- Что для тебя самоубийство?
- Это побег.
- Побег от себя?
- От себя не возможно убежать.
- Тогда от чего?
- От жизни.
- Но что может быть в ней плохого? Настолько…
- Ничего. Просто в один момент ты и жизнь становитесь несовместимы…
Стайка грачей взмыла вверх, громко хлопая крыльями. Они возносились все выше навстречу закатному солнцу. Небо горело в оранжевых лучах уходящего на покой светила, создавая немыслимую феерию золотистых оттенков.
«Мне никогда там не быть».
Она сделала несколько шагов по битумной поверхности крыши. Босые ноги ощутили лишь шершавость покрытия, которое было приятно прохладным.
Она любила сюда приходить. Здесь, на высоте 30 метров, она слушала тишину. Она любовалась простором, который открывался ее взору; наслаждалась величием вида, когда весь город словно на ладони, и можно объять его взглядом.
Она любила здесь думать. Сесть на шершавый выступ напротив края крыши, опереться на него руками и смотреть, как людской поток в хаотичном однообразии течет по заданному кем-то маршруту, как транспорт мчится в ему только ведомому направлению, как мир спешит жить. Смотреть на дали, которые открываются с вершины и которые недоступны там, внизу, скрываемые бетонными постройками многоэтажных зданий, поодинокими деревьями, стремящимися к свету, толпой вечно обремененных насущными проблемами людей.
Она забиралась сюда через неплотно закрытый люк, с которого давно сняли замок и оставили без присмотра. Забиралась тайно ото всех, на закате, тихо взбираясь по металлической лестнице, проржавевшей с облупившейся краской. После этого на ладонях оставались частички изъеденного коррозией металла, но ее это нисколько не смущало.
Она любила это место. Если и есть в данном мире райские уголки, думала она, то этот – один из них. Место уединения. Место, где время остановилось.
Легкий ветерок овевал ее лицо, задевал полы белого шифонового платьица. Она подошла к карнизу и ухватилась руками за хлипкое ограждение, которое отделяло ее от пропасти. Привычно посмотрела вниз. Человеческий муравейник жил своей жизнью, люди сновали туда и сюда, торопились, гудели. Она улыбнулась. Ровный ряд белых мелких зубов блеснул на солнце гладкой, словно отполированной, поверхностью. Чем так озабочены эти человеческие особи? Что такое важное манит их с чудовищной силой, что они идут, бегут, перепрыгивая маленькие лужицы после летнего дождя, не в силах остановиться и оглянуться вокруг себя, посмотреть вверх. Чтоб увидеть ее?.. Нет. Чтоб увидеть разразившийся пожар закатной агонии.
Ветер развевал ее волосы, пальцы крепко держались за металлический поручень, что опирался на ряд вертикальных прутьев арматуры. Местами арматурины погнулись и торчали в разные стороны, словно сгорбленные старцы, уставшие нести бремя жизни. Она не боялась высоты. Не то, что раньше. Когда-то и подойти была не в силах к краю крыши, подползала на четвереньках, приводя в смех окружающих. Но не теперь.
Страх отступил. Вышел из груди, где сковывал ее холодными спазмами, перехватывал дух, а теперь, наверное, исчез. Насовсем. Теперь, когда все решено, страху не осталось места.
Она сделала глубокий вдох. Воздух, который на высоте многоэтажного дома заметно очищался от дыма и пыли, был упоительно сладок. Он ворвался в ее легкие, насыщая живительным кислородом каждую клетку ее юного тела, побуждая к жизни, к новому вдоху. Она спокойно выдохнула. Сжала крохотный букетик белоснежных ромашек, что держала в свободной руке, так, что стебелек одной из них смялся, чтоб не выровняться более никогда. Но она этого не заметила. Ее взгляд был устремлен вниз, зачаровано наблюдая за бессмысленным движением, участницей которого она никогда не станет.
Что люди думают в последние минуты своей жизни, перед тем, как самовольно от нее отречься? О чем их мысли? Когда она думала об этом раньше, то терялась в догадках. Ей не дано было понять в тот момент, что творится в душе самоубийц. Хаос? Бардак? Смятенье? Мучительные раздумья?
Она была спокойна. Умиротворена. Она смотрела на все вокруг глазами постороннего наблюдателя, который уже не является частью этого мира. Так смотрят вслед перону из окна удаляющегося поезда, который должен доставить тебя в другую сторону, туда, где тебе будет хорошо. Так провожают взглядом знакомые места, природу, постройки, которые скроются вдали, оставив только воспоминания, не раня сознание, не рождая тугу. Как данность. Словно гостья, которой предстояло вернуться домой.
Мысли? О нет, мыслей не было. Ведь мысль – это жизнь, а она уходила от жизни. Она не могла ручаться за всех, но теперь точно знала, что чувствует человек на пороге добровольной смерти: ничего. Пустота заполнила ее разум, пустота вытеснила ее душу, которая все еще держалась за тело, но была готова в любой момент оторваться от него и взмыть подальше от бесполезного испорченного сосуда. Она давно все обдумала. Был и хаос, и беспорядок, и мучительные раздумья. Было и смятенье. Было все, что дает человеку возможность найти выход из трудной ситуации, сохранив себе жизнь. Был и страх. Страх боли, страх перед неизвестностью, страх оставить близких, причинив им страдания. Все это было. Но прошло. Осталось позади, отошло гораздо раньше, чем захлопнулась за ней крышка люка, ведущая на крышу. Теперь же сосредоточием ее внимания стала картина движения внизу. Движение, которое на миг прекратится, когда ее оболочка спустится с многометровой высоты и упадет в царство суеты. Это не вызывало в ней ни злорадства, ни триумфа, ни печали. Ничего. Лишь автоматически синхронизированные движения.
Она готовилась к последнему шагу. Где-то в глубинах ее омертвевшего сознания ворочалось желание быть красивой. Оставить след в памяти людей, которым будет интересно разглядывать ее тело. Она одела белое платье до колен. Лиф был обшит стразами, бретельки впивались в кожу. Волосы распущены, обувь она сняла перед домом. Чахлый букетик белых ромашек хирел в ее запотевшем кулаке.
Она еще раз взглянула на закатное небо, которое никогда не увидит ее. Пробежалась взглядом по крышам высоток, которые тоже кому-то станут местами уединения. Перелезла через шаткое ограждение, став на край выступа над пропастью, что вот-вот примет ее в свои объятия. Последний раз насладилась вдохом. Последний раз улыбнулась взглядом. Последний раз сжала поручень, прежде чем услышала громкий и настойчивый трезвон, донесшийся до нее из сумки, брошенной у люка. Мобильный…
- Это словно наждачкой по венах.
- Ага. Как ногтем по стеклу.
- Весь на иголках.
- Мечешься. Суетишься.
- Не даешь себе покоя.
- Предчувствие, одним словом.
Она не находила себе места. Кресло было слишком мягким, стул – слишком твердым. Ноги не могли стоять на месте. Бежать. Куда?..
Мысли спутаны. Она еще могла думать логически, но одолевавшие ее эмоции не поддавались логике. Она подошла к серванту и достала бутылку виноградной наливки. Взяла рядом стоящий граненный стакан и налила в него 50 грамм ароматной жидкости. Вкусно. Сладко как сок, с терпким послевкусием. Виноградная наливка казалась ей куда лучше любого вина. Впрочем, даже в таком нервном состоянии она могла осилить лишь 50 грамм.
Она захлопнула дверцу серванта так, что раздался звон потревоженного хрусталя. Небо приятно ныло от тягучей патоки виноградной настойки, но мысли не повернули в приятное русло. Ничто не отвлекало. Ничто не помогало расслабиться. Ранее включенная музыка стала страшно раздражать, поэтому она выключила проигрыватель. Повернулась и увидела солнечный зайчик на стене, который хаотично двигался, освещая все неровности и рельефные изгибы рисунка обоев. Что-то привлекло ее внимание в этом пятнышке света. Маленькое и круглое, суетливое. Оно вибрировало на стене, мелко дрожало, металось в разные стороны. Бежало и не могло убежать. Как ее мысли.
Она проводила его взглядом до окна, за которым садилось солнце. Неторопливо подошла к окну и раздвинула тюль. Мягкий желтый свет лег на ее веки. Она прикрыла глаза. Толчок. Нет, скорее укол. Она снова посмотрела на закат. Солнце прощалось с ней, уходя за горизонт. Прощалось, как кто-то очень близкий, протягивая напоследок лучи словно руки. Она прищурилась, на лбу пролегла вертикальная складка, расчерчивая его точно молния. Стало тяжело дышать. Веки жгли, вызывая слезы, хотя плакать смысла не было, не было и желания. Но ощущение тревоги горечью разлилось внутри.
Она вспомнила о своих близких. Им надо позвонить.
Телефонная трубка протяжно запищала, потревоженная ее ладонью. Писк сменился мерными гудками, когда она набрала знакомый номер. Гудок. Еще гудок. Ожидание показалось ей вечностью.
«Алло» - как одно слово из уст родного человека может сделать счастливым миг твоей жизни в закатных лучах уходящего дня! Она услышала, что все хорошо.
Здоров.
Бодрствую.
На работе.
Сплю.
В маршрутке.
Что беспокоишься?
Что случилось?
Все в порядке?
Да. Да…
Все не в порядке. Она звонила не тем. Кто-то оставался вне ее внимания, кто-то, кому она еще не позвонила. Девушка села на диван и вперилась взглядом в окно. Как будто оно могло ответить на скрежещущее нытье ее сердца… Она еще раз взглянула на дисплей мобильного телефона и открыла телефонную книгу. Пальцы быстро пробежались по сенсорному дисплею, глаза скользнули по именам и фамилиям.
Она! Точно она… Как можно было ей ее забыть? Хотя прошло уже как 2 года с тех пор, как они не виделись. 2 года безмолвия. Столько времени понадобилось, чтоб родной человек, очень близкий и любимый стал на последней ступеньке в личном списке людей, о которых она вспомнила, чтоб позвонить им. Хотя с чего бы о ней волноваться? У нее все хорошо. Все просто замечательно. Все как она и мечтала. Радоваться, а не беспокоиться.
Но противные кошки, что скреблись у нее на душе, пребольно впились своими когтями в эфемерную плоть при мысли о старой подруге.
Она в задумчивости нажала на кнопку вызова и стала ждать. Мерные гудки показывали, что подруга на связи…
2008
Эмма сладко потянулась и села в постели. Будильник еще не прозвенел, но она уже научилась вставать рано утром, потому что именно с утра начиналось волшебство. Девушка энергично покрутила головой из стороны в сторону, смахивая с себя остатки сна, и быстро вскочила с постели. Босые ноги ощутили прохладу паркета, пока она руками открывала тяжелые гардины, предвкушая, какую прекрасную картину будет лицезреть в следующий миг.
Как она и ожидала, за окном начинался рассвет. Первые лучи восходящего солнца пронизали небосвод, устремляясь все выше и расходясь в разные стороны. Свет разлился теплой волной у кромки горизонта, прокладывая себе путь, все приближаясь и увеличиваясь. Огненная феерия, развернувшаяся в небе, была прелюдией к выходу главного действующего лица. И вот, наконец, солнечный диск, неспешно и величаво стал появляться вдали, показываясь сначала оранжевым полумесяцем, потом полукругом, выплывая полностью на освещенный им же небосвод.
Эмма улыбнулась. Еще не так давно она с большим усилием воли заставляла себя вставать с постели, оттягивая безрадостный миг пробуждения. Она до последнего валялась в постели, ловя сон за хвост, и только сладковато-пряный аромат кофе становился решающим аргументом в пользу наступившему новому дню, в который она вваливалась, добредая на ощупь до умывальника, чтоб разлепить свои припухшие веки.
Еще недавно вода для умывания казалась ей холодной и противной, как скользкая жаба, но теперь давала приятное оживление каждой клеточке ее юной кожи.
За несколько минут, до того, как она закончила утреннюю зарядку, наконец прозвенел будильник. 6,00. Девушка аккуратно заправила кровать и пошла завтракать.
Прежде чем она сядет за стол, следует кое-что о ней узнать.
Эмма - обычная славянская девушка среднего роста, среднего телосложения. У нее в меру большая грудь и в меру длинные ноги. Она привлекательна внешне, но среди сотни подобных девушек найдутся те, которые затмят ее своей красотой.
Встретившись с ней в одном автобусе, вы уступите ей место, для того чтобы выйти на следующей остановке и не вспомнить о ней. Как, впрочем, и о любой другой девушке, которая ничем не выделяется из толпы. Особенной внешне ее делают разве что большие янтарные глаза, которые способны привлечь внимание не столько цветом, сколько глубиной взгляда.
Обычные девушки не становятся героинями повестей и романов. Они могут рассчитывать лишь на короткие роли в жанре ужасов или комедии, где их скромные персоны будут использованы во втором плане для раскрытия главных персонажей. Поэтому такая девушка как Эмма не хватала по жизни звезд с неба и не тянулась за журавлем своей хрупкой женской рукой. Она была довольно смышленой, чтобы реально оценить свои возможности и не сходила с ума в попытке добиться того, что так популярно, модно и вожделенно.
Возможно, эта книга была бы описана не о ней. Это было бы возможно в том случае, если руководствоваться лишь внешними параметрами. Но что-то привлекло внимание автора, который решил рассказать о ней на страницах своей книги. Что – он вам покажет. И возможно, вы увидите причину его поступка. Возможно, даже оцените и поймете. А пока вернемся в рассветное утро, которое подарило Эмме хорошее настроение.
-Эмма, кофе готов! – прокричала высокая подтянутая женщина, заправски орудуя кухонными принадлежностями на кухне. Она была отлично сложена, стройна, и даже сей час, «далеко за 30», могла дать фору более молодым представительницам прекрасного пола. Ее светлые волосы средней длины только кончиками касались плеч и ниспадали на лицо прямой челкой, которую она не удосужилась убирать со лба в процессе готовки. Стройное тело было упаковано в сиреневый велюровый спортивный костюм, который подчеркивал все изгибы ее фигуры, скрывая лишнее. Хотя, как раз лишнего в ней найти было трудно. Вообще женщина с первого взгляда наводила на мысль о сбалансированном внешне и гармоничном внутренне человеке точностью движений, пластичной мимикой лица и полным отсутствием суетливости, так присущей многим хозяйкам.
- Не кричи, мам, я уже давно встала, - девушка поцеловала ее в щеку, невольно отметив про себя, что она суха, как пергамент. – Доброе утро!
Эмма села на высокий стул, вплотную придвинувшись к столешнице, на которой дымился ароматный напиток. Не так давно они с мамой сделали ремонт на кухне, и теперь, кроме обычного кухонного стола, у них появилась еще и столешница, плавно переходящая в подоконник. Давняя мечта мамы иметь подобие барной стойки со стульями ей под стать осуществилась, и они вдвоем могли наслаждаться кофе, рассматривая чудный пейзаж у себя за окном.
- Детка, ты сегодня пойдешь на пары? Или закатим выходной? – мама затянулась тонкой сигареткой, выпуская кольца дыма в приоткрытое окно.
«Опять она за свое» - с тоской подумала девушка, глядя, как сизый дым смешивается с утренним воздухом, отравляя его.
- Нет, мам, я не смогу составить тебе компанию, - с деланным сожалением Эмма покачала головой. Короткие, до плеч, волосы разметались по сторонам.
- Ну ты моя умничка. Учись, так правильно, конечно, - мама улыбаясь, подмигнула. – Только не забывай, что для хорошего настроения можно изредка устраивать себе перерывы…
- …на «Сиесту», - засмеялась девушка. Эта фраза была неким символом их единства. Еще во время того, как Эмма училась в школе, ее мама могла освободить дочку от скуки классных занятий, контрольных и аттестаций волшебной запиской, в которой значилось, что дочь по состоянию здоровья не может прийти на уроки. В эти прекрасные минуты они сидели в одном из недавно открывшихся кафе и уминали что-нибудь вкусное, но чаще всего батончики под названием «Сиеста». Шоколадные вкусняшки так полюбились обеим, что покупку «Сиесты» они воспринимали как маленький символ того, что жизнь прекрасна.
- А ты что, сегодня свободна? – Эмма намазывала плавленый сыр на хлеб. Ржаной кусочек был слегка подогрет и сыр растекался, лишь коснувшись его поверхности.
- Знаешь, да. Не хочу сегодня ехать делать прически. Настроение не то. А ты ведь знаешь, что если плохое состояние мастера, то и его работа будет дурной. А мне бы не хотелось подставлять клиенток.
- Мудро мам. Нам бы в университете такой подход к учебе. Вот проснулся студент с плохим настроением, день ему кажется тошным и пасмурным даже при хорошей погоде за окном, в голову ничего не лезет, никакая учеба не идет. И вместо того, чтобы заставлять себя идти на занятия, портить настроение себе и другим, он остается дома. Либо едет на природу. Либо занимается творчеством, либо…
- Либо ты замечталась, - закончила цепочку мама. – Так не бывает в повседневной жизни, чтоб все делалось для людей, создавая им комфорт.
- Но почему так? Ты вот, например, меня отпрашивала со школы для того, чтобы нам было весело вдвоем.
Алиса покачала головой, разводя в стороны руками. В этот момент она становилась похожа на Гамлетовского персонажа, который недоумевал от необходимости задаваться вопросом «быть или не быть».
- Милая, но это мой взгляд на вещи. Я люблю тебя, и мне порой хотелось воплотить в реальность мечты каждого школьника – прогулять уроки.
- Но согласись, это нисколько не испортило мои оценки в семестре, - Эмма хихикнула.
- Жуй давай, - женщина выключила посудомойную машинку и теперь раскладывала тарелки в пластмассовые ячейки. Капельки воды медленно стекали в специальную емкость, что крепилась под ними.
Эмма машинально посмотрела на ее руки и вспомнила что-то важное.
- Мам, где крем, который ты вчера себе купила? – она еле выговорила с набитым ртом. Яичница с сыром и зеленью была в их семье традиционным завтраком, так как мама не очень любила заморачиваться по утрам на кухне. Яичница подавалась в самых разнообразных вариантах, со специями, петрушкой, укропом, помидорами, сыром и колбасой, но Эмма больше всего предпочитала яйца всмятку и с перцем побольше.
- Ой, я его с вечера поставила на тумбочку, - спохватилась жещина.
- И забыла им попользоваться сегодня, - подытожила дочь.
Алиса тяжело вздохнула. Опять она за свое… Женщина никак не могла привыкнуть к усиленному вниманию к своему внешнему виду и состоянию здоровья со стороны дочери. Казалось, еще недавно ее малышка училась выговаривать первые в своей жизни слова, а теперь вовсю командует собственной матерью.
- Только не начинай! Я сей час его нанесу на лицо. И на шею, и руки… Что еще тебя не устраивает? – мама стояла уже в ванной, распечатывая упаковку увлажняющего средства.
Эмма недовольно начала тираду, за которую сама себя в тайне ненавидела, но которая должна была донести до мамы реальное положение вещей, как бы той было не приятно. Конечно, найдутся люди, умеющие и желающие поучать других людей, но девушка к их числу не принадлежала, поэтому удовольствия объяснять давно проговоренные и обсуждаемые постоянно речи она не испытывала.
- Мам, кожа сухая, шелушится. Ты что, не хочешь подольше выглядеть молодой?
- Тоже мне, старуху нашла, - по голосу матери было понятно, что она нисколько не обиделась на высказывание дочери. Эти перепалки часто случались между ними, когда разговор заходил об омоложении, косметологии и красоте в целом. Имея от природы хорошие данные и отличную самооценку, Алиса была не внимательна к новинкам средств, продлевающих молодость и поддерживающих внешний тонус организма. По молодости еще она пыталась создать эффект модницы, скупая с прилавков дефицитные по тем временам крема, лосьоны, пудры. Даже, услышав как-то от одной своей сокурсницы про «втирание присыпкой» для осветления кожи, охотно шла на авантюру, которая, впрочем, никакого эффекта не давала. Но, становясь старше, Алиса успокоилась, научившись относится к своей внешности с пониманием и любовью. Она не раскошеливалась на дорогостоящие новинки, коими заставлены все прилавки магазинов, справедливо полагая, что не в иллюзии красоты счастье, а в ее ощущении.
Но, будучи яркой личностью, либо же родившись под знаком Льва, Алиса обладала вожделением к красоте. Только теперь она кинулась в другую крайность – наряды. В стране рухнувшего коммунизма после периода острого дефицита товаров постепенно стали просачиваться вещи. Сначала откровенный ширпотреб. На это убожество без слез не глянешь, но тетки со всего микрорайона кинулись примерять на себя яркие синтетические тряпки, от которых у некоторых появился зуд и высыпания по всему телу. Вспомнить хотя бы Люсю. Платья не желали садиться на покатые плечи соседки, не позволяя втиснуть в себя такие же округлые бедра, но не зря говорят про наших женщин, что они и коня на скаку, и в избу горящую – в общем, с любыми трудностями справятся. Латая потом лопнувшие швы на всех выпуклых местах своего пышного тела, соседка довольно улыбалась, красуясь перед зеркалом в ожидании похвалы, - ей таки наконец удалось влезть в новое платье, хотя ни пошевелиться, ни глубоко вздохнуть оно не позволяло. И пусть оно ей не шло, пусть ее не красило, зато соседка могла себя чувствовать причастной к коллективному процессу – стремлению быть модным, не хуже, чем все.
Алису такое поведение смешило. Она тоже хотела выглядеть красиво, не забывая при этом выглядеть достойно. Тем более, что казаться такой, как все, одеваясь в одинаковое, было для нее высшей степенью отсутствия вкуса. Нет, женщина научилась сама себе шить одежду. Сначала по старым выкройкам, потом по новым, которые всеми правдами и неправдами доставались от подруг, таких же чокнутых на платьях. Затем Алиса научилась сама создавать выкройки, придумывая себе новые фасоны. Конечно, до дизайнерских идей ей было далеко, зато в собственных нарядах она очень отличалась от толпы девушек в покупных изделиях. Те прям голову скручивали, оглядываясь, когда сия элегантно и с шиком одетая дама мелькала в толпе.
Но на нарядах весь ажиотаж желания казаться лучше, ярче, привлекательнее и поутих. Теперь, достигнув сорокалетнего возраста, Алиса устремилась к другим ценностям, которые не находила во внешнем виде.
- Ты у меня самая красивая, ты же знаешь, - Эмма подошла к матери, глядя, как та втирает крем. – И у тебя практически нет недостатков.
- Что значит – практически? – сощурилась Алиса.
- Ну мам, ты же знаешь, что твоя кожа пересыхает на солнце, ей нужен дополнительный уход. А ты постоянно делаешь вид, что тебя это нисколечко не волнует. Я слышала, что могут появиться от этого пигментные пятна, а для их маскирования тебе еще придется пользоваться тональным кремом, и не факт, что он закрасит эту проблему.
Женщина пристально разглядывала свое отражение в настенном зеркале.
- Пигментные пятна – признак старости, они все равно появятся рано или поздно. Не в этом счастье, и не стоит так раздувать из этого проблему.
- Но можно этот момент как-то отстрочить, - не сдавалась Эмма.
- Эмма, милая, наслаждайся молодостью, пока она у тебя есть. А мне дай насладиться жизнью.
С этими словами Алиса закрутила крышку на тюбике с кремом и выключила в ванной свет.
Прорываясь сквозь сомненья
Отрываясь от неверия
Поглощаясь достигнутым
Мы учимся.
Есть на свете вещи, которые являются повседневными, но от которых зависит порой вся жизнь. Зачастую на них не обращаешь внимания, относишься к ним как к данности, которая неизменно должна быть, а вот какой она быть должна – не задумываешься. Эти вещи, процессы и явления, формируют тебя, выстраивают как здание, кирпичик за кирпичиком. Мудрость в том, чтоб следить не только за ровностью кладки, но и за качеством строительного материала. Особенно, если это касается столь тонких материй, как сознание.
Эмма шла на автобусную остановку, целиком и полностью погрузившись в себя. Делать это она любила, а когда вокруг ее ничего не радовало – с большой охотой прибегала к данному способу. Хотя в состояние глубочайшей задумчивости она любила впадать и без повода, на внешние раздражители реагировала не хуже, чем человек без мыслей.
Она шла по неровному асфальту, аккуратно обходя ямы и ухабы. Ноги, обутые в балетки с небольшим бантиком на носках, чувствовали каждую выбоину сквозь тонкую подошву. Но ее мысли витали далеко от несовершенства дорожного покрытия. Эмма направлялась в университет.
Удивительно, но почему преподаватели такие скучные? Они сами спят с открытыми глазами на парах, автоматически произнося один и тот же монолог, год, два и десять лет подряд, не пытаясь как-то разнообразить сам процесс. Неужели им самим не надоело? Ладно, студенты. Нудно, порой нудотно, но, как ни крути, поступающая к ним информация новая, а это не так печально. Учебный день вмещает в себя пары различных предметов, на которых преподают новые дисциплины. В этом Эмма видела движение. Мы учимся, познаем, открываем. Растем. Развиваемся. В нашей жизни присутствует положительная динамика. А что преподаватели? Первый год они преподают свою дисциплину, обучая ею студентов. Вначале это ново, потому что непривычно, плюс, некоторые моменты запоминаются не сразу, плюс, что-то, что было белым недоисследованным пятном может наконец проясниться. За последующие год-два все эти плюсы сотрутся, потому что лекции будут привычным текстом, повторяемым так часто, что уже став плотно засевшим в подсознании преподавателя. Однотипно и монотонно. Единственное, что еще поддерживает огонек жизни в процессе – идея, светлое стремление научить, поделиться своими знаниями, опытом. Но, вспоминая своих учителей, Эмма очень сомневалась в присутствии хоть маленького намека на светлую идею.
Когда-то с ней поделилась одна преподаватель, что в течении времени, когда на смену одним студентам приходят другие, еще есть новизна, потому что, привыкнув к первым, нужно начинать знакомиться с новыми. Но когда проходит десяток таких смен состава группы, студенты начинают мелькать как бесконечный поток людей, и в этом потоке уже не различаешь их, не идентифицируешь их как личностей, не привыкаешь к ним – только к бесконечной их смене. Жизнь становится цикличной, цикл очень короткий – в один год. А потом все по новой. Новые лица, другие лица, но все так же неизменно молодые, различие лишь в тебе, потому, что, подходя к зеркалу, ты замечаешь, что меняешься. Только ты. Ты стоишь на месте, ты стареешь, стареешь прежде всего взглядами, потому что жизнь не стоит на месте и молодежь, которая к тебе приходит – яркое тому свидетельство. Они начинают говорить, примешивая новые слова, их сленг преподавателю не всегда понятен. Ты пытаешься с ними пошутить – они не понимают твои шутки, так как давно прошли события, с ними связанные, и уже ничто не смешит их в твоих фразах. Потому ли, что они забыли, как смеяться? Вовсе нет. Просто теперь у них новые шутки, которых не понимаешь ты.
Девушка поморщилась от пессимистичности своих размышлений. С чего бы так не верить в великую миссию преподавательского дела? Она на мгновение отвлеклась и посмотрела на мир вокруг. Весна. Мир успел пробудиться от зимней спячки и теперь вовсю благоухал цветочными ароматами и приятно радовал свежестью зеленой листвы. Мамочки высыпали с колясками и оживленно беседовали друг с другом, толкая вперед пластмассовые средства передвижения. Люди вокруг стали улыбаться, словно спеша побыстрее стереть с лица грустную маску холода и серости. Радоваться! А тут такие мысли…
Положа руку на сердце, университет свой она любила. Но любовь, как часто бывает в нашей жизни, оказалась кратковременной и проходящей. В первый раз, войдя в вестибюль главного корпуса, она поразилась высотой сводов, масштабностью холла и извилистостью коридоров. Ее воображение покорил волшебный полумрак, что поглощал рассеянный свет и создавая впечатление иного мира, полного загадок и тайн. Да, тогда она горела желанием их отгадать…Но. При ближайшем рассмотрении, когда розовую пелену съедает серая реальность, оказалось все довольно прозаичным.
Потолки были слишком высоки, чтобы хозяйственные руки ремонтников не могли дотянуться и побелить их. Вверху они были испещрены трещинами. Совершенно бесплатно, а главное, естественным путем создавался ныне модный эффект «состаривания».
Одинокие лампочки эконом варианта освещали лишь наиболее темные участки длинных коридоров, уходящих из центрального холла в противоположные стороны, впрочем, не делая его светлее. В местах, где должен был проникать солнечный свет, лампочки в принципе отсутствовали.
Старые окна с деревянными подрамниками давно нуждались в замене, но за неимением средств на металлопластиковые аналоги, были свежевыкрашенны заботливыми студентами в белый цвет, которых на очередной практике вынудили отрабатывать в стенах университета. Темно-зеленые оштукатуренные стены были обвешаны плакатами и информационными листами, списками с расписанием учебных часов того или иного предмета; от них веяло холодом. Светлый линолеум местами вытерся и зигзагообразный рисунок исчез на протертых пятнах.
Прошествовав вглубь кишкообразного коридора, можно было быть поглощенным им в его внутренностях с таким же успехом, как и солнечный свет, который безуспешно пытался осветить его темные уголки.
Но, как говориться, с лица воду не пить, поэтому такие внешние недостатки своего родного прибежища науки Эмма прощала. Тем более, что находилась в нем не навсегда и по делу.
Вот и сей час она направлялась на пары, усиленно игнорируя несовершенство убранства его величества Аграрварда, как часто называли студенты универ.
Девушка поднялась по ступенькам на второй этаж и подошла к 17 аудитории, дверь в которую была открыта нараспашку. Помещение славилось недавно сделанным ремонтом. Металлопластиковые стеклопакеты отливали белизной, что удачно контрастировала с темно-коричневой вагонкой на стенах. Пол был устлан целым, без единой дырки, линолеумом. Столы и стулья – из пахнущей древесиной ДСП. Сидения мягкие, что особо радовало многострадальные филейные части студентов, коим приходилось неподвижно восседать на них почти полтора часа.
В аудитории царил гул множества голосов. Кто-то тихо перешептывался, делясь информацией «по секрету всему свету». Кто-то громко смеялся, силясь развить силу голосовых связок, проверяя заодно и возможности собственных легких. Одни сидели, склонившись над конспектами, погруженные в себя, в предстоящий предмет либо же просто убегающие от реальности. Другие пытались самовыразиться, выставляя свою кандидатуру на всеобщее обозрение, не стесняясь быть смешными либо же казаться самоуверенными.
Эмма сказала всем дежурное «Привет!». Большинство сразу же откликнулись ответным приветствием, одни искренне, иные машинально. Гул не прекращался. Девушка заняла свободное место возле окна. Она любила сидеть одна. Правда, только на лекциях, потому как на практических занятиях было куда интересней и плодотворней работать с кем-то в паре. В данный момент она представляла собой третью категорию людей – наблюдатель. Ей не нравилось лезть в самую гущу событий и пытаться заявить о себе как о лидере. Ее раздражала суета. Эмма не хотела соревноваться за право первенства, тем более, что в данном коллективе выгоды ей это не принесло бы. Но и быть пассивной и аутичной, как некоторые тихони студенческой стаи, она не могла. Куда интересней было находиться в стороне и наблюдать.
Порой Эмма чувствовала себя как в ультрановом 7Д кинотеатре. И находишься в самой гуще событий, и слышишь, и чувствуешь, и видишь. Но не принимаешь участия. Эмма практически не вовлекалась в культурно-просветительские мероприятия, стояла в стороне от конфликтов и раздоров. Массовые попойки ее тоже мало интересовали. Она со всеми старалась держаться ровно, не приближая никого к себе.
Иногда ее мама удивлялась, почему ее общительная дочь не живет студенческой жизнью на полную катушку. Почему, имея неплохие вокальные данные, не участвует в концертах, которые готовились к большим праздникам. Почему не стремиться ездить со всеми отдыхать.
Эмма ездила. Участвовала. Жила. Но продолжалось стремление быть на коне среди студенческой братии весьма недолго. Поначалу девушке хотелось быть среди первых. Она вошла в новый коллектив, еще совсем не сформированный, молодой, и стала яркой и заметной представительницей прекрасного пола. Горящие глаза, задор, веселый нрав – это привлекало многих. Вокруг нее стал расти круг желающих иметь с ней дружбу.
В первый день, день посвящения в студенты, все новички Аграрварда выстроились в шеренги, дабы произнести клятву университету. Нарядные и улыбающиеся, они оголтело вертели головами, разглядывая друг друга и всех вокруг. Эмма стояла в первом ряду, стройная на высоких каблуках, в плотно облегающем вишневом платье. Пока ректор и преподаватели готовились ко вступительному слову, позади шушукались студенты. Эмма успела к этому времени познакомиться с несколькими девочками из своей группы и в данный момент перебрасывалась с ними шутками. Все смеялись. Потихоньку круг знакомых стал пополняться мальчиками, которым тоже хотелось повеселится, к тому же их радовало женское присутствие.
В тот момент Эмма была сосредоточена исключительно на себе. Ей неимоверно льстило, что к ее скромной персоне проявляют так много внимания, и она слышит комплименты как от парней, так и от девчонок. В основном, конечно, от мальчиков. Она лучезарно улыбалась, внутренне светясь от удовольствия, чувствуя себя на высоте. В тот момент она не заметила одного – ревнивых взглядов тех студенток, которые по своей природе не могли с ней конкурировать. Они еще тогда занесли ее в черный список как человека, который может их затмить силой своей харизмы.
Но в первый день, как и в первый месяц, и даже целый семестр, Эмма пребывала в блаженном неведении. Она шла в университет, радо впитывая в себя все новое. Учеба еще не успела надоесть, да и девушка упорно не желала замечать, что выбранная стезя не подходит ее внутренним порывам. Она радовалась общению с 30 одногруппниками и почти сотней однокурсников, потому как ей нравилось общение. Эмма с удовольствием встречала в своей жизни новых людей, они казались ей бездонным кладезем уникальности. Она любила людей. Любила со всеми их преимуществами и недостатками, всячески пытаясь понять природу их поступков и скрытые мотивы. В попытках быть непредвзятой, девушка не сразу заметила откровенную неприязнь некоторых из них.
Сей час, сидя спиной к окну и слушая шелест листьев, что пробивался сквозь какофонию звуков внутри помещения, она наблюдала. За почти два года учебы она раскусила всех своих одногруппников, видела их внутреннюю природу и могла предугадать последующие шаги. Все они, кто сознательно, кто нет, участвовали в спектакле, в котором каждому отводилась определенная роль.
В ряду, примыкающем к стенке, сидели четыре девочки. Две из них были высокими худыми модницами. Они всегда ходили вместе, важно проплывая через толпы плебеев, коими они считали окружающих. Этих двух студенток интересовали лишь те люди, которые были выше их по положению и могли им чем-нибудь помочь. Корыстность не имела границ. Высокомерие не знало предела. Талантами они не блистали, остротой ума тоже. Но, как это часто случается в обществе, их гонор, хамство и невежество терпеливо сносилось большинством студентов, которые в силу стереотипности мышления считали их поведение нормальным. У одной из них, которая сидела на второй парте у стены, было овальное лицо с чуть заостренным подбородком. Когда ей что либо не нравилось или же она хотела показать свое презрение, девушка поджимала губы в одну тонкую линию. При этом крылья носа расширялись, словно она ими стремилась поглотить весь мир, а веки опускались до середины глаз. Лицо становилось похожим на мордочку черепахи, и Эмму это смешило. Каждый раз.
В своем стремлении казаться выше всех не отставала и ее спутница. Пепельная блондинка, она имела отличный вкус и разбиралась в одежде. Эмме всегда казалось, что этой девушке в пору становиться дизайнером одежды, в крайнем случае продавцом в модном бутике – так от нее был бы хоть какой-то толк. Но решать математические уравнения и грамотно писать данная особа была не расположена. Хотя, ее это не смущало. Девушка царственно восседала на стуле, разумно помалкивая, подчеркивала свое величие неторопливыми движениями. Если не знать природу ее молчания, можно было подумать, что она весьма умна и не бросает слова на ветер. Но ей просто не было что сказать. Любой разговор, касающийся высоких материй, оставался вне ее внимания. Когда же обстоятельства складывались таким образом, что присутствие было обязательным, девушка скрещивала руки на груди и закатывала глаза при каждой непонятной ей фразе. Наблюдательная Эмма давно отметила, что надменное поднятие бровей интерпретировалось у собеседников с несколькими вариантами фраз: «Ну это и так ясно», «Я это давно знаю», «Не смеши мои подковы». Прямые вопросы «ее величество» игнорировала, а очень приставучих и настырных, стремившихся получить от нее вразумительный ответ, отбривала крепким словцом.
Что было примечательным в двух подругах, которых Эмма про себя окрестила «двойняшками», это их целеустремленность. Ведь с одногруппниками можно было не церемониться, но на преподавателей плевать с высокой колокольни они не стали. Тем более, что последние не смотрели с благоговением на молчаливых студенток, они оценивали их знания прежде всего.
Тактика «двойняшек» была следующей. Когда дело касалось контрольной или экзамена, они ничтоже сумняшеся садились возле отличниц и нагло требовали помощи. Отличницы, даже те из них, которые были не робкого десятка, не осмеливались им перечить. Эмма дивилась тому, как внешняя напускная важность ничего не представляющих из себя молодых девчонок подавляет логическое сопротивление окружающих. Никто никому ничем не обязан. Никто не имеет права ничего требовать, не отдавая взамен.
Но им помогали. Вначале умницы не хотели портить отношения с красавицами – новый коллектив все-таки. Потом были подавлены настырностью и важничеством, за которыми скрывалось откровенное хамство. Им боялись отказать. Ведь потом, на перемене можно было получить ушат грязи в виде обвинений и оскорблений, на который девочки никогда не скупились. В итоге, все привыкли к тому, что этим двум надо помогать. Просто надо. Выработался условный рефлекс, и на деловитое «дай» они получали ответное «бери», произносимое с готовностью.
Эмму они никогда и ни о чем не просили. Когда на заре их учебы она показала себя как одна из «умненьких», модницы незамедлительно бросились к ней за порцией подсказок. Эмма помогла им раз, другой, но на третий раз сказала, что не знает. И так каждый последующий раз. Отказано было весьма тактично и неявно, так что, пока «двойняшки» осознали, что их отшили, у них самих выработалась привычка обращаться к другим, ибо Эмма ничего не знает. А девушка просто получала хорошие оценки в конце. Когда подруги просекли данную схему поведения, им не оставалось ничего другого, как молча окатывать холодным взглядом Эмму и стараться ее не замечать. Их лишили подсказок и возможности высказаться по этому поводу во всеуслышание! Модниц это неимоверно злило, но момент, чтоб сделать ответный выпад, они упустили. Но Эмме было все равно, она не боялась остаться без поддержки, в одиночестве, сохранив при этом собственное достоинство.
Когда дело касалось устных ответов на семинарах либо экзаменах, «двойняшкам» приходилось туго. Здесь упорное молчание играло против них, а вытягивать из девочек по слову преподаватели не хотели. Поэтому модницы балансировали на грани отчисления за неуспеваемость по результатам устного опроса и хватались за оценки за письменные ответы. Во многом благодаря страху потерять статус студента они водили дружбу со старостой группы.
