Молодой лихой интервьюер, с первого своего шага решивший показать, что он оригинален и серьёзен, вопрос поставил ребром:
- Ваш идеал авторского почерка?
- Идеал почерка? - улыбнулась я. "Прописи" из программы начального образования. Все слова клонятся в одну сторону. Буквы красивы и ухожены.
Я хотела пошутить, но неожиданно сказала сущую правду. Напрасно интервьюер обиделся. Ведь каждый, кто что-то написал, умело или не очень, всё равно автор. Деловой ли записки или личного послания, рассказа, романа или подмётной анонимки, он - автор! Пусть хоть клеветник или графоман. Нет у меня идеала. Мне просто нравятся те, кто умеет писать хорошее.
Я сказала правду неожиданно для самой себя. Ведь училась писать не по "Прописи". Жизнь учила. Об этом-то и рассказ.
ПЕРВОЕ ПИСЬМО
Бедная моя мама была уверена, что дочь её – самая ленивая девочка на свете. Уже четыре года стукнуло, а она не хочет учиться ни читать, ни писать. Бегать, прыгать, петь, танцевать, рисовать – сколько угодно, но читать или писать!!! Нет, никогда да и зачем, если мама так здорово читает на ночь сказки разными голосами. Это так интересно!
Конечно, методом проб и ошибок читать и писать я научилась бы сама. Но судьбе было угодно сделать моё четырёхлетие временем испытаний на прочность. Первая ситуация была, пожалуй, простенькой для меня, но не для мамы. Не ожидая того сама, я связала её, как говорится, по рукам и ногам. Наш папа оказался в длительной командировке за рубежом. В такой ситуации с ним должна быть жена. А маленькая дочь? Посылать в загранку семью те, кто был наверху, считали опасным: вдруг все вместе решат стать невозвращенцами? Но надежда теплилась. Крошечная, но живая. Маме требовались все 24 часа в сутки, чтобы к кому-то попасть на приём, кого-то уговорить и умаслить, где-то дождаться подписи. Везде очереди, многочасовые очереди. Я стала маминым тормозом. С кем оставить меня? Хоть не надолго. Помощь пришла совершенно неожиданно. Вне всяких правил шефство надо мной - малОй - взяла Елена Романовна Россе – руководитель танцевальной группы знаменитого тогда ансамбля Локтева в Московском Дворце пионеров. О счастье! И для меня, и для мамы. Сколько музыки, сколько детей, сколько красок! И целых два часа свободного от меня времени. А ещё у моего дружочка Вовы санки появились. Не настоящие, правда. Кто-то из взрослых нашёл два обода, разрезал их, распрямил, с чем-то сварил, сверху положил кусок фанеры – чем не санки? Катайтесь на здоровье. Ещё и с горки.
"На здоровье" прокатился Вова. Я же, лёжа пузом на старой фанерке, умудрилась приземлиться раньше санок. Да как! Острые, неотёсанные углы самодельного сидения, пропоров рейтузы и чулки, оставили два кровавых ручейка на ногах. А через три дня концерт. Не просто где-то, а в Большом театре!
На генеральную репетицию мама привела меня забинтованной. Елена Романовна отвела «раненую» в свою комнату, усадила за стол, дала в руки карандаш и бумагу:
- Рисуй.
- Что рисовать?
- Что хочешь, хоть свой портрет.
После этого они с мамой ушли обсуждать ситуацию. Когда вернулись, я протянула Елене Романовной своё произведение.
- Что это?
- Письмо.
- В нём что-то написано?
- Конечно.
- Ну, например, что в первой строке?
- Здравствуйте, тётя Лена Романовна.- Мама сказала, что в самом начале надо обязательно здороваться.
- Но я ничего не понимаю. Это китайские иероглифы? Это не буквы.
- Буквы она учить не хочет. – Мама в разговор вступила. – Это её каляки-маляки вместо букв.
- Что ещё в твоём письме?
- Не надо меня выгонять. Я очень прошу. Я буду самой послушной, сделаю всё, как Вы хотите, я не буду капризничать.
- А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Конечно, балериной.
