захватило дух Ордынова, и он с невыразимым мучением глядел на нее.
— Слушай, что я скажу тебе, — говорила она голосом, пронзающим сердце, сжав его руки в своих руках, усиливаясь подавить свои рыдания. — Слушай меня хорошо, слушай, радость моя! Ты укроти свое сердце и не люби меня так, как теперь полюбил. Тебе легче будет, сердцу станет легче и радостнее, и от лютого врага себя сбережешь, и любу-сестрицу себе наживешь…

— Кто ты, кто ты, родная моя? откуда ты, моя голубушка? — говорил он, силясь подавить свои рыдания. — Из какого неба ты в мои небеса залетела? Точно сон кругом меня; я верить в тебя не могу. <…> Расскажи мне всё про себя, где ты была до сих пор, — расскажи, как звали место, где ты жила, что ты там полюбила сначала, чем рада была и о чем тосковала?.. Был ли там тепел воздух, чисто ли небо было?.. <…> Скажи мне, всегда ль ты была такова? Что снилось, о чем гадала ты вперед, что сбылось и что не сбылось у тебя, — всё скажи... По ком заныло первый раз твое девичье сердце и за что ты его отдала? Скажи что же мне отдать тебе за него, что мне отдать тебе за тебя?.. Скажи мне, любушка, свет мой, сестрица моя, скажи мне, чем же мне твое сердце нажить?..

   Катерина сидела бледная как полотно…
— …Меня испортил злой человек. — он, погубитель мой!.. Я душу ему продала... — Он говорит, — шептала она сдерживаемым, таинственным голосом, —что когда умрет, то придет за моей грешной душой... Я его, я ему душой продалась... Он мучил меня, он мне в книгах читал... Иной раз он просто своими словами меня заговаривает, другой раз берет свою книгу, самую большую, и читает надо мной. Он всё грозное, суровое такое читает! …Словно это не он говорит, а кто-то другой, недобрый, кого ничем не умягчишь, ничем не замолишь, и тяжело-тяжело станет на сердце, горит оно... Тяжелей, чем когда начиналась тоска!»

   И Катерина рассказывает о себе почуднее любого сна дикую, в стиле жуткого сна или жестокой баллады историю, будто из-за Мурина-старого любовника её матери - она стала причиной гибели своих отца и матери и жениха: «Ах, не в том мое горе, — сказала Катерина, вдруг приподняв свою голову, — что я тебе говорила теперь… что мне до того, что продалась я нечистому и душу мою отдала погубителю, за счастие вечный грех понесла! …А то мне горько и рвет мне сердце, что я рабыня его опозоренная, что позор и стыд мой самой, бесстыдной, мне люб, что любо жадному сердцу и вспоминать свое горе, словно радость и счастье, — в том мое горе, что нет силы в нем и нет гнева за обиду свою!..»

       ОРДЫНОВ ЗОВЁТ КАТЕРИНУ УЙТИ С НИМ, МУРИН ПРИКОВЫВАЕТ К СЕБЕ СИЛОЮ СВОЕЙ ВОЛИ (явная параллель с призыванием злым колдуном души своей дочери Катерины в "Страшной мести" Гоголя): «Катерина! — раздался над ними глухой, хриплый голос… В дверях стоял Мурин. Он был… бледен как смерть и смотрел на них почти обезумевшим взглядом. Катерина бледнела больше и больше и тоже смотрела на него неподвижно, как будто очарованная…»

       Следует бурная и окончательно сметающая разум Катерины сцена – нечто вроде гипноза Муриным: «Старик обхватил ее могучими руками и почти сдавил на груди своей… Таким обнаженным, бесстыдным смехом засмеялась каждая черточка на лице старика, что ужасом обдало весь состав Ордынова. Обман, расчет, холодное, ревнивое тиранство и ужас над бедным, разорванным сердцем — вот что понял он в этом бесстыдно не таившемся более смехе...»

      САМ МУРИН ПО ИНОМУ ТОЛКУЕТ СЛУЧИВШЕЕСЯ: «Я уж тебе толковал… — она полоумная! Отчего и как помешалась... зачем тебе знать? Только мне она и такая — родная! Возлюбил я ее больше жизни моей и никому не отдам. <…> Знать, и впрямь, барин, она с вами хотела уйти от меня… Аль уж так, вы ли, другой ли... Я ведь ей не перечу ни в чем; птичья молока пожелает, и молока птичья достану; птицу такую сам сделаю, коли нет такой птицы! Тщеславна она! За волюшкой гонится, а и сама не знает, о чем сердце блажит, ан и вышло, что лучше по-старому!
 
      …Спознай, барин: слабому человеку одному не сдержаться! Только дай ему всё, он сам же придет, всё назад отдаст, дай ему полцарства земного в обладание, попробуй — ты думаешь что? Он тебе тут же в башмак тотчас спрячется, так умалится. Дай ему волюшку, слабому человеку, — сам ее свяжет, назад принесет. Глупому сердцу и воля не впрок! …Я и сначала знал, что будет одно. …А перечить нельзя! слова молвить нельзя поперек…»
                *  *  *

     ВЫНУЖДЕННЫЙ СЪЕХАТЬ ОТ МУРИНА, КАТЕРИНУ ОРДЫНОВ БОЛЕЕ НЕ ВИДЕЛ: «Впечатлительность его(Ордынова)приняла направление болезненное... Книги не раскрывались иногда по целым неделям. Будущее было для него заперто… Иногда прежняя горячка к науке… прежние образы, им самим созданные, ярко восставали перед ним из прошедшего, но они только давили, душили его энергию. Мысль не переходила в дело. Сознание остановилось. Казалось, все эти образы нарочно вырастали гигантами в его представлениях, чтоб смеяться над бессилием его, их же творца.

    Ему невольно приходило в грустную минуту сравнение самого себя с тем хвастливым учеником колдуна, который, украв слово учителя, приказал метле носить воду и захлебнулся в ней, забыв, как сказать: “Перестань” (Баллада Гёте - «Ученик чародея»). Может быть, в нем осуществилась бы целая, оригинальная, самобытная идея… По крайней мере прежде он сам верил в это. Искренняя вера есть уж залог будущего. Но теперь он сам смеялся в иные минуты над своим слепым убеждением и — не подвигался вперед.

   <…> Какая-то безобразная мысль стала всё более и более мучить его. Всё сильнее и сильнее преследовала она его и с каждым днем воплощалась перед ним в вероятность, в действительность. Ему казалось, — и он наконец сам поверил во всё, — ему казалось, что невредим был рассудок Катерины, но что Мурин был по-своему прав, назвав ее слабым сердцем. …Кто они? Он не знал того. Но ему беспрерывно снилась глубокая, безвыходная тирания над бедным, беззащитным созданием…
    
       Ему казалось, что перед испуганными очами вдруг прозревшей души коварно выставляли ее же падение, коварно мучили бедное, слабое сердце, толковали перед ней вкривь и вкось правду, с умыслом поддерживали слепоту, где было нужно, хитро льстили неопытным наклонностям порывистого, смятенного сердца ее и мало-помалу резали крылья у вольной, свободной души, не способной, наконец, ни к восстанию, ни к свободному порыву в настоящую жизнь...»

            НА ОДНУ СРАВНИТЕЛЬНО НЕБОЛЬШУЮ ПОВЕСТЬ ПО МЕНЬШЕ ЧЕТЫРЕ ОБЪЯСНЕНИЯ СОБЫТИЙН: Ордынова – Катерины – Мурина - дворника и частного пристава. Где же правда? Где СНЫ – сны разума фантазии или безумные сны - а где реальность?! И что такое реальность или как теперь стали именовать – конкретная действительность: не осуществлённые ли фантазии? При каких условиях фантазии воплощаются ко благу или злу?! Учитывая в балладном стили «мистический» колорит повести, Автор «Хозяйки» как бы «заряжает» пространство жаждущими ответа вопросами.
                *   *   *
 
     Как и «Двойник»,  «Хозяйка» была отрицательно оценена демократической критикой: ранее расхваленный ею Автор «Бедных людей» теперь, отступившись от социальной темы, скатился в мистическую фантазию… Однако, по сравнению с гоголевской «Страшной местью», «Хозяйка» гораздо более социальна: в ней не забыты и бедность, и нищета, и грязные улицы… Мечтатель Ордынов предвосхищает образы и безымянного Мечтателя «Белых ночей», и Родиона Раскольникова в «Преступлении и наказании».

       Если социальное заранее не делать единственно возможной отправной точкой зрения, тогда окажется, что сами социальные идеи в начале – тоже только первые фантазии – бесплотные грёзы… Тем не менее мы должны признать, что многие упрёки демократической критики к "Хозяйке" были справедливы. С психологической точки зрения произведение незаурядное, "Хозяйка" создана человеком с ещё не вполне определившимся стилем и идеями. Но фигура Мечтателя и момент воплощения мечты в жизнь останутся в произведениях Достоевского.

    Не воплощённые идеи – грёзами неудачливых мечтателей и останутся. Воплощаются же мечты частенько совсем не так, как задумывались. Отчего же так?! Отчего человек одни и те же фантазии – идеи в равной степени может повернуть к добру либо злу?..  Почему дарованной ему природой силой фантазии человек стремиться подчинять других – властвовать? Тема в дальнейшем исследуемая Достоевским уже не по Гоголю – по собственному сновидческому методу.
 После «Хозяйки» с более светлым концом «Белые ночи» представят следующий вариант нелюдимого Мечтателя. А где мечтатель, - там и сны, и грёзы, и фантазии…
                *  *  *  *  *  *  *

               
     Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. БЕЛЫЕ НОЧИ.  СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ РОМАН. (ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МЕЧТАТЕЛЯ) 1847 - 1848 г. Роман с протяжённость действия в Четыре ночи, один пустой – без действия – день, и одно Утро. Основу романа составляют сны – фантазии наяву героев, на подкладке европейского и русского романтизма.

     «НОЧЬ ПЕРВАЯ. Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель…» - ночью люди, обычно спят.  Таким образом, всё случившееся с героем – молодым мечтателем -  сразу сравнивается о сном: сном о счастье.  Белою ночью герою посчастливилось защитить от хулигана хорошенькую девушку - Настеньку, что даёт робкому повод познакомиться с ней:

      «Я в каком-то испуге теперь. Точно сон, а я даже и во сне не гадал, что когда-нибудь буду говорить хоть с какой-нибудь женщиной. <…>
 Ведь вот уж мне двадцать шесть лет, а я никого никогда не видал. …Поверите ли, ни одной женщины, никогда, никогда! Никакого знакомства! и только мечтаю каждый день, что наконец-то когда-нибудь я встречу кого-нибудь. Ах, если б вы знали, сколько раз я был влюблен таким образом!..» -- «Но как же, в кого же?..» -- «Да ни в кого, в идеал, в ту, которая приснится во сне. Я создаю в мечтах целые романы».
                *  *  *

      НОЧЬ ВТОРАЯ. Герой признаётся, что он – смешной, никому не нужный мечтатель – «не человек даже а, знаете, какое-то существо среднего рода», даже любимое время его – скрадывающий реальные очертания час между днём и ночью.  В этот час он «богат своею особенною жизнью», свободною не только от чинов но и от времени:
- Слушайте: знаете вы, что такое мечтатель?
- «Мечтатель? позвольте, да как не знать? я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле бабушки и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься - ну, просто за китайского принца выхожу... А ведь это в другой раз и хорошо - мечтать! Нет, впрочем, бог знает!
- «Превосходно! Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. <…> Теперь, милая Настенька, когда мы сошлись опять после такой долгой разлуки, - потому что я вас давно уже знал, Настенька, потому что я уже давно кого-то искал, а это знак, что я искал именно вас и что нам было суждено теперь свидеться…

    ГЕРОЙ - МЕЧТАТЕЛЬ ЧИТАЕТ ГЕРОИНЕ ЦЕЛУЮ ЛЕКЦИЮ О МЕЧТАТЕЛЯХ: «Теперь "богиня фантазия" (если вы читали Жуковского, милая Настенька) уже заткала прихотливою рукою свою золотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни -- и, кто знает, может, перенесла его прихотливой рукою на седьмое хрустальное небо с превосходного гранитного тротуара, по которому он идет восвояси. <…>

      Посмотрите на эти волшебные призраки, которые… так безбрежно и широко слагаются перед ним в такой волшебной, одушевленной картине, где на первом плане, первым лицом, уж конечно, он сам, наш мечтатель, своею дорогою особою. Посмотрите, какие разнообразные приключения, какой бесконечный рой Восторженных грез.
 