Старосте нравилось ее модное и красивое окружение. Она наивно полагала, что, находясь в толпе красавиц, это будет красить и ее. Маленькая брюнетка, обладательница широкого таза и коротких ножек при росте всего 1,59 м, она также задирала к верху нос, мысленно возносясь над окружающими, ибо физически ей это было не посильно.
Эмма заметила огромную закомплексованность старосты еще на ранних этапах своего обучения. Эта «мелочь», как полюбовно девушка ее про себя называла, заняла пост старосты неслучайно. У нее был своего рода заступник в эшелонах университетской власти, благодаря которому внешне неприметная особь заняла видное место. «Мелочь», во что бы то не стало, стремилась самоутвердиться. Она броско и вызывающе одевалась, хотя модным ее убранство назвать было нельзя. Те же «двойняшки» посмеивались у нее за спиной, видя очередной наряд, в котором староста не менее величественно проплывала сквозь толпу. Глубокое декольте, длинные разрезы – она бросала вызов злой судьбе, которая обделила ее красотой.
Она пыталась чувствовать себя королевой и вела себя соответствующе. Заходя в класс, она неторопливо, как подобает высокопоставленным членам знати, садилась на стул, как на трон. Рядом с ней восседали ее вечные фрейлины – модницы – которые давали ей чувство уверенности и защищенности. В их присутствии поведение «мелочи» становилось раскрепощенным, разнузданным. Она могла позволить себе громко смеяться, могла проигнорировать собеседника, не повернув к нему головы. И всегда ожидала признания. Ее должны были хвалить – и доходило до лизоблюдства – ей нравилась похвала. Слушая восторженные отзывы на ее убранство, на ее поведение и речи, она забывала об истинном положении вещей и о собственном отражении в зеркале, отдаваясь на милость лести, утопая в ней. Она забывала о том, что обладает широким носом картошкой, за которым прятались маленькие черные глазки, о том, что ее оттопыренные уши еле прикрывает копна вечно распущенных волос до плеча. Она забывала, что рядом с ней сидит не чернь, которая обязана упасть ниц под силой ее взгляда, а такие же, как она, а может и куда лучше, одногруппники. Она упорно не соглашалась с тем, что ее умственные способности не намного превосходят способности ее спутниц.
Нет. Она – самая красивая, самая умная, самая желанная. Даже Эмме было не ведомо, что староста, стоя дома у зеркала в полумраке каждый вечер твердит это себе. Но зато девушка первой заметила, как остро «мелочь» реагирует на малейший намек на свое несовершенство.
Как-то, переодеваясь на урок физкультуры, одна из сокурсниц отметила, что у старосты наметился целлюлит. Она не входила в их группу, поэтому не испытывала потребности в сохранении хороших отношений со старостой. Но и указала на проблему своеобразно, порекомендовав «мелочи» антицеллюлитный крем косметической компании, которую распространяла. Староста вначале не поняла, что за крем ей показывают на страничке глянцевого каталога. Но, присмотревшись внимательнее, вся покрылась красными пятнами. Глаза выпучены, нижняя челюсть угрожающе выдвинута вперед. Она вмиг отскочила от сокурсницы, стала напротив и затряслась в приступе гнева.
- Это у меня целлюлит?! – скабрезное слово «мелочь» выговаривала голосом ультразвука. – Где ты видела у меня целлюлит?!
Далее шла нецензурная бессвязная брань, словно лай пристыженной собаченки. Девушка напротив сделала удивленные глаза и спокойно возразила, что рекомендует крем всем без разбору, но если у старосты эта проблема приобрела большие масштабы и вызывает подобную реакцию, то она больше не будет предлагать ей свою продукцию, вот и все.
Стипендию сокурсница в этом семестре не получила. После прецедента с кремом, одногруппники поняли, что лучше не шутить с огнем. Одни просто избегали с ней общения, другие пытались услужить. Но никто не рисковал открыто противостоять привилегированной особе.
Эмма обходилась с «мелочью» двумя фразами – «привет» и «пока». Староста девушке уделяла мало внимания, так как жертвами ее зависти становились эффектные красавицы, глядя вслед которым парни на потоке сворачивали себе шею. Эмма в данную категорию не входила. Нет, она была симпатична. Некоторые считали ее красивой. Кто-то даже очень красивой. Ведь красота человека не всегда соизмерима только с внешними параметрами. Эмма обладала миловидным лицом, фигуристым стройным телом, что вкупе с оригинальностью мышления и яркой индивидуальностью влюбляли в себя противоположный пол. Но к счастью, староста, в силу своих комплексов, имела ориентир только на внешность, так что Эмма оставалась вне опасности.
Последней в этой четверке была внешне неприметная блондинка. Серые глаза под нависшими бровями делали ее взгляд тяжелым и хмурым. Нос выдавался вперед горбинкой над пухлыми лепешкообразными губами; волосы всегда зачесаны в хвостик. Блондинка была невысокой худощавой «серой молью», чье присутствие среди элиты группы для некоторых оставалось непонятным. Но Эмма понимала, что своей внешностью «моль» не могла конкурировать со старостой; последняя держала ее возле себя для самоутверждения. Конечно, судить, кто красивее из них было сложно, но «мелочь» воспринимала блондинку как неопасный для себя субъект, который уж точно некрасивей ее.
«Моль» всегда и во всем становилась на сторону старосты, во всем ей потакала и поддерживала. Она надеялась, что тесная дружба с ней поможет оставаться на стипендии, ожидала заступничества от нее. Блондинка не была глупее старосты, не была ее хуже, но всячески старалась подчеркнуть более низкий статус рядом с ней. Она понимала, что не красавица, но, в отличие от «мелочи», относилась к данному факту спокойно и без истерики. Нужно было доучиться и получить диплом. Нужны были деньги, и стипендия пришлась как раз кстати. Эмма с интересом наблюдала, как день за днем, случай за случаем «моль» попирает собственную гордость ради выгоды.
В группе учились и дети преподавателей, которые уверенно шли на красный диплом. Это были девушка и парень, которые сегодня сели за средний ряд в самую его середину. Они никогда не сидели вместе, и наличие родителей профессоров не делало их друзьями. Каждый из них имел свой круг заинтересованных в них «друзей». Одногруппники, которые набивались к ним в приближенные, хотели обезопасить себя на сессии и иметь лазейку к преподавателям, надеясь, что хотя бы за вознаграждение, их пропустят в следующий семестр.
Не то чтоб все они были слабы в изучаемых дисциплинах, просто в сложных условиях экономических кризисов, плохого финансирования и эксцентричности некоторых профессоров и докторантов следовало быть готовым использовать любой удобный вариант для успешного продления учебы. А тесное сотрудничество с детьми преподавателей давало такой шанс.
Девушка была красива. Черные волосы каскадом опускались ниже лопаток, смуглая кожа отливала бронзой. Серые глаза в обрамлении черных ресниц ярко выделялись на привлекательном лице. Правильные черты, скулы подчеркнуты румянами. Минимум косметики создавали впечатление легкости и ухоженности. Аккуратные ногти всегда покрыты лаком, она предпочитала мелкий рисунок на них. Ее окружали парни, которые и сей час сидели сзади и спереди, словно личные телохранители, оберегающие от цепкого преподавательского взгляда. Это не осталось незамеченным «мелочью», которая тихо ненавидела преподавательское дитя. Эмма лицезрела, как беспомощно сжимаются у старосты кулаки, которая не могла противостоять наследнику члена кулуаров власти.
К большому удивлению Эммы, «наследница престола» не стремилась к порабощению обычных смертных, которые искали ее расположения. Более того, она училась сама. Умственные способности красавицы были не на высоте, но к ее чести, девушка была старательна. Она выполняла все домашние задания, исправно конспектировала лекции и делала все в точности, как было задано. Хороший исполнитель – так окрестила для себя ее Эмма.
Какие преимущества у исполнителя? У него всегда все подготовлено. Конспект исписан равномерным почерком, ключевые слова выделены другой пастой. Даже таблицы и чертежи в тетради выполнены карандашом. Эмма все это забыла где-то в классе 6 среднеобразовательной школы, когда учителя перестали ставить оценки за ведение тетради, и можно было не носиться с толстым пеналом, набитым различной канцелярией. Но у исполнителя все по правилам. Задали выучить 5 лекций – выучит вплоть до последнего слова, но не зайдет даже взглядом на дальнейший текст. Спросили по конспекту – расскажет все, как написано, иногда цитируя, потому как импровизировать не умеет. Эмма поражалась тому, как можно запоминать чужие высказывания слово в слово, особенно формулировки и философские изречения.
Как-то на первом курсе, на паре по философии студенты должны были рассказывать отрывки из научных трудов великих мыслителей. Высказывания имели столь неудобоваримую форму, что Эмма решила все перефразировать в понятный вариант, чтоб не споткнуться на громоздких метафорах и извилистых умозрениях.
Преподаватель, 47-летний любитель «оковитой» вызывал отвечать студентов по конспекту последовательно, так, что во время, пока отвечал один, можно было выучить следующий отрывок. Эмма не ставила перед собой цель запомнить дословно лекцию, она разбирала суть. Профессор имел привычку ходить взад-вперед около трибуны, поэтому первые парты пустовали. Его «амбре» долетало частично и до вторых парт, но это студенты могли стерпеть, так как воздух из открытой форточки разбавлял аромат.
Философ вызвал вначале преподавательскую дочь. Девушка поспешно встала, открыв конспект на читаемом месте, и дрожащим от волнения голосом процитировала отрывок.
-…Другим важным следствием креационизма является преодоление характерного для античной философии дуализма противоположных начал…
Эмма поняла, что ничего не поняла. Набор умных слов также не находил отклика в голове профессорского дитяти, но она механическим голосом бесстрастного вещателя тараторила вызубренный текст, словно считывая его с коричневого линолеума, в который вперила свои очи.
Преподаватель долго молчал, слушая заковыристые слова; его одутловатое раскрасневшееся лицо не выражало никаких эмоций. Но вот и его терпение закончилось, и он прекратил мучения профессорской дочери, поставив ей четверку. Девушка с облегчением села на место и перевела дух. Эмма знала, что четверка за устный ответ никоим образом не повлияет на итоговую пятерку за экзамен, поэтому не слышала негодования «исполнительницы». Также она знала, что папа профессор при необходимости собственноручно отнесет зачетку дочери к коллегам, и как бы невзначай поинтересуется, а как дела у его драгоценной дочери, развернув документ на нужной страничке.
Осуждала ли она ее за это? Ненавидела за то, что ей легко дается стипендия, без лишних нервотрепок, унижений, без усилий? Нет. Эмма справедливо полагала, что будь у нее такая возможность – и она бы с радостью облегчила бы себе жизнь. Да и не только она.
Маленькая кругленькая девушка с густой копной светло русых волос втайне мечтала о том же. Она прочно закрепилась на месте лучшей подруги подле преподавательской дочери, сидя возле нее. У девушки был звонкий заливистый смех, которым она заставляла улыбнуться молчаливую «исполнительницу», и веселый нрав. В отличии от профессорского чада, ее подруга часто суетилась, долго не сидела на одном месте и постоянно говорила. Разговоры были разнообразные: про погоду, политику, моду, косметику, мальчиков. Про состав соленых соломок, который она читала вслух, вглядываясь в мелкий шрифт оборота упаковки. Они дополняли друг друга. «Наследница» благосклонно разрешала себя развлекать, а «хохотушка» нашла благодарного собеседника. Но все-таки красный диплом подруге было не видать. Ей оставалось довольствоваться регулярно получаемой стипендией.
Совершенно иная ситуация просматривалась у второго «наследователя престола». Этот мальчик не просто исполнительно учился – он был настоящим фанатом учебников. По-простому – ботаном. В иной ситуации над ним бы смеялись и подтрунивали одногруппники, изобличая нездравое влечение к рефератам и докладам, но он был профессорским сыном, а с такими выгодно дружить. За глаза над ним, конечно смеялись. В глаза подкалывали. Но первое оставалось ему неведомым, а второе тонуло улыбках и заискивающих взглядах, коими его одаривали в надежде подтянуть хвосты.
- Ой, это так классно, ты такой умный! – льстили ему девчонки, подсовывая самостоятельные, задачи и чертежи, ожидая, что он их поможет им решить. И он решал, счастливо улыбаясь от повышенного внимания к себе.
- Чувак, сегодня идем в клуб. Ты как – с нами? – забрасывали удочку парни, которые из-за вечных прогулов не могли сдать предмет. «Ботан» поначалу конфузился, но потом возомнил себя крутым и «своим в доску», поэтому не отказывал консультировать по сложным вопросам. В итоге, сам того не замечая, профессорский сынок протаптывал дорожку к вожделенному диплому смекалистым прогульщикам и шалопаям.
Но, как бы там ни было, дети преподавателей могли не беспокоиться о своем будущем – оно было заботливо подготовлено их родителями.
Среди одногруппников Эммы находились и ярые активисты студенческой жизни. Они пропадали, печатая стенгазеты, плакаты, готовя праздники, выступая в КВНах. Им, конечно, не ставили оценки за красивые глазки, и приходилось потом догонять программу, но все усилия возмещало заступничество за них на сессии преподов, ответственных за культмассовые мероприятия.
Эмма на первом курсе заявила о себе как о солистке с красивым сопрано. К выступлению по поводу Нового Года долго и основательно готовились, пропуская пары и самостоятельные. Их на первых порах заверили, что никаких проблем при сдаче экзаменов не возникнет. Выступили все отлично, послушали поздравления и признания; им стоя хлопали в ладоши. На следующий день Эмма вместе с остальными участниками, вооружившись зачетками, подступили к дверям кафедры для получения положительных оценок. Ждали долго, пока их сиятельство профессура заблаговолит их принять. Но к неприятному разочарованию, не все преподаватели согласились закрыть глаза на прогулы активистов. «н»-ки, которым пестрел журнал посещений, давал им все основания не допустить прогульщиков к экзамену.
Тогда на защиту вызвалась преподаватель, которая курировала культмассовой работой. Женщиной она была горластой, напористой, и довольно успешно отстаивала своих студентов. В итоге н-ки были замазаны корректором и перестали являться угрозой. Но. Оставались рефераты, самостоятельные и расчетка, которые в семестре выполнялись по программе. И программу следовало выполнить, не смотря ни на что. Эмма не спала несколько ночей, чтоб успеть подготовить семестровое задание. Голова болела, глаза пекли и радость от признания ее таланта не грела сердце. Сдавала в итоге она с большим напряжением, чтоб выйти на достойный уровень хорошистки и не схлопотать тройку. Стипендия девушкой рассматривалась как высшая ценность в иерархии студенческой жизни. А до ее получения пришлось настрадаться.
Среди преподавателей существуют те, которые испытывают наслаждение от унижения студентов. Они по своей природе трусоваты, не лезут на рожон, не трогают тех, коим гарантирована защита. Их садизм испытывают на своей шкуре менее защищенные слои студенческого общества, за спиной которых не маячит коллега с грозным выражением лица и влиятельные «связи». Одному из них Эмма сдавала зачет.
Само собой, на н-ки он закрыл глаза.
- Ну что же, сударыня, начнем с защиты вашей расчетки.
Все его жертвы носили прозвища сударынь и сударей. Он в радостном возбуждении потирал руки, разминая пальцы в ожидании, как очередной студент запнется на своем рассказе и над ним можно будет реализовать все свои гнусные издевательства. В случае, когда студент одерживал безапелляционную победу над защитой своего доклада, не допустив ни одной ошибки, преподаватель все равно не упускал возможности поизмываться над ним.
- Эмма батьковна, - произнес он неторопливо, растягивая слова своим низким голосом, когда она закончила речь. – Ведь вы же не имеете отца, поэтому по отчеству я вас величать не стану.
Он ткнул длинным худым пальцем в журнал, где в графе о родителях стоял прочерк. Эмма внутренне напряглась, но, скрипя зубами, промолчала, так как ее стипендия зависела от оценки, которую должен был поставить сей субъект преподавательской деятельности.
Он продолжил, растянув рот в довольной ухмылке.
- Вы замечательно выступили в своей защите. Вот, если бы вы так же раскрыли мне эту тему вовремя, пятерка была бы гарантирована. Но вы, видимо, должны были поступать в консерваторию, ведь с вашими вокальными данными впору становиться певицей, а не инженером. Может, пока не поздно, не станете упускать свой шанс и губить способности?
Препод покрутил в воздухе ручку, цокая языком. Эмма хранила молчание.
- Математика, физика – разве нужно вам так напрягаться? Все это требует времени, а его вы тратите на концерты и прочую самодеятельность. За что вам ставить хорошие оценки? За пение песенок? Инженеру это ни к чему.
Эмма вся подобралась. Ход мыслей профессора стал приобретать зловещий окрас, готовый вылиться в тройку, которую она не заслуживала. Девушка все успела сделать к началу экзаменов: написать рассчетку, сдать ее в положенный строк (это делалось в экстремальных условиях минимального запаса времени) и защитить ее. И неплохо защитить.
Препод замолчал, накаляя обстановку до предела. Внутренне он ликовал, глядя, как на девичьем лице залегли тени под глазами, уставшими от недосыпания; как напряженно она вслушивалась в его тираду в ожидании худшего. Как ждала исхода. Он знал, что в этот момент она зависит от него. И в этот момент он наслаждался властью над ней. Властью момента.
Профессор закрыл и снова открыл ее зачетку.
- Ну что же с вами делать? – он сокрушительно покачал головой. – А, сударыня?
- Поставить мне пятерку, - Эмма набралась смелости. – Я избрала стезю инженера, и я с ней справлюсь. Творчество этому никак не помешает.
- Самонадеянно. Вы так в этом уверены?
- Да.
Препод картинно закатил глаза.
- Чтоб заслужить пятерку, надо очень стараться. Построить здание куда более ответственно, чем спеть серенаду под окном. Вы это понимаете?
- Конечно, - Эмма про себя кипела и мечтала только о том, чтоб эта показуха побыстрее закончилась.
- Я вам ставлю четверку, - он медленно расписывался в зачетке. – И то с большим авансом. Вы способная девушка, но в жизни приходиться выбирать. Расставьте приоритеты, сударыня.
С этими словами он швырнул ей зачетку, как швыряют кусок хлеба бездомной дворняге. Эмма ощутила себя нищенкой у большой дороги, которой только что милостиво кинули мелочь в грязный стакан. Тогда она еще не подозревала, что подобных людей среди преподавателей насчитывается немало.
Впрочем, к совету, касательно приоритетов, она прислушалась. Логика ее работала в том направлении, что покровителей у нее нет, ровно, как и денег на взятки. Голос у нее никто не отберет, способность самовыражаться тоже, а вот стипендии лишиться в два счета она может. За активность в художественной самодеятельности никто особых поощрений не делал. Да, пропуски не учитывались, прогулы оправдывались приготовлениями к концертам и выступлениям. Но помимо пропусков еще оставались и задания, которые надо было выполнить, но совершенно не оставалось на это времени. Здоровый сон и ясная голова девушке были дороже распевание гамм на репетициях в университете, поэтому активисткой она быть перестала. Жалела ли она об этом? В жизни Эммы имелись и другие увлечения, которые требовали от нее меньших жертв. К тому же цель не оправдывала средства, певицей девушка становиться не желала.
Одногруппники отнеслись к ее поступку с пониманием. Многие КВНщики, те, которые хотели пополнить их ряды, вернулись на студенческие скамьи по той же причине. Там остались преимущественно те, которые имели иные рычаги управления на несговорчивых преподов.
Девочек в их группе было немного. Эмме это было только на руку, так как ей нравилось общаться с мальчиками. Она находила свои прелести в этом.
Во-первых, парни обладали психикой, отличной от девчачьей, чем были интересны Эмме. Их тип мышления, их разговоры, взгляды на происходящие и на жизнь в целом – в этом она черпала свое вдохновение. Общаясь с ними, девушка открывала для себя иной мир, в котором царили свои порядки и уклад. Словно обратная сторона медали, парни представляли для нее другую реальность, взгляды и точки зрения, которые противопоставлялись женским.
Во-вторых, отношение. Эмма не боялась того, что ей станут завидовать. Среди девушек причин для зависти может набраться уйма, начиная от внешности и обновок, заканчивая карьерой и красивым партнером. Мальчики не соперничали с ней ни в чем. Ее успехи в личной жизни их не касались, а хорошие оценки не били по самолюбию.
В-третьих, ей льстило их признание. Ее принимали в свои ряды на одном уровне, не забывая при этом, что она девушка. Им нравился ее ум, ход ее мыслей; они стремились к общению с ней. С ней советовались. Эмма вела себя независимо, но миролюбиво, не навязывалась и умела выслушать. Это нравилось парням. И неимоверно злило женскую половину группы.
Звонок яростной трелью прервал ее размышления – начиналась лекция. Гул стал немного тише, но совсем не прекратился. Эмма открыла кожаную сумочку и выудила толстую тетрадь, наполовину исписанную размашистым почерком красивых, немного удлиненных букв. Достала ручку с черной пастой и положила возле конспекта. И машинально посмотрела по сторонам.
«Исполнительница» водрузила на парту пузатый пенал, набитый разноцветными гелевыми ручками. Рядом с ними лежали два простых карандаша разной степени твердости серого грифеля – один, который писал тонко, другой, который рисовал толстую жирную линию. Ластика она имела также в двойном комплекте, а ручки – три: одну для себя, другую для подруги, если у той закончится паста, а третью как запасную, опять же для себя. Ее подруга положила на колени каталог косметики и рассматривала глянцевые картинки, не отвлекаясь на происходящее вокруг.
Некоторые парни забыли конспекты; их ручки лежали возле сиротливо вырванных двойных листиков. Модницы молча смотрели на доску, их лица выражали надменность. Эмма была уверена, что они в данный момент просто спят с открытыми глазами.
Староста оперлась на твердую поверхность стены и щелкала кнопками мобильного телефона. Одна ее нога была заброшена на другую, носки туфель машинально выбивали ритм одной только ей ведомой мелодии.
Тут дверь открылась, и вошел седой подтянутый мужчина в строгом костюме. Его спина была идеально прямой, а походка наталкивала на мысль о военной выправке. Все как по команде встали возле парт в знаке приветствия.
- Доброе утро! – голос преподавателя звучно раскатился по аудитории. Его улыбка вызвала мелкие морщины вокруг больших светло-серых глаз, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Что-то неуловимо обаятельное было в его улыбке.
- Доброе! – вразнобой ответили ему студенты.
Преподаватель кивком головы разрешил всем садиться. Сам он подошел к доске и мелом написал тему занятия. Одногруппники старательно записывали за ним.
Эмма любила пожилого профессора. Хотя стариком его назвать не поворачивался язык. Мужчина прекрасно сохранил форму и следил за собой, чисто и опрятно одеваясь в деловые костюмы с накрахмаленными манжетами и галстуками в тон рубашке. Его туфли и ботинки блестели в любую погоду, старательно начищенные и покрытые лаком. У него было умное лицо. Высокий круглый лоб, глаза чуть на выкате; вдумчивые, они поражали пронзительностью взгляда.
Тело выдавало в нем бывшего спортсмена. Даже сей час, в свои 72 года, профессор побеждал студентов в армрестлинге. Обладая отличным чувством юмора, он как-то спорил с молодыми парнями, что кто сможет его руку заставить коснуться поверхности стола, тому он ставит автомат. Никто на ее памяти это сделать так и не смог.
У Эммы были личные причины уважать его. На заре своего поступления в Аграрвард, она наивно полагала, что, так как является «чистокровным гуманитарием», такие точные науки, как физика, ей не пригодятся. Но судьба любит преподносить неожиданные сюрпризы, и Эмма попала на инженерный факультет, одни из предметов которого была физика. Девушка не знала этот предмет вообще. В школе он ей показался непосильным и не интересным, поэтому Эмма тянула его на слабую четверку, не утруждая себя хоть немного в него вникнуть. А зря.
Теперь, когда экзамен по физике замаячил в конце семестра, девушке стало не до шуток. Она старательно вела конспект. Она внимала каждому слову профессора, благо, что читал свой предмет он интересно. Но крепко засевшая еще со школы мысль, что физика не ее предмет и что он ей не дастся, приводило Эмму в уныние.
Масла в огонь подливали слухи, что у физика крутой нрав и защититься с первого раза нереально даже отличникам. Студенты старших курсов наперебой вспоминали, сколько раз каждый из них ходил к преподу на пересдачу. Рекорд был 12 раз. Эмма запаниковала.
Но то, чему суждено случиться – обязательно будет. И экзамен приближался с неумолимой силой, грозя девушке большими проблемами. Эмма внутренне молилась получить тройку, чтоб пятеркой следующего экзамена ее перекрыть и выйти на стипендию. Таким образом, еще в первом семестре первого курса девушка мысленно простилась с красным дипломом.
Для успешной защиты знаний студенты должны были выучить все темы лекций, потому что их ждали устные вопросы на счет физических явлений и процессов. Нужно было выучить 80 формул, как подсчитал кто-то скрупулезный на их потоке.
«Выучить конспект и устно его рассказать?» у Эммы появилась надежда, потому что не было необходимости решать задачи. А именно задач девушка боялась больше всего.
В час «ЧЕ» Эмма села напротив физика и потянула билет. В нем было три вопроса. Девушка не могла сей час точно вспомнить, что именно требовалось рассказать, но с заданием она справилась. Словно в тумане она проговаривала выученные формулировки явлений и писала на листочке формулы, так как ужасно боялась услышать слово «пересдача».
- Пять. Давайте зачетку, - физик улыбался, покачиваясь на стуле.
Эмма не поверила своим ушам. Но пятерка в зачетке являлась прямым свидетельством того, что она смогла. С тех пор девушка поверила в собственные силы, поверила, что для нее нет ничего невозможного. Удивительно, как одно событие, непримечательное, будничное, совсем обыкновенное может перевернуть твои взгляды и заставить воспринимать мир по-другому. Теперь Эмма сама стала свидетельницей того, что для человека нет ничего невозможного. Только лишь преодолеть свой страх.
***
После физики Эмма вышла в коридор и направилась в аудиторию политологии.
- Девушка, в каких облаках вы летаете?
Она обернулась. К ней подошел высокий худощавый парень с рюкзаком через плечо. Курчавые волосы торчали в разные стороны, придавая некий задор его внешности; большие очки в толстой коричневой оправе, не ради зрения, а в дань моде, взгромоздились на орлином носу. На нем была красная клетчатая рубашка и болотного цвета брюки, зауженные книзу. Парень обладал жилистым телосложением, длинными узловатыми кистями рук и чувственным ртом.
- Ромка! – Эмма хлопнула его по плечу. – Какими судьбами! Как вы здесь оказались, мой милый друг, каким ветром тебя к нам принесло?
Молодой человек с напускным виноватым выражением лица опустил понуро голову и произнес:
- Виноват, ваше благородие, виноват. Не выношу тесноты классных помещений, клаустрофобия замучила. Решил проветриться.
- На целую пару? А до этого еще на пару дней? Ну что же, хорошо, ветер был попутный, тебя к нам вернул.
- Да, большое ему спасибо! – парень продолжал потешаться. – А ты сидела на любимой физике и слушала научную болтовню?
Они медленно подошли к кабинету. Дверь была открыта, и половина группы успели занять свои места. Эмма остановилась в коридоре.
- Я всегда присутствую на паре физически, но мысленно бываю далеко отсюда.
Рома поправил очки на переносице. Иногда они давили и ужасно мешали ему.
- Фокусница. А я так не могу – моей душе нужен простор!
- Иди в прорабы и будет тебе счастье.
- А что, я может быть и устроюсь прорабом, - он деланно вздернул подбородок вверх. Потом, улыбаясь, скосил глаза вниз и посмотрел на девушку.
Эмма засмеялась.
- Ага, до этого пару лет убив на то, чтобы поработать обычным работягой-строителем, таская на собственном горбу мешки с цементом.
- Ты, что, совсем в меня не веришь? – он шутливо шмыгнул носом.
- Верю. И вижу. И слышу. И даже пощупать могу. А в диплом ты веришь?
- Верю. Поэтому и заглядываю в этот склеп изредка. На политологию готова?
Эмма смешно закатила глаза.
- Мм.. нет, конечно. Это такой замечательный предмет, который не требует от меня усилий принудительного сидения за книгами вечером перед сном.
- То есть, ты не знаешь, что нам задали на сегодня?
- Знаю, что ни самостоятельной, ни семинара не предвидится. Поэтому расслабься и импровизируй.
Трехкратная трель звонка отвлекла внимание обоих.
- Пыточный звон я слышу, - назидательным тоном, продолжая ерничать, Рома поднял указательный палец. – Прошу вас, узник, в камеру страданий.
Парень легонько подтолкнул Эмму внутрь. Она села на свободную первую парту в среднем ряду. Роман сел с ней рядом.
Политологом был тощий молодой человек, только что окончивший аспирантуру. В Аграрвард он перевелся не так давно, но про себя уже успел пожалеть об опрометчивом шаге – уж очень ему было не комфортно на новом месте. Первое знакомство со студентами из группы Эммы состоялось на лекции, куда пришли и студенты из других групп. И вот под всеобщие крики и разговоры он вошел в аудиторию, на мгновение прекратив своим появлением нарастающий гул. Все смолкли, чтоб в следующий момент огласить аудиторию громогласным смехом – уж очень своеобразным внешне был их новый преподаватель. Кто-то выразил предположение, что это дегенерат-переросток. Кто-то сказал, что этот щуплый малый ботаник по ошибке забрел к ним, перепутав кабинеты. Кто-то про себя пожалел бедолагу, которому не давали даже слово вставить в непрекращающемся потоке скабрезных словечек и нелицеприятных шуточек в его адрес.
Маленькие глаза щурились на яркий свет лекционного зала; их цвет Эмма не могла распознать со своего места. Редкие тонкие волосы были коротко подстрижены. Белая рубашка классического кроя; темно-серые брюки, охваченные черным поясом, грозились спасть с тонких худых бедер.
Его голос оказался достаточно слабым, чтоб утонуть во всеобщем гуле студенческого улея. Пару минут он безуспешно призывал всех к порядку, но, не получив желаемого результата, молча развернулся к доске и написал тему лекции. Затем, перестав напрягать голосовые связки, тихим размеренным голосом начал вещать подготовленный материал. Голоса постепенно стихли – все пытались расслышать хоть что-то из излагаемого материала и записать у себя в конспекте. На тех, кто не мог успокоиться, шикали и в конце-концов закрыли им рты. Таким вот пассивным способом, самым эффективным, как показывали наблюдения Эммы, был наведен порядок в аудитории.
Когда первый шок, связанный со своеобразной внешностью преподавателя прошел, многие отметили его последовательную интересную речь, отличное чувство юмора и умение заставить его слушать. Политолог был замечательным рассказчиком, умным и образованным. Он интересовался всем новым, что происходило в мире, обладал широким кругозором и глубоким мышлением. Буквально на первом же практическом занятии он влюбил в себя студентов. Теперь их не интересовала его внешность, они не замечали его недостатков. Политолог открыто со всеми общался на свободные темы, наталкивал на размышления провокационными вопросами.
И теперь, когда со звонком он вошел в дверь кабинета, одногруппники Эммы чинно поднялись со своих мест и дружно сказали «Здравствуйте».
- Садитесь, - политолог достал журнал. – Ну что, начнем с неприятного – с отмечания отсутствующих.
Староста величественно отделила свою филейную часть от стула и прошествовала к преподавательскому столу. Ее коротенькая юбка немного задралась сзади, обнажив начало чулков, но, уверенная в своей неотразимости, она не обратила на это внимания. «Двойняшки», ухмыляясь, проводили ее взглядом, не потрудившись, однако, указать своей подруге на этот конфуз.
Эмма внутренне отметила данный факт. Впрочем, он ее не удивил.
«Мелочь» ногтем, окрашенным в кроваво-красный цвет, провела по фамилиям в журнале тех, кто по невыясненным причинам не явился на занятие. Таких оказалось двое.
Политолог продолжил.
- Сегодня будет творческое занятие.
- В смысле? – напряглись ботаны группы, среди которых был и преподавательский отпрыск. Урок назревал выйти из привычных рамок, что требовало участия совсем иных функций мозга, пользоваться которыми они не привыкли.
- Представьте, что в вашем распоряжении власть. Власть над страной. Вам нужно улучшить жизнь собственного народа. Что бы вы стали делать для этого?
Со всех сторон стали долетать разнообразные предположения.
- Уничтожить коррупцию!
- Посадить политиков в тюрьмы, а их имущество продать с молотка и деньги отдать народу!
- Установить новый политический режим – монархию!
- Нафиг монархию, лучше либертарианство, - вдруг оживился Рома.
Эмма удивленно посмотрела в сторону одногруппника. Политолог воззрился на него слегка прищуренными глазами, цвет которых на самом деле был темно-серым.
- То есть, ты за отмену насилия?
Рома стал отвечать с места.
- Да, а также за свободу действий.
- Но это может повлечь за собой безнаказанность, так как либертарианство подразумевает отмену политических рычагов управления.
Эмма поняла, что преподаватель намеренно провоцирует парня для развития им своей мысли.
- Также, как отмену налогообложения, системы обучения в том виде, который мы имеем, обязательность воинской службы.
- Ага, это больше напоминает анархию – мать беспорядка, - донеслось из последних парт.
- Нет, - Рома встал и принялся свободно расхаживать по аудитории, не вызвав возражений политолога. – либертарианство подразумевает под собой полную свободу. Это значит, что каждый человек должен быть свободен, не порабощая друг друга. Я уважаю собственную свободу – я уважаю свободу остальных людей. Я не лезу в чужую жизнь и не пускаю в собственную. Такой подход подразумевает отмену насилия в любом виде, ведь насилие – это одно из проявлений угрозы свободе конкретно взятых существ.
Эмма услышала тишину – все были во внимании. Политолог довольно молчал.
- Никто никому не подчиняется, не платит налоги. Ведь если я заработал деньги, я заработал их себе, а не ленивому политику, который не всегда удосуживается посетить свое рабочее место для того, чтобы проделать усилие пальцем, нажимая на кнопку.
- Но как же тогда те профессии, которые ничего не производят? Ведь налоги для того и существуют, чтобы обеспечивать деньгами людей, которые работают в сфере услуг, - возразил Павел, крупный мальчик в бордовой толстовке.
- Они будут получать деньги за проделанную ими работу. Врачи ничего не производят, но они лечат людей – больные будут им платить. Психологам и юристам – за психологическую и юридическую помощь. Каждому человеку будут платить за его работу те люди, которые будут нуждаться в тех или иных товарах и услугах.
В разговор постепенно стали включаться другие студенты.
- А что с системой обучения?
- Хороший вопрос, - улыбнулся политолог.
Рома остановился и посмотрел на сокурсников.
- Обучение? Я за отмену существующей системы образования. Посудите сами – что мы делаем? В первом классе нас никто не учит считать и писать. Для того, чтобы пойти в первый класс, уже необходимо знать азы дабы понимать учителя. Приходя в школу, забывается всякая индивидуальность, ученики подгоняются под стандарт и неважно, как ребенок развивается. Хорошо, если малыш отстает – его подтягивают, и это прогресс. Но если ребенок опережает развитие по стандарту – он поддается прессу, он вынужден подстраиваться под существующий уклад, даже если он на ступень выше, ему приходится отступать назад.
Хуже всего натурам творческим. Нынешняя система образования, как и прочая «система» - это рамки. Творческие люди не выносят рамок. Их ощущение мира не поддается ни одной классификации, они двигатели прогресса. И что с ними делают? Учителя и воспитатели – часто люди со стереотипным типом мышления. Они привыкли к предписанным правилам и не хотят что-либо менять. Они, как люди, тоже индивидуальны, но эта индивидуальность законсервирована годами навязываемыми стандартами. И когда к ним попадает творческая личность – они не видят в нем личность, они видят ребенка, который выбивается из строя и которого нужно под этот строй подогнать.
Рома на секунду прервал свое вещание, поправляя очки.
- Вот мы, инженеры. Мы пришли в университет за высшим образованием. Мы пришли сюда за дипломом. По зову ли сердца? По своим ли способностям? Какой процент нашей группы будет работать по специальности? Я смею предположить, что очень и очень маленький. Некоторым из нас вообще ни к чему высшее образование, а работать в магазине. Я утрирую, конечно, - парень покосился на старосту и ее фрейлин. Те сделали вид, что вообще его не слушают.
- Допустим, даже, что мы все стопроцентные инженеры и наш мозг способен справиться с тяжелым умственным трудом, - он продолжил. – На первом курсе нам дают общеобразовательные предметы в виде химии, культурологии, математики, философии. Мы теряем год, так и не приблизившись к цели. На втором курсе обучения к нам начинают просачиваться предметы, которые напрямую либо же посредственно связаны с инженерией. Мы только начали понимать, что нас ждет в работе, как прошел еще один год. Что мы делали два года? Верно – протирали штаны. Мы заработали искривление позвоночника, близорукость, все, только не инженерную подготовку. Убили время. Бесконечные контрольные, самостоятельные, на которых нужно зубрить правила и формулы, – зачем? Все равно в жизни нам пригодится лишь знание необходимой литературы, в которой содержится та же формула или расчет. Все равно, громоздкие изречения никто не запомнит – уж так фантастично устроена наша память – отсеивать все ненужное. И она отсеивает. Я, к примеру, забыл все 80 формул и определений по физике, кроме законов Ньютона.
В аудитории послышались смешки.
- И обязаловка посещать пары, - донеслось из глубин студенческой массы.
- В точку, - Рома широко улыбнулся. – Смысл конспектировать книгу, если ее можно прочесть и сделать соответствующие выводы. А оставшееся время потратить на практическое освоение изученного материала. И вообще, мы с вами живем так, как будто у нас тысячелетия впереди! Наша обыденная жизнь загажена мусором бессмысленных дел. Мы зачастую делаем не то, что нам надо, бежим туда, откуда будем уносить ноги в последствии. Мечемся, скитаемся. Мы в системе, и система нас губит. Когда появляется идея, наше стандартизированное мышление включает стоп кран, ведь боится неизвестности, которую повлечет реализация идеи, боится протянуть руку дальше установленных рамок, ведь по этой руке годами били указкой, загоняя ее обратно. Мы узники, и система – наша тюрьма.
- Ну хорошо, если система – плохо, ее надо разрушить, - преподаватель облокотился о спинку стула. – Представим на минутку, что она рухнула. Не похоронит ли она под своими обломками и нас с вами?
Эмма потянула руку вверх.
