Часть первая, мистическая. О луне
Все - сон. Когда «это» закончится, мы просто проснемся.
(Прим. автора)
Луна вышла из-за облака и осветила заросший бурьяном пустырь, на котором блестели осколки битого стекла и темнели груды мусора. С одной стороны к пустырю подступал поселок, с другой - железнодорожная насыпь.
На окраине пустыря, в рощице чахлых деревьев виднелся огонек костра.
У огня сидели двое. Один – явный дегенерат; лицо другого было обезображено неграненым интеллектом. Друзья пили водку.
На обезображенном были очки и дырявый свитер, на дегенерате – засаленная вязаная шапочка; оба были небриты.
Когда в бутыли уже плескалось на донышке, дегенерат спросил: в чем счастье?
Обезображенный выдохнул: «не знаю!»
- Тогда почему на твоем лице безобразная печать интеллекта? – удивился друг – не для того ли ты умен, что…
- Ты глуп – важно перебил обезображенный. – Мое знание – знание скорби. А оптимизм – не от большого ума.
- Мммм… – протянул дегенерат, хотя ничего и не понял.
- Тогда – наливай.
Разлили оставшуюся водку и выпили, не закусывая.
В тишине потрескивал костер. Где-то завыла собака.
- Если бы все были как мы, - сказал Обезображенный, переводя дух, - во всем мире давно бы стала «Европа»: другой бы пустую бутылку о камень хватил, чтоб осколкам порадоваться, а мы в траву запустим, - пусть там томится, падла.
- Вот это умище…, – восхитился Дегенерат, глядя окитайченными от водки глазами.
- Что – «умище»?! - Трагически воскликнул Обезображенный, воздев руки и закатывая глаза. – Знание губительно. Оно низводит во тьму и рушит начала. Невежество – вот свет. Я хочу научиться девственному невежеству заводского слесаря. Стать незнающим и глупым, как заводской слесарь и успокоиться, - заключил он, принимая позу мыслителя; при этом локоть его соскользнул с колена и он чуть не упал.
- А у нас, когда я еще в цеху работал, слесарь повесился! - Радостно сообщил дегенерат. – Удавился в сортире, над толчком.
- Пролетарская сволочь – прошипел в досаде Обезображенный. – И, конечно, на ремне повесился? – спросил он опять, чтобы реабилитироваться. - Уж наверное, на шелковый шнурок его темноты не хватило бы. Я уже не говорю о белых перчатках.
- На проволоке! – радостно гаркнул дегенерат. – Он проволоку из мусорного ящика достал. Пришел утром в цех, порылся в ящике и говорит; я, говорит, на минутку. А сам пошел в туалет, и - привет. Когда снимали, шея вся продавлена была.
Обезображенный брезгливо передернул плечами.– С жиру они бесятся, ваши слесаря, вот что! Будто слесарь может из-за идеи...
…Липким холодом повеяло на Обезображенного:
- «...Идеи»? – сказал Дегенерат чужим, глухим голосом, уставив на собутыльника налившиеся темнотой глаза.
Обезображенный насторожился.
- По идее, многим там самое место, - просипел Дегенерат, словно ему трудно стало дышать. – Да только кто ж про себя-то признается?
- Кто тебе сказал..? – спросил Обезображенный, и под ложечкой у него засосало от нехорошего предчувствия.
- Это говорю тебе я: удавившийся в сортире слесарь, Федорыч-Покойничек, - переходя на хрип, выдавил тот.
- Федорыч… - Эхом откликнулся Обезображенный, бледнея и вскакивая со своего места.
Лицо Дегенерата приобрело пергаментную бледность; глаза ввалились, нос заострился и лег на вытянувшуюся, неестественно изогнувшуюся шею безобразный шрам.
- Ааааа…. – забулькал он, вываливая спекшийся язык, и двинулся на товарища.
- Глаза Обезображенного полезли из орбит. На секунду он оцепенел;
потом попятился, споткнулся о лежащий под ногами помоечный хлам и растянулся по земле. Опомнившись, пополз по-тараканьи, спиной вперед, загребая ногами мусор, прочь от наступающего покойника, не сводя с него остановившегося взгляда…
***
Молодой красавец, финансовый менеджер Еремин мучительно застонал, дернулся в своем кресле и - проснулся.
