Матильда после расставания с Ники.
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/09/20/446)
Итак, после того, как Николай Второй решил жениться на Александре Федоровне (которую он в своем дневнике обычно называл «Аликс»), он расстался с Матильдой Кшесинской, передав ее буквально «с рук на руки» великому князю Сергею Михайловичу.
«Много спустя я узнала, что Ники просил Сергея следить за мной, оберегать меня и всегда обращаться к нему, когда мне будет нужна его помощь и поддержка», - говорила об этом сама Матильда в своих мемуарах.
Что же за человек был следующим любовником «несравненной Матильды»?!
Великий князь Сергей Михайлович был пятым из шести сыновей великого князя Михаила Николаевича и Ольги Фёдоровны, он являлся внуком Николая I и получил чины и должности генерал-адъютанта (1908), генерала от артиллерии (1914), полевого генерал-инспектора артиллерии при Верховном Главнокомандующем Николае Втором (1916—1917).
Накануне Первой мировой войны в.к. Сергей Михайлович был произведён в чин Генерала от Артиллерии, а начиная с 1916 года, в качестве Инспектора Генерального Штаба по артиллерии постоянно находился при Ставке Верховного Главнокомандующего, и был единственным Великим Князем, который мог ежедневно общаться с Государем.
Вот что написал об этом начальник дворцовой канцелярии Николая Второго А.А. Мосолов:
«Сергей Михайлович, был артиллерийским офицером и возглавлял Управление снабжения артиллерии. Результатом этого стала значительная нехватка орудий и снарядов во время войны. Он провел всю войну на фронте и почти не подвергся вредному влиянию идей своего брата Николая.
В критические моменты 1917 года он ничем не мог помочь царю, ибо, насколько мне известно, его величество не стал бы обращаться к нему за советом».
(Мосолов А.А. При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900-1916. М., 2006).
Так что никакой пользы Николаю Второму эта «близость к его телу» в.к. Сергея Михайловича в критический момент не принесла.
В годы Первой мировой войны в.к. Сергей Михайлович был «самым главным» по артиллерийским вопросам в русской императорской армии и именно ему она была «обязана» тем, что начала эту войну, имея крайне слабую и малочисленную тяжелую артиллерию.
Давайте посмотрим на некоторые результаты его трудов:
Русская армия вступила в ПМВ, имея на каждую пехотную дивизию лишь 6 легких 3-дюймовых батареи.
Кроме них, в каждом армейском корпусе имелось еще 2 батареи 4,8-дм. мортир. Армейский корпус состоял тогда из 2 полевых пехотных дивизий, следовательно, на каждую русскую пехотную дивизию приходилось лишь 7 легких батарей.
У Германии на каждую полевую пехотную дивизию приходилось:
9 батарей 3-дм. легких пушек,
3 батареи 4-дм. легких гаубиц,
2 батареи 6-дм. гаубиц, находившихся в корп. артиллерии.
Итого 14 батарей (в том числе две тяжелые).
Армейская полевая тяжелая артиллерия царской армии к началу ПМВ имела всего лишь 60 батарей. Армейская тяжелая артиллерия рейхсвера к началу ПМВ насчитывала 381 батарею.
Именно это трагическое отставание в тяжелой артиллерии от германской армии, и было одной из причин тяжелых поражений царской армии на германском фронте.
«До какой степени поздно стала понятна роль настоящей тяжелой артиллерии нашему командованию на фронте и руководящим сферам в тылу, — пишет генерал Маниковский, — свидетельствует следующий факт...
Даже особая распорядительная Комиссия по артиллерийской части под председательством генерал-инспектора артиллерии, существовавшая до половины 1915 года, ни одним словом не обмолвилась о тяжелых орудиях осадного типа.
