ПАУТИНКА ЖИЗНИ
Мне всегда было интересно видеть или даже скорее даже ощущать, как задан вопрос. Один малыш читает книжку и, увидев незнакомое слово, тут же зовет на помощь маму или папу, чтобы получить либо авторитетный ответ, либо авторитетную похвалу своей любознательности. А другой никого не зовет на помощь, и пытается при этом сам – интуитивно, через какие-либо ассоциации – понять смысл неизвестного, дойти самостоятельно до сути.
Для первого читателя любознательность сама по себе служит лишь поводырем, она удочка для ловли золотой рыбки. Чистая механика поиска, абсолютно лишенная чувственного флёра.
Совсем другая история с поиском вовнутрь себя, когда лабиринт желания познать превращается в мощное движение к глубинным ступеням, числа которым нет.
Неистовство и безмятежность – эти две парадигмы стали приобретать для меня некие определенные контуры после столкновения с той жизнью, которая мне была до сих пор не незнакома, с жизнью, которая была мне знакома, но неведома.
Я никогда не умела рисовать. И не потому, что мне не удавалось найти сюжет, или я не разбиралась в красках. При этом мое образное мышление мне постоянно преподносило сюжеты, которые так и просились на мольберт. Человек представлялся мне некой геометрической фигурой, каким-то многоярусным многоугольником, требующим соприкосновения с пространственными аналогами, нечто в виде взрослого варианта калейдоскопа, где комплексные комбинации перетекают из одного рисунка в другой, при этом всегда с помощью себе подобного рисунка. Именно таким мне всегда представлялось общение людей, их дополняемость, согласованность, восполняемость за счет сопричастности двух человек, стремящихся стать единым целым.
Я думаю, что никто и никогда не даст ответа на вопрос, что такое жизнь. Нет не смысл ее, об этом спорят испокон века и все равно никак не придут к единогласию, нет, САМА жизнь, что это?
Мы сидим пьем терпкий, терпеливо настоенный черно-оранжевый чай. Мои глаза следят за тем, как тает кусочек сахара в стакане и мои мысли непроизвольно скользят по вертикали от настоящего момента и до финиша. А он мне еще рассказывает при этом, что кусочек сахара на стакан должен быть именно один, и погружение его в темный горячий напиток должно быть бережно медленным, чтобы вобрать в себя весь теин. Мы разговариваем, ведя разговор на поверхности, боясь, оба боясь опуститься на ту глубину, которую достигает сладкая подлодка.
Он рассуждает вслух, разговаривая как бы сам с собой, следуют одно откровение за другим. Странно, любопытство родилось еще раньше меня, однако меня никогда не тянуло заглянуть в последнюю главу детектива. Я всегда обходил стороной цыганок, страждущих за мелкую мзду, да и даже если и совершенно безвозмездно, открыть мне секрет будущего. Картежником был заядлым, но никогда не хотел услышать резюме пасьянса. Всегда старался до самого конца разгадать кроссворд, но никогда не пытался заглянуть в ответ. Шпаргалок не писал никогда не потому, что был слишком примерным учеником и даже не из боязни быть застигнутым на месте преступления, просто считал это даром потраченным временем. Самым упоительным ощущением было ощущение тайны.
Стоп, разве это действительно так?
Я не могу оторвать глаз от его стакана с чаем, как будто там скрыта некая обнаженная откровенность, и которая постепенно откроется моему взору. Не знаю, чем это объяснить, но я постепенно утрачиваю боковое зрение, слух перестает быть стереофоническим, все посторонние шумы выключились, запахов нет, все ощущения сфокусировались только на моем собеседнике.
Он закуривает трубку, откинувшись в кресле-качалке на террасе и его волнистые седые волосы живут благодаря легкому ветру своей абсолютно автономной жизнью. Если бы я захотела нарисовать его портрет, то он бы состоял лишь из глаз и трубки.
Я коллекционирую морщины, да-да, морщины на лицах людей. Люди любят позировать перед мольбертом, им свойственно желание оставить после себя или еще лучше при жизни хоть маленькую, но пирамиду. И вот я накладываю на их лица глиняную маску, делаю отпечаток морщин и так рождаются мои картины, своеобразные отпечатки лиц. Хиромантия лица, это не путь заглядывания в будущее, это выводы из прошлого, это нити, сплетенные веретеном жизни. Лев Толстой считал что улыбка человека может раскрыть нам его положительные или отрицательные черты характера. Вряд ли смогу согласиться. А вот картины моего собеседника, созданные по отпечаткам морщин, некие лица-ракушки, они были для меня чрезвычайно красноречивы.
Одна из них заставила меня остановить дыхание, слух, время... Линии, открывшиеся моему взору, были похожи на складки раздвинутого занавеса, на волны океана, они внушали беспокойство, переходящее в желание совершить какой-то безумный поступок, они рождали ощущение взлета на вершину вулкана, они ввергали меня в воронку эмоций такого порядка, за пределами которого, если таковые вообще были возможны, который граничил с взлетом ядра, на котором можно было вонзиться в космос.
Мой собеседник наблюдал за моей реакцией, спокойно попыхивая трубкой, и вдруг я услышала его голос, откуда-то из каких-то неведомых сфер: «Ты узнала свою жизнь?»