Елена Романовна помолчала. Потом очень меня расстроила:
- Балериной, увы, тебе не быть. Придётся поверить. А вот писать, мне кажется, ты не просто научишься, но станешь это делать с большим удовольствием и с фантазией.
Если бы Елена Романовна знала, как была тогда права!
Участвовать в концерте мне разрешили. Уверена, что никто в зале не обратил внимания на маленькую девочку с пластырем на ногах, замазанным гримом. Тем более, что на сцене она пробыла не больше минуты. Но всё же была! Не где-нибудь, а на сцене самого Большого театра! И всей этой радости помогло письмо. Моё письмо! В этом я была уверена.
Вечером мама вместо того, чтобы укладывать меня спать, вдруг спросила: "Хочешь, пойдём погуляем?"
- Конечно, хочу!
Мы шли по родному нашему уютному Петроверигскому переулку. Под ногами хрустел последний сухой снег. Воздух был чистый и немного колкий на вкус. Над головой распахнут чёрный зонтик неба, а на нём ... Сколько же звёзд на нём? С арифметикой у меня были те же нелады, что и с буквами. Но вдруг я ясно увидела, как почти одновременно начали падать,.. падать две звезды. Это было странно, удивительно и немного страшно. Падающие звёзды...Почему падают звёзды? Зачем?
НЕ ХОЧУ БЫТЬ ГЛУПОЙ ДУРОЧКОЙ
У самого большого испытания моего четырёхлетия была предыстория, о которой, как мне кажется, обязательно следует рассказать. Мама, не видя конца скитаниям по инстанциям, решилась отвезти меня к своей старшей сестре в Украину. Небольшой, хоть и промышленный, городок Константиновка наполовину состоял из частных домов, утопавших в садах. Всё было бы совсем хорошо, если бы не ночи. Мама, которая осталась с нами на короткое время, кричала во сне, просыпалась вся в слезах. Стоило заснуть, как начинало казаться, что на неё налетают огромные чёрные птицы, которые жестоко пытаются отнять дочку.
Старшая сестра – человек, глубоко верующий, приняла решение за нас обеих: девочку надо крестить. Кто возражал? Мама верила сестре безоглядно. А я и знать-то не знала что это такое. Зато помню отлично, как пробирались мы к дому батюшки садами и огородами. В церковь пойти не решились. Узнай кто – пришёл бы конец и папиному членству в партии, и его карьере. Всю дорогу мамина сестра твердила мне одно: никому, ни одному человеку ты не расскажешь куда мы идём, где будем.
А пришли мы в красивый сад. Ветки черешен от тяжести спелых ягод склонялись едва ли не до земли. Вишня, зарождающиеся яблочки, в воздухе так сладко пахнет скошенной травой. На маленьком газончике – зелёная табуретка. На ней эмалированный таз с водой. Из дома выходит молодой человек, которого тётя Дуся называет батюшка. Какой батюшка, если на нём надето женское чёрное платье? У человека голубые глаза и добрая улыбка. Он говорит много непонятных слов, а мне и не хочется их понимать. Я просто слушаю. Он брызгает на меня тёплой от солнца водой, а я смеюсь. Очень мне запомнилось это крещение. И маленький крестик, который повесил мне на шею батюшка, очень долго был со мной. Даже тогда, когда я стала совсем взрослой, когда подобные «вольности» не допускались журналисту, крестик прятался за платье или кофточку, но всегда был рядом. И теперь тоже.
Это конец предыстории. Теперь она сама.
Первый же день возвращения в Москву едва не стал последним в моей жизни. Началось всё просто: у ребёнка заболел животик. Поначалу мама особо и не испугалась. Но боли росли, я начала орать. Дважды приезжала Скорая помощь, трижды приходил районный врач. Маму успокаивали: ничего, мол, страшного, поставьте грелочку, дайте обезболивающие таблетки. Таблетки мама давала, но грелку не ставила. Как потом объясняла – будто кто-то запрещал. Поздно вечером, когда от боли я стала терять сознание, мама, схватив меня на руки, добежала до первой же больницы (благо та была неподалёку). В приёмном покое по странной случайности оказался хирург. Осмотрев меня и ощупав, забыв об осторожности, закричал: «Немедленно в операционную!»