И лишь когда не осталось никаких сомнений в том, что война приобретает чисто позиционный характер, с фортификационными сооружениями такой прочности, что без основательной артиллерийской подготовки нельзя двинуться ни шагу, — только тогда и нам стало ясно, как необходима в современной войне именно та «тяжелая» артиллерия, о применении которой в полевых операциях говорилось до войны лишь в тоне снисходительной уступки фанатикам артиллерийских увлечений, неисправимым «огнепоклонникам», как окрестил еще покойный Драгомиров сторонников того взгляда, что ввиду современного развития техники в предстоящих войнах преобладающая роль принадлежит именно могущественной артиллерии.
И вот только год спустя после начала войны мы беремся за этот вопрос» (Маниковский. Боевое снабжение Русской армии. Ч. 2. С. 62, 63.)
Даже к началу 1917 года, после довольно интенсивных поставок союзниками тяжелой артиллерии для нашей армии, по сравнению с германской и австро-венгерской армиями, по числу тяжелых орудий и мощи артиллерии русская была в два раза их слабее.
Особенно заметным было превосходство противника на Северном и Западном фронтах, где русским войскам противостояли исключительно германские части.
Подчеркнем, что даже румынская армия (!!!) в годы ПМВ была лучше обеспечена гаубичными орудиями, чем царское войско.
И «заслуга» в.к. Сергея Александровича в таком безобразном положении дел с русской артиллерией – безусловна.
Граф А. А. Игнатьев, бывший военным агентом во Франции в годы Первой мировой войны, в своих мемуарах «Пятьдесят лет в строю» прямо писал о некомпетентности великого князя Сергея Михайловича в вопросах артиллерии и его «склонность» к определённым поставщикам.
А вот что вспоминал о некомпетентности в.к. Сергея Михайловича наш знаменитый кораблестроитель академик А.Н. Крылов:
«В августе 1912 г. присылают за мною автомобиль Металлического завода с просьбою директора В. О. Сонгина немедленно приехать на завод по делу неотложной важности. Приезжаю. Оказывается, завод получил предложение от Артиллерийского ведомства спешно внести существенные изменения в изготовляемые заводом 60 установок для пушек 6-дюймового калибра. Контрактная цена этих установок была по 60 000 руб., т. е. весь заказ был на 3 600 000 руб.
Заводу предлагалось на следующий день к 12 часам дня командировать своих представителей в Главное артиллерийское управление на заседание Артиллерийского комитета, причем прилагались материалы, подлежащие обсуждению на предстоящем заседании.
Начальником Главного артиллерийского управления был великий князь Сергей Михайлович, только что вернувшийся из Англии; там ему в числе разных артиллерийских новостей показали такое прицельное приспособление для береговых орудий, где простой наводкой прицельной трубы на ватерлинию цели орудию автоматически придается и надлежащий угол возвышения.
Англия применяла такие приспособления для Адена, Гонконга и прочих колониальных местностей, где орудия ставились на высоте свыше 1500 м. При таких условиях эта система была применима и могла давать довольно точные результаты, а у нас эти орудия предназначались для низменных побережий Финского залива с высотою не более 15 м — погрешность была бы примерно в 100 раз больше, и система абсолютно не могла быть применена.
Вернувшись с завода, я написал записку, в которой расчетами и формулами в 12 пунктах показал непригодность предложения.
На следующий день поехали с директором Федоровым в Главное артиллерийское управление. Ввели нас в зал Артиллерийского ученого комитета. Стали постепенно сходиться артиллерийские генералы, пришел и Н. А. Забудский. Началось заседание, прочел я свою записку, и, вместо ее обсуждения по существу, начали артиллеристы-генералы судить и рядить о том, как бы все это скрыть от Сергея; нельзя же ему доложить, что он внес нелепое предложение.
Решили отложить рассмотрение до следующего заседания через неделю под предлогом, что не было генерала А. А. Маниковского, начальника артиллерии Кронштадтского района, для которого главным образом и предназначались эти пушки.
Через неделю опять приехали, приехал и А. А. Маниковский, которого я знал уже лет десять:
— Ваше дело совершенно ясное, это только не по разуму ученый Забудский мог разную ерунду городить.
На этот раз нас с Федоровым в зал заседания не пустили, а предложили подождать в приемной.
