Нас ласкали приклады, воспитали наряды,
И не раз мы глотали пыль в походном строю.
И старушка седая, воду нам подавая,
Долго вслед нам глядела, утирая слезу.
"Кадетская мама"- популярная кадетская песня. музыка и слова народные.
С первых лет в СВУ в нашу повседневную жизнь вошло такое понятие как «бросать на пальцах». То есть иными словами бросать жребий. Так как только так можно было выбрать относительно справедливым способом, того, кому придется выполнить непопулярные обязанности или кому достанется что-то положенное, но ограниченное по количеству или качеству, например, большая порция на втором завтраке или обязанность отнести в каптерку метлы, когда остальные уборщики территории шли на завтрак. Бросали на пальцах по распространенной команде «три-пятнадцать», что заменяло более известное в народе «три-четыре».
По команде одного из участников все выбрасывали на одной руке несколько пальцев, подсчитывалась общая сумма и число отсчитывали по часовой стрелки ,начиная с того, у кого число было больше всех. Тот на ком заканчивалась выброшенная участниками сумма и был избранником. Поскольку иногда таким образом решались серьезные вопросы, касающиеся , например, увольнения или наряда, то со временем почти все из нас научились мгновенно в уме просчитывать на кого выпадет выброшенное число еще до завершения счета.
Однажды в субботу из-за болезни одного из заступающих в наряд, срочно вне графика понадобилось подобрать ему замену. По какой-то причине выбрать нужно было из нас троих, возможно мы были следующие по списку по очереди. Было послеобеденное время, и мы уже получали парадное обмундирование в каптерке для оправки в увольнение. В то время у нас уже были, как правило, какие то конкретные планы личного характера. Мы заранее договаривались с товарищами и друзьями о встрече и совместном проведении свободного времени. Поэтому когда старшина роты Коваленко вызвал нас в каптерку и объявил, что кто-то один должен остаться на выходные в училище, да еще провести его в наряде, настроение у нас сразу упало. Иван Григорьевич не стал вмешиваться и предложил нам самим решить, кому не повезет.
-Ну, что! Бросайте на пальцах…
Затаив дыхание прямо в каптерке мы бросили жребий. Момент ожидания был довольно неприятен и связанные с этим ощущения запомнились надолго. За долгие годы работы в училище Иван Григорьевич, будучи в определенном смысле хорошем психологом, получил обширную практику наблюдения за подобным решением спорных вопросов. Поэтому когда неудачник был определен и, повесив обратно мундир, ушел готовиться к разводу в наряд, Коваленко, улыбаясь, рассказал, что уже до начала процедуры знал, кому из нас не повезет на этот раз. По его мнению, это должен был оказаться тот, кто в процессе розыгрыша больше всех нервничал. В дальнейшем , в процессе кадетской и далее курсантской жизни, я стал как-то тоже обращать на внимание на подобные психологические моменты и , даже используя полученный опыт, старался перед тем как выпадет жребий настроиться должным образом психологически. Как ни странно, это часто помогало.
Иван Григорьевич был назначен старшиной нашей роты в 6 классе, то есть на втором году обучения. Докладывая начальству, он называл в конце, как положено свою должность, а потом звание: старшина роты, старшина сверхсрочной службы. В те годы еще не было звания прапорщик и все сверхсрочники обязаны были добавлять к званию слова "сверхсрочной службы". Не знаю почему, но мне это в те годы казалось забавным. До нашей роты он работал в училище уже довольно давно и пользовался авторитетом и уважением у многих выпускников прошлых лет. Часто, уже курсантами, или офицерами его бывшие питомцы, посещая училище, обязательно заходили к нему в каптерку и надолго там задерживались.
Это вызывало у меня и моих друзей удивление, так как из-за его строгости и повышенной требовательности мы его просто, мягко говоря, побаивались и, естественно, в какой-то степени недолюбливали. Это только много лет спустя, будучи уже офицером, я понял, что к нам он относился еще слишком мягко, учитывая совершенно неуправляемое поведение некоторых из нас, и даже взял на вооружение некоторые из его воспитательных приемов по отношению к отъявленным нарушителям воинской дисциплины.
Если на вечерней проверке, которую проводил кто-то из офицеров –воспитателей можно было на левом фланге роты спокойно обсуждать свои вопросы, или даже рассказывать анекдоты, то у Ивана Григорьевича на это редко кто отваживался. После команды: «Рота слушай вечернюю поверку!» Иван Григорьевич , опустив голову вниз, начинал читать список личного состава. Через короткое время после своего прихода к нам в роту, в 6 классе, он уже знал весь список вечерней поверки наизусть. И, продолжая, не меняя тона и темпа, вроде бы читать по списку фамилии суворовцев, бросал из-под козырька фуражки или среза шапки взгляды на фланги, замечая нарушителя дисциплины, позволявшего себе болтать или баловаться. После этого следовала отданная негромким, но отчетливым голосом команда:
- Суворовец П, выйти из строя!