- Неразумно рушить здание, когда ты находишься внутри, - начала она. Рома вернулся на место, предоставляя возможность ей высказаться. – Мы не в силах выбраться за пределы системы, так как у нее нет ни окон ни дверей. Но в ней, как в здании, нет крыши, потому мы не потеряли способность самосовершенствоваться и стремиться к лучшему, вверх. Конечно, те люди, которые не поднимают головы, видят лишь кирпичную кладку стен возведенной системы; они не могут ничего изменить. Они будут сновать и дальше по кругу, словно слепые котята, ощупывая непроницаемую твердую поверхность. Но есть среди нас те, кто смотрят вверх и видят небо. Эти личности верят в то, что небо безгранично, и нет предела росту и собственной реализации. Потому что небо высоко и всеобъемлюще. За такими людьми будущее. Им всего лишь нужно взобраться наверх, там, где начинается высь, и заканчиваются границы. Эти люди там, наверху начнут разбирать кирпичи, откидывая их наружу здания, чтоб они не покалечили никого внутри. Шаг за шагом, этаж за этажом – система рухнет, постепенно открывая новые горизонты тем, кто оставался ниже. И даже самые приземленные, те, которые и ходить-то разучились, все время ползая по земле, откроют для себя новые просторы. Это не пройдет в мгновение, не шокирует контрастом, не разорвет легкие ветром перемен. Только лишь дать шанс взлететь вверх тем, кто на это способен. Проблема, на мой взгляд, в серой массе блуждающих в темноте; масса столь липкая и тягучая, что склеивает избранным крылья, перекрывая доступ к свободе.
Политолог сидел на своем месте, вскинув брови вверх. Его лицо приобрело вид маски, то ли задумчивости, то ли удивления. Как-будто какая-то мысль, внезапно ворвавшаяся в глубины светлой головы, заморозила его мимику в самом разгаре. Через секунду после окончания студенческой полемики он моргнул, снова приобретя способность разговаривать.
- Эмма, иногда мне кажется, что вы должны были учиться не в стенах этого университета. С вашими способностями…
Он так и не договорил, в задумчивости опустив глаза в свою тетрадь, неосознанно закусив нижнюю губу.
Заявляя, что не такие, как все,
Мы являемся одними из многих.
День прошел на удивление быстро. Так всегда бывает, когда вместо скучных лекций сидишь на практических занятиях. Семинары и устные опросы в итоге рождают дискуссии, и, вовлекаясь в процесс, бег времени тебе кажется стремительней. Так проживается обычный будничный весенний день студента. Только что утро радовало тебя свежестью теплого ветерка и скользящими лучами солнца по лицу, как в миг небесное светило стремительно катится за горизонт, и ты видишь лишь его прощальное зарево. Что проглотило твой день? Куда подевались секунды и целые часы твоей жизни? Ты их упустил, потратив все свое внимание на пустую болтовню, а время ускользнуло от тебя незамеченным. И единственное, что может тебя порадовать в этой ситуации – это положительные эмоции от украдкой прожитого дня.
- Эмма, постой! – девичий голос резко оборвал нить ее мыслей. Навстречу к ней неслась маленькая аккуратная девушка, разметав по плечам длинные черные волосы.
- Не лети так, упадешь. Привет! – Эммма обняла знакомую, ощутив, как под тоненькой жилеткой часто-часто бьется ее сердце. – Лиза, ну чего так спешить!
Лизавета, как чинно к ней обращались родители, поправила прическу, наново заколов заколкой густую копну волос, убрав со лба непослушную прядь. Ее волосы были настоящим поводом для собственной гордости, предметом как всеобщего восхищения, так и девченочьей зависти. Словно смоляные, они блестели на солнце, издали привлекая к ней внимание. Такие волосы, наверное, имела легендарная Рапунцель, спуская их с высокой башни, потому то и запомнившись людям, которые увековечили ее в сказках.
Но перед Эммой стояла живая плоть и кровь – ее подруга детства – Лиза, и, давно привыкнув к предмету магии обольщения подруги, девушка не подпадала под чарующее впечатление ее локонов.
Лиза приложила ладошки к порозовевшим от бега щекам. Они горели. Правду говорил папа, бегать надо, обязательно надо, но с умом. А она, как всегда, впрочем, безрассудно попрала всяческие правила и родительские наставления, беспечно пронесшись над сырой землей закатного весеннего вечера навстречу подруге. Ветер обдал ее свежестью закатной поры, вкусный аромат зарождающейся природы приятно щекотал ноздри. Лиза была невысокой хрупкой девушкой, с большими синими глазами с поволокой, длинными пушистыми ресницами и прелестными ямочками на щеках.
Оттянув вниз задравшуюся при беге бирюзовую жилетку, а с ней и черный гольфик, она перекинула темную кожаную сумочку на плечо.
- Привет, роднулька! – Лиза всегда так называла Эмму, когда не обращалась к ней по имени. – Как не спешить, когда ты выходишь раньше меня и шагаешь с быстротой крейсера Аврора. А мне – догоняй тебя. Почему я тебя сегодня не застала с утра?
- Я ждала тебя у подъезда минут семь. А ты, наверное, как всегда, проспала. Соня. – Эмили взяла подругу под руку и направилась к остановке, до которой идти оставалось каких-то пятьдесят метров.
- Да, я такая, каюсь. Ну грешна, люблю поваляться в постели с утречка, - потянула Лиза своим мелодичным нежным голосом.
«Точно колокольчики звенят» - пронеслась ассоциация у Эммы в голове.
- Тоже мне, грешница нашлась, - сокрушительно покачала головой Эмма. – Это ты в своей общине такое прозвище получила и теперь все ищешь нему подтверждение?
- Не язви, - Лиза совсем не обижалась на резкие выпады подруги по поводу ее религиозной организации. Лиза часто встречала непонимание и откровенное насмехательство над тем, к чему так стремилась ее душа. А Эмма всего-навсего незлобно подтрунивала над ней, тем более, что сама являлась православной христианкой. Просто имела некоторые возражения по поводу организации жизни и исповедования веры в ее общине.
- К тому же сегодня первой парой у всех нас физкультура, а я и ты от нее освобождены, - Лиза безоружно улыбалась, и прелестные ямочки тонули на ее персиковой коже щек.
- Ладно-ладно, но это не оправдание тому, что ты ленишься вставать как положено, - с напускной снисходительностью парировала ей Эмма.
- А как положено? Во время, когда первые петухи запоют?
Они как раз подошли к остановке и выглядывали подходящую маршрутку.
- С рассветными лучами, Лизонька. Ты даже не представляешь, какое блаженство наблюдать за рассветом! Это настоящая феерия красок! – Лиза подивилась тому, как при этих словах у подруги заблестели глаза.
- За что я тебя люблю, роднуля, так это за любовь к природе и за умение передать красоту окружающего мира словами. Прямо описательский талант! А я по природе – сова, это мой биологический ритм. Мой организм от меня требует раскрывать глазки часиков, этак, в одиннадцать, а люди вокруг принуждают разлеплять очи в семь. Но организму ведь виднее, так почему я себя должна насиловать?
- Что тут сказать? – Эмма выставила правую руку, тормозя приближающийся к ним транспорт. Маршрутка приветливо мигнула им фарами и начала тормозить. – Либо ты прогибаешься под этот мир, либо прогибаешь его под себя. Либо выкручиваешься, ибо первое – неприятно и малоприемлемо для тебя, ну а со вторым нам не тягаться.
Девушки вошли в салон и заняли свободные места.
Маршрутка периодически тормозила на положенных ей остановках, наполняясь людьми. Веселых лиц в понедельник вечером находилось не много, чаще в салон вваливались представители «сов», которых так не к стати оторвали от подушки, прервав замечательный сон, а теперь, в конце рабочего дня они чувствовали себя до предела вымотанными. Угрюмо и недовольно они толпились, проталкивая друг друга внутрь, «в серединку», как любили выражаться. Вскоре эта самая «серединка» вжималась в ноги сидящих на галерке пассажиров, вызывая их ответное недовольство.
- Женщина, вы мне скоро на руки сядете! – раздался негодующий вопль в толпе.
Эмма машинально обернулась и заметила, как тетенька лет пятидесяти весьма не хрупкого телосложения своей внушительной филейной частью пышной фигуры угрожающе нависла над пожилой бабулей, которой на предыдущей остановке уступили место.
- Ничего я не сяду, - возмутилась та, словно оскорбленная таким предположением. А зря, ибо обширное заднее место уже почти взгромоздилось на несчастную старушку. Теперь счет шел на сантиметры.
- Ага, думаешь, раз ровно стоишь, далеко глядишь, то можешь уследить за теми частями тела, что всегда позади тебя? Тогда рекомендую обратить свой взор на свой пышный зад, который вскоре сможет навсегда запечатлеться на торте.
C этими словами бабуля еще крепче обхватила небольшую картонную коробку с нарисованными розовыми бантиками по бокам.
- Это у кого еще «пышный зад»! Это у меня «пышный зад»?! – от негодования женщина попыталась обернуться, чтоб посмотреть на обидчицу, но локтем при этом задела рядом стоящего подростка.
- Слушайте, осторожнее-ка, - не стал молчать паренек. – Если стоите, то уже стойте и не шевелитесь, а то и так места нет, а вы тут еще отношения выяснять вздумали.
- А тебя вообще здесь никто не спрашивает! – тон женщины угрожающе переходил в истерический визг. Ее задетое самолюбие вопило в жажде отмщения.
- Я, между прочим, еле стою. Да и то стою на одной ноге, - парировала она. – Я не виновата в том, что так много людей в салоне, которые на меня давят. Я и так еле держусь, скажи спасибо, что вообще держусь вертикально, а то давно уже бы упала на твой дурацкий тортик. – последнее, по всей видимости, относилось к бабуле, которая уже не знала, куда ей деть сладкое изделие.
- Худеть тебе надо, милая, - пробормотала себе под нос старушка. – Глядишь, меньше бы места было, и стоять легче моглось.
- Что?! Что ты там пробурчала?! – одутловатое лицо женщины приобрело угрожающе свекольную окраску. Бабуля использовала запрещенный прием, и самолюбие «пышки», как про себя ее окрестила Эмма, было втоптано в грязь. В грязь обывательского мнения о красоте и внешности в целом.
Женщина не могла стерпеть больного подкола и сделала отчаянную попытку развернуться к обидчице. Под силой крутящего момента ее немаленького тела пострадали трое человек, расплющенные сильными руками и филейной частью, которая описывала в воздухе дугу. Придавленные пострадавшие, в свою очередь, причинили неудобства стоящим рядом с ними пассажирам, кому-то из них наступив на ноги, кому-то отдавив руки, а кое кого заставив повалиться на рядом сидячих людей. Маршрутка огласилась возмущенными криками и ругательствами в адрес друг друга.
- Что вы делаете?! – сипло кричал подросток, которого крупная дамочка ранее ушибла рукой, а теперь же приплюснула задницей, размазав его по спине следующего пассажира.
- Осторожнее! – безнадежно успел вскрикнуть еще один мужчина, который ранее уступил место бабуле, а теперь вдавливался в окно маршрутки под весом оскорбленной пассажирки.
- Вы мне отдавили руку!
- Вы мне на ногу наступили!
- Да аккуратнее, а то сча подвину!
- Хватит толкаться!
- Так меня толкают, я не виновата!
- Кто там такой буйный?! Водитель остановитесь и высадите этого пассажира!
- Да это стоять кто-то не может, как все нормальные люди стоят!
- Так двинь того, кто не может нормально стоять!
- Ага, двинь, такую попробуй двинуть, не пробьешься сквозь слои сала, - издевательски прокомментировали сидящие на переднем сидении, подальше от гущи событий, школьники. Их, видимо очень забавляла вся ситуация, как смешное приключение после школы. Во, будет что пообсуждать дома или на переменке в коридоре на следующий день!
- Она сей час всех передавит! – давились дети от смеха. Они сидели впереди, повернув назад головы, и внимательно наблюдали за развернувшейся толкотней.
Бедная женщина, как про себя отметила Эмма, была уже не рада своему поступку. Да, она развернулась к бабуле пышной грудью, но грудь находилась слишком высоко, чтоб травмировать сладость, спрятанную в картонке. Теперь можно было бы проучить невоспитанную старушку, которая ее оскорбила, но в адрес стали поступать другие, не менее обидные колкости от недовольных людей. Она растерялась.
- Женщина, вам что, не стоится? Потолкаться захотелось?
- Выйди вон и не мешай другим добираться домой!
- Ишь, какая, сумоистка хренова!
И все в подобном роде. Женщина, было, раскрыла рот в попытке внести ясность, но потом передумала и всю оставшуюся дорогу простояла как вкопанная, тихо вжав голову в плечи.
Бабуля с тортиком остались нетронутыми.
Эмма про себя задалась вопросом – неужели проблема в габаритах? Так ли велик вес человека, достигшего 1,67 м, чтобы создавать глобальный дискомфорт окружающим? Люди так нетерпимы к чужим недостаткам. Живя в мире условностей и моды на внешность, окружающие одевают очки, в которых вырезан силуэт идеальных людей: определенный рост, определенный вес, длина рук, длина ног, разрез глаз, фигура. Словно кто-то со странной точностью измерил пропорции человека, и каким он должен быть. Видя перед собой человеческое существо, мы отчего-то ждем от него определенной внешности. А когда наши ожидания не оправдываются, способны поставить клеймо и безразлично пойти дальше.
Но люди разные. Родившись с одинаковым набором составных частей, мы имеем особенности, которые делают нас различными в толпе. И вот, прекрасно осознавая всеобщую непохожесть, люди все же стремятся к единому стандарту.
Мода на идеал диктует комплексы. Низким быть плохо – одевают каблуки, чтоб казаться выше. Высоким быть хорошо, но девушке с исполинским ростом нелегко приходится в выборе спутника жизни. Толстые – безобразны, тощие – страшны. В поисках идеальной внешности перестали видеть Человека.
Кому интересен твой внутренний мир? Кто его видит? А кто-то пытается его рассмотреть? Чужой человек на то и чужой человек, чтобы не заострять на нем внимания. Никто из присутствующих недовольных и остряков даже на минутку не поставил себя в положение тетушки, которой судьбой выпала нелегкая участь иметь крупное тело с одутловатым лицом. Таких не чтят с детства. В нежном возрасте неповоротливое тело мешает бегать и прыгать на равнее с остальными с той же скоростью и ловкостью. И дети, в чьи головы мода успела запустить идеальный образ человека, с особой жестокостью подмечают данный факт. Постоянные диеты, которые вызывают язву желудка и психологические расстройства; постоянные проблемы с одеждой и обувью; постоянные проблемы с окружающим мнением.
И вот сей час, в переполненной маршрутке, так набитой людьми, что задыхается даже тощий, нашли проблему – лишний вес.
« Не скучно добираться домой. И так всегда», - пронеслась мысль в голове Эмили.
Дом их ждал на следующей остановке, поэтому девушки засобирались к выходу.
Но сделать это оказалось весьма не просто – толпа стоячих людей образовала плотную стену, препятствуя любому продвижению к двери.
- Разрешите выйти, - дежурная фраза Лизы заставила скривиться рядом стоящего мужичка в темно-серой клетчатой панамке. Его недовольная физиономия напоминала выражение лица человека, которого ударили под дых, и его скрючило от мерзкой боли. По крайней мере, именно сия ассоциация нарисовалась у Эммы в голове, когда она наблюдала это преображение.
- Ой, девочки, как же я вас пропущу – я не могу даже пошевелиться, - неожиданно тонким голоском возразил им мужчина. – Вот выйдут на остановке люди, тогда я и вам дам дорогу.
В принципе, это было и так понятно. Те, кому надо выйти – обязательно выйдут, а те, кому надо зайти – так же зайдут. И пропустят тебя, и выпустят. Только неизменно в таких ситуациях следовала подобная болтовня, словно некий ритуал, присущий пассажирам.
Маршрутка затормозила с резким скрипом давно не смазанных деталей, и дверь гармошкой сложилась пополам, давая возможность покинуть салон. Люди, которым нужно было ехать дальше, неохотно выходили из маршрутки, оставаясь стоять вплотную к машине, чтоб не дай Бог не упустить возможность вернуться в салон. Некоторые из них стояли так близко, что буквально загородили дорогу выходящим, оставив только узенький коридорчик среди столпотворения тел. Девушки, крепко ухватив свои сумочки, пробирались к выходу. Потом неспешно спустились по ступенькам и одна за другой прорвались сквозь оцепление.
Отряхнув примятые одежды, девченки заспешили домой.
- Какие у тебя на завтра планы? – Эмма остановилась у своего подъезда. Черная металлическая дверь как всегда была плотно закрыта бдительными бабулями, их соседями.
- Я после занятий еду на женскую конференцию. Так что меня не будет дня два в городе. – Лиза нащупала брелок с ключами от квартиры.
- Женская конференция? – Эмма поморщилась. – Это та, на которой «верующих» учат жизни, то бишь женщин в данном случае?
Лиза мечтательно улыбнулась.
- Да. Завтра нас будет встречать целая делегация, женщины приедут с разных городов. А преподавать нам станет супружеская пара, которые прожили в браке 20 лет, у них огромный опыт, 2 детей и крепкая вера.
- Преподавать что?
- Как жить в браке «верующим» братьям и сестрам, - Лиза пожала плечами, как будто бы это было само собой разумеющееся.
- Я верю.
- Во что?
- Разве это так важно? Достаточно того, что я верю.
Лиза была девочкой домашней. Она всегда отличалась спокойным миролюбивым нравом, бесконфликтностью и покладистостью добродетельной натуры. В детстве, когда малыши боролись за красивую игрушку, пиная и тузая друг друга, Лизе стоило только улыбнуться и пару раз похлопать огромными васильковыми глазками, как вожделенная вещь оказывалась в ее руках. Без сопротивления. Она никогда не лезла в гущу событий, но, тем не менее, волей-неволей оказывалась в самом эпицентре происходящего. У нее все получалось легко и без нажима, чистота и естественность повторялись и во внешности, и в жизни.
Важную роль в ее становлении как личности сыграли родители. Консерваторы, религиозники. Они стремились воспитать в дочери те качества, которые их община считала наилучшим вариантом для особи женского пола. Послушание, безропотность, подчинение. Три кита, на которых зиждился поведенческий идеал девочки-ребенка для них. Лиза беспрекословно подчинялась родительской воле, забывая спросить у самой себя о собственных желаниях. Лиза послушно кивала, впитывая в себя полезную информацию о смысле бытия, почерпнутой родителями из рекомендованных им источников. Лиза подчинялась родительским указаниям, не желая их расстроить, не оправдать их надежд. Лиза любила своих родителей, с недетской мудростью прощая им все огрехи пуританского воспитания.
Но далеко не все можно подчинить. Особенно, если дело касается человека и вопросов его свободы. Когда маме хотелось видеть Лизу с косичками, девочка давала послушно себя заплести во избежание криков и скандалов, которые все равно ничем хорошим для девочки не закончились бы. Но в садике, а позже в школе она расплетала волосы, высвобождая тугие локоны, а вместе с ними и саму себя пусть на то короткое время, когда родители не следят за тем, что делает их чадо. Возвращаясь домой, Лиза просила воспитателя, а в школьные годы самостоятельно возвращала прическе былой вид, тем самым оставаясь хорошей дочерью.
Лиза любила родителей. Она любила высокую худощавую женщину с заостренными тонкими чертами лица под копной таких же черных, но коротко остриженных волос. Любила обнимать ее сухопарое жилистое тело, которое не всегда охотно принимало ее в свои объятия, отвечая холодной отстраненностью чопорного существа. Мама Лизы, Дора, была скупа на ласки. И причиной холодности были вовсе не чувства к дочери, скорее образ жизни, который диктовал ей суровость и малоэмоциональность.
Но девушка не обижалась. Лиза искренне сочувствовала матери, которая не могла себе позволить плакать, повышать голос, целовать и обнимать, свободно радоваться жизни и всему прекрасному, что в ней есть. Лиза искренне верила в доброту и мягкосердечность мамы, объясняя себе и другим ее черствость и сухость нелегкими повседневными испытаниями, которые сопутствуют в ежедневной суете. В «мирской» суете. Мама представлялась Лизе женщиной праведных помыслов, которой в грязи «мирской» жизни приходится очень непросто. И Лиза гордилась, что, несмотря на все испытания, которые ежечасно приходится матери преодолевать на пути к поставленному идеалу, она упорно движется к цели. Даже ценой потери связи с дочерью.
Отца Лиза любила не меньше. Девушка вообще была из числа тех людей, для которых любить также естественно, как и дышать. Отец, как истинный глава семьи, был лидером их сплоченной тройки. Бывший военный, он выполнял приказы вышестоящего начальства, помыкая подчиненными. В собственной семье только он раздавал указания. И не терпел возражений. Отец был более щедрым на эмоции, нежели мать. Он был резок, критичен, высокопарно рассуждал о смысле жизни для «верующего» и исповедуемых истинах. Если порицал, то не стесняясь в выражениях, не матерных, конечно, но довольно терпких словечек. Если хвалил, то рассыпался подобно хрустальному бокалу, неосторожно выроненному из дырявых рук, в щедрых комплиментах. Он был ярым сторонником религии. Он был ярым приверженцем учений «пастыря». Всегда ли так было? Нет, конечно. Но с окончанием воинской службы, оставшись не у дел в стране рухнувшего коммунизма, ему нужно было кому-то верить, за что-то бороться и с чем-то воевать. Такую возможность ему предоставил «пастырь», завоевав тем самым расположение Лизиного отца.
Мужчине нравилась роль «христианского» мужа, которая давала ему множество привилегий над остальными домочадцами. Его учили, что «В послании к Колоссянам 3:18 Павел пишет: « Жены, повинуйтесь своим мужьям, как прилично в Господе». На служениях «пастырь» нередко провозглашал: «Мне не раз приходилось выслушивать жалобы женщин: «Я столько раз слышала о подчинении, что меня уже тошнит от этого!» Порой мы думаем, что, многократно повторяя что-то, мы освобождаем себя от какой–либо ответственности это исполнять. Можно долго и красноречиво говорить о необходимости повиновения мужу. Однако, сколько бы жены ни собирались вместе и ни обсуждали тему «О пользе повиновения», этими разговорами они лишь отклоняются от самого исполнения этой обязанности. В Писании приводится случай, когда женщина проявила себя в качестве лидера. Это произошло еще в Эдемском саду, и с тех пор человечество не выбирается из бед. Бог задумал, чтобы муж был главой семьи, а жена подчинялась ему. Существует определенный порядок, согласно которому муж должен подчиняться Христу, так же, как и Христос был послушен Отцу. Когда муж подчиняется Христу, а жена – мужу, она в действительности, через своего мужа, подчиняется Христу.* (Взаимоотношения в христианской семье. Чак Смит).
На практике эта фраза означала, что мужчине дозволялось вести себя как ему угодно, потому как инструкции с четкими указаниями каким образом подчиняться Иисусу и подчинять супругу не существовало. Матери Лизы приходилось молча потакать прихотям супруга, не смея ему перечить, учитывая свою второстепенность и второсортность. Она понимала, что виновата только тем, что родилась женщиной, она подспудно чувствовала себя причастной к Греху Евы, которая была слишком инициативной в отношениях, любопытной и не послушной.
«Верующей» Дора была не всегда. Когда-то она радушно повязывала красный пионерский галстук на шее и гордилась значками за отличие в культмассовых мероприятиях. Когда-то она училась Марксизму-Ленинизму и не сомневалась в правильности этого учения. Когда-то Дора была романтичной натурой, немного наивной и простоватой, но все же не лишенной способности мечтать и любить. Ее любимой историей была история про Асоль, и она, подобно книжной героине, пассивно ждала своей великой и единственной любви, которую высматривала на горизонте.
То ли по стечению обстоятельств, то ли из-за превратности судьбы, но своего принца она таки встретила, узнав символический алый цвет платка, что торчал из кармана пиджака бравого военного на танцевальном вечере. Он кружил ее в танце, он вскружил ей голову. Высокий, под два метра, статный, с отличной выправкой, горящими глазами, прекрасно танцующий. Отличный партнер, умеющий вести, не спотыкаясь и не наступая на носки туфель. Она любовалась его пронзительно синими глазами, которые позже унаследовала Лиза; она заворожено наблюдала за движением его тонких губ, которые твердой прямой линией придавали его лицу мужественности. И она позволила ему себя вести не только на танцполе, но и по жизни.
О, женщины, становясь ведомыми, не прекращайте думать! Позволяя себя вести, не оставайтесь безвольными! Держась за руку того, кому доверяете, не закрывайте глаза!
Дора не видела ничего, кроме предмета своего обожания. Он стал для нее путеводителем, он стал тем алым парусником, от которого на мгновенье замирало ее сердце, прежде, чем пуститься в частый бег. Еще комсомолкой она подчинилась его воле. Еще коммунисткой она избрала его своим вождем. И когда он на пятый день их знакомства предложил ей руку и штамп в паспорте, Дора без раздумий дала свое согласие.
Вот только сердце ей он не предлагал. Не то, чтоб Николай любил другую – нет, его сердце было свободным. Скорее всего, мужчина был практичным человеком, ему нужна была жена – верная подруга вечных скитаний, хорошая хозяйка, тихая и послушная. Восторженная им. Как натура нарциссическая, отец Лизы любил купаться в лучах собственной славы, а в лице Доры он находил благодарного почитателя собственной неотразимости. Она была непритязательна, не требовала частых комплиментов и дорогих подарков. Она была экономна (в том числе, на собственной красоте), проста в общении, вкусно готовила и вовремя замолкала, когда Его Величество разглагольствовал о себе любимом. Она была удобна. Во всех отношениях.
А он… Он просто был. Предусмотрительные родители подтолкнули Николая в военную сферу, где их сын мог чувствовать себя вольготно и непринужденно. Оставаться собой. Подчиниться, там, где надо, подчинить, если потребуется. Военным быть считалось престижным, что удовлетворяло его эго. Николай любил смену обстановки, не привязывался ни к месту, ни к людям. В лице Доры он обеспечил себе надежный тыл, а всю ответственность за свое содержание и содержание семьи, за свои поступки и жизненную позицию он переложил на главное командование, списывая все на отдаваемые ими приказы.
Мужчина исправно ходил на работу, исправно приносил паек и зарплату, считая при этом, что только за обязательную программу каждого мужчины содержать свою семью, ему причитаются повышенное внимание, всяческое ублажение и непрекращающиеся овации.
Во время службы он был средним звеном. Его считали исполнительным и неконфликтным, с начальством Николай пытался сблизиться и подружиться. Но излишнее самолюбие, эгоизм и чествование вышестоящего руководства раздражало многих однополчан. Поэтому мужчина не пас задних, но и не мог вырваться вперед по карьерной лестнице.
А потом рухнул коммунизм.
Перемены семьей Лизы воспринялись с величайшим трудом. Все рушилось, все перестраивалось, а идти в ногу со временем Николай и Дора не успевали. Не привычный брать на себя ответственность мужчина совсем растерялся, разом лишившись работы и стабильности. Не было в живых его мудрых родителей, которые бы подсказали, что делать дальше; не осталось и всезнающего начальства. Николай ощущал себя как щенок, которого вытащили из теплого дома и еще сонного кинули в холодную лужу. Оставили на произвол судьбы. Теперь ему не перед кем было хорохориться. Его павлиний хвост поблек от серости тяжелых будней, голова поникла под весом проблем, которые появлялись раньше, чем успевали решаться.
От безысходности Николай отправился на рынок торговать вещами. Его злило то, что он, военный, человек уважаемый, трясется от холода в каркасной палатке, обтянутой брезентом в надежде, что кто-то купит у него рубашку-другую. Его удручало, что он оказался среди людей ниже по статусу и образованию, с которыми года два назад не поздоровался бы, прошел бы, не протянув руки. Но теперь судьба всех сравняла. И Николай, сцепив зубы, ежедневно простаивал на одном месте, карауля денежного покупателя.
Дора пошла работать санитаркой. Будучи женой военного, она занималась домашним хозяйством, не утруждаясь вопросом заработка на хлеб насущный. Но как хозяйка, женщина умела все: готовить, стирать и убирать. Поэтому мыть полы было ей привычно, только теперь площадь ее работы за день увеличилась. Дора была покладистой и послушной, добросовестно выполняла порученную ей работу. Платили ей копейки, но в то время она была рада и такой мелочи, лишь бы показать свою необходимость мужу, вкладывая лепту в их отощавший семейный бюджет.
В отношениях между супругами не ладилось. Николая раздражало буквально все: ворсинка на пиджаке, складочка на рубашке, не вовремя сказанное слово, подгоревшая яичница. Он постоянно придирался к Доре, срывался на нее, орал, обвинял в каждодневных неудачах. Хорошо, что поднять на жену руку мешало воспитание, привитое с детства. Женщина металась, словно муха в банке, пыталась понять, как себя вести, что говорить и делать, чтоб сохранить их брак. Ведь без мужа Дора себя не представляла, ее разрушающийся мир зиждился на огоньке любви к супругу, как маяк в безбрежном океане среди мрака ночи.
А потом Дора узнала, что беременна. Она обрадовалась, так как верила, что их брак способно спасти лишь чудо. И вот теперь это чудо росло у нее внутри, давая надежду скрепить двух разрозненных половинок. Николай новость о беременности жены воспринял двояко. С одной стороны его распирало от осознания того, что наконец станет папой; с другой – плачевное материальное состояние портило радость. Мужчина ходил в замешательстве. Он давно хотел наследника, но на данном этапе жизни очень сомневался, что сумеет его поставить на ноги.
Но время шло, родилась Лиза. Николай дал дочери имя сам, на что Дора сразу согласилась. Лиза была чудным младенцем, не доставляющим особо хлопот. И Николай, вопреки расхожему мнению, что мужчины больше любят сыновей, всей душой прикипел к ребенку. Парадоксально, но эгоцентрический по натуре, Николай смог полюбить кого-то кроме себя. Лиза стала «папиной доцей».
А в конце 90-х в их судьбе появился «пастырь». Он пришел с обещанием новой жизни, лучшей жизни, которую, по его же словам, привез из-за океана. Измученные постоянной нехваткой средств, потерянные и разуверившиеся в прежних идеалах родители Лизы прикипели к новоявленному Лидеру. Он был обеспеченным человеком. «Пастырь» жил в частном доме, который ему купили спонсоры из Америки, ибо негоже миссионеру прозябать в трущобах ради великой идеи просветления заблудших овечек. Он хорошо питался, одевался со вкусом и вообще олицетворял собой этакий символ человека с удавшейся жизнью. Играл на контрасте.
Для Николая «пастырь» стал якорем, плотом в море перемен. Мужчина нашел того, на кого мог переложить вес груз ответственности, который его так тяготил с момента потери работы военного, ответственности за свою жизнь и за жизнь семьи. «Пастырь» казался стоящим доверия человеком, а Николаю очень тяжела была ноша. «Пастырь» протягивал руку помощи, и Николай поспешил за нее ухватиться. И функцию принятия решений, которая раньше возлагалась Николаем на военное начальство, теперь переложилась на Лидера.
Верил ли Николай в Бога? Он был атеистом и не искал духовного просветления. Все, что происходило с ним в жизни, что было осязаемо, воспринималось им как данность; все мистическое и необъяснимое мужчина игнорировал. Попадая в ту, или иную ситуацию, Николай подстраивался под обстоятельства, всячески искал подтверждения собственной важности и значимости. Ему было все равно, кому служить и во что верить, лишь бы чувствовать себя на вершине пьедестала. Тяжелый период безденежья, политической неразберихи изрядно потрепали его эго; Николай внутренне был обескуражен от осознания собственного бессилия. Теперь же, выслушав, что ему предлагает «пастырь» взамен на следование за ним, мужчина приободрился.
А Лидер предлагал следующее. Он, как духовный наставник, руководит всей паствой, вверенной ему. «Пастырь» объясняет Библию, по которой нужно жить и нормами которой регламентировать свои поступки. Лидер говорит, что делать – не надо беспокоиться и терзаться в сомнениях, не надо думать самому. Ведь «пастырь», как истинный наставник и попечитель, нагрянет во все сферы человеческого пребывания «верующего» на земле, коснется вопросов моральных и материальных, будет присутствовать в личной и семейной жизни. Как отец и начальник, как родитель и главнокомандующий.
Во-вторых, Николаю в семейной жизни по достижению статуса «верующего» отводилась главенствующая роль. Он и так всегда был первым в семье, он всегда стоял выше жены, но теперь его превосходству еще нашлись и письменные подтверждения, укрепляющие его в величии. Пастырь неоднократно вещал:
« Бог определил, что жена должна быть покорна лидерству мужа. Это ясно видно из Писания:„Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем” (Еф. 5:22-24).»
Далее Лидер прояснял некоторые моменты, чтоб даже для тугодумов среди его паствы дошло трактование строчки из Священного Писания:
«До какой же степени жена должна подчиняться мужу? Она должна повиноваться ему во всем, как сказал апостол Павел. Единственное исключение из правила – если муж требует от жены непослушания Божьему Слову или чего-то такого, что идет вразрез с ее совестью. Естественно, никакой муж-христианин не будет требовать от своей жены нарушения Слова Божьего или идти на сделку с совестью. Муж не является господином своей жены – это место в ее жизни принадлежит только Иисусу. И если ей придется выбирать, кого слушаться, она должна выбрать Иисуса.» (www.heavensfamily.org)
Последней фразой «пастырь» негласно утверждал свое личное превосходство над мужьями созданной им общины «верующих». Конечно, Лидер не называл себя Иисусом, более того, он даже подсознательно не отождествлял себя с Богом. Но лишь «пастырь» мог поведать всем вокруг, а чего хочет Бог, ведь он был «просветленным». По его словам, Господь говорил с Лидером посредством сновидений и знаков, которые мог увидеть только «пастырь». По сему выходило, что лишь пастырь мог увидеть путь «спасения» и повести по нему «незрячих» последователей.
Женщина должна была предпочесть Бога мужу. Ведь Бог – Велик и Свят, а муж – всего лишь человек. Но в жизни люди не видят Бога, они видят «пастыря», который по его же утверждениям получает «сверху» указания, а потому пастырь – глава мужу; ему необходимо подчиняться. И если один из последователей вдруг решит уйти из общины, покинуть Лидера, он не сможет увести с собой еще и жену, так как выбор, кому из них ей подчиняться предопределен – «пастырю».
Николай о таких вещах не задумывался. Ему показали новый мир, в котором он играл определенную роль, в котором видел много приятного для себя. В этом мире его встречали как дорогого гостя, как брата, с улыбкой на устах. В этом мире все были избранными. Но не все были равны. В какой-то мере Николаю его новый мир напоминал военную службу: устав в виде Библии, которому следует подчиняться, командир в лице «пастыря», иерархия приближенных и уважаемых членов организации. В этом мире он подчинял и подчинялся – все, как когда-то, только с иным звучанием. Мужчина почувствовал себя счастливым.
А что Дора? Она покорно последовала за мужем. Поначалу женщина боязливо озиралась по сторонам, ошеломленная тем шквалом любви и заботы, который обрушился на нее в организации. Приветливые улыбки, участливые слова – все это обескураживало на фоне нескольких лет серой угрюмой реальности посткоммунистического бытия. Поначалу она растерялась. Но ее быстро подхватили под белы ручки другие женщины, кудахча, словно наседки и принялись хвалить ее и их с мужем выбор.
«Атака любовью» имела небывалый успех. Родителям Лизы импонировали лучезарные улыбки, вечно счастливые лица благодарных братьев и сестер, общность интересов, центром которых являлась религия. Мало-помалу, Николай так втянулся в идеологию пастырского учения, что стал верить. Он поверил словам, произносимым Лидером из трибуны в выходные дни, когда община собиралась в пастырском доме на проповеди. Он поверил в истинность пастырских толкований жизни. Хотя, конечно, Николай думал, что уверовал в Господа и живет по Его заповедям.
Заповеди Лидера касались воспитания детей. Лизе было девять лет, когда она впервые услышала о Боге. Незнакомые тети и дяди, к которым она ходила теперь с родителями, брали ее за ручки и, закрывая в благоговении глаза, усердно взывали к Господу. Молитвы «Отче Наш» прихожане не знали. Их молитвы были «отсебятиной» с чрезмерным употреблением слова «Господь»:
«Спасибо Тебе, Господь, за то, что ты, Господь, дал мне силы, Господь…» - и все в подобном духе. Но для ребенка, родители которого воспринимали происходящее как само собой разумеющееся, все это не вызывало удивления. Лиза видела, что папа с мамой перестали ругаться, в доме наступил мир, и уже не слышно было перепалок и громких ссор. И детское сознание связало все позитивные перемены в жизни ее семьи с чудесным появлением Лидера. Лиза быстро подружилась с детьми их прихода, ощутив себя членом новой большой семьи.
Что касается отношения Николая к дочери, его любовь приобрела новые краски. Если он с самого детства баловал свою дочь и носил ее на руках, то теперь стал намного строже с ней. Конечно, чувства его не иссякли, но в свете новой религии, они выражались им в иных проявлениях. Это было связано с учениями «пастора» касательно правильного воспитания детей. Он говорил родителям, стоя на сцене актового зала кинотеатра, где иногда проводились собрания; говорил, размахивая руками и активно гримасничая:
- Мы грешны по своей природе. Ребенок не является хорошим по своей природе, а, наоборот, грешным и злым. Существует психология или, точнее сказать, философия вседозволенности. «Пусть они делают, что хотят. Не удерживайте их. Дайте им возможность свободно выражать себя». Я считаю, что доктор Спок своей философией оказал «медвежью услугу» нашей нации. В Писании говорится: «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него» (Притчи 22:15).Слово «дисциплина», переведенное как «воспитание» в послании к Ефесянам 6:4, подразумевает «дисциплину через наказание». Воспитание детей является нелегкой задачей, занимающей много времени. Без сомнения, намного легче бывает разрешить ребенку делать все, что он ни пожелает, чем каждый раз останавливать его. Однако Писание также говорит: «Отрок, оставленный в небрежении, делает стыд своей матери» (Притчи 22:15).
Как ни убеждал пастырь применять «исправительную розгу», Николай Лизу не бил. Он также старался не повышать на дочку голос, так как в каком-то смысле проецировал свою дочь на себя. Николай воспринимал Лизу как продолжение себя, а себя он не мог ни ругать, ни наказывать. В принципе, ему и не требовалось идти на этот шаг по причине покладистости натуры девочки. Однако остальные родители, особенно отцы мальчиков, наказывали своих «грешных и злых» отпрысков за малейшее непослушание, искренне веря в то, что им воздастся за это перед вратами Рая.
Дора, в свою очередь, как пример идеальной матери, воспитывала дочь в строгости. Она так хотела соответствовать новому окружению, что фанатично исполняла любые наставления руководства общины, не особо разбираясь, какие последствия они будут иметь для ее ребенка. Она не задумывалась над тем, что лишая ласки дочь, та может вырасти недолюбленной, злой и обиженной на весь мир; что без участливости материнской Лиза станет душевно травмированной.
В десять лет Лиза знала, что ее вечно подавленная мягкотелая мама стала на путь праведности. Когда-то она целовала дочь в лоб на ночь, читая сказки перед сном. Мама гладила ее по волосам, убирая пряди со лба, и в этих движениях скользила бесконечная нежность материнской любви. Когда-то Дора брала девочку на руки и качала, утешая и отвлекая от головной боли или желудочных колик; когда-то обнимала с утра, заключала в крепких объятьях просто так. И в этом «просто так» Лиза чувствовала себя любимой, ценной для женщины, которую она называла матерью, которую боготворила с рождения. Дора всегда была на стороне дочери, жалела ее и оберегала. Как могла. Как могла проявляла свои чувства языком прикосновений, иногда несмело и робко, словно осторожничая, словно ее дочь была самым ценным раритетом в ее жизни. Ведь Лиза была папиной дочкой, очень на него похожей, а Дора сдувала пылинки со своего мужа. Просто раньше был только Николай, а сей час их стало двое.