       Вы спросите, может быть, о чем он мечтает? К чему это спрашивать! да обо всем... об роли поэта, сначала не признанного, а потом увенчанного; о дружбе с Гофманом (признанный мастер социально сказочной фантастики!); Варфоломеевская ночь, Диана Вернон (героиня романа Вальтера Скотта «Роб Рой»), геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем, Клара Мовбрай, Евфия Денс (героини романов Скотта), собор прелатов и Гус перед ними, восстание мертвецов в "Роберте" (помните музыку? кладбищем пахнет!), Минна и Бренда (розные по характеру и судьбе сестры, героини романа В. Скотта «Пират», 1822), сражение при Березине, чтение поэмы у графини В--й-Д--й, Дантон, Клеопатра e i suoi amanti [и ее любовники (итал.)], домик в Коломне, свой уголок, а подле милое создание, которое слушает вас в зимний вечер, раскрыв ротик и глазки, как слушаете вы теперь меня, мой маленький ангельчик...»
 
       Знаменательно, что в этой выше выборочной пробежке по историческим и литературным вехам европейской культуры романы Вальтера Скотта перемешаны с кровавыми историческими событиями: Варфоломеевская ночь (массовая резня гугенотов во Франции, в Париже 24 авг. 1572 г. вошла в поговорку), Дантон (французский революционер, казнён в 1794 г.) …У бедного Мечтателя, действительно отсутствует всякое чувство реальности! Пробежка закономерно заканчивается апелляцией к «Домику в Коломне» и «Медному всаднику»: ведь безымянный герой «Белых ночей» «потомок» пушкинского «Евгения бедного». В случае с самим Мечтателем в деспотической «роли» Медного Всадникав "Белых ночах" на этот раз выступает реальная – развеивающая сны жизнь.

    ПРОДОЛЖЕНИЕ ЛЕКЦИИ МЕЧТАТЕЛЯ О САМОМ СЕБЕ:«Нет, Настенька, что ему, что ему, сладострастному ленивцу, в той жизни, в которую нам так хочется с вами? он думает, что это бедная, жалкая жизнь, не предугадывая, что и для него, может быть, когда-нибудь пробьет грустный час, когда он за один день этой жалкой жизни отдаст все свои фантастические годы…( герой предсказывает конец своей реальной повести) Но покамест еще не настало оно, это грозное время, -- он ничего не желает, потому что он выше желаний, потому что с ним всё, потому что он пресыщен, потому что он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу. И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный, фантастический мир! Как будто и впрямь всё это не призрак!»

      ВАРИАНТ ОДНОГО ИЗ САМО РАЗОБЛАЧАЕМЫХ СНОВ – ПРИЗРАКОВ Героя: «...Верите ли вы, на него глядя, милая Настенька, что действительно он никогда не знал той, которую он так любил в своем исступленном мечтании? Неужели он только и видел ее в одних обольстительных призраках и только лишь снилась ему эта страсть? Неужели и впрямь не прошли они рука в руку столько годов своей жизни -- одни, вдвоем, отбросив весь мир и соединив каждый свой мир, свою жизнь с жизнью друга?

       Неужели не она, в поздний час, когда настала разлука, не она лежала, рыдая и тоскуя, на груди его, не слыша бури, разыгравшейся под суровым небом, не слыша ветра, который срывал и уносил слезы с черных ресниц ее? Неужели всё это была мечта -- и этот сад, унылый, заброшенный и дикий, с дорожками, заросшими мхом, уединенный, угрюмый, где они так часто ходили вдвоем, надеялись, тосковали, любили, любили друг друга так долго, "так долго и нежно"!
 
       И этот странный, прадедовский дом, в котором жила она столько времени уединенно и грустно с старым, угрюмым мужем, вечно молчаливым и желчным, пугавшим их, робких, как детей, уныло и боязливо таивших друг от друга любовь свою? Как они мучились, как боялись они, как невинна, чиста была их любовь и как (уж разумеется, Настенька) злы были люди!

      И, боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море, огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: "Я свободна", задрожав, бросилась в его объятия…»

     ВЫШЕ В СТИЛЕ МЕЩАНСКОЙ ДРАМЫ И НА ФОНЕ ГОГОЛЕВСКОЙ ТЕМЫ ВЕЧНОГО РИМА подаются в «счастливом» варианте мечты художника Пискарёва из «Невского проспекта» Гоголя. Сложно понять, где кончается мечта и начинается ирония Мечтателя над самим собой и над ним авторская ирония, богато подсвеченная реминисценциями. Но ясно, что кроме литературной потомственности, в жизни у такого героя нет светлого будущего:

      «Теперь, когда я сижу подле вас и говорю с вами, мне уж и страшно подумать о будущем, потому что в будущем -- опять одиночество опять эта затхлая, ненужная жизнь; и о чем мечтать будет мне, когда я уже наяву подле вас был так счастлив! О, будьте благословенны, вы, милая девушка, за то, что не отвергли меня с первого раза, за то, что уже я могу сказать, что я жил хоть два вечера в моей жизни!»
                *  *  *

     ПОСЛЕ ПРИЗНАНИЙ МЕЧТАТЕЛЯ НАСТЕНЬКА ЕМУ РАССКАЗЫВАЕТ СВОЮ ЖИЗНЕННО НЕМУДРЁНУЮ, НО ТОЖЕ НА РОМАНТИЧЕСКОЙ ПОДКЛАДКЕ ИСТОРИЮ. Настенька - сирота, жила со старенькой бабушкой, которая от себя её никуда не отпускала. Въехал в бабушкин домик молодой жилец – прислал бедной девушке книг развлечься: романы Вальтер Скотта и потом Пушкина: «…Так что наконец я без книг и быть не могла и перестала думать, как бы выйти за китайского принца». В театр – в оперу девушку вместе с бабушкой возил. Настенька в жильца влюбилась. Тот сказал, что покамест беден и женится не может. Но позже – через год – он вернётся:

       «”Прошел ровно год. Он приехал, он уж здесь целые три дня и, и...  <…> И до сих пор не являлся!” - …Тут она …зарыдала так, что во мне сердце перевернулось от этих рыданий. “Боже мой! Да разве никак нельзя помочь горю?”  -- закричал я». Реальная жизнь начинается для мечтателя с того, что он вызывается снести от героини письмо к её кумиру, любовь к которому тоже весьма напоминает романтическую грёзу.
                *  *  *

      НОЧЬ ТРЕТЬЯ. Ждущая на своё письмо ответа от романтического безымянного возлюбленного Настенька изливает свои добрые чувства Мечтателю:

- Я оттого люблю вас, что вы не влюбились в меня. Ведь вот иной, на вашем месте, стал бы беспокоить, приставать, разохался бы, разболелся, а вы такой милый! …Она засмеялась. - Боже! какой вы друг! - начала она через минуту очень серьезно. - Да вас бог мне послал! Ну, что бы со мной было, если б вас со мной теперь не было? Какой вы бескорыстный! Как хорошо вы меня любите! Когда я выйду замуж, мы будем очень дружны, больше чем как братья. Я буду вас любить почти так, как его...» - ведь это тоже прекрасная мечта!
 
     Мечты бедного Мечтателя и Настеньки совпадают в тональности, но не совпадают в объекте, если можно так выразится: « "О Настенька, Настенька!- подумал я, - …От этакой любви, Настенька, в иной час холодеет на сердце и становится тяжело на душе. Твоя рука холодная, моя горячая как огонь. Какая слепая ты, Настенька!.. О! как несносен счастливый человек в иную минуту! Но я не мог на тебя рассердиться!.."»

      Чуткая девушка как бы задумывается вслух в тон невысказанным Мечтателю: «Послушайте, зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать, что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер свое слово скажешь? А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все боятся оскорбить свои чувства, коли очень скоро выкажут их...»
                *  *  *

     НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ. (Между Третьей и Четвёртой ночью происходит промежуток в одну дождливую ночь, когда Мечтатель не встречается с девушкой. Так что хронологически эта ночь – пятая.) РОМАНТИЧЕСКИЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ НЕ ОТВЕТИЛ НА ПИСЬМО. НАСТЕНЬКА СТРАДАЕТ:
 
         «Хоть бы отвечал, что я не нужна ему, что он отвергает меня; а то ни одной строчки в целые три дня! Как легко ему оскорбить, обидеть, бедную, беззащитную девушку, которая тем и виновата, что любит его! О, сколько я вытерпела в эти три дня! Боже мой! Боже мой! Как вспомню, что я пришла к нему в первый раз сама, что я перед ним унижалась, плакала, что я вымаливала у него хоть каплю любви... И после этого!..» - вполне романтическому монологу из романа в тон и ответ.

       МЕЧТАТЕЛЬ ВИДИТ ЯСНО, - ДЕВУШКА ЕГО НЕ ЛЮБИТ: «Вам жаль меня, Настенька; вам просто жаль меня, дружочек мой! Уж что пропало, то пропало! уж что сказано, того не воротишь! Не так ли? Ну, так вы теперь знаете всё. …Остается только сказать, что бы тогда было, если б вы меня полюбили, только это, больше ничего!

     Послушайте же, друг мой, - потому что вы все-таки мой друг, - я, конечно, человек простой, бедный, такой незначительный… а только я бы вас так любил, так любил, что если б вы еще и любили его и продолжали любить того, которого я не знаю, то все-таки не заметили бы, что моя любовь как-нибудь там для вас тяжела. Вы бы только слышали, вы бы только чувствовали каждую минуту, что подле вас бьется благодарное, благодарное сердце, горячее сердце, которое за вас... Ох, Настенька, Настенька! что вы со мной сделали!..»

      ОТВЕТ НАСТЕНЬКИ ДОСТОИН ЛУЧШИХ СТРАНИЦ ЛУЧШЕЙ РОМАНТИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ:  «Я целый год его любила и богом клянусь, что никогда, никогда даже мыслью не была ему неверна. Он презрел это; он насмеялся надо мною, - бог с ним! Но он уязвил меня и оскорбил мое сердце. Я - я не люблю его, потому что я могу любить только то, что великодушно, что понимает меня, что благородно; потому что я сама такова, и он недостоин меня, - ну, бог с ним! Он лучше сделал, чем когда бы я потом обманулась в своих ожиданиях и узнала, кто он таков...»
 