А когда провинившийся выходил из строя, повернувшись к нему лицом,
Коваленко начинал проверку с начала:
- Равняйсь! Смирно! Рота слушай вечернюю поверку!...
Все могло повторяться несколько раз, иногда значительно увеличивая время проведения вечерней поверки , а следовательно и сокращая наше личное время, необходимое на умывание и подготовку ко сну. Поскольку потом команду «отбой» старшина отдавал ровно по расписанию. Таким образом, исподволь наказывая всех за разболтанность некоторых нарушителей дисциплины. Это было досадно, потому что в в таком случае мы не успевали покурить в туалете перед отбоем А это, постепенно стало к старшим классам для многих привычкой, настолько , что не покурив, мы испытывали крайнее неудобство. Ведь потом, после отбоя, выйти покурить в туалет можно было только минут через 30, когда все уже угомонятся, а старшина уйдет в канцелярию, или каптерку..
После завершения вечерней поверки для всех кто к этому времени оказывался перед строем, он отдавал команду, «Группа, нале – во! В каптерку шагом… Марш!» Все нарушители были в этот вечер обречены на длительную беседу со старшиной, а точнее на его монолог, длившийся до часу- двух ночи, после которого они выполняли поставленную им задачу по уборке помещений – натирке полов или мытью туалетов. Во время длительной и утомительной «беседы» старшина терпеливо и не спеша разъяснял нарушителям всю глубину их падения, страшную суть допущенного безобразия и недопустимость повторения подобного в дальнейшем.
Наказание усугублялось перспективой долгой, утомительной работы в туалете по мытью унитазов, после чего провинившегося еще долго преследовал соответствующий въедливый, неприятный запах.
Тембр голоса Ивана Григорьевича обладал удивительным свойством. Даже сказанные им негромко слова, когда он отчитывал нерадивых дневальных, проникали сквозь плотно закрытые массивные двери спальни, или учебных классов, лично у меня вызывая плохое настроение. Вспоминалось, что скоро придется и мне заступать в очередной наряд и целый день иметь счастье общаться со старшиной.
Одна из его особенностей заключалась в том, что он крайне не любил, когда дневальный находился в любом состоянии, кроме работы. А, следовательно, ему ни в коем случае нельзя было попадаться на глаза в сидячем положении. Нужно было всегда быть на ногах с щеткой для подметания пола, или тряпкой в руках. А как только он уходил из роты по своим делам, можно было ненадолго расслабиться, присесть. Ни в коем случае нельзя было терять бдительность, так как появлялся в роте он без шума и совершенно неожиданно. Заниматься же уборкой в его отсутствие не было никакого смысла. Все переделать было невозможно: слишком обширна была закрепленная за ротой территория. О появлении в роте старшины мы всегда узнавали по негромкому голосу, уже отчитывающему попавшегося ему на глаза неосторожного дневального. Все остальные, как правило, моментально разбегались, кто куда.
От него было очень трудно заслужить похвалу, но когда это хотя и очень редко, но случалось, приходило какое то чувство глубокого удовлетворения.
В старших классах по утрам, когда на подъеме присутствовал кто-то из офицеров- воспитателей, все еще долго нежились в постели, вставали и одевались не спеша. На физзарядку выходили очень медленно. Но никто не мог себе позволить мешкать и тянуться, если на подъеме присутствовал Иван Григорьевич. Его голос будил еще до звонка * и объявления подъема, когда он «тихо» делал замечания дневальным, проверяя качество выполненной с вечера уборки. И тогда уже спросонок доходило, что сегодня не повезло, сейчас нужно будет ошалело вскакивать, отбрасывать одеяло на спинку кровати*, как можно быстрее одеваться и нестись со всех ног на физзарядку. Вспоминалось, что сейчас на улице мерзкая, промозглая и гадкая погода, появлялось неприятное предчувствие холода, если объявлялась форма одежды «с голым торсом». Обычно он сам подавал команду «Рота, подъем!» Но в старших классах чаще молча стоял рядом с дежурным по роте. Многие, поначалу попадались на новый прием, решив, что если не слышно знакомого голоса, старшины сегодня не будет. Он же, наблюдая за ротой со стороны, все замечал и делал соответствующие выводы. Со временем и к этому тоже привыкли, и тогда после подъема многие приподнимали заспанные головы, оглядывали спальню и, не обнаружив старшины, снова падали на подушки, пытаясь выиграть еще несколько минут сна.
Обычно, если кто-то долго лежал в постели, выходил умываться не с голым торсом, а в нательной рубашке или гимнастерке, Иван Григорьевич молча записывал фамилию нарушителя и судьба его на этот день, а иногда и на выходные была решена. Его ждали хозяйственные работы или лишение увольнения.