Но с вступлением в общину, Дора переменилась. Куда подевались ее слабость и робость, куда подевались ее мягкость и податливость?.. Куда подевались ее нежность и уступчивость… словно их и не было. Перемены не произошли в один момент. Они снимали с нее пелену женственности и материнской трогательности, как шлейф, который развеялся, унося привычные краски и запахи, обнажая новую текстуру. Дора почувствовала себя стражем семейного очага. Она поняла, что должна быть сильной и неустрашимой перед трудностями и мирскими мерзостями, которые угрожали нарушить их с Николаем божественный порядок.
Начала женщина с себя. Дора раньше любила носить штаны, будь то брюки, гамаши, лосины. С пришедшей модой на джинсы, она и себе мечтала приобрести сей дефицит. Но, став добропорядочной «верующей», Дора внезапно для себя осознала, что штаны делают ее мужеподобной, и она испугалась. Женщина отпрянула от трикотажных, вельветовых и джинсовых изделий, словно ошпарившись кипятком, в страхе прировнять себя к мужу. Ведь это нарушило порядок, установленный Богом – осознала она. И теперь, даже в стужу или в сорокоградусную жару ее колени прикрывали скромного кроя юбки.
Косметикой Дора пользовалась регулярно. Тем более, что в общине это не запрещалось. (http://www.forum-istina.com/t1978-topic). Но однажды она стояла у зеркала, собираясь на собрание, и как обычно накрасив лицо. У нее внезапно появилось острое ощущение, что она смахивает на накрашенный труп.
«Если мы вне Бога – мы мертвы», - пронеслось в ее «просветленном» сознании. «Мы – трупы. Для кого я крашусь? Для таких же трупов на улице? Богу не нужна краска на моем лице!». Ей стало страшно и стыдно появляться на улице с накрашенным лицом, хотя до сих пор она не мыслила себя без косметики. Николай перемену взглядов жены заметил и поинтересовался, к чему все это. На что Дора ему ответила, что ей стало страшно и стыдно появляться на улице с накрашенным, неестественным лицом. Что не важно, как она стала выглядеть в глазах других, «важным стало выглядеть надлежаще перед Богом».
И вот, менее чем через год от красивой и ухоженной женщины осталась только ее естественная красота, умело спрятанная за скромной закрытой одеждой. Ее лицо потеряло краски, кожа напоминала потрескавшуюся бумагу, и лишь волосы горделиво блестели на солнце. Но все старания Дорой были обращены к Всевышнему, она старалась угодить Ему так, как проповедовал «пастырь», стремясь быть даже лучше, чем остальные «рабы». Как внешне, так и внутренне женщина хотела нести праведный огонь добродетели и служения в семью. Так как муж был глава жене, Дора всячески ему потакала, не смела сказать кривого слова и бросить косого взгляда. Ее полем, бескрайним полем деятельности была маленькая дочь.
«Ребенок капризничает, и многие родители говорят: «Да ладно, это само пройдет!» «Ой, он такой милый!» Нет, он не милый. Он грешник. Может, и милый, но все равно грешник. И он нуждается в воспитании. И если это игнорировать, то он вырастет большим грешником. А потом мы раздражаемся на своих детей за то, что они такие, какими мы научили их быть. Эта проповедь важна для молодых, у которых есть дети, - чтобы дети росли послушными.» (http://almaz.in.ua/articles/vospitanie-detei)
Дора осознала, что ее принцесса, ее любимая дочурка – грешница. Сперва сердце больно сжалось в груди, волна отрицания окатила ее голову, жаром сбивая мысли в хаотичный поток. Но, как натура мягкая и податливая, женщина не могла перечить авторитетным людям. В ней с первых дней поселилось смятение, которое перешло в раздвоение взглядов, в конфликт интересов и в итоге – к полному фиаско собственных суждений и уверенности в суждениях «верующих».
Лиза – малолетняя грешница. О, зачем столько страданий на материнскую горькую судьбу! Но «верующим» пристало страдать, страдание становилось смыслом жизни. Ведь, в конечном счете, в перестройку они успели настрадаться, однако теперь их мучения обретали благородную цель.
Быть грешницей – так страшно! Осознавать, что время на исправление собственного чада потеряно - столько времени потеряно! – это ужасно. Ужасно и непростительно то, что все 9 лет жизни дочери они, родители, не замечали в ней Змия, что, подобно червю в яблоке, червоточит малышку изнутри. И ничего с этим не делали!
Они, родители, баловали Лизу, пестовали Лизу, многое ей разрешали и потакали ее прихотям. Они изобиловали лаской, нежностью и попросту пряником воспитывали дочь. Воспитывали ли? Нет, как показало пастырское учение.
«Послушание ребенка родителям – это заповедь Божья. И если ребенок не послушался – он не просто мило капризничает. Он согрешает. Он нарушает ясное учение Писания. Он восстает против Бога. И если даже ребенок послушался, но не сразу – это тоже непослушание.»
Дора перебирала в памяти все грешные поступки Лизы. Не поздоровалась с бабушкой у подъезда, не захотела доедать пирог, который дорого стоил для родительской зарплаты… Проблема была в том, что Лиза «мало грешила». Не хотела расстраивать родителей, не хотела криков и скандалов, которые имели место в их семье и без ее участия. И Дора потихоньку успокаивалась, уверяя себя, что дочь многие вещи осознала, она их делает правильно, ей не придется краснеть за опрометчивые поступки «грешницы». По крайней мере пока, пока дочь не достигла пубертатного периода. А уж тогда ее греховная натура незамедлительно даст о себе знать.
Прит. 22:15«Глупость привязалась к сердцу юноши, но [время?] удалит ее от него».
Так здесь сказано? Нет, не время. «…Исправительная розга удалит ее от него». Речь идет о дисциплинировании, о наказании.
Иными словами, Библия говорит, что ваши дети отчаянно нуждаются в том, чтобы их шлепали. Аминь, аллилуйя, слава Богу и шлепайте детей!.»
Дора не могла лупить Лизу. Не могла замахнуться на синие глаза, которые распахивались навстречу миру открыто и невинно; не могла посягнуть на продолжение собственного мужа, которого так любила. Не могла.
Но помимо физической расправы над детьми существовало моральная. Лиза должна видеть в матери пример. Ведь именно на нее, Дору, возложена наивысшая по ответственности миссия – воспитание детей «по образу и подобию». И Дора стала с особой тщательностью следить за своим моральным обликом.
Всякий, кто приводит в порядок свою жизнь (особенно это касается женщин), начинает со своего внешнего вида. И хотя внешность – только первый пунктик, это пунктик обязателен в подобной программе.
Дора перестала краситься и носить штаны. Она оставалась чистоплотной и аккуратной, молодость хранила свежесть ее белой кожи и лоск бесподобных волос, но женщина в стремлении быть истинной «верующей» намеренно запускала свой внешний облик.
«Я беспокоюсь о чистоте моей души перед Господом» - торжественно заявляла она в общине и перед мужем, и все ее в этом поддерживали. Николая перемена в жене не волновала никоим образом, напротив, ему льстила хвала авторитетных личностей общины за неуемное рвение его жены быть ближе к Богу.
Она стала строже с ним и в спальне, стараясь не допустить непотребных вещей, оскверняющих их ложе. Супругу было в диковинку видеть жену не безвольной, мягкотелой и пассивной, а способной сказать ему «нет», отстаивать свою непоколебимость. Эта строптивость воспринималась им как изюминка отношений, приятная новизна в их долгой скучной супружеской жизни. Николаю было в новинку все, что происходило с Дорой, его это забавляло и иногда радовало. Ведь извечная податливость способна навести смертельную скуку даже на деспотичного мужика.
Но Дора не стремилась разнообразить их супружескую жизнь; она преследовала высшую цель – быть ближе к идеалу «верующей» женщины.
Она стремилась быть скромной. Сидела на служениях с идеально ровной спиной, чинно сложив руки на коленях и потупив глаза, всем своим видом словно говоря : я – сама добродетель.
Она научилась широко улыбаться всем и каждому в организации; когда ее настроение было чем-то омрачено, Дора не отступала от выбранной тактики поведения и натужно улыбалась, отчего ее губы неестественно растягивались, обнажая 32 зуба. Дежурная улыбка – ранее не ведомый славянам жест хорошего воспитания. Воспитания - не искренности чувств.
Она всегда поддерживала в разговорах тех женщин, которые закрепили за собой мнение праведниц, и особо трепетно относилась к каждому их замечанию, как прилежная ученица, ловя все их слова.
Она ходила с Библией перед грудью. Могло показаться, что Дора защищается книгой. Могло показаться, что женщина кичится ею. Что это символ ее причастности к высокому и великому, словно некий пропуск в лучший мир еще при жизни.
Она носила знак рыбки вместо креста. Дора так до конца и не поняла (да и не задавалась мыслью), зачем рыбка называющим себя христианами, когда есть крест? И почему не крестятся в их общине. Но она носила рыбку.
Она громко приветствовала «пастыря» и громко кричала «аллилуйя». Высоко вздымала руки в моменты восхвалений Господа и сильно закатывала глаза в экстазе молитв.
Она была старательной женщиной, одним словом.
Лиза должна была следовать родительскому примеру. Дора всегда брала с собой дочь на служения и тщательно готовила ее к ним. Она говорила дочери, сидя пятничным вечером за кухонным столом: «Дорогая, нам нужно кое-что обсудить». Перед ней в этот момент лежало открытым Писание, которое Дора зачитывала Лизе. Дочка только вопросительно посматривала на мать своими неповторимыми глазами. Дора накрывала своей тонкой рукой очередной лист, так что казалось, будто она в этот момент черпает оттуда силы, и продолжала.
«Лизавета, завтра важный для нас день – день благодарить Бога за то, что он Велик». Затем шла очередная цитата, которая, по мнению Доры, должна была подкреплять ею сказанное. Подтверждать все, когда-либо сказанное ею.
«Мы должны выглядеть достойно сестер наших и вести себя благочестиво. Ты знаешь, что скромность и покорность – женская благодетель. Ты идешь завтра к Богу, ты должна быть исполнена радостию, хорошим настроением освещать все вокруг себя, улыбкой приветствовать прихожан, добрым словом уважить «пастора». Ты должна всем сказать «здравствуйте» и вести себя тихо, чтобы не накликать грех стыда».
Далее Дора читала дочери одну выбранную наугад, притчу и считала, что воспитательный момент удался. Лиза знала, что перебивать мать ни во время ее нравоучений, ни во время читания Библии нельзя, так как Дора становилась в эти моменты особо чувствительной и раздражительной. Время, посвящаемое Писанию, было для Доры свято, а потому всякий, кто нарушит целостность ее «служения чтением», грешил.
Лиза не всегда понимала, что говорит ее мать – так запутанны и пространны зачастую были ее речи. Но от этого девочке казалось, что ее мама очень мудрая и умная. И Лиза с улыбкой шла в организацию, где все улыбались. Она приветствовала всех так, как и ее приветствовали там. Она была преисполнена хорошими эмоциями, и ей казалось, что все радуются вместе с ней. Хотя это было далеко не всегда так, только вот дежурная улыбка, которую освоили новообращенные, спасала ситуацию, помогая им держать марку друг перед другом.
Дора, однако не забывала найти причину пострадать. Ведь страдания, по всеобщему мнению, облагораживали жизнь, ведь «Иисус страдал». Дора понимала, что ее дочь входит в фазу подросткового периода, полового созревания и всяческих «искушений». Волей-неволей, а Лиза должна была проявить свою греховность, обрекая на душевные муки горе-родителей.
Шло время, и на дочь начали посматривать мальчики. Они провожали ее домой после школы, они делали ей маленькие презенты, они пытались провести с ней больше времени. Дора поучала девочку, что она должна быть скромной, чистой и не поддаваться «влиянию сатаны».
Родителей Лизы расстраивал тот факт, что их дочери приходиться общаться с детьми «в миру», то есть неверующими. Они опасались дурного влияния, которое способно отвести их ребенка с намеченного пути.
Николай садил Лизу себе на колени по вечерам, когда возвращался с работы, и проводил с ней воспитательные беседы, машинально распутывая завитки ее волос.
- Лизонька, - говорил он. – Ты общаешься с мальчиками и девочками в школе и во дворе, но так же и в молодежной группе в общине. Ты заметила какую-то разницу в играх и разговорах между ними?
Девочка поворачивалась к отцу и с детской наивностью и непосредственностью отвечала ему:
- Ну, во дворе и в школе мы бегаем и веселимся. Гоняем на велосипеде и на роликах. А в общине мы в основном занимаемся командными играми, плюс рукоделием.
- А что еще ты не делаешь с ребятами, что делаешь с христианской молодежью?
- Прославляем Иисуса. Молимся и читаем Библию.
- Разве дворовые ребята не ведают о Спасителе?
- Не все, - Лиза крутила отрицательно головой. – Никто из них не читал Библию, кроме Эммы – ее дедушка с бабушкой просвещали. Но она очень мало знает, ведь пастырь не проповедует ей каждый раз, как нам.
- Как ты думаешь, Лизавет, полна ли жизнь у неверующих ребят?
- Им весело. И мне с ними весело. Но… - девочка поняла, что от нее ждут мама с папой, напряженно вслушиваясь в дочкины ответы. – Их жизнь лишена света, который дает Господь.
- Вот-вот, - Николай улыбался, получив от Лизы желаемое. – Представляешь, как тебе повезло, что Иисус стал твоим другом!
- Да, - соглашалась девочка, которая не хотела перечить любимым родителям.
- А если Господь не присутствует в их жизни, не занимает места в их сердцах, тогда в сердце прокрадывается злой дух.
- И люди творят грех. – Отчего-то слово «грех» из уст Доры получалось до того скрежещущим, как наждачкой по воспаленным нервам. Лиза непроизвольно вздрагивала при этих словах.
- И дети становятся плохими? – ее глазки расширялись от сожаления.
- Они не защищены свыше и могут делать плохие вещи, - сокрушительно качал головой Николай.
- И что, мне с ними не дружить? – голос девочки готов был сорваться в любую минуту, к глазам подступали слезы.
- Нет, конечно, ты можешь с ними общаться, ведь мы живем среди мирских людей, - шла на попятную Дора. – но ты должна помнить, что их разум и чувства овиты смутой, поэтому всегда взвешивай свои действия, всегда спрашивай, а как бы хотел Иисус.
- И, конечно же, для тебя наилучшим вариантом было бы больше проводить время среди верующих братьев и сестер.
- Да-да, отец мудро говорит. Только вместе с избранными, с просветленными мы можем спастись, устоять от множества грехов, что поджидают нас на грешной земле.
Лиза хотела дружить со всеми. Ее добродушная натура не могла перебирать людьми, сухо деля их на касты «верующих» и «заблудших». Поэтому компромисс, как только девочка выучила данное слово, стал ее постоянным выбором.
Она не любила врать и что-то скрывать от родных. Да и не совершала ничего дурного. Лиза ходила в школу и прилежно училась, делала уроки сразу по возвращению домой. Ее повседневные заботы не давали ей достаточно времени для того, чтобы бродить по району с молодыми людьми и нарываться на неприятности. Она не дружила с подобного рода молодыми людьми.
Лиза приучена с детства помогать матери по хозяйству. Девочка могла похвастаться кулинарными способностями, приготовленная ею еда всегда получалась восхитительно вкусной. Аппетитная выпечка, ароматные борщи, легкие закуски – все так и таяло во рту. «Потому что ты все делаешь с любовью» - объясняла ей Эмма, облизывая пальцы после поглощения очередного пышного кексика.
Любила ли Лиза готовить? Говоря по правде (правду подобного рода Лиза не озвучивала даже мысленно самой себе), кулинария ей не нравилась. Но она знала, что каждая женщина должна уметь готовить, должна это делать вкусно, потому как вскоре она выйдет замуж и будет делать это ради мужа. Своего рода служение. И это – ее крест. А Лиза старалась соответствовать своему предназначению и не огорчать родителей, которые стремились подготовить ее к самостоятельной жизни.
Подготовка к «семейному служению» также проводилась в воскресной школе, где устраивались для девочек разного возраста конкурсы на лучшее блюдо, на лучший дизайн и оформление кулинарных шедевров. Девушки старались изо всех сил. Не потому, что все они любили готовить и хотели проводить на кухне большую часть своего свободного времени, а потому что так было правильно. Любовь к поваренному искусству должна была присутствовать у всех.
Лиза также занималась рукоделием. Еще одна необходимая черта любой настоящей женщины, будущей жены. В этом, как и в кулинарии было свое разнообразие. Вышивка гладью, крестиком; вязка спицами, крючком; плетение бисером, макраме. Всяческие поделки, лепка глиной, декупаж. Большое разнообразие. Лизе нравилась вышивка крестиком, она была девочкой усидчивой, и кропотливая работа ее не напрягала.
Лиза шла с утра в школу, по возвращении домой делала уроки, досуг свой проводила либо помогая матери по хозяйству, либо приглашая подруг в гости, либо выходя поиграть с ними на улицу в пределах своего двора. В выходные она шла на прославления, служения, и воскресную школу к своим сверстникам, где им давали религиозное учение. Каникулы проводила вместе с общиной в поездках, молодежных конференциях и детских лагерях для «верующих».
Эмма была одной из немногих подруг Лизы «в миру», так как родители ревностно оберегали дочь от вредных для нее людей. Эмму считали неопасной во многом благодаря тому, что дедушка и бабушка девочки верили в Бога и дали начальное представление о Нем внучке. К тому же подруга дочери не высказывала негатив в отношении их религии, не дебоширила и была неплохой компанией для нее.
Эмма проявляла тактичность в общении с Николаем и Дорой, никогда не высказывала открыто свое мнение по поводу собственных взглядов на жизнь общины, не лезла на рожон. Темы для разговоров она подбирала нейтральные, вплоть до того, какая прекрасная погода за окном, старательно избегая тем религии. Только Лиза знала, насколько вольнодумной есть ее подруга. Но Лизе, как ни странно, самой импонировало поведение и взгляды, отличные от тех, которые ей навязали родители. Особенно начиная с подросткового периода.
Лиза жила в двух мирах. Эти два мира были похожи между собой, но в то же время сильно разнились. Мораль двойственна, принципы – противоречивы. Мысли родителей и собственные мысли – совпадают не всегда. Красота и совершенство трактуются по-разному. Выбор и его отсутствие. Постоянное противоречие.
Даже перейдя в подростковый возраст, Лиза оставалась послушной родителям. Все, что происходило с ней в этот период, происходило внутри нее, скрыто за маской воспитанности. Девушка стала более скрытной, у нее появились секреты от родителей и общины. Безобидные секреты, которые в то же время давали ей чувство обособленности, самостоятельности и некой независимости. Маленькое отвоеванное королевство ее души. И только ее.
Лиза стала больше общаться с подростками «в миру», и новый мир, запрещенный для нее ранее, распахнул для Лизы свои грани. Само собой, все, что открывала для себя девушка, она сравнивала с имеющимся у нее опытом жизни с религиозной организацией. Если кто-то курил, пил и матюкался, Лиза избегала вредного влияния. Если кто-либо вел себя раскрепощено, хамски и похабно, Лиза сторонилась таких людей. Но помимо открывающихся негативных сторон внешнего мира, девушка заметила много положительных моментов, которые в нем имелись.
Подростки, не увлеченные религией, казались Лизе свободными. Свободными от греха. Не потому, что эти молодые люди не грешили в общепринятом понимании этого слова, просто они не тяготились страхом от вечно нависшей над ними угрозы.
Парни и девушки могли свободно общаться, встречаться вместе, не предупреждая взрослых и не советуясь с ними. Они самостоятельно выбирали себе друзей, не спрашивая мнения авторитетных людей, а стоит ли с ними общаться. Не было надуманных страхов, не было узких рамок. Лизе свободней дышалось в компании «неверующих».
В конечном счете, девушка пришла к выводу, что везде и повсюду есть положительное и отрицательное, добро и зло, правильное и неправильное, будь то община или «внешний мир». Для себя она решила искать только хорошее в этих двух мирах, балансируя между ними, так как ни одного, ни другого лишаться не желала.
И Эмма являлась единственным человеком, которому было ведомо истинное положение вещей.
Маленькие поступки. Маленькие дела.
Маленькие кирпичики твоего бытия.
Большое начинается с малого.
Учеба Эмме давалась относительно легко. По крайней мере, она особо не усердствовала, чтоб получить положительную отметку. Но сей час, возвратившись домой, поужинав и перекинувшись парой слов с мамой, девушка решила уделить время домашнему заданию.
Возможно, кто-то удивиться тому, что студент по приходу домой, когда сессия только через 2 месяца, открывает конспект дома. «От сессии до сессии живут студенты весело», как говорится.
Эмма вначале наивно полагала, что ее ждет такая же «расслабуха». Что она будет черкать ручкой лишь во время занятий, а аккурат в переддень экзамена стряхивать пыль с обложки тетради, заглядывая в нее, чтоб освежить себе память.
Она думала, что месяцами будет приходить домой и отдыхать, вольготно распластавшись у экрана телевизора или у монитора, включив интересный фильм. Ни о чем не беспокоиться, никуда не спешить.
Эмма не знала, что для такой беззаботной студенческой жизни ей следовало становиться психологом, экономистом, аграрием, в конце концов. Но никак не строителем.
Кто такие строители? Строители – это трудяги. Даже строители-проектировщики. Особенно строители-проектировщики. Их мозг не знает покоя, инженерная мысль, не прекращаясь, крутит колесики и шуршит шестеренками в голове. Перед мысленным взором каждого проектировщика проносится калейдоскоп чертежей; цифры бесконечных расчетов мелькают перед глазами. Что бы не делал проектировщик, ел, принимал душ или чистил зубы, он сосредоточен на поиске решения по оптимизации той или иной конструкции. Ничто не остановит строителя перед великой миссией творить и создавать: ни отчаянная слезоточивость покрасневших глаз от постоянного сидения за монитором, ни ломота в спине от не разгибающегося положения прикованного к стулу создания. Ничто не страшно проектировщику, какой бы ни казалась безвыходной и нелепой ситуация, они всегда найдут из нее решение. «Невозможное – возможно» - их лозунг.
По крайней мере, именно таких горе-проектировщиков воспитывал Аграрвард. Если для экономиста понятие «расчетка» встречалось раз в семестр, а «курсовая» - раз в год, и они тряслись подобно осиновому листу только при мысли об оных, то для студентов строителей эти понятия стали столь привычны, как самостоятельные работы на практических занятиях.
3 расчетки и 3 курсовых проекта. В семестр. Проектировщики по праву назывались тяжеловесами в студенческой братии.
Логично предположить, что учиться такой специальности шли только отчаянные любители инженерии. Но это ошибочное мнение. И Эмма не стала исключением.
По окончанию 11 класса перед Эмили предстал выбор, какое будущее она себе видит. Выбор, прямо скажем, был невелик. Девушка могла пойти работать, хотя без какого-либо образования ее взяли разве что уборщицей или продавщицей, да и то не везде согласились бы брать человека совершенно без опыта работы. Она могла поступить в училище, ПТУ и получить рабочую специальность, как, к примеру, повар, кондитер, парикмахер, швея-закройщица, массажист, визажист и подобные. Но Эмма, как и ее мама, хорошо понимали, что в наше нелегкое время для того, чтобы иметь возможность выгодно себя пристроить в этой жизни, получив пристойное место работы и не менее пристойную зарплату, необходимо иметь высшее образование. Этих взглядов придерживались большинство других будущих абитуриентов и их родителей, да и вообще желание и необходимость в дипломе набрали в последние годы небывалых масштабов, став навязчивой идеей.
Понимая, что конкуренция на престижные специальности будет аховая, Алиса перешерстила все университеты их провинциального городка на предмет лояльных цен для поступления. Она прекрасно осознавала, что ее работа позволяет ей вместе с дочерью хорошо питаться и прилично выглядеть, но самостоятельно выучить дочь на свою зарплату было невозможно. Это прекрасно понимала и сама Эмма, поэтому особо не рассчитывала, что будет учиться на престижном факультете и на той специальности, которую выберет себе по душе. Реальность была такова, что контракт, который в год съедал бы 85% их годового бюджета, был не подъемным для их семьи. А посему, Эмма видела для себя обучение только лишь на бюджетной основе. Бесплатного обучения жаждали многие будущие студенты, поэтому на вакантные места выстроилась целая очередь.
Как-то в мае месяце, когда Эмма возвратилась с уроков, ее дома ждала Алиса со списком в руках. Она сидела на мягком диване со слегка продавленными подушками и сосредоточенно всматривалась в листок. Свободная рука нетерпеливо теребила пряжку от золотого браслета, что означало, что мама либо не в духе, либо в преддверии серьезного разговора. Судя по всему, предстоящий разговор сулил большие перемены.
Эмма тихо подошла к Алисе и заглянула украдкой в листочек. Как будто бы карта сокровищ, настолько интересная и увлекательная, что от нее не возможно оторваться. По крайней мере, мама вела себя точно так же, как и Эмма в детстве, полностью погружаясь в прочитанное, анализируя его и заново проживая интересные и волнующие моменты. Только мама волновалась не так, как Эмма, ее волнения были вполне оправданными. Список представлял собой перечень университетов, под каждым из которых были отмечены факультеты, количество бюджетных мест и стоимость одного года обучения.
Алиса, почувствовав присутствие дочери позади себя, обернулась. Дочь как всегда, алела румянцем на розовых щеках, потому что, торопясь домой, запыхалась по пути. Волосы непослушной копной откинуты назад, русые пряди забраны за ушки. «Это, чтобы всем видно было мои новые серьги» - объясняла свою привычку Эмма, каждый раз заправляя за ухо торчащий локон.
«неисправима»
- Эмма, милая, садись, кушай, а я тебе тем временем расскажу о наших перспективах на счет обучения, - с этими словами женщина подвинула дочери тарелку с супом. Горячее варево источало такой аромат, что в девушке мгновенно разыгрался звериный аппетит.
И как она раньше не замечала, что так сильно голодна?
Эмма жадно поглощала обед, внимая каждому пункту из списка, который зачитывала мама.
- Итак, как мы с тобой выяснили ранее, нам нужен диплом о получении высшего образования, - Алиса начала с небольшого предисловия. – Нам в принципе нужно высшее образование, конечно не факт, что ты будешь в дальнейшем работать по своей специальности. Поэтому мы можем подать твои документы на любой факультет, лишь бы поступить на бюджет. Но, заглядывая наперед, я все же склоняюсь к мнению, что по истечению 5 лет учебы тебе придется где-то работать. Конечно, ты к тому времени сама определишься, чего хочешь от жизни, и сама решишь, кем и куда пойти устраиваться. А может вообще – найдешь богатого и любимого, выйдешь замуж, родишь детей и никакой диплом тебе не пригодиться – будешь заниматься любимым делом или собой, например…
- Ну, мам, ты совсем размечталась, - засмеялась Эмма, погружая ложку в тарелку, - давай остановимся на более реальных вещах, а на счет замужества – может, я не буду спешить с ним лет до 30, кто знает.
- Ладно, не будем углубляться в данную тему, - примирительно замахала руками Алиса. – Так я к чему все это. Надо подумать, кем ты реально сможешь работать со своим дипломом, если, допустим, к тому времени у тебя не будет иного варианта.
Эмма призадумалась, машинально окидывая взглядом небольшую кухоньку их двухкомнатной квартирки. Девять с половиной метров – совсем уж не много, даже для двоих. Обои, светлые с бледно желтыми разводами, они поклеили еще три года назад. Потолок, обычный, нуждался в периодической побелке. Жалюзи на окнах – недавнее приобретение – приподняты за белым тюлем. Высокий холодильник, тоже белый, «в тон потолку», как говаривала Эллис. Квадратный кухонный стол они мечтали вскоре сменить на круглый или хотя бы овальный, застелен светло-зеленой скатертью. На столетнем линолеуме – новенький светло-коричневый ковер. Из бытовой техники гордостью высилась мини кофейная машина. Н-да, хотелось бы зарабатывать денег столько, чтоб позволять себе больше. Хотя бы столько, чтобы не заботиться о неподъемности ремонта для несчастных 9,5 метров. А для этого придется идти на работу, которая сулит хорошее денежное вознаграждение. И не факт, далеко не факт – она это осознавала – подобная работа ей будет нравится. Скорее, наоборот. Тут придется выбирать между «нравится» и «приходится». Почему? Потому, что работа, которая ей была бы по душе, денежно не возместила бы трат на самое необходимое. А такой вопрос, как благосостояние ее дома, пусть даже небольшой квартирки на втором этаже семиэтажки, был самым необходимым и представлялся Эмме куда важнее, чем вкусовые предпочтения.
«Как-то перебьюсь» - думала девушка о работе, которая не отвечала бы ее желаниям. – «Ну и что, если я не вижу себя в этой работе, зато я вижу в ней деньги, а с деньгами – возможности. А с возможностями – перспектива перейти на работу по душе». Вот только, сколько этот процесс займет времени (не дай Бог, лет!) девушка предпочитала не думать.
- Я понимаю, мам, - Эмма дожевывала горбушку черного хлеба. – Журналистом я вряд ли смогу в нашем городе работать, так как на факультет журналистики большой ажиотаж в этом году, и я больше чем уверенна, что места мне бюджетного не видать. Да и по окончанию учебы с работой будет большая напряженка. Пойти филологом… Но будучи на филологическом, я получу не совсем то образование, тем более, я буду значиться как учитель, а это далеко от того, к чему я стремлюсь. Психология – не такая уже и востребованная профессия в нашей стране, по крайней мере, спрос очень уступает предложению, так что, выйдя с дипломом психолога, я так же долго буду искать себе работу, и сомневаюсь, что найду высоко оплачиваемую. Так что, давай, мам, выкладывай свои соображения, мне, как видишь, не попасть на специальность по душе, так что я согласна на все.
Алиса вздохнула, горестно подумав про себя, что ее дочь сильно повзрослела, но повзрослела не по годам, а по жизненной необходимости. Женщина пересела на стул и придвинулась поближе к дочери, чтобы та видела плоды трудов и многочасового поиска матери, вмещенных в небольшой листочек печатного текста. Сидя на телефоне и собирая информацию, Алиса ловила себя на мысли, что далеко не все из того, чтобы она хотела и наверняка хотела бы Эмма, было ей по карману. По карману среднестатистической жительницы небольшого городка. И готовясь к разговору с дочкой, Алиса про себя готовила успокаивающие слова, слова поддержки в случае крушения надежд Эммы на обучение, которое пришлось бы ей по нраву. Но это лирика, все далеко не печально, по крайней мере, возможности учится никто не отменял. Женщина положила перед дочерью список.
- Вот, смотри. Есть педагогический университет, авиационный, медицинский, аграрный, технологический.
Эмма наклонила русую голову над листком и непослушная прядь выскользнула из-за уха. Дочь незамедлительно вернула ее на место.
- Так, учителем я становится не стремлюсь, медик и аграрий с меня не получится. Авиационный? – она лукаво посмотрела на маму. Улыбка тут же преобразила ее лицо, и женщина расслабилась: может и не таким тяжелым будет этот разговор для них.
- Шутки шутить вздумала? – улыбнулась Алиса. – Посерьезней давай.
- Какие факультеты? – Эмма всматривалась в строчки.
Алиса указала аккуратно наманикюренным пальцем в печатный текст.
- Экономический. Есть практически в каждом университете.
- Ага, - Эмма вчиталась в список, - Менеджер, маркетолог, бухгалтер. Далее.
Она уже доела и отставила тарелку тут же на столе, решив не вставать к раковине, чтоб не отвлекаться самой и не отвлекать маму.
Алиса опустилась взглядом ниже.
- Дизайнер. В технологическом.
Эмма хмыкнула.
- Дорого, мам. Бюджетных мест, как я погляжу, кот наплакал, мне туда не попасть.
- Н-да, ты права, - пробормотала Алиса, нехотя соглашаясь с дочкой. – Право. Юриспруденция.
- Дорого, - отрезала девушка. – Даже если чудо случится, и я попаду на бюджет, представь, какие поборы на взятки с меня будут брать?
Эмма развела руками в воздухе, образно показывая невообразимые поборы, которые грозились раздавить под своей тяжестью хрупкие женские плечи.
- Эмма, почему так пессимистично? Может быть, ты слишком себя накручиваешь по этому поводу и учится на правоведа будет для нас не так накладно.
Эмма встала из-за стола и подошла к плите, попутно захватив с собой тарелку, чтоб поставить ее в раковину. Разожгла конфорку, поставив чайник, и повернулась к Алисе.
- Мам, я тоже узнавала. У меня есть знакомые, которые учатся на адвоката и на стоматолога. Во-первых, поступление. Если факультет престижный, на него огромный спрос, а это конкуренция. Все метят, естественно, на бюджет, ибо даже богатым папикам и маменькам хочется сэкономить на чадушке. Руководство университета это все прекрасно понимают, поэтому негласно ставят проходной взнос (сумма равна, как правило, нескольким годам на контракте). Конечно, это не бесплатно, но гораздо дешевле, чем за весь курс обучения. У нас даже на один год контракта денег не хватит, а голодать из-за того, что я получу диплом дизайнера, считаю глупым. Поэтому, давай пройдемся по самым дешевым факультетам.
Голос девушки был серьезным и холодным, будто бы предстоящие трудности закалили его. Просто голос, не терпящий возражений.
«В меня пошла, как никак» - мелькнуло у Алисы в голове.
- Милая, но мы можем попробовать, - Алиса внутренне себя корила (хотя и ничего не могла поделать, это была не ее вина) за то, что не может дать дочери достойное ее образование. Она смотрела на дочь снизу вверх, сидя за кухонным столом, руками опершись на столешницу.
- Попробовать что? Я смогу сдать вступительные экзамены раз или два за этот год, ведь внешнее тестирование мы имеем право не сдавать в этом году. Терять возможность и упустить момент только ради заведомо провальной попытки – ну уж нет, я поступлю на любой факультет. Только бы на бюджет и чтобы учиться было мне посильно. А там получу диплом, устроюсь на роботу и, возможно, поступлю на второе высшее. Но терять год я не собираюсь, - Эмма была категорична.
- Ладно, убедила. Но знай, если бы я могла, финансово потянула, ты бы выбрала себе такую специальность, которую захотела, - Алиса смотрела на список, в котором предложения не соответствовали ее возможностям. Цифры были запредельными. Пришлось бы брать кредит. Кредит дают под немалый процент. Его надо возвращать. И жить надо на что-то…
Эмма подошла к матери и обвила ее шею руками.
- Мам, не грусти, я совсем не расстраиваюсь, например. Ну, честно. Наверное, я сама еще до конца не определилась, чего я от жизни хочу, поэтому так рьяно ни на чем не настаиваю. Я бы еще долго думала и перебирала, кем я хочу быть, и кем реализовать себя в жизни мне было бы успешней всего. Но так случилось, что 11-й класс в этом году и сей час самое время определяться. А я еще мыслями в школе.
- Тебе что, все равно? – не поняла мама.
- Не все равно. Просто сей час предо мною цель – получить «вышку». А что потом делать с дипломом – разберусь по факту, когда придет время.
- Но это же не правильно! Это 5 лет. 5 лет впустую, на ненавистной тебе специальности. Просто потраченное время!
Алиса была обескуражена. Эмма отстранилась от матери и села напротив нее на стул, положив ногу на ногу и подперев обеими руками голову.
-Мам, сей час время такое. Все гонятся за дипломом, потому что это – диплом. Сей час необходимо высшее образование как таковое. Даже нянечку ребенку на пару часов требуют с обязательным наличием высшего образования. Что уж говорить о более серьезных структурах? Хорошо иметь возможность получить полюбившуюся тебе специальность. Но у нас нет такой возможности. Да и полюбившейся настолько специальности, чтоб из-за нее влезать в долги, тоже нет.
Алиса подумала, что ослышалась. Ее дочь, на сколько она помнила, была отличным гуманитарием и делала неплохие успехи как в языках, так и в сочинении. И ей нравилась журналистика. Точно!
- А журналистика? – Алиса пробуравила Эмму взглядом бездонных карих глаз.
Девушка только поджала губы.
- Мне нравятся и журналистика, и психология, и возможно другие гуманитарные направления, о которых на данный момент мне неизвестно. Но работать в родном городе мне вряд ли удастся по этим специальностям так, чтоб чувствовать себя самостоятельно, а не просить денег на жизнь у тебя взаймы.
Резкий свист закипевшего чайника на мгновение прервал их разговор. Эмма достала две глубоких чашки и налила чай. Потом аккуратно нарезала хлеб тонкими ломтиками и намазала его маслом. Затем весь этот легкий перекус поставила перед Алисой, которая в задумчивости, что-то себе прикидывая, смотрела в список.
- Знаешь, самые дешевые цены на обучение в аграрном университете, - вскоре произнесла она.
Эмма криво улыбнулась, поднося тост ко рту.
- Пасти овец, поливать грядки – за это еще и платить? – ерничала она. – Само название «Аграрный» навевает неимоверную скуку.
- Ты не права, Эм. Вот, посмотри, - Алиса указала пальцем на строчку в самом конце листка.
- Экономический, рыбохозяйственно-экологический, агрономический, строительно-гидромелиоративный, биолого-технологический, - прочитала название факультетов девушка.
- Ну как? – Алиса даже не дотронулась до горячего напитка, который призывно развевал тонкую струйку пара в ее сторону.
- Хм… Вроде бы названия вполне понятны, только кем я буду работать по окончании, ну, например, экологического?
- Я сей час узнаю, - Алиса вскочила с места и бросилась к телефону. Эмма проследила за ней взглядом, отпивая чай. Мама взяла телефон в руку и набрала номер приемной комиссии.
На звонок ей ответила женщина приятным мелодичным голосом, который сразу же располагает к себе людей. Иногда кажется, что на работу берут секретарей неизменно с таким слащавым голоском, чтобы в беседе «вслепую» максимально расположить к себе собеседника. И чтоб у последнего возникло желание согласиться со всем, то будет предложено «той стороной». Ненавязчиво навязано.
Поговорив с ней несколько минут и задав интересующие вопросы, Эллис положила трубку и вернулась к дочери. Та молча указала на стынувший напиток. Женщина только взмахнула рукой, в смысле «потом, после».
- Экономический факультет такой, как и у всех других университетах. За исключением разницы в цене. – принялась она объяснять. – Экологический факультет не уступает в ценовой политике экономическому. По окончании него можно идти работать экологом в инспекцию и неплохо зарабатывать, поэтому данный факультет считается престижным и насчитывает немного бюджетных мест. Не менее престижным считается и строительный факультет. Он выпускает инженеров-проектировщиков, которые могут строить дома, к примеру. Рыбный связан с рыбной промышленностью, аграрный говорит сам за себя – будешь безвылазно сидеть в сельской местности, так как поле твоей деятельности будет поле, уж прости за тавтологию. Биолого-технологический выпускает биологов, специалистов по домашней скотине. Фермерская работа – тоже в селе.
Эмма развела руками:
- Не густо, не густо. И совсем нет гуманитарного направления. Ты садись и ешь, я кому все это готовила.