Мама рассказывала потом, что первое, о чём спросил после операции мой спаситель – крещённая ли девочка.
- Да.
- Верьте или нет, но было ощущение, что её сопровождал Ангел. Он не разрешил Вам поставить грелку. Он привёл меня в приёмный покой, в котором мне делать было просто нечего. Ещё 15-20 минут и Вам пришлось бы проститься с ребёнком навсегда. Ведь врачам просто в голову не могло прийти, что у малышки едва не взорвавшийся аппендикс. А перитонит не лечится и не оперируется. Ещё 15-20 минут…
И действительно, кто мог подумать, что городской ребёнок, привыкший к дозированному питанию, в Украине будет горстями лопать черешню, зачастую с косточками, лузгать семечки и глотать их вместе с шелухой. Короче, очнулась я поздним утром в маленькой больничной палате. Недалеко от моей кроватки стояла ещё одна. На ней – мальчик, симпатичный, кареглазый.
- Очнулась? А то врачи здесь забегали: как ты да что. Как зовут?
Я ответила.
- А меня Лёня. Сколько тебе лет?
- Четыре года.
- Мелюзга совсем. А мне семь. Я уже осенью в школу пой...
Последнего слова он не договорил до конца. Не договорил и заплакал. Ох, как горько. Я стала уговаривать, обещать, что скоро выздоровею и мы побегаем по коридору. Потом уже узнала о Лёниной трагедии: он попал под трамвай и остался без обеих ног.
На следующий день мой напарник по лежанию на койках с упоением рассказывал, что главные радости в жизни – это футбол и книжки. На футболе я была однажды с папой. Мне не понравилось. Все орут, бьют друг друга бутылками, а какие-то дядьки в трусах бегают по полю. Книжки я любила. Особенно когда их читала мама. Честно призналась, что сама читать не умею и знаю только четыре буквы: М, П, Л - шалашик и А – шалашик с палочкой.
- Сама ты шалашик с палочкой. А ещё – глупая дурочка.
Я обиделась: кому хочется быть глупой дурочкой? Алфавит выучу. Лёня пусть помогает.
Однажды поздно вечером нам обоим не спалось. Лежали тихо. В окне кто-то звёздами, словно гвоздиками, приколачивал чёрное небо к невидимой тверди.
- Смотри, - прошептал Лёня. – Звезда упала.
- Упала куда?
- На Землю, конечно. Им кажется, что на Земле жить веселее. От скуки обе Медведицы – и Большая, и Малая – дерутся. Аврора и Кассиопея никак не выяснят кто из них главная красавица. Конечно, в Кассиопее красавиц много, а Аврора одна. Стожары хулиганят, вот-вот пожар раздуют.. Всем им разрешается по Млечному пути прогуляться, но больше развлечений никто не придумал. Вот они и падают от скуки на Землю.
- А ты видел то место, где упала звезда? Как она выглядит? На что похожа? На гвоздик?
- Не-ет, - удивлённо протянул Лёня.- Я не знаю.
- А кто видел? Кто знает?
- Мама, наверное. Она мне рассказывала.
С тех пор я много лет хотела увидеть Звезду, упавшую на Землю. Увы! Зато, чтобы не остаться «глупой дурочкой», начала с Лёниной помощью штурмовать алфавит и одолела его. Я начала читать, пусть медленно и трудно, но читала. Даже писать попробовала.
Через десять дней мама забрала меня домой, а Лёню увезли в другую больницу. Расстались мы просто и спокойно, словно знали, что обязательно встретимся ещё, уже в другой, взрослой жизни.
Двадцать лет прошло. Ровно двадцать лет. Я открыла дверь комнаты, в которой мне предстояло работать. Там было много пустых столов. Народ, видимо, куда-то слинял. Только один человек сидел на месте. «Это ты новенькая? – спросил он без намёка на эмоции. – Что стоишь, как столб? Проходи. Меня зовут Леонид, я старший редактор. Как понимаешь, старший ещё не Главный, но слушаться меня ты должна. Первое – прекрати, как баран, смотреть на мои костыли. Чтобы не было лишних вопросов, скажу сам: в семь лет я оставил свои ноги под трамваем. Довольна? Отлично.
