Придурок

                Кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Народная мудрость.
Его не просто таким считали. Он таким и был.
Самым странным было то, что он понимал это, но ничего с этим поделать не мог! Да и не старался.
Ну, придурок! Но ведь не делаю вреда никому, – рассуждал его усталый мозг.
Был такой человек в нашей армейской роте. Витя Тюхно. Один вид его навевал столько мыслей о человеческой глупости, что хотелось не просто смотреть на него – хотелось очень увидеть, как он уходит за угол.
Был он исключительно неаккуратным, медлительным, грязнулей,  полным абстрагентом от внешних воздействий. Ладно бы страдал аутизмом и уходил в себя – нет, он общался с окружающими, пытался даже шутить. Даже философствовал, естественно, по своему.
Ростиком он был ниже среднего, волос грязно соломенный, растрепанный, брови густые, глаза расположены были близко один к другому, смотрели исподлобья упрямо, с очень маленькими искорками мыслительной деятельности. Нос курносый, губы собраны в полу-бантик, часто шевелились, так как мыслительный процесс часто опускался непосредственно на язык.
Походка у него была под стать его всем качествам. Размер сапог при малом росте у него был 42, обе ступни были под 45 градусов внутрь, так что его иноходь сзади выглядела так, как будто идущий нес перед собой тяжелый ящик, виляя при этом всем корпусом, особенно отсутствующим животом. При этом загребал он ногами с таким грохотом, что позавидовал бы любой владимирский тяжеловоз!
Единственное, что он любил – это закрепленный за ним ЗИЛ 157, реплика Студебеккера. В нем он проводил большую часть отпущенного армейской жизнью времени, благо дела автомобиль ни говорить, ни задавать вопросы не мог. Иногда казалось, что они разговаривали между собой, общались и даже шутили…
Как-то раз Витя отличился. Он постирал свою солдатскую форму! Это было событием, так как все в роте еженедельно стирали эту самую форму, по причине сильнейшего засаливания от пушечной смазки постоянно, что заставляло солдат совершать ненавистный ритуал по субботам после обеда, чтобы в воскресение выглядеть чистым, аккуратным, человеком. И так до следующих постирушек.
А Витя отличился. Он взял ведро 76–го бензина, засунул в него форму, слегка прополоскал, отжал и высушил. Понятно, что вся пятна растворились, форма очистилась и даже побелела несколько. Но вот вонь!?…
Когда он вошел в казарму, то невольно вызвал всеобщий живой интерес к своей персоне – таким чистым его не видели с момента получения комплекта формы у старшины в каптерке!
По мере продвижения по казарме, лица «кислели», улыбка сползала с губ, и лицо превращалось очередной раз в гримасу, обещавшую только одно – я сейчас придумаю, что с тобой сделать!
Пройдя 2\3 казармы, Витя был отловлен, унесен кем-то из толпы в умывальную комнату, уложен в желоб для мытья ног и удерживался там, пока вода не залила его всего до шей. Никакие попытки вырваться результатов дать не могли – все были очень крепкими, сноровистыми ребятами, и уверенными в том, что эта экзекуция – единственное, что может уничтожить несносную бензиновую вонь! Мало того – только это могло спасти его от вспышки в случае поднесения спички к нему на расстояние 20 см.
Всё, что он пытался сделать в армейской жизни, сопровождалось потом или скандалом, или пинком, или криками, причем, очень нецензурного содержания. 
Так вот и служил Витя в роте, и не один, но и не со всеми.
Однажды командир роту решил проверить информацию о том, как издеваются старослужащие воины нам салажатами.
Так вот, после праздничного приказа к 7 ноября, вечером, он пробрался в казарму после отбоя, показав кулак дневальному, чтобы тот молчал и не вызывал дежурного по роте, а сам притих в предбаннике казармы. А что дневальный мог сделать? Стоял как истукан и лупал глазами.
А дело было в том, что после объявления приказа о награждении отличившихся солдат, каждому из виновников полагалось «отрубить банки» - по круглой части низа спины должны были треснуть определенное количество раз – за звание ефрейтора – 10 банок, за отпуск на родину – 10 банок и т.д., по нисходящей. Били деревянным тапком или пряжкой ремня, с оттяжкой, больно, но терпимо. Зла за это никто не держал:  так уж повелось у нас – и нам били, мы и сами били банки, ничего страшного!
Так вот Вите присвоили лычки ефрейтора, на его беду. Он был уже «стариком» и, естественно, вышагивал в кальсонах по казарме на правах неприкасаемой личности, уверовав в собственную неуязвимость! Как же, уверовал! Ребята перемигнулись, перегнули его головой вниз через спинку кровати самым первым, и взяв инструменты стали отмерять норму, шлёпая по натяжке с хохотом и Витиным визгом. Витя орал, что он старик, ему не положено…
Неожиданно в казарме включился свет и командир роту, забежав в казарму, заорал «Всем стоять, не двигаться». Но солдатики как привидения в белых саванах, сверкнув кальсонами, быстро попрыгали в койки, и укрылась одеялами.
- Я всех видел! – голосил ротный.
Он подошел к Вите и стал его разгибать. Каково же было его удивление, когда он повернул к себе обижаемого солдатика!!!
- Нихрена себе! Это что, уже старикам банки рубите? – только и вымолвил он. Я думал, тут над молодыми солдатами издеваются, а они вон что делают! Кто это такое придумал? Черти!
А черти ржали, понимая, что шутки шутками, но огрести можно было по полной мере, как развернуть ситуацию…
Но Витя отличался и не с такими последствиями. Они и не так мог!
Как-то раз пришел в часть циркуляр – уничтожить немедленно такую-то партию ШИРАСов СД из-за того, что срок их хранения истек. ШИРАС в простонародье есть шашки имитирующие разрыв артиллерийского снаряда, ШИРАС серого дыма. Мы все видели в кино, как взрываются якобы снаряды, хотя это именно и есть эти самые имитаторы. Так вот и приказали нам их изничтожить.
Приказ есть приказ, а наше солдатское дело было маленькое – есть, и вперед. А было их у нас на хранении порядка 10 тысяч единиц. Хранились они в деревянных ящиках, и ждали своего времени.
С самого начала желающих повзрывать что-либо было много. Но по мере протекания процесса таковых становилось все меньше и меньше. Сам процесс взрыва был не трудным – берешь банку с зарядом, открываешь крышку, чиркаешь специальным кресальчиком, имеющимся в каждом ящике, и швыряешь все это в окоп. Там «это» через несколько секунд грохает, поднимается натуральный столб дыма и пыли, и потом вся эта пыль оседает вниз.
Вроде бы ничего сложного. Но когда это каждый день, с утра до вечера, с перерывам на обед – это что-то! К вечеру голова напоминала гудящий котел. Слышалось к вечеру хуже, поэтому все, кто участвовал в этом дел, уже начинали орать недуром по вечерам, так как слух начинал портиться. О каких-то там заглушках мы не ведали, просто вставляли в уши гильзы стреляных патронов от АКМ калибра 7,62 мм, но это все равно должного эффекта не давало.Можно было и от ПМа, но где в лесу взять гильзы от Макарова?
Сначала взрывали по одному заряду. Потом стали взрывать все железобетонное в округе – брошенные плиты, бункеры, оставшиеся с войны, всю прочую ерунду, которую можно было раздробить. Так, что гравий в округе искать было не нужно – приезжай и грузи готовый гравий.
Потом добрались до бочки – притащили таковую и стали под ней закладывать максимально возможный заряд, чтобы бочка после взрыва взлетала как можно выше и падала вниз с воем авиационной бомбы. Но все приедается, и в итоге процесс уничтожения стал идти вяло, без изюминки.
Так вот, однажды партию этих самых ШИРАСов провёз Витя. Полный кузов своего любимого ЗИЛа…
Руководил этим процессом у нас прапорщик Сытин Владимир Тимофеевич, добрый и мягкий человек. Даром, что матершинник и крамольник.
Так вот Витя к нему пристал на правах «старика», дай, мол, и я что-нибудь грохну.
А прапор Витю знал, но как оказалось, недостаточно.
Он сначала покуражился над Витей, потом стал его отговаривать от такого желания, рассказывая ему, что может быть с руками, если вовремя не бросить подожженную банку, вплоть до похорон без почестей. Витя струхнул, но в присутствии сослуживцев не рискнул отказаться от затеи и настаивал на своем участии в столь опасном и боевом процессе.  Благо дело, потом он мог бы всю жизнь рассказывать своим односельчанам о такой боевой операции.
Нам то уже это все осточертело, и мы смотрели на переговоры как на повод потом достать Витю или как-то обмусолить его участие так, чтобы было смешно. Жизнь показала, что мы были совсем недалеки от истины!
Короче, Витя уговорил Тимофеевича. Тот проинструктировал Витю о требованиях техники безопасности и показал, что и как надо делать, поставил его, где надо и сунул банку Вите в руку.
Витя, как оказалось потом, перепугался не на шутку,  и его психика своеобразно отреагировала на опасности, которым он себя собрался подвергнуть.
Когда он взял банку в правую руку, Тимофеевич открутил верхнюю крышку и спросил, готов ли тот совершить очередной подвиг.
Витя промычал что-то типа «Ага» и застыл в ожидании самого действа….
Тимофеевич чиркнул по бикфордову шнуру и отодвинулся на пару шагов от Вити. Было видно, что шнур загорелся и зашипел, всё было в порядке, заряд можно было кидать.
А вот Витю заклинило! Он выкатил глаза, странно скосоротился, и из него стало доноситься что-то похожее на «Гы-гы-гы-гы-гы…». Рука судорожно сжимала банку, и было видно, что он её швырять никуда не собирался!
Мы взяли низкий старт и рванули в разные стороны. Прапорщик орал «Кидай…» с приложениями, но  Витя только гыгыкал. Слава Богу, кусок бикфордова шнура в банке давал возможность для маневра, но и это могло кончиться плохо.
Прапорщик рванул к Вите, но тот неожиданно размахнулся и со всей своей дури швырнул шипящую банку в голову прапорщику. Естественно, банка срикошетила и отлетела к окопу, рванув зарядом уже возле земли…
Когда осела пыль и копоть, мы увидели сидящего на земле прапорщика с разбитой банкой головой, и больше никого! Только качающиеся деревья и кусты позволили определить направление, куда рванул Витя, будучи точно уверен, что угробил командира.
Мы осмотрели рану и обнаружили, что банка углом пришлась как раз выше глаза и ниже линии роста волос, разрубила углом кожу, отчего кровь пошла довольно таки активно, и требовалась перевязка. Как настоящие воины мы оказали эту самую помощь, забинтовали Тимофеевичу полголовы, отряхнули его, поставили на ноги и стали решать, что делать.
Прапор чувствовал себя нормально, только матерился пуще прежнего и все порывался побежать в лес и догнать Витю для экзекуции. Мы отговаривали его, говоря, что этот придурок сам сейчас придёт, куда ему в Германии деваться.
Ясно было то, что в случае обнародования результатов эксперимента с Витей, прапорщик получит втык по самое нехочу, так как допустил к метанию  боезаряда абсолютно неподготовленного человека. Плюс Витин побег в лес, плюс любовь военных чиновников найти виновного – так на голову прапорщика могло вывалиться такое, чего он и сам ещё не подозревал!
 Да и Витя, судя по всему, совсем не собирался выходить из чащи, так как понимал, что получит от прапорщика хороший дореволюционный персик, все спишется потом на отдачу при взрыве.
Мы поорали минут 10 в разные стороны «Витя, выходи по-хорошему!», но лес даже эхом не отзывался. Да и какое могло быть эхо после такого грохота?
Машина была полная зарядами, хорошо, что мы её не разгрузили, так что решение созрело у прапорщика такое – ехать в часть и выяснить, не возвращался ли Тюхно в часть. Сидеть в лесу и ждать незнамо чего ему не хотелось, а нам по солдатской философии было все до фонаря – что копать, что не копать: служба идёт!
Мы загрузились в кузов, прапорщик сел за руль и мы поехали в часть. По пути все внимательно осматривали прилегающие кусты, намереваясь всё же обнаружить злоумышленника, но всё было бесполезно. Витя как в воду канул.
На воротах в части дежурил Толик Жуков, мой приятель из г. Людиново. Когда мы подъехали, он стоял посередине ворот, уперев руки в бока, с интересом осматривая прибывший кортеж.
- Это куда же вы Тюхно дели? – спросил он прапорщика, улыбаясь.
- Ты хорош, Жуков, где этот идиот, не пробегал здесь? – забубнил прапор.
- Не пробегал! Он пролетел с выпученными глазами, я не успел спросить, что случилось. А что произошло? Чего он такой перепуганный промчался?
- Да он вот товарищу прапорщику за что-то отомстил – прямо по голове зарядил банкой с горящим ШИРАСом, вот ребром банки разрубил лоб, - сообщил я Жукову. Была бы голова мягкая – убил бы! Слава Богу, рикошет спас.
- Да ладно, так не бывает! Он же убить мог.
- Наверное, есть за что, это Тимофеевича надо колоть, где Витя ему дорогу перешел, или он Вите. Может, к одной зазнобе бегают? – не унимался я.
- Да иди ты, Ибрагим, знаешь куда? Кто с Витей будет соревноваться? Этот придурок и сам не знает, чего творит. Это ж надо, мне по голове банкой с зажженным фитилем засветил!? Ведь прав Жуков, и убить мог.
- Так давай, напишем рапорт и Витю за покушение на убийство при исполнении задания посадим, до дембеля, чтобы он ещё чего не напаскудил.
- С него станется! Нет, его сейчас отловить надо и сказать, что я живой, он ведь по своей глупости черт те что может сотворить.
Ибрагимом звали меня, так как я всё время брил голову и ещё стриг всех в роте - с детства с братом тренировались и мужчину я мог подстричь на любой вкус. А с учётом прошедшего на экране фильма "Угрюм-река" погоняло мне было гарантировано!
Это я сейчас описываю события на русском языке. А в те времена цензурными прапорщиком были озвучены только междометия и знаки препинания. А далее всё с точками и тире.
Короче, Витю мы нашли через час, спрятавшимся в гаражах, трясущимся от страха, икающим и мокрым от слёз. Увидев прапорщика, он попытался сначала вырваться из наших рук, а потом кинулся обнимать того, как родного. Прапорщик орал на Витю так, как, наверное, он не кричал ни до, ни после этого случая. Ему ещё предстояло объясняться с командиром по поводу разбитой головы и прекращения работ по уничтожению зарядов, так что голова у него болела и в прямом и в переносном смысле.
А вот мы до самого дембеля смелись над Витей, не зло и не противно, просто солдаты всегда развлекаются так, как на гражданке пацаны не развлекаются. Там свои законы и правила. И я до сего дня не могу ни понять, ни сказать, хорошо это или плохо. Наверное, в этих мелочах и отношениях выковывается умение правильно понимать людей, их слабости, психологию, умение видеть мир не через розовые очки, а напрямую, со всеми его цветами и оттенками.