Необычный турист

               
1.
Приехали к нам однажды в нашу деревню с экскурсией немцы. Есть в нашем скромном степном селении на что посмотреть привыкшему ко всяким разным дивностям строгому немецкому глазу. Помимо колдобистых дорог грунтового происхождения, тучных гусей на улицах, а этих красноносых у нас тьма-тьмущая, беспролазной  жирнющей грязи в дождливую пору, которую хоть на хлеб мажь, есть все-таки у нас объект, приятно радующий зрительное восприятие – церковушка, такая беленькая, скромненькая, куполистая, на бугорочке стоит, солнышку своими маковками улыбается. Лет триста ей. Правда иль нет, но говорят, сам  император Александр, ну тот, который очень наш Таганрог любил, с Наполеоном который войну вел, в общем, захаживал этот царь в нашу церковь, когда из столицы своей на юга езживал.
  А какая конюшня, уже не в царские времена, в нашей деревне была.  Сейчас на этом месте тоскливый пустырь бурьяном ощетинился. А раньше, как гремела Селивановская  конюшня своими породистыми рысаками! Скакунов наших на ипподромы брали, деньги на них делали.
В центре села у нас стоит  на постаменте  гордость наша – танк Т-34. Как раз для немецкого туриста, чтоб не забывал ….
  За деревней у нас можно увидеть ещё одну достопримечательность – обнаруженное археологами поселение скифов. Большущий котлован они выкопали в поисках нашего славного скифского прошлого. Такой еще котлован, может чуть поменьше археологического, в самой деревне есть. Бассейн думали построить, чтоб народ оздоравливался. Но, то ли с деньгами что не рассчитали, то ли решили отложить  наше оздоровление  до лучших времен.
  Приехали, значит, к нам туристы иностранные, ходили по деревне, дышали чистым русским воздухом, восторгались первозданностью  наших дорог, дивились местным белоснежным гусям, вольготно чувствовавшим себя в огромных мутных лужах посреди улиц.
Выхожу я как раз из хозмага, где приобрёл нужные вещи в домашнем хозяйстве – три куска мыла и лампочку. Выхожу, значит, размышляю: куда лучше вкрутить лампочку – в коридор или в сарай? Вдруг, вижу: мечется  по улице человек – не наш, по обличию видно. Долговязый такой, белобрысый, в очках на длинном носу, в цветастой рубахе, линялых джинсах, в тонких руках фотоаппарат держит. Шарахается нервно иноземный гость по улице, гусей распугивает.  На всю ивановскую гусиный хай поднялся.
  « И чего ему надо? – думаю. – Подойду, спрошу: может заблудился? В наших необъятных просторах легко потеряться.
А у самого в голове всевозможные варианты ответов прокручиваются; а вдруг и окажу помощь, а потом какой-нибудь импортный презент получу. Подхожу к незнакомцу, деликатно так – турист всё-таки – заботливо спрашиваю:
- Вам чего-нибудь нужно?
  Немец  же давай тараторить на своем, ауфидерзейшном. Уж какой, а немецкий язык я от других отличу. Правда, в школе я одолевал французский; целых три практиканта пережил я за время этого одолевания. А вот немецкое шпрехание часто слышал я за стеной: в соседнем классе пожилая учительница до изнеможения доводила тридцать голосовых связок, в том числе и голосовой аппарат моей сестренки, которая очень хотела на отлично выучить этот язык и поехать, когда вырастит, в Берлин, чтобы посмотреть на Рейхстаг,  на стенах которого, как она считала, обязательно   должна быть надпись: «Иван Смирнов из Селиваново». Это дед наш. Воевал он танкистом; как рассказывала нам бабушка, он до самого Берлина дошёл, даже письмо оттуда написал, а потом …. а потом без вести пропал.
По немецкому оценку  «пять»  в аттестат сестра моя всё-таки получила; работает она на данный жизненный момент  агрономом, после Персиановского сельскохозяйственного, недалеко от  Сальска ….
 - Ихь браухе айнэ циге, - бормочет немецкий гражданин. Я, естественно, не понимаю. Качаю головой, развожу руками, показывая своё непонимание.  А немец к лохматой голове длинные пальцы приставляет и всё бубнит:
- Ихь браухе айне циге!  Ихь браухе айне циге!
И дальше о чём-то своём, о немецком. Но видно, что он чего-то хочет, а поди нам, русским, разберись в немецких желаниях. В сорок первом он возжелал землю нашу поработить, ну и получил за это по голове.  В нынешние времена немец спокойный пошел, культурный такой, занудливый по - нашему. Говорят, у них там даже по траве ходить нельзя, для хождения специальные дорожки предназначены. И порядок такой везде, хоть вешайся. Не знаю, но мне в ихней Германии скучно было бы до одури.
