Подсматривать можно по-всякому. Можно в замочную скважину, можно из-за угла, можно из противоположного окна. Но что же все – таки за этим стоит: заурядное любопытство? Желание увидеть то, что скрыто от обычного взора, то, что происходит в тайне от других, то, что не должно быть доступно всем, то, что призвано остаться не обнаруженным... Однако что же мы приобретаем, получив доступ к этим фрагментам таинства?
Мне всегда было интересно видеть или даже скорее даже ощущать, как задан вопрос. Один малыш читает книжку и, увидев незнакомое слово, тут же зовет на помощь маму или папу, чтобы получить либо авторитетный ответ, либо авторитетную похвалу своей любознательности. А другой никого не зовет на помощь, и пытается при этом сам – интуитивно, через какие-либо ассоциации – понять смысл неизвестного, дойти самостоятельно до сути.
Для первого читателя любознательность сама по себе служит лишь поводырем, она удочка для ловли золотой рыбки. Чистая механика поиска, абсолютно лишенная чувственного флёра.
Совсем другая история с поиском вовнутрь себя, когда лабиринт желания познать превращается в мощное движение к глубинным ступеням, числа которым нет.
Неистовство и безмятежность – эти две парадигмы стали приобретать для меня некие определенные контуры после столкновения с той жизнью, которая мне была до сих пор не незнакома, с жизнью, которая была мне знакома, но не ведома.
Я никогда не умела рисовать. И не потому, что мне не удавалось найти сюжет, или я не разбиралась в красках. Скорее потому, что они не укладывались в моем воображении в какую-то определенную гамму, каждый цвет имел для меня не только основной тон, и также его оттенки, эдакие бемоли и диезы, даже эти бемоли и диезы раскладывались еще на множество оттенков, нюансов, смешанных сочетаний и смещений. Мне все время казалось, что если приоткрыть дверцу красного цвета, то за ней обнаружится нечто такое, что опрокинет напрочь все устоявшиеся представления.
При этом мое образное мышление мне постоянно преподносило сюжеты, которые так и просились на мольберт. Человек представлялся мне некой геометрической фигурой, каким-то многоярусным многоугольником, требующим соприкосновения с пространственными аналогами, нечто в виде взрослого варианта калейдоскопа, где комплексные комбинации перетекают из одного рисунка в другой, при этом всегда с помощью себе подобного рисунка. Именно таким мне всегда представлялось общение людей, их дополняемость, согласованность, восполняемость за счет сопричастности двух человек, стремящихся стать единым целым.
Можно рисовать кистью, пером, сухой иглой, карандашом. Он рисовал пальцем, сначала выдавливал из тюбика с краской жидкую яркую массу, а потом направлял ее в нужное русло пальцем, феерическое действо, направляемое мыслью, видением и душой. Это выплескивание самого себя на холст было его способом рассказать, высказаться, объясниться с окружающим миром.
Нет-нет, он не был немым от природы, он не потерял голос в результате некой страшной травмы или болезни. Он просто потерял ощущение необходимости словесного выражения своих мыслей.
Мы сидим с ним в комнате, друг против друга, на фоне лукаво подмигивающего огня в камине. Безумное своеобразие нашего общения заключается в диалоге, при этом звуки исходят лишь от меня, мой собеседник молчит, если под этим понимать создаваемую голосовыми связками вибрацию.
При этом меня не перестает покидать ощущение, что еще совсем чуть-чуть, совсем немного и я услышу его голос. Я пытаюсь себе представить его тембр, его мелодику, при этом содержание словесного рисунка совершенно не задевает моего любопытства. Я продолжаю разогревать окружающее нас пространство своим рассказом, в то время как он едва покачиваясь в кресле-качалке, полностью погружается в каждое произнесенное мною слово.
Устав вести свой моногамный диалог, я пробую, буквально наощупь, найти место для паузы, чтобы вызвать своего виз-а-ви на дуэль, мой вызов остается повисшим в воздухе. И тут я прерываю себя, задерживаю дыхание и превращаюсь в сплошное ожидание... Тишина... Мой собеседник берет самый большой тюбик с краской и выдавливает все его содержимое без остатка на холст и, когда он обернулся ко мне, то все его лицо отражало невыносимо яркий блеск огненно-желтого цвета, залившего стоявшее перед ним полотно. Мои глаза погрузились в эту густую желтую массу, все мое тело окутала энергия необыкновенного свечения, исходящего из желтого небытия, я потеряла власть над собой, но приобрела ощущения, чувства, озарение, энергетическое притяжение... Мне захотелось что-то воскликнуть, что-то произнести, и мне казалось, что я кричу, я даже закрыла руками уши...
Тут я поймала на себе взгляд моего собеседника – он был ликующим: «Вы и сейчас будете утверждать, что слово всемогуще?»