Степан Яковлевич Поздняков, рождённый на Рязанщине в крестьянской семье, с 30-х годов прошлого века проживал в Сталиногорске, куда на строительство «Новой Москвы» в поисках лучшей доли перебрались родители. Земляк известен нам как фронтовик, участник возрождения города и его промышленного севера после фашистского нашествия. Долгие годы он работал в нашей газете.
Был в жизни Степана Яковлевича необычный эпизод. Сталиногорские родственники с фронта получили на него «похоронку». Но солдат Поздняков возвратился в родной город, к писательской работе и не одно десятилетие руководил новомосковским литературным объединением.
Свою «Юность в шинели» Степан Поздняков впервые предложил для печати «Моло-дому коммунару» в год 30-летия Великой Победы. Поэма явно автобиографична, и, видимо, по причине личной скромности рядового великой армии пролежала она много лет в разрозненных главах.
ОСТАВЛЯЯ право на короткие поэтические цитаты, перескажу события лета-зимы 1941 года в жизни нашего земляка, им самим описанные. Землепашец Аверьян Миронов сын из колхоза «Труд» с женой своею и сыном Серёжкой (наследником и мечтателем) легко узнаваемы в семейном портрете Поздняковых. И потому с большой долей достоверности говорить стану о Сергее Аверьянове как о самом авторе поэмы. Вот что получаю в переводе с «высокого штиля».
Учиться «на агронома» парню не позволила война. Со своими 17-летними одногодками-друзьями выстоял он очередь на приём в комиссариат. Военком от Серёжки отмахнуться не сумел уже потому, что восемнадцатый годок он дохаживал, да и парнем по времени был вполне грамотным. Определил Аверьянова-младшего в снайперскую школу, одну из тех, что организованы были во многих краях страны.
Персональное оружие, тактику ведения огня, премудрости скрытого передвижения осваивал курсант в «учебке» до самой осени. Настало время – построил выпускников начальник училища, генерал седоголовый.
«Он оглядел, как на параде, роту:
Все молоды – стоят боец к бойцу.
Взлетел свисток, и товарняк пехоту
Повёз из Павлодара к Маклецу».
ТО БЫЛА начальная глава военной биографии нашего земляка под фамилией Миронова. Глазами Сергея, полкового снайпера, смотрит он уже в следующей главе на речку и деревню, у которой на задворках, ближе к воде притулилась банька. Фашисты в круче над берегом обустроили дзот, который хорошо виден Сергею через прицельную оптику. Вот к баньке, к ее курящейся трубе, идёт долговязый немец с веником и тазом. Зевая и почёсываясь, тянутся за ним ещё другие в шинелях на голое тело. «В своей Неметчине к чистоте привыкли. Это хорошо, - думает себе затаившийся снайпер, - подожду, чтобы чистыми к богу явились». Вымылись вражины. Возвращаться стали.
«- Позвольте вас поздравить с лёгким паром, -сказал фашисту, подмигнув, Сергей.
Он сдвинул брови, притаил дыханье,
Как можно мягче потянул крючок –
В полёте пуля со стараньем
Взметнулась фрицу первому в висок».
Другие вздрогнули. И скопом голыми понеслись в гору, туда, где спасительное бетонное укрытие. Но вверх – скорость не та. Сергей «на штуки» считал падавших фрицев: пять набралось. Аккурат один боезаряд. Пора менять магазин.
«- Не зря, как видно, говорят крестьяне,-
Припомнив шутку, повторил Сергей,-
Кто хоть разок побудет в русской бане,
Тот не забудет до смерти о ней».
СНАЙПЕРОВ немцы боялись пуще партизан. Ценили отменных стрелков в наших войсковых подразделениях. Часто запрашивала «остроглазых» для своих операций и полковая разведка. Из прочих вылазок более всего запомнил Сергей единоличную. Из кирпичного дома, где клуб до войны был, следовало по-тихому «вызволить» хоть какую-нибудь штабную фашистскую сволочь. Эту задачу комдив ставил Миронову лично. Разведка уже имела определенные сведения, но генерал желал перепроверить через «языка» кое-что, добытое разведчиками. Устроился Сергей за частоколом, который в сарай упирался, а тот – уже к самому штабу примыкал. Ждал недолго. Кого-то нужда позвала на улицу. Полуодетый немец мимо часового к изгороди метнулся. Там и остался: окаменел от холодного ствола у брюха.
Через овраг, через свои «секреты» уводил «языка» Миронов. Мужики в засадах смеялись над Серёгой: рядового посыльного вместо офицера повязал. В штабе командиры тоже не пришли в восторг. Сергей оправдывался, что мордой фашист на академика похож, а всю одежу за частоколом сразу-то и не усмотришь… Хохотнул солдат нервно. Генералу отчего-то самому весело стало.
«- Я рад, что ты, Миронов, весел,
Что гонишь прочь уныние – беду,
И, сняв с своей груди, комдив повесил
На грудь Сергея Красную Звезду».
БЫЛА уже поздняя осень. Пригорюнилось родное Подмосковье. Курлыча, улетели последние журавли. Язвами смотрелись неубранные поля ржи и проса. В глубокой воронке под сумеречным небом кто-то жег костер. Возвращавшийся с задания Сергей приблизился. Увидел, как над огнем курится варево в котелке. Незнакомый солдат прикуривал от головни уже вторую папиросу, когда Сергей ступил на край воронки.