 А немчик всё бубнит за своё « айне циге», сосредоточиться не даёт, каким способом ему помочь. Тут соображаю: его потаённое желание поможет перевести моя первая школьная любовь, Нюрка, она умная стала – в библиотеке работает, у неё есть доступ к словарям разным.
  Идём с этим худощавым  начинающим бюргером в нашу библиотеку. Всю дорогу он тарахтел-тарахтел, будто был уверен, что я его прекрасно понимаю, мне же оставалось просто глупо кивать головой, напяливая на себя умное выражение лица. Дошли, наконец, книжного храма. 
  Нюрка, скучающая, раскрасневшаяся от духоты, встречает меня с нескрываемым удивлением в своих устало-фиалетовых глазах, как будто я ей предложение пришёл делать. « Ты чего здесь забыл, с этим прощелыгой?» - говорило её лунообразное лицо. Тактично прошу свою бывшую соседку по парте перевести немецкую болтовню моего подопечного.
- Так сходи к Машке Антоновой, она – враз, пятёрку ведь по немецкому имела, - заупрямилась было та.
- Здрасте! – занервничал я. – Щас, заявлюсь к ней. Ты чего, Нюр? Как это будет выглядеть? Тем более я в школе как-то ей суп в столовой так наперчил …. А у тебя же словари всякие есть, на слух найдёшь, что ему надобно.
- Ну, хорошо, я попробую, - соглашается наконец  хранитель очага культуры. 
А ганс всё стрекочет, и всё про своё « циге». Сдалось оно ему, вот так завожусь тут с ним, а вдруг его уже другие немцы ищут, ещё припаяют мне похищение иностранца. И Нюрка, как назло, идёт к книжным полкам нехотя и вальяжно. Ждём минут пять.
- Нюр! – не выдерживаю я. – Можно побыстрей! Немцу домой пора!   
И вот выносит наша библиотекарша большущий, пыльный серый  словарище.
- И охота с ним возиться, - выражает она неодобрение моей возни с этим гамбургским кузнечиком. Глупая, не знает, что такое интернациональное чувство, да и просто – гостю, какому-никакому, нужно помогать, чтобы он потом о твоём крае рассказывал своим согражданам с уважением. Ведь мы не страна только медведей и тупых размалёванных  матрешек, а ещё чего-то более существенного …. Во как меня занесло!
- Ладно, Нюр, … переведи, пожалуйста, его трескотню, буду должен « Сникерс» и « Джин – Тоник». Ты ж это любишь.
Подруга юности мятежной листает пожелтевшие страницы кладезя немецких слов.
- Так, - пусть он пролопочет ещё раз, только не спеша, - словно терапевт на приёме, произнесла Нюрка.
Конечно, - одним разом уяснить трэшканье ганса не получилось. « Так, так» - всё приговаривала  словарная переводчица, хлёстко шуршала толстенными страницами  и, наконец, пришла к глубокомысленному выводу:
- В общем … в общем ему … ему нужна … коза.
- Коза? – чуть не выкрикиваю я. Добрался черт до истины.  Ну, зачем ему нужна коза? Вот покуту нажил!
   - На кой ляд ему эта коза? – уже вслух не унимаюсь я, будто Нюрка знает ответ на этот бредово-риторический выдох удивлённой души.
- Не знаю, - со зловредной усмешкой отвечает та, на которой я четверть века назад обещал жениться.
- Ладно, Нюр …. мы это …. мы пошли, - сказал только я и потащился к выходу.
  Уже на свежем воздухе, звенящем от переизбытка  летней жизни, я стал соображать дальше, как поступить: или коротко направить немецкого любителя коз, по-русски, неопределённо куда или …. или найти ему эту шутову козу. Всё-таки … всё-таки начатый, пусть и неверный путь нужно пройти до конца, чтоб потом не извиняться перед самим собой, не оправдываться потом : «а если бы – а если бы …». Так, а где ж мне взять для фрица козу? Стой, у бабы Зины их целое стадо.
  Бежим к бабе Зине; немчик смешно так бежит, мотыляет своими оглоблями – не привык он к нашей пересеченной местности. А от жизни нашей,  такой перекувырчатой, интересно, как он себя поведёт при беге?
  Баба Зина долго не могла понять, что нам от неё нужно.
- Вам молока? Козу? Козу я не продаю.
