И проклят будет всяк, положившийся на человека.
- Шеф наш на работе и живет будто.
- Да, одержимый какой-то. Семьи-то нет у него.
- Да он и телок не водит, нет у него баб, он их на дух не переносит. Даже секретарь у него мужик, вон, Петр Иванович, услужливый такой.
- А он…того… не голубой, случайно, Серафим наш?
-Нет, говорят, была у него, у Шестикрылова нашего, семья в прошлой жизни. Ниибацца, бабца! Он ее из гарема владыки увел, когда на Востоке был. Она ему танец живота исполняла, пупком!
Его потом евнухи выловили по приказанию паши этого, зубы выбили, ноги переломали, кровью харкал с год. Зубы-то вставил хоть, и не подумаешь, что искусственные.
- Не может быть! Ни в жизнь в это не поверю, чтобы он осмелился на такое. Есть у нашего шефа что-то соплежуйское, больно жалостлив, а и труслив, значит. Никому не отказывает, что ни попроси.
А зубы, мне рассказывали, ему за другое выбили – воровал у своих же. За крысничество, значит. Аккурат все передние зубы, по понятиям.
-Да, не отказывает. А куда ему это все, одному? Бабла немеряно, а быт себе устроить не может. И жрать себе сам готовит, в рестораны не ходит, и кухарки у него нету, не говоря уже о поваре. С его-то бабками только и пожить!
И машина у него самая сраная, хаммер! Нахуя ему в городе хаммер, идиот, бля,
сам всегда за рулем, без шофера.
- А когда спит, рядом калаш ставит, говорят. Охране не доверяет.
-Да нет у него никакой охраны, так , фикция, сидят, в карты играют. Для понтов корявых охрана эта.
-Нет охраны, говоришь? А… сигнализация… есть? Что, совсем он дома один живет, никто у него не бывает? А секретарь его этот, он… как? А калаш точно есть?
-Ну, калаш сейчас не проблема, этого добра везде - как грязи, было бы желание…
Желтеет в джунглях мох. Пятнистый антураж. Из антилопы кож соседствует пейзаж. Сними с себя жилет, возьми из ножен нож, сейчас ты тоже наш, тогда чего ж ты ждешь?
Я жду когда придет за мной из мира тень, песок и дикий мед не переходят в день. Блестящий вертолет прозрачной стрекозы. Песок и дикий мед, залеплены пазы. Забиться в щели бы, не видеть и не знать, и сдаться без борьбы, как в джунглях заплутать.
Не скрыться никуда от этих наглых глаз. Песок, а не вода продлится сорок раз. Пробудет сорок лет, а сколько будет дней? Истлевший твой жилет на конус из камней.
Потом не будет дня, не будет ничего. Он не был мне родня, я не видал его. Но наглые глаза преследуют меня. Садится стрекоза на медь средь бела дня.
Пока еще живешь, напейся из глазниц, от наглости не ложь, а крыльев шелест птиц. И вот от мути тень приходит, будто вор, теперь не будет лень, и это приговор.
И село солнце за горизонт красное, опрокинулось в Чашу Мира огненную.
Под суровую тень мира легли наглые его глаза. Мутные очи, залитые солнечным светом заходящим. Засыпанные песком.
Здесь даже кактус не растет. И не ведут следы. Песок и дикий мед. Ни капельки воды.