      Раньше Настеньки с гораздо более реальными основаниями обманулась в лучших ожиданиях сердца Клара Моурбей, героиня «Сен Ронарских вод» Вальтера Скотта: «”Никогда, никогда! — повторила Клара Моубрей. — Раз удел мой — отчаяние, пусть отчаяние и придаст мне мужества. Нет у вас прав — никаких. Я вас не знаю, я не желаю знать вас!” — “Не отрекайся от меня, Клара, — ответил граф (светский соблазнитель и злодей!). <…> Я — твой рок, и только от тебя зависит, будет он благостным или горьким.” — “Как смеете вы это говорить? — сказала Клара, и глаза ее загорелись гневом…”»  Ниже речь Настеньки по смыслу является зеркально противоположным отражением этого отрывка:

        «Ну, кончено! Но почем знать, добрый друг мой, - продолжала она, пожимая мне руку, - почем знать, может быть, и вся любовь моя была обман чувств, воображения, может быть, началась она шалостью, пустяками, оттого, что я была под надзором у бабушки? Может быть, я должна любить другого... Ну, оставим, оставим это, - перебила Настенька, задыхаясь от волнения, - я вам только хотела сказать... что если ...если вы чувствуете, что ваша любовь так велика, что может наконец вытеснить из Моего сердца прежнюю <…>, если вы захотите любить меня всегда, как теперь меня любите, то клянусь, что благодарность... что любовь моя будет наконец достойна вашей любви... Возьмете ли вы теперь мою руку?»олее Мечтателя удачливая мечтательница Настенька своим горячим обращением «реабилитирует» права романтизма в частной жизни.

       И УЖЕ САМАЯ РАЗВЯЗКА ЛЮБОВНОЙ ДРАМЫ «БЕЛЫХ НОЧЕЙ» - ЕСТЬ ГРОТЕСК ПО ОТНОШЕНИЮ К РОМАННЫМ  ТРАДИЦИЯМ РОМАНТИЗМА!  Мечтатель и Настенька уже строят планы будущей совместной трудовой жизни. Вот тут, наконец-то, и является с небольшим опозданием романтический возлюбленный – самовольно избранный суженный.

      ПАРА - НАСТЕНЬКА И НАКОНЕЦ ВОЗНИКШИЙ СЛОВНО ИЗ ТУМАНА ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ - уходит объясняться: «Я долго стоял и глядел им вслед... Наконец оба они исчезли из глаз моих…»  - они исчезли, как все предыдущие мечты... Позвольте! Так в порядочной романтике не бывает: это против жанра! Да кто же нам сказал, что Автор "Белых ночей" собирается какой-нибудь существующий жанр выдержать?! Автор нарабатывает свой собственный стиль.   
                *  *  *

   СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ КОНЕЦ РАССКАЗА МЕЧТАТЕЛЯ И КОНЕЦ ПОВЕСТИ.  «Мои ночи кончились утром. День был нехороший…»  Утром Мечтатель получает от Настеньки письмо: «"О, простите, простите меня! - писала мне Настенька, - на коленях умоляю вас, простите меня! Я обманула и вас и себя. Эта был сон, призрак... Я изныла за вас сегодня; простите, простите меня!..
 
     Не обвиняйте меня… я сказала, что буду любить вас, я и теперь вас люблю, больше чем люблю. О боже! если б я могла любить вас обоих разом! О, если б вы были он!
    Мы встретимся, вы придете к нам… вы будете вечно другом, братом моим... И когда Вы простили меня, не правда ли? Вы меня любите по-прежнему?
…На будущей неделе я выхожу за него. Он воротился влюбленный, он никогда не забывал обо мне... Вы не рассердитесь за то, что я об нем написала. Но я хочу прийти к вам вместе с ним; вы его полюбите, не правда ли?.. Простите же, помните и любите вашу Настеньку”.

     Но чтоб я помнил обиду мою, Настенька! Чтоб я нагнал темное облако на твое ясное, безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с ним к алтарю... О, никогда, никогда! Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу! Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»
                *  *  *

        ЕЩЁ РАЗ ОБРАТИМ ВНИМАНИЕ, что как и Мечтатель романтический возлюбленный остался Безымянным и почти бесплотным – наподобие любовного призрака из прошлых фантазий – снов Мечтателя. Действительно он романтически любил Настеньку издалека? или просто был трезвомыслящим человеком: уехав, дабы остудить романтическую неопытную страсть, думал, что молоденькая девушка его давно забыла, как в реальности часто и случается. Женился же он потом из порядочности:она его не забыла, - он имел неосторожность её нечаянно влюбить в себя... Да отчего бы не жениться на хорошенькой и его обожающей?!  Этого читателю из текста «Белых ночей» узнать не дано.

      Получается, что Мечтатель как бы сфантазировал Настеньку, которая уже раньше сфантазировала себе возлюбленного, вдохновленная одиночеством и романами Вальтера Скотта, которые будущий возлюбленный ей доставлял. Так что на что сильнее влияет: литература на жизнь либо наоборот? В духовном смысле, что первичнее?!

     На сей важный вопрос Автор «Белых ночей» НЕ даст ответа. В конце концов, любая история жизни когда то начиналась мечтами о счастье или успехе. И любому роману хоть отдалённо предшествовала какая-то жизненная история. Принёсшие ему самому реальное горе, фантазии Мечтателя принесли сделали счастье Настеньки. Каждому ли трезвомыслящему удаётся устроить чьё-то счастье?!
                *    *    *
               
      После каторги отношение Достоевского к племени мечтателей станет жёстче, ведь все сторонники насильственные социальных преобразований - тоже опасные мечтатели. В фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и в прозе» (1861) Достоевский осудит свои молодые «золотые и воспаленные грезы», якобы очищающие душу и необходимые художнику:

       «Прежде в юношеской фантазии моей я любил воображать себя иногда то Периклом, то Марием, то христианином из времен Нерона, то рыцарем на турнире, то Эдуардом Глянденингом из романа "Монастырь" Вальтер Скотта и проч., и проч. И чего я не перемечтал в моем юношестве <...>. Не было минуты в моей жизни полнее, святее и чище. Я до того замечтался, что проглядел всю мою молодость».

       Однако к сплетению снов – фантазий и действительности как к удачному текстуально литературному приёму Достоевский будет возвращаться постоянно. Герой «Идиота» (1868 г.) князь Мышкин – есть как бы прозаическое явление в современном Автору обществе пушкинского «рыцаря бедного», грезившего религиозным образом Пречистой Девы Марии, как воплощением на земле небесного идеала. Князь Мышкин грезит наяву об обществе, где люди будут друг другу братья... Но на такую высоту христианкой грёзы наш Автор поднимется через десять лет. Пока же он пробует поиграть снами в стиле фарса.

                *  *  *  *  *  *  *
               
        Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. ДЯДЮШКИН СОН. 1859 г. – ПРОНИКНУТАЯ ИРОНИЕЙ ПОВЕСТЬ О ЧЕСТОЛЮБИВЫХ ФАНТАЗИЯХ-СНАХ… В создаваемом после возвращения с каторги «Дядюшкином сне» явно слышны отголоски гоголевского «Ревизора»: город Мордасов – вся Россия…

        В ГОРОДЕ МОРДАСОВЕ ЕСТЬ СВОЯ ЗАКОНОДАПТЕЛЬНИЦА МОД: «Марья Александровна Москалева, конечно, первая дама в Мордасове» по сути – злая, честолюбивая и умная сплетница; с виду – особа безукоризненного светского поведения «с которого все берут образец… Она, например, умеет убить, растерзать, уничтожить каким-нибудь одним словом соперницу, чему мы свидетели; а между тем покажет вид, что и не заметила, как выговорила это слово. А известно, что такая черта есть уже принадлежность самого высшего общества…»

    Светское общество ещё не на сцене, а Автор его уже «убил» такой характеристикой. Чего далее ожидать читателю?! Только пародии и сатиры, которые издревле тесно дружат со снами: так пародии легче миновать цензуру. Так переписка Мордасовой с зарубежными учёными недвусмысленно напоминает такую-же переписку просвещённой Екатерины II: «Марью Александровну сравнивали даже, в некотором отношении, с Наполеоном. Разумеется, это делали в шутку ее враги, более для карикатуры, чем для истины…» 

     Небогатая Москалёва мечтает выгодно выдать замуж дочь – красавицу Зину за князя К. – «ещё не бог весть какого старика» в молодости сильно покутившего и поизносившегося: «Рассказывали… что князь проводил больше половины дня за своим туалетом и, казалось, был весь составлен из каких-то кусочков. Никто не знал, когда и где он успел так рассыпаться. Он носил парик, усы, бакенбарды и даже эспаньолку — всё, до последнего волоска, накладное…; белился и румянился ежедневно.

     Уверяли, что он как-то расправлял пружинками морщины на своем лице и что эти пружины были, каким-то особенным образом, скрыты в его волосах. Уверяли еще, что он носит корсет, потому что лишился где-то ребра, неловко выскочив из окошка, во время одного своего любовного похождения, в Италии. Он хромал на левую ногу; утверждали, что эта нога поддельная, а что настоящую сломали ему, при каком-то другом похождении, в Париже... Впрочем, мало ли чего не расскажут?» – всё это пошлые сны - фантазии о пошлом кумире!

       Князь – «мертвец на пружинах. Все средства искусства употреблены, чтоб закостюмировать эту мумию в юношу». Вот этого-то престарелого «выжившего из ума» хвастуна и бабника Загорецкого (из «Горя от ума») его будто бы племянник Мозгляков (фамилия соответствует содержанию), искатель руки Зины, неосторожно привозит в дом с ним Москалёвой.
 
      С племянника сразу «переключившись» на более выгодного дядю, М-ва уверяет, что её прежний знакомый князь ей часто «снился даже во сне». Мозгляков тут же в который раз делает предложение Зине: «Вы мне снились даже во сне. Я прилетел узнать мою участь…» - как катящемуся с горы снежному кому, "снам" предстоит разрастись до небывалых размеров!
                *  *  *

       Узнав о намерении выдать её за полу-мертвеца князя, Зина матери в «маменьке» лицо бросает: «…У вас слишком много поэтических вдохновений, вы женщина-поэт… У вас беспрерывно проекты. Невозможность и вздорность их вас не останавливают…» Зина уже давно любит бедного учителя: не имея возможности выйти за него, вообще не хочет выходить замуж. На что маменька ей в ответ: «…Ты любишь не его, этого неестественного мальчика, а золотые мечты свои, свое потерянное счастье, свои возвышенные идеалы. Я сама любила… Я сама страдала; у меня тоже были свои возвышенные идеалы…»
 
       Зина вначале называет маменькин план коварством и расчётливой низостью. Маменька ей: «Но зачем же, дитя мое, смотреть непременно с этой точки зрения… Вдруг ты, — ты, красавица, — жертвуешь старику свои лучшие годы! Ты, как прекрасная звезда, осветишь закат его жизни; ты, как зеленый плющ, обовьешься около его старости… Неужели ж его деньги, его княжество стоят дороже тебя? Где же тут обман и низость?» Дочь поддаётся на уговоры.