- Нам козу нужно, просто козу. Просто пусть он, - указываю я козьей матери, просто – пусть посмотрит на козу.
Наконец выводит хозяйка козу из сарая. Пестрая, с саблевидными рогами, косит на нас недоуменные миндалевидные глазища, ну точно, как у женушки моей, когда меня иногда пьяненького застукает.
- Саму смирну взяла, - как бы успокаивает нас, а может и себя баба Зина.
  Жалкий потомок братьев Гримм потянулся было к животному, но самая смирная коза угрожающе поперла на него рогами. Иностранец ко мне: суёт в руки фотоаппарат, рукой на козу показывает, идёт опять к ней. Я всё понял: он хочет, чтобы я его с этой козой щелкнул. Показываю ему, что я в его фотографической технике ни бум-бум. Он удивлённо  разводит руками, начинает объяснять, какую кнопку нажимать. Отправляется к козе, которая от нетерпения стала эксклюзивные па вокруг бабы Зины выделывать, та еле её за рога удерживает. В результате непродолжительной борьбы немецкого педантизма с упрямством русской козы, турист наш, наконец, обхватывает козью шею, лопочет что-то бабе Зине  – видно просит отойти, для чистоты фотографического эксперимента.  Бабуся неуверенно бросает свою питомицу. Я нажимаю красную кнопку: фотоаппарат  пускает молнию. Всё – кадр для передачи «В мире животных» готов.
  Мистер Бин  отпускает испуганное до конца рогов животное. Рогатая фотомодель срывается с места фотосессии  и – в спасительный сарай, её продюсер, баба Зина -  за ней. А фриц, довольный, улыбающийся  во всё своё не в меру сытое немецкое лицо, идёт ко мне, жмёт руку, что-то гундосит на своём. Потом лезет в нагрудный карман своей вычурно-цветастой рубахи, шелестит там, достаёт сто долларов, протягивает мне.
« Ух ты, как оценил неожиданно для меня самого мою услугу! Знает, гамбургский шельмец, чем задобрить русскую душу» . Я благодарю его, показываю дорогу к автобусу. А в голове моей уже мысли радужные витают, как оптимально американскую валюту оприходовать.

                2.

  Месяца через  три после этого неординарного случая, когда сто долларов были потрачены до копейки давным-давно, мне пришлось опять вспомнить о нём.
   Сосед Колька прибежал ко мне с газетой « Сельская жизнь» с восторженным криком:
- Федя! Федя! О нашей деревне в газете прописали! Помнишь, немцы к нам приезжали, всё по деревне мотались, искали, помнишь, своего заблудившего … Так он, оказывается, фотографию соорудил, и такую чудную.
  Хватанул  я газету из рук соседа, глянул на снимок: «Ерша мне в бок, коромысло в ухо! Точно, тот немчуган с бабиной Зининой козой! Это ж ведь я их фотографировал!»
 Лихорадочно несусь по строчкам статьи под фоткой.
  Из прочитанного понял, что тот подрастающий бюргер, с которым я бегал, как оголтелый, по деревне, не просто так требовал эту дурацкую козу. Оказывается, он являлся  внуком одного фашиста, который в сорок втором воевал в наших степях. Его дед при отступлении был тяжело ранен, попал в плен. Его, как безнадёжного, оставили в нашей деревушке, на попечении женщины по имени Мария. В деревне многие голодали. Мария держала в своем полуразвалившемся сарайчике одну единственную козу. Осенью Мария погибает, трудясь на поле: она подрывается на мине, оставленной немцами при отступлении. Отто, так звали деда нашего туриста, чтобы выжить, ухаживает за оставшейся без хозяйки козой. Благодаря её молоку и пережил зиму. Весной, когда коза пошла на сочную траву и прибавила в надоях, он даже сыр делал, подкармливал им  соседей. Вернулся Отто в свою Германию осенью сорок пятого. Стал там у себя коз разводить, сделался знатным сыроделом. И попросил Отто своего внука  Франца, который в составе тургруппы посещал наши края, попросил он его сделать фотографию козы из той самой деревни, нашей деревни Селиваново, где вот такая история с ним произошла. И подарил внук-турист эту фотографию деду-неудавшемуся завоевателю на девяностолетие.
  Вот оно как завернулось! Все так ладно, содержательно написано, но могли бы и обо мне пару строк черкануть. Я ведь тоже, как-никак, причастен к этой фотографии, к предоставлению помощи этому необычному  туристу.  А то наши газеты о причудах всяких иностранных туристов пишут-пишут, а о русском радушии строчек пожалели.