(рассказ)
Золотая осень ныне выдалась короткой. Не успела Анна Васильевна налюбоваться ею вдоволь, как в окна её маленькой избушки застучали холодные затяжные дожди, порой уже со снегом, неожиданным, как внезапная седина у жены без любви к мужу-красавцу…
«Я и есть та самая жена, в двадцать семь обретшая ненавистную седость», – размышляла вечером Анна Васильевна, греясь у только что протопленной русской печки. Ей давно некуда спешить : никто больше не потребует поурочные планы – она сотворила все положенные уроки, щедро одарив воспитанников своей душевной добротой, порой строговатой, но искренней.
Проводив в большую жизнь своих последних выпускников, простилась с храмом наук и сама. Теперь ни отчётов, ни педсоветов, ни внезапных инспекторских – свобода, воля вольная. Поселилась в родном деревенском гнёздышке, ничуть не жалея столичного угла.
Но живёт в её сердце неизбывная грусть-печаль, от которой она пытается излечиться своим природным даром – пением под гитару. Да только опять зазвучало далеко не весёлое:
Как грустно, туманно кругом,
Тосклив, безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном,
Томит наболевшую грудь.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить.
Ямщик, не гони лошадей…
«… Потеряла себя, отказавшись от большой сцены, возможно… Ушла в школу по требованию мужа … нелюбимого. Боялся, выходит, меня потерять. Я же вышла в жизнь, веруя в библейскую истину: да прилепится жена к мужу», – плача под звуки гитары, думала Анна.
Всё было лишь ложь и обман,
Прощай и мечты, и покой,
А боль незакрывшихся ран
Останется вечно со мной…
Не избавиться ей от грусти-печали, как от нудного осеннего дождя. Она знает, почему…
«Жизнь – что ласточка: мелькнула острокрылая – исчезла в неведомом пространстве», – мыслила Анна Васильевна, дивясь быстротечности земного пребывания.
***
Кажется, вчера… Девять лет Лёнька Кустов, забияка и лодырь, почему-то оказывался за одной партой с Аней Луговой, не уставая дёргать большие банты в скромных её косичках. Делал это прилежно, с получением каждой «5», а они так и сыпались на её роскошные банты.
И только в последний школьный год Лёнька ушёл на «камчатку» у окна, где, казалось, все шесть уроков изучал небо с не видимыми днём звёздами, не утруждая уши происходящим в классе. А однажды на школьном вечере отважился пригласить Аню на вальс. Отказала. Но не отказала красавцу-отличнику Сёмке Бирюку. А он, ведя её по кругу, смотрел на всех, да и на Аню тоже, с явным пренебрежением…
Горьким получился у Лёньки первый вальс. Игла пронзила юное сердце, но не ранила светлое чувство к Ане. Девочку с белоснежными бантами навсегда оставил в своей душе.
« Выпускной 1970 года. Выпорхнули из уютного сельского школьного гнезда, – невольно обновляя память, итожила жизнь Анна Васильевна. – Пути-дороги, которые выбрали… А там столько всякого поджидало… Хотя каждый верил: счастье не обойдёт его стороной. Ан…
Вот и у меня… Удивив приёмную комиссию своим природой поставленным голосом, была зачислена в консерваторию. Профессор, погладив мои косички, заключил: « Редкий алмаз. Ограним в бриллиант. Будущая гордость нашей оперной сцены».
Опять «5», и те же банты, только теперь вне внимания кого-либо. С каким упоением купалась в освоении вокала! Безграничная радость от общения с преподавателями, от музыки, от серьёзных успехов в пении. Последний курс…
Тут, откуда ни возьмись, он, Сёмка Бирюк, будущий стоматолог, тоже на пороге выпуска. Уверенный в себе, успешный студент, казался ещё красивее, чем в школьные годы. «Достанется же кому-то эта мужская красота», – подумалось тогда без каких-либо чувств к нему.
– Куда распределили отличника? – по-дружески, как одноклассника, спросила у
него.
– Из Москвы – я никуда, всех москвичей оставлю без зубов, – пытаясь шутить,
ответил он, тут же спросив, что светит мне.
– Меня оставляют служить в престижном столичном театре. Это уже решено.
На лице его мелькнула (как мне показалось) улыбка сарказма. Произнёс: «Деревня заблистает на оперной сцене первопрестольной…»
Сей перл не тронул моих ушей, поскольку изрёк его человек посторонний, далёкий от мира музыки. Безразличный для меня. А он ежедневно ждал меня у выхода из консерватории. Однажды, когда я сдала последний экзамен, предстал с красным дипломом в руках и букетом из пяти чайных роз. Как рапорт, произнёс: «Отбываю в группу советских войск в Германию, стоматологом. Расписываемся и едем вместе. На размышления времени нет». Что случилось с моей головой в тот час – до сих пор не постигну. Согласилась, не подозревая о замыслах его …
Прибыли на место. Определились со службой: он – в поликлинику, я – учить музыке детей. Для постороннего взгляда мы были заметной парой. Но за четыре года он так ни с кем и не сдружился, сдерживал и меня от неслужебных общений. Меж нами было всё как-то не так… Узнав о моей беременности, посуровел, не сказав ни слова. И моё душевное ликование «…у нас будет дитя!» начало угасать, превращаясь в «…у меня будет дитя». Так оно и случилось…
Полгода осталось служить – он вдруг исчез, оставив записку в своей … личной чайной чашке: « Спасибо тебе за инсценировку моей службы Союзу, иначе бы – не избавиться от «цветущего социализма». С твоей помощью пробил берлинскую стену, свободен. А ребёнок … мало ли от кого он у тебя. Не смей служить КГБ – поплатишься. Уезжай в свой Союз».
Прочитала – что услышала… Всё поплыло перед глазами. Не помню, как очнулась. Страх неимоверный от предстоящих встреч со спецорганами: в тридцатые «тройка» долго копалась в нашем родстве. Как-то, слава Богу, всё обошлось.
Через неделю ко мне зашёл «особист». Не сдержалась – расплакалась, отдала ему ненавистную записку – и будь что будет.
Именно КГБ меня вежливо проводил в Союз, определив на жительство в Москве, где у меня родилась двойня: сыновья, неразличимые, лицом столь похожие на меня, но характером…»
Время – что птица, пролетели восемнадцать лет. Ушли сыночки в армию, на морфлот. Письма, письма…. Кто из них писал, трудно понять: у них был совсем одинаковый почерк. Только мать знала, где писал Петя, где – Ваня ( у него предложения большие, писательские). Втайне она надеялась, что Ваня и станет им, писателем. А Петя – тот больше по технике…
Шёл к концу срок их службы – почта прекратила радовать мать: нет и нет от них писем. И опять встреча со спецорганами. Мать слёзно просила пришедших найти её детей. Они же только и вымолвили: «Дезертиры, за берлинской стеной, как и отец их…».
« Где вы, сынки мои? Сгинули в океане? Или как отец, предавший вас… Хоть бы краткую весточку. Не дай Боже ни одной матери такого…» – думала Анна. И тихое:
Ямщик, не гони лошадей…
В незашторенное оконце с трепетом наблюдал за ней, той же сероокой, но совсем седой, Аней Луговой, известный учёный-океанолог Леонтий Петрович Кустов, тот самый Лёнька, который всю жизнь помнил её банты и вальс… не с ним. Он спешил сюда, очень...
09.10.2017 г.