Женщина послушно отпила чай, быстро прожевав кусочек хлеба с маслом.
- Экономика? – испытующе посмотрела на дочь Алиса.
- Экономика, - подмигнула ей дочь.
По правде говоря, экономика, как точная наука, не представляла для Эммы особого удовольствия. Математику девушка с детства недолюбливала, хотя особых проблем с ней не имела, да вот связываться с ней серьезно не было ни малейшего желания. Но из всех зол следовало выбрать меньшее, поэтому выбор был ей очевиден – экономика. Единственная наука, которая даст ей реальный шанс устроиться в родном городе и получать реальные деньги, может даже большие, если повезет. Скорее всего, в результате обучения ее ждет офисная тихая и неспешная работа. Сидеть, перебирать бумажки, отвечать на звонки и, конечно, сводить баланс на компьютере. Уткнуться в монитор, навсегда угробив зрение, пытаясь разобраться в бесчисленном множестве угрюмых цифр, что в безмолвном порядке будут выстраиваться в формулы и заполнять собой пустые строчки таблицы в Excel. Остальной коллектив будет состоять преимущественно из женщин, и каждый день будет проходить под лозунгом «кого бы обсудить» за чашечкой растворимого кофе, такого же дешевого, как и избитые темы бесед. Она будет с нетерпением ждать конца рабочего дня, чтоб наконец-то оказаться дома – в уютной и надежной заводи, подальше от косых взглядов, едких сплетен и бессмысленных споров. Она будет красиво и модно одеваться, чтоб выглядеть такой же, как все, будет активной посетительницей салонов красоты, а возможно даже запишется на фитнес. Ведь внешность – все, даже когда кроме внешности нечего предложить. Зато, она сойдет за свою, и со временем, чтоб не утонуть в одиночестве и безмолвии, тоже ввяжется в глупые разговоры и обсуждения за спиной. Просто, чтоб убить время, которое монотонно тянется изо дня в день на скучной работе, однообразной и неинтересной, ведь что интересного может стоять за чередой сумм, дебитов и кредитов, сухих названий механических операций?
Но она будет иметь стабильный заработок. Каждый месяц она будет получать денежную сумму, которой ей хватит на жизнь. Хватит на то, чтобы заплатить по счетам за коммунальные услуги, за продукты первой необходимости и одежду в бутике. Возможно, даже хватит на то, чтобы съездить на море в пансионат летом, когда мозг будет кипеть от нестерпимой жажды отдыха. Скучно. Но с другой стороны, она будет сидеть в тепле, заниматься легким физическим трудом (хотя, переложить бумажку с одной стопки в другую вряд ли можно счесть за труд), почти не напрягая мозги. Даром получать денежки, которые другим достаются в результате тяжелой работы на улице, в холод и дождь, от зари до зари. Нет, не все так ужасно, надо быть позитивнее. И во всем искать что-нибудь хорошее. Авось, где-то в этой рутине оно найдется, это самое хорошее… А что – разве есть перспектива получше?
Аграрный, рыбоведческий и биолого-технологический не представляли ни малейшего желания, потому как все они держали путь в село, а Эмма в село ездила изредка к родственникам, да и то ненадолго. А придется работать в селе – надо будет и жить в селе. А в селе Эмма себя никак не видела. Как ни крути.
Строительный. С черчением Эмма не дружила. В смысле, она хорошо представляла объем и проекции, могла начертить деталь в аксонометрии. Но вот только от руки чертила до жути коряво. То линейка у нее соскользнет, то линия кривовато пойдет. Не верила она в себя как строителя-проектанта. Да и плохо себе представляла, что это за зверь-то такой, этот проектировщик. Строить дома, проектировать храмы, театры… Чертить множество линий так, чтоб в этом хитросплетении можно было понять, что перед нами дом. Чертить так, чтоб по твоему грамотно выверенному рисунку возможно было построить этот дом. Точность, аккуратность, прямолинейность. Формулы, правила, такие же математические вычисления, только сложнее, чем в экономике. Потому что дебит с кредитом не ударят человека в неумело спроектированном доме, так что ответственность тут выше. Гораздо выше. А Эмма не любила ответственность. Трястись за свою работу, изо дня в день перепроверять расчеты, точность чертежей, чтоб ни дай Господь не загубить (хоть и потенциально) чью-то жизнь. Уже не скучно. Но ее на такое дело надолго не хватит.
Значит, экономический. Решено.
****
Однако мама решила подстраховаться. Эта мысль посетила светлую голову Эммы, когда узнала, что Алиса подписала дочку на ЦДП.
Эмма как раз сидела за своим ноутбуком и искала фильм, который должен был появиться в прокате, и которого она с нетерпением ждала вот уже несколько недель. Девушка как раз наткнулась на очередной трейлер, когда с тихим стуком в приоткрытую дверь вошла Алиса. На ней был строгий деловой костюм – женщина недавно вернулась из очередного заказа. Клиентка была богатая и весьма своеобразная дама лет пятидесяти, и всенепременно требовала, чтоб обслуживающий ее персонал был по-деловому одет. И не важно, повар ли, садовник, парикмахер ли, главное, чтоб соблюдали дресскод – длинные юбки, отутюженные брюки неприметного серого цвета. Дама наивно предполагала, что ее «подданные» должны быть незаметными, безликими, как считали сами слуги, и одежда должна была подчеркивать это. Капризной сия клиентка не была, ее легкая придурь не мешала ей неплохо ладить с теми, кто на нее работал, хотя придури в ней все же хватало. Но эти тараканы в голове были, как ни странно, безобидными, тем более, что платила она весьма и весьма. Поэтому Алису не смущало то, что она вынуждена одеваться как бледная моль и ходить на цыпочках подле клиентки, не смея ей сказать ни слова, пока царственная особа не начнет разговор первой. Но как раз молчать было Алисе на руку, потому что поддерживать бессмысленный разговор, переливая из пустого в порожнее, представлялось куда худшим вариантом.
Эмма оторвалась от экрана монитора и вопросительно посмотрела на маму.
- Привет! Устала?
- Привет, дорогая, - Алиса поставила сумочку на светлый кремового цвета ковер, а сама села на кровать возле дочери. – Я пришла новостью поделится.
- Что случилось? – Эмма нажала на паузу в проигрывателе на компьютере, чтоб в полной тишине спокойно поговорить с матерью.
- Я тебя сегодня записала на ЦДП, - улыбнулась Алиса.
Эмма села на кровати, подогнув под себя обе ноги, приняла подобие позы лотоса. Одета она была в смешную пижаму лилового цвета, очень мягкую и удобную, за что особо полюбилась девушке.
- Детский церебральный паралич? Я что-то не поняла.
Алиса засмеялась:
- Не ДЦП, а ЦДП. То есть – Центр Довузовской Подготовки.
- А-а, - потянула девушка, - а я-то грешным делом подумала… понятно. И что собой представляет этот пресловутый центр?
Алиса машинально поправила складку на покрывале на кровати Эмме, после чего пояснила:
- При университете открыт так называемый Центр Довузовской подготовки, который предоставляет свою помощь в подготовке к вступительным экзаменам в данный университет. То есть, это курсы, по окончании которых ты сможешь быть более подготовленной по базовым предметам данной специальности, чтоб без проблем сдать вступительные.
Эмма внимательно посмотрела на маму.
- Теперь подробнее.
- Мы с тобой определились, что будем пробоваться поступать на экономический, - Алиса сделала паузу. Эмма утвердительно кивнула. – Записав тебя на ЦДП, ты будешь посещать занятия по математике, биологии, информатике и языку, которые в последствии будешь защищать на экзамене. На этих занятиях рассмотрят все те вопросы, задачи и тексты, которые вам попадутся на экзаменах, поэтому у тебя будет больше шансов попасть на бюджетное место, чем у того абитуриента, который придет поступать сразу после выпускных экзаменов в школе.
- Но курсы ведь не бесплатные? – Эмма покосилась на собственные руки, которые обхватили ее колени.
Алиса нахмурилась, понимая, к чему клонит дочь.
- Милая, курсы не бесплатные, конечно. Но они стоят относительно недорого, я могу себе это позволить.
- А как же покупка… - девушка не успела договорить, как Алиса ее перебила.
- Эм, мы точно не обеднеем на этих курсах. Но если они тебе помогут при поступлении на бюджет, я тем более готова раскошелится.
Девушка на минуту о чем-то задумалась. Ее губы были плотно сжаты, а глаза чуть прикрыты, и смотрели вдаль рассеяно. Алиса испытующе смотрела на дочь, ожидая пока сосредоточенное выражение ее лица не приобретет осмысленный вид.
- То есть, курсы должны мне помочь, - Эмма говорила неторопливо, словно пробуя каждое слово на вкус. – Какие гарантии дает такое обучение?
Алиса замешкалась. А действительно – какие?
- Как нам пояснили, на курсах вы порешаете все билеты с экзаменов, то есть подготовитесь к ним заранее.
- И для нас они не будут полной неожиданностью. – продолжила мысль Эмма.
- Ну, да, - протянула Алиса. – а ты думала, тебя сразу зачислят в университет за посещение курсов?
Эмма тихо засмеялась, заправив волосы за ушки, которые теперь премило торчали маленькими завитками.
- Неплохо бы, конечно. Просто курсы дают мне возможность подготовиться заранее к знакомым мне вопросам – и только. Но если какой-то Петя, пришедший со школы, так же сориентируется в ситуации и сдаст экзамен не хуже меня – наши с ним шансы равны. И никаких преимуществ я перед ним не имею?
Алиса тяжело вздохнула. «Эмма, Эмма!»
- Выходит, что нет… Хотя, подожди минуточку. Ты чуть ли не сбила меня с толку. Те, кто будут посещать курсы, сдают экзамены раньше основного потока абитуриентов.
- Это когда? – Эмма приподняла красиво очерченные брови вверх, собрав на лбу морщинки.
- В мае месяце, если я правильно поняла, - Алиса потянулась за кожаной сумкой, из которой вытащила белую папку с документами. Быстро перебрав бумаги, она вытянула информационный листок, который прихватила с собой из университета. Быстро пробежав взглядом по строчкам, она нашла нужный текст.
- Да, все верно, в конце мая состоятся экзамены для тех, кто посещал курсы, а в июле – для основного потока будущих студентов. Так что твое, дорогая, преимущество – быть первой.
- Подожди, в мае? – Эмма удивленно заглянула в листок.
- А что тебя так беспокоит? Что-то должно состоятся в мае?
- У нас просто в начале июня выпускные экзамены в школе. А если я сдам успешно экзамены в университет, то уже перед окончанием школы буду студентом!
- Ага, - подмигнула Алиса. – И спокойно сдашь выпускные экзамены без лишних треволнений.
- Я думаю, это замечательная идея, - согласилась Эмма. Ее глаза весело светились.
- Я знала, что тебе понравится, - чмокнула Алиса дочь в макушку. – Я пошла поем и сварю себе кофе.
Женщина встала, поправив на себе длинную юбку, подумав про себя, что надо бы переодеться и как можно скорее. Алиса терпеть не могла носить рабочую одежду дома и всегда спешила переменить ее на удобный велюровый спортивный костюм.
- Сделаешь и мне? – Эмма хитро прищурилась, обхватив себя обеими руками и предвкушая дальнейшую мамину реакцию.
Алиса незамедлительно прореагировала:
- Ты целый день просидела дома и не смогла сподвигнуть себя на то, чтобы приготовить кофе, а теперь хочешь, чтобы уставшая мама, вернувшаяся с заказа и голодная как волк, стояла у плиты и обслуживала еще и тебя? Дочь, не наглей, - погрозила она ей пальцем. Грациозно повернулась, подхватив сумку, и скрылась за дверью, оставив дочь наедине с Интернетом и вожделенным фильмом.
А еще через некоторое время из кухни донесся аромат цельных зерен кофе, которые в данный момент мололи. Потянув носом, Эмма с наслаждением вдохнула в себя феерию шоколадных ноток, которые так приятно горчат, совсем чуть-чуть, достаточно лишь для того, чтоб оставить терпкий привкус на самом кончике языка. Она потянулась на кровати, окончательно смяв покрывало, и неспешно сползла на пол. Выгнулась во все стороны, чтобы хорошенько размять затекшие части тела, и прислушалась к шуму на кухне. Мама уже сливала кофе из турки в чашку, что было понятным по характерному постукиванию фарфоровых чашечек…чашечек!
Девушка стремглав помчалась на кухню. Вторая чашка любимого напитка выпускала струйки пара. Чашка для Эммы.
«Люблю, тебя, мам!» - в который раз про себя подумала девушка, взяв обжигающий напиток к себе в комнату.
На курсах довузовской подготовки Эмма посещала занятия раз в две недели, а именно в субботу, а также ежедневно с понедельника по пятницу на каникулах. Предметы были следующие: математика (алгебра + геометрия), украинский язык (подготовка к сочинению по произведениям украинской литературы), биология и информатика. Хотя для чего понадобилась последняя, девушке было невдомек. В группе было 22 человека, большинство девочек. Многие приехали из близлежащих сел. Особенно в то время городских девчонок забавляло, когда парни пытались походить на городских и употребляли сленговые русские слова либо нецензурные слова на искаженном украинско-русском суржике с истинно украинским акцентом. Но что Эмму приятно порадовало, сельские хлопцы не отличались стервозностью и наглостью, а напротив, были вежливы и обходительны, и что самое важное – пытались им помогать.
Девушка, как истинная халявщица, подговорила одного парня печатать на компьютере то, что у нее не получалось, а у другого брала контрольные роботы по математике и сверяла со своими, за надобностью дописывая нерешенные задачи (ему все решала знакомая учительница, а у них был общий вариант). С украинским, биологией и информатикой проблем не возникало вообще. Эмма помогала в ответ, но помнила, что, по сути, они все здесь конкуренты на ограниченное количество бюджетных мест. Поэтому устроилась девушка неплохо.
Они сдали 7 контрольных по каждому предмету, кроме информатики, и написали по 3 среза знаний. Из всех оценок выводилась средняя арифметическая, которая позволяла объективно взглянуть на способности каждого абитуриента. Но в ходе учебы стало ясно, что просто так на бюджет экономического факультета не поступить. Бесплатное обучение стоило сумме двух лет контракта, что в 2007 году равнялось 4800 грн (при средней зарплате 400 грн). Достать такую сумму денег Эмме было не под силу, разве что разобрать себя на «запчасти».
К слову, учились с ней на курсах 2 девчонки: Маша и Олеся. Олеся была очень умненькой, одинаково справлялась и с математикой, и с украинским. Маша напротив – дуб дубом, поражала своей глупостью и недалеким мышлением. Эмма училась одной из лучшей, но умственные способности Олеси, по мнению Эммы, превосходили ее собственные, девушка считала ее своей основной конкуренткой и по-своему симпатизировала ей.
Готовясь к экзаменам, будущие абитуриенты слышали про оплату бюджетных мест. Многих это расстраивало, но мало кого удивляло. Естественно, девочки между собой разговаривали, пытаясь выяснить друг у друга, кто как будет поступать в сложившейся ситуации. И, естественно, немногие раскрывали свои карты. Но один момент вызвал у Эммы непередаваемое раздражение, которое только можно питать к человеческому существу. Когда в очередном дискусе по поводу дальнейшего поступления зашел вопрос об экзаменах недалекая и вечно молчаливая Маша вдруг изрекла:
- А знаете, девочки, я экзаменов вообще не боюсь.
Всеобщее молчание, наступившее после ее слов, длилось несколько секунд. После чего одна девушка выдавила из себя:
- Не боишься? Почему?
- Я уверенна в своих силах и в том, что получу пятерки.
Эмме захотелось смеяться. Девочка, которая немеет подле доски, впадает в ступор от простейшего уравнения в одно действие и никогда не слышала о знаках препинания, намеревалась сдать математику, украинский и биологию на 5?! Но невозмутимый вид последней говорил сам за себя: она уверенна. Уверенна, потому что ее родители всерьез вознамерились заработать ей диплом, немного потратившись взамен. Совсем чуть-чуть.
Эмма сжала кулаки. Вот так, невозмутимо уплывало еще одно бюджетное место, делая конкуренцию более жестокой. И более безнадежной для таких, как Эмма.
Со временем стало понятно, что ни одного «бесплатного» бюджетного места не осталось. Эмма пребывала в состоянии близком к патовому, но Алиса не намерена была отступать и позволить дочери сдаться. Женщина разузнала, что можно поступать на 3 факультета одновременно, лишь бы предметы совпадали. А пока Эмма посетила математику и украинский. Результаты, на удивление, были неплохими: 4,4. Но Эмма понимала, что за математику они справедливые, тогда как за украинский она должна была получить 5. В принципе, сей час все это не имело значения – бюджетное место экономиста стоило пятерок по всем трем предметам.
По наставлению матери, девушка подала заявление на поступление еще на 2 факультета: строительный и аграрный. Как страховочный вариант. Только вот ни инженером, ни, тем более, агрономом девушка себя не видела. Но в стремлении поступить на бюджет, Эмма пыталась изо всех сил.
Очередным ударом для будущей студентки стали предметы, которые дополнительно нужно было сдать: физика и химия. Ужас заключался в том, что химию она запустила с 10 класса, тогда как физику не изучала в принципе. Но отступать было некуда. И Эмма, вооружившись справочником по этим предметам, за неделю освоила физику и частично вспомнила химию. Хотя и теперь ее знания в этих областях оставляли желать лучшего.
Понимая, что идет позориться, Эмма неожиданно для себя сдала оба экзамена. И поступила на оба факультета, так как набрала достаточный проходной балл, и по данным специальностям наблюдался недобор.
Когда ее спросили, на какой специальности она останавливает свой выбор, Эмма замешкалась. И тогда ее спросили, хочет она остаться в городе или отправиться в село по окончанию учебы. Девушка оставалась верной своей любви к городской суете, поэтому и отправилась покорять вершины инженерии.
Здесь стоит сделать маленькую ремарку. Поступив на строительный, Эмма однажды в коридоре столкнулась с Олесей. Мило поздоровавшись, Олеся поведала, что отныне учится на экономиста. Но на контракте. Она получила тройки по двум первым экзаменам и поняла, что ее заведомо толкают на платное обучение. Не став ждать результатов последнего экзамена, девушка заключила договор об оплате и была зачислена в ряды экономистов. Маша, естественно, «сдалась» на все пятерки.
И теперь Эмма сутками корпела над чертежами и рассчетками, зарабатывая сколиоз и близорукость во имя профессии, которая не была близка к ее сердцу.
Студенческие будни проходили по шаблону «учеба – обед – учеба – дом». А дома – учеба. Когда процесс надоедал своей монотонностью и психика грозила эмоциональным срывом, Эмма ничего не делала, ограничиваясь лишь посещением занятий. Вопреки ввинтившейся в славянский мир «болонской системы образования», которая преследовала благую цель облегчить студенческую жизнь, учеба легче не стала. Наоборот. Аграрвард с неизменной претензией на оригинальность извратил весь болонский процесс настолько, что его возненавидели почти все студенты.
Согласно новому порядку, лекции дозволялось не посещать. Хочет студент – приходит, не хочет – не приходит. А ты, преподаватель, будь рад даже той крохе пришедших, которым не все равно на тебя и на твой предмет. Свободное посещение активно практиковалось за границей, давая возможность студентам чувствовать свою независимость от родителей, самостоятельность и зрелость, при котором они имели возможность совмещать учебу с работой. На работе никому не интересно, что ты учишься, никто не подстраивается под твои нужды. Зато о тебе думает университет, устраивая гибкий график занятий. Все для студента.
Аграрвард отдал предпочтение преподавателям. Негоже студенту проявлять неучтивость игнорированием педколлектива. Каждое пропущенное занятие – «н-ка». Каждая «н-ка» - минус в итоговой оценке, причина недопуска к экзамену или зачету, повод считать студента неучем. И не важно, если учащийся прочитает материал самостоятельно, на досуге, и будет знать не хуже посетившего лекцию. Ревнивый Аграрвард не прощает невнимания к себе.
Но что-то же должно было остаться от пресловутой «болонской системы»?! Да. Работающие студенты в цивилизованном заграничном мире вынуждены заниматься самообразованием, самостоятельно изучая материал, преподаваемый на пропущенных ими лекциях. Логично, что, посетив 3 лекции из 10 одного предмета в неделю, 7 лекций придется читать в свободное от работы и занятий время. Но студента Аграрварда ожидало совмещение полезного с полезным: активное посещение занятий вкупе с самостоятельным изучением 70% материала. Возникал вопрос: когда?! Ответ каждый студент искал самостоятельно. Видимо, именно в этом и заключалась самостоятельность достигшей 18-летнего возраста личности.
В итоге, количество «н-к» росло, качество изучаемого самостоятельно материала падало. Рассчетки и курсовые в виду их чрезмерного количества и за недостатком свободного времени делались под копирку, благо, что разрешались компьютерные варианты оформления. Ведь ничто и никогда не отвадит студента от личной жизни и времени, потраченного на себя.
Эмма с завистью поглядывала на студентов иных вузов, которые учились, ездили на экскурсии, участвовали в программах по обмену студентов и бывали за границей, имели достаточно времени, чтобы отдохнуть от занятий всей группой либо самостоятельно. Имели возможность почувствовать себя студентами, вдоволь насладиться молодежной жизнью. Студенты Аграрварда отдали свою жизнь сроком на 5 лет всецелому служению университету, забыв о собственных нуждах.
- Видишь?
- Нет.
- А ты присмотрись. Видишь?
- Что я должен увидеть?
- Если я тебе скажу, ты все не правильно поймешь
- Но почему?
- Ты должен увидеть сам, без искажений.
- Вчера со мной произошла история! – возмущалась Виктория, сидя с Эммой в кафе в центре города. – Я шла по ул. Сычова, после работы. Злая шла. Ну, ты знаешь, шеф постоянно придирается ко мне – то окно открыла проветрить и забыла вовремя закрыть, а он боится простудиться, то кофе сварила без пенки, хотя кофе выдает кофейная машина. А в этот раз так вообще – его разозлило то, что я якобы с клиентом долго разговаривала, прежде чем тот покинул наш офис. Хотя я должна быть вежливой с нашими клиентами, им слова лишнего не скажи, выговор и лишение премии, а тут клиент респектабельный, денежный, еще и поговорить любит. Я его вынуждена была морально ублажать полчаса, пока он уйти соизволил.
Виктория была давней знакомой Эммы. Высокая, с точенной фигурой и ногами от ушей, она сводила с ума всех соседских мальчишек, старшеклассников и взрослых мужчин в их общем с Эммой дворе. Модница, с короткой стрижкой крашеных в каштановый с бронзовым отливом цвет волос, обрамляющих ее узкое с резкими хищными чертами лицо. Она после университета устроилась работать в частную фирму, где презентабельного вида начальник постоянно контролировал ее деятельность на посту личного секретаря. И судя по ее словам, ревностно контролировал.
- Так вот. Иду я, значит, по улице, в душе кипит и булькает, а тут ко мне подходит молодой и красивый мужчина и делает комплимент, – на этой ноте Виктория картинно закатила глаза, делая театральную паузу, чтоб Эмма на минутку представила себе сию ситуацию.
-Красивый? – решила девушка поддержать разговор, тем более, что Виктория активно жестикулировала, вновь переживая тот эпизод.
- Не то слово! Высокий, кареглазый, подтянутый. А запах! Не знаю марку этих духов, но пах он божественно! Я скосила взгляд на его руку и заметила отсутствие кольца. Одет со вкусом, галантен и обходителен с незнакомой девушкой…
- Да, я вижу, тебя он впечатлил! – Эмма подняла вверх руки.
- Он спросил, почему такая милая девушка так расстроена? И попросил улыбнуться, потому что по его убеждению, у меня должна быть прелестная улыбка… Я вся заулыбалась, ситуация с шефом перестала казаться такой унылой и вообще, мир словно заиграл яркими красками.
И тут, можешь себе представить, ему позвонили и он ответил «да, любимая, через минут пятнадцать буду» и сказал мне с той же улыбкой «жена»! Ну как он мог так меня обломать?! Нет, даже не обломать, а вообще дать надежду?! И вообще, он ведь женатик – сам признался – так какое он имел моральное право перед своей женой хотя бы заигрывать с молодой незнакомкой посреди улицы? Да еще и среди толпы людей, каково должно было быть его жене, если бы она обо всем этом узнала?!
Виктория продолжала громогласно возмущаться, а Эмме в голову вдруг пришла совершенно простая мысль – а почему одному человеку не сказать пару ничего не значащих слов другому человеку, чтобы в мире на одну счастливую улыбку стало больше?
Мужчина увидел в толпе разнесчастную, всю погруженную в тягостные мысли девушку, которая, поджав губы, шествовала в неизвестность. Он решил подарить ей частичку солнечного настроения, сказав ей те слова, которые девушка должна слышать каждый день и воспринимать как данность, а не как намек на что-то большее. Комплимент. Слова ободрения. Дружелюбность. Сердечность. Внимание. Неравнодушность. Почему-то эти простые и столь необходимые для нас понятия стали большой редкостью и почти совсем покинули повседневную монотонную череду будней, что стали восприниматься как подарок судьбы, как редкие проявления близкого и особенного к нам отношения, а не как простое проявление человечности.
Что плохого, если ваша печаль коснулась чьего-то сердца, и неравнодушное создание оставило частичку собственной радости в вашей душе, разделив с вами вашу горечь? Почему человеку стоит задуматься о своем статусе, о том, что о нем подумают окружающие, взвесить все за и против, поразмыслить о последствиях прежде, чем сделать маленький хороший поступок? Прежде, чем быть человеком? Что нам всем мешает быть просто людьми?
Страх. Страх быть не правильно понятым, страх быть осужденным, страх быть высмеянным и не оправдать чьих-то надежд. Страх, порождаемый всеми теми условностями, которые вогнали человека в рамки: рамки правильности, рамки праведности, рамки, сужающие наш кругозор, сдавливающие наше мышление, развивающие отчужденность и отдаляя нас от самого понятия – человек.
Почему мужчина не может сказать комплимент девушке, имея статус женатого? Потому, что своим нетипичным поведением наталкивает ее на мысль о симпатии к ней, как к женщине. Симпатии с возможным развитием и продолжением. Почему девушка не может спокойно воспринимать тот факт, что у нее очаровательная и прелестная улыбка? У нее может и прекрасная улыбка, но заявлять ей такое может лишь свободный от отношений молодой человек, потому что сама фраза служит неким сигналом к началу определенным действиям.
Рамки. Они необходимы, чтобы разграничивать наше поведение на общепонятные составляющие. Они, как черта, которую нельзя пересекать. Рамки позволяют нам сдерживать собственный эгоизм, оставляя место для самовыражения другим людям, не давая права лезть на их территорию. Рамки обозначают свободное пространство для наших действий так, чтобы мы не мешали другим индивидуумам. Рамки нужны в нашей жизни для порядка, вернее для упорядочивания нас самих в развитом обществе свободных личностей.
Да, но вот только рамки в разумных пределах. Когда стоят сильные ограничители в нашей жизнедеятельности – это словно петля, туго обвивающая горло и постоянно затягивающаяся, мешающая дышать. Нам должно быть комфортно. Мы имеем право выражать свои мысли, если они не обижают постороннего. Мы можем быть добрыми, чуткими, человечными.
Так отчего же мы стали бояться быть людьми с другими людьми? Неужели пропасть межу нами так огромна?
Поиск ответа на этот вопрос начался с одного небольшого злободневного эпизода, но привел Эмму к неожиданному открытию: люди постоянно пытаются ограничивать себя от людей. Казалось бы, уже давно канули в Лету фашистские намерения культивировать сверхчеловека, изничтожив слабых и неподходящих наций. Постоянно порицаются намеки на расовую принадлежность, создав замечательное слово «толерантность» и внедрив его во все мыслимые и немыслимые сферы жизни. Ломаются стереотипы, проводятся гейпарады, узакониваются однополые браки, открывается свобода слова и способы самовыражения, получают жизнь все новые и новые возможности объединения людей, терпимости друг к другу. В передовых государствах воспитывают сострадание к неполноценным физически, но таким же гражданам, достойным жить и развиваться со всеми на равне. Расширяются рамки? В топку условности?
Тогда почему такая странная реакция на слова? Неужели, руша одни стереотипы, мы создаем иные, подчас более абсурдные и мешающие нам жить? Выходит, что да. Как на оживленной автостраде, нам нужны какие-то законы, правила, которые позволят нам двигаться своей дорогой, не становясь на пути у остальных людей. Ведь мы свободны до тех пор, пока не претендуем на свободу других.
Чтобы избежать двусловностей, парню следовало либо вообще не подходить к моей знакомой, либо сразу оговориться: «Здравствуйте, не подумайте превратно, я женат, кольцо не ношу по личному разумению, и моя дражайшая супруга совсем не против того, что я могу заговорить на улице с незнакомой женщиной. Просто вы идете по улице, чернее тучи, напряжены и, похоже, готовы взорваться как атомная бомба на Чернобыльской АЭС, выпустив в атмосферу негативную энергетику. Не хотелось бы подвергать такой опасности окружающих, а вас подпускать к роковой черте, поэтому я и подошел, взяв на себя смелость и ответственность. Прошу вас, улыбнитесь, я думаю, вам от мимической разминки станет легче воспринимать душевные переживания».
Занавес. После такого изложения фактов, у Виктории не осталось бы ни желания поболтать с этим молодым человеком, ни ощущения, что ее обманули, посулив кусочек личного счастья, так романтично повстречавшегося погожим днем на главной улице города.
Не ловили ли вы себя на мысли, что постоянно отталкиваем от себя людей? Мы все так боимся одиночества, что готовы просиживать в соцсетях сутками, имея по 300-600 друзей, не забываем поздравлять их со всеми праздниками, и дарим им намеки на симпатию в лице ярких картинок с заумными цитатами великих писателей. Мы много времени тратим на поиск оригинальной цитаты для статуса ВКонтакте, но не можем откровенно поговорить с тем, кому эта цитата посвящалась. Почему? Да потому, что боимся, что переступаем за ограничители, и условности, кем-то регламентируемые, оттолкнут нужного нам человека только лишь за попытку объясниться. За попытку быть откровенным в своих чувствах. За попытку быть участливым и обеспокоенным чьим-то самочувствием. За попытку сблизиться. За попытку не только таким себя чувствовать, но и быть свободным человеком, не чурающимся других людей. Победить страх и предрассудки.
Чтобы решить проблему, надо ее понять – так учат в учебных учреждениях молодежь. Чтобы понять проблему, необходимо заглянуть в ее истоки, посмотреть, откуда ноги растут, как говорят в народе. Сама проблема звучит как боязнь людей, страх сближения с ними, чтобы не быть неправильно воспринятым, страх проявить себя. Постоянно контролируя свое поведение, чтоб не пересечь сплошную двойную, мы тщательно фильтруем слова, сказанные окружающим, зачастую забывая за этим процессом сказать самое главное, пряча саму суть. Затем мы с той же тщательностью обдумываем сказанное нам окружающими, ища истину, искренние чувства к нам, которые так же прекрасно завуалированы для вида хорошего тона. Смысл так извращаться? Рамки. Условности. Навязанные правила поведения. Навязанные кем?
- Я прав. Потому что знаю.
- Нет, я прав. Потому что верю.
- Нет, я. Потому что имею опыт.
- А мне мудрость не дает права вас рассудить.
Теплый весенний вечер овеял улицы слабым дуновением ветерка, принеся собой свежесть; птицы допевали свои песни, потихоньку уступая место ночной тишине.
Лиза наклонилась к Эмме, сидя на лавочке в парке и оживленно делилась впечатлениями по поводу посещения женской конференции.
- Эм, было здорово! Представляешь, мы поднимались по широкой лестнице, одни женщины, а по бокам от нас возле поручней стояли парни и каждой дарили по цветку, говорили комплименты и были так обходительны с нами! – выражала она свой восторг.
На этом собрании тысяч представительниц прекрасного пола предстали на всеобщее обозрение и под громогласные овации двое – супружеская чета Калиткиных.
- Она такая красивая и ухоженная женщина, - делилась восторгом Лиза, описывая женщину-«пастора». – Мне даже не верится, что, родив двоих детей и достигнув сорокалетнего возраста, можно остаться такой стройной и молодой внешне.
Эмма хмыкнула.
- Конечно, не работая физически, не перетруждаясь по жизни, имея возможность посещать салоны красоты и уделять себе любимой внимание, можно выглядеть гораздо моложе своих лет. А особенно с грамотным модельером и визажистом.
- Что ты! Она очень трудится на благо духовного просвещения людей, а это очень изматывает,- Лиза стояла на своем. – Боль других оставляет неизгладимый след на сердце «верующего», а Калиткины всю свою жизнь отдали на служение людям.
- То есть, косметикой дамочка не пользуется, - уточнила Эмма.
- Почему. Пользуется, но очень мало.
- Дорогая, не удивляйся ее красоте и свежести. Ваша наставница должна иметь презентабельный вид для того, чтобы на нее было приятно смотреть и брать с нее пример. И я больше чем уверенна, что денег на это она не жалеет. Вот и весь секрет красоты.
- Эм, ты как всегда категорична. Ну да ладно, - Лиза решила уступить.
Муж, произнеся ободряющую речь, посвященную всем присутствующим, передал бразды правления своей жене и чинно покинул зал. Та начала свою проповедь, не забывая ссылаться на Библию, за что ее речи выглядели особо убедительно, а, подойдя к завершению, объявила, что ответит на все вопросы. Учитывая, что вопросы могут быть разного характера, личные и порой даже интимные, «пастырша» предложила оформлять их в маленькие анонимные записочки и передавать их ей на сцену.
Посыпались конфетти записок. Разворачивая каждую, она сначала выразительно его читала, чтоб слышали все, а потом так же выразительно начинала отвечать, ссылаясь на собственный авторитет.
- Там был один вопрос, который меня особо поразил, - голос Лизы понизился до шепота. - Калиткина развернула очередной листик и немножко замялась, прежде чем прочитать вопрос. Но когда его озвучила, мы ахнули.
Женщина, судя по всему, довольно молодая, вопрошала, как ей поступить в ее столь интимном вопросе, который она не задала бы при других обстоятельствах. Она и ее муж были «верующими». Посещали ли они одну и ту же общину, осталось неизвестным, но известно, что в какой-то момент их судьбы переплелись и они поженились. Спустя н-е количество времени муж перестал быть «верующим», а она свято блюла свою религию. И вот в один прекрасный (для нее скорее ужасный) день муж ей предложил совместно вдвоем посмотреть порно. «Как мне быть?!» - заламывала руки страждущая в письме. Конечно, такой поступок привел «верующую» в праведный гнев, шок, ступор, так как смотреть порно считается весьма неприличным, скорее даже грубым и пагубным пристрастием. Да еще и при наличии живой жены рядом.
- Представляешь?! – Лиза округлила глаза, отчего они заняли почти половину ее прекрасного личика. – Какой грех!
Весь этот ужас лидер женской конференции постаралась пережить под возмущенное перешептывание зала, выразив поддержку анонимной героине. Что можно посоветовать женушке в подобной ситуации?
- И что же Калиткина посоветовала несчастной? – Эмме интересно было услышать совет «пастырши» в подобной пикантной ситуации.
Оказалось, что вначале она вслух возмутилась таким бессовестным и бездушным поведением некогда брата по вере, а теперь несчастным предателем религии, опустившегося до греха прелюбодеяния с телевизионными грешницами на экране. Затем посочувствовала его жене.
- А выход из ситуации?
- Молиться. Молиться, и все образумится. Молиться, и Бог направит заблудшую овцу обратно к истине. Молиться, и Грех, опутавший оступившегося в вере, исчезнет под силой Всевышнего, - казалось Лиза выучила наизусть напутствие наставницы.
- Молиться – и только? – уточнила Эмма, не веря простоте решения.
«Под лежачий камень и вода не течет».
- А никто не задумался, почему ее муж ни с того, ни с сего предлагает своей супруге смотреть порнуху? – вслух задумалась Эмма.
- Ты что, какая разница! Я бы не хотела, чтоб мой муж возбуждался на других женщин! – замахала руками подружка.
Эмма постаралась объяснить причину своего сомнения в правильности и полноте совета.
- Да, в свету религии может показаться, что мужика оповил Грех, толкая его в пучину разврата, ведущего прямиком в Ад. Но никто не изъявил желания посоветовать бедной загнанной овечке в лице «верующей» сначала поинтересоваться у супруга – а зачем эму это? С чего вдруг, после совместно прожитых нескольких лет вдаваться к подобному? И возможно сам муж дал бы ей исчерпывающий ответ, не заставив терзаться в сомнениях.
- Эмма, ну как ты можешь такое говорить! Если муж совершил грех и еще намерился толкнуть в него жену, только Бог поможет спасти его душу и вернуть мужчину на правильный путь. А как иначе?
Конечно! Услышав намек на Грех, женщина, как и всякий «верующий», спешит получить указания «свыше», от авторитетных людей и поступить по их указке, как повести себя в своей семье, как строить свою семью, как вести линию своего поведения в отношениях. Не с мужем обговорить столь щепетильный вопрос, не мужа спросить о причине такого поведения – с «пастырем». Как опытный психолог (а «пастыря» берут на себя груз моральной опоры) сия «лидер» должна была попытаться разобраться прежде всего в мотивах поступка супруга. Понятно, что для решения проблемы необходимо было непосредственное участие и самого мужчины, а лучше всего проводить копание в грязном белье индивидуально, подальше от чужих ушей. Но даже за неимением второй половинки страждущей, хватило бы одного совета – поговори с мужем. Только он может знать истинные причины своего поступка. Ведь он своей супруге предлагал столь интимную вещь, а не всей женской конференции. И только его любимая жена могла узнать истинную причину его «пагубных» пристрастий.
Почему вдруг мужчине смотреть порно? О, это же очевидно – секс в картинках, обнаженные соблазнительные тела, возбуждающие движения… Но зачем супругу предлагать смотреть порно с женой совместно? Да еще и с «верующей» женой? Неужели он не мог предвидеть ее отрицательную реакцию? Мог. Но все равно пошел на этот шаг. Разумно было бы поинтересоваться, а чего он этим от жены добивается?
- Возможно, их секс стал пресен и скучен, и мужчина таким образом намекал жене, что хочет разнообразить их сексуальную жизнь? А порно – не самое эстетичное, но весьма наглядное пособие, как и в каких позах внести изменения.
Возможно, имея одного партнера, к тому же неопытного, и являясь неопытной самой (ведь «верующие» вступают в брак девственниками) жена не обладала достаточной фантазией, чтоб поддерживать огонь страсти и заинтересованности в ней мужа? Тем более, будучи такой консервативной, стараясь придерживаться Святого Писания даже в интимном плане, как любовница она могла быть зажатой и чрезмерно стеснительной, что, как известно, не уместно в постели с любимым человеком. И очень даже может быть, его в ней что-то не устраивало, а как сказать (мужчины немногословны) ей это, он не знал. Может, муж даже стеснялся намекать на свое недовольство, боясь обидеть дражайшую супругу, - ему легче ей было показать, чего он хочет.