Примерно через час выходит капитан, ученый секретарь комитета:
— Решено снабдить установки прицелами вашего завода, можете продолжать изготовление, но журнала с этим постановлением вам прислать не можем: надо дождаться, пока Сергей уедет в отпуск, нельзя же этот журнал поднести ему на подпись.
Вы себе вообразить не можете, какой скандал был.
Генерал N. стал возражать Маниковскому и говорит:
— Я не усматриваю, почему обыкновенная прицельная труба не будет давать требуемой точности.
Маниковский и ляпни:
— Ваше высокопревосходительство, если вы эту трубу всунете окуляром себе в ж..., тогда, может быть, усмотрите.
Такая поднялась ругань, что пришлось закрыть заседание.
— Но как же быть заводу, ведь дело миллионное и срочное, нельзя же работать, не имея журнального постановления.
— Попробуйте устроить так, чтобы Сергей поскорее поехал за границу, где сейчас сезон, — в Трувиль или в Ниццу, — посоветовал ученый секретарь.
Едем с Федоровым обратно на завод.
— Вы поняли, что посоветовал капитан? — спрашивает меня Федоров.
— Понял, поднесите пачечку штук в сто «катенек» (сторублевок) Матильде (балерина М. Кшесинская, метресса Сергея), пусть она увлечет Сергея с собою купаться в Трувиль, тогда и журнал получите.
Отсюда ясен вред, который бессознательно приносили великие князья, стоящие во главе управлений. Знаниями они не обладали, но все должностные лица боялись «огорчить» великого князя оспариванием его мнения: к празднику припомнит строптивость, да из наградного списка и вычеркнет».
(Упомянутый А.Н. Крыловым «Трувиль», куда Матильда должна была «увлечь» в.к. Сергея Михайловича, - это модный и дорогой курорт на норманнском побережье Франции).
На мой взгляд, академик А.Н. Крылов тут дал исчерпывающую оценку тому вреду, который принесли эти, ни за что, и ни перед кем не отвечавшие, великие князья, русской армии в годы Первой мировой войны…
Ну, пора вернуться к истории любовных связей покинутой Ники Матильды.
До самой свадьбы продолжалась переписка Николая с Кшесинской.
Она попросила у Ники разрешения по-прежнему общаться с ним на «ты», а также обращаться к нему за помощью в сложных ситуациях.
В последнем письме к балерине Николай ответил: «Что бы со мною в жизни ни случилось, встреча с тобою останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости».
Николай Второй и после свадьбы всегда покровительствовал Кшесинской.
Он купил и подарил ей дом на Английском проспекте, который она когда-то специально арендовала для встреч с Наследником.
Кстати, несколько слов об этом особняке.
Не надо путать его со знаменитым дворцом Кшесинской на Каменноостровском проспекте, который она отстроила для себя в 1907 году.
Дом, расположенный по адресу Английский проспект, 18, когда-то был роскошным особняком. 29 января 1876 года этот дом, с участком земли, приобрела в частную собственность актриса Императорских Санкт-Петербургских театров Анна Васильевна Кузнецова.
Особняк предназначался для совместной жизни Анны Васильевны и великого князя Константина Николаевича, которых в это время уже длительное время открыто сожительствовали. (Эта, воистину эпическая, «лав-стори», заслуживает отдельного рассказа).
Проект перестройки двухэтажного особняка был заказан известному петербургскому архитектору Ивану Ивановичу Шапошникову. Перестройкой здания руководил Алексей Николаевич Чикалев - военный инженер и главный инспектор по строительной части Морского технического комитета.
Осенью 1876 года особняк был готов. Его полностью обустроили в «милое гнездышко», со вкусом обставили красивой мебелью, которую приобрели на сумму в 9 тысяч рублей, украсили фарфором, мраморными скульптурами и картинами. На втором этаже в кабинете великого князя расположили большую библиотеку, а для Анны Васильевны обустроили изысканный будуар.
