Кормление диких Пчел

 

- Госпожа, а как называется эта картина?
- Это «Память справедливости», автор был расстрелян зимой 1918-го года за то, что правильно изъяснялся на русском языке, был образован и воспитан.

 «Метель в очках» (1990)

    Такая ситуация была и всегда будет, пока существует железная техника и при ней пресловутый человеческий фактор. Они идут всегда вместе: рука человеческая и железная и, если где-то, что-то не так, то в них и причина. В любой стране, в любом городе или деревне, на любой трассе или проселочной дороге случается рядовая ситуация - просто заглохла машина. Человек часто правильно подбирает описание случившегося, как уже свершившийся факт и как настоящую проблему. Ему же нужно объяснение и ответ на вопрос: что случилось?
Березкин взглянул на датчик уровня бензина и опешил... По прибору он был пуст, хотя машину заправлял под завязку с расчетом на полный путь. До ближайшего поселка было километров триста по жидкому асфальту, (так он называл проселочные дороги) и назад столько же. В актив общей шваховой ситуации также влезла летняя жара, четыре часа до заката, непроходимая тайга, гнус и никого за спиной. Под ложечкой что-то заныло, завыло и зазеленело от безнадеги и хмари. Хотя, где эта «ложечка»? Народ и тут придумал идиотское объяснение, что где-то там под ложечкой… Нет никакой ложечки, ни чайной ни столовой, ни серебряной, ни деревянной. Сработала обыкновенная нервная реакция на то, что все плохо, указывающая, что ситуация тяжелая и нужно выживать, и надеяться только на себя. У Березкина в голове появилось много мыслей и все они завели большой хоровод, вцепившись руками друг в друга. Он несколько раз пробовал завести мотор, но из-под капота раздавалась только хриплая ругань куска отборного железа с пропеллером и ремнями.
- Это все до одного места…, – сказал он сам себе, – надо что-то делать. Не торчать же здесь до китайской пасхи, а утром что…, и утром она не заведется. Но куда же делся бензин, мать его…?
 Осмотрев машину и заглянув везде, где положено заглядывать в таких ситуациях, Березкин остановил свой взгляд на тонкой бензиновой дорожке второго бака позади машины, которая уходила до самого темного поворота.
- Черт! –вспомнил он плохую рогатую субстанцию.
«Тонкой струйкой бензин вытек по дороге, так и закончился, вот и все объяснение. Наличие дырки в баке на лицо!» - подумал он и вздохнул с облегчением. Один из главных вопросов отпал. «Теперь уж точно не заведется и не поедет, надо идти пешком!» - убедил он сам себя и полез в машину делать ревизию нужного и не нужного для похода.
Его жизнь продолжалась, и он был заинтересован в ее продолжении, поэтому поступал, как здравомыслящий человек, как мужчина, как охотник. В общем, все логично. Мужик держал стойку против сложных обстоятельств, и ничего больше…
Патроны от ружья и пять коробок спичек он завернул в целлофановый пакет. Дедовский охотничий нож повесил на ремень на бок и туда же флягу с надписью: «С благодарностью Анатолию Березкину от Марины! Спасибо за спасение!». Открыв ящик с тушенкой, он бросил в рюкзак десять тяжелых банок в промасленной жирной бумаге цвета липкой ленты для убийства мух, а сверху аккуратно положил пакет с гречневой крупой возле литровой бутылки водки. Вытащив ключ от зажигания, он бросил его в карман и, достав лист бумаги и ручку, аккуратно вывел:
«Всем честным таежникам, нашедшим мою машину! Этот «УАЗ» принадлежит поселку Сахино! В бензобаке дыра с утечкой бензина. В багажнике есть консервы, бутылка лимонада, спички и чай, а также, йод, бинт, вата и перекись водорода. Вышел пешком в Сахино в 17.11, 19 августа 1985 года. Расстояние около 300 км. Березкин Анатолий Степанович».
 Оставив записку на сидении, он прижал ее гаечным ключом и закрыл все окна и двери. Проверив наличие патронов в двух стволах своего ружья, он оглянулся на машину последний раз и, взглянув на часы, быстрым батальонным шагом пошел по таежной дороге, прикрытой соснами, елками и кустарником выше его роста. Вся дорога успела зарасти мелкой травой и в центре, и по обочинам.  «Две недели никто не проезжал уже!» - подумал Березкин и стал читать таежные письма.
Сбоку у толстой сосны он увидел четыре облущенные шишки с мелкими опилками вокруг, это трудились белки. У старой коряги лежала вымытая дождями килевая кость какой-то птицы и еще пару костей. Ее давно уже съел тот, кто живет под корягой, размером с куницу. Где-то, совсем рядом, затараторил дятел, ковыряясь в коре. Небольшой ветер прогуливался по кустарнику справа и слева, а чуть выше трогал верхушки сосен и елок, тихо шурша ветками... Привыкший к дальним походам и будучи потомственным таежником, он не обращал внимания на тяжелый рюкзак с жестяными банками, запасной одеждой, непромокаемой плащпалаткой, теплым спальником, примусом, двухлитровым запасом воды в баклажке, аптечкой, здоровенным топором и четырьмя буханками хлеба. Он нес это все за спиной, держа в правой руке заряженное ружье ИЖ-58 и не унывал, что расстояние до Сахино около 300 километров по таежным тропам и крутым перевалам. Он не унывал, зная, что, идя по 50 километров в день, он дойдет домой только через неделю, не раньше… уж точно, а то и позже.
«Таковы неожиданные условия жизни» - думал он и старался не менять ритм шага, как в армии. В одном ритме можно пройти большое расстояние, главное не расслабляться и идти без остановки. Любое монотонное действие, длящееся часами, рано или поздно надоедает, вот до этого самого момента и нужно обязательно идти, потому что притупляется чувство реальности, ощущение среды, анализ звуков и местности, знаки чьего-то присутствия. А в тайге они необходимы для выживания в одиночку. Березкин все это знал наизусть и постоянно прислушивался к птицам и присматривался к рельефу. Он продолжал идти по таежной дороге, где-то обильно заросшей, а где-то совсем лысой и хорошо различимой. Она вела его прямо домой в Сахино. В артель к отцу.
  Анатолий Березкин был совсем асоциальный человек. Любое общество его раздражало с увеличенной амплитудой, еще со школы. Бессмысленные пионерские, а потом комсомольские сборища со смешной критикой якобы провинившихся, имеющих свое мнение, готовили к будущим боям за себя. Вокруг были головы, заполненные музыкой «Битлз» и редкими затертыми иностранными журналами с неведомой рекламой всего, чего в руках не держали и не видели, и не слышали. Но эти же самые головы на пафосных комсомольских собраниях быстро перекрашивались и рвали свою липкую слюну, отстаивая кроваво-железные завоевания дедов и отцов в каких-то боях, против таких же дедов и отцов, показывая свою лояльность существующему красному режиму, как новой религии, только без куполов и колоколов. Чушамань величайшего пошиба, иначе и не скажешь…!
Березкин читал книги и все анализировал сам, имея свое, не менее крепкое и устоявшееся мнение по любому вопросу, отталкиваясь только от правды и честности, которыми он был пропитан с детства благодаря суровому отцу. Вокруг были такие же люди, как и он, и если их было тридцать, то было тридцать различных мнений с умелой и хитрой консолидацией на сборищах. Березкин знал нутро каждого и удивлялся, как можно было вести такую двойную жизнь? За это он их и презирал: за двуличность или как муссирует Библия- «за фарисейство». Затем армия с ее сумасшедшими устоями и бессмысленными нравоучениями весьма глупых людей в форме, жрущих водку, курящих и постоянно ругающихся матом. Березкин часто задумывался:
«А что измениться, если всего лишь один день, никто не будет материться? Не измениться ничего. Хлеб будут выпекать без ругани, чистить картошку тоже без нее, строиться и равняться без мата и курить и харкать себе под сапоги, тоже…».
Но система учила обратному, она учила стаду, делающему так, а не иначе, а если ты «иначе», значит ты не наш…, ты сука, ты отщепенец…, ты больной, ты урод! Все это Березкин прошел за 730 дней в далеком гарнизоне в Средней Азии, которая и Средней называлась номинально… кто ее мерял? Средняя она или крайняя. Лично ему она казалась крайней и бесконечной. Оттуда он привез след от укуса черной фаланги, память о трех укусах скорпионов и рядовой винегрет среднеазиатской ругани с русским отборным. Там, среди песка, он мечтал о возвращении в родную тайгу к суровому отцу и своей двустволке. Возвращаясь домой уже совсем другим человеком, еще в поезде он принял судьбоносное решение. Завязать с социальной средой, наполненной отвратительными людьми и само изолироваться от нее подальше и надолго. Потому что ничего хорошего она, эта среда, ему не несла, а только огорчала и заставляла еще больше молчать.
Вернувшись к отцу в таежную артель Сахино, он наслаждался общением с охотниками промысловиками в количестве пяти человек, и то, только два раза в год, когда ездил за пушниной объездными дорогами поближе к охотничьим заимкам. Березкин был человеком тайги, в которой он встретил свое сорокалетие под ливнем, в палатке, в полном одиночестве и с кружкой грузинского чаю в руке. Если существует такое затертое понятие, как счастье, без которого не обходится ни одна голова на земле, как оправдание момента умиротворённости от всего происходящего, то, так и быть, Березкин был счастлив, один, в лесу, на свежем воздухе. Он иногда разговаривал с ежами, приседая на корточки и заглядывая им в глаза и с таежными почтальонами- сороками, орущими информацию прямо в уши, только читай… В лесу он был дома, без собраний двойных негодяев, без навязывания чужих мнений, без наговоров, сглазов, моды и зависти, и общего помешательства на приобретении всего, на что только хватает денег. Он радовался своей жизни, воздуху, стуку дятла, рекам, озерам, рыбе и утесам над ними. Он был просто человеком земли, это и была его национальность, вопреки указанной, тем же социумом, в его паспорте. Он был самым настоящим человеком этой самой, как пишут и говорят: грешной земли, только земля никогда не была грешной. Грешными бывают только люди, обзывающие землю…, а она молчит и все терпит.   
    Березкин шел по тайге широким батальонным шагом, где километр за километром растворялись позади его рюкзака. Городская жизнь с пьянством, вечной погоней за чем-то совсем не важным Березкину не нравилась. Это была схема чужих устоев и чуждой ему жизни. Он не хотел выносить мусор в ведре через дворы, он не хотел ухаживать за девушкой, которая все время клянчила деньги и часто врала, он не хотел слушать вечером телевизор и смотреть фильмы с окровавленными героями- идиотами, он отрицал глупо – суетливую жизнь большого города, которая не давала ему ничего. Он не хотел упрашивать начальника ЖЕК-а прислать бригаду и заменить трубы летом, а не зимой, он хотел просто набить его пропитую, лживую морду, что и сделал, в конце концов, перед уходом в артель. Он не хотел жить в городе, где два понятия: хорошо и плохо, были абсолютно стертым и не управляемым процессом, который любая сволочь с кабинетом и кондиционером трактовала по-своему, совсем не опираясь на основы совести. Несмотря на законы, которых никто толком не знал, каждый дул в свою дудку, тянул одеяло на себя и лил воду на свою мельницу, только, и исключительно, отталкиваясь от собственной продуманной выгоды, поэтому законы общества были жирной, откормленной химерой, давно разучившейся летать.
