Запомнил

Анастасия Ерошевская
Наблюдая со стороны, он подмечал особенные, незначительные для остальных, детали, из которых (он знал) состояла она.
Сентябрь. В тёплом, хранившем остатки ушедшего лета месяце появилась первая. Одетая в классические чуть зауженные брюки и белоснежную застёгнутую на все пуговицы рубашку, она куда-то спешила, доставала ключи и выронила их прямо ему под ноги. Он поднял их с тихим "Аккуратнее", получил в ответ лёгкую благодарную улыбку и проводил взглядом до двери. Он запомнил милый жёлтый брелок в виде весёлого подсолнуха.
Октябрь начался с дождей. Холодные и частые, они стекали по волосам, с зонтов, с крыш. Сизо-чёрный асфальт и запах мокрой листвы стали привычными, как и тяжёлые облака грязно-серого цвета. Октябрь, честно сказать, был самым нелюбимым месяцем, в котором он никогда не мог отыскать нечто хорошее. Но в очередном тёмном, блёклом, промозглом октябре, он наконец нашёл что-то прекрасное. В октябре сверкала серёжка с гранатом. Небольшой гвоздик чуть выше привычных всем серебряных полуколец.
Ноябрь порадовал безветрием. Можно было не столь сильно закутываться в огромный шарф и прятать нос в его складках. Она сменила свой потрёпанный на новый: красный кашемировый. Шарф вместе с элегантны чёрным пальто опустился ему в руки. Она посмотрела на него с неловкой улыбкой и проронила тихое "Подождёшь?", на что оставалось только кивнуть. В ноябре кроме красного шарфа он запомнил ещё кое-что: детскую искреннюю улыбку на красивом женском лице.
Декабрь принёс первые морозы и крупицы снега. Предновогодняя суета, запах имбирного печенья и мандаринов, чашки какао с маленькими зефирками и, конечно же, сотни гирлянд. Город оживал, оживали и люди. И вместо дурацких, по его мнению, красно-белых свитеров с рисунками, перед глазами вечно мелькал кремовый, мягкий, широкий, с длинными рукавами, в которых удобно прятать ладони, и горлышком. Он понравился ему ещё больше, когда поверх, на женские плечи легло его пальто, которое, кажется, нравилось ей больше, чем ему нежно кремовый свитер.
Январь выдался колким и снежным. Снег разгребали почти каждый день, но того не становилось меньше. Всё кругом напоминало сказку, заставляя забыть о неудобствах и холоде. В воздухе продолжал витать запах мандаринов, имбирного печенья и примешавшегося к ним глинтвейна. Его январь, его собственная сказка пахла вишней и табаком. И, казалось, что больное сознание воспринимало только эти два неотделимых для него запаха, исходящих от её шёлковых волос.
Февраль наступил рано и длился, казалось, вечность, вопреки цифрам в календаре. Всё то огромное количество снега таяло, растекалось по улицам и неприятно хлюпало под ногами. Так что теперь люди старались сидеть дома и, по возможности, не выходить. Он делал также. Сидел у неё на кухне, слушая её любимую музыку и весёлый смех. Он запомнил в этот февраль песню Синатры, а ещё красные вовсе не от холода щёки.
Март задержался. Снег продолжал таять даже в середине месяца, создавая вместе с молодой, ярко-зелёной, короткой травой какую-то футуристическую картину. И всё-таки весна медленно, но верно брала верх, выпуская из рукавов стаю птиц, разбрасывая подснежники и разбивая склянки с тем знакомым ароматом, наполнявшим всё существо необъяснимым трепетом. Люди просыпались от долгой зимы, люди пропитывались ожиданием чего-то нового, лучшего. Март менял. Он тоже изменился: стал внимательнее и пристальнее вглядываться, больше улыбался. И за это март подарил ему крайне важную деталь, которую она разделила с ним на двоих: красная ниточка на запястье. Он впервые ощутил всю важность мелочей на себе именно в этом марте.