          А В ГОРОДЕ, МЕЖДУ ТЕМ, МГНОВЕННО «РАСПРОСТРАНИЛИСЬ СТРАННЫЕ СЛУХИ:  « …Что Марья Александровна уже просватала за князя… свою бесприданную, двадцатитрехлетнюю Зину; что Мозгляков в отставке... Что было причиною таких слухов? Неужели все до такой степени знали Марью Александровну, что разом попали в самое сердце ее заветных мыслей и идеалов?»

        В городе Мордасове «Зину ненавидели почти еще больше Марьи Александровны, — за что? — неизвестно. Может быть, красота Зины была отчасти тому причиною. Может быть, и то, что Марья Александровна все-таки была как-то своя всем мордасовцам, своего поля ягода… Напротив того, Зина держала себя так, как будто жила в облаках, а не в городе Мордасове. Была она этим людям как-то не пара, не ровня… 

       И вдруг теперь эта же самая Зина, про которую даже ходили скандалезные истории… эта гордячка Зина становится миллионеркой, княгиней, войдет в знать. Года через два, когда овдовеет, выйдет за какого-нибудь герцога, может быть, даже за генерала; чего доброго — пожалуй, еще за губернатора (а мордасовский губернатор, как нарочно, вдовец и чрезвычайно нежен к женскому полу). Тогда она будет первая дама в губернии, и, разумеется, одна эта мысль уже была невыносима и никогда никакая весть не возбудила бы такого негодования в Мордасове, как весть о выходе Зины за князя», — негодование возбуждено, собственно, пока ещё одними фантазиями горожан.

        А ВОТ НА ПАРУ СЛУХАМ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ! УГОВОРИВ ЗИНУ, МАТЬ ЗАСТАВЛЯЕТ ЕЁ ПЕТЬ КНЯЗЮ РЫЦАРСКИЙ РОМАНС: «Я не берусь описывать, что сделалось с князем, когда запела Зина. Пела она старинный французский романс, бывший когда-то в большой моде. Зина пела его прекрасно. Ее чистый, звучный контральто проникал до сердца. Ее прекрасное лицо, чудные глаза, ее точеные, дивные пальчики… ее волосы, густые, черные, блестящие, волнующаяся грудь, вся фигура ее, гордая, прекрасная, благородная, — всё это околдовало бедного старичка окончательно. Он не отрывал от нее глаз, когда она пела, он захлебывался от волнения. Его старческое сердце, подогретое шампанским, музыкой и воскреснувшими воспоминаниями (а у кого нет любимых воспоминаний?), стучало чаще и чаще, как уже давно не билось оно…»

      Москлёва вдохновляет путающегося в мыслях старичка: «Зачем же вы губите себя, князь? <…> Столько чувства… столько богатств душевных, и зарыться на всю жизнь и уединение! убежать от людей, от друзей! Но это непростительно! Одумайтесь, князь! взгляните на жизнь, так сказать, ясным оком! Воззовите из сердца своего воспоминания прошедшего, — воспоминания золотой вашей молодости, золотых, беззаботных дней, — воскресите их, воскресите себя! Начните опять жить в обществе, меж людей! Поезжайте за границу, в Италию, в Испанию — в Испанию, князь!.. Вам нужно руководителя, сердце, которое бы любило, уважало вас, вам сочувствовало…» — в итоге князь делает Зине предложение.

       НО МОСКАЛЁВОЙ ТЕПЕРЬ ПРИХОДИТСЯ УГОВАРИВАТЬ - УТИХОМИРИВАТЬ взбешенного таким подлым оборотом дела МОЗГЛЯКОВА. Как же тут можно уговорить?! Зачем теперь расстраиваться, если будущее всё равно достанется  Мозглякову: «Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, — в Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, — где страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так сказать, носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней… Там начинается наша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость.

      Испания, — боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, святая… Конечно, найдутся низкие, коварные люди, изверги, которые будут утверждать, что вовсе не родственное чувство к страждущему старику повлекло вас за границу… Конечно, князь не в состоянии будет смотреть за вами обоими, но — что до этого! Можно ли на этом основывать такую гнусную клевету? Наконец, он умирает, благословляя судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас?»

      Очарованный было "миртами", Мозгляков сначала соглашается, но потом «ему вдруг пришла предосадная мысль: …всё это еще в будущем, а теперь-то он все-таки с предлиннейшим носом»; «А чтобы черт побрал все эти высокие идеи! — говорил он про себя, плюя от злости. — А чтобы сам дьявол вас всех побрал с вашими высокими чувствами да с Гвадалквивирами!»; «В эту минуту он был именно в том расположении духа, когда человек слабого характера в состоянии решиться на какую-нибудь ужасную, злейшую пакость, из мщения…»

      СНЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОИЗОШЕДШЕЕ У БЕСПАМЯТНОГО СТАРИКА ПУТАЮТСЯ ВРЕМЕНЕМ В ГОЛОВЕ. ЭТИМ ПОЛЬЗУЯСЬ, МОЗГЛЯКОВ ГОВОРИТ О СВАТОВСТВЕ КНЯЗЯ:
— Уверяю вас, дядюшка, что вы видели это во сне! Вы преспокойно себе почивали, с самого послеобеда.

— Ну да, я и в самом деле, может быть, это видел во сне. Впрочем, я всё помню, что я видел во сне. Сначала мне приснился какой-то престрашный бык с рогами; а потом приснился какой-то про-ку-рор, тоже как будто с ро-гами... <…> А потом Наполеона Бонапарте видел. Знаешь, мой друг, мне все говорят, что я на Наполеона Бона-парте похож... а в профиль будто я разительно похож на одного старинного папу? Как ты находишь, мой милый, похож я на па-пу? …И приснился он мне, когда уже на острове сидел, и, знаешь, какой разговорчивый, разбитной, весельчак такой, так что он чрез-вы-чайно меня позабавил.
 
— Это вы про Наполеона, дядюшка? — проговорил Павел Александрович, задумчиво смотря на дядю. Какая-то странная мысль начинала мелькать у него в голове, — мысль, в которой он не мог еще себе самому дать отчета.

 — «Ну да, про На-по-леона… А знаешь, мой друг, мне даже жаль, что с ним так строго поступили... анг-ли-чане. Конечно, не держи его на цепи, он бы опять на людей стал бросаться. Бешеный был человек! Но все-таки жалко. Я бы не так поступил. Я бы его посадил на не-о-битаемый остров... Ну, хоть и на о-би-таемый, только не иначе, как благоразумными жителями. Ну и разные разв-ле-чения для него устроить: театр, музыку, балет — и всё на казенный счет. Гулять бы его выпускал, разумеется под присмотром… Я бы его, так сказать, о-те-чески содержал. Он бы у меня и рас-ка-ялся...  <…>  Ах, mon ami! Я ведь тебе и забыл ска-зать. Представь себе, я ведь сделал сегодня пред-ло-жение…

— Но позвольте, дядюшка, когда же вы сделали предложение?
— Признаюсь тебе, друг мой, я даже и не знаю наверно когда. Не во сне ли я видел и это?

     Мозгляков вздрогнул от восторга. Новая идея блеснула в его голове…
— Но позвольте мне вам сделать еще один вопрос, дядюшка. Точно ли вы уверены, что действительно сделали предложение? …А если всё это вы видели во сне, так же как и то, что вы другой раз вывалились из кареты?
— Ах, боже мой! И в самом деле, может быть, я и это тоже видел во сне!
— Я наверно думаю, что вы видели это во сне.
— Я сам то же думаю, мой ми-лый, тем более что мне часто снятся по-доб-ные сны.

— Вот видите, дядюшка. Представьте же себе, что вы немного выпили за завтраком, потом за обедом и, наконец... Тем более, дядюшка, что, как бы вы ни были разгорячены, вы все-таки никаким образом не могли сделать такого безрассудного предложения наяву? …Я торжественно утверждаю, что вы всё это видели во сне. Представьте только одно: если б узнали это ваши родственники, которые и без того дурно расположены к вам, — что бы тогда было? …Они закричали бы все в один голос, что вы сделали это не в своем уме… что вас обманули, и, пожалуй, посадили бы вас куда-нибудь под надзор, - Мозгляков знал, чем можно было напугать старика.
— Ах, боже мой! — вскричал князь, дрожа как лист. 
— И потому рассудите, дядюшка: могли ли бы вы сделать такое безрассудное предложение наяву? …Я торжественно утверждаю, что вы всё это видели во сне.
— Непременно во сне, неп-ре-менно во сне! — повторял напуганный князь.

— Представьте себе: без меня вы бы действительно могли сбиться, подумать, что вы жених, и сойти туда женихом. Представьте, как это опасно! …Вдруг вы, богатый, знатный, являетесь женихом! да они тотчас ухватятся за эту идею, уверят вас, что вы и в самом деле жених, и женят вас, пожалуй, насильно. А там и будут рассчитывать, что, может быть, вы скоро умрете...

      Так реальное переводится в разряд якобы сна, и только в этом якобы сне - не сне реальное названо своими словами. Не успокоившись на этом, Автор повести преподносит читателю следующий поворот.

     МОЗГЛЯКОВ: «”Что бы вам ни говорили, на что бы вам не намекали, прямо говорите, что вы всё это видели во сне... так, как оно и действительно было.”
     КНЯЗЬ: “Ну да, неп-ре-менно во сне! только, знаешь, мой друг, все-таки это был пре-оча-ро-ва-тельный сон! Она удивительно хороша собой и, знаешь, такие формы... Только все-таки это был очаровательный сон, о-ча-ро-вательный сон!..”»  — обманная женитьба, возможно, была бы для старика внешне гуманнее отношения ожидающих наследства родственников?..  И гуманнее дальнейших издёвок над ним.

      Между тем Москалёва ещё раньше в подкрепление себе «выдвинула» на сцену своего забитого и презираемого ею недалёкого супруга, который тоже пытается рассказать жене свой сон: «”А я вот, Марья Александровна, сегодня сон преоригинальный видел”, — возвестил он, совсем неожиданно… — “Тьфу ты, проклятое чучело! …Какой-то сон! да как ты смеешь лезть ко мне с своими мужицкими снами! Оригинальный! понимаешь ли еще, что такое оригинальный?”» — а напрасно она не послушала! Возможно, сама судьба хотела предостеречь Марью Александровну от последующих кошмарных «снов»!
                *  *  *
               
       В ожидании скандала в гостиную Москалёвой незваными съезжаются все городские дамы. К приехавшим спускается уже наученный Мозгляковым князь: «”Я очень хорошо спал, — отозвался князь, — и, знаете, видел один очарова-тельный сон, о-ча-ро-ва-тель-ный сон!”  — “Сон! Я ужасно люблю, когда рассказывают про сны…” — “О-ча-ро-вательный сон, — повторял князь с сладкой улыбкой, — но зато этот сон вели-чайший секрет! “— “Как, князь, неужели и рассказывать нельзя? Да это, должно быть, удивительный какой-нибудь сон? ”— “…Бьюсь об заклад, что князь стоял во сне перед какой-нибудь красавицей на коленях и объяснялся в любви! …Миленький князь, признайтесь!”