Он видел и понимал, что сама система задумана так, чтобы большинство работало всю жизнь за свой «котелок каши» и меньше задумывалось, а сказочники наверху жили в холе, добре и изобилии. Эта система описана в любом учебнике истории о любом государстве мира за последние двадцать известных тысяч лет. Березкина это не устраивало, он хотел на просторы в тайгу, к огромной старинной реке, где он сам себе начальник и помощник, бухгалтер и доктор, заседатель сытого горсовета, слесарь с золотыми руками и проводник. Где все по-настоящему...
   Уже вечерело, и Березкин заприметив большой знакомый валун с площадкой для костра, направился к этой знакомой стоянке. Она была окружена густыми зарослями, а чуть ниже продолжался ручей, откуда-то из-под высокого камня. Вода была питьевая и это место уже давно исполняло роль гостеприимного хозяина всем охотникам, дающее ночлег. Разложив брезент под каменным козырьком, он достал спичечный коробок из охотничьего схрона, вытащил одну обыкновенную спичку, а взамен вложил пять новеньких спичек в маленьком непромокаемом пакете. Надавив указательным пальцем на собственные ноздри, он собрал в уголках выступивший жир, а затем, раскатав его в маленький комочек, круговыми движениями обклеил спичку чуть ниже основания серы. Любой охотник знает, что такая спичка горит в четыре раза дольше обычной и вместо потраченных пяти спичек на разжигание костра, уходит только одна, специальная, таежная, экономная или просто умная спичка для ветра. Чиркнув о коробок, он положил ее в самый центр сухих щепок, развернулся и уверенно отправился к ручью за водой. Вернувшись с полным котелком, он отметил, что костер уже весело разгорался, обнимая «танцующие» ветки, стоявшие сквозняковой пирамидой под огнем. Затем он вскрыл ножом толстую пачку махорки с размазанным чернильным штампом на боку - «С...ска ... Табач... Фабрик... Сорт 3. Махорка опи...очная. 1965 год». Взяв в ладонь вонючей субстанции, он обошел кусты вокруг и место возле ручья, густо посыпав махрой землю. Любое животное, издали услышав этот отвратительный неприродный запах, сразу сменит свой маршрут продвижения и не подойдет близко к месту незнакомого духа. Так делал его дед, его отец и так делал Березкин, потому что верил проверенным тысячу раз неписанным таежным законам.
 «Медведь сразу начинает чихать, и волк, и рысь, и кабан и все, у кого есть нос впереди морды!» - учил его отец много лет назад. «Можно спать спокойно!».
 Сняв выносливые ботинки, сделанные где-то под Казанью, Березкин первым делом тщательно вымыл ноги, смазав их муравьиной настойкой. Ноги в тайге это и самолет, и такси, и бульдозер, и велосипед, о них нужно заботиться и держать не только в чистоте, но и комфорте. Он соблюдал неписанный таежный закон: спать в чистых носках, не используемых днем в походе. Любой вывих, содранная кожа или кровавая потертость с волдырями, и человек оказывался в начале серьезных походных проблем. Достав чистые носки, он натянул их на ступни и ощутил блаженное тепло после холодной воды.
  Тьма быстро заходила в тайгу, обволакивая ее всем своим невидимым телом. Он присел у костра, положив сверху толстое бревно упавшего дерева, которое будет тлеть и давать тепло не меньше пяти часов, залил его червоточины тройным одеколоном, присыпал сверху немного махры и, глядя в древесную прогалину стал рассматривать далекое небо с тремя звездочками, мерцающими фантастически далеко. Он любил сидеть у костра в ночное время, особенно, когда он был один один. Вглядываясь в темный небесный свод, он пытался ответить себе на два вопроса – «Кто это все придумал, и зачем он пришел в этот мир на такой короткий срок?». Ночные звезды излучали свет, уходящий сквозь пространство в разные стороны. Они дарили свой свет и Земле, где в далекой глухомани у ручья сидел маленький думающий человек, вглядываясь в непостижимое далекое пространство космоса. Обнимая заряженное ружье, Березкин сделал глубокий вдох и выдох и медленно прикрыл глаза, наслаждаясь собственным беззаботным одиночеством. Сидя у ручья он пил горячий Иван-чай в универсальной кружке и смотрел на падающие капли. Капли падали с коротким интервалом в небольшую лужицу, в которой отражался свет Луны. Капли воды быстро растворялись в самой луже, заметно распространяя волны во все стороны. Волны ударялись о крошечные берега и едва заметно возвращались назад, в центр.
«Так и моя жизнь» - думал Березкин. «Чтобы я не сделал, все это предопределяет мое будущее. Мое будущее это то, что я сделал сегодня. А то, что я сделаю завтра, будет моим послезавтра, как закономерные волны в этой луже. Отец всегда говорит: «все хорошее и плохое случается неожиданно!».
 Вот что будет завтра? Обыкновенный день? Встану утром, умоюсь и в путь? Это я так думаю, а может быть все будет совсем иначе. Я же не знаю будущего, как и все. Я, порой, абсолютно уверен, что мое завтра управляется только мной... И десятки, если не сотни раз, я убеждался, что управляю не я, а кто-то, кого я не знаю, но он досконально знает меня. Пусть завтрашний день пройдет спокойно, и я пройду намеченные пятьдесят километров без встречи с медведем и другими неприятностями... Еще один день закончился... я ушел от машины мало, около двадцати километров..., завтра пройду намного больше..., а пройду ли..., нужно взять воды из ручья во флягу..., нужно хорошо выспаться ..., где-то ухнул филин..., а сороки молчат, это хорошо ..., ручей льется одинаковым тоном, это значит, что поступление воды одно и то же, без преград где-то наверху..., зубы почищу лапником и побреюсь с утра..., машину никто не сопрет..., ее в карман не полож...». Березкин уснул.
   Мирно посапывая у костра в чистых носках Березкин имел задумчивое лицо. Он вглядывался в свой собственный сон, как в проектор его подсознания… Море не шевелилось…, оно было похоже на тихую огромную лужу с утесом сбоку …, вода стояла и только тихий жужжащий дождь падал сверху туманных облаков. Дождевые капли с шумом врезались в поверхность и исчезали в глубине… Он подошел ближе и опустив голову под воду, увидел, что там мириады пчел носятся между водорослей. Быстро вытащив голову из-под воды, Березкин оцепенел от увиденного. Тучи красивых пчел с монотонным жужжанием втыкались в поверхность воды, имитируя дождевые капли… Две пчелы подлетели к его лицу и, улыбнувшись по-детски, быстро нырнули под воротник… «Ну все, сейчас ужалят в шею!» -подумал Березкин и закричал, быстро открыв глаза.   
  Пронзительный нарастающий визг и треск, сразу влетели в его уши. За все свои годы, он привык активировать организм при первом же шуме или монотонном звуке. Здесь был не шум, а что-то рвалось сквозь сосны, переламывая их как тонкие веточки, с громким треском вгрызаясь в деревья и завывая громким мотором. Он вскочил на ноги с ружьем наперевес и вгляделся в ранний утренний свет, туда, где, разламываясь на куски, быстро падал самолет Як-40. Протаранив огромные сосны и потеряв правое крыло, сама сигара самолета накренилась и изменила вектор падения. От резкого крена носа, очередное могучее дерево задело хвост самолета, и он оторвался. Нос самолета, поймав очередную толстую ветку в разбитое лобовое окно, накренился еще больше и уже соприкоснувшись с землей, ломая все на своем пути, продолжал по инерции движение вперед, сопровождая окрестности громким шумом катастрофы. Хвост самолета, задетый сосной, плавно скользнул вниз и всей своей массой, ломая все на пути, пролетев еще метров двести веред, остановился, уткнувшись в каменную глыбу. Все это Березкин четко видел собственными глазами, заранее планируя свои действия. Хвост упал выше метров на триста возле утеса, сам салон самолета упал ниже по спуску на дальнем повороте ручья. Досмотрев ужасную катастрофу самолета до конца, он решил сначала спуститься вниз к салону. Наступила тишина, нарушаемая суетливыми криками сорок. Березкин схватил ружье, рюкзак с аптечкой и бросился вперед, издали заметив белый отрезок самолета с красной буквой «О» и цифрой 118. У него в голове была только одна мысль о том, что в самолете остались живые люди и их надо спасать. Он бежал вперед, не ощущая собственного тела и тяжести рюкзака, он бежал как спринтер, всем своим нутром обдумывая свою нужность там, где кто-то еще жив и ранен. Он рвался на помощь, перепрыгивая через камни и сосновые стволы...
  Заглянув в разбитую кабину летчиков, Березкин ужаснулся увиденному. Летчик справа сидел без головы, пристегнутый к сидению ремнем и крепко сжимал штурвал. Его рубашка была залита ровными потоками крови, и красные ручейки замысловато растекались по его плечам, рисуя кровавые предсмертные эполеты. Он был похож на генерала, в которого попало пушечное ядро. Утренние лучи солнца прорываясь сквозь верхние кроны деревьев, мягко осветили край бело-красного позвоночника, который торчал на месте оторванной шеи. Самолетовожатый был вжат в сидение толстой, заостренной веткой сосны, которая прошила его грудь, пространство головы и сидение, и даже дверь сзади. Потолок над ним был весь утыкан кнопками и тумблерами, которые были окрашены в густой черно-красный цвет. К каждому тумблеру, который исполнял какую-то полетную функцию, теперь прибавилась еще одна функция, капать густыми каплями крови вниз, выполняя закон всемирного тяготения. Летчик слева сидел в окаменелой позе, в последнем порыве прикрыв свое лицо руками. Он был похож на великое изваяние древнего Лисипа, который ничего не мог знать о самолетах с номером смерти «118» и их катастрофах. Толстая сосновая ветка, пробив лобовое стекло их кабины, прошла сквозь его глазницу и рот, вырвав заднюю часть черепа, она уперлась в спинку сидения, как перо дорогого «Паркера» в последнем росчерке судьбы. Второй глаз летчика был открыт и выражал полное облегчение. Глаз смотрел на Березкина, приглашая его не волноваться за судьбу экипажа – «Все уже в прошлом!». Их души уже отвечают на вопросы, где-то там в описанном книжном месте, где ни один автор не бывал так фантастически далеко.
