Иван Иванович Иванов подошёл к окну. Это хорошо, что он один на станции. Никто не предлагает сменить фамилию на Петрова Петра Петровича. Большая земля вспомнит о нём только при сигналах бедствия, да и Иванов о ней — только при нештатной ситуации, а так — связь раз в сутки. Здесь он — дежурный, фактически сторож, хотя сторожить станцию надо от размораживания. Странный термин — всё перемёрзло, а называется — разморозилась.
Скоро должны новую экспедицию прислать. Из одного окна видно скованный льдом залив, куда могут пробиться ледоколы. Там пристань. Из другого окна видно укрытый снегом аэродром, и пока сюда могут садиться лишь вертолёты, ориентируясь по высоким мачтам. Могут и машины по зимнику пробиться, только сначала надо его проложить. А сама станция — целый посёлок. Корпуса для удобства соединены переходами, где наземными, укрытыми снегом до окон, а то и выше, надземными, под которыми могут проходить машины, и подземными, над которыми могут идти машины повыше. Здесь грунт скальный, подвалы вполне себе глубокие.
И Иванов обходит корпуса. В некоторых надо протопить угольные котлы. В других — запустить дизель-генератор и включить калориферы. В третьих корпусах стоят старые добрые печи. Запасов хватает, и Иванов кочегарит до тридцати градусов. Теперь жить можно, и пусть за бортом сорокаградусный мороз — это потепление. Когда упадёт до двадцати, можно будет снова прогревать.
А главное — когда проводишь свои литературные опыты — никто не болтает над ухом, никто не задаёт дурных вопросов. На утреннем сеансе связи предупредили, что через три дня прибудет новая экспедиция. Значит, надо успеть.