      …Князь торжественно и с упоением внимал всем этим крикам. Предложения дам чрезвычайно льстили его самолюбию, так что он чуть-чуть не облизывался. "Хотя я и сказал, что мой сон — величайший секрет… но я принужден сознаться, что вы, сударыня… почти совер-шенно его от-га-дали…”»

  МОСКАЛЁВА ПОДАВЛЕНА:
— Помилуйте, князь! Вы смеетесь над нами иль нет? …Давеча здесь, вот здесь, она вам пела романс, и вы, увлеченные ее пеньем, опустились на колени и сделали ей предложение. Неужели я грежу? Неужели я сплю? Говорите, князь: сплю я иль нет?
— Ну да... а, впрочем, может быть, нет... — отвечал растерявшийся князь. — Я хочу сказать, что я теперь, кажется, не во сне. Я, видите ли, давеча был во сне, а потому видел сон, что во сне...
— Фу ты, боже мой, что это такое: не во сне — во сне, во сне — не во сне! да это черт знает, что такое! Вы бредите, князь, или нет?
— Ну да, черт знает... впрочем, я, кажется, уж совсем теперь сбился... — проговорил князь, вращая кругом беспокойные взгляды.
 — Но как же вы могли видеть во сне, убивалась Марья Александровна, — когда я, вам же, с такими подробностями, рассказываю ваш собственный сон, тогда как вы его еще никому из нас не рассказывали?
— …Марья Васильевна! Уверяю вас, что вы ошибаетесь! Это было во сне. Иначе я не стал бы играть вашими благородными чувствами...

       В разговор вступает ранее бессловесный муж Москалёвой: «Жена! — с важностью начал Афанасий Матвеич, гордясь тем, что и в нем настала нужда, — жена! Да уж не видала ль ты и в самом деле всё это во сне, а потом, как проспалась, так и перепутала всё, по-свойски...»

      Дамы с наслаждением издеваются над опозоренной Москалёвой: «”Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что сны ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с.” —  ”Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли?” — едва проговорила Марья Александровна, задыхаясь от злости. Это уже было свыше сил человеческих».

       Далее пристыженный Зиной и раскаявшийся Мерзляков в смешном для него трагическом амплуа признаётся: «Я — осел, Зинаида Афанасьевна! — вскричал он в порыве исступленного раскаяния. — …Но я вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели всё это во сне… Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело! Сообразите!» — но князь уже не может сообразить. Нечаянно оскорблённые князем дамы жестоко ним издеваются. Как человек старый и больной князь вызывает сочувствие. Дня через три потрясённый князь умирает.
                *  *  *
 
       НА ЭТОМ ЗАВЕРШИТЬ ИСТОРИЮ, - ОЗНАЧАЛО БЫ ОКОНЧАТЕЛЬНО ПРЕВРАТИТЬ ЕЁ В ЛЁГКИЙ ВОДЕВИЛЬ. МЕТЯЩИЙ В САТИРУ АВТОР ЭТОГО НЕ ЖЕЛАЕТ: ДЕЙСТВИЕ ПОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. В туже ночь Зину зовут к умирающему бедному учителю – её первой любви: «Зина, — говорил он, — Зиночка! Не плачь надо мной, не тужи, не тоскуй, не напоминай мне, что я скоро умру. Я буду смотреть на тебя, — вот так, как теперь смотрю, — буду чувствовать, что наши души опять вместе, что ты простила меня… Ангел ты мой, с какой добротой ты на меня смотришь!
 
      А помнишь, как ты прежде смеялась? помнишь... Были долгие ночи, Зина, бессонные, ужасные ночи… я лежал и думал, долго, много передумал, и давно уже решил, что мне лучше умереть, ей-богу, лучше!.. Я не годился жить, Зиночка! …Ты умнее меня, ты чище сердцем… Разве ты можешь еще любить меня? И чего мне стоило перенесть эту мысль, что ты знаешь, что я дурной и пустой человек! А самолюбия-то сколько тут было, может быть и благородного... не знаю! Ах, друг мой, вся моя жизнь была мечта. Я всё мечтал, всегда мечтал, а не жил, гордился, толпу презирал, а чем я гордился перед людьми? и сам не знаю. Чистотой сердца, благородством чувств? Но ведь всё это было в мечтах, Зина, когда мы читали Шекспира, а как дошло до дела, я и выказал мою чистоту и благородство чувств...»

     В САМОМ КОНЦЕ ЯВЛЯЮЩИЙСЯ НА СЦЕНУ, ЧТОБЫ УМЕРЕТЬ, ГЕРОЙ – ОЧЕРЕДНОЙ ВАРИАНТ МЕЧТАТЕЛЯ ИЗ «БЕЛЫХ НОЧЕЙ» И «ХОЗЯЙКИ»: «Недостоин я твоей любви, Зина! …Знаешь ли, Зиночка, что ведь я даже не понимал тогда, чем ты жертвуешь, выходя за меня! Я не мог даже того понять, что, выйдя за меня, ты, может быть, умерла бы с голоду… Я ведь думал только, что ты выходишь за меня, за великого поэта (за будущего то есть), не хотел понимать тех причин, которые ты выставляла, прося повременить свадьбой, мучил тебя, тиранил, упрекал… Хорошо, что ты за меня не вышла! Ничего бы я не понял из твоего пожертвования, мучил бы тебя, истерзал бы тебя за нашу бедность; прошли бы года, — куда! — может быть, и возненавидел бы тебя, как помеху в жизни. А теперь лучше! …Во всем я один виноват! Самолюбия-то сколько тут было! романтизма!

      Полтора года я тебя не видал! …Как мне хотелось что-нибудь сделать, как-нибудь так заслужить, чтоб заставить тебя переменить обо мне твое мнение. …И сколько смешных у меня было предположений! Мечтал я, например, сделаться вдруг каким-нибудь величайшим поэтом, напечатать в «Отечественных записках» такую поэму, какой и не бывало еще на свете. Думал в ней излить все мои чувства, всю мою душу… И самая лучшая мечта моя была та, что ты задумаешься наконец и скажешь: ”Нет! он не такой дурной человек, как я думала!"
      
      Глупо, Зиночка, глупо, не правда ли?” — “Нет, нет, Вася, нет! — говорила Зина. Она припала к нему на грудь” — “Всё умирает, Зиночка, всё, даже и воспоминания!.. И благородные чувства наши умирают. Вместо них наступает благоразумие. Что ж и роптать! Пользуйся жизнию, Зина, живи долго, живи счастливо. Полюби и другого, коль полюбится, — не мертвеца же любить! Только вспомни обо мне, хоть изредка; худого не вспоминай, прости худое; но ведь было же и в нашей любви хорошее, Зиночка! О золотые, невозвратные дни..."»

         Первая любовь Зины – Вася, бедный, но более мозгляковых достойный любви, модный герой демократической литературы. С другой стороны, он и пародия на такого героя – прощание самого Автора с собственными прежними мечтами о быстром социальном переустройстве общества. Корень жизненных несчастий не вне – в самой душе человека. Так последние пророчества умирающего о благоразумии осуществляются - сливаются со сном – мечтой Зининой маменьки о выгодном замужестве дочери!

        НА ВОЗВЫШЕННО ТРАГИЧЕССКОЙ НОТЕ ПРОЩАНИЯ С УМИРАЮЩИМ «ДЯДЮШКИН СОН» ТОЖЕ НЕ КОНЧАЕТСЯ: в авторском эпилоге мы узнаём, что подобно пушкинской Татьяне Зина вышла замуж за богатого генерала и вице-губернатора, который «не наглядится и не надышится на свою супругу». Причём бывший горе - жених Мерзляков оказывается в пародийной роли Онегина на балу, где тот встречает замужнюю Татьяну – Зину, всю в бриллиантах… Но этот Онегин, хоть и был ошарашен, особенно долго не терзался...

НАКОНЕЦ-ТО – КОНЕЦ. И ТЕПЕРЬ САМОЕ ВРЕМЯ ЧИТАТЕЛЮ ВОСКЛИКНУТЬ: при всех снах в снах и «золотых мечтах» наяву при чём же тут ещё Шекспир и Татьяна с Онегиным?! Что от нас, читателей-то, хочет Автор?!

ВОТ ВАМ МОРАЛЬ: ПО МНЕНЬЮ МОЕМУ…
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской... Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего. (ПУШКИН. ДОМИК В КОЛОМНЕ)

                *  *  *               
 
      АВТОР «ДЯДЮШКИНОГО СНА» РЕШАЕТ ДЛЯ СЕБЯ ВАЖНЫЕ ВОПРОСЫ: типажа и индивидуальности поведения человека.  Возможно, для самого Автора ещё не уяснено соотношение сна и действительности; границу пустых мечтаний и полезной культурной начитанности… Человек выходит у Достоевского в разных ситуациях р а з н ы й.  Это бы ещё пол проблемы! Но реальность подвижна: сон может оказаться реальностью, а в другой ситуации самое простое и реальное оказывается мечтой.

    ЧЕЛОВЕК В ЖИЗНИ ПОСТОЯННО МЕНЯЕТСЯ: размывая границы типажа, эта установка в не водевильном - в серьёзном аспекте, делает невозможным выносить героям окончательные приговоры. Недаром же Автор так запутал границы сна и не сна: не приговоров, но размышлений о жизни хотят от читателей.  АВТОР «Дядюшкиного сна», кстати, тоже ещё не достиг полного расцвета своего творчества.

                *  *  *  *  *  *  *

               
         Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. ЗАПИСКИ ИЗ МЁРТВОГО ДОМА. 1860 – 1861. ПОВЕСТЬ В ДВУХ ЧАСТЯХ, наподобие романа разбитая на главы, некоторые из которых представляют особо примечательные мини – истории преступлений отдельных каторжан.
 
        ТАКЖЕ КАК ПУШКИН ИЗДАЛ «ПОВЕСТИ ПОКОЙНОГО ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА», ДОСТОЕВСКИЙ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ ИЗДАЕТ ПОД ВИДОМ ЗАПИСОК – воспоминаний о каторге покойного Александра Петровича Горянчикова, дворянина, отбывавшего срок за из ревности убийство жены. Параллель с «Повестями Белкина» имя автора «Записок из мёртвого дома» Достоевского ставит в ряд с Пушкиным, отсюда и «Записки…» утрачивают узко личный характер.

    Издателю «Записок…» (т.е. их настоящему автору Достоевскому) повествование Горянчикова будто бы кажется написанными близким к помешательству человеком, но не безынтересном: «Совершенно новый мир, до сих пор неведомый, странность иных фактов, некоторые особенные заметки… увлекли меня, и я прочел кое-что с любопытством… На пробу выбираю сначала две-три главы; пусть судит публика...».
                *  *  *

        НАЧАЛО ВОСПОМИНАНИЙ ГОРЯНЧИКОВА: «Давно уж это было; всё это снится мне теперь, как во сне. Помню, как я вошел в острог. Это было вечером, в декабре месяце. Уже смеркалось… Усатый унтер-офицер отворил мне наконец двери в этот странный дом, в котором я должен был пробыть столько лет, вынести столько таких ощущений… Например, я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?»

         ДЕНЬ КАК СТРАШНЫЙ СОН, КОТОРЫЙ УТЕШИТЕЛЬНО ЗАБЫТЬ НОЧЬЮ, НО НЕ ВСЕМ УДАЁТСЯ: «…Остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивают только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие»; «Примириться с этой жизнью было невозможно, но признать ее за совершившийся факт давно пора было»; «Но что описывать этот чад! Наконец кончается этот удушливый день. Арестанты тяжело засыпают на нарах. Во сне они говорят и бредят…».