Апрель, возможно, никогда ещё не был столь непредсказуемым и загадочным. Пару раз шёл снег; иногда небо покрывалось свинцовыми тучами, и начиналась гроза; солнце то еле-проглядывалось с утра сквозь туман, отдавая холодом, то светило ярко, заставляя стягивать с себя куртки. Но во всём была какая-то странная нежность и теплота. Апрель походил на капризного беззлобного ребёнка, который просто не знает, как можно выразить свои эмоции иначе. И она тоже в апреле превратилась в ребёнка, который не знал, что ему делать и как себя вести. А он улыбался ещё шире, обнимал ещё крепче. Он уже не просто смотрел, но всё также запоминал. И в апреле он запомнил, какие конфеты нужно покупать, чтобы с ней помириться.
Май. Он пришёл как-то неожиданно, тут же подарив море тепла и нежности. Даже те редкие дожди и грозы были тёплыми и по-особенному волшебными. Май лёгким ветром проскальзывал сквозь пальцы, летел быстро, стремительно приближая к лету. И весь май для него пропитался запахом сирени, которая неизменно стояла у неё на подоконнике. Она очень любила сирень. А он, кажется, любил вовсе не цветы. Но он навсегда запомнил этот дурманящий сладкий запах, мешавшийся с январским табаком. Он навсегда запомнил, каков на вкус май, хранившийся на её губах.
Июнь подарил людям очередную сказку, которую называли белыми ночами. Светлое почти в любое время суток небо, на котором ровно два раза в день, как на полотне, разливали акварель. Июньские закаты и рассветы, пожалуй, не сравнятся ни с чем. Алые, насыщенно-фиолетовые, багровые, рыжие, золотые, сизые. Всё смешивалось воедино, всё было на своих законных местах. И краски, и полосы, и облака. Июнь словно каждый день пытался нарисовать волшебную картину, чтобы вырвать из груди очередного прохожего удивлённый вздох, чтобы заставить того остановиться и просто взглянуть на нечто прекрасное, чтобы хоть на время позволить ему забыть о суете. Да, июнь был настоящим художником, потому что люди вздыхали, останавливались и забывали. Он чувствовал себя счастливым и на своём законном месте. В июне он запомнил, как она разделяла его чувства.
Июль наступил ровно в тот момент, когда звёзды на ночном небосводе вспыхнули с какой-то новой силой, а жизнь словно замерла. Середина лета оказалась знойной и вязкой. Июль затуманивал разум, пытался заставить людей забыть об остальных месяцах. Или же люди сами пытались забыть, не желая возвращаться к своим делам. И вопреки всем правилам, ночью жизнь вновь продолжалась. Потому что палящее солнце лениво скрывалось где-то за горизонтом, уступая место далёким и мертвенно холодным, но таким живым и ярким в июле звёздам. Их свет живительной влагой по каплям спускался на землю прямо по лунной дорожке. Июльские звёзды завораживали, но всегда напоминали о приближающемся конце. Она знала об этом, ощущала всем своим существом, шептала тихое «Красиво» и смотрела чаще вовсе не на звёзды. Он заглядывался на неё, совершенно не обращая внимания на бесчисленные небесные светила. В июле он с десяток раз забыл, как нужно дышать и говорить. Но отчётливо запомнил, как сверкали её бесконечно прекрасные тёмные глаза, затмевая все июльские звёзды.
Август так сильно походил на июль, что люди вспомнили о его существовании только спустя неделю. Жизнь начинала кипеть уже тогда, а непривычно резкие для летнего месяца ветра предвещали перемены. Он знал уже очень много и хотел больше не запоминать. Ему казалось, что больше в этом нет необходимости, потому что если что-то забудется, то она всегда рядом, всегда напомнит. Но ветер становился всё грубее и холоднее, всё ожесточённее старался сорвать теплоту и нежность уходящего лета. И однажды очередной порыв разрушил всё. Но только не память и привычки, от которых не избавиться так просто. В августе, он запомнил обручальное кольцо на её пальце, подаренное не им. Он запомнил вкус расставания, смешавшийся со слезами, который хранился там же, где хранился когда-то май.
Он запомнил множество мелочей, из которых (теперь он знал наверняка) состояла она. А ещё он запомнил, что значит любовь.
Только вот теперь…теперь не хочется запоминать.