 Забравшись в кабину, пол которой был полностью усыпан иголками, Березкин медленно прошел в салон самолета, правой рукой подняв с пола огнетушитель. Инерция скорости и перегрузки, как всегда сделали свое дело. Задние сидения с людьми, оторвались от своих двадцатилетних креплений и впечатались в сидящих впереди. Всех снова убил эффект «Домино». Мертвые люди лежали в изломанных позах, крепко пристегнутые к своим сидениям ремнями настоящей безопасности. Все произошло с соблюдением инструкции и озвучено милой мертвой стюардессой с лицом любимой детсадовской куклы. Она лежала сбоку на полу у кабины несчастных летчиков. Ее швырнуло затылком прямо на угол шкафа, который и разорвал ей голову на две части.
- Эй, кто живой есть? Люди...! - громко закричал Березкин, вытянув инстинктивно шею и стараясь увидеть, что кто-то поднимет руку или повернет к нему голову, улыбаясь от шока.
Но таковых не было. Березкин осмотрел место оторванных самолетных крыльев и перекрестился, от остатков горючего остались пару вонючих керосиновых капель, падающих на иголочный настил старого леса. «Пожара не будет!» - мелькнула мысль. Он спрыгнул на землю из широкого отверстия бывшей хвостовой части и увидел перевернутое кресло с мертвым толстым гражданином, валяющимся на боку. Тело было в оцепенении от ужаса и толстый гражданин в дорогом костюме, держал в левой руке шоколадку, на которую уже смотрели три воркующие вороны с ближайшей сосны, обливаясь вороньей слюной черного аппетита. Там, где был конец чьей-то жизни было продолжение другой. Кем-то все это было придумано. Березкин прикоснулся к шее гражданина двумя пальцами, и не услышав никакого пульсирования в месте венозного прохода, побежал наверх по склону, туда, где упал сам хвост самолета. Правильный Березкин еще верил и надеялся найти выживших в этом ужасе.
«Радио няня! Радио няня! Есть такая передача…! Радио няня, радио няня! У нее одна задача, чтоб все девчонки и все мальчишки подружились с ней, чтоб всем ребятам всем трулялятам, было веселей, ... Здравствуйте дорогие ребята!» - Березкин остановился.
 Он прислушивался к отрепетированной речи знакомого диктора «Радио Няни» и не поверил своим ушам. Он побежал еще быстрей к большому хвосту самолета прямо на звук говорящего радио. Добравшись до него, он прислушался. Где-то работал транзистор, но все тише и тише..., пока «Радио Няня» совсем не замолкла. Березкин обошел хвост самолета и, увидев разорванный вход, спрыгнул с валуна вниз. Все пространство находилось в тени большого камня и в полном отсутствии иллюминаторов. Чтобы лучше все рассмотреть, он достал фонарь.
- Эй…, кто есть живой? -снова крикнул Березкин, мощным лучом света осветив пространство вокруг.
 Он увидел сидевшую в центре женщину, пристегнутую к сидению ремнем. Ее руки были разведены по сторонам, а кисти застыли так, как будто она удерживала руками два предмета. Ее лицо было умиротворенным от происшедшего и глаза были раскрыты. Березкин подошел к ней ближе и ладонью закрыл ей глаза, дотронувшись до ее бледного и еще теплого лица. Сбоку раздался неожиданный звук, напоминающий бессвязную и беззаботную речь ребенка:
 «Мам…ням...ням...мам...»
 Он повернул фонарь влево и увидел толстенького малыша с соской во рту и в ползунках с рисунком желтой пчелы. Ребенок лежал на полу и, перебирая ножками, быстро шевелил руками в пространстве, наслаждаясь полной свободой движения. Рядом раздался второй звук, похожий на первый, только громче. Там лежал второй малыш -близнец, тоже в ползунках с такой же желтой пчелой, подавая свои собственные не грустные позывные в хвост разбитого самолета. Березкин оторопел, что вполне объяснимо любыми учебниками по человековедению. Он поворачивал фонарь влево и вправо, мысленно принимая правильное решение. Он сразу же поверил собственным глазам, не сомневаясь в срочном спасении малышей. Не думая больше ни секунды, Березкин почувствовал огромную волну ответственности за две новые жизни, свалившиеся с неба на его березовую голову. 
- Вот тебе и планы на будущее! - с юмором сказал Березкин в темный воздух мертвого самолета.
 Порывшись в сумке женщины, он нашел ее паспорт и, открыв первую страницу, узнал ее лицо на цветной фотографии - Елизарова Антонина Михайловна.
- Антонина Михайловна, не волнуйтесь за детей! Я их до Сахино донесу на себе. У меня только один вопрос, чем я их буду кормить, молока то в моей груди нет, и никогда не было, но, как говориться, все по ходу пьесы...
Порывшись в сумке у женщины еще, он нашел две бутылочки с белой жидкостью и при первом же принюхивании он понял, что это спасительное молоко для детей.
- Ну вот, пока все в норме… Завтрак вам готов, братцы! А почему собственно братцы? - спросил он вслух. - Может вы девочки?
Проверив, кто эти дети, он убедился, что они девочки.
- Ну, амазонки, терпение и еще раз терпение… Нас ждет долгий путь, и я за вас отвечаю перед вашей мамой и каким-то папой, а вообще в первую очередь перед своей совестью, которая и есть для меня Бог. Вот тебе, Береза, и планы на будущее! -повторился он и осторожно взяв детей на руки, вылез их разорванного куска железа на свет.
На искореженном хвосте висела цифра «118», известная не многим, как любимая цифра настоящей Смерти. Соорудив из плащ-палатки накидку через шею, он аккуратно уложил младенцев в нее. Спустившись к ручью, он набрал воды и, затушив остатки костра, пошел в сторону дороги, с которой он свернул вчера на ночлег. Березкин понимал, что самолет уже ищут и целые бригады спасателей будут заниматься своим делом. Но когда это будет? А детей нужно спасать сейчас. «Помогать нужно живым, а не мертвым!» - думал он, поднимаясь к заросшей таежной тропе. Поднявшись наверх, он сверился с компасом и, повернувшись на восток и взглянув на мирно лежащих детей, широким батальонным шагом зашагал вперед.
По мнению Березкина, дети вели себя очень спокойно и странно, они весело улыбались друг другу, перекликались обычным детским «Агу», сосали пальцы и совсем не плакали. «Во всяком случае, две детские бутылки молока у меня за спиной в рюкзаке. Начнут орать, сразу накормлю, а дальше... а дальше видно будет!» - размышлял Березкин, уверенно отмеряя тысячи шагов вперед. «Глаза какие-то странные у девчонок. Один глаз синий, другой карий, даже ореховый... Не как у всех ... Может это пока они маленькие?» - думал Березкин со всей ответственностью придерживая левой рукой искусственный гамак на груди.
Так прошло около двух часов. Он шел вперед без остановки и только когда дети уснули у него на груди от постоянных колебательных движений при ходьбе, он остановился и аккуратно положил их в тень, сделав небольшой привал у камня.
  Толик вскрыл банку тушенки и, зачерпнув ложкой содержимое, застыл на месте с поднятой ко рту рукой. То, что он увидел, поразило его мозг сразу. Мимо него невозмутимо пробежала черная упитанная такса с насмешливым лицом какого-то известного юмориста. Во время бега ее длинные уши болтались, как два старых портфеля. Она даже не посмотрел в сторону Березкина, а пробежала, тихо шурша по лесной тропинке. На ее спине лежал серый мешочек с небольшой дыркой сбоку, из которого равномерно высыпались черные семечки. Позади собаки струился неровный след этих семечек, уходящий за поворот. Как только такс исчез из виду, сзади с громким щебетанием вылетела большая, серенькая стая воробьев, которые в глубине тайги никогда не живут. Они весело, обгоняя друг друга, садились на землю, хватали семечки, проглатывали их и с шумом взлетали за следующей. Так длилось недолго, потому что семечки падали равномерной, небольшой струйкой. Стая воробьев с маскарадным шумом, склевывая все, удалялась к тому месту, где скрылась собака.
- Что за чертовщина? - вслух сказал Березкин и, аккуратно уложив детей в плащпалатку на груди, взяв ружье, направился туда же.
Его мозг рвали вопросы - откуда в глухой тайге одинокая, домашняя такса, и откуда в глухой тайге стая воробьев? Он ускорил свой шаг и увидел, как несколько пичуг подбирают семечки на дороге, а остальные с громким щебетом, удаляются в чащу.
- Аф…, аф…! – задорно пролаяла собака откуда-то слева.
И Березкин повернул на лай, размышляя о том, что будет очень выгодно, иметь рядом такую собачку с ее носом, это может пригодиться в походе домой.
- Эй…, Тузик…! – крикнул он в сторону собаки.
 Он ускорил свой шаг, догоняя черную тучку воробьев и слыша настойчивый лай. Так продолжалось долго и, изрядно устав, Березкин остановился и осмотрелся вокруг. Он сразу заметил, что спасительной дороги уже нет, она осталась где-то сзади или слева, или справа... Дети мирно спали на груди и улыбались во сне. Но самое удивительное для Березкина было то, что воробьи исчезли и пес тоже. Он стоял посреди зарослей высокого кустарника, окруженный опасной тишиной, с двумя грудными детьми, заряженным ружьем и рюкзаком, в двухсот пятидесяти километрах от ближайшего населенного пункта. «Приехали!» - подумал хозяин ружья.
- Черт! - только и смог он вымолвить. - Но таксер же был настоящий...?! Едрена мать...! Неужели причудилось? Взгляд Березкина остановился на грибах, которых было много, но они росли с предупреждением, замкнутым кольцом по кругу. «Ведьмины круги!» - мелькнули слова отца, сказанные много лет назад. Это были настоящие таежные ведьмины круги. Трава в центре густо окруженная грибами была коричневого цвета. В другом круге стояло маленькое деревцо без листьев, с ободранной корой и ветками, закрученными в разные танцующие спирали. «Так деревья не растут!» - подумал Березкин и подошел ближе, чтобы осмотреться повнимательней. На деревце висела кукла из сухих веток, она качалась на маленькой мертвой ветке, странно поскрипывая. Кукла была только в очертаниях, а на самом деле это были пучки сухих палок, аккуратно связанных бечёвкой. Все это место было окружено грибами разных размеров, они предупреждали всех, что место проклятое и гиблое. Березкин развернулся и сделал сто шагов назад, выискивая свои следы и следы собаки на траве. Свой след он заметил почти сразу и очень обрадовался. Следов черной таксы не было нигде. Остановившись в очередной раз, он увидел новые ведьмины круги и еще три вязаные куклы их сухих щепок. Выхватив бакелитовый компас из кармана, он снял предохранитель и освободил стрелку, которая вопреки законам всех земных компасов, стала быстро вращаться по кругу, четко показывая - ничего. Стрелка крутилась с такой скоростью, как будто внутри был атомный реактор подводной лодки. Стрелка напоминала лопасти детища Сикорского, производя тихий шелест под стеклом. На компас упала капля густой желтой воды, похожая на чью-то слюну, она упала откуда-то сверху в самый центр стекла и, растворив его, прожгла весь компас насквозь, вместе с центром стрелки. Березкин успел убрать руку и с удивлением смотрел, как компас растворялся на земле под воздействием каких-то сил. Подняв голову вверх, он увидел только кроны сосен, хранящих тишину и неподвижность. Кругом было все так же болезненно тихо.