В 9 или 10 классе, когда рота располагалась в левом дальнем крыле здания (если стоять лицом к лавному входу в училище), стоя у выходной двери на лестницу, он по часам отслеживал время выхода роты на физзарядку, а когда оно истекало, закрывал ее на ключ. Те, кто не успевал, вынужден был бежать на улицу через другой выход, находящийся в другом конце спальни, опаздывая на проверку личного состава, которую он проводил уже на улице, и, естественно, попадая в черный список опоздавших.
Следует отдать должное Ивану Григорьевичу: о допущенных нарушениях дисциплины, будь то разговоры в строю, отсутствие на физзарядке или самовольная отлучка, он никогда не сообщал другим офицерам, или командиру роты,. Поэтому, хотя полученное от него наказание было весьма тяжелым, как физически, так и морально, это не влияло на репутацию суворовца в глазах командования роты.
В одно из воскресений, оставшись по какой-то причине без увольнения, мы: Витя, Сережа и я, решили сходить в ближайший гастроном. Было часов шесть вечера, зима и рано стемнело. И уже у магазина, недалеко от училища, я, шедший впереди, чуть ли не столкнулся с Иваном Григорьевичем, который вместе с женой не спеша шел тоже в сторону гастронома. Мы, как по команде, развернулись и бросились бежать, моля бога, чтобы тот нас не заметил. Весь вечер долго гадали, увидел ли он нас и что нас может теперь ожидать. В глубине души теплилась робкая надежда, что увлеченный разговором с женой, старшина не успел нас заметить. Но к несчастью, в понедельник утром сразу после команды подъем, Иван Григорьевич своим негромким голосом объявил:
- Суворовцы, которые вчера были на улице Кудри, не буду называть фамилии, зайдите в каптерку.
Недолго поразмыслив, узнал ли он нас, или все же берет на пушку, мы решили не искушать судьбу и понуро поплелись в помещение. Определенный объем работ нам в тот день был обеспечен, однако, что было хорошо, никто кроме него о нашей самовольной отлучке ничего не узнал.
В 8 или 9 классе, наша рота располагалась в отдельной, не проходной спальне на третьем этаже, в левом коротком крыле. Дверь туда закрывалась на ключ, который хранился у дневального. Все были на уроках, Иван Григорьевич ушел куда-то на склад, и мы, трое дневальных, закрылись в спальне. Ребята почему-то тут же решили и покурить, посчитав, что старшина вернется в роту не скоро. Я тогда был уже заядлый курильщик, но в тот раз, почему-то курить не стал. И вот как раз, когда ребята выкурили по сигарете. в дверь постучал старшина. В помещении, несмотря на его внушительные размеры, судя по всему, явственно ощущался запах дыма. И Коваленко, однако, отчего-то обвинил в курении только меня. Естественно, мои слова, что я не курил, он оставил без внимания. Доказывать ему его ошибку было унизительно и я тогда еще долго переживал несправедливость полученного наказания.
Наша первая после окончания училища встреча со старшиной произошла в совершенно, казалось бы, невероятной ситуации.
Четыре года спустя, я был уже курсантом 4 курса высшего военного училища, наша дружная компания собралась, как и обычно по вечерам в выходные, в квартире Бориса. Он учился с Сережей и Витей, моими однокашниками по взводу в СВУ, в одной группе в Киевском высшем военном инженерном зенитно-ракетном училище. Во время застолья я вышел покурить на балкон. Квартира находилась на 9, или 10 этаже. Было теплое время года и я, свесив голову вниз, увидел на балконе этажом ниже, как раз подо мной какого-то мужчину. То ли его привлек пепел от моей сигареты, случайно упавший вниз мимо него, то ли музыка у нас в квартире, но он вдруг повернул голову и посмотрел вверх. Несколько секунд понадобилось мне узнать – это был Иван Григорьевич! Я опешил. Как он мог оказаться здесь? Это ведь было просто невероятно!
Настолько глубоко за 6 лет в суворовском училище укоренилась в моем сознании ассоциация одного только вида старшины с запретом на курение, употребление спиртных напитков, что даже через четыре года после выпуска я в страхе тут же мгновенно откинул голову назад. Как когда-то в самовольной отлучке соображая, увидел он меня или нет. И только через несколько секунд сообразил. что даже, если это и он, мне теперь ничего не грозит.
" А может, обознался? " - подумал я.
Борис не учился с нами в одной роте в СВУ и никогда не видел И. Г. Коваленко, может быть, бывая дома в увольнениях, и встречался с ним в подъезде, он уж конечно не знал, кто это и где работает ( Иван Григорьевич все это время продолжал служить старшиной в суворовском училище). Так что на мои вопросы ничего ответить не мог. А Сережа и Витя тоже ничего сказать не могли. В СВУ я, по понятным причинам, не испытывал к Ивану Григорьевичу большой любви. И, конечно, желания спуститься на этаж вниз и поздороваться с ним, тем более, после употребления нескольких бокалов вина не посчитал возможным.
В 2001–м мы встретились с ним на майском традиционном сборе выпускников в Гидропарке, где я сфотографировал его на память.