«- Быть может, угостите папиросой?
Ей-ей, земляк, неделю не курил».
Не дрогнув, незнакомец глаз прищурил,
Ответил: «Вольно. Сам я рядовой».
Не вошёл бы в контакт с «кашеваром» солдат Миронов, кабы не заметил ранее в его руках блокнота. Туда он что-то вписывал озябшей рукой по строчке, когда шли по дороге боевые машины. Для порядка Сергей клацнул затвором винтовки, и в ту же секунду блокнот полетел в пламя костра. Миронов скатился по краю во-ронки, потянулся к огню, но оказался в жестких, удушливых объятиях незнакомца. Это оказался могучий мужичина, не давший возможности вырваться даже для кулачного боя. Уже теряя сознание, видел Сергей, как догорали за-писи вражеского лазутчика.
«Вдруг, как во сне, фашиста кто-то властно
С неимоверной силой оторвал.
Глядит, не веря, рядом третий – свой,
И цепко держит руки кашевара».
СПАСИТЕЛЕМ оказался Антон Шуляк, однополчанин, настоящий богатырь из ирминских горняков, который возвращался из штаба после вручения фронтовой депеши. Вдвоём они и повязали шпиона. В жизни Сергея Миронова (как, надо полагать, и в жизни поэта-фронтовика Степана Позднякова) завязалась и осталась навеки взаимной привязанность к Антону. Много лет спустя родятся в поэме земляка эти строки.
«На свете нет прочней окопной дружбы.
Она – опора в дни лихих невзгод,
В любой беде, как верное оружье,
Не даст осечки и не подведёт».
Друзья делили фронтовое лихо, малые радости общего солдатского быта с крутым чаем, тушенкой и общей шинелью в изголовье. Потомственный шахтёр Донбасса Шуляк и крестьянский сын Миронов за своего «кашевара» получили медали, а позднее ещё по одной: за оборону Москвы.
Но до того перелома в противостоянии на подступах к столице была великая сеча окопного масштаба. Озверелые фашисты пытались среди ночи вырезать отдыхавших красноармейцев. Обнаружили врага, когда стрелять уже было поздно. В рукопашной русские традиционно сильны, но враг превосходил численностью. На Сергея наседали двое, а Шуляк (кремень – не мужик!) укладывал «гансов» штабелями. Казалось, уже отбили натиск штыками и прикладами, когда кто-то из вражин выстрелил в Антона. Израненный Сергей друга тянул по снегу на палатке до санбата.
«Седой хирург очки-пенсне поправил,
Проверил пульс, Миронову сказал:
- Ты молодец, что враз его доставил.
Еще чуть-чуть, и ты бы опоздал».
ЗАЛАТАННЫЙ перевязками возвращался Сергей в свой блиндаж огородами. Пехота не спала: считали потери в рукопашной. Хоронить своих решили утром, у фашистов оружие забрали, их тела из окопов повыбрасывали, тем и ограничились.
Удивительно загадочна русская душа. Этой траурной ночью зазвучала на передовой позиции тульская «хромка». Гармонь выводила, наверное, уже пятую мелодию, когда дозорные на шинели подтянули к укрытию раненую женщину. Она бредила и в этом состоянии ча-сто упоминала Маклец. Из документов при ней оказался только «аусвайс» на имя Антонины… Мироновой! Свою родственницу наш земляк, конечно, узнал и без этой бумажки. Известная всей Сталиногорской округе доярка не могла без причины покинуть колхоз.
«Сергей вздохнул тревожно и уныло
И гневно бросил, пересилив дрожь:
- Коль тетя Тоня к нам бежать решила,
То, значит, жить там стало невтерпёж».
До рассвета беглянка не дожила. Прощались с нею, как со всеми воинами, следующим днём.
«Бойцы стояли в траурном поклоне,
Пылали гневом души и сердца.
Похоронили скромно тётю Тоню
В родной земле вблизи от Маклеца».
НАТИСКИ фашистов чередовались с нашими вылазками в стан врага и контратаками. Помнит солдат Миронов (читай – Поздняков) окопное утро в зоне прямой видимости силуэтов Сталиногорского химкомбината. Назавтра ждали бои. Сегодня – коммунисты пополняли свои ряды. Политрук зачитывал заявления. Подняли бойца Миронова.
«- А где отец?
- Отец на фронте тоже.
- Про мать скажи.
- У фрицев в кабале.
- Теперь понятно. Настоящий воин.
Душа чиста. Хорош. Отводов нет».
В махорочном дыму единогласно голосовала вся землянка. Это было утром. К полудню дрогнуло мелколесье округи. Небо, казалось, раскололось. Артиллерия, бог войны, на немецком берегу заснеженного водоёма превратила в могилы-ямы дзоты, свернула броневые колпаки. И через несколько минут щемящего затишья к пехотинцам на помощь принеслась конница.
«Миронов видел необычно ясно
Сквозь наступленья огненную жуть:
Отсюда нет уже пути обратно.
Есть путь один – теперь к Берлину путь».