- Так тайга не молчит! - буркнул рассудительный Березкин и автоматически посмотрел на лица детей, они спали уже больше двух часов, мирно посапывая в гамаке на груди. - Загадка на загадке. Черти что, а не место! -буркнул он снова сам себе и, сняв ружье с предохранителя и развернувшись, быстро пошел в противоположную сторону от свечения солнца.
Ему нужно было на восток, а не на запад. Быстрым шагом он дошел до странной протоптанной тропинки, на которой повсюду были разбросаны семечки, но следов собачьих лап не просматривалось. Тропинка была аккуратно вырезана в густой чаще, умелым и опытным садовником. Дорожка была узкой и пройти по ней мог только один человек. Он пошел вперед, едва задевая плечами выстриженный кустарник. «Если есть тропинка, значит она куда-то обязательно приведет!» -думал Березкин, бережно обнимая левой рукой гамак с детьми. Кустарник по бокам становился все выше и выше, сосновый игольчатый настил медленно поменялся на обыкновенную бурую землю и вокруг стало заметно темнеть. Березкин увидел просвет в конце кустарника и направился к нему. Он высунул голову из чащи и увидел поляну, посреди которой стоял старый одноэтажный дом с каменной трубой сбоку. Труба была выложена кирпичик к кирпичику чьей-то умелой рукой. Все окна домика были закрыты, стекла были грязными от многократных дождевых разводов. Трава вокруг дома росла островками между протоптанных дорожек. Перед покосившимся крыльцом стоял на палке фанерный лист с надписью:
 «Конечно же продается!»
 Стайка воробьев, весело копошилась в траве и подбирала черные семечки. Черный такс с седой пастью сидел на крыльце и внимательно смотрел на Березкина с пониманием. Он даже улыбался, растянув свои щеки по углам и показывая желтые клыки. Как только Березкин ступил на дорожку, ведущую к крыльцу, левое окно этого странного дома быстро распахнулось и оттуда прозвучала веселая песня, исполняемая дисциплинированным пионерским хором с солистом- отличником во главе.
«Заблудился, заблудился, как корабль ты прибился…! Неизвестность - это плохо, неизвестность хорошо!
Любишь мед, одень перчатки, чтоб пчелы не кусали и не сделали две соты из твоих любимых глаз!
(детский хор подхватил еще веселей) Вот задача, так задача, Неизвестно-о-о-о-ость это хорошо!» (слово «хорошо» хор пропел на высокой чистой ноте, до звона в ушах).
Затем игла на пластинке громко съехала в сторону с неприятным звуком (в-з-з-з-ззз) и лысый советский певец Трохин, с постоянно недовольно-осуждающим лицом, продолжил совсем    другую песню «Старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути! Не расстанусь с Комсомолом, буду вечно молодым!» Затем (в-з-з-з-ззз) повторилось еще раз и уже другой исполнитель запел приятным баритоном – «... вихри яростных атак...И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди, впереди, впереди, впереди... впереди... впереди… впереди …впереди». - Пластинку заело, но последнее слово «впереди» удалялось заметно и, в конце концов, оно исчезло в воздухе и снова наступила убийственная тишина.
  Березкин дернул левым глазом. Капля дождя упала, прорвавшись сквозь его ресницу и затем, растворилась в земле. Он, как нормальный человек, механически поднял голову вверх и увидел огромную темную тучу, медленно закрывающую небо. Капля дождя ударила одну из девочек по лицу, и она сразу открыла глаза и тут же их закрыла. Прижав детей сильней к груди, он бросился к крыльцу под навес.                – Эй, хозяин! Есть кто? - перекрикивая шум дождя, заорал он, и быстро постучал в массивную железную дверь своим кулаком.
Раздался бесконечный гул чего-то пустого. Он постучал еще и еще, только потом, остановившись, он увидел надпись на самом верхнем карнизе двери:
«Всем пришлым дуракам! Не стучать и не орать!».
Дождь поливал все вокруг быстро образовывая лужи и перемалывая землю в мокрое тесто. Звук дождя был монотонным и звучал на одной ноте, его барабанная дробь с одинаковыми интервалами отдаваясь в крышу. Многочисленные струйки воды стекали с крыши везде и были похожи на водную бахрому с желтым оттенком. 
- Че нада? - раздался голос изнутри.
- Аф…, аф! – вставил черный такс.
- Здравствуйте, откройте, пожалуйста…! - обрадовался Березкин.
- Че нада? - был ответ.
- Аф…, аф! – опять и снова буркнул старый такс.
- Мне бы дождь у вас переждать…
- Че нада? Не ори! - был ответ снова.
 Кто- то шелестел за дверью, чихал и ерзал обувью по полу. Затем раздался громкий кашель с интервалами на глубокий вдох и снова кашель за кашлем. Казалось, что кто-то сильно поперхнулся косточкой от финика.
 - Мне бы переждать, мне бы пообедать, мне бы переночевать…, - зло бубнили и передразнивали за дверью, - а детей, что на улице оставишь? - ответил ехидный голос.
- Нет, дети со мной, а вы откуда знаете про....
- Не ори, я все слышу и вижу. Написано же - «Не орать!». Черт бы вас всех тут забрал!- раздалось изнутри. - Жди, сейчас открою. Только не ори и не стучи больше. Спасатель неугомонный. Без тебя тошно! - за дверью раздались шаркающие шаги.
Березкин стоял на крыльце и смотрел прямо на дверь, позади которой тихо смеялась полная тишина. Он обернулся. Дождь с упорной настойчивостью барабанил по всему твердому в округе, отдаваясь поломанным скрипичным ключом и уверенным стучащим мотивом. Дождь пеленал все мокротой. На небольших углублениях в земле возле дома уже оформились широкие лужи, в которые с силой врезались очередные капли. Серый цвет накрыл всю округу, и Березкин ощутил унылость, где-то в глубине себя. Он посмотрел на детей. Они мирно продолжали спать, слегка чмокая и улыбаясь. Только сейчас он заметил, что пчелы на ползунках не были аппликацией, а были умело вышиты цветным мулине. На обоих крыльях двух пчел было по одной букве «Д» и «П». «Чтобы значили эти буквы?» - промелькнула мысль и куда-то исчезла, потому что где-то за дверью скрипнул железный засов сразу отвлекая внимание. За дверью медленно заскрипел какой-то металлический механизм и снова наступила тишина. Затем дверь бесшумно приоткрылась, якобы приглашая войти вовнутрь. Березкин заглянул в темный проем, но ничего не увидел. Он не торопился. Что-то ему подсказывало, что торопиться не следует.
- Эй, хозяин, войти-то можно?
- Не ори…! - чей-то противный голос проскрипел сквозь открытую дверь.
- Спасибо, - буркнул Березкин и широко раскрыв дверь, сделал широкий шаг во внутрь, - здравствуйте! -громко произнес он в сторону стоявшего у двери седого человека.
Плечи старика были укрыты старым пледом в шотландскую клетку. Плед был настолько старым, что некоторые кубики его узора были прозрачными от постоянных завтраков, обедов и ужинов моли, а бывшие пледовые цвета были едва различимы. Глаза старика были разного цвета, один ореховый, другой голубой. Но эти глаза смотрели пронзительно прямо в лицо Березкину, и понимающе, и раздраженно. На груди у него висел старый армейский бинокль. Он выглядел так, как будто не раз участвовал в конных атаках красного русского Буденного или же белого русского Корнилова. У деда был правильной формы длинный нос с широкими ноздрями, под которыми рос седой пух, медленно переходящий к щекам волосами грязно-седого цвета. Он делал профессиональные нервные подергивания головой и правым плечом, как будто на плече у него много лет была кожаная военная портупея с тяжелой кобурой, саблей и патронами про запас. На кончике носа у него рос черный волос, похожий на антенну от переносной радиостанции. Общий вид старика был совсем неряшливый и удручающий, он был похож на старого отставного вояку на пенсии, скучающего по скрипу новеньких сапог, гитаре и пулеметным очередям… На его пальце блестело обручальное золотое колечко, вычищенное до невероятного блеска.
- Апп-ч-хии…! - пискляво бросил он в воздух. -  Корнет, двери закрой, дует с улицы. Какое дивное утро – грязь, вода и туман…
- Будьте здоровы! Разве утро сейчас? Я не корнет! - моментально отреагировал Березкин и быстро повернувшись, закрыл дверь.
- Ага, щас! Будешь тут здоровым. Конечно же ты не корнет, я это сразу заметил. И ты не подпоручик тоже и сейчас не утро уже, но это не главное! - ответил хозяин дома, сидя в старом ободранном кресле возле такой же печи. - Главное, что ты здесь, сам того не понимая…, где ты…
- Как вас называть, уважаемый? - тихо и вежливо спросил Толя, аккуратно снимая гамак с детьми и кладя их на широкую лавку.
- Полковником называй… - со странной улыбкой ответил дед.
- Ого! Вы в прошлом военный?
- Так точно-с…, уж был, и есть, и ушел. Величай меня полковником, понял? - зло вставил Полковник.
- Так точно, товарищ полковник, - быстро отреагировал Березкин, - а я, Анатолий из охотничьего хозяйства Сахино.
- Фу! Только никогда не называй меня – товарищ. Это словечко режет мне ухо. Это, где же такое есть-то Сахино? - буркнул дед.
- Да тут рядом километров двести пятьдесят на восток.
- Никогда не слышал такого... а что такое «на восток»?
- Это, дедушка, направление по компасу и называется оно - на восток.
- Старый я слишком, запамятовал. Я тебе не дедушка, понял, сударь? Я полковник. Еще раз дедушкой назовешь, будут у тебя колики в животе. Если тупой, можешь проверить.
- Полковник, а как же вы тут в тайге живете один? - проигнорировал угрозу Березкин и внимательно посмотрел на часы у печи.
Они были массивные и добротные с надписями на немецком языке и гирьками, сияющими серебром. Часы показывали одну минуту первого. Конечно было непонятно, то ли это одна минута первого ночи, то ли дня? Маятник в середине часов ровно отстукивал мелодию дождя, слышимую через открытое настежь окно. Тук-тук, бац-бац ... мирно и четко, а секундная стрелка стояла, как вкопанная не двигаясь. «Странные часики! Как и все здесь происходящее!» - подумал Березкин и поставил рюкзак у лавки, щелкнув предохранителем на ружье. Он посмотрел на собственные часы, которые показывали половину четвертого дня. В открытое окно влетела большая жирная муха и стала мотаться по комнате от печи до полок, на которых стояли четыре запечатанные банки меда. Она производила назойливый монотонный звук, и Березкин резко ударил по воздуху рукой. Но муха была быстрей.   