Характеризует ли этот поступок его как плохого мужа? Но ведь он старался как лучше. Он не бездействовал, не сидел, сложа руки, молясь Всевышнему и ожидая, что жена чудесным образом начнет меняться в интимном плане. Он не ожидал, что его любимой Бог скажет, как правильно ублажать мужа в постели. Муж, как истинный мужчина, взялся решать проблему сам, пусть таким нестандартным способом, но все же попытки предпринял.
Эмма смотрела, как с каждым ее словом лицо Лизы становиться все более печальным. Мало того, что она усомнилась в незыблемых авторитетах, да еще и поддерживала грешника. Но девушка все равно продолжила.
- Если бы он не любил эту женщину, то мог бы развестись с ней (тем более, «верующим» он давно перестал считаться), его бы ничего не сдерживало. Он мог бы завести себе на стороне любовницу, которая смогла бы доставить удовольствие и не строила из себя «мисс недотрогу» и святую невинность, признавая только миссионерскую позу при выключенном свете. Он мог прямо ей заявить, что она его не возбуждает, лежит бревном и стесняется выражать получаемое удовольствие от соития, так, что теперь он уже сомневается, а получает ли она удовольствие от секса с ним вообще.
Нет. Муж остался с женой. Муж не сдался, понимая, что в интимном плане у них не все в порядке. Муж предложил жене выход из сложившейся ситуации, пусть не тактично, как может показаться, зато, стараясь не обидеть супругу.
А что в итоге? Женщина, выдрессированная во всех спорных вопросах бежать советоваться «пастору», игнорирует мужа. Более того, она возмущена и не делает попыток его понять и выслушать. Она отталкивает своего любимого человека, закрывая глаза на возможную проблему в интимной сфере. И ей проще всего довериться и послушать «пастора», чем собственного супруга.
Остается вся надежда на Лидера, возможно, как человек авторитетный, он охладит ее гневное негодование, приведет в чувство и повернет на встречу к мужу, попытавшись сохранить их брак? Какой там! Порицание. Возмущение. И ни слова в поддержку мужа, ни слова как поступать запутавшейся женщине, боявшейся накликать на себя Грех и любящей своего супруга. С чего бы? Ах, да, он же уже «неверующий». А чего еще от таких ждать… Развел, гляди, тут Содом и Гоморру.
А ей молиться. Молиться и бездействовать. Взывать к Всевышнему, лежа бревном в постели, пока муженек пыхтит, пытаясь получить и доставить им обоим удовольствие. Авось поможет!
А потом сокрушаться, что супругу надоест спать втроем (жена+муж+стена непонимания) и он, собрав вещички, подаст на развод и тихо уйдет в новую жизнь, к чуткой женщине, которая будет прислушиваться к нему, а не бежать на сторону в поисках истины.
Эмма выдохнула. Лиза молча смотрела на нее, на лице подруги читался ужас.
- Эм, ты словно адвокат дьявола, - ошарашено произнесла она в конце.
- Лиза, я тебе показала другую точку зрения, только и всего. Просто печально… Печально не от того, что люди бояться своих желаний, а от того, что бояться этими желаниями поделиться с самыми близкими людьми. Потому, что их не выслушают, не воспримут. Отчураются, как от мерзости, примут за оскорбление – самые родные люди. Попрекнут, вызовут отчуждение. И что в итоге – страх, все тот же страх, разобщающий, разводящий людей в разные углы, мешающий воспринимать друг друга, уважая естественные потребности и желания. Боязнь людей. Людьми.
- Может, я не могу донести до тебя всю суть учения, не могу просветить тебя, как если бы ты была в нашей общине. Возможно, братья и сестры вместе с «пастырем» смогли бы тебе открыть глаза и показать суть… - Лиза запнулась, задумавшись про себя.
- Я думаю, им бы не понравился ход моих мыслей, - примирительно улыбнулась Эмма, пытаясь отшутиться и смягчить впечатление, произведенное на подругу.
Лиза смотрела вдаль, раскачивая ногами взад-вперед. Ее чудные волосы струились по плечам, отливая блеском в свете зажегшихся фонарей.
- Знаешь, мои родители запретили бы общаться с тобой, услышав подобные высказывания, - чуть помедлив, произнесла она. – Мои друзья из общины назвали бы тебя грешницей, мысли которой опутал нечистый.
Эмма внимательно вслушивалась.
- Но я дружу с тобой. Все равно продолжаю с тобой дружить.
- Из жалости? Дружишь, пытаясь спасти мою душу и не теряя надежду навернуть меня на путь истинный, - уточнила Эмма.
- Нет. Удивительно для меня, в первую очередь, что я прислушиваюсь к твоим словам. Ты не боишься сказать мне, что думаешь, а ведь никто из знакомых не может так выражать свое мнение. Настолько свободно.
- И тебя оно не обижает?
- Оно меня шокирует. Обескураживает. Но иногда часть моей души, что спрятана ото всех любопытных глаз, признает твою правоту. Твои речи вызывают во мне сомнения, а сомнения – это недопустимые вещи в моей организации. Но почему-то, почему я не знаю, мне приятно осознавать свое несогласие со всеми.
- Как протест.
- Своего рода да.
Эмма потерла шею у основания футболки.
- Я говорю, что думаю. Признаться, не все знают, что я думаю, потому как говорю об этом только тем, кого считаю своими близкими людьми. Которым я не чужой человек, которые постараются меня понять.
- Вот об этом я и говорю, - Лиза посмотрела на Эмму в упор. – Я хочу, чтоб ты сама увидела то, чем я живу, почему так выражаюсь, откуда черпаю свои выводы и умозаключения. Во что верю и почему.
- Ты хочешь сказать…
- Я хочу предложить, - Лиза говорила быстро и боялась сбиться с мысли. – Хочу тебе предложить посетить мою организацию вместе со мной.
Эмме ком стал поперек горла – настолько неожиданным было предложение. Смесь чувств отобразилась на ее лице, благо, что девушка сдержала рвущиеся наружу звуки.
- Лиз, - осторожно начала она, - ты хорошо подумала? Или это так, сгоряча? Что я буду делать в общине? Слушать проповеди, которые вызовут во мне ответные эмоции, и я больше чем уверенна, что эмоции далеко не приятные прихожанам. Да они выгонят меня после первой моей фразы!
Лиза удивительно твердо стояла на своем.
- Эмм, не накручивай себя. Я тебя не перевоспитать хочу. Я стремлюсь поделиться с тобой частью меня, частью моей будничной жизни. Я хочу, чтоб ты побывала в привычной для меня среде, послушала то, что мне там говорят каждый день. Увидела мой мир. Тем более, ты себя в руках держать умеешь – при родителях не сорвалась ни разу – так что и при молодежи выдержишь. Я ведь тебя не на служения приглашаю, а на молодежное собрание.
- Это там, где вы без проповедников общаетесь на свободные темы?
- Да. Мы читаем Библию и просто общаемся. Я думаю, ты для себя узнаешь много нового.
- И получше узнаю тебя.
Лиза хмыкнула.
- Ну, роднуля, меня ты и так знаешь. Просто теперь ты поймешь причину.
Эмма пожала плечами. В сущности, не так страшен черт, как его рисуют.
- Согласна. Но если в меня полетят гнилые помидоры…
- Я закажу свежие, - Лиза крепко обняла Эмму. – Спасибо.
«А верите ли вы в Бога?» - часто можно услышать от тетенек бальзаковского возраста, трясущихся на холоде весь день среди толпы скучающего народа, шагая по улицам родного города. Слыша подобную фразу, моментально возникают ассоциации с внешне непрезентабельной, побитой жизнью и бытом серой мышкой, а то и вовсе молью, в которую превратила превратная судьба представительницу женского рода. Длинная юбка, по щиколотки, выцветшая кофточка с высоким воротом и длинными рукавами – верно подобранная одежда, чтобы скрыть хоть малейший намек на внешнюю привлекательность. Проходишь мимо такой и думаешь, что если и верю, то не так как она.
Но тетеньки, у которых жизнь уже прошла, а старуха с косой еще не стучится в двери, уже не такие частые зазывалы в ряды тварей Божьих. Посудите сами: кто, здравомыслящий, уважающий себя человек, а тем более женщина, добровольно смоет с себя красоту морщинами и огрубевшей кожей неухоженностью и запущенностью во благо духовных высот и попирания «греха»? Правильно – никто. В эру информационных мощностей и всеобщей просветленности на щепетильные темы, заманить «в религию» подобным образом невозможно. Скорее пожалеешь беднягу, кинешь ей монетку, как нуждающейся и пройдешь мимо, тихо радуясь, что ты не на ее месте. Наступил черед иным подходам.
Эмма хорошо помнила свое первое знакомство с людьми «нетрадиционной веры».
Оно состоялось в возрасте 9 лет. Ясным погожим летним деньком, когда солнце находилось в зените, а тело изнывало от жары и искало тенистого укрытия, ее подружки засобирались посетить собрание «церкви». К глубочайшему удивлению Эммы, «церковью» именовалось помещение маленького поселкового клуба, а вернее зал с десятками деревянных стульев с опускаемой седлушкой и большим (по детским меркам) экраном.
Совсем недавно скромный поселок провинциального городка, в котором жили ее дедушка с бабушкой, посетил некий «пастырь», прикативший из далекой и прекрасной Канады. Довольно молодой, стройный, среднего роста, русый, в очках и с сильным акцентом. Сначала в том самом пресловутом кинозале он пробовал завербовать в свои ряды взрослых, которые сбежались на его проповедь как осы на мед (еще бы, новость в их захолустье!). Все проходило по сценарию, не меняющемуся вот уже сколько лет: сначала все расселись по местам и установилась тишина, прерываемая звонким голосом «пастыря», затем кто-то ненавязчиво сунул всем в руки книги темно-синего цвета, попросив открыть их всем на заданной страничке. Книгой оказалась Библия, и все внимательно ее листали под диктовку «пастыря», вслушиваясь в его жаркую речь коренного американца, улавливая четкое произношение мягкой «р», которому еще не просто давался русский язык. Эмма не помнила темы, которую поднимал «пастырь», но отчетливо помнила едкие насмешливые реплики новообращенных, которые еще не привыкли к новому образу проамериканского «батюшки» и ко всему относились насторожено, недоверчиво, пытаясь все же уловить ветер перемен, навязываемого им с Запада. Да и как людям, выросших либо на глухом атеизме или на традиционном православии воспринимать человека, выдающего себя за священнослужителя, когда на нем строгий деловой костюм горчичного цвета и полное отсутствие надлежащей атрибутики? Какой такой он «пастырь», относящий себя к христианству, когда на нем нет креста, да и креститься он не умеет? Какая такая «церковь», когда здесь, в кинотеатре клуба, еще зимой проводили новогоднее представление, а на прошлой неделе показывали боевик с кровавыми сценами, совсем не вяжущимися с понятием святого и священного?
В общем и целом эти вещи между собой никак не вязались и в умах жителей поселка выглядели парадоксально.
Но главная, как ей сей час казалась, тропинка «великого учения» протаптывалась в умы и сердца детей разного возраста. Новое поколение, еще не сформировавшееся, мягкое и податливое словно пластилин, позволяло лепить из себя послушных членов нового общества – верующего общества. Подобно губке, мозг ребенка впитывал информацию, не поддавая ее критике, не анализируя и не отождествляя ее с накопленным опытом. В этом плане взрослые были худшим вариантом, загрубевшим материалом для новой скульптуры.
Дети открыты миру. Дети доверчивы. Они способны без оглядки пойти за тем, кого любят, кого выберут своим наставником. Только понравиться малышу. Поманить его подарком, улыбкой, добиться уважения или подавить авторитетом. Дети любят сказки – подари им сказку. Дети любят героев – стань для них героем. Открой для них мир, полный чудес, ведь в детстве все для нас – волшебство, и они потянутся за тобой. Сделай их важной частью процесса, подари им ощущение значимости – и они радо будут следовать за тобою созданной иллюзией. Они поверят в иллюзию, безоговорочно воспринимая за истину то, что навязал им ты.
Малышню отдельно от взрослых посадили в зале, отделяющем зал кинотеатра с улицей, где завсегда продавали билеты на сеансы фильмов стоимостью 25 копеек. Там поставили скамейки в несколько рядов, напротив разместили доску с яркими картинками и ждали деток на определенное время дня. В зале было прохладно, поэтому Эмма особо не сопротивлялась, когда подружки потянули ее на «детское служение» вместо подвижных и более интересных игр. Дедушка с бабушкой воспитывали Эмму на засадах православия, поэтому детскую Библию она уже к тому времени давно прочитала, знала и ходила принимать святое причастие и помнила наизусть молитву «Отче наш». Ей было интересно посмотреть на «церковь для детей», ведь до сих пор она лицезрела лишь «общую церковь».
Итак, Эмма вошла вслед за девченками и уселась на предоставленное место на деревянной скамье. Прохладный воздух приятно овевал ее разгоряченную голову, приведя мысли в порядок, а ноги холодила плитка, которая в шахматном порядке чередовалась светлыми и темными пятнами. Дети вокруг оживленно переговаривались, делясь своими ожиданиями по поводу нового развлечения. Потом упомянутый ранее «пастырь» начал их вводить в курс дела, наглядно показывая, что в его (и в детском по идее) понимании есть «церковь». На картинке была аппликация из органов на силуэте человеческого тела, где особо важную роль отыгрывали Мозг и Сердце. Помнится, Эмму поразило, что Христос ассоциировался у них с одним из органов, да и сама церковь была вовсе не храмом. Человеку в этой иерархии внутренностей отводилось совсем скромное место, что в данном контексте ее уже не удивило.
Эмму оттолкнуло следующее. Заискивающие улыбки, чрезмерно слащавый голос. «Пастырь» в деловом костюме с указкой в руках активно жестикулировал возле плаката. Ему помогала его жена, которая подходила к детям и, растянув ярко накрашенные в улыбке губы, показывала всякие игрушечные поделки, которые участвовали в спектакле. Объясняли им строение мира тоном людей, втолковывающих простые истины в головы умственно отсталых людей где-то на задворках интерната, улыбаясь как годовалым несмышленышам. Эмму не покидало чувство фальши, неискренности, наигранности. Взрослые напоминали разряженных клоунов, которые в цирке пытались рассмешить толпу своими нелепыми шутками и ожидали рукоплесканий в ответ. Они знали, как задобрить детей. Они знали, что дети не будут осмысливать сказанное, если им понравиться. Они стремились подружиться, добиваясь доверия. И они успешно шли к цели.
По поводу религии Эмме было с чем сравнить. В девять лет ребенок не только воспринимает, но еще и обдумывает новое, сопоставляет его со своим багажом знаний; он понимает гораздо больше, чем себе представляют взрослые. Эмму учили о триединстве Бога, а «пастырь» признавал Богом только Иисуса. Церковь в понимании Эммы было святым местом, постоянным и всегда доступным тому, кто ищет Всевышнего. «Пастырь» представлял церковь «невестой Христа», сердцем, подчиняющимся мозгу, постоянно менявшем свое местоположение. Священник в восприятии девочки был человеком духовным, мудрым, возвышающимся над остальными людьми добродетельностью и праведным образом жизни. Одетый в деловой костюм «пастырь» же напоминал суетливого сверчка, скромного кукловода, воспитателя в детском саду.
Эмме не нравилось то, что она видела и слышала. Ей сделалось некомфортно в искаженном мире новой религии. Даже перспектива оказаться под палящим солнцем, покинув прохладный зал клуба представлялась куда лучше, чем участвовать в этом спектакле, поддакивая и хлопая в ладоши взрослым, которые ей совсем не навились. Останавливать Эмму никто не стал (к ее тогда радости), хотя и никто не пошел за ней. Подружки заливисто хохотали над цитатами из Библии, для которых она была новой книгой, и они еще не понимали ее значения. Дети смотрели спектакль, воспринимали его как спектакль, участвовали в спектакле. Вся церковь ими воспринялась как веселое представление и им нравились взрослые, которые их смешили. Эмма не увидела святости, не заметила величия. Но остальные дети не искали ни того ни другого, ведь ни о первом, ни о втором они не знали. Зато они усвоили, что приходя к новоявленному «пастору», как теперь называли незнакомого мужчину, их будут развлекать.
Эмма наивно полагала, что религиозное шоу в конце концов надоест ее сверстникам, приестся им как устаревшая игра, что они осознают наконец, как их обманывают. Ведь даже многие взрослые города высказывались против новомодного канадского учения.
Но не могла она тогда своим детским мозгом предусмотреть такую важную деталь, как материальная помощь. 90-е годы, большинство в бедности, местами граничащей с нищенством. Детей не во что приличное одеть, младшие донашивают за старшими их одежду, мясо в рационе редко присутствует даже у тех, кто содержит птиц или рогатый скот, потому что все идет на продажу, чтобы как-то жить или хотя бы выжить в это непростое время перемен. И тут благотворители в лице «пастыря» и его спонсоров делают щедрый жест в сторону страждущих. Секондхенд. Возможность дешево одеться, пусть не богатый, но все же выбор одежды, хоть и с чьего-то плеча, зато целой и чистой.
Для детей тогда делали гораздо больше. Летние лагеря, где для них организовывали интересные игры, используя заграничные игрушки и всяческие приспособления, включающие кормежку (бесплатную, конечно же). Затем отдых на море, в Крыму. Для многих это была мечта – отдохнуть среди гор и моря, несбыточная и далекая как звезды в небе. Но пастырь сделал мечту былью, за что ему были благодарны и родители и дети.
Почти все остались. Включая и ее подруг. Дети отдыхали на теплом берегу, нежились на солнышке, плавали и проходили квесты. Дети ежедневно произносили молитву перед началом дня и по его завершении. Молитву Богу, которого не видели. Молитву Богу, которого не знали. Знали они «пастыря», знали, что он любит, чтоб они молились. И дети проделывали этот ритуал как обязательную прелюдию перед столь приятными и веселыми развлечениями. Молитва была своеобразной платой за веселье, посильной платой, и ее с легкостью, часто машинально и не задумываясь, отдавали наставнику.
Родители понимали, с какой целью опекаются их детьми. Понимали они также, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. В отличие от наивности и доверчивости ребячьего мышления, взрослые наделены сформированным мировоззрением, критическим мышлением, способностью к анализу и собственным опытом, поэтому они все понимали. Но не препятствовали. Бесплатная одежда и досуг – и детьми могли заниматься религиозные лидеры, воспитывая и перекраивая их сознание по своему усмотрению. Но родители не волновались. Многие из них были материалистами, они не допускали мысли, что их ребенок может стать неадекватным или фанатичным; не задумывались о том, что они могут потерять авторитет собственных чад, уступив его «пастырю».
У них было оправдание. Взрослые говорили всем вокруг и самим себе, что их ребенку ничего не угрожает, ведь «пастырь» учит детей хорошему, рассказывает про Бога, ведь Бог – это хорошо. Он – как хороший учитель – занимает ребят в свободное время, они сыты и присмотрены. Они в безопасности. Физически. А все прочее – эфемерно и невидимо, а поэтому не важно.
И вот эти дети выросли. Сформировались. Вопреки ожиданиям «пастыря», многие покинули его обитель, так и не став ярыми адептами религии. Они плясали под дудку Лидера ровно до тех пор, пока им было интересно пользоваться теми услугами, которые предоставляются за часы молитв и поклонений. Но теперь, когда игра гормонов зазвучала громче, чем христианская музыка, и межполовые отношения стали выходить за дозволенные рамки «пастырского» учения, дети покинули золотую клеть.
Но не все. Учение, тихое, но настойчивое, обтекаемое, но подавляющее, закралось в умы некоторых послушников. Были ли они безвольны? Податливы, внушаемы, слабохарактерны? Отнюдь. Это мнение имеет место быть, безусловно, но люди разные, и причины, по которым остаются в общинах, выбиваются за узкие рамки бесхребетности.
Некоторым девочкам «пастырь» стал прототипом отца. Выросшие в неполной семье, не знающие отцовской любви, они окунулись во всепоглощающую заботу, мужскую заботу, которой он их старался окружить. И они полюбили его. Полюбили как образ папы, хотя, конечно, так его никто из них не называл.
Кому-то из оставшихся нравилось ощущать себя причастным к великому делу. А именно о величии миссии «верующих» и «пастора» в частности втолковывалось в детские головы сызмальства. И они ходили, ощущая собственную значимость, стремясь выучить Святое Писание от корки до корки.
Кому-то нравилось общение. Ведь общения в подобного рода организациях хоть отбавляй. Правда само общение довольно специфическое, но что не сделаешь, чтоб не чувствовать себя одиноким!
Кого-то просто-напросто не принимали в «мирской» среде. По причине нестандартной внешности ли, либо из-за своеобразного способа излагать свои мысли, щедро снабжая речь религиозными идиомами, как их научили в среде «верующих», но факт оставался фактом – им было комфортней среди своих.
Была еще одна причина, которую Эмма для себя открыла многим позже. Подростки, стремящиеся к чему-то светлому и хорошему. Эти солнечные дети подсознательно отбрасывали весь негатив, которым богат окружающий мир, неустанны в поисках прекрасного. Они не хотели пить, курить и выражаться матом – это было чуждо их природе. Они попирали нездравое влечение к моде, что вовсе не мешало им находить разумный компромисс и выглядеть великолепно внешне. Это были талантливые дети, поражающие своими способностями и желанием достигать высот. Только они еще были детьми, им был просто необходим хороший наставник.
Что может быть лучше Бога? Ничего. Самый мудрый, великий, безначальный и бесконечный Наставник. Бог. И эти дети потянулись к Богу. Вот только наставления от Него подростки получали через посредника, через «пастыря», который им говорил, что и как делать, чем жить и как верить. И дети поверили. В него.
Эмма согласилась посетить молодежное собрание «верующих». Она сказала «да» Лизе не только под давлением ее веских аргументов, не только по причине дружбы. Девушка давно была наслышана об пастырских учениях, она давно обратила внимание на последствия, к которым ведут эти самые учения для прихожан. К каким выводам и жизненным позициям подводят верившим в них людей. Некоторые ее шокировали, некоторые приводили в недоумение. Эмма хотела понять, что именно толкает людей жить и действовать, мыслить, противореча природным инстинктам и естественным желаниям. Получить ответ на вопрос, почему люди отказываются от радостей нашего мира, приносят себя в жертву и ограничивают от удовольствий. Почему так боятся всего того, что их окружает «в миру».
Эмму ждали в субботу в 18.00 в здании поселкового клуба, которое арендовала община. Просторный зал был специально оборудован для молодежи, которая должна была проводить здесь свой досуг. Девушка зашла в прохладный холл и вдохнула в себя пропитанный книжной пылью воздух. Такой запах бывает в библиотеках среди десятков бумажных произведений, выстроенных на полках. Перед ней высилась темно-коричневая массивная дверь с металлической изогнутой в форме волны ручкой. Эмма с тихим щелчком отворила дверь и вошла в большое прямоугольное помещение, приблизительно 15х10 м. Что ей сразу бросилось в глаза – это большой круглый стол, что высился посреди помещения. Стол из массивного дуба, заставленный пластмассовыми стаканчиками и тарелочками с разнообразными вкусностями стал центром этой комнаты, сосредоточием всего происходящего в ней. Вокруг стола стояли стулья с мягкой разноцветной обивкой, за которыми уже сидели ребята разного возраста. Они дружно развернулись к девушке и тепло ее поприветствовали, приглашая присаживаться.
- Привет, - обратилась к Эмме девушка лет 19-ти с гривой светло-русых волос, захваченных широкой синей лентой на затылке. – Меня зовут Настя. Нам Лиза сообщила, что задержится, а ты придешь раньше.
- Привет, - девушка села на предоставленное ей место и теперь имела возможность внимательно всех рассмотреть. – Меня зовут Эмма.
Она отметила про себя, что собравшихся ребят насчитывается около 15. Рядом с ней сидели две девушки. Та, которая представилась первой, была высокой и ширококостной представительницей прекрасного пола, одетой в джинсовый сарафан и нежно-голубую футболку. Ту, которая сидела по правую руку, звали Аня. Она была младше и тоньше. Худенькие плечи скрывала оранжевая кофточка, темную юбку до колен дополняли не менее яркие оранжевые балетки, пестрая заколка забрала мешающие видеть пряди отросшей белой челки.
За девченками шли трое мальчиков, возраст которых колебался от 16 до 25 лет. Самый младший был одет в рэперскую толстовку и бейсболку, которую не снимал даже в помещении. Остальные сидели в обычных джинсах и футболках. За ними в разнобой сидели парни и девушки, которые ничем не выделялись из толпы таких же студентов в Аграрварде, с которыми Эмма сталкивалась ежедневно. Словом, ничего примечательного, ничего необычного в облике ребят не наблюдалось; они были такими же обычными молодыми людьми, как и десятки других молодых людей их небольшого поселка и городка, в котором росла Эмма.
После того, как все желающие представились новенькой, самый старший и, очевидно, самый главный член собравшихся произнес:
- Как хорошо, что мы можем вместе собираться и совместно изучать Библию!
Эта восторженная фраза (как стало известно Эмме в последствии) частенько звучала на подобных мероприятиях. Парни и девушки держали в руках Священное писание, и готовились к обсуждению выбранной заранее темы. Тему выбирал в основном один и тот же человек, авторитетный и всеми уважаемый, он же готовил отрывки из Библии для подтверждения тех или иных высказываний и собственных утверждений, хотя идеи для темы обсуждений, бывало, поступали и от остальных членов собрания. Ей тоже предоставили маленький пузатый томик Библии, которые числились как запасные.
Атмосфера была солнечной и дружественной, так как сидела одна компания, которая вместе ходила на служения, проводила досуг и ездила на любые мероприятия в основном тоже вместе. Общность взглядов, общность интересов и только Эмма выбивалась из их тесного слаженного круга своим православием и расхожим мнением. Правда, она старалась быть максимально сдержанной в высказываниях, не обижая их, потому как большинство из присутствующих успели вызвать в ней искреннюю симпатию, и Эмме не хотелось огорчать этих милых людей.
Как всегда, беседа началась с заданной темы, но потом приняла стихийное направление, примешивая вопросы, которые волновали присутствующих в данный момент.
В этот раз курс обсуждаемых вопросов дал крен, и они как-то незаметно подобрались к следующему: «верующие» и «неверующие» - кто они и как с ними быть.
- Верующие в моем понимании – это верящие в Иисуса Христа, - прозвучала мысль девушки-подростка.
- Это те люди, которые идут нога в ногу с Библией, - поддержал идею парень, наливая себе чай в пластмассовую кружку.
- А что в вашем понимании «идти нога в ногу»? – главный на этом собрании постарался развить тему, углубляясь в каждый ответ.
Ему стали в разнобой предлагать варианты все члены собрания.
- Ну, это значит, читать Библию каждый день.
- Это значит, изучать Библию.
- Это когда Библия становится твоим путеводителем по жизни, и ты следуешь за ней, делаешь все так, как в ней написано.
- Когда сверяешь свои поступки по Библии.
- Хм, давайте вернемся к вопросу, «а кто такие верующие и нет», - предложил все тот же парень, который наливал горячий напиток, а теперь заедал его тортом, успев выпить половину.
Участники собрания решили подойти к вопросу с другой стороны.
- Верующие – это от слова «верить». Но мы понимаем его как общность людей, причастных к вере – в данном случае к христианству. Поэтому верующие – христиане.
- Допустим, - решила Эмма присоединиться к обсуждаемой теме и внести поправку. – Но ведь мусульмане тоже верующие, так как верят в Бога. И буддисты, и многие другие люди, почитающие другие религии. Но и они ведь верят, значит являются верующими.
- Ну, иные религии, как ты выразилась, не признают одного Бога. А многобожие – это греховная религия, покачала головой блондинка лет 22.
- Хорошо, а мусульманство? Ведь у них, как и у нас, - один Бог, пусть называют его иначе, но он один, и Коран – священная книга, своего рода священное писание, как наша Библия. То есть как религии-аналоги, - внесла Эмма точность в свои суждения.
- Мусульмане не верят в Иисуса Христа и не признают его Богом, - возразил мне парень в очках, скромно придвинувшись вплотную к столу.
- Да, а те, кто не признают Иисуса Богом, верят не правильно и не являются верующими, - поддержал его «рэпер».
- Ага, и еще они не спасутся.
Спасутся – один из терминов, которые часто высказывались на подобных мероприятиях и обозначали, что когда человек умрет и предстанет перед судом Божьим, тот им дарует вечную жизнь вкупе с правом жить в Эдемском саду. А те, кто не признал во Христе своего Спасителя – наверное потонут в «геене огненной».
- Подождите, - Эмма пыталась разобраться. – То есть, выходит, что тысячи, а то и миллионы людей, которые не принадлежат к христианской религии – обречены? И взрослые, и дети, которым «не посчастливилось» родиться и вырасти в иной культуре, с другим воспитанием и вероисповеданием не имеют шанса на вечную жизнь?
- К сожалению. Но везде, во всех странах есть миссионеры, которые жизнь свою отдали на благо проповедования об Иисусе Христе. Поэтому у всех есть шанс уверовать в Него, покаяться, покреститься и спастись, - ответ главного был однозначным.
- Ну, допустим, - не сдавалась Эмма. – Допустим, страны с телевидением, с Интернетом, страны, где есть доступ и подступ к ним, и присутствует хотя бы подобие цивилизации, еще могут быть просветленными. Но как же быть с местами, куда миссионерам не довелось добраться, например в труднодоступные и малоисследованные места в джунглях, в которых, однако, тоже обитают люди?
- У них есть шаманы, - был ей ответ. – Шаманам может открыться Христос, например, во сне. И тогда шаман может поведать и научить Слову Божьему свой народ. И Спастись.
Услыхав подобное, Эмма поняла всю бесполезность логики, когда она идет в противовес слепому убеждению.
В следующий раз момент различия между понятиями «верующий» и «неверующий» был представлен в аналогичной ситуации, однако теперь тема на повестке дня звучала иначе.
Молодой человек, одного с девушкой возраста, сидел с гитарой в руках возле стола, за которым по обычаю все собрались. Русые волосы небрежной челкой падали ему на лоб, а лицо было серьезным и сосредоточенным.
- Мы все здесь с вами собираемся для того, чтобы читать и прославлять Святое Писание, ибо, как сказано, вначале было Слово.
- Аминь, - произнесли все одновременно, словно чувствуя нужный для этого момент, который наступал во время длинной паузы после утвердительного предложения. Предложение несло в себе сакраментальный смысл (резало слух своей непривычностью), а так как все слушали внимательно (все уважали друг друга – друзья), то сбоев при произношении и неловких пауз полнейшей тишины не было.
- Как хорошо, что мы это делаем, что мы христиане, - продолжал он дальше. – Вот мы можем в дружеской обстановке собираться по субботам и изучать Библию, а не пить и курить, как это делают «неверующие».
Эмму неприятно кольнуло сие сравнение (хотя, с чего бы это, - она ведь тоже в данный момент принадлежала стороне «верующих», ведь сидела рядом с ними, а пагубными привычками, перечисленными здесь, не страдала и за пределами их компании).
- Да, «неверующие» ведут себя, как им захочется, ведь над ними нет Святого Писания, они Его не знают и поэтому творят Грех.
- И материться могут, чего «верующие» себе не позволяют.
- И парни девушек могут извращать, - тоненьким голоском влезла в разговор тщедушная девочка, которой было лет 17, но на вид больше 14-15 она не выглядела.
Далее следовали реплики, которые шли в поддержку изначальному утверждению «как хорошо быть «верующим»». Особенно Эмму добила фраза – ответ на вопрос, как кто сказал – прозвучавшая из уст главного:
- Ну да, так мог сказать только «неверующий», «мирской» человек. Что тут удивляться? От христианина такого не услышать.
Из всего перечисленного, неверующими или мирскими людьми были все, живущие вокруг вас, рядом с вами, атеисты, агностики, люди, не позиционирующие себя как приверженцы какой-либо религии (в данном случае – только христианство!), которые не собирались в «церковь» (импровизированное спонтанное место, хоть бы актовый зал, гостиная частного дома или поляна в лесу) и не изучали Библию.
- А вам не кажется, что, делясь на касты «верующих» и «неверующих», мы себя сей час превозносим над другими людьми, пусть неправильными в нашем понимании, называя себя чуть ли не избранными? – Эмма осторожно попыталась подвести молодежь к размышлениям над категоричностью отделения «белых» от «черных» в среде религии.
- Конечно, мы же христовы, - пожал плечами главный
«Христовы – люди, дети? – христовы»
«Это тяжко» - мелькнуло в голове девушки.
- А вам не кажется, что это выглядит как Гордыня? А гордыня – грех, если мне не изменяет память, - о, что это – неужели она им это вслух заявила? «Попрут меня отсюда, точно попрут…»
- При чем тут гордыня? – спокойно недоумевала девушка лет 25, сидя по левую руку от Эммы. – Мы христовы – мы верим в Иисуса, мы спасемся – конечно, мы избранные. Избранные Им.
Итак, с этого момента Эмма осознала пропасть (и как поняла в дальнейшем – пропасть без границ) между «верующими» и «неверующими» (мирскими тварями).
Примечательно, что ее не склоняли перекрещиваться в их веру и ходить на поклонения. По крайней мере, не произносили этого вслух. Ведь Эмма была православной, а значит верующей. Хотя случались моменты, когда в адрес традиционной веры летели смешки и колкости.
- Не понимаю, зачем это идолопоклонничество в виде икон, - произнесла однажды молодая прихожанка, сидя за круглым столом возле Эммы.
- Это не идолопоклонничество, - сразу же возразила девушка.
- Ну как же, - «верующая» тот час отреагировала, словно ждала ответного выпада на свои слова. – Иконы – это материальные образы, как золотой телец в Библии, как статуя Сварога у язычников. Зачем поклоняться образам, если можно славить живого Бога без посредников?
Эмма недовольно посмотрела на уверенную в своей правоте девушку, которая важно облокотилась на розовую спинку стула и смотрела на нее во все глаза.
- Телец в Ветхом Завете изображал божество тельца, статуя у язычников – божество Сварога. Через эти статуи поклонялись именно тельцу и Сварогу, но не Богу, как это завещается нам в первой заповеди. Иконы – изображение Господа, Иисуса Христа, мы поклоняемся не им (иконам), а Богу, который на них изображен.
Девушка не сдавалась:
- Но зачем тогда изображение, если можно поклоняться и без них.
- Можно и без них, - Эмма была спокойна. – Иконы – как элемент человеческой природы. Поясню. Мы носим с собой фотографию любимого нам человека, своей семьи. Зачем? Потому что мы любим фотографию? Нет, через изображение любимых нам людей, через визуализацию их изображения, мы словно приближаем их себе или приближаемся к ним сами мысленно. И это наша природа. Людям свойственно изображать материально нематериальные вещи.
- Что ты имеешь в виду, - нахмурилась девушка, понимая, что не смогла заткнуть за пояс инакомыслящую.
- Например, живопись. Мы стремимся запечатлеть мгновение, пробегающую мысль, летящую эмоцию. Эти нематериальные вещи и явления люди научились консервировать в картинах, видео, фотографиях, чтоб иметь возможность к ним вернуться в последствии. Питают ли художники любовь к холсту? К бумаге и краскам? Они любят красоту остановившегося мгновения. Просто намного проще вернуться в счастливый момент мысленно, когда на его частичку смотришь глазами.
- Но можно и запомнить, - не сдавалась девушка.
- Время стирает краски, притупляет эмоции, смывает чувства. Но один до боли знакомый звук, картинка, запах способен возродить и вынуть на поверхность моменты, тлеющие в нашем сознании. Иконы – не отдельные божества. Они – как инструмент, возвращающий наше внимание, направляющие нашу мысль, сосредотачивающие нас на Том, Кто изображен на них.
- Очень это помогает водителям маршруток, которые матерятся и ругаются, несмотря на то, что их салон просто обклеен иконами, словно постерами, - вмешался второй адепт веры.
- Ага, току из того, что он окружил себя образами, возвращающими его к Иисусу, - оживилась девушка.
Эмма улыбнулась:
- Кто сказал, что этот водитель верит в Бога и понимает значение икон? Он, скорее всего, наклеил их по традиции, в крайнем случае, веря в то, что наличие элементов с изображением Господа спасет его от аварии априори. Зачем брать пример невежества в наш с вами разговор?
- А вот во второй заповеди ясно говорится, чтоб не было изображений ни того, что на небесах, ни того, что на земле, - девушка ткнула пальцем в Священное Писание.
- Но, насколько я помню, Бог повелел Моисею выткать изображения херувимов на завесе скинии, отделявшей Святилище от Святая Святых, и выковать медного змея, глядя на которого каждый, кто с верой, исцелялся бы. В любом случае, на мой взгляд, не важно какими мы способами и действиями материальными облачаем свою веру. Каким образом доносим ее к Богу. Намного важнее, что творится в нашей душе, в нашем сердце. А все остальное – так условно!
Эмма хотела продолжить, но по недоверчивым выражениям лиц молодых людей рядом с ней, посчитала сию затею бессмысленной.
Еще одним спорным моментом стал вопрос о крещении. Возникнув в жизни адептов в сознательном возрасте, религиозные лидеры их общин настаивали на повторном крещении (либо перекрещивании) людей, полностью отвергая церковное крещение.
- Зачем перекрещиваться, если крещен в младенчестве? – недоумевала Эмма, когда разговор в какой-то раз коснулся данной темы.
- Потому что ты должен принять Иисуса сознательно. А в младенчестве за тебя решили родители. Это не твоя воля.
- Ну хорошо, ты, достигнув совершеннолетия, решил стать «верующим». До этого момента как-то перебивался, а теперь вдруг решил. Отлично. Ты крещен в детстве. Пусть ты не понимал тогда всю важность данного мероприятия, но оно уже имеет место быть в твоей жизни. Зачем делать это повторно? Можно ведь просто прийти и влиться в общину?
- Нет, ты должен воссоединиться с Христом! – парни и девушки замахали руками.
- Должен запечатлеть свое с Ним единение!
- Засвидетельствовать посвящение Ему!
- Объявить, что отныне твоя жизнь вместе с жизнью Иисуса!
Дождавшись пока нестройный гул голосов немного утихнет, Эмма зашла с другой стороны.
- А если до момента «совершеннолетия» ребенок не дожил, умер лет в 10. Тогда что? Он пусть отправиться в ад некрещенным?
При этих словах молодежь замешкалась и неуверенно пыталась все же отстоять свою точку зрения, вплоть до того, чтобы креститься дважды, но второй раз наверняка. В итоге прозвучала фраза, что этот вопрос необходимо поднять на служении перед «пастырем», который точно даст ответ.
Чем больше Эмма общалась с «верующими», тем больше понимала их мир и царившие в нем порядки. Своими наблюдениями она не спешила делиться с Лизой, так как для той многие вещи были обыденными и не вызывали удивления, но для Эммы все было в диковинку. С той поры, как она зачастила на молодежные собрания в общину, прошло два месяца, и теперь в жаркий июнь перед сессией все же находила время уделять своему интересу пару часов в день.
Девушка познакомилась с адептами благодаря просьбе Лизы, не испытывая особого влечения в мир религии. Но по истечении некоторого времени неожиданно отметила для себя, что ко многим прихожанам испытывает искреннюю симпатию, даже не смотря на некоторые странности их мировоззрения. Но прежде всего для девушки эти люди оставались интересным материалом для изучения, лучшего познания человеческой природы.
Эмма щелкнула кнопкой мыши и перешла на страничку своей новой знакомой в соцсети. Очень многое можно узнать о человеке, просто посмотрев на то, что он загружает у себя на «стене», в каких группах состоит, какими цитатами великих мыслителей испещрено его рабочее пространство. По этим «страницам» можно составить приблизительный психологический портрет человека, так как участники сети в основном изливают свое душевное состояние, переживания и настроения тематическими картинками и емкими фразами. В тесном кругу Лизы, к которому имела отношение теперь и Эмма, были девушки разного возраста, социального и семейного положения. Но что их всех объединяло – так это их личные странички ВК. Вернее, то, что было на этих страницах.
Итак, Эмма начала с «аватарки». Это как визитная карточка человека, участника соцсети. В основном, на «аватарках» представлены фотографии, яркие картинки с животными и природой, иногда с краткими цитатами. Например, в годы «оранжевой революции» у многих патриотически настроенных граждан можно было наблюдать сине-желтые флаги, надписи «Любімо Україну», «Бережімо Україну», «Героям слава». У «верующих» Эмма замечала на «аватарках» изображение Христа с надписями «Иисус тебя любит», а особенно на Пасху «Иисус пострадал за тебя». Но чаще всего это все же были обычные фотографии, любительские либо профессиональные, что далеко не всегда выделяло «верующего» от «неверующего» пользователя ВК. Хотя наблюдательный взгляд девушки отметил такую особенность, как фон фотографии, на котором часто маячил крест в «залах прославления», что служило местом поклонения членов организации.
Следующим этапом шел статус, который размещается вверху, аккурат под именем пользователя. Строфа статуса вовсе необязательно заполнена, она скорее служит лозунгом того или иного состояния автора странички, неким обозначением его текущего эмоционального состояния. На сегодняшний день распространенными статусами выступают емкие цитаты известных писателей, которыми пользователи хотят красиво и по-умному выразить свой душевный порыв.
«Я не доллар, чтобы всем нравиться», «Если плюют мне в спину, значит я впереди», «Если вы меня обсуждаете за спиной – вы интересуетесь моей жизнью. Я же о вас вообще не думаю» - эти статусы кричат о том, что их распространители неуверенные в себе, страшно закомплексованы и своей резкостью пытаются отгородиться от агрессии окружающей среды.
«Если хочешь быть счастливым – будь им!» - пишут те, кто на данный момент чувствует себя счастливым, или, по крайней мере, стал на путь к своему счастью. «Настоящий мужчина ДОЛЖЕН…», «Если спросите, сколько у меня было мужчин, я отвечу – ни одного. Зато козлов!!!» - пишут девушки, в жизни которых настоящий мужчина лишь предел их фантазий.
«Господь – пастырь мой. Я ни в чем не буду нуждаться», «В глубины вод меня призвал Ты, мне не пройти их без Тебя ... Но вера крепнет в океанах ...» «Я дочь Царя», «Мы – Христовы» - эти заявления нередко становятся лозунгами статусов «верующих». Как выяснила Эмма, вариации могут быть разнообразнейшими, так как цитат Священного писания, так и вариантов на тему веры великое множество.
Друзья у «верующих» в большинстве своем также религиозны. Эмма отметила, что все они стараются быть ближе друг к другу, поддерживать в вопросах веры, блюсти чистые помыслы, стоять на страже выбранной религии, поддерживая контроль. Так, в суете дней, в «мирской» грязи «верующие» пытаются перед собой, равно, как и пред друг другом отбелить себя высокодуховной моралью, консервативностью взглядов, аскетичностью помыслов, выступая бравым воином, готовым служить.
Все подчинено теме служения. Видео, музыкальные клипы, аудиозаписи – пропитаны религией. Эмма просмотрела сотни названий видеослужений, отрывков из передач проповедей различных «пастырей» на телевидении, конференциях и частных семинарах. Нет темы, которой не коснулись Лидеры. Начиная от личностного воспитания индивидуума, его семьи, отношений в браке, воспитании детей, заканчивая финансовой сферой – все регламентировано указаниями проповедников. Музыка давно отошла от традиционных канонов. Направлены на молодежь, христианские песни трансформировались под реп и рок, чтобы быть интересными младшему классу населения, за которым будущее.
Не менее любопытными Эмме показались и так называемые «Интересные страницы». Это страницы сообществ, либо личные страницы пользователей, которые пополняются новой информацией, часто тематически ориентированной. Что примечательно, заглянув на более используемые «Интересные страницы», можно предугадать интересы самого пользователя. Часто на страничках обывателей встречаются «Лучшее», «Великие мысли», «Злой гений», «МДК», «Музыка для меломанов», «Цитаты великих писателей». У «верующих» девушек превалируют странички с названиями «Девушка по образу Божьему», «Вконтакте с Богом», …, в которых в новомодной форме и современном оформлении даны напутствия праведной жизни.
Ну, и наконец, сама «стена». Эмма страница за страницей находила схожесть всех «верующих» девушек. Кулинария, рукоделие, брак. Дети, служение. Стремление к «христианскому идеалу» не имело границ. Только правильные слова. Только праведные дела. Только то, что любит Господь. Только то, что ждет Господь. А что он хочет и чего ждет нам скажут «пастыри».
Как-то Эмма просматривала страничку одной прихожанки, либо просто поклонницы такого образа жизни, как вдруг увидела репост со странички авторитетного «пастора», который на собственном примере пытался показать принцип праведного бытия.
Его повествование, что представляло собой небольшую заметку, начиналось с того, что он остановился в гостинице по причине задержки самолета и, страдая бессонницей, спустился в холл. Там к нему подсела в кресло напротив «девушка приятной наружности» и заговорила с ним:
«…невзначай бросив, мне легкое "Не спится?". Я понял все сразу. Она предельно бессовестно смотрела глубоко в мои глаза. Я удивлялся силе ее порока!».
Далее он описывает нахлынувшие на него чувства, дрожь по телу, обескровленные пальцы, которыми он доставал фотографии его семьи и раскладывал на столике перед ней. «Пастор» признался, что оказался в такой ситуации впервые, наверное поэтому он
«говорил в порыве особого возбуждения, при этом потупив глаза в пол, т.к. не хотел смотреть на нее».
Но, тем не менее, гневную поучительную тираду перед распутной девушкой он все же осилился произнести:
"Это - моя семья, за которую я готов отдать свою жизнь. Это моя любимая жена. Она - первая и единственная женщина, которую я целовал. А теперь скажи мне, Света, каким мне надо быть уродом, чтобы сейчас пойти в комнату и заняться сексом с тобой, если через каких-то 30 часов, я снова увижу свою семью?".
Девушка после таких слов тихо заплакала, поднялась с кресла и на прощание сказала, что завидует его жене. Далее мужчина сокрушается по поводу своей нелегкой жизни врачевателя людских душ, выслушивая жуткие рассказы об их пороках, ненависти, изменах и насилии, в результате которых он «обильно плачет» и все больше укрепляется в любви к своей семье. И фото с женой и двумя детьми кадром ниже.
Первая мысль Эммы сводилась к тому, что все девушки и женщины мечтают, чтобы в подобной ситуации их избранники поступили бы так же. Мужчина, жена которого не знает чувства ревности, потому что ее муж не дает ей повода. Учитель, который своим примером наставляет на путь истинный мальчиков-несмышленышей, показывая, что так можно и нужно поступать в подобных ситуациях, защищаясь от бесовского грехопадения. «Пастор», который…
…минуточку, а кто ему сказал, что хочет заняться с ним сексом?
Глубокой ночью девушка в отеле спустилась в вестибюль. Уж не в поисках ли развлечений? Конечно, неужели может прийти в голову иная причина ее позднего гуляния? Например, ей просто не спится, она в номере одна, а может и не одна, ее спутник или спутница сей час в объятиях Морфея видят десятый сон – зачем их будить? Пожалуй, лучше спуститься в холл и никому не мешать. Как сделал «пастор». В холле она встречает незнакомого ей мужчину лет за 40, обычной наружности, худощавого, с небольшой залысиной, умело обыгранной короткой стрижкой, прилично одетого, сидящего у журнального столика и наверняка так же страдающего бессонницей. Она садится в кресло, которое устроители отеля поставили тоже рядом с журнальным столиком (и рядом с пастырем – вот незадача!), и, чтоб не показаться неучтивой букой, бросает единственную фразу: «Не спится?». Далее взору девушки открывается неожиданная гамма чувств, вспыхнувшая на лице мужчины, его лихорадочные движения в поисках чего-то, что в итоге оказывается маленькими фотографиями его семьи, а затем и обличающая речь, произнесенная так резко и в явном гневном возбуждении от ее…флирта?! И тут она понимает, что ее ничего не значащую фразу растолковали как явные намеки на постель, а ее саму выставили шлюхой! Ее взгляд на человека, которого она впервые видит и теперь рассматривает с ног до головы, отмечая, что он – этот человек – мужчина, ему приблизительно такое-то количество зим стукнуло, он не тучен, а подтянут, не афроазиат, а бледнолицый, расценили как бессовестный и порочный! Было чему расплакаться…Было из-за чего разругаться вдрызг, дать пощечину, опрокинуть на него злополучный столик, разметав дорогие сердцу фотографии. Но, тем не менее, она отдала должное его словам, смысл которых проник сквозь затуманенное обидой и несправедливостью сознание: она достойно отдала должное его показной верности такой же короткой, как и прежде, фразой « Как я завидую вашей жене». И ушла, подальше от осуждающих глаз.
Возможно, в ее голове были другие мысли и причины столь позднего рандеву по коридорам гостиницы. Возможно, ее терзали сомнения, скопившиеся болезненные воспоминания, события, о которых она не рассказала бы ни одному знакомому, потому что это слишком лично, либо неприятно для них.
Есть такой способ, практикуемый многими обывателями и который часто встречается в путешествиях на поезде, как рассказать все наболевшее незнакомому попутчику. Едет с тобой такой человек, которого ты не знаешь, который на следующей станции покинет твою жизнь, растворившись среди толпы на перроне, и решаешься излить такому душу. Ему неведомо, кто ты, чем живешь и как дышишь, он забудет о тебе и о твоих словах, только спрыгнув со ступеньки вагона, - ему можно рассказать. Тебе нет никакого дела, осудит он тебя или поддержит, главное – он выслушает, а ты выскажешься. И не сбежит, не дослушав).
Чем «пастырь» хуже такого попутчика? Он не молодой смазливый парень, от игры бицепсов которого теряются все мысли и просыпаются животные инстинкты. Он – всего лишь человек, один среди толпы таких же семейных мужчин, опрятно одетых в заботливо отутюженную рубашку, аккуратно сложенную в саквояж и поэтому так неплохо сидящую на его торсе, в очечках, тихо сидящем в пустынном вестибюле.
Правда, с чего бы начать такой разговор? Не подлетать же с фразой: «Мне надо выговорится, посиди и послушай». Она не знает, что это за человек (он же не ходит с табличкой «Пастырь. Помогу, только покайся»), не знает, дружелюбно ли он настроен и настроен ли на общение вообще. Может, он вышел в холл отдохнуть от суетливой малышни в его номере, или послушать тишину подальше от храпа соседа за стеной. Поэтому обобщенная фраза-вопрос «Не спится?» кажется ей лучшим вариантом для начала их беседы. А он так ее отбрил…
Так с чего «пастырь» взял и решил, что его мужская привлекательность, отточенная на одной единственной супруге должна сводить к пороку незнакомку? По одной фразе, без конкретного смысла? По внимательному взгляду? Если он в такой ситуации впервые, почему ее заинтересованность им привела его именно к таким выводам? И как он мог расценить внимательный взгляд как алчущий близости с ним? Ведь он, как «пастырь», как психолог, как помощник страждущих, даже не дал ей до конца проявить себя, показать свои истинные намерения так, чтобы не оставалось никаких сомнений – да, она склонна с ним переспать. Ни телодвижений, ни конкретных слов – всего лишь домыслы.
И почему же такие мысли первыми постучались к «пастырю» в голову? Как говорят, чего боимся и чего хотим – о том и думаем.
Эмма понимала, что наверняка не узнает истинных намерений этой девушки, так как та не распространяется о своих превратностях судьбы в Интернете, называя имена виновников событий, с нею связанных. Эмма понимала, что наверняка не сможет прознать об истинных поступках сего «пастыря» в гостинице упомянутой ночью. Эмма также не смогла бы узнать, а была ли эта ситуация с ним на самом деле. Эмма – всего лишь читательница этой истории, и даже не слушатель ее от первого лица. Но девушка стала свидетельницей того, что повлекла за собой эта история, достойная быть на страницах личного дневника скромного человека.
Это комментарии. Когда она прочла данную заметку своим новым знакомым в общине Лизы, была не мало удивлена жаркому пожару ожесточенного спора вокруг вышеупомянутой истории.
На робкие попытки тех, кто искренне поверил в эту историю и сочувствовал «грешнице», более того, выразил СВОЕ мнение, что «пастырь» должен был ее выслушать и склонить к покаянию (а он ее прогнал без прочтения Библейских истин!) тот час же посыпались возмущения.
Высокий плечистый парень в рэперской бейсболке выдал гневную тираду, перебивая сочувствующих, которые ожидали от Лидера помощи «заблудшей овечке»:
- Она не кричала о помощи она хотела, чтобы пастор, Божий Священник, Помазанник, душепопечитель сам согрешил вместе с ней, а она заработала еще б денег. Лукавый всегда ведет охоту на служителе, упадет пастырь – разбегутся овцы. Я знаю пример, когда пастырь не устоял, и был в блуде – это были огромные последствия для этой церкви и для всех родных!!! Поэтому молитесь о служителях и о миссионерах, проповедниках, регентах, и преподавателей воскресной школы !!!! Аминь. Я не знаю, как бы повел каждый верующий себя в такой ситуации!!! Смог бы он с любовью рассказать Евангелие?
Действительно, подумалось Эмме, о помощи она не кричала. Но так же и не кричала о желании секса. Правда, «пастырь» о проповедовании в 3 часа ночи не думал, повстречав одинокую красавицу. О том, что она ищет общения, и о том, что это заблудшая душа, которую Бог привел к нему в столь поздний час, чтобы ей поведали о Господе – нет, таких ассоциаций в голове «пастора» не возникло. Его мысли окутала пелена вожделения, которое, как ему показалось, исходило из греховных глаз девушки. И подумав почему-то именно об этом, мужчина (а он в этот момент, несомненно, чувствовал себя мужчиной) вспомнил, к его чести, об обете верности своей жене.
- Этот пастырь хороший пример для подражания многим. Не надо обманывать самих себя. В современном мире вопрос верности особенно острый...Мне искренне жаль эту девушку, но в данной ситуации рассказывать о Боге не стоит, возможно, ей больше надо было увидеть пример морального поведения в жизни.
Действительно, «падшим» женщинам о Боге говорить бесполезно. Даже «пастырю».
Тут в разговор вмешался молодой человек с очками, которые придавали его внешности какую-то особенною трогательность:
- Он сильно сказал! Он сдал экзамен на верность! Смотрите Пс. 41: 6 , 12; 42 : 5.
А вот это, отметила про себя Эмма, комментарий типичного «верующего» - краткий, емкий клич с указанием цитат из Святого Писания. Одобряющая эмоция экзаменируемого собрата.
Горел костер, сосиски на гриле уже были готовы к употреблению, но все так увлеклись разговором, что лишь немногие вкушали ароматное мясо. Эмма в роли пассивного наблюдателя, который подкинул тему для обсуждения, тем самым зажег костер, сидела и наслаждалась горячей снедью. И, хотя ее вкусовые рецепторы были во власти наслаждения, ее слух не менее жадно впитывал в себя горячие высказывания и разнообразные мнения, сыпавшихся, словно из рога изобилия.
Следующий комментарий был произнесен девушкой-тихоней в красной мастерке, которая тоже восхищалась способностью автора эпопеи противостоять естественным инстинктам, но имела неосторожность не согласиться с его поведением по поводу девушки:
- Согласна с вами, братья и сестры во Христе. Я тоже не знакома с Пастором, и прочитала историю из перепоста друга. Все, конечно, правильно сказано. Но вот, мне показалось, что Пастор словно "ткнул" девушку лицом, мол, посмотри - "Я лучше тебя.. правильней, праведней, а ты - грешница", просто опустил человека… Она ушла еще более уверенной в своей никчемности... И плач ее - тому свидетельство. Можно было повести разговор иначе? Может и можно было...
Правда, последователи «пастора» увидели в комментарии угрозу незыблемому авторитету. Тут же наперебой стали высказываться девушки, которых Эмма по праву считала ярыми поклонницами «религии». Эти девушки внешне ничем не отличались от других представительниц прекрасного пола. Они одевались в модные одежды, не забывая о правилах приличия, прикрывая причинные места и избегая вульгарных откровенных вырезов. Они пользовались макияжем, стараясь выгодно подчеркнуть достоинства своей внешности и скрыть ее недостатки. Они стремились быть хорошим примером для остальных девушек, этаким эталоном христианки нашего времени. И, по-видимому, считали, что «пастырь» априори прав, потому что он «пастырь».
Сначала защищать Лидера кинулась девушка, обладательница гривы светло-русых волос с милыми светлыми конопатинками на щеках:
- Всё он правильно сказал. Как иначе можно повести себя в подобной ситуации? Позаигрывать с грехом? На откровенную вызывающую наглость отвечают прямо и жёстко. Это её шанс переосмыслить свою жизнь и судьбу.
Тут же ей вторила другая, активно жестикулируя, норовя руками изничтожить воображаемую «грешницу»:
- А я считаю, пастырь правильно поступил. В такое время, - Эмма поняла, что девушка имела ввиду 3 часа ночи. – девушка с наглым взглядом никаких простых знакомств не хотела. И, может, благодаря этому случаю, она изменит свою жизнь.
Ее поддержала еще одна девушка, которую Эмма отметила про себя еще в начале знакомства с новым кругом общения. Аккуратная и обстоятельная, с любовью к назидательным изречениям, вездесущая и все про всех знающая. Эта девушка была главной в сервировке столов на праздниках и любила раздавать указания. Она всегда пыталась проявить себя как хозяйка банкета, даже будь он не в ее честь и не с ее участием. Она всегда стремилась быть главенствующей, но никогда не лезла в явные лидеры. Ее авторитет распространялся на чисто «женское место в доме», хозяйкой которого она стремилась быть. И вот теперь, послушав всех желающих высказаться, последнее слово, как «хозяйке» принадлежало ей.
- Легко рассуждать, нас же там не было. Мы не видели эту девушку! – сказала она в полной тишине своим глубоким чуть надтреснутым голосом. – А «пастырь» видел не раз таких девушек, и не раз общался с подобными. И, если он понял, что это девушка ищет " платной ночи", то значит так оно и было. Он мудрый человек, хорошо разбирается в людях! Бывают моменты, когда сказать человеку: "Бог любит тебя", просто недостаточно! Вы знаете, после этой ситуации в ее жизни, она могла сделать разные выводы и я больше, чем уверена, что, когда «пастор» решил предпринять именно такие действия, то он внутренне молился, и я просто уверенна, что он и потом, и, может, до сих пор молится об этой девушке! И Дух Святой определенным образом коснулся ее сердца.
Девушка? Какая девушка? Не было там никакой девушки! «Пастырь» сидел рядом с Грехом! Сидел с Грехом с Наглым взглядом. Жуть какая! И, представляете, устоял таки. Ну, и, конечно же, раз «пастырь» много видел, он опытен и мудр – он все правильно понял, так оно и было. Что, кто-то сомневался?! И молился он внутренне как раз в этот момент, поэтому и дрожь пробегала по его телу, и взгляд он вниз опустил, чтоб на Грех не смотреть.
Последовала пауза – все призадумались. Эмма про себя думала, а задумались над чем – над мотивами поступка пастыря либо над дальнейшей участи «падшей». Ведь сомнений в бесчестии соседки Лидера по гостиничному холлу у «верующих» не возникало.
Первым заговорил главный шеф-повар сегодняшнего вечера. Он дожевывал сосиску, пока высказывались девушки, теперь же его рот был свободен для дальнейших прений.
- Порой, чтобы достучаться до человека, нужны неординарные слова и действия. Все люди разные, и Иисус к каждому имел свой подход! Вспомните, как он разговаривал с книжниками и фарисеями, которые нагло искушали его... лицемеры!!! И т.д.... Он с ними не сюсюкался особо, хотя очень сильно их любит, как и всех людей...
Его продолжил рядом сидящий парень в толстовке с закатанными по локоть рукавами.
- Какие же всё-таки люди... Да возьмите вы и научитесь у пастора так любить свою семью, так дорожить и ими, так благодарить Творца за них. Чаще всего, мы относимся с семье как к должному, а пастор в этом комментарии говорит в ценности семьи. А о проповеди Евангелия грешникам, пастор с нами еще поделится и думаю каждому из нас есть чему поучиться у него.
Да, главное в его истории то, что он верный муж, отметила про себя Эмма. А пояснять что-либо «грешнице» не надо. Не в этой истории. Это будет его следующий подвиг.
- Я бы хотела чтоб мой муж и я, оказавшись в подобной ситуации - поступили так же. Спасибо пастырю! – произнесла девушка, на пальце которой блестело толстое обручальное кольцо с выгравированными словами обета.
Все присутствующие, за исключением Эммы, дружно закивали. Девушка сделала вид, что увлечена поглощением пищи настолько, что ничего не видит и не слышит. Этакий волчий аппетит.
В разговор вступила снова девушка с креативной жестикуляцией:
- Думаю, «пастырь» поступил верно, это лучший толчок девушке задуматься над своей судьбой. А разговор наедине с девушкой в 3 часа ночи мог бы закончиться с не хорошими последствиями. А длительное общение могло бы таким девушкам дать повод думать, что это своеобразное заигрывание, или она могла бы влюбиться и зачем это все надо. Человеку, водимым Духом Святым, Он всегда подскажет как поступить правильно.
Эмма потихоньку выпала в осадок. Как время суток влияет на разговор «пастыря» с «братьями» и «сестрами»? Какие нехорошие последствия могут быть в 3 часа ночи от праведных разговоров? И как праведные разговоры можно воспринять за заигрывание? Да и понятие «влюбиться» с одноразовым сексом никак не вяжется.
Но дальнейшие высказывания девушек привели Эмму в ступор.
- Много сильных в слове проповедников упало именно из-за женщин. Чтобы победить израильский народ, Валаам научил Валака ввести в соблазн сынов израилевых, чтобы они любодействовали. И было поражение. «Пастырь» впервые попал в такую ситуацию, и в его глаза заглянул этот самый дух обольщения. А он человек, он мужчина. Слава Богу, что Бог помог ему устоять. Этот опыт, я думаю, не нужно забывать, и быть на страже своего сердца.
За ней высказалась ее подруга с гривой светло-русых волос:
-Эта женщина, - слово «женщина» буквально изрыгнулось из прекрасных розовых губ, которые искривились в непередаваемом презрении. – Полезла куда не надо. Не понимаю я таких «баб», больше никак их не назовешь... Видят же кольцо на пальце – нет, лезут. Чего, невмоготу так? Иди на панель, ещё и деньги заплатят.
Итак, во всем виноваты женщины. Женщины – зло. Злой дух обольщения. А он мужчина, он – человек. Или он человек, потому что мужчина. Ай-ай-ай, не хорошо. Не хорошо и тем более странно, что такие комментарии говорят женщины, унижая друг друга и самих себя. Что не удивительно, так как сама история – пример того, как женщина соблазняла мужчину. Женщина толкала праведника на мерзкий поступок. Женщина-грех, женщина-злой-дух, женщина-баба. Втоптали женщину в грязь.
Не может женщина жить без того, чтоб не повеситься на мужчину, не захотеть его, даже если этот мужчина далек от эталона красоты. Не может женщина смотреть на мужчину без вожделения, только потому, что наступило мистическое время – 3 часа ночи. Да и вообще не может смотреть на мужчину, так как ее глаза излучают наглый взгляд, что повергает представителя сильного пола в пучину греховного мрака. Видя женщину, «верующий брат» вспоминает о библейском поступке Евы, виноватой в изгнании людей из Рая и противостоит ее чарам.
Не все «братья» способны справиться с женщиной. Но есть избранные, которые утерли нос Адаму, и, видя женщину во мраке ночи, освещаемой зыбким светом электрических ламп, не обманывают себя доверием к ним (доверия они не достойны!), а сразу уличают в грехе. Таким праведником предстал на всеобщее обозрение «пастырь», уличив женщину, унизив женщину…не выслушав женщину.
Итак, первым и самым главным правилом для себя в общении с религиозной молодежью, Эмма отметила: никогда и ни при каких обстоятельствах не перечить слову «пастыря», бесполезно стараясь подорвать его несокрушимый авторитет. Даже при малейшей угрозе его чести и доброму слову, самая нежная и ласковая «верующая» превратиться в цербера и отчаянно кинется на его защиту. Девушка не могла не отдать должное харизме и высокому дару убеждения, которые хотят иметь многие вожди и политики дабы управлять и справляться со своим народом, и которыми в полной мере владеют Лидеры религиозных общин.
Характеры «верующей» молодежи полнее раскрывались не за философскими беседами за круглым столом, а в командных играх на досуге. В эти моменты молодые люди на какое-то время забывали о своей великой миссии, о Грехе, об ответственности, и становились детьми, беззаботными, искренними и веселыми.
Самыми распространенными были игры в монополию, мафию и подвижные игры на свежем воздухе, типа догонялок. В это время доблестные воители за веру принимали беззаботное выражение лица и расслабленно ребячились. Они преображались до неузнаваемости. Разглаживались складки на лбу от гневного назидания во время пламенного разговора, губы растягивались в улыбке, обнажая белые зубки, в глазах загорался задорный огонек. Забывались гневные тирады в адрес неверующих, забывалось слово «ненавидеть» в адрес тяготеющего над ними Греха, снимались оковы праведности и четкой упорядоченности каждого шага – все рамки падали, незаметно распадались, высвобождая непосредственность и любовь к ближнему, любовь не по предписанию, а по душевому порыву.
Эти моменты Эмма ценила больше всего. Ребята поддерживали друг друга морально и физически, болели за свою команду и уважали противника, заливисто смеялись и беззлобно шутили. И не было ни малейшего намека на строгое осуждение человеческих промахов, столь яро обсуждаемых за чашечкой чая. Эмме казалось, что именно в эти моменты она видит настоящих «верующих», лишенных ореола религиозной строгости и нетерпимости.
Кто шагает дружно в ряд?
Помидорный стройотряд!
Практика… В уме каждого человека студенческая практика ассоциируется с таким видом работ, где практически применяются добытые на протяжении учебного года знания. Художники представляют свои работы: картины, задумки, изделия. Экономистов, технологов, инженеров возят на предприятия, где показывают, как работают люди их специальности, чем конкретно занимаются в определенной должности. Им представляется возможность на собственном опыте прочувствовать весь труд их профессии, собственноручно выполнив операции, напрямую связанные с их деятельностью.
В случае, если такой возможности не представляется, и студенты не могут попрактиковаться в специальных учреждениях, практику проводят на базе университета.
Но студенты аграрного университета, в котором высшее образование получала Эмма, повсеместно выезжали на практику на поля. И не важно, агроном или рыбовод, строитель или экономист, - практика каждого заключалась в сборке урожая. Разнообразие составляло лишь то, обрабатывать какую культуру тебе придется. Хитом года выступали помидоры, коих было большинство, как более выгодные для фермеров. Рангом ниже шли яблоки и лук. В десятку лучших так же вошел и виноград, который следовало собирать, подвязывать.
Эмма вспомнила, как в начале прошлого учебного года они всей группой ездили обхаживать эту ягоду. Наступила осень, было довольно прохладно. Заботливые преподаватели, которым посчастливилось сопровождать студентов в поле, вовремя предупредили одеться максимально тепло, так как местность будет открытая и пронизывающий ветер заставит продрогнуть до костей. Настоятельно порекомендовали одеть шапки, так как шутки со здоровьем на поле – вещь неуместная.
У девушки был дождевик – курточка из непродуваемой и непромокаемой ткани с капюшоном, он ее часто выручал в подобных поездках. Когда Эмма пришла в университет, ее взору открылась картина: по улице шагают люди в легких мастерках и трикотажных блузках, а студенты стройфака облачены в теплые куртки с шапочками в руках. Студентки, которым в этот день поле не грозило, заходили в университетский корпус в элегантных туфельках на каблучке. Одногруппницы – в поношенных стоптанных кроссовках (каких не жалко) толпились при входе.
Студенты во главе с преподавателем ожидали отправки автобуса, который им выделило начальство университета. Автобус, длинный ЛАЗ, был еще с коммунистических времен, изрядно потрепанный внешне. Корпус за долгие годы службы приобрел грязно белый окрас. По бокам рыжели когда-то красные полосы облупившейся краски, двумя жирными линиями опоясывающие фасад боевого коня. Окна слабо пропускали солнечный свет из-за толстого налета пыли и грязи, что причудливыми разводами засохли на стекле. Словно маленький ребенок решил поиграть и намещал грязь в темную жижу, которую нанес своими маленькими пальчиками на прозрачную поверхность. Кое-где бурели пятна ржавчины, что точила корпус изнутри, как раны разложения на больном теле.
Девушка была уверенна, что автобус-доходяга стоит себе, забытый на долгое время в каком-нибудь гараже, и машинное масло давно не касалось его изношенных деталей, которые протяжно скрипят при движении его старого металлического тела.
Жалея про себя умирающее средство передвижения, Эмма подошла к одногруппникам.
- О, Эмм, привет! – увидев ее, приветствовали парни, которые курили чуть в сторонке от остальных. – Опять в своем красном камуфляже?
- Не опять, а снова, - подхватила она их шутку. – Всем привет.
Из толпы пронеслось дружное приветствие, которое было как проявлением дружеского настроя, и как автоматически произносимое правило приличия для некоторых особ.
Высокий худой мужчина лет сорока с лишним отделился от толпы и стал возле открытых дверей в автобус. Одет он был в старую кожаную куртку, которая потрескалась на плечах и вытерлась на боках. На голове красовалась зимняя шапка с козырьком в виде кепки, которая не прикрывала уши, да и не надевалась целиком на черепушку из-за фасона, а не по малости размера.
Эмма подивилась тому, как такой головной убор защитит преподавателя от холодных порывов воздуха, если самые уязвимые части головы при таком фасоне остаются незащищенными.
Но мужчину, очевидно, данный факт нисколько не смущал. Он достал небольшой серый журнал и раскрыл его на третьей странице. В журнале была расчерчена таблица из двух столбцов: одна для перечня фамилий студентов, другая – для специальных пометок присутствия или же отсутствия оных.
Звонким резким голосом мужчина начал перекличку, отмечая собравшихся на физический труд.
- Петров!
- Я!
- Семенченко!
- Присутствует!
- Дюгалев!
- Так точно, сер.
- Что «так точно»?
- Так точно здесь.
- Вархаева!
- Есть!
- Есть еще время отпустить ее поспать! – один зычный голос решил пояснить ее возглас.
- И нас за одно – вторил ему другой студент.
Мужчина прищурил свои черные глазки, вглядываясь в толпу.
- Это кто у нас тут такой смелый? Кто такой ленивый и не хочет ехать работать?
- А вы покажите того, кто хочет! – съязвили несколько учащихся, проходящих мимо по асфальту, направляющиеся в университет.
Толпа одногруппников Эмма дружно повернули голову вслед удаляющихся счастливчиков, которых сегодня ждали пары, а не грядки.
- Так, ладно, всем в автобус. И поживей! – скомандовал преподаватель, который про себя уже отметил всех собравшихся, так как большинство прибывших на практику ему были знакомы. Он точками отметил присутствующих и захлопнул журнал, после чего сошел со ступенек и пропустил студентов.
Автобус утробно загудел, показывая, что уже готов к отправке, и студенты один за другим неспешно стали взбираться по ступенькам в салон.
- Ты как всегда пришла перед самой отправкой, - села на свободное сидение невысокая конопатая девушка со светлыми мелированными волосами. От ее правого кроссовка уже наполовину оторвалась подошва, делая внешний вид обуви похожим на кровожадного крокодила, поедающего ногу.
- То есть вовремя, - Эмма села возле нее.
Дорога предстояла недолгая, нужно было всего пересечь границу города, так как посещаемое студентами поле примыкало вплотную к городку. Эмма всматривалась в мелькающий за окном пейзаж, а вечные ее спутники – мысли – анализировали ею увиденное. Девушка смотрела на дома, которые сменяли друг друга, воображая, что один из таких домов мог бы стать ее домом. Она машинально охватывала взглядом размеры построек, формы крыш, наличие других сооружений во дворах. Мечтала, одним словом, убегая прочь от реальности, в которой через каких-нибудь пять минут она должна будет трястись от холода возле чахлых растений, помогая фермерам получить богатый урожай.
Автобус завернул на грунтовую дорогу и затрясся по ухабам. Веселые студенты во всю измывались над своей веселой участью получать высшее образование на грядках, в то время, как остальные сидят в душных аудиториях университетских корпусов.
- А до которого часа мы там будем? – сквозь смех и пререкания до ушей преподавателя-наставника просочился дельный вопрос. Подобного рода вопросы неизменно задавались в таких выездах.
- Вообще-то до 15,00.
- А обед будет? – крикнул кто-то из толпы.
- Конечно, в 12,00. Но вы могли взять с собой что-нибудь перекусить, если до обеда проголодаетесь.
Автобус остановился у кромки поля, засаженного молодыми побегами. Ряды простирались в бесконечность, наводя на Эмму тоску.
Студенты дружно повыходили из автобуса и испытующе воззрились на преподавателя, который должен был им поведать, с какой миссией на сей раз они прибыли.
- Сей час вам выдадут бумагу и шпагат – будете ими оборачивать молодой виноград. – преподаватель спрыгнул на землю последним.
Эмили подошла к первому ряду и посмотрела на объект своей будущей деятельности. На данный момент трудно было в тщедушных невысоких отростках признать то или иное растение. Но раз сказали, что это виноград, будем его так величать.
- А зачем обвязывать его бумагой? – девушка с длинными накладными ногтями брезгливо вертела в руках плотные листы формата А-3 и кусочки веревки.
- Для защиты от кроликов, - был им ответ.
Странно, но никто не рассмеялся подобному заявлению, никто не принялся измываться над заданием уберечь молодые побеги от грызунов.
Студенты неохотно принялись выполнять порученную им работу. Для того, чтобы обвязать молодой ствол, нужно было сесть на корточки, скрутить прямоугольный лист вокруг побега и обвязать сверху и у основания. Передвигаться к следующему побегу следовало тоже гуськом, так как находились они один подле другого, поэтому ребята не разгибались.
После пяти минут нахождения в скрюченном состоянии неопределенного интеграла у Эммы затекли ноги. Она встала и почувствовала, как кровь наполняет ее вены, неприятно покалывая и пощипывая. Первый ряд был почти обвязан. Руки похолодели на ветру, поэтому девушка принялась энергично их растирать, оглядывая все вокруг.
Поле. Бескрайнее пространство бесконечно повторяющихся побегов, высаженных в ряд. Зеленые полосы на темно-коричневой поверхности почвы, словно расчерченная дотошным учеником школьная доска. Монотонное однообразие. Кучка людей, которые словно навозные жуки, окопались в земле, зарывшись меж саженцев. Холодно. Ветер оправдал переживания преподавателя, все в шапках. Солнце запряталось за свинцовые тучи, делая день пасмурным, хмурым, как и настроение у девушки. Пора приниматься за работу. Эмма потопала ногами по земле, окончательно возвращая отекшим конечностям живительную кровь, после чего снова села на корточки с очередным листом бумаги.
Некоторые одногруппники в изнеможении садились прямо на холодный грунт, потирая затекшие ноги и меняя положение уставшим мышцам спины. Некоторые из них прохаживались взад-вперед, интенсивно размахивая руками и ногами, чтобы побыстрее прогнать «мурашки» на коже. Но долгое хождение не приветствовалось руководителями сельхозпроцесса, поэтому они быстро возвращали бездельников обратно к труду покрикиваниями и монотонным отчитыванием.
После того, как часть бумаги была истрачена, и преподаватель приготовился выдавать новую, первые капли начинающегося дождя упали на разноцветные шапочки студентов. Тяжелые капли. Начинался ливень.
Студенты мигом встали на ноги, обрадовано воззрившись на чернеющее небо, обещавшее прекратить их мучения спасительным дождем. Эмма застегнула куртку под самое горло и натянула на голову капюшон. Теперь девушка напоминала издали красный гриб, стройный и подвижный; только часть лица оставалась приоткрытой. Ветер усилился.
- Ну все, ребята, на сегодня это все. Собираемся все в автобус! – скомандовал наставник и принялся звонить водителю, который, естественно, уехал перед тем восвояси.
Молодые «грызуны науки» собрались кучкой под деревцом на обочине грунтовой дороги с надеждой выглядывая транспорт. Но дорога была пуста, и на несколько километров не было видно движения. Былой восторг от скорого возвращения домой сменился раздражением от вероятности промокнуть до нитки под проливным дождем в открытом поле; напряжение возрастало. Воздух стал наэлектризованным. Дождю, по всей видимости, не резон было ждать приезда автобуса; он все усиливался. Эмма в который раз мысленно поблагодарила дождевик, который и сегодня пришелся как нельзя кстати, поплотнее кутаясь в него.
Одна капля превратилась в стену влаги, шумно ниспадающую на невинные головы молодых строителей, которые не по своей воле забрели в чужое королевство на вражескую территорию агрономов, чем обидели повелителя матушки-природы за посягательство на то, чем они вообще не должны были заниматься. Чувствуя хлесткие удары дождя, наказанные противоправным вмешательством в дела огородные, одногруппники жались друг к другу.
- Ну? где автобус? – студенты, щурясь и отплевываясь от надоедливых дождевых капель, возмущались преподавателю.
- Сей час должен подъехать, - он прикрыл голову рукой, что ничем ему не помогало. Сей час кептарик преподавателя не защищал его не только от ветра, но и от проливного дождя.
Студенты возмущались.
- Почему водитель смылся, оставив нас одних?
- И вообще, зачем мы поехали в такую погоду?
- Да и зачем мы ездим в принципе?
- Сидели бы лучше в аудитории.
- Ага, в сухости и тепле. А то стой здесь и мокни!
Преподаватель молча выслушивал гневные тирады, так как ничего дельного сказать им не мог, не мог он так же ускорить прибытие ЛАЗа.
Эмме показалось, что прошла вечность, прежде чем автобус показался на повороте, заставив всех переключить на него внимание. Уже в салоне промокшие до нитки и перепачканные грязью студенты с сочным «джвяканием» плюхнулись на сидения.
- Да, кролики в такую погоду по полям не шляются, - девушка с длинными ногтями недовольно оглядывала запачканный и местами испорченный маникюр.
Студенты все как один повернули головы в ее сторону.
- А, точно! – невысокий плотно сбитый парень аж подскочил на месте. – Мы же обвязывали побеги для защиты от грызунов.
- Очень им поможет разлезшаяся от воды бумага, - пожала плечами Эмма.
Домой одногруппники добирались самостоятельно, так как автобус довез их только до университета. Эмма недоумевала, пространно размышляя над проделанной бессмысленной работой. Просто убили время. Вместо того, чтобы разбирать предмет обучения – строительство, они окопались в земле. Нелогично как-то. От того и грустно…
Эмма и сей час с тоской подумала о предстоящем завтрашнем дне. Снова отработка, принудительное путешествие в бывший колхоз, превратившийся в процветающее фермерское хозяйство. Начало учебного года, когда студенты других университетов возвращаются за парты в лекционные залы, они вместе с другими группами, и даже курсами, будут дружно мчаться навстречу к матушке-земле. Выезд планировался не на один день. Университет устраивал «колхозные каникулы» на три недели безвылазного существования в селе, ежедневного посещения солярия под открытым небом в позе рака.
«Хорошо быть больным и хромым» - подумалось ей. На самом деле, что тут может быть хорошего? Но иметь официально заверенную лечащим врачом болячку, тем более серьезную, считалось чуть ли не апогеем везенья, когда надо было откосить от колхозной обязаловки. Студент должен был считаться едва ли не инвалидом, чтоб руководство университета пожалело беднягу и не кинуло в бескрайние степи помидорного веселья.
Какие бы болячки мне у себя найти – лихорадочно искали отмазки все студенты поголовно. Руки-ноги на месте, череп не проломлен, позвоночник не показывает вопросительный знак? Не беда. Во время экологической загрязнения вселенского масштаба противную болезнь, точащую изнутри, человеку найти – раз плюнуть. И студенты упорно исследовали свой организм на предмет страшных заболеваний, не совместимых с колхозной работой.
Но руководство университета было совсем не заинтересованным в сбережении здоровья родимых студентов. Был план – его следовало выполнить, а соответственно, собрать нужное количество народа в трехнедельную ссылку. Возникала дилемма – студенты ехать не хотят и всеми усилиями находят разного рода недомогания в бренном теле, а начальство упорно гнет свою линию, чтоб осуществить запланированное мероприятие. Чья взяла?
Чтоб как-то урезонить друг друга и найти «золотую серединку» в неравной схватке, был найден выход – справки ВКК. Не важно, что означала сия аббревиатура, важно, что она давала возможность уберечь себя от сырых бараков колхозного быта. Чтоб получить вожделенный освободительный документ, студенты посещали одну, оговоренную ректоратом, больницу, к которой имел непосредственное отношение университет. Там заседала специально созданная комиссия из 5 врачей разного профиля, одним из которых была университетская врачиха. Естественно, в выдаче справок врачи заинтересованы были меньше всего, поэтому студенты с боем отстаивали свое право остаться в стенах Аграрварда и отрабатывать там.
Болезни, которые давали пропуск в бесколхозную жизнь? Порок сердца, когда всякий физический труд чреват необратимыми последствиями. Хронические воспалительные процессы, болезни почек, язвы желудка, грозящие обострениями.
Болезнь должна была кричать сама за себя, отбивая желание брать на себя ответственность всем участникам процесса за жизнь нерадивого студента. Так, и только так, алчущий получить высшее образование, а не почерневшие руки в заусеницах, мог спастись от поездки.
Хотя и здесь студентам ставились палки в колеса. Ведь здоровых людей нет, есть недообследованные – об этой нехитрой мудрости памятовало начальство университета, когда ставило следующее условие. Оно гласило, что справки необходимо сдать в деканат учащимся во время сессии, до летних каникул. На практике это означало, что студент за неделю сплошных экзаменов и подготовки к ним должен ухитриться и пройти медобследование на предмет подтверждения ВКК. Совместить эти два занятия было делом нереальным, так как находиться в двух местах одновременно физически невозможно. Из этого исходило следующее: либо студенты плюют на экзамены, лишаясь стипендии, и проходят медкомиссию, либо сдают экзамены и едут в колхоз.
«Стипендия – необходима, а до колхоза время еще месяц» - махнули рукой учащиеся на заявление университета. Теперь, в конце августа, время Х настало.
На следующий день, в 9 часов утра, Эмма подошла к двери деканата, встретив там толпу студентов, нервно переминающихся с ноги на ногу. В руках они теребили справки ВКК, надеясь всучить их декану, хотя оговоренное время осталось давно позади. Это и навевало панику.
В 9,15 по местному времени декан, женщина немолодая, окинув недовольным взглядом собравшихся, зашла в кабинет.
- Ну, с Богом! – шутливо хихикнул парень, подталкивая вперед первую в очереди студентку.
Перегидрольная блондинка, зацокав десятисантиметровыми шпильками, скрылась за дверью. Все замерли в ожидании реакции. Через пару минут кабинет огласился негодующими криками. Студенты переглянулись – «Началось!».
Бледные и расстроенные, учащиеся потянулись из кабинета. Некоторые из них сразу принимались звонить по мобильному родителям или поднимать заранее припасенные «связи», надеясь как-то спасти свое положение и никуда не ехать. Иные охотно останавливались и с едкой усмешкой рассказывали, какими напутствующими словами их «послали» либо в колхоз, либо в академотпуск.
Девушка из строительного факультета, на курс старше Эммы, остановилась возле нее и произнесла:
- Декан не приняла у меня справку. Она сказала, что она, скорее всего, купленная, и что уже поздно заявлять о состоянии своего здоровья перед самой поездкой в колхоз.
Парочка парней, которые стояли в очереди впереди Эммы, вышли с кислыми лицами – все тоже самое.
Эмма со студентом-одногруппником несмело приоткрыли белую деревянную дверь кабинета и вопросительно заглянули во внутрь.
- Заходите, - рявкнула им декан.
Прекрасно понимая, что имеет дело с раздраконенным человеком, у которого рушатся все планы на счет бесплатной рабсилы в виде учеников, Эмма про себя решила быть максимально учтивой.
- Здраствуйте, - чинно поздоровались они с ней и сели на свободные стулья возле массивного письменного стола.
- Ну, что там у вас? – не понижая тона голоса, декан приготовилась продолжить свою гневную тираду. – Где ваши справки?
- Мы сдали их в отведенное время перед каникулами. Вы их приняли и расписались, - ответила Эмма ровным спокойным голосом.
Декан осеклась.
- Тогда для чего же вы сюда пришли? – не поняла она.
- Для распределения на работу, - уточнила девушка.
Ведь, избежав колхозного труда, труда университетского никого не лишали. Учащимся светила альтернатива оставаться в стенах родного университета, наводя порядок вместе с уборщицами и остальным обслуживающим персоналом.
- Не на работу, а на практику, - декан снова завелась, гневно стреляя глазами по студентам.
«Как коня не назови…» - мелькнула мысль у девушки, не успев до конца оформиться, как декан продолжила.
- И куда же я вас девать-то буду? А? Все преподаватели, занимающиеся практикой на местах, в отпуске!
При этих словах, женщина продемонстрировала одногруппникам список с фамилиями и подписями, который, впрочем, им ни о чем не говорил. По большому счету, это были не проблемы студентов, да и вообще это не было проблемой. «Больных и хромых», как тогда называли откосивших счастливчиков, могли вообще пожалеть и оставить дома, либо начать вести лекции, за которыми, кстати, и приходят в университет.
- И вообще, справки они тут несут, - бурчала декан. – И все однотипные.
Она взяла стопочку ксерокопий ВКК и обратно швырнула их на стол в порыве секундного безумия. Затем разгребла их руками и вытащила парочку.
- Нельзя поднимать более 5 килограмм, - прочитала она одну из них, близоруко щурясь через очки. – Значит, будет носить по три килограмма!
Пошарив глазами в другой, она продолжила:
- Нельзя переохлаждаться… Значит, не надо в море лезть купаться, при чем здесь полевые работы?!
Эмма и ее одногруппник никак не реагировали, давая декану свободно выразить свое возмущение. Посмотрев на спокойные лица студентов, женщина на мгновение замолчала. Видимо, ответная реакция на ее высказывания показалась ей весьма не подходящей. Студенты не пытались оправдаться перед ней, либо перечить ей. Нет. Они спокойно сидели и внимательно слушали, не произнося ни слова. И смотрели ей в глаза. К слову, на их лицах ее взгляд так и не задержался ни разу.
- А тут мне принесли справку о том, что у парня аллергия на растения. А как он тогда на улицу выходит, если ему растения противопоказаны?! Или это: рекомендовано запретить… Рекомендовано – не значит, запрещено! А эта, - декан потянулась за очередной справкой. – Противопоказаны частые наклоны туловища. Это как же он, калека, пары высиживает?!
Эмма сидела и про себя думала, что на каждый гневный вопрос могла бы ответить. И про себя отвечала, превращая в собственной голове монолог в диалог.
Нельзя поднимать более 5 кг? Можно было бы и по 3 кг носить. Но в колхозе заставили бы работать в два раза дольше, ибо норма есть норма.
Нельзя переохлаждаться. При чем здесь море? В море как раз оздоравливаются. А вот в летнем душе колхоза (за неимением альтернативы) подают только холодную воду, которая при соответствующих погодных условиях может прогреться. Чуть-чуть. Но по окончании второй смены, в 12 часов ночи, вряд ли вода будет горячей. А в дырках старых душевых, перешедших по наследству со времен советских колхозов, витает сквозняк. Переохлаждение гарантировано.
Возможно, декан не в курсе бытовых условий? Жаль.
Аллергия? Эмме повезло не столкнуться с мерзкой болячкой на собственном опыте. Но знакомые ее, страдающие этим, даже на улицу выходили, воспользовавшись специальными средствами, которые на некоторое время убирали симптомы. Хотя, наверное, амброзия, что произрастает на полях, не является аллергенным растением?
Частые наклоны противопоказаны при проблемах с желудком, а особенно при болезнях позвоночника. А на помидорах это самое наклонное положение нужно будет еще и зафиксировать, чтобы собирать и сортировать урожай. Да, конечно, можно раз согнуться и работать не разгибаясь – вот тебе и нечастые наклоны туловища!
Забавно, что в свои «за 50», декан не поняла серьезности диагнозов (или не учла их), а придралась к ограничениям и противопоказаниям к заболеванию, усмотрев в этом насмешку студентов.
- А у вас какие диагнозы? – перешла на личности женщина.
- Грыжа позвоночника… - Эмма не стеснялась признать свою проблему во всеуслышание. По крайней мере, когда от этого зависело ее здоровье.
- Я не врач, - отмахнулась декан, - мне это ни о чем не говорит.
«Зачем тогда спрашивать?» - недоумевала девушка.
- А у вас? – декан посмотрела в сторону одногруппника, который все это время сидел, вжав голову в плечи и помалкивая.
- У меня остеохондроз, - пролепетал он, но декан его перебила.
- Ну и что, у меня тоже остеохондроз шейного отдела, так что, мне не поворачивать головой и ходить как кукла?
«По крайней мере, тебя не заставляют возиться в сырой земле под знойным солнцем и холодным ветром» - зло подумала про себя Эмма.
- …и стерты 2 диска позвоночника, - договорил парень.
Декан пожевала губами, думая, чтоб еще такое сказать, чтобы эти два оболтуса чувствовали свою вину за невыполнение полевых работ на благо Аграрварда.
- И что вы, молодые, так заботитесь о своем здоровье? Как старики!, - она помешкала. Но пристыдить нерадивых одногруппников ей не удалось, поэтому она продолжила. – Если вы такие больные, берите академотпуск на год, пока не выздоровеете. БОЛЬНЫЕ СТУДЕНТЫ НАМ НЕ НУЖНЫ!
Последнюю фразу она отчеканила по слову, чтоб смысл каждого максимально дошел до юного ума. Эмма с одногруппником засобирались уходить, сочтя разговор исчерпанным.
- Поэтому выбирайте: либо академический отпуск, либо колхоз! – прикрикнула на них женщина.
- До свидания, - Эмма протянула руку к двери, намереваясь побыстрей покинуть кабинет и избавить себя от глупого разговора. Ведь на свой вопрос о завтрашней отработке им не сказали ни слова.
Словно прочитав ее мысли, декан бросила последнюю фразу:
- Ну, если вы так уверенны в своей справке и то, что она пройдет проверку прокуратуры на свою подлинность, приходите завтра на «легкий труд».
Проверку прокуратуры?...Эмма подумала, что ослышалась. Забавно, если дело примет такой серьезный оборот. Хотя нервничать в этом случае придется скорее университету, который использует в принудительном порядке студентов, эксплуатируя их для своей материальной прибыли в то время, когда должен проводить учебный процесс.
«Подключайте» - ухмыльнулась она про себя.
Сбежав вниз по ступенькам, Эмма увидела на первом этаже знакомый силуэт с чернеющей гривой прекрасных волос.
- Лиза, - крикнула Эмма, обращая на себя ее внимание.
Девушка обернулась, синие с поволокой глаза мгновенно сфокусировались на подруге, и губы расплылись в улыбке.
- Эм! Ну как разговор с деканом? – Лиза подбежала к ней навстречу и обняла.
Эмма ощутила легкий цветочно-ягодный аромат духов, что дарила подруге на день рождения, и про себя улыбнулась.
- Ой, не спрашивай. Сначала на меня орали, потом отправили в академотпуск, а в конце пригрозили разбирательством прокуратуры. – девушка назидательно подняла указательный палец вверх. Она отстранилась от Лизы и теперь размахивала руками, активно жестикулируя, пытаясь красочно описать произошедшее.
- Вах, как все серьезно, - веселилась с ней Лиза. – так что, ты остаешься?
- Ну да, я справку сдала вовремя. Хорошо, что я ее делала заблаговременно, не ожидая милостивого разрешения универа, а то бы имела бледный вид. А ты?
Лиза взглядом указала на свободный столик в местном буфете. Девушки присели одна напротив другой.
- А я еду, Эмм, - покачала подруга головой. Ее лицо выражало вынужденную покорность судьбе.
- Да ты что! – поразилась Эмма. – А твоя справка? Ты же аллергик!
Лиза потупила взор, нервно перебирая складочки своей кожаной сумочки.
- Понимаешь, роднуль, родители мои настояли, чтобы я ехала со всеми, - попыталась она объяснить. – Они хотят, чтобы я была как все, не гордилась своим особенным положением и не отлынивала от работы.
Эмма подскочила от возмущения. Она почувствовала, как кровь мощным потоком запульсировала в висках, ломая стенки сосудов; ее щеки покраснели.
- Но ты, как все, с заболеванием. Только не как все здоровые, а как все больные. Но «как все». Можешь объяснить это своим родителям?
Эмма начинала закипать, чувствуя, как волна негодования застилает ей глаза. Ну, вот, опять ее «предки» взялись подгонять девочку под «правильную», «законопослушную», «такую, как все». А на личное мнение дочери наплевать. Да если бы только мнение!
- А что ты там будешь делать с распухшим носом? Зачихаешь всех вокруг или зальешь слезами несчастные растения?
- Работать буду, как все, - Лиза выговорила тихим голосом, почти шепотом на бурные возмущения подруги.
Эмма осеклась. Да, они с Лизой были вполне взрослыми, совершеннолетними девушками, которые могли самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность. Но по факту, Лиза, которая жила с родителями, полностью им подчинялась. Главой семьи был бывший военный, у которого еще остались замашки командира, поэтому он никому ничего не спускал с рук. Придя в религиозную общину, он возомнил себя воином Божьим, ответственным за свою семью, главой которой он являлся. Теперь, как и раньше, все члены семьи должны были ему подчиняться, следовать его наставлениям в обязательном и неукоснительном порядке. Но, если раньше его главенство было благодаря тому, что он отец, то нынче он называл себя «первым после Бога», что должно было придавать ему большего значения и привилегий в глазах домашних.
Если Лизу он и любил, то любил по-своему, ущемляя ее в правах, не давая ей возможность выбора своим жестким авторитетом. Лиза по природе была нежным цветком, нуждающемся в солнечном свете и прохладной влаге, а ее отец, как паук, оплел ее своими железными ограничениями, склонив тонкий стебелек к самой земле.
По крайней мере, именно в таком обличии его видела Эмма, поэтому и не любила его.
- Лиз, прости, - мысленно сосчитав до десяти и немного успокоившись, произнесла Эмма. – Я просто беспокоюсь за тебя.
Лиза подняла на нее свои бездонные васильковые глаза и натужно улыбнулась.
- Я тоже не хочу ехать. И даже не из-за работы. Ее я не боюсь, сама знаешь, мы в общине на добровольных началах очень часто выступаем волонтерами по охране окружающей среды и убираем, чистим, приводим в порядок местность, в которой живем.
Эмма утвердительно кивнула.
- Не хочу ехать принудительно. В университет я пришла учиться, получать высшее образование для того, чтобы стать экономистом. Ради поступления сюда, в аграрный университет, я потакала всем прихотям своих родителей. Я выполняла любую, даже самую ненавистную и тяжелую работу, лишь бы они одобрили мой выбор пойти получать высшее образование, а не сидеть дома, рукодельничая или кулинаря, готовясь стать чьей-то женой. Ты знаешь, каких трудов мне стоило их уговорить.
Эмма только кивнула ей в ответ. Молча.
- А сей час, вместо того, чтобы осваивать любимую профессию, я вынуждена ехать и возиться в огороде, словно я и не учусь вовсе, словно я осталась дома на прежних началах, не добившись возможности уйти от неинтересного монотонного труда. Зачем мне это поле с его помидорами?! У нас в общине и так есть полевая работа. В университет же я пришла становиться экономистом, а не разнорабочим!
Лиза сжала кулачки так, что побелели костяшки пальцев.
- Но ты согласилась поехать, - тихо вставила Эмма.
Лиза повернула голову в бок, устремив взор в окно. Там во всю буйствовала зелень, хотя и припаленная жарким солнцем, но все равно сохранившая свежесть. Пели птицы, перекликаясь друг с другом заливались трелью соловьи – все веселилось, наслаждаясь последними летними деньками.
- Отец узнал, что у нас намечается практика. Трехнедельное пребывание в колхозе на окраине области. Он обрадовался этому, Эмм. Он сказал, что я точно не ударю в грязь лицом и достойно покажу себя в труде среди остальных учащихся, что мне, как его дочери, не будет равных.
«Уж не бывший ли ярый коммунист в нем заговорил» - недовольно про себя подумала Эмма.
- А когда я возразила, что хочу остаться дома, он так на меня вызверился, что я тут же пожалела, что вообще посмела ему перечить. Он говорил, что не воспитывал лентяйку и неженку, что он всегда рад был послужить общему делу, и вообще, служить – это наше с ним семейное призвание.
«Ага, только раньше служил СССР, а теперь «пастырю»» - Эмма кипела внутри и изо всех сил сдерживалась, чтобы не дать волю эмоциям.
- Что я могу для тебя сделать? Может я поговорю с твоими родителями? – в этот момент девушку откуда не возьмись обуяла смелость.
- Эм, это бесполезно, ты же знаешь… - Лиза тихонько вздохнула и ее пушистые ресницы на мгновение коснулись щек, закрыв глаза.
- Да, но нельзя сидеть сложа руки и жертвовать своим здоровьем.
- Мне надо вырасти и стать самостоятельной. Тогда я смогу распоряжаться собственной жизнью. – Эмма поразилась холоду стали, засквозившему в голосе подруги.
Во вторник, 4 августа, буквально, через несколько дней после вышеописанных событий, бедные «остарбайтеры», покинув родные пенаты, отправились в ссылку в Нововоронцовку в 8,00. Очевидцы их проводов отметили, что особо стремные студенты рискнули принести ВКК и в день отбытия. Это привело в настоящее бешенство декана. Позже они рассказывали:
- Она пенилась и орала так, что дрожали стекла и грозились рухнуть двери.
Естественно, что принимать справки декан отказалась, и некоторые студенты все же с перепугу поехали. А те, кто дорожил собственным здоровьем, наплевали на громкие угрозы и ушли по домам.
«Ха, пущай кричит».
9.00. Кабинет начертательной геометрии. Проще К/З. Собравшихся на «легкий труд» насчиталось 25 человек. 25 больных, хромых и увечных, 25 еле дышащих, слабо передвигающихся и неспособных к колхозной ударной работе человек. Неспеша, плавной походкой вплыла декан. За ней вошли невесть откуда взявшиеся преподаватели по практике, которых давеча она в истерике отправила в отпуск и грозилась их тотальным отсутствием. Декан сияла улыбкой (видимо отошла от криков на студентов – поскандалила, душу отвела).
- Ну что, давайте распределимся, кто куда, - звонко изрекла она, вытащив списки. – Итак, Вера Зиновьевна (воспитатель в общежитии), кого вы выбрали себе на вахту?
Вера Зиновьевна, в простонародье, Верка, быстренько записала на листе бумаги тех, кто заранее с ней об этом договорился, и передала в руки к декану. Воспитательница, добрая душа, согласна была вписать всех, кто сердцу ее мил, но ей выделили лишь 10 мест.
Еще нескольких, естественно по договоренности, записали в архив на «бумажную работу».
Остались мальчики и 3 девченки, среди которых была и Эмма. Парней в итоге отправили на стройплощадку, а девочек и еще пару студентов из младших классов к коменданту стройфака, Нике Николаевне.
Никуша, как ласково ее прозвали студенты, отличалась особой тактичностью, воспитанием и основами педагогики. Эмма имела честь столкнуться с ней еще перед каникулами, и они разошлись очень быстро, каждая надеясь не встретиться более никогда.
Отправив мальчиков (напомним – больных, освобожденных от физического труда) грузить мешки с зерном на стройплощадку, Никуша взялась за девочек. Одну из них она оставила убираться в собственном кабинете, а остальных вместе с Эммой отправила к уборщице мыть корпус. Кабинет коменданта находился напротив ксерокопии, чуть сбоку располагалась кабинка вахтера.
Эмма спросила у уборщицы, в чем заключается их работа. Женщина, обладательница длинных, некогда красивых, а теперь с воспаленными суставами и сморщенной кожей, рук указала на коридор первого этажа и сказала, что им нужно будет вымыть и замести весь первый этаж стройфака. Перед тем Эмма слышала напутствия декана, что всем тем, кто обладает невыдуманной болезнью и не купленной, а честно заработанной справкой, и сможет все это доказать в последствии, могут отказываться от чрезмерно тяжелого физического труда и требовать альтернативы. Поэтому, девушка отказалась выполнять задание, сославшись на проблемы со спиной и была передана в заботливые руки Никуши.
Комендант стройфака восседала в своем кресле, понукая студенткой, которой «посчастливилось» у нее работать. Маленькие карие глазки бегали на одутловатом лице, высокий лоб покрылся испариной, а густые, окрашенные в сливовый цвет, волосы были забраны в высокий хвост.
- Здравствуйте, меня зовут Эмма, - представилась девушка, обратив на себя внимание Никуши.
- Здравствуйте, - женщина на минуту отвлеклась и посмотрела на пришедшую. – А, это ты? Как мне на тебя везет!
Эмма проигнорировала последнюю реплику, произнесенную с самым кислым лицом. На данный момент Никуша была ее начальством, и девушке не хотелось настраивать ее сильнее против себя.
«Как же мне не везет на тебя», - подумала Эмма, но продолжала улыбаться.
- И что же мне с тобой делать? Мне нужны рабочие руки, у меня столько работы! – сокрушалась она. Потом повернула голову в сторону девушки и с надеждой спросила:
- А что у тебя за проблема?
- Позвоночник. Грыжа дисков. – Эмма произносила диагноз столь часто, что это стало похоже на продолжение ее имени-отчества.
- Ой, подумаешь, я тоже этим болею! – деловито заявила Никуша. – и ничего! 90% людей этим страдают. Подумаешь, пустяки какие! И ничего, хожу дома работаю: стираю, убираю, мою полы. С этим все можно делать.
Эмме показалось, что комендант пытается ее убедить пахать на благо универа как лошадь, причем как ломовая лошадь.
- А мой лечащий врач запрещает мне любые физические нагрузки. Особенно в период лечения, - Эмма попыталась сохранять спокойствие.
- Да кого вы слушаете?! – принялась поучать студентку Никуша. – Врачи ведь сегодня как: они будут залечивать, придумывать вам диагнозы, назначать лечение, чтоб побольше денег себе заработать. Чем больше больных – тем больше у них денег.
- Я доверяю своему врачу. Он очень известный и уважаемый в своей сфере деятельности, - Эмма стояла на своем.
- И кто же ваш светило науки?
- Вышгородский.
Вышгородский Владимир Анатольевич считался в городе самым высококлассным хирургом-ортопедом. Если возникал сложный случай, то за консультацией, как к высшей инстанции, обращались к нему даже другие врачи. Очень много жизней он спас, многим облегчил страдания, многих поставил на ноги.
- Вышгородский? Из областной взрослой больницы? Я его знаю. Он делал операцию по вырезанию грыжи нашему главному инженеру, и у него на этом месте вылезли потом две грыжи. В столице потом сказали, что операцию можно было и не делать. Так что вот какой Вышгородский. Поменьше его слушай.
При этих словах Николаевна оторвала свою филейную часть от стула и прошествовала в другой конец кабинета проверить, как с поставленной задачей справляется направленная к ней студентка, которая все время их разговора благоразумно помалкивала. Осмотрев поле деятельности – подоконник – Никуша сделала пару замечаний и в подробностях объяснила, как правильно ей следует поступать в данном случае. Девушки переглянулись.
- И вообще, никаких операций делать нельзя, - комендант продолжала наставлять Эмму.
- Я знаю. Поэтому делаю все, чтоб ее избежать.
- Я же говорю – не надо операций. И ведите здоровый образ жизни: занимайтесь физкультурой, уборкой, не ограничивайте себя. И забудьте про врачей, пусть не пудрят вам мозги. Никаких операций, вы молодая и здоровая. Уж поверьте, я знаю, что говорю, я сама МЕДСЕСТРА.
Феноменально! Эмма одно время смотрела Доктора Хауса, но даже этот гений не мог с первого взгляда определить, здоров ли человек. Действительно, потрясающе! Медсестра с таким уникальным талантом! Разбирается во всех сферах деятельности. Странно, однако, что такому высококвалифицированному медработнику не нашлось места ни в одной больнице, а лишь скромный пост коменданта…
Мысли Эммы и напутствия прервал постучавшийся первокурсник. Он стоял у приоткрытой двери, не решаясь войти. Николаевна подошла к дверному проему, одной рукой взялась за дверь, другой оперлась об стену. Ее глаза выражали живейший интерес, и важность лица ни на миг не покидало ее.
- Что у вас? – проворковала женщина.
- Я хотел отпроситься у вас и уйти пораньше с отработки. Мне маму необходимо отвезти в больницу. У нее гипс…
- На перевязку? – бесцеремонно прервала говорившего Никуша.
- Да, - растерянно хлопал глазами паренек, ожидая вердикта от весьма своенравной и непредсказуемой женщины.
- Ладно, вы же не каждый день будете ее возить. Возвращайтесь после больницы и отрабатывайте пропущенное время. Вы закончите в 18.00.
- Хорошо. Но перевязки нужно делать 2-3 раза…
- Один раз в неделю. Я сама знаю, у меня тоже был гипс.
…Занавес…
- Так что же с тобой делать? – отправив мальчика, Николаевна развернулась к девушке. Окинув взглядом свой кабинет, она указала на окно:
- Вот девочка моет его в кабинете, а ты сможешь помыть его снаружи?
- Наверное.
- Яна, - обратилась к работающей девушке Никуша, - дай ей вторую тряпку.
Девушка обернулась:
- Но у меня только одна, которой я работаю.
- Да, где же взять… - комендант замешкалась. Потом пошла и пошарила по закромах, но второй тряпки нигде не было. Не растерявшись, она взяла опрыскиватель с водой и велела «попшикать на цветы», которые стояли рядом с кабинетом в коридоре в горшочках.
Эмма стала возле цветов, тщательно орошая каждый лепесток, чтобы время потянуть.
В этот момент Никуша начала «обменный процесс», чтобы избавиться от нерадивой студентки. Завидя очередную коллегу, спешащую пройти мимо по коридору, она подбегала и начинала жаловаться, искоса поглядывая на Эмму.
- Ой, представляете, мне дали девочку, а она такая больная, такая больная! Ничего по работе делать не может. У вас, я знаю, сидит девочка за письменной работой. Давайте, вы мне пришлете вашу, а я вам отправлю эту больную.
- Нет, вы знаете, у меня она сидит давно за компьютером. А там очень важная программа, и следует быть очень внимательным. Моя девочка уже приспособилась, и мне нет необходимости менять ее, - Женщина смотрела на Никушу, и в ее взгляде сквозила брезгливость. Она поторопилась скорее уйти.
Потом комендант звонила в студенческое общежитие на пост вахты, но и там ей дали от ворот поворот. Заглянувшей к ней подруге она тоже трубила о своем несчастье. Та только качала головой.
Никуша вышла из своего кабинета в то время, как Яна домыла окно в ее кабинете.
- Возьми «пшикалку» и попшикай на цветы, - выхватила она бутылочку у Эммы из рук. – Может быть, Эмма их плохо побрызгала.
Девушка поморщилась и от безграмотности, и от бестактности коменданта. Яна взглянула на Эмму и пожала плечами. После чего взяла опрыскиватель.
Эмма засмеялась:
- Ян, куда ты брызгаешь? Цветы и так уже мокрые, смотри, как бы не размякли окончательно и не разлезлись.
Та улыбнулась. Николаевна фыркнула:
- Посиди в кабинке вахты, я что-нибудь тебе придумаю.
Через пару минут двое парней вытащили из кабинета холодильник и поставили перед дверью. Никуша поставила на него миску с холодной водой (лето все-таки) и кусок хозяйственного мыла: помыть его. Пользуясь тем, что Яна в данный момент заливала несчастные растения, Николаевна отдала Эмме ее тряпку.
Неизвестно, чем можно было так загадить холодильник, но хозмылом его точно было не отдраить. Но для вида Эмма стала его тереть.
Представьте себе картину: главный холл корпуса стройфака, первый этаж. Вы входите и видите, как справа студентка моет холодильник, отчаянно елозя по его поверхности тряпкой. Далее еще одна студентка поливает цветы в горшочках, хаотично расставленных на полу. Проходите к приемной комиссии, где поступающие толпятся возле списков, и замечаете полусогнутые фигуры второкурсников, которые, протискиваясь, моют стены. Иные студентки со шваброй и веником в руке носятся по коридору, а мальчики, груженные разнообразной поклажей, напрягая мышцы так, что вздуваются вены, тащат, подгоняемые их наставниками.
И что вы думаете? Ах, здесь моя дочь, кроме высшего образования, получит навыки хозяюшки, а сын накачает бицепсы и трицепсы, и не надо будет тратиться на дорогостоящие тренажерные залы. Какая экономия в это кризисное время! Вот только сыновья и дочки как-то испуганно на все это смотрят.
Недолго Эмма занималась показным мытьем перед холодильником, как Никуша снова вспомнила о ней.
- Зайди в кабинет, - рявкнула она.
Не выпуская из рук мокрой тряпки (она ж работает!), девушка вошла в кабинет, тщательно вымытый студентами. Николаевна со своей подругой склонилась над стационарным телефоном.
- Пойдешь на вахту в 6 общежитие. Сей час же!
Без лишних слов Эмма развернулась и направилась к выходу, по пути закинув тряпку в тазик. Дальнейшая участь холодильника ее не волновала.
6-е общежитие являлось общежитием семейного типа. Там проживали также семьи молодых преподавателей. Эмму провели к коменданту. Перед девушкой сидела женщина средних лет, ухоженная и какая-то уютная даже. Эмма села на предоставленный ей стул и объяснила цель своего визита. Без лишних слов, комендант Любовь Владимировна, записала ее на вахту, перед этим уточнив, на какое время той будет удобней. Впервые за этот день к Эмме отнеслись как к человеку, а не рабсиле. Это обнадеживало. Как выяснилось, ей нужен был еще один человек на вахту, желательно не на 1 неделю, а до конца отпуска вахтеров. Эмма вспомнила о своем однокурснике, с которым не так давно сидела в кабинете декана. Услышав, что мальчик с такими проблемами позвоночника батрачит на стройплощадке, комендант ужаснулась:
- Да это же тяжелый труд! Там и здоровому человеку можно надорваться, они же там таскают тяжести, цемент…
Эмма дозвонилась мальчику и он передал трубку своему начальнику. Любовь Владимировна переговорила с ним:
- У вас есть Александр Загреба. У него серьезные проблемы с позвоночником, ему у вас работать нельзя. Я пришлю к вам двоих здоровых хлопцев, а вы мне его на вахту отправите. Все равно он у вас работать не сможет.
График работы на вахте для Эммы и Саши существенно отличался от графика отработки в университете. Декан учредила работать с 8.30 до 15.30. Это без обеда. А если с обедом, то до 16.30. И то, каждый день.
Вахтеры в 6-м общежитии дежурили по сменам. Первая смена начиналась с 8.00 и заканчивалась в 14.00. Вторая – с 14.00 до 20.00. Работали день через день: утро Эмма сидела, а на следующий день отдыхала. Парень заступал на вахту до вечера. Но главным плюсом отработки в данном месте была хорошая атмосфера и уважительное отношение, столь редко встречающиеся по отношению к студентам в Аграрварде.
Вечером, когда Эмма готовилась ко сну и уже забралась в постель, прихватив с собой стакан ананасового сока, раздался звонок. Она пошарила рукой под подушкой и выудила свой мобильный телефон. Звонила Лиза.
- Алло. Привет, Лиз.
В трубке послышался еле сдерживаемый всхлип.
- Привет, Эм.
- Ты что, плачешь? – Эмма всполошилась, плотнее прижав трубку к уху.
Лиза заговорила быстро-быстро, словно боясь не успеть.
- Роднуль, мне просто некому больше позвонить. Здесь просто ужасно. Каждый день нас поднимают в 6.00 утра и ведут в столовую. В столовке кормят кашами, которые даже собаки отказываются есть. Мы пробовали их подкармливать – псы носы воротят от нашей еды, нюхают и отходят. А вчера парень со второй группы отравился так, что лежит до сих пор весь зеленый; его постоянно рвет. Я не питаюсь в столовой, мне и почти всем ребятам приходиться покупать себе еду в придорожном магазине. Денег особо нет, поэтому все вынуждены экономить. Мы питаемся мивиной, Эм, мивиной! Но это, поверь, безопаснее для наших желудков, чем то, что дают нам работодатели.
Потом мы выезжаем на поля собирать помидоры. Солнце, 350 в тени. Но на поле нет тени. А находимся мы там с 8.00 до 16.00, работаем в самый солнцепек. Нет никаких палаток, где бы мы могли укрыться от обжигающих лучей, нет туалетов, куда бы мы могли сходить по нужде. Нужно бегать в лесополосу, и мальчикам, и девочкам. Но не засиживаться там на долго, ведь нам нужно выполнить норму! Самое страшное для меня было на поле. Амброзию, на которую у меня аллергия, никто не удосужился убрать вовремя. Мне стало плохо, я перепугала бригадира. Слава Богу, все благополучно закончилось, я взяла с собой лекарство, но Эмма, было так страшно!
-Лиза…
- А потом меня перевели во вторую смену работать на завод, подальше от травы. Наша смена начинается в 16.00 и заканчивается в 00.00 ночи. Мы там с конвейера выбираем помидоры и сортируем их. Не пригодные овощи просто сбрасываются на пол. Я с одним парнем там стою по щиколотку в помидорной жиже восемь часов к ряду. По окончании смены нам надо еще и убрать и помыть огромный чан, в котором на его стенках остаются помидорные ошметки. Мне повезло, что со мной был парень, он меня пожалел и сам вызвался почистить чан. Роднуль, он вылез весь измазанный помидорами, отчасти гнилыми, пропитанный этой жижей, застрявшей в его волосах! А помыться у нас негде. Душевая, которая стоит на улице, испещрена дырками, так что девченкам приходится заходить туда в купальниках. Мы все стесняемся. Но страшнее, чем быть застуканными голышом, есть то, что в душевой гуляет сквозняк, а вода подается холодной. И даже прогреваясь на солнце, она успевает остыть к концу моей смены.
Эмма удрученно молчала. Ее подруга оказалась в ужасном положении, была морально сломлена, а она не в силах ей помочь.
-Лиз, милая, не плачь. Сколько у тебя осталось денег? Хватит на билет домой?
- В принципе да. Но что ты мне предлагаешь – сбежать?
- Нет. Не совсем. У тебя аллергия, ты уже успела продемонстрировать весь ужас ситуации начальству. Скажи, что лекарство закончилось, оно сильнодействующее и выписывается по рецепту. Тебе вот-вот станет совсем худо, а они же не хотят брать на себя такую ответственность. Покупаешь билет и возвращаешься.
Лиза перестала всхлипывать.
- Я попробую.
- Только будь настойчивее и ни в коем случае не отступай. Тебе нужно во что бы то ни стало попасть домой, помни об этом.
- Спасибо, роднуль. Я это сделаю.
Прокуратура все же до них добралась. Жаль, в колхоз поленилась поехать. Хотя, как выяснилось, целью прокуратуры стали не благие намерения «пресечь лживых студентов», которые, воспользовавшись заботой университета о больных, злоупотребили данным снисхождением. Прокуратуре не было никакого дела до учащихся. Их интересовали коррупционные элементы в белых халатах, которые выдавали за деньги фальшивые справки ВКК.
Учеба уже успела начаться, все «остарбайтеры» вернулись с колхоза и теперь, выплюнув последний сухой ком земли, готовились грызть гранит науки. Вначале последовала статья в местную газету о том, как похабно студенты пользуются доверием вуза, беспокоящемся об их здоровье, и не едут на столь полезную и жизненноважную для них практику на помидоры. Инициатором такой провокационной статьи был сам ректор Аграрварда. Видимо, его чем-то насторожила эпидемия справок в количестве 67 штук на факультет.
«БОЛЬНЫЕ СТУДЕНТЫ НАМ НЕ НУЖНЫ» - изрек глава вуза в начале поступления Эммы. Действительно, с больных студентов что взять: они ни картошку не вскопают, ни помидоры не соберут, ни под палящими лучами солнца на поле не смогут получить высшее образование. Поэтому необходимо было проверить, а не все ли «справочники» такие уж безнадеги для сплоченного колхозного коллектива трудяг.
Студентов сняли с первой пары. Собрание устроили все в том же полюбившемся чертежном зале, который состоял из 2 помещений. В первом теснились студенты стройфака, так как мест в соотношении с количеством подозреваемых было гораздо меньше. Напротив, за учительским столом вальяжно раскинулись представители прокуратуры, на вид, лет 27-30, двое из которых уселись прямиком на столешницы парт, чтоб казаться выше студентов.
Поначалу они долго сверлили «справочников» взглядом, молча слушая насмешливые реплики студентов по поводу их прихода. Дождавшись, когда все соберутся, представители прокуратуры выдали бланки заявлений, в которые студенты должны были вписать личные данные, место учебы, название больницы, где они наблюдаются, диагноз, историю болезни, ФИО лечащего врача, количество человек, которые заседали в комиссии по выдаче справки ВКК, дата и место проведения комиссии.
Во время написания заявления бойкие студенты интересовались, почему представители прокуратуