— Совсем? Совсем не снятся?
— Да я не помню. Снится что-то странное. Или вдруг, знаешь, такое вселенское молчание во сне: вижу, а ни пересказать, ни объяснить ничего не могу. Не материальное. Чувственное.
— Цветное?
— Что?
— Ну это, которое чувственное-то.
— Да нет, не цвет, а свет. Или пустота.
— Страшно?
— Не помню. Нет, помню. Или даже не так: откликаюсь.
Они сидели на скамейке. У реки. На их скамейке возле их речки. Узкая тропочка–змейка вела по пригорку к дому. Их дому. Скамейку эту — ну точно половица из старой бабушкиной избы (он удивился тогда: ты подумай! половица из половины бревна!) — сам смастерил, когда вернулся. В последний раз вернулся. Домой. Приметил, что она любила сидеть у воды, и смастерил. Удобно получилось. У него всё так получается: и делает, и молчит, и реагирует вовремя.
Она долго к этому привыкала. Учила себя не спешить с подсказками и просьбами. Ещё труднее было понять, что он волен принимать решения. За двоих. Она прислушивалась к нему. И к его дыханию тоже прислушивалась.
Он это знал.
Это была их территория абсолютной чистоты. Не договариваясь поняли, что здесь врать нельзя. Здесь не было места чужим. Никому и никогда. И пустых разговоров-обещаний тоже не было. Однажды им стало ясно, что нарушив этот закон, они сами станут чужими друг другу. Знакомыми, но уже чужими.
— А тебе?
— Снятся. Будто куски из прошлых жизней. Даже уходить из снов не хочется.
— А я там есть?
— Нет, — она задумалась. — Странно. А где ж ты?
Река пошла лёгкой рябью, поёжившись от ветерка. Закатное солнце замерло. Тишина разлилась предчувствием пустоты. Она вздрогнула:
— Ты где?
— Здесь, — он улыбнулся. — Теперь уже здесь. А там — чужие. И сны тоже чужие.
Ps ну и песенка: https://m.youtube.com/watch?v=GbRwGtJROhQ