- Штабс-капитан! Не трогай его, это не муха! – быстро среагировал дед. – Это наш вертолетный шмелик. Он полезен тем, что чует, где мед, мясо и сыр. А кто тебе, Анатолий, сказал, что я здесь один? - проскрипел дед и потянул носом в сторону рюкзака. - Небось тушенка есть, а? Угостил бы вкуснятиной.
- Да пожалуйста! - быстро ответил Березкин, поглядывая на присевшего на полку шмелика, и в пол оборота, не поворачиваясь к деду спиной, стал раскрывать рюкзак.
 Едва задержав взгляд на рюкзачном замке, Березкин отвлекся, и деда в кресле уже не было, он стоял за спиной и внюхивался в воздух, громко шевеля ноздрями и длинным носом с черным волоском на кончике.
- Ох и запах…, умопомрачительный! Ножичек то у тебя имеется, чтобы баночку вскрыть?  - промямлил дед, закатив глаза от предвкушения трапезы. Шмелик пролетел над рюкзаком, и поднявшись к потолку, тихо уселся на толстую балку.
- А как же в тайге и без ножичка? Вот он- маленький и перочинный!
 Березкин вытащил из ножен настоящий дедовский слонобой, которым, что бетон пилить, что медведю брюхо пороть. Не нож, а палач с пилой без капюшона.
- Ого, ножичек! - с тайным испугом и любопытством воскликнул дед и, странно выпучив глаза, уставился на холодный отблеск ножа. – Глаз-то у меня ведючий. Сталь серьезную сразу вижу. В мои времена, такие ножички не выпускали. А компасок то имеешь? Чай без компаса по тайге лазить тяжело или на звезды надеешься, а, Навигатор? Хэ…,хэ…, хэ…! - хитро спросил дед и криво улыбнулся, скорчив неприятную рожу.
При этом он внюхивался в рюкзак с нетерпением. Березкин достал банку с тушенкой, вынул ее из промасленной бумаги и отработанным движением вставил ей в бок огромный нож с пилой. Ловко развернув по кругу, он выпустил мясной аромат наружу, мастерски разрезав банку на две четкие половинки.
- Так вам про компас рассказать или угощаться тушенкой будете? – парировал Толик.
- Тушенка, только тушенка, забытый вкус… О, мои годы…, неужели мне так повезло? Святители угодники…! Мама Мия! Трэбьен…! Боже, Царя Храни! Ну, надо же! Аж язык онемел, просто онемел, как от нашатыря. Молодость, моя молодость, где ты… коварная моя девушка в новенькой портупее?!
Дрожащими руками старик взял половину толстой банки и воткнул в ее содержимое откуда-то взявшуюся блестящую ложку.
- Это просто Чайковский…, да-да-да…! Это Петр Ильич Чайковский, а не эти одураченные пионЭры от Матрены Палны. Это Гайдн… просто ноктюрн…ой! Это что-то потустороннее…ой! Я не могу так наслаждаться, я умираю понарошку… Ну, Анатоль! Я тебе этого никогда не забуду. Какой манификь…!
Старик облизывал ложку тщательно, как муравьед, не оставляя ни одного кусочка сальной крошки или мясца. Он был в восторге. Его глаза горели разными оттенками, лицо преобразилось, а язык работал, как швабра уборщицы тети Клавы, перед приходом самодурного директора. Быстро опустевшую половину банки дед вылизал коричнево- бледным языком и, заскрипев зубами от досады, громко рявкнул.
- Анатоль, мэрси! Дайте мне вторую половину, и я Вам… хм…гм… тебе что-то расскажу, а не то…! - он замахнулся на Березкина кулачком с пигментными пятнами, и две жирные моли, быстро выскочили у него из-под мышки.
- Да возьмите, Полковник. У меня еще есть, - с усмешкой посмотрел он на деда сверху вниз, - а если расскажите, как дорогу найти, с которой я сбился, то я вам подарю еще две банки.
- Ха! Нет! Не две, целых четыре. У тебя есть, я знаю. Дорогу ему покажи… это не так и просто уж… Только ты сначала меня послушаешь, а потом… потом… словом – «всему свое время», как говаривал мудрый еврейский богач из Библии, имевший все и осознавший, что это «Все» ему до лампочки, Экклюсзиазт, кажется…, совсем памяти нету…, все пьяные большевички забрали!
В дверь слева раздался вежливый стук.
- Полковник…! –послышался кроткий женский голос из-за двери, ведущей во вторую комнату.
- Ну, вот…, услышала. «Счастье вдруг, в тишине, постучало в двери!» - красиво запел старик. – Мадаммммм…! Че нада? Фестиваль словоблудия начинается снова?  – быстро отвлекся дед, задержав вылизанную ложку возле рта. - Софья Власьевна приперлась!
- Кто такая Софья Власьевна? – быстро спросил Березкин, удивленно глядя в закрытую дверь.
- Это инакомыслящие называли так Советскую Власть в 70-е годы для конспирации! - быстро ответил старик и впервые улыбнулся.
- Полковничек, может я попробую с ним договориться? Вы же знаете мое положение. Ну, все -таки, шанс. Поймите меня правильно. Ну, пустите, Полковничек!  – раздавались уныло-молящие просьбы с лисьими нотками.
- А я вас, Матрена Пална понимаю всегда правильно. Еще с 17 года я все понял… еще, когда ваши, искусственно созданные вихри враждебные веяли неизвестно над кем. Неправильно понимают люди, у которых мало информации или дегенераты. Вы что, намекаете на то, что я умственно отсталый полковник? Так я против такого оскорбительного намека. Будете намекать, положите на стол партбилет. Вы же должны понимать, что в полковники назначали самых, самых, самых… А я, на Перекопе выжил, между прочим.
- Намеки ваши обидные и ничего кроме изжоги мне не приносят! – продолжал издеваться дедушка.
- Вы злая, Матрена Пална! Как вас в КПСС-е держали на такой ответственной работе?
При слове «КПСС» брови у Березкина поднялись выше нормы.
- Это вам не пионЭрские хоры контролировать с пафосными песнями Тихона Хренникова. Сейчас начнете медовую демагогию разводить, начнете снова кормить пчел завтрашним днем! – выговаривал дед в закрытую дверь, явно наслаждаясь муками того, кто был за ней.   
- Чур, вас! Я уважаю вас, полковник, очень, очень. Как же я могу такое … Я и не помышляла…, как я бы посмела, я же не дура? Разрешите, полковничек, а? Пожалуйста!
- Врешь. Она меня уважает… Нет, вы это слышали? А где у тебя справка, что ты не дура? Есть такая бумажка у тебя, а? С гербовой печатью, с подписью самого Леонида Ильича или тихого маразматика Суслова. Нету у тебя такой бумажки! - ловил кайф старик. - Я лично не думаю, что Анатоль согласиться. Не тот он мужик, чтобы на такое соглашаться! - буркнул старик и медленно засунул ложку во вторую часть банки.
При этом он смотрел Березкину в глаза и хитро улыбался, показывая три зуба сверху и два зуба снизу.
 - Хи-хи-хи! – промямлил он. Пиво у тебя есть, партийная ячейка? – спросил он.
- Соткудава у меня пиво, Полковничек, времена ж не те уже давно… Есть «Сельтерская» и «Боржом», холодные из партийной спец столовой. Не вода, а грузинские слезы. Такую водичку в гастрономах днем с огнем…
- Ладно…, уж, неси «Боржом» …гм, - задумался он, – десять бутылок неси, а то не открою дверь.
- Все готово. Десять бутылочек бесплатно с благодарностью, Полковнику.
- Не-а… Не так. А ну давай по форме, как положено, Мадамммм! - заорал старик.
- Хм..Гм!
Матрена Павловна прокашлялась за дверью и громко рявкнула.
- Господин Полковник, Ваше Высокоблагородие, разрешите доложить?
- Разрешаю! –промяукал дед и почесал грязной ногой, щиколотку второй грязной ноги, сбросив тапочки и наслаждаясь высотой владения ситуации.
- По вашему приказу десять бутылок грузинской воды «Боржом», холодной и свежей, прибыли! Разрешите внести? Докладывала, Первый Секретарь Обл…
-Обл…шмобл, – перебил ее старик, - ты давно уже никакой не секретарь, твое время утекло и не вернется никогда, демагог ты хренов. Прожила в одиночестве, как у Бога за пазухой, рассказывая каждый день про счастливое завтра простому трудящему люду, мадаммм…! Заходите…, член –многочлен! Сейчас тебе есаул Березкин сам все расскажет, как на ваших тупых Пленумах с красной икрой из спец магазинов, а я послушаю… Ха-ха-ха!
Дверь широко отворилась и в проеме угадывалась красная толстая дорожка с красивой желтой каймой по бокам. Такие дорожки почему-то стелили в райкомах, обкомах и крайкомах и даже в Кремле. Не дорожка, а путь в завтра и обязательного цвета засохшей крови. На другой стороне двери просматривалась табличка:
«Всем просителям! К Господину Полковнику без пива и ностальгии не заходить! Приемное время-всегда! Кроме понд., втор., сред.,четв., пят. и суб.»
 В дверях стояла толстая женщина с нахлобученной белой башней волос на голове. Ее прическа напоминала спонтанное гнездо сумасшедшего пеликана, который срочно ищет хоть какую-то самку для размножения. Под некрасивым густо напудренным носом, прямо возле левой ноздри, сидела большая бледно коричневая родинка, напоминающая усохший финик с берегов Эфиопии. Ее толстые пальцы были унизаны золотыми кольцами с каменьями и без. Золотые часики впивались в пухлую руку кожаным ремешком, а золотые серьги болтались в ушах, как у цыганки Ляли Черной на сцене театра «Ромэн».
Она была одета в черный кримпленовый костюм с белым жабо в районе массивных грудных холмов, где висела золотая брошь в виде подсолнуха, а рядом значок делегата какого-то «сто пятнадцатого» бессмысленного съезда КПСС. Бегающие глазки сразу оценили обстановку профессиональным взглядом банщицы. В правой руке она держала сеточную авоську с десятью бутылками «Боржома» и, двулично улыбаясь и оттопыривая жирную задницу назад, воскликнула:
- Ваше Высокоблагородие, разрешите войти?
- Мадаммм…! – дразнил он ее. – Заходите, хозяйка партийной кассы. Заходите на пыльный огонек. С сегодняшнего дня ты мне должна двадцать бутылок «Жигулевского пива» - выпалил старик и быстрым, отрепетированным движением выхватил сетку с водой из ее пухлой руки.
Полковник на мгновенье остановил свой взгляд на ее золотой цепочке с золотым профилем Нефертити. Его глаза загорелись желтым блудливым огоньком «Какая красивая египетская мадмуазелька из Фив!» - подумал он и сразу захотел ее профиль оставить себе, уже обдумывая план шантажа.
- Здравствуйте, товарищ, – по- лисьи сказала партийная функционерка, - меня зовут Матрена Павловна!
- Анатолий! – ответил Березкин и протянул руку на встречу.
Пожав ее ладонь, он почувствовал только холод и ничего кроме холода.
- Мадаммм…, вы опять вся в золоте? - продолжал куражиться старый полковник. - Я думаю была бы возможность на лоб корону нацепить, ты бы нацепила. Отдала бы все детям в приют, а…, слабо? Где же твоя партийная скромность? Неужели ваш бог, картавый уголовник Ильич, вот так бы желал, чтоб его Надежда Константиновна с базедовыми глазами, вся в золоте шлялась по Кремлю, а?
Матрена Пална с умело скрытой злобой улыбалась тонкой полоской крашеных губ, напоминая несчастную самоубийцу Фурцеву.
- Правильно сказал князь Юсупов перед эмиграцией:
 «…они построят извращенное общество нищих господ и запуганных рабов. Здравствуй новый Вавилон! И будь ты проклят, лет на сто!»
Она молчала, она умела молчать, ее научили выслушивать все молча, матеря всех вокруг про себя и мило улыбаться. А иногда Матрена Павловна на партсобраниях сидя за столом, под скатертью держала обыкновенную русскую дулю, для тихого ответа на любую критику.
- Вот скажи мне, Матрена Пална, если бы твоего нового бога отчество было не Ильич, а допустим Дормидонтыч, или Маркелыч, или Засипатрыч, или Абрамович, вы бы орали на всех площадях, что Великий Абрамыч сказал…, Великий Маркелыч написал…, Великий Дармидонтыч высказал мысль… или вместо лампочки Ильича, лампочка Засипатрыча? Во маразмище какое, а? Это же классика жанра с белой горячкой. Умора… держите меня, лопну сейчас от смеха…! Это ж до какого высокого уровня вы там свихнулись в вашей партии, что уже не чувствовали никакого реализма. Еще историк Ключевский писал, что «…все великие свершения, только от коллективного разума». А у вас не коллективный разум был, а круглый стол старых мумий с лицами сытых пингвинов. «Ленин и сейчас живее всех живых?». Так пригласи его сюда ко мне, он же до сих пор живее всех живых! А я револьверчик пока достану из сундучка, у меня и пять патрончиков там найдется…, я тебе не Фанька Каплан-Ройтблат, я уж не промахнусь. Вот скажи мне, вы все там идиоты? Вас даже Великий Мао не перещеголял, хотя модельку идиотизма трансформировал на Китай быстро, несмотря на частые запоры.
Старик сидел в кресле, качая грязный тапочек на кончике пальцев правой ноги и говорил свои мысли прямо в глаза крашенной фанатке, вызывая ее на свой собственный Пленум.
- Говори поконкретней…, зачем приперлась и вали отсюда, а то у меня от твоих духов уже голова закружилась, не духи, а вонючий шлягер прошлого года. Эти твои духи не «Вечерняя Москва», а какие-то канализационные выбросы. Апп - ччххии! - чихнул он и посмотрел в сторону спящих деток.
- Анатолий, я к вам… У меня просьба будет не совсем обычная… Как бы это вам сказать…? Понимаете, … в мире происходят такие политические изменения… Как бы это вам… Понимаете?   – сузила она глаза до пределов настенной розетки.
- А ты не ерзай на партбилете своей жопой. Все он понимает, подпоручик не дурак. Высказывайся, как на партсобрании, отрепетированными словесными блоками. Быстро! Ум, честь и совесть целой эпохи, мать вашу! Ерзаешь тут, - выпалил дед и тихонько захохотал, - говори Анатолю, так, мол и так, хочу, мол, детей, которых ты спас в самолете, забрать себе в детский дом имени товарища Нетте, о котором набредил Вова Маяковский перед тем, как башку свою прострелить от сифилиса и огромного коммунистического эпохального счастья. Чтобы детям там мозги промыли и сделали идиотами с красной книжкой, в которой есть рожа, ихнего бородатого бога. Чтобы ходили они строем, клепали друг на друга доносы в НКВД, изучали Устав строителя онаниз…, пардон, коммунизма. Жили всю жизнь на кухне в пять квадратных метров и завидовали соседу, что у того новая сковородка, новые сандалии из кожзаменителя или польский гарнитур из Гдыни. А в это время, такая тетка, как ты, будет обжираться за копейки финской колбасой, одеваться за копейки в итальянские шмотки в спец магазинах, ни хрена, пардон, не делать, но сидеть в светлом кабинете с четырьмя телефонами и проводить идиоти…, пардон, идеологическую работу, по последним разработкам идеального приспособленца и живого трупа товарища Суслова, сабля ему в кадык!
Полковник закрыл лицо руками, он весь дрожал, он неожиданно вспомнил свою жену Лизу, изнасилованную и задушенную в подъезде, новыми строителями всеобщего счастья.
- Господин Полковник, вы мне слова не даете…
- Молчать! Потомственная селючка…! Твоя фамилия Могила Матрена Пална! Не Трубецкая ты, не Морозова, не Румянцева, не Верещагина. Ты обыкновенная Могила! Из какой ты грязи? Двадцать поколений твоих предков сидели на кладбище и рыли ямы, а ты решила, что ты построишь всем счастье от Камчатки до Петербурга? Как? Ты где-то этому обучалась? Ты закончила Сорбонну, по факультету – построение всеобщего счастья в отдельно взятой стране? Ты закончила Петербургский Университет?  Нет…, ты закончила профтехучилище по профессии маляр, не так ли? Ой…, держите меня, малярша хотела стать в один ранг с умницами Столыпиным и Витте! Ты знаешь, что такое всеобщее счастье? Ты же писала доклады с советами космического идиотизма? Франсуа Рабле и Кампанелла тебе не указ? Да ты и не читала их, Мадаммм…! Твой заместитель по фамилии Огрызок, не Татищев, не Романов, не Демидов, а просто Огрызок -  был секретарем идеологического направления? Тоже грязь залетная и никчемная… Извращенец, взяточник, лгун и тихий алкоголик и ты об этом знала. В занавески сморкался после инспекции школьной столовой, сволочь! Он, как ваш дедушка Калинин, любил щупать молоденьких балерин за кулисами торжественных коммунистических собраний с обязательным концертом.
Сколько вы перевели таежных лесов на бумагу, чтобы записывать туда свой партийный маразм? А твоя заместитель Мария Гнида? Это какой нужно быть самодостаточным ничтожеством, чтобы носить фамилии равные общечеловеческим оскорблениям и того не стесняться? Ты устанавливала каждый год нормы, сколько литров молока должны давать коровы в Рязанской Губернии? Это сидя - то в городском кабинете? Мадам, сколько капель молока вы надоили лично за вашу убогую жизнь, чтобы коровам нормы устанавливать? Вы, вообще, себя считает нормальными людьми после этого? Вы рвались к кормушке всегда и везде, только к государственной кормушке и судьба Отечества вам была безразлична. Потому что вы Могилы, Огрызки и Гниды, и я могу продолжить данный список, не замолкая четыре дня, потому что я знал вас всех после вашей смерти. Ты знаешь, как умер одни из ваших секретарей по фамилии Петух? Он врезался на катере в дамбу, пьяный в свинью и с двумя проститутками на борту…Хоронил весь город, а в ваших лживых газетах на первой странице, какая-то очередная сволочь написала:
 «Дорогой Товарищ трагически погиб на посту, инспектируя пригородные деревни!»
 Заботился, так сказать, сопереживал…, что выжрал мало коньяка …
«Мы будем вечно помнить…»
Вот кто эту сволочь помнит, а? Зачем вы врали на каждом шагу? Кому он нужен, этот выродок, как ходячий завод по переработке пищевых отходов элитных сортов? Вам бы жрать до отвала и гнобить всех, кому господь мозги подарил при рождении. Сволочи без совести, без роду без племени…, генетический мусорник.
- Полковник…! –попробовала вставить слово Могила.
- Молчать, обвешенная золотом кукла! Меня расстреляли давно и семью мою уничтожили, мою Родину изничтожили, и я имею право сказать тебе в глаза все, что я думаю, и что я видел за эти годы моего заключения здесь. Анатоль, – быстро обратился он к Березкину, - ты держишься молодцом, но мы все здесь не живые, и я, и она и другие… Так уж вышло, что мы задержались на этой земле. И сейчас стоит вопрос о спасенных тобой детях, они застряли между миром твоим и нашим, понимаешь, Анатоль? Самолет, когда падал…, он пробил коридор и дети через него не прошли и не вышли. Ты их забрал, как честный человек, но ты ничего не знал о пробитых коридорах…
- Так точно…, - вытирая пот со лба, ответил Березкин и замолчал, вслушиваясь в ритм ужаса собственного сердца … - я стараюсь понять… Я, наверное, понимаю и давно сделал вывод. Но детей я никому не отдам…, дудки, хоть их мама и погибла в самолете, у них где-то папа есть, а еще и дедушка, и бабушка, живые, не мертвые. Это вам не царскую семью мочить из револьверов!
Березкин покосился на злое лицо Матрены Палны и, подойдя поближе к лавке, где спали дети, положил ладонь на ствол ружья. На всякий случай.
- Полковник, ваше высокоблагородие! – старалась держать себя в руках партийная номенклатура. - Разрешите все- таки попробовать втолковать товарищу, что если он не…, то он никуда отсюда не уйдет. И будет гнить здесь до двадцать второго пришествия Христа.
 Березкина эти слова насторожили, и он сделал несколько шагов к двери.
- А вы меня, Матрена Павловна, не стращайте, пуганый я и еще живой! –сурово ответил на угрозу Березкин и зло посмотрел ей в глаза.
- Да ты хоть знаешь, куда ты попал, мальчишка? Ты временно живой, вот часики пробьют и тебе хана. Понял?
- Сударыня, вы создаете нервную обстановку. Вы все сказали? – с железными нотками в голосе произнес старый полковник.
- Товарищи, в свете решений 105-го съезда КПСС, наша партия и весь советский народ, должны активнее повысить свое участие в исторических решениях съезда. В частности, в области спасения детей после авиакатастроф. Наш горячо любимый Генеральный Секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев однажды сказал, что спасать детей нужно на суше и на море, в воздухе и под землей. Каждый коммунист обязан каждый день спасать детей на улицах и на крышах домов. Сегодня нужно спасать детей больше, чем вчера, а завтра, больше, чем сегодня. Товарищи! Как сказал товарищ Макаренко, после инспектирования детских домов имени немецких товарищей Клары Цеткин, Розы Люг… Гм-Хм… сембург, Отто Гротевольда и Клауса Шмулькевича - «Дети это наше будущее!». Ведущая роль партии в спасении будущего страны, бесспорна. Благодаря решениям 105 -го съезда КПСС, наши товарищи повышают и улучшают спасение детей на БАМе и на Колыме, на Камчатке и в Калининградской области. В свете решений исторического 105 съезда КПСС я обязана забрать у вас детей, спасенных беспартийным товарищем Березкиным для того, чтобы партия их воспитала в свете исторических решений 105 съезда КПСС! Если же товарищ Березкин, настолько несознательный антиобщественный элемент, то я вынуждена буду доложить об этом вопиющем случае в органы Государственной Безопасности и лично товарищу Мясорубову, который умер на прошлой неделе, на правительственной даче. Товарищ Березкин, вы обязаны отдать мне этих сироток на воспитание партийными органами!