       «Представьте острог, кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь однообразную, как водяная капель в хмурый, осенний день, — и вдруг всем этим пригнетенным и заключенным позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжелый сон, устроить целый театр, да еще как устроить: на гордость и на удивление всему городу, — знай, дескать, наших, каковы арестанты!»; «Все как-то непривычно довольны, даже как будто счастливы, и засыпают не по-всегдашнему, а почти с спокойным духом, — а с чего бы, кажется? А между тем это не мечта моего воображения. Это правда, истина.

      Только немного позволили этим бедным людям пожить по-своему, повеселиться по-людски, прожить хоть час не по-острожному — и человек нравственно меняется, хотя бы то было на несколько только минут... Но вот уже глубокая ночь. Я вздрагиваю и просыпаюсь случайно… Мало-помалу я припоминаю всё... в испуге приподымаю голову и оглядываю спящих моих товарищей при дрожащем тусклом свете шестериковой казенной свечи.

       Я смотрю на их бедные лица, на их бедные постели, на всю эту непроходимую голь и нищету, — всматриваюсь — и точно мне хочется увериться, что всё это не продолжение безобразного сна, а действительная правда. Но это правда: вот слышится чей-то стон; кто-то тяжело откинул руку и брякнул цепями. Другой вздрогнул во сне и начал говорить…  ”Не навсегда же я здесь, а только ведь на несколько лет!” — думаю я и склоняю опять голову на подушку».
                *  *  *

     В КАТОРЖНОМ ГОСПИТАЛЕ СОСЕД ОБЪЯСНЯЕТ ГОРЯНЧИКОВУ ПОЧЕМУ ОН ВЫДЕРЖАЛ ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ПАЛОК: «”…Отчего не забили? А всё тоже потому, что сыздетства под плетью рос. Оттого и жив до сегодня. Ох, били-то меня, били на моем веку! …И не пересчитать, сколько били; да и куды перечесть! Счету такого не хватит…  Знаете ли, Александр Петрович, я ведь и теперь, коли сон ночью вижу, так непременно — что меня бьют; других и снов у меня не бывает”».

     «Дни длинные, душные, один на другой точь-в-точь похожие… И между тем я (Горянчиков), особенно вначале, часто ходил в госпиталь, иногда больной, иногда просто лежать; уходил от острога… Злость, вражда, свара, зависть, беспрерывные придирки к нам, дворянам, злые, угрожающие лица! Тут же в госпитале все были более на равной ноге, жили более по-приятельски. Самое грустное время в продолжение целого дня приходилось вечером, при свечах, и в начале ночи. Укладываются спать рано.

      Тусклый ночник светит вдали у дверей яркой точкой, а в нашем конце полумрак. Становится I смрадно и душно. Иной не может заснуть, встанет и сидит часа полтора на постели, склонив свою голову в колпаке, как будто о чем-то думает. Смотришь на него целый час и стараешься угадать, о чем он думает, чтобы тоже как-нибудь убить время.

       А то начнешь мечтать, вспоминать прошедшее, рисуются широкие и яркие картины в воображении; припоминаются такие подробности, которых в другое время и не припомнил бы и не прочувствовал бы так, как теперь. А то гадаешь про будущее: как-то выйдешь из острога? Куда? Когда это будет? Воротишься ль когда-нибудь на свою родимую сторону? Думаешь, думаешь, и надежда зашевелится в душе…

    А вот где-нибудь в уголке тоже не спят и разговаривают с своих коек. Один что-нибудь начнет рассказывать про свою быль, про далекое, про минувшее… про детей, про жену.. Так и чувствуешь уже по одному шепоту, что всё, об чем он рассказывает, никогда к нему опять не воротится, а сам он, рассказчик, — ломоть отрезанный; другой слушает. Слышен только тихий, равномерный шепот, точно вода журчит где-то далеко... Помню, однажды, в одну длинную зимнюю ночь, я прослушал один рассказ. С первого взгляда он мне показался каким-то горячешным сном, как будто я лежал в лихорадке и мне всё это приснилось в жару, в бреду...»
                *   *   *

     ИЗ «МЁРТВОГО ДОМА» ВЫХОДИ ТАК РЕДКО, ЧТО ДАЖЕ НАЧАЛЬСТВО «ДОМА» СРАВНИВАЕТ ЭТО СО СНОМ. Вот история одного политического: «Между тем М—кий с годами всё как-то становился грустнее и мрачнее. Тоска одолевала его… Озлобление росло в нем более и более… М—кий воодушевлялся, только вспоминая про свою мать. ”Она стара, она больная, — говорил он мне, — она любит меня более всего на свете, а я здесь не знаю, жива она или нет? Довольно уж для нее того, что она знала, как меня гоняли сквозь строй...” М—кий был не дворянин и перед ссылкой был наказан телесно. Вспоминая об этом, он стискивал зубы и старался смотреть в сторону… Раз поутру, в двенадцатом часу, его потребовали к коменданту. Комендант вышел к нему с веселой улыбкой.
 
— Ну, М—кий, что ты сегодня во сне видел? — спросил он его.
”Я так и вздрогнул, — рассказывал, воротясь к нам, М—кий. — Мне будто сердце пронзило”.
— Видел, что письмо от матери получил, — отвечал он.
— Лучше, лучше! — возразил комендант. — Ты свободен! Твоя мать просила... просьба ее услышана. Вот письмо ее, а вот и приказ о тебе. Сейчас же выйдешь из острога.
Он воротился к нам бледный, еще не очнувшийся от известия. Мы его поздравляли».
               
                *    *    *
               
        В ОСТРОГЕ ГОРЯНЧИКОВ НАУЧИЛСЯ ВИДЕТЬ, ЧЕГО РАНЬШЕ НЕ ВИДЕЛ И НЕ ЦЕНИЛ: «Всматриваешься долго и разглядишь… какую-нибудь птицу в синем, прозрачном воздухе и долго, упорно следишь за ее полетом: вон она всполоснулась над водой, вон исчезла в синеве, вон опять показалась чуть мелькающей точкой... Даже бедный, чахлый цветок, который я нашел рано весною в расселине каменистого берега, и тот как-то болезненно остановил мое внимание…»

        «В ПОСЛЕДНИЙ ГОД КАТОРГИ ЗАКЛЮЧЁННЫМ ВЫХОДИЛИ КОЕ-КАКИЕ ЛЬГОТЫ: «Уже несколько лет как я не читал ни одной книги, и трудно отдать отчет о том странном и вместе волнующем впечатлении, которое произвела во мне первая прочитанная мною в остроге книга. Помню, я начал читать ее с вечера, когда заперли казарму, и прочитал всю ночь до зари. Это был нумер одного журнала. Точно весть с того света прилетела ко мне; прежняя жизнь вся ярко и светло восстала передо мной… много ль прожили они там без меня, что их теперь волнует, какие вопросы их теперь занимают? Я придирался к словам, читал между строчками, старался находить таинственный смысл…»

       «Я ждал, я звал поскорее свободу; я хотел испробовать себя вновь, на новой борьбе. Порой захватывало меня судорожное нетерпение... Вследствие мечтательности и долгой отвычки свобода казалась у нас в остроге как-то свободнее настоящей свободы, то есть той, которая есть в самом деле, в действительности. Арестанты преувеличивали понятие о действительной свободе, и это так естественно, так свойственно всякому арестанту…

      И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уж всё сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?»
                *  *  * 
               
       «Кандалы упали. Я поднял их... Мне хотелось подержать их в руке, взглянуть на них в последний раз. Точно я дивился теперь, что они сейчас были на моих же ногах. — Ну, с богом! с богом! — говорили арестанты отрывистыми, грубыми, но как будто чем-то довольными голосами. Да, с богом! Свобода, новая жизнь, воскресенье из мертвых... Экая славная минута!» 
                *  *  *
               
       КОНЧИЛСЯ СТРАШНЫЙ КАТОРЖНЫЙ СОН ВЫМЫШЛЕННОГО ГЕРОЯ - НАЧАЛИСЬ НЫНЕ ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ СНЫ ДОСТОЕВСКОГО. «Записки…» - не дневник с места событий, и Александр Петрович Горянчиков – автор всё-таки подставной.  Выше помещённые острожные впечатления – художественно переосмысленные впечатления самого Достоевского, который несчастье свое сумел обратить в программу будущих романов:

       «Помню, что одно только страстное желание воскресенья, обновления, новой жизни укрепило меня ждать и надеяться. И я наконец скрепился: я ждал, я отсчитывал каждый день… Я начертал себе программу всего будущего и положил твердо следовать ей. Во мне возродилась слепая вера, что я все это исполню и могу исполнить...» (Записки из мёртвого дома. Ч.2 Гл. X. Выход с каторги)
 
       Вероятно в остроге писатель и осознал окончательно благотворную либо разрушающую силу грёз-снов и их разновидности – само внушённых идей. Отсюда древнейший литературный приём так удачно использованный Пушкиным и Гоголем, получил у Достоевского на собственном опыте выстраданное осмысление. Оставалось только приспособить – с пользой для читателя растворить свои вынужденные познания в художественном тексте. НА ЭТОМ ПУТИ МОЖНО СЧИТАТЬ УЧЕНИЧЕСКИМ ПЕРВЫЙ ПОСЛЕ КАТОРГИ РОМАН ДОСТОЕВСКОГО «УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЁННЫЕ». ОДНАКО, ИЗ ПОД ГЕНИАЛЬНОГО ПЕРА И УЧЕНИЧЕСКИЕ ВЕЩИ ВЫХОДЯТ НЕПОДРАЖАЕМЫМИ.

                *  *  *  *  *  *  *
               

      Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЁННЫЕ. 1861 Г. РОМАН по подобию «Лавки древностей» Чарльза Диккенса. После каторги возвратившемуся Достоевскому нужно было быстро напомнить о себе читателям: чтобы подзабытого Автора захотелось читать. Романы Диккенса были в моде. Значит подражание ему могло иметь успех. Кроме того, в мировоззрении Достоевского – на социальные проблемы, мораль -- было много общего с Диккенсом.

    НАЧАЛО «УНИЖЕННЫХ И ОСКОРБЛЁННЫХ»: небогатый и с признаками лихорадки герой –автор-рассказчик, литератор и журналист Иван Петрович, ищет дешёвенькую квартиру. Предчувствуя, что в этот день должно произойти нечто необыкновенное, герой видит на улице нищего старика без сил: «Старик не двигался. Я взял его за руку; рука упала, как мертвая. Я взглянул ему в лицо, дотронулся до него — он был уже мертвый. Мне казалось, что всё это происходит во сне...»

   Похоронив старика и наняв его освободившуюся бедную чердачную комнату, в ней герой вспоминает первую молодость: «Золотое, прекрасное время! Жизнь сказывалась впервые, таинственно и заманчиво, и так сладко было знакомиться с нею. Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался с действительным…»

     Автор-расказчик сирота, воспитанный обедневшим помещиком Ихменёвым любит его дочь. Дочь Ихменёва Наташа любит сына главного романного злодея князя Валковского ветреного и слабовольного Алёшу, к которому уходит жить невенчанная. В итоге Алёша женится на другой – на богатой невесте. Простив Наташу, Ихменёв увезёт её из Петербурга. Но всё это случится к концу.      
                *  *  *

         В начале романа чувствуя писательское призвание, Иван Петрович уже опубликовал роман про бедного чиновника: «И вот вышел наконец мой роман. Еще задолго до появления его поднялся шум и гам в литературном мире» -- как в случае с «Бедными людьми» самого Достоевского. Таким образом Ивана Петровича можно считать одним из отражений Автора.

        Старик Ихменёв не считает сочинительство серьёзным делом: «Сочинитель, поэт! Как-то странно... Когда же поэты выходили в люди, в чины? Народ-то всё такой щелкопер, ненадежный!» Мимоходом речь будет заходить о Пушкине, о критике Б. – Белинском, о Гоголе: «Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекаясь всё более и более, — это хоть не служба, зато все-таки карьера, Прочтут и высокие лица. Вот ты говорил, Гоголь вспоможение ежегодное получает и за границу послан. А что если бы и ты? А? Или еще рано? Надо еще что-нибудь сочинить? Так сочиняй, брат, сочиняй поскорее! Не засыпай на лаврах». Старик судит о литературе наивно, зато через иронию как нельзя лучше кое-что напомнено читателю: ведь Автор-то попал на каторгу именно за чтение запрещённого письма Белинского к Гоголю. Такое ему вышло от правительства «вспоможение»…

     О Гоголе и Пушкине герои будут часто рассуждать. Без прямого упоминания имени Грибоедова, в «Униженных…будут в прозе разворачиваться заимствованные из «Горя от ума» характеры и сценки, – в надежде на узнавание читателем. Так только Наташа не видит, что её любимый Алёша, гладя мосек старой княгини да и во многом другом, играет роль Молчалина. Из Алёши супруг, по определению Грибоедова, получится – «муж - мальчик, муж - слуга из жениных пажей…»

   ВПЛЕТАЯ В ЛЮБОВНЫЙ СЮЖЕТ ИМЕНА ПИСАТЕЛЕЙ, Автор, во первых, формально заимствованный у Диккенса сюжет делает совершенно самостоятельно русским. Во вторых упомянутые писатели становятся как бы живыми действующими соавторами, разделяющими судьбы героев.

      РАЗГОВОР ИХМЕНЁВА С БОЛЬНЫМ И ТАК И НЕ РАЗБОГАТЕВШИМ ИВАНОМ ПЕТРОВИЧЕМ:
- Гм... это все твоя литература, Ваня! …Довела до чердака, доведет и до кладбища! …А что Б. всё еще критику пишет?
— Да ведь он уже умер, в чахотке…
— Умер, гм... умер! Да так и следовало. Что ж, оставил что-нибудь жене и детям? <…>
— Нет, ничего не оставил, — отвечал я.
— Ну, так и есть! — вскричал он (Ихменёв) с таким увлечением, как будто это дело близко, родственно до него касалось и как будто умерший Б. был его брат родной. — Ничего! То-то ничего! А знаешь, Ваня, я ведь это заранее предчувствовал, что так с ним кончится, еще тогда, когда, помнишь, ты мне его всё расхваливал. Легко сказать: ничего не оставил! Гм... славу заслужил. Положим, может быть, и бессмертную славу, но ведь слава не накормит. Я, брат, и о тебе тогда же всё предугадал… Так умер Б.? Да и как не умереть!

      Тут оба героя выходят к Медному всаднику у Исакия,— как ещё раз не вспомнить Пушкина! По канве этих намёков читателю за любовной драмой должен бы припомнится - «приснится» другой сюжет. Жизнь опрокинута в зеркало литературы, а сны литературы возвращаются в жизнь густо пересыпанными иронией.

     Вслед за Ихменёвы ещё по гимназии знакомый Ивана Петровича некий Маслобоев, теперь нечто вроде частного сыщика, тоже говорит ему о звании писателя так: «Ну, так на это я, брат, вот что скажу: пить лучше! Я вот напьюсь… и думаю, что вот я, например, какой-нибудь Гомер или Дант, или какой-нибудь Фридрих Барбаруса, — ведь всё можно себе представить. Ну, а тебе нельзя представлять себе, что ты Дант или Фридрих Барбаруса, во-первых, потому что ты хочешь быть сам по себе, а во-вторых, потому что тебе всякое хотение запрещено, ибо ты почтовая кляча. У меня воображение, а у тебя действительность». Несмотря на шутовской тон заявления человека без особых принципов, Маслобоев-то, вроде, признает литературу действительностью…
                *   *   *
               
    КОГДА С ИМЕНЕМ ГОГОЛЯ ЧИТАТЕЛЮ ПОСТОЯННО НАПОМИНАЮТ, ЧТО ВСЕ «НЕ ТО, ЧЕМ КАЖЕТСЯ» - действительность обманчива -  тогда и внешность КНЯЗЯ ВАЛКОВСКОГО - главного притеснителя и оскорбителя по законам авантюрно трагического действия просто должна поражать двойственностью:
      
       ВАЛКОВСКИЙ - «Это был человек лет сорока пяти, не больше, с правильными и чрезвычайно красивыми чертами лица, которого выражение изменялось судя по обстоятельствам; но изменялось резко, вполне, с необыкновенною быстротою, переходя от самого приятного до самого угрюмого или недовольного, как будто внезапно была передернута какая-то пружинка.
     Правильный овал лица несколько смуглого, превосходные зубы…  высокий лоб, на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большие глаза — всё это составляло почти красавца, а между тем лицо его не производило приятного впечатления… Выражение его было как будто не свое, а всегда напускное, обдуманное, заимствованное, и какое-то слепое убеждение зарождалось в вас, что вы никогда и не добьетесь до настоящего его выражения.
 
    Вглядываясь пристальнее, вы начинали подозревать под всегдашней маской что-то злое, хитрое и в высочайшей степени эгоистическое. Особенно останавливали ваше внимание его прекрасные с виду глаза, серые, открытые. Они одни как будто не могли подчиняться его воле. Он бы и хотел смотреть мягко и ласково, но лучи его взглядов как будто раздваивались и между мягкими, ласковыми лучами мелькали жесткие, недоверчивые, пытливые, злые...»
 
         КНЯЗЬ ВАЛКОВСКИЙ ВИДИТСЯ ЯРКОЙ ИЛЛЮСТРАЦИЕЙ К АВТОРСКИМ РАССУЖДЕНИЯМ В «ЗАПИСКАХ ИЗ МЁРТВОГО ДОМА»: «Душу и развитие ее трудно подводить под какой-нибудь данный уровень. Даже само образование в этом случае не мерка. Я первый готов свидетельствовать, что и в самой необразованной, в самой придавленной среде между этими страдальцами встречал черты самого утонченного развития душевного.
       В остроге было иногда так, что знаешь человека несколько лет и думаешь про него, что это зверь, а не человек, презираешь его. И вдруг приходит случайно минута, в которую душа его невольным порывом открывается наружу, и вы видите в ней такое богатство, чувство, сердце, такое яркое пониманье и собственного и чужого страдания, что у вас как бы глаза открываются, и в первую минуту даже не верится тому, что вы сами увидели и услышали.

        Бывает и обратно: образование уживается иногда с таким варварством, с таким цинизмом, что вам мерзит, и, как бы вы ни были добры или предубеждены, вы не находите в сердце своем ни извинений, ни оправданий» (Записки из мёртвого дома. Ч 2 ГЛ. VI.)- это совпадает с дальнейшим поведением князя.
                *   *   *

       «И ПРИ КОНЦЕ ПОСЛЕДНЕЙ ЧАСТИ ВСЕГДА НАКАЗАН БЫЛ ПОРОК, ДОБРУ ДОСТОЙНЫЙ БЫЛ ВЕНОК…» (Евгений Онегин. Гл. III - IX), - нет! В конце первого после каторжного романа Достоевского реализм восторжествует: порок не будет наказан. Князь Валковский, женив  ына на богатой невесте, безнаказанно осуществит все свои морально нечистоплотные денежные планы.
 
        ВООБЩЕ «УНИЖЕННЫМ И ОСКОРБЛЁННЫМ» и в оправдании невинных судом, и в любви счастливым быть никому не удаётся. Не противореча реализму, Автор может подарить «Униженным…» только духовную высоту и смягчающую грубость действительности поэтическое осмысление её.
       Вот уже предчувствуя разлуку с Алёшей, Наташа вспоминает стихи, читанные когда-то в отрочестве с Иваном Петровичем: «”То вдруг слышится мне — страстный голос поет, С колокольчиком дружно звеня: Ах, когда-то, когда-то мой милый придет, Отдохнуть на груди у меня! У меня ли не жизнь!” Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее… А потом другая картина:

   “То вдруг слышится мне — тот же голос поет, С колокольчиком грустно звеня: “Где-то старый мой друг?” …Что за жизнь у меня! — И тесна, и темна, И скучна моя горница; дует в окно... Я больная брожу и не еду к родным, Побранить меня некому — милого нет...” — «Я больная брожу»... эта «больная», как тут хорошо поставлено! «Побранить меня некому», — сколько нежности, неги в этом стихе и мучений от воспоминаний... Господи, как это хорошо! Как это бывает!» (Стихи Я. Полонского «Колокольчик»)


         НЕСЧАСТЛИВО ЛЮБЯЩИЙ НАТАШУ ИВАН ПЕТРОВИЧ ПОСТОЯННО НЕ ЗДОРОВ ИЛИ УБИТ ВОЛНЕНИЕМ: «Я едва дошел домой. Голова моя кружилась, ноги слабели и дрожали…» В таком состоянии чего только не привидится!.. Несчастного Ивана Петровича посещает почти видение: «Смеркалось, а мне становилось всё грустнее и грустнее. Разные тяжелые мысли осаждали меня. Всё казалось мне, что в Петербурге я, наконец, погибну... По мере того как наступала темнота, комната моя становилась как будто просторнее, как будто она всё более и более расширялась. Мне вообразилось, что я каждую ночь в каждом углу буду видеть Смита...

        Надо сознаться во всем откровенно: от расстройства ли нерв, от новых ли впечатлений в новой квартире, от недавней ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души… которое я называю мистическим ужасом. Это — самая тяжелая, мучительная боязнь чего-то… чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что… как бы в насмешку всем доводам разума придет ко мне и станет передо мною как неотразимый факт, ужасный, безобразный и неумолимый. Боязнь эта возрастает обыкновенно всё сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка…


     Мне пришло на мысль, что когда я обернусь назад, то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет… уставится на меня своими мутными глазами… Всё это привидение чрезвычайно ярко и отчетливо нарисовалось внезапно в моем воображении… Я быстро оглянулся, и что же? — дверь действительно отворялась, тихо, неслышно… Вдруг на пороге явилось какое-то странное существо; чьи-то глаза, сколько я мог различить в темноте, разглядывали меня пристально и упорно… К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, девочка, и если б это был даже сам Смит, то и он бы, может быть, не так испугал меня, как это странное, неожиданное появление незнакомого ребенка в моей комнате в такой час и в такое время».

     ДЕВОЧКА (БРОШЕННАЯ ДОЧЬ КНЯЗЯ СО ЗЛЫМИ ГЛАЗАМИ) СНАЧАЛА УБЕГАЕТ ОТ ИВАНА ПЕТРОВИЧА: «Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю... К тому же твой дедушка у меня на руках умер… значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится... Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет? Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли… произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения…» -- в итоге герой берёт сироту к себе и заботится о ней. Видя искреннюю доброту, недоверчивая девочка к нему привязывается, - в свою очередь, заботится о нём.

    ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ К ПОСТОЯННО НЕ СЛИШКОМ ЗДОРОВОМУ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ НЕ СЛИШКОМ МИЛОСЕРДНА (ему суждено умереть о чахотки как Белинскому): «Только что я воротился к себе, голова моя закружилась, и я упал посреди комнаты. Помню только крик Елены: она всплеснула руками и бросилась ко мне поддержать меня. Это было последнее мгновение, уцелевшее в моей памяти...

     Помню потом себя уже на постели… Но всё это я помню как сквозь сон, как в тумане, и милый образ бедной девочки мелькал передо мной среди забытья, как виденье, как картинка; она подносила мне пить… или сидела передо мной, грустная, испуганная, и приглаживала своими пальчиками мои волосы… Но очнулся я хорошо уже только рано утром.

     Свеча догорела вся; яркий, розовый луч начинавшейся зари уже играл на стене. Елена сидела на стуле перед столом и, склонив свою усталую головку на левую руку… крепко спала, и, помню, я загляделся на ее детское личико, полное и во сне как-то не детски грустного выражения и какой-то странной, болезненной красоты; бледное, с длинными ресницами на худеньких щеках, обрамленное черными как смоль волосами, густо и тяжело ниспадавшими небрежно завязанным узлом на сторону.  Другая рука ее лежала на моей подушке. Я тихо-тихо поцеловал эту худенькую ручку, но бедное дитя не проснулось, только как будто улыбка проскользнула на ее бледных губках. Я смотрел-смотрел на нее и тихо заснул покойным, целительным сном. Проснувшись, я почувствовал себя почти выздоровевшим».

      В отдельных моментах и общей патетике описание, как Елена - Нелли ухаживала за простуженным и несчастливой любовью «раненным в сердце» Иваном Петровичем, заставляет припомнить, как в романе В. Скотта «Айвенго» прекрасная еврейка Ревекка ухаживала за раненным рыцарем Айвенго (Гл. XXVIII): пара Нелли – Иван Петрович есть как бы обратное в новом времени отражение пары Ревекка – Айвенго.

       Ведь Ревекка безмерно унижена в Англии уже своим еврейским происхождением, которое лишает её всякой надежды на любовь Айвенго. По поступкам же Иван Петрович – истинный благородный рыцарь, дважды «раненный в сердце»: нелюбовью Наташи и к ней легкомысленным отношением Алёши. И он целует ручку явившейся ему вдруг новой дамы – спасительницы: рыцарь просто обязан был это сделать.
                *   *   *

       ЕСЛИ СЧАСТЬЕ – ДОБРЫЙ СОН, ТО БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ – СОН КОШМАРНЫЙ. Подобранная девочка рассказывает проснувшемуся Ивану Петровичу историю своей матери: «То была страшная история… покинутой женщины (Матери Нелли)… больной, измученной и оставленной всеми; отвергнутой последним существом, на которое она могла надеяться, — отцом своим, оскорбленным когда-то ею и в свою очередь выжившим из ума от нестерпимых страданий и унижений.
      
       Это история женщины… умиравшей потом целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на свете.

        Это был странный рассказ о… едва понятных отношениях выжившего из ума старика с его маленькой внучкой, уже понимавшей его, уже понимавшей, несмотря на свое детство, многое из того, до чего не развивается иной в целые годы своей обеспеченной и гладкой жизни.
       
       Мрачная это была история, одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни...» -- МРАЧНЫЕ СНЫ МРАЧНОГО СТЫЛОГО ПЕТЕРБУРГА.

         КНЯЗЬ ВАЛКОВСКИЙ – соблазнитель несчастной женщины и отец девочки; подобно Троекурову из «Дубровского» подло отсудивший имение у старика Ихменёва -- безуспешно пытается купить расположение Ивана Петровича (пытается напоить его: вдруг что-то знает?) – зачем тот не бывает в высшем свете? Это можно устроить: «Кроме того, что вы много теряете, — ну, одним словом, карьеру, — кроме того, хоть одно то, что надобно самому узнать, что вы описываете, а у вас там, в повестях, и графы, и князья, и будуары... впрочем, что ж я? У вас там теперь всё нищета, потерянные шинели, ревизоры, задорные офицеры, чиновники, старые годы и раскольничий быт, знаю, знаю».
 
     ПОДВЫПИВШИ КНЯЗЬ СЛЕГКА РАСКРЫВАЕТ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ ДУШУ (больше чтобы поиздеваться над его моралью): «У меня именно есть черта в характере… — это ненависть ко всем этим пошлым, ничего не стоящим наивностям и пасторалям, и одно из самых пикантных для меня наслаждений всегда было прикинуться сначала самому на этот лад… обласкать, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера и потом вдруг, сразу огорошить его; вдруг поднять перед ним маску и из восторженного лица сделать ему гримасу, показать ему язык именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза. Что? …Вам это кажется гадким, нелепым, неблагородным, может быть, так ли?»; «Идеалов я не имею и не хочу иметь…

      В свете можно так весело, так мило прожить и без идеалов... Я люблю значение, чин, отель, огромную ставку в карты (ужасно люблю карты). Но главное, главное — женщины... и женщины во всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия... Ха-ха-ха! Смотрю я на ваше лицо: с каким презрением смотрите вы на меня теперь!»

       «Он мелочен, мстителен, зол и расчетлив…» - точно аттестует князя Иван Петрович: «Впрочем, помню, ощущения мои были смутны: как будто я был чем-то придавлен, ушиблен, и черная тоска всё больше и больше сосала мне сердце…» -- тут же стушёвывает ясность оценки Автор. Потому что ясность со снами едва ли совместима.
                *   *   *

        КАК УЖЕ СКАЗАНО, В «УНИЖЕННЫХ И ОСКОРБЛЁННЫХ» соответственно названию и по законам реализма порок не будет наказан и справедливость не восторжествует в лавром от общества венке. Образно говоря, добрые найдут утешение только в своём сердце и исполнении заповедей божиих. Спасённая Иваном Петровичем сиротка Нелли – слепок с гётевой Миньоны – среди добрых и любящих людей всё равно умрёт от врождённой болезни сердца. Но история о том, как дед слишком поздно простил свою проклятую дочь – мать его внучки -- история эта в целом тексте романа служит для старика Ихменёва своеобразным воспитательным романом, таким же, как весь роман должен явиться для читателя.
 
     Выслушав печальную историю матери Нэлли, Ихменёв прощает свою дочь Наташу. Блестяще сыграв предназначенную ей двумя авторами (Диккенс и Достоевский) роль, слабенькая девочка Нелли умирает.  Коли Достоевский хотел поставить свой роман в один ряд вслед за Диккенсом, здесь он не мог и не хотел обмануть на «Лавке древностей» основанное предположение читателей о неизбежности смерти юной героини. Вот последний разговор Нелли с Иваном Петровичем:

— Я вас вчера во сне видела и сегодня ночью увижу... вы мне часто снитесь... всякую ночь...  Я вижу часто мамашу во сне, и… она говорит, что я очень много согрешила, что дедушку одного оставила, и всё плачет, когда это говорит. Я хочу остаться здесь и ходить за дедушкой, Ваня.

— Но ведь твой дедушка уж умер, Нелли, — сказал я, выслушав ее с удивлением… (Как мы помним, со смерти дедушки Нелли начинается роман.)

— Нет, Ваня, он не умер! — сказала она решительно, всё выслушав и еще раз подумав. — Мамаша мне часто говорит о дедушке, и когда я вчера сказала ей: ”Да ведь дедушка умер”, она очень огорчилась, заплакала и сказала мне, что нет, что мне нарочно так сказали, а что он ходит теперь и милостыню просит, «так же как мы с тобой прежде просили, — говорила мамаша, — и всё ходит по тому месту, где мы с тобой его в первый раз встретили...

— Это сон, Нелли, сон больной, потому что ты теперь сама больна, — сказал я ей.
— Я и сама всё думала, что это только сон, — сказала Нелли, — и не говорила никому. Только тебе одному всё рассказать хотела. Но сегодня, когда я заснула после того, как ты не пришел, то увидела во сне и самого дедушку. Он сидел у себя дома и ждал меня, и был такой страшный, худой, и сказал, что он два дня ничего не ел… и очень на меня сердился и упрекал меня. Он мне тоже сказал, что у него совсем нет нюхательного табаку, а что без этого табаку он и жить не может. Он и в самом деле, Ваня, мне прежде это один раз говорил, уж после того как мамаша умерла, когда я приходила к нему. Тогда он был совсем больной и почти ничего уж не понимал… Вот я и подумала теперь, Ваня, что он непременно жив и где-нибудь один ходит и ждет, чтоб я к нему пришла...

    Я снова начал ее уговаривать и разуверять... Она отвечала, что боится теперь заснуть, потому что дедушку увидит. Наконец крепко обняла меня... — А все-таки я не могу тебя покинуть, Ваня!» — когда пошли такие сны, то в медицинском аспекте уже плохо дело. Медицина говорит, что перед смертью вспыхивают – заново переживаются самые яркие и болезненные впечатления.(Чего Достоевский насмотрелся на каторге. СМ. выше "Записки из мёртвого дома") Простые же люди считают, что это покойники приходят забрать своих родственников с собой… Как бы то ни было, грамотные авторы предсмертными снами героев без нужды не злоупотребляют.

        «Она умерла две недели спустя… Когда мы воротились с похорон Нелли… Наташа взглянула на меня (на Ивана Петровича) долгим, странным взглядом. — Ваня, — сказала она. — Ваня, ведь это был сон! — Что было сон? — спросил я. — Всё, всё, — отвечала она, — всё, за весь этот год. Ваня, зачем я разрушила твое счастье? И в глазах ее я прочел: ”Мы бы могли быть навеки счастливы вместе”» 
                *   *   *
               
        ИСКРЕННЕ ПОСОЧУВСТВОВАВ ГЕРОЯМ (Иван Петрович пишет эту повесть, одиноко умирая от чахотки в больнице), давайте отметим и мастерство Автора: как на этот раз незаметно и ловко он стёр границы между физическими видениями и моральными снами! Как мастерски играя нездоровьем телесным и духовным вложил в недлинный роман многоярусную реминисцентность…

    ОТМЕТИМ: именно после «УНИЖЕННЫХ…» возросло мастерство Автора в использовании всевозможных оттенков и теней от тени снов. Автор нашёл свою меру – свой рецепт смешения снов с действительностью и с отсылками к произведениям других писателей. Что позволит Достоевскому особенно развернуть исследование души героев: «Преступление и наказании» (1866); «Идиот» (1868), «Подросток» (1875) «Братья Карамазовы» (1980) – везде используются видения в состоянии экзальтации, болезни или крайней мечтательности (последнее - самый светлый альтруистический вариант).
 
       Когда учесть, что достижение этого мастерского использования в тексте снов, повлияло на форму произведений, то очередной этап творчества Достоевского начинается не сразу после возвращения с каторги, но после «Униженных и оскорблённых». Подобие «Лавки древностей», на русском богатом материале по нужде в объёме ужатой втрое, - опыт этот очень помог Достоевскому! Теперь-то – после «Униженных...» - все сны, бред и мечты окончательно подчинятся Автору и, нормированные авторским замыслом, сюжета как в «Двойнике» не захлестнут.