Вот так жизнь свела нас снова. Друзьями мы не стали, характерами не сошлись. Но ещё один урок мудрости Леонид мне преподал. Однажды сообщил, что уезжает в Германию, там обещают новые, современные протезы. Вернулся через два месяца посвежевший, довольный, без костылей, в руках одна только палочка.
- Ну ты молодец, - кинулась я к Лёне. – Как всё здорово, а ты просто красавцем смотришься.
- Красавцем? Знаешь чем я особенно доволен? На новых протезах не только ходить легче, но они же сделали меня на пять сантиметров выше. Мне всегда этого очень хотелось.
Вот так… В какую бы беду ни бросала человека судьба, он обязательно должен даже в беде найти хоть какую-то радость.
Лёня рано ушёл из жизни, оставив жену и маленькую дочку. Прощаясь с ним, я сказала: «Светлой памяти тебе. Теперь ты сможешь сам спросить у звёзд – почему они падают и куда. Почему на земле никто не видел и следа от упавшей звезды?»
ДВА ПИСЬМА С ОДНИМ УРОКОМ
"Здравствуй, дорогая мамочка! Я тебя очень люблю и очень скучаю. Тётя Даша сказала, что меня скоро выпишут и я буду дома. У меня всё в порядке. С девочками не ссорюсь, а дружу. Спасибо тебе за передачки, - так даже Симка говорит.
Если будешь писать папе, скажи ему, что я и ему напишу, потому что меня научил Лёня. Я вас обоих люблю."
Это письмо долго хранилось в семейном архиве. Накаляканное разновеликими корявыми буквами, оно едва уместилось на последнем, вырванном из школьной тетрадки листочке... А остальные 23 страницы... Ох, какой горечью были наполнены они! К счастью, мама их не получила.
Но обо всём по порядку. После перенесённой операции я была дома с мамой. А это значило, что жизнь прекрасна и удивительна. Потихоньку решались наши проблемы с отъездом. А это значило, что у мамы оставалось больше времени для меня. Кроме того, ей удалось договориться с дворничихой, чтобы та по утрам выводила меня гулять. Пусть только в наш двор, но мне и там хватало дел. Общительный человек четырёх лет отроду всегда найдёт чем себя занять. Как-то из соседнего подъезда вышел озабоченный мужчина. Я бросилась к нему, как к старому другу:
- Здравствуйте, дядя Лёша!
- Здравствуй. А откуда ты меня знаешь?
- Я познакомилась с Вашей Милочкой. Вы тогда вместе гуляли. Она сказала, что Вы её папа. А я теперь её подружка. Почему Милочка не выходит на улицу?
- Когда вы с ней познакомились?
- Три дня назад.
- Вчера Милочку забрали в больницу. У неё скарлатина.
Стоит ли удивляться, что назавтра в больнице оказалась и я. Организм, ослабленный операцией, легко принял чужие микробы.
О том, как чувствует себя человек в четыре года с температурой под 40, весь усыпанный отвратительными красными нарывчиками, вспоминать не стоит. Да и помню ли это я сама? А вот о времени, проведённом в палате выздоравливающих, расскажу. Там был получен урок на всю оставшуюся жизнь.
За окном ранняя осень и пронизывающий северный ветер. Нет, не за окном, а в палате, где по чьей-то недоброй воле окна и днём, и ночью распахнуты. Пять кроваток, едва ли не сдвинутых вплотную. На них пять девочек. Все простужены так, что вместо носовых платков нам выдали простынки (лучше бы тёплые одеяла).
Сыро и холодно. Кашель, чихание, сморкание. Пресная манная каша встаёт поперёк горла. Врачи суровы, никто даже по головке не погладит. Только спросят: "Как дела?" и скажут: "Скорее выздоравливай". Воздух пропитан нелюбовью друг к другу. Мне как самой маленькой достаётся больше других. Особо не любит меня девочка из детского дома Симка. Маленькая дура, мамашина подмётка, кретинка - самое скромное, что мне удаётся услышать о себе. Симка меня ненавидит. За что? Вряд ли сама может на этот вопрос ответить. "Глядите, у этой идиотки и из глаз, и из носа течёт (а у самой-то?). Она опять днём не спала. Забастовку что ли устроила?" Какая там забастовка! Я письмо маме пишу. Попросила у санитарки тёти Даши бумагу, карандаш и пишу обо всём, что здесь происходит. Исписала почти полную школьную тетрадку. Осталась чистой только одна страничка. Буквы разновеликие, корявые. Ошибок, видимо, больше, чем слов. Но я уже не глупая дурочка, как говорил Лёня.
С четвёртого этажа своей палаты каждое утро я вижу маму, которая спешит к подъезду. Во внутрь нашего "заразного" корпуса её, конечно, не пускают, но свёртки берут. В них то яблочки, то сливы, в тот памятный день - виноград. Обязательно на всю палату: детям нужны витамины.
Виноград достаётся всем, кроме меня. Я протягиваю тёте Даше тетрадку и прошу передать маме. Она кое-как набрасывает на меня одеяло и выводит в коридор. В уголочке возле окна сажает на подоконник и протягивает гроздь винограда: "Девчонкам я отрезала по веточке, а тебе - целую гронку. Ешь и, если позволишь, я прочитаю твоё письмо". Тётя Даша добрая, пусть читает.
Виноград я съела, тётя Даша письмо прочитала. Вздохнула глубоко: "К сожалению, всё правда. И всё же давай подумаем, стоит ли это письмо маме отдавать. Она и так страдает. А что будет с ней, когда получит и прочитает эти странички?
Ты почти во всём права, но только почти. В городе эпидемия. Видишь сколько в коридоре кроваток? А больные всё прибывают. Врачи сбились с ног. Потому-то и кажется, что к выздоравливающим меньше внимания. Окна открыты, чтобы в палатах не задерживалась инфекция. Тёплые одеяла нам действительно были бы нужны, но старые уже списали, а новые ждём со дня на день.
Теперь о Симке. Мне её очень жалко. Думаю, и тебе стоит её пожалеть. Ты знаешь, что такое мамина любовь, мамина забота. Она - нет. Она никогда её не знала. Она не ненавидит тебя. Скорее, завидует, сознавая и не сознавая это. Зависть пройдёт, когда она вырастет и сама станет мамой. Любовь к своему ребёнку растворит всё плохое - и злость, и зависть. Не показывай, что обижена Симкиными словами. Делись с ней добром, улыбайся чаще. Уверена, что и она оттает".
Тётя Даша ещё долго говорила о том, как нужно беречь маму, как по-доброму относиться к людям. Я плакала, она прижимала меня к себе - такая тёплая, такая домашняя - и говорила, говорила. Как же это было хорошо!
Тетрадку с моими жалобами, к счастью, мама не увидела. На пустой, вырванной страничке появились простые слова, с которых я начала эту часть своего рассказа. Через несколько дней я была дома, а потом мы поехали к папе, который с таким нетерпением ждал нас. И жизнь была прекрасной и удивительной.
Она и сейчас прекрасна - жизнь. Только время от времени возникает в сознании так и не отвеченный детский вопрос: почему и куда падают звёзды? Может быть, в не изведанные ещё землянами пространства? А может быть, послушные предписаниям Кого-то свыше, как люди, сгорают они в определённое для них время.
Мамы не стало в ночь на 3-е августа. Неожиданно, и потому особенно страшно. С утра отец, подумав, что, уставшая накануне, она решила поспать подольше, не стал будить. Меня в это время болтал старенький неуютный вагон какого-то дополнительного поезда. Я направлялась в очередную командировку. Мы оба не знали, что мамы уже нет с нами. Почему об этом рассказываю? Потому что часто смотрю на небо. Среди миллиарда звёзд так хочется найти одну - мою маму.
-