Могила зло уставилась на Анатолия, тяжело дыша и ожидая легкой победы.
- Стоп, Санта Мария! Ты опять незаметна, как проститутка в мужском монастыре! Промыли тебе голову сильно …Тайм аут! - громко произнес Полковник. - У нас обед. Святое время в нашем положении!
Он трехсмысленно и заговорщицки подмигнул Березкину и продолжил.
- На улице прекрасная затяжная унылость, дождь будет идти три дня, смывать все следы и ночевать у окон. Сырость с водой не даст комарам летать по воздуху, нас никто не будет беспокоить, так что, Матрена Пална, приглашаю вас отобедать, так сказать, за мой счет. Я хранитель дверей, не вами поставлен с 18 года и не вам тут условия диктовать. Но компромисить я могу… Речи ваши обидные и фанатичные мы послушали, пора и отобедать. Молина! -громко закричал полковник и из той же двери в комнату ворвалась не то девушка, не то женщина без возраста.
 Она сразу внесла вазу с отборным чищенным репчатым луком и, автоматически улыбаясь, поставила ее в центр стола. Женскую девушку или девичью женщину звали Молина. У нее были разноцветные глаза, как и у всех остальных. Она была очень похожа на Элеонору Баньяту с лицом, видевшим, как остановилась сама любовь.
- Полковник, че заказывать будете? Апп-ччхи! –громко чихнула она и прикрыла глаза.
-Так-с…, я закипаю, как сливочное масло в киевской котлете от ваших речей про ваши исторические решения, черт бы их забрал в никуда, а он их таки и забрал, как мы видели. Молина, котлеты по-киевски, квадратной формы, три раза. На прошлой неделе у вас был черствый хлеб, пахнущий свежим зефиром, хочу этот хлебец со следами зеленого пенициллина на корочках. Три порции. Корнет Березкин, я вас не спрашиваю, что бы вы хотели, потому что кухня здесь специфическая и если вы захотите поучаствовать своими продуктами из мешочка, то мы с Мадам Матреной только одобрим-с ваш жест современного сознательного человека. Да-да! Я бы употребил еще вашу тушенку, вкус у нее замысловатый и выверенный чьей-то умной головой.
- Конечно…! – подмигнул Березкин и посмотрел на детей, они все еще мирно спали.
- Молина, - продолжил полковник, - обязательно апельсиновой горчицы под хлебец, моей любимой, и поставь на стол три бутылки «Боржома» из этой сеточки. Далее, подай нам рисок паровой, чтобы каждую рисинку я мог своими остатками зубов разгрызть и употребить. Матрена Пална, вы уже не сидите на диете из червивых яблок в свете последних решений вашей секты? Хе-хе-хе…!               
 - Я, э…э..э, не...                - Тогда, Молина, остатки позавчерашнего винограда! – не дав ответить, продолжил старик.
- Есть еще остывший шпинат! - учтиво наклоняясь к старику, вставила Молина.
- Он с сельдереем, как в прошлом месяце?
- Так точно, сельдерей не свежий, холодильники не работают, как вы знаете, электричество нам урезали! – с горечью отчиталась добровольная официантка. -  Есть еще маринованный бычок в полуоткрытой банке… Но вот в чем вопрос…! – загадочно произнесла женская девушка.
- В чем же? –отреагировал полковник мгновенно.
- У бычка мечтательное выражение лица, как будто он хочет стать снова живым, выбраться из банки и уплыть в чистое озеро к своим родственным душам... 
- Молина, ты неисправимый романтик. Я тебе много лет твержу одно и тоже, что мы едим все мертвое, а ты во всем мертвом видишь живое. Романтичи…! Сельдерей тоже не живой и не свежий? Неси не свежий. Все свежее находиться в мешке у штабс-капитана!
Старик внимательно наблюдал за манипуляциями Березкина. Он достал две толстенькие банки тушенки, две буханки совсем не черствого хлеба и бутылку водки. При виде «Пшеничной» глаза у Матрены Павловны широко раскрылись, как будто она увидела живого Ленина в шортах с бокалом виски и толстенной кубинской сигарой в зубах в обнимку с голым и очень загорелым Фиделем Кастро. Такая же реакция была и у Полковника.
- Водка!? Святый Боже…! Как же это…, откуда? Святители угодники!!! Кормилец ты наш, Подпоручик Березкин! Вот это сюрприз…! Молина, неси рюмки хрустальные из холодильника, да чтобы с инеем, всенепременно с инеем…! Я не пробовал водки с 1918 года… Святые небеса…! А вам, мадам Мотря, не полагается, вы свое выжрали уже на ваших тайных сборищах, в банях и партийных санаториях улучшенного типа, на курортах и партийных здравницах, куда простому люду дорога была заказана. Вы напивались в лохмотья на банкетах после торжественных заседаний в честь открытия чего-то, в честь запуска чего-то, в честь юбилея чего-то и кого-то, в честь завершения чего-то… Вы были умельцы отмечать чужие заслуги! Водка нам, в честь спасения детей! Ясно?
- Как это? Как это не полагается? Я возражаю… Я умерла от инфаркта на партийном посту в 1982 году, между прочим, я тоже имею право…! – истерически заорала Матрена Пална, сверля литровую бутылку водки своими глазками. - Даже очень мне полагается. За нервную работу на благо Отчизны. Не вздумайте отказать даме, Полковник. Вы не посмеете, вас разве учили в кадетском корпусе, вот так отказывать дамам? Дайте водки, бля…!
- Ты еще вспомни «Апрельские тезисы». Это решаю не я, а хозяин «Пшеничной», то есть, лейб-гвардии штабс-капитан Березкин! – четко высказал полковник и подмигнул Анатолию трехзначным намеком на партийную слабость.
- Я не думаю, что Матрене Павловне нужно с нами выпить холодной водки за обедом и закусывать ее свежей тушенкой. Не женское это дело, водку выпивать! – медленно и по тупому отрешенно промямлил Березкин, отвинчивая золотистую пробку от горлышка и ядовито улыбаясь.
- Да-с, и я о том же. Ну-с, штабс-капитан, наливайте, не денек сегодня, а просто день победы над идиотами. Молиночка, неси три рюмки! Одну гостю, одну мне и еще одну, пусть стоит на всяк случай. Может, кто в гости придет? Да и музыку заведи мою любимую. Нынче праздник.
 Матрена Павловна уселась за стол поближе к ракетной бутылке с яркой этикеткой. Березкин подвинул резной стул между спящими детьми и столом. Полковник одел старые тапочки и, сделав несколько шагов к столу, присел в центре. Шмелик слетел с потолка и пикировал на край стола, разглядывая все вокруг стеклянными фасеточными глазами. Он тоже хотел кушать. Секундная стрелка дернулась два раза и снова остановилась. Молина посмотрела на подоконник, где стоял старый патефон, сразу же хрипло зазвучала мелодия и, неповторимый Вертинский запел издалека…
…. В синем и далеком океане, где-то, возле Огненной Земли, плавают в сиреневом тумане, Мертвые седые корабли!
Их ведут слепые капитаны, где-то затонувшие давно. Утром их немые караваны, тихо опускаются на дно!
Ждет их океан в свои объятья, Волны их приветствуют, звеня, Страшны их бессильные проклятья, Солнцу наступающего дня!
- Манификь…! – прикрыв глаза в блаженстве песни, сказал Старик и предложил тост своей души, держа рюмку водки за хрустальную запотевшую ножку. – Уважаемый Анатоль, и все присутствующие! Давайте выпьем за вечную справедливость, по которой, рано или поздно, все получают по заслугам!
 Дед красиво опрокинул содержимое в себя и медленно выдохнув, сказал:
 - Да будет так!
- И мне налейте! – упрямо стояла на своем коммунистка, поправляя крашеные волосы на голове.
- А за капитализм выпьешь? - юродствовал старик.
- А мне теперяча без разницы…, я даже за буддизм выпью и за оппортунистические веяния в социалистическом централизме! – ответила она.
- Кстати, буддисты- единственная религия, не пролившая ни капли крови. Сидят себе в позе цветка и поют. Запрещают убивать козявок, любят крыс и деревья. Шашлыки из мяса не жрут и самогон не гонят, не ругаются разными некрасивыми словами, и не коллекционируют деньги. За это следует выпить, хотя любой кришнаит или лама, нас бы осудил сразу. Нет, не осудил бы, посмотрел бы снисходительно и улыбнулся.
- Э-э-э-э-э…
- Итак, Подпоручик, наливайте нам по кругу этой белой суспензии, в забытьи есть нечто облегченное. Люди пьют, чтобы повысить градус адреналина и восприятия унылой своей среды обитания, либо еще пуще, завысить… настроение, а потом? А потом вспоминать, как было хорошо, надо повторить и пошло, и поехало… Таков человек! Кто может себя в руках держать, тот каменный, кто не может, того судьба уже закончилась. Отвернись от мира раньше, чем мир отвернется от тебя. Уж лучше избежать запасов ненависти…Черт…! - воскликнул старик. - Задумался я о прошлом. Ну, Анатоль, будь здрав, корнет! 
 Матрена Павловна опрокинула тоже, шумно втянув в себя пыльный воздух дома. Шмелик подбежал к рассыпанному сахару в капле воды, и вставив туда свой хоботок, стал пить сладкую воду. Полковник взял из вазы очищенную голову репчатого лука и шумно вонзил в него пять оставшихся зубов.
- Это, Подпоручик, против цинги, она у нас полбатальона выкосила и, хотя сражений нет уж давно в моих глазах и голове, и батальона тоже нет, привычка осталась. Лук, первый защитник от цинги и еще квашенная капуста… Только у этого лука странный запах дерева… Порадовал ты меня, Березкин, неимоверно порадовал. Вертинский продолжал петь, не спеша:
«… и в хаосе этого страшного мира, под бешенный вихрь огня, проносится огромный истрепанный том Шекспира, и только маленький томик – меня…»
- А скажите, Матрена Пална, меня всю мою долгую смерть мучает один и тот же вопрос! – медленно начал старик, заглядывая в лицо оппонентке и подливая ей водки больше, чем себе и Березкину. – Вы пейте, пейте, Матренушка! Сегодня можно, где мы еще водку-то раздобудем в нашем загробном мире? Не каждый день падают самолеты с близнецами, которые находят настоящие мужики, у которых в рюкзаках тушенка и водка. Хе-хе… Так вот, меня мучит вопрос.
- Ну…
- Куда вы подевали столько денег, а? Это ж не сумма, это космос какой-то. Ну, я понимаю, приручали и кормили черных обезьян в Африке, совали свой нос везде, куда только можно, где уже был нос пиратов Англии и США. Рассказывали о преимуществах вашего строя и раздавали оружие направо и налево, горлопаня на всю планету, что вы самое мирное государство «Мир, Труд, Май, Октябрь, Декабрь», так сказать, и торговали автоматом Калашникова по всей земле.
- Ну…
- То ракеты на Кубу завезли по приказу сельского идиота со свиной рожей, то ракеты во Вьетнам, чтобы дуракам американцам кузькиных матерей показывать. Вот…, по опубликованным данным, каждый месяц, приблизительно сто миллионов членов партии сдавали взносы, а их на самом деле было больше. Каждый, кто получал 200 рублей и более, сдавал взнос около 10 рублей. Сумма набегала, за один только месяц, приблизительно около миллиарда рублей. И так, грубо говоря, каждый год 12 миллиардов рублей, а таких годов было после победы над Третьим Рейхом до сегодня, до 1985 года – пятьдесят. Повторюсь, Мадам, все подсчеты приблизительные, потому что эту тайну знали единицы. Но, включая не пропитые и любопытствующие мозги, возникает вопросик: Куда вы дели более шестисот миллиардов рублей, которые вы собрали за участие в утопической идее по построению всеобщего счастья на корабле дураков? Мне очень интересно ваше мнение по данному вопросу на повестке дня.
- Сергей Вениаминович, уважаемый Полковник! – держа уже пустую рюмку в руке, и уютно причмокивая губами, отозвалась Матрена Павловна. - Мы люди маленькие, у нас свое счастье внизу, у них свое большое счастье наверху. Мы их боялись очень. И-ик! Я вам доложу так, приедет какая-то сволочь из Москвы инспектировать…, так ему все на блюдечке, а то ведь можно потерять должность, место, зарплату, премию, привилегии, куры и колбасы в подвальном магазине в каждом райкоме по цене в десять раз дешевле… Ииии-ик… Вы че думаете, все было так заоблачно хорошо? Все, между прочим, держалось на страхе за себя. А теперь что?
 «…Даем нерушимую клятву свою, от имени всей молодежи, упорны в труде и отважны в бою, мы путь к демонизму проложим!»
 Вы че, думаете, что вот так вот, запросто, можно заставить думать одинаково всех, как в организованном пчелином улье? Населения было около двухсот пятидесяти миллионов. Если бы был принцип улья, может быть, я не спорю, но этот принцип – «счастье от результатов общего труда» работал плохо. Вот и мыли мозги своими порошками и своими чистящими средствами. Я уверена… И-ик! Налейте мне еще…, пжалуста!
 Полковник подмигнул Березкину и быстро налил полную рюмку еще.
 - Так вот, я уверена, что даже в зале на заседании съездов, когда Леня выступал и целовался со своими по четыре часа к ряду, обязательно были члены партии, которым все это было до лампочки, они строили свою личную жизнь, а не коммунизм. Им же в голову никто не заглядывал… Говорят на партсобраниях одно, думают другое, поступают еще иначе. Куда деньги делись, вы спрашиваете? Да я понятия не имею. Но думаю, что где-то, кто-то на них живет как Морган и Рокфеллер с партбилетом и горячим сердцем в груди…  Этому «ему» или «им» жизнь удалась, конечно. Еще налей, Береза! А то что-то ты не ловишь мышей, мальчик! – с большим налетом грязной власти, заметила Матрена Павловна, у которой алкоголь гулял по венам и капиллярам с гармонью, но без гармониста.
Из нее поперла хамская память грязи её происхождения.
- Вы не хамите, я вам не береза! – отметил Анатоль и опрокинул рюмку в себя.
- Как же так? Уже ни в чем не виновата и быстро отказалась от вашего Манифеста за общее благополучие? Быстро Вы перекрасились, Мадам. Как Вертинский пел – «Война здравому смыслу, это гимн мятым шляпам!». Что ж не встала, не выступила, так мол и так, дорогие товарищи, у нас перегибы на местах и в Москве. Сидела тихо и верила в судьбу? Так верить в судьбу во все времена, это было роскошью! – продолжил старик, подливая еще. -Давайте выпьем за Березкина- партизана! - снова предложил Полковник.
- Почему партизана?
- Потому что, если сутки в лесу, уже партизан. Хе-хе! - быстро ответил полковник и, чокнувшись с охмелевшей Матреной, влил в себя прозрачную водку.
- Я ведь умерла 11 ноября, аккурат через день после смерти Леонида Ильича. И умирала я светло. Так смог бы только верный партиец, ленинец и преданный делу человек. Такого даже в планах у меня не было. Я ведь хотела книгу написать о своем нелегком пути. Все ж молодежь прочла бы, как мы боролися…! - прослезилась Матрена Павловна.
- Дура ты стоеросовая, «боролися», ты разговаривать-то научись правильно сначала. Тоже мне, борец с ветряными мельницами на бензине. Ну мы тебе за это Ленинскую Премию по литературе давать не будем. Умерла, так умерла. Видать кто-то лихой подгадал тебе дату смертушки. Словоблудие свое изящное прибереги для литературных институтов и политических дебатов, изобретатель квадратного колеса. Ты тут надолго задержалась, лет на тыщу, за то, что квартиры распределяла не тем, кто в них нуждался, взятки брала, сливочное масло и мясо из пионерских лагерей сумками возила домой, за вранье с трибуны, за перевыполнение того, что никогда не было выполнено, за фарисейство и угодничество, за приписки в отчетах, за то, что ребенка не родила, за несчастных рязанских коров, живущих по твоим планам, за то, что наслаждалась глупой властью, над такими же, как ты. И, хотя, модель жизни всегда меняет новая модель, понятие совести остается неизменным. Вот на кой тебе эти малютки, а? Ищешь себе забаву на многие годы? Или опять волынку заведешь - «в свете решений вашего съезда и лично товарища …». Белая и бледная горячка!
- Ничего-то вы не понимаете, полковничек, белогвардейская ты сволочь. Была бы моя воля… И-ик! И-ик! Я бы тебя бы…- она закатила наверх глаза и медленно опустила голову на стол.
- Слабовата, я так и знал. Это уже синдром алкоголизма. Молина…! – крикнул он, повернувшись к двери.
- Я здесь. Ну, че там у нас еще отобедать? Мне лук в горле застрял, сызнова не чувствую ничегошеньки. И узнай, как там у них в райкоме, собираются коляску для детей выкатывать или нет?
Полковник снова заговорщицки подмигнул Березкину.
- У нас еще рыба мульганы без эстетики с выпученными глазами. Стальная душа трески, свежая, всего месяц. У меня в кармане шоколадная конфета с новогодних утренников 60-х годов и мышиные яйца на сковороде. А насчет коляски, Вениаминович, так они заранее ее поставили за дверью и руки потирают там, за кулисами! -  произнесла Молина шепотом вторую часть информации.
- Ты надежна, как твоя тень, Молиночка! Она мой шпион и разведчик, там, у них, где их много, и они отбывают свои гадости при жизни. Неси рыбу с выпученными глазами, горчицу и коляску велюровую с надписью: «КПСС» на боку.
- Сию минуту… - ответила Молина и юркнула за дверь.
- Штабс-капитан, подними эту архивную пыль со стола. Она хоть и специфическая Баба –Яга, но женщина с опытом, может и очнуться! - отметил Полковник и взглянул на дверь.
 Дверь отворилась, и чья-та рука медленно вкатила старую велюровую коляску в комнату. Рука исчезла и дверь плотно прикрылась сама собой. Коляска была большой, сразу для двух младенцев, в которую легко поместилась пьяная Матрена Павловна. Полковник подошел к коляске и посмотрел на нее сверху вниз. Затем он вскинул к глазам старенький бинокль и направил его на золотой профиль Нефертити на шее у коммунистки.
 «Нет, я не буду таким же, как они, никогда… я не возьму, я не воспользуюсь ее беспомощностью, как преступник. Это не мое! Нефертити хороша и я сохраню этот красивый образ у себя в голове и сердце, и довольно об этом!» - размышлял полковник про себя, медленно открывая дверь и запуская туда коляску с надписью на боку. –Усики от креветки ты получишь, а не младенцев!
- Господин Полковник! – начал Березкин, но вдруг в углу возле печи забили немецкие часы.
 Они оба повернулись в сторону циферблата и увидели, что секундная стрелка пошла, едва уловимо останавливаясь на каждом делении… Уже заканчивалась вторая минута первого, маятник весело шарахался из стороны в сторону, обрадовавшись своей новой не бесполезности. 
- Быстро собирайся, лейтенант, у тебя есть шанс! Чмоки…, где ты лазишь, мой дорогой, Чмоки!
 Из-за вазы с мертвыми цветами, вылезла жирная такса и, подойдя к старику, весело завиляла хвостом. Чмок, проводишь Березкина и детей на правильную дорогу жизни.
- Аф…, аф…!
- И прекрати кормить воробьев моими семечками, понял?
- Аф!
- Вениаминович, я почти к вам привык! – стоя во весь рост перед стариком, признался Березкин.
- Есаул, почти – понятие неопределенное, как и все мы здесь. Спасибо, что зашел, сам того не ведая, ко мне в гости. Это для тебя галлюциноз, или острый тупик в твоей охотничьей жизни. Но все же…
- Спасибо и вам, вот вам тушенка и хлеб еще, как договаривались. Рассказывать никому ничего не буду, все равно никто не поверит…
С этими словами они вышли на крыльцо, и Полковник вытер слезу краешком заношенного шотландского пледа. Березкин пожал его холодную руку, не крепко, щадя старика.
- Анатоль, запомни, никто ничего не может гарантировать ни здесь, ни там. Но я, Полковник Бартенев Сергей Вениаминович, могу тебе гарантировать обязательно и всенепременно, что жить ты, Березкин, будешь до самой своей смерти. Прощай, хороший человек!

  Толик шел все тем же батальонным шагом, раскачивая гамак из плащпалатки на груди. Дети все также мирно спали и улыбались, ничего не понимая и не ведая, что вокруг происходит. Они были где-то в другом, несформировавшимся мире, куда Березкину дверь была закрыта. Они были в мире, где все звуки были приятны и новы. Впереди бежал чёрный Чмок, виляя острым хвостом и часто оглядываясь назад на человека идущего сзади…

Дойдя до широкой лесной прогалины, дождь маросейка закончился и сразу же, как железный надежный дровосек, вставало огромное Солнце, разрывая ветви деревьев. Его свет был везде, оповещая весь мир о том, что пора вставать на созидание и новую борьбу с глупостями…

Внезапно, Чмок куда-то исчез. И Березкин, обернувшись назад, услышал в лесной чаще тройное прощальное «…аф…!».