Солнечный луч падал на модного дизайна офисный стол. Экран компьютера погас; на темном фоне моталось, тычась по углам: “Jul-30th , 14:50”. За большим отворенным окном волновалась и дышала свежестью летняя зелень; снизу, с проспекта доносился городской гул и бодрые автомобильные гудки.
Глубоко, с облегчением вздохнув, Еремин нажал кнопку переговорного устройства и слабым голосом позвал: «Любушка… Люба! Кофейку мне…».
Через минуту юная секретарша Любочка, покачивая стройными бедрами, вошла в кабинет:
- Ваш кофе, Виктор Назарович ...
Опуская поднос на стол, девушка соблазнительно изогнулась, и томно приоткрыла спелые губки. – Устали? – Холеные наманикюренные пальчики скользнули по волосам менеджера. Еремин почувствовал аромат дорогих духов – тех самых, что он привез ей из прошлой командировки.
- Да, зая… Переработал… Представляешь, сейчас прямо за столом отключился, и такая чепуха приснилась… Будто я – бомж… Костер…
- Зая..? – холодно прошелестела Люба. - Я же просила: не называть меня «заей!!», – взвизгнула секретарша, так что посуда на подносе звякнула. Еремин вздрогнул и в изумлении вскинул на нее глаза.
- Ты чего, Люб?
Взгляд Любочки вместо обычного, с поволокой стал неподвижным и жестким.
- "Еще бы три дня и три ночи подождал", – простонала секретарша голосом, в котором был волчий вой и оскал полной луны, – "навек бы твоей была!!!".
Вцепившись в волосы начальника, она вдруг оказалась сидящей на нем, обхватив Еремина ногами, так что руки его оказались плотно прижатыми к туловищу; дышать при этом стало почти невозможно.
- Лю… Любочка! Пусти, слышишь? Что ты…? – лепетал менеджер, холодея. – Т-ты ж ребра мне сломаешь!
Онемев от ужаса, как в тумане видел Еремин растягивающуюся, вырастающую до невиданных размеров смрадную пасть, полную мелких, острых как бритвы зубов, тонкий раздвоенный язык и почему-то подумал: «катарсис».
Он рванулся было, стараясь не видеть надвигающегося хрящеватого нёба, но тщетно: хватка секретарши была мертвой.
Еще раз, на мгновение мелькнула перед менеджером зеленая ветвь на фоне безмятежно-синего неба, и - ничего не стало.
***
Придя в себя, Еремин обнаружил, что лежит в полной темноте на дне узкого сырого тоннеля с ребристыми стенками. – Пищевод Любки – удава, – сообразил он.
Было влажно и душно. Иногда в отдалении возникал нарастающий гул, а стенки пищевода начинали сокращаться, стискивая Еремина, как за минуту до этого сама секретарша сжимала его бедрами.
- Однако… – подумал менеджер.
Поднявшись на четвереньки, он стал наугад пробираться то ли вперед, то ли назад по тоннелю, поминутно влезая ладонями во что что-то густое и теплое.
Прошло не менее часа, прежде чем изрядно помятый и обессилевший, Еремин увидел впереди слабый свет.
Свет становился все ярче, и - вскоре менеджер вышел к костру, который располагался на окраине пустыря, усеянного битым стеклом. У костра сидели Обезображенный и Дегенерат.
***
- Здорово, мужики, - сказал Еремин, стараясь унять дрожь в коленях и выглядеть независимо.
- Здорово, коли не шутишь… - отозвался Обезображенный, с удивлением разглядывая ночного гостя.
Близорукий офисный затворник, Еремин прищурился, всматриваясь в лица сидящих и вдруг, завопив так, что с ближайшего дерева снялась и с писком понеслась прочь какая-то птаха, прянул назад: он узнал в Дегенерате давешнего покойного слесаря.
- Това… товарищ! – задыхаясь, пролепетал Еремин Обезображенному: отошли бы вы: он – слесарь!
- Ну, слесарь… бывший. И что? – не понял Дегенерат, которого давно уже уволили из цеха за пьянку.
Невинное это признание вызвало бурю чувств у впечатлительного неврастеника Еремина: «Бывший?!!» – истерически захохотал он и вдруг явственно увидел железную пирамидку увенчанную звездой. - О Боже!!
Еремин рванулся было, чтобы что есть силы, не разбирая дороги лететь, нестись, бежать прочь, подальше от проклятого места, но - что-то такое было в темноте обступившей костер, что уже через несколько шагов менеджер в нерешительности замер.