В жилых помещениях окна были с зеркальными стеклами, полы мозаичные и паркетные. Особняк отапливался девятью голландскими печами и четырьмя каминами, очаги на кухне отделаны изразцами. В доме были все удобства: три ватерклозета (один обыкновенный и два улучшенного устройства), две ванные комнаты.
Электричества, правда не было, освещение – керосиновые лампы.
В этом доме в.к. Константин Николаевич и балерина А. Кузнецова совместно «нажили» трех детей, которых счастливый папаша, почему-то именовал «подкинутыми», а потом и вовсе решил их передать «на попечение» своему поверенному в делах.
22 декабря 1880 года великий князь Константин Николаевич пишет письмо своему близкому другу и поверенному во всех его делах, а также управляющему Павловском Константину Петровичу Голенко:
«Любезнейший Константин Петрович! Тебе известно, что я имею на своем попечении трех малолетних детей, подкинутых ко мне и принятых мною. Марина подкинута 8-го декабря 1875. <...> Ты был ее восприемником. Анна подкинута 16 марта 1878 года. <...> Восприемником ея был Ф.В. Сарычев. Наконец, Измаил подкинут 1-го августа 1879-го года. <...> Он тоже твой крестник.
Ныне, - ввиду известных тебе обстоятельств, прошу тебя, этих трех моих воспитанников принять на твое попечение, считать их твоими воспитанниками и заботиться об устройстве их дальнейшей судьбы, принимая те меры, которые признаешь для них полезными. Я впредь уверен, что ты приложишь к этому всю твою любовь и старание».
И на даче в Павловске и на курортах, в.к. Константин Николаевич появлялся с Анной Васильевной, называя её своей женой.
По воспоминаниям современников, великий князь: «гулял в Крыму и, встречая знакомых, старался знакомить их со своей танцовщицей Кузнецовой и при встрече говаривал: „В Петербурге у меня казенная жена, а здесь собственная!“».
1 марта 1881 года был убит император Александр II, закрывавший глаза на эти «шалости» и распутную жизнь своего брата.
Новый император Александр III своего блудливого дядюшку недолюбливал, а его сожительницу и вовсе видеть не желал.
В результате великий князь Константин Николаевич оказался не у дел, но это не помешало ему и Кузнецовой родить в 1883 году еще одного сына.
В 1886 году, в течение одного месяца, у них от скарлатины умирают сразу два сына, что, разумеется, стало для них огромным потрясением.
Было решено дом, в котором случилось это несчастие, продать.
Константин Николаевич писал:
«Первое мое желание было возвратить по возможности то, что на него было израсходовано. Он был куплен в 1876-м году одноэтажным за 64 тысячи рублей, в том числе долга по закладной в Петербургском кредитном обществе в 22 тысячи рублей, которые в течение нескольких лет выплачены до конца.
В 1876 году мы на доме выстроили второй этаж за 10 тысяч рублей. Сверх того за мебель было нами заплачено около 9 тысяч рублей. Поэтому я продажную цену определил общею суммою 80 тысяч рублей, так как мы желали продать дом с большею частью мебели».
По тем временам 80 тысяч рублей были огромными деньгами и желающих купить дом, за такую сумму, просто не нашлось.
Великий князь Константин Николаевич продавцом оказался прижимистым и ожесточенно торговался с покупателями:
«Непосредственный сосед наш Борман, хозяин известной конфетной фабрики, боится, чтоб кто-нибудь не купил бы наш дом, не надстроил бы лишние этажи и там не отнял бы свет от его собственного дома. Потому он желал бы купить наш дом, но находит что 80 тысяч рублей слишком для него дорого, в особенности потому, что он в мебели не нуждается и приобретать ее не намерен.
Предлагает он 45 тысяч рублей и купчую не на свой, а на наш счет!!! Это просто звучит насмешкой!
Как за дом, купленный одноэтажным за 64 тысячи рублей и на который выстроился второй этаж за 10 тысяч рублей, предлагать теперь за 45! Да это ни на что не похоже…
Рериху же можно сказать, что дешевле 70 тысяч мы не согласны уступать дома и в противном случае готовы ждать сколько времени угодно. Очень я бы был бы рад, если бы кто-либо другой купил дом и надстроил лишний этаж, действительно этим затемнил бы Бормана. Это было бы ему очень здорово!»
Анна Васильевна Кузнецова оказалась намного разумнее и, в конце-концов, весной 1887 года она согласилась продать особняк на Английском проспекте примерно за 50 тысяч рублей новой хозяйке Марии Уклеевских.
(Антонова Н. В. "Из истории дома 18 по Английскому проспекту")
А уже у нее, в 1892 году, этот особняк, для любовных встреч с Ники, и арендовала Матильда Кшесинская.
Несмотря на слезное расставание с Ники, Матильда довольно оперативно утешилась в объятьях в.к. Сергея Михайловича, но периодически обращалась к своему бывшему возлюбленному за различной помощью.
(В основном по мелочам, чтобы лишний раз показать своим «товаркам» по балетному ремеслу и руководству Императорских театров, «кто в доме хозяин»).
О некоторых таких случаях она сама подробно рассказывает.
Вот один из примеров:
«Ставили новый балет, «Жемчужина», на музыку Дриго. Репетиции к этому балету уже начались, главная роль была дана Леньяни, а остальные роли распределены между другими артистками. Таким образом, оказалось, что я не должна была участвовать в парадном спектакле, хотя я уже имела звание балерины и несла ответственный репертуар.
Я сочла это оскорблением для себя перед всей труппой, которого я перенести, само собою разумеется, не могла. В полном отчаянии я бросилась к Великому Князю Владимиру Александровичу за помощью, так как я не видела никого вокруг себя, к кому могла бы обратиться, а он всегда сердечно ко мне относился.
Я чувствовала, что только он один сможет заступиться за меня и поймет, как я незаслуженно и глубоко была оскорблена этим исключением из парадного спектакля.
Как и что, собственно, сделал Великий Князь, я не знаю, но результат получился быстрый.
Дирекция Императорских театров получила приказ свыше, чтобы я участвовала в парадном спектакле на коронации в Москве.
Моя честь была восстановлена, и я была счастлива, так как я знала, что это Ники лично для меня сделал, без его ведома и согласия Дирекция своего прежнего решения не переменила бы.
Я увидела, что после своей женитьбы и двух лет разлуки Ники исполнил мое желание и защитил меня, отдав соответствующее распоряжение. Я убедилась, что наша встреча с ним не была для него мимолетным увлечением, и он в своем благородном сердце сохранил уголок для меня на всю свою жизнь. Это он мне доказывал самым трогательным и сердечным образом.
Ко времени получения приказа от Двора балет «Жемчужина» был полностью срепетирован и все роли были распределены. Для того чтобы включить меня в этот балет, Дриго пришлось написать добавочную музыку, а М. И. Петипа поставить для меня специальное па-де-де, в котором я была названа «желтая жемчужина»: так как были уже белые, черные и розовые жемчужины».
Иначе говоря, для того чтобы получить роль, Матильда через в.к. Владимира Александровича (который ей явно благоволил и любил ненароком «заскочить» в ее артистическую уборную), «вышла» на Николая Второго, чтобы он дал М.И. Петипа соответствующее повеление, что тот и сделал.
Надо сказать, что Ники и сам, порой, любил напомнить о себе Матильде:
«Мне дали танцевать первые два акта из балета «Спящая красавица» на парадном спектакле по случаю приезда Императора Австрийского Франца-Иосифа 16 апреля 1897 года в Мариинском театре.
Летом того же года, когда я жила у себя на даче в Стрельне, Ники через Великого Князя Сергея Михайловича передал мне, что в такой-то день и час он проедет верхом с Императрицею мимо моей дачи, и просил, чтобы я непременно была к этому времени у себя в саду.
Я выбрала такое место в саду на скамейке, где меня Ники мог хорошо видеть с дороги, по которой он должен был проезжать.
Точно в назначенный день и час Ники проехал с Императрицей мимо моей дачи и, конечно, меня отлично видел. Они проезжали медленно мимо дома, я встала и сделала глубокий поклон и получила ласковый ответ.
Этот случай доказал, что Ники вовсе не скрывал своего прошлого отношения ко мне, но, напротив, открыто оказал мне милое внимание в деликатной форме. Я не переставала его любить, и то, что он меня не забывал, было для меня громадным утешением».
В другом случае, при исполнении очередного каприза Матильды Кшесинской, дело и вовсе дошло аж до отставки директора Императорских театров князя Волконского.
В тот раз Матильда самовольно изменила свой костюм и его украшения в балете «Камарго», что было неслыханным нарушением правил и традиций театра:
«На следующий день, когда я приехала на репетицию в театр, то увидела, что на доске, где вывешиваются распоряжения Директора, было вывешено:
«Директор Императорских театров налагает на балерину Кшесинскую штраф в размере (столько-то рублей) за самовольное изменение положенного ей в балете «Камарго» костюма».
Штраф был настолько незначительным и так не соответствовал моему жалованию и положению, что явно имел целью не наказать, а оскорбить меня.
Вполне понятно, что я не могла стерпеть такого оскорбления и мне ничего не оставалось больше сделать, как снова обратиться к Государю, прося, чтобы таким же образом, то есть распоряжением Директора, штраф был бы снят.
На следующий день, на том же месте, где накануне было распоряжение Директора о наложении на меня штрафа, было вывешено новое распоряжение, которое гласило:
«Директор Императорских театров приказывает отменить наложенный им штраф на балерину Кшесинскую за самовольное изменение положенного ей в балете «Камарго» костюма». После этого князь С. М. Волконский не счел для себя возможным оставаться на своем посту и подал в отставку.
Независимое положение князя Волконского и его престиж не пострадали от этого. Он ушел в июле 1901 года, и его заменил В. А. Теляковский…»
Как видим, и тут Матильда запросто указала князю Волконскому его «место в строю» и заставила его (через Ники) публично опозориться отменив свое вполне законное распоряжение о штрафе за самовольство.
«…когда задевали мое самолюбие, то, вполне естественно, я защищалась всеми теми средствами, которыми располагала», подчеркивала Кшесинская.
А насчет «престижа» и «независимого положения» князя Волконского, о которых пишет Кшесинская, то они – вряд ли сохранились.
Впоследствии Матильда еще несколько раз демонстративно укажет своему Директору на его «место в строю»…
И таких примеров использования своих «связей» в ее мемуарах изрядное количество.
Ну, а что же происходило с любовью Матильды и в.к. Сергея Михайловича?!
Википедия нам сообщает:
«Великий князь в 1894 году подарил двадцатидвухлетней красавице на день рождения дачу в Стрельне, неподалеку от своего родового имения Михайловское. На этой даче Сергей Михайлович провел со своей Малечкой пять лет, живя по-семейному.
Но жизнь с отъявленной кокеткой была непростой. Одновременно у нее был роман с великим князем Владимиром Александровичем. Роли она распределила таким образом, что Сергей Михайлович оплачивал все ее счета и отстаивал ее интересы перед начальством театра. Если Матильда Феликсовна желала выступать в бриллиантах и сапфирах, хотя по роли такие украшения к костюму не подходили, то все равно делалось так, как того хотела несравненная балерина.
Владимир Александрович был ей нужен, чтобы обеспечить прочное положение в обществе.
В 1902 году она родила сына, которого в крещении назвали Владимиром, отчество он получил Сергеевич, а фамилия Красинский и титул потомственного дворянина ему были дарованы самим императором. Сергей Михайлович хотел усыновить мальчика, хотя ребенок был на него совсем не похож. Однако Матильда Феликсовна раздумывала. У нее были другие планы. А пока Сергей Михайлович с радостью занимался воспитанием мальчугана и не жаловался на судьбу, хотя Матильда Феликсовна уже практически отлучила его от себя, увлекшись молодым князем Андреем.
А Сергею Михайловичу тем временем запрещала смотреть на других женщин, но позволяла делать себе подарки. У великого князя изменился характер, он стал замкнутым и не посещал светские мероприятия».
Как видим, «многостаночницей» Матильда была отменной и успешно «доила» всех своих любовников, которых (и помимо этих великих князей) у неё хватало.
О некоторых она даже упоминает в своих мемуарах:
«В этот сезон, когда я часто танцевала «Дочь фараона», мне очень нравился гусар Николай Николаевич Скалон, очень милый и симпатичный малый, которого все просто звали Баба Скалон.
У него была связь с графиней X., о которой все в городе знали.
Я пустила в ход все свое кокетство, чтобы заставить Скалона увлечься мною, и этого достигла.
У гусар была, как у многих гвардейских полков, своя абонементная ложа на балет, и Скалон стал бывать на всех моих представлениях. Он приезжал в театр до начала представления, чтобы не пропустить момента моего выхода на сцену. Он часто стал бывать у меня на даче в Стрельне, и все его очень полюбили.
Когда я ездила летом на Сиверскую, к родителям в их имение Красницы, и мне приходилось тратить часа два на дорогу туда, Скалон провожал меня до Сиверской, а потом снова приезжал на станцию за мною, чтобы проводить обратно в город. Он был веселый, милый, и все его любили. Никто не предвидел, что ему суждено было погибнуть от таившейся в нем уже тогда болезни. Он умер сравнительно молодым от прогрессивного паралича и последнее время лежал в клинике, где и скончался.
Я была на его похоронах и положила маленький букетик фиалок на его гроб».
Замечательная «служба» была у этого «Баба Скалона», не правда ли?!
Будучи гусаром, во время непродолжительных летних сборов царской армии, он имел абонементную ложу и бывал «на всех выступлениях» Матильды, «часто бывал» на ее даче, по 2 часа ездил из своего полевого лагеря в Сиверскую (и обратно, стало быть) и т.д.
При этом еще успевал «иметь связь» одновременно и с «графиней Х» и с самой Матильдой!
Когда только он служил-то?!
Командовал своими гусарами, учил их наступать и обороняться, атаковать окопы неприятеля и т.д.?!
Вот из-за такой «боевой подготовки» в будуарах легкодоступных кокоток, наша кавалерия и оказалась прекрасно подготовленной ко всяческим смотрам и парадам и совершенно неготовой к реалиям Первой мировой войны с ее пулеметами, окопами, артиллерией и колючей проволокой…
Активно приударял за Матильдой и другой дядя Николая Второго, в.к. Владимир Александрович:
«В этом сезоне (1900-1901г.г.) Великий Князь Владимир Александрович стал оказывать мне особое внимание. Он всегда хорошо ко мне относился, но в этом сезоне как-то особенно. После первого представления «Конька-Горбунка» он пригласил меня с сестрой, мою подругу Маню Рутковскую, которая ему очень нравилась и забавляла его своим разговором с сильным польским акцентом, Великого Князя Сергея Михайловича и барона Зедделера ужинать в одном из ресторанов, который он любил.
Это ужин был очень веселый, все себя чувствовали непринужденно, так милый хозяин умел всех расположить к себе.
Потом эти ужины стали довольно часто повторяться: иногда, если задумывал это Великий Князь в последнюю минуту, он присылал мне в уборную записку с приглашением, а иногда ужины устраивались заблаговременно, тогда я получала приглашение на дому.
Великий Князь стал бывать и у меня в доме.
На Пасху он прислал мне огромное яйцо из ландышей с привязанным к нему драгоценным яичком от Фаберже».
Вообще все эти великие князья просто заваливали Матильду драгоценностями. Вот, что она об этом вспоминала:
«В этом сезоне четыре Великих Князя: Михаил Николаевич, Владимир Александрович, Алексей и Павел Александровичи - оказали мне трогательное внимание и поднесли брошь в форме кольца, усыпанного бриллиантами, с четырьмя крупными сапфирами, а на футляре была прикреплена дощечка с их выгравированными на ней именами».
Не правда ли, трогательно? Кольцо и четыре крупных сапфира вокруг него (по числу великих князей - дарителей).
Не знаю, уж не по этому ли случаю, злые языки сочинили смешной, но малоприличный анекдот про «членов моего кружка»…
А вот другой пример «мастер-класса» от Матильды на тему того, как НАДО выбивать для себя царские подарки:
«…в воскресенье, 13 февраля 1900 года, состоялся мой бенефисный спектакль по случаю десятилетнего юбилея моей службы на Императорской сцене.
Артисты обыкновенно в день своих бенефисов получали из Кабинета Его Величества так называемый Царский подарок, большею частью шаблонную золотую или серебряную вещь, иногда разукрашенную цветными камнями, смотря по разряду подарка, но непременно с Императорским орлом или короною. Мужчины обыкновенно получали золотые часы.
Особым изяществом эти подарки не отличались. Я очень опасалась, что получу такое украшение, которое неприятно будет носить, и просила через Великого Князя Сергея Михайловича сделать все возможное, лишь бы меня не наградили подобным подарком».
Действительно, что за пошлость, получить такой «Царский подарок», что его «неприятно будет носить»!
И Матильда, через своего нового любовника энергично «дает понять это» старому ухажеру.
Конечно, Николай снова «не подкачал»:
«И действительно, в день бенефиса Директор Императорских театров князь Волконский пришел ко мне в уборную и передал мне Царский подарок: прелестную брошь в виде бриллиантовой змеи, свернутой кольцом, и посередине большой сапфир-кабошон.
Потом Государь просил Великого Князя Сергея Михайловича мне передать, что эту брошь он выбирал вместе с Императрицей и что змея есть символ мудрости…».
Стало быть, Директор Императорских театров князь Волконский, которого Матильда совсем недавно изрядно публично «проучила» за попытку ее оштрафовать, ЛИЧНО принес ей в уборную прелестную брошь в виде бриллиантовой змеи, «символа мудрости»!
Разумеется, это не какая-то паршивая «шаблонная золотая или серебряная вещь», которую вручали обычным балеринам после бенефиса, который устраивали только в честь 20-тилетия их сценической деятельности.
Даже сама Матильда это подчеркивает:
«Обыкновенно артистам давали бенефис за двадцать лет службы или прощальный, когда артист покидал сцену. Я решила просить дать мне бенефис за десять лет службы, но это требовало особого разрешения, и обратилась я с этой просьбою не к Директору Императорских театров, а лично к Министру Императорского Двора барону Фредериксу, милому и симпатичному человеку, который всегда относился ласково и благоволил ко мне…
Бенефис я, конечно, получила, и опять это сделал для меня мой незабываемый Ники. Для своего бенефиса я выбрала воскресенье, 13 февраля 1900 года. Мне это число всегда приносило счастье».
Как видим и здесь Матильда вновь «утерла сопли» своему Директору, князю Волконскому, обратившись, через его голову, к Министру Императорского Двора, чтобы для неё опять сделали невиданное исключение в виде бенефиса в честь 10-летия ее службы в театре.
Представляю, как Волконский удивился, узнав об этом бенефисе Кшесинской…
И – ничего, стерпел князь Волконский и это.
«Через несколько дней после юбилейного спектакля я устроила у себя в доме обед…
На этот обед я пригласила Великих Князей Кирилла и Бориса Владимировичей, которые и ранее бывали у меня, и в первый раз Великого Князя Андрея Владимировича.
Против себя, в центре стола, я посадила Великого Князя Кирилла Владимировича как старшего, направо от себя Великого Князя Бориса Владимировича, а налево от себя Великого Князя Андрея Владимировича, а Великий Князь Сергей Михайлович сел в конце стола, за хозяина.
Остальные места были заняты нашими балетными артистками, с которыми я была наиболее дружна, и моими знакомыми».
Вот на этом-то обеде Матильда и познакомилась с Великим Князем Андреем Владимировичем.
В следующей главе об этом и поговорим.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/10/19/564