Окраины пустыря дышали холодом; Еремин чувствовал направленный на себя чей-то внимательный взгляд. Он долго боязливо озирался, прислушивался, потом обернулся к Обезображенному, и отклячив зад, заголосил:
– Бегите от него, миленький! он меня чуть не придушил сейчас! хорошо еще, я вовремя проснулся! только меня секретарша съела, потому-то я сюда и выполз! Тут… не обошлось без нечистой силы!
Обезображенный и Дегенерат выразительно переглянулись.
- Слышь, мужик, - сказал Обезображенный примирительно, на всякий случай, однако, сжав за спиной горлышко пустой бутылки. – Ты не волнуйся. Иди, сядь сюда, расскажи, что и как, - разберемся!
- Нет, уж, спасибо! – отвечал Еремин, продолжая испуганно пятиться: – я с этим вот (он ткнул пальцем в Дегенерата) рядом не сяду. И вас прошу, заклинаю вас, товарищ, всем что ни есть святого, - бегите от него, Бога ради! Не то он и вас - того!
- Чего – того? – не выдержал грубоватый Дегенерат. - Чего того-то, а? псих?! А ну - пшел отсюда!
Еремин всхлипнул.
По темневшей за пустырем насыпи, грохоча и рассекая ночь туманным конусом света, шел состав; от костра было видно, как рот Еремина беззвучно перекосился; нижняя челюсть дрожала.
А когда поезд прошел, от насыпи к пустырю вышла молодая девушка в блузочке и короткой юбке. Она шла, весело подпрыгивая, что-то напевая, но глаза незнакомки были пусты, а движения безжизненны, словно невидимый кукловод управлял ее членами.
Заметив Еремина девушка, словно налетев на невидимое препятствие, остановилась, и всем туловищем повернулась к нему.
- С севера на Блоксберг пришел циклон, - сообщила она. – А здесь - Геката.
Еремин не помнил, как оказался у костра.
- Это Любка! – закричал он, вцепившись в рукав Обезображенного. – Секретарша!
Ну, что-ж, и секретарша. – возразил Обезображенный, разглядывая в девушку: «и, кажется, очень даже ничего», - понизив голос шепнул он Дегенерату.
- Девушка, а пойдемте к нам? - позвал Дегенерат. – Да вы не бойтесь, девушка! Мы не кусаемся!
«Девушка» застенчиво улыбнулась и медленно открыла рот: огромная пасть, усаженная мелкими зубами-бритвами походила на запрокинутую к небу воронку. Подволакивая ноги, подергиваясь всем телом, она медленно двинулась к костру.
- Мать честна... – прошептал Дегенерат и неумело осенил себя крестным знамением.
- Я же говорил! говорил! – отчаянно засипел Еремин.
- А вот еще… - побледнев, ответил Обезображенный, - идет...
С другой стороны пустыря, вытянув перед собой руки, двигался человек. При луне был ясно виден свесившийся на бок язык, запавшие веки и торчащие щеткой, некогда пышные усы. На бледной, неестественно изогнувшейся шее темнел шрам.
- Еще… слесарь…? – пролепетал Еремин.
- Слесарь… - эхом отозвался Дегенерат, который признал в покойнике слесаря Федорыча, удавившегося в сортире.
Редкие звезды зеленовато мерцали. Тишина стояла мертвая.
Обезображенный первым пришел в себя. Он нагнулся и хватил бутылкой, которую не выпускал из рук о камни, из которых было сложено костровище. Поведя перед собой горлышком, ощетинившимся острыми краями, он процедил: «Ну, мужики, держись. Щас здесь весело будет».
Дегенерат выхватил из костра пылающую головню и взмахнул ею, описав в воздухе огненную дугу.
Еремин, ободренный решимостью своих спутников, поднял с земли булыжник, с придыхом метнул его в секретаршу, но - промахнулся. Нашарил в темноте еще камень, поувесистей, и снова изготовился кидать.
- Держитесь, други, – молвил менеджер, и последние слезы высохли на его глазах.
Так они и стояли: Дегенерат с головней, Обезображенный с «розочкой» и Еремин, расхристанный и с булыжником - спина к спине.
Луна застыла высоко, выше самых высоких деревьев, заливая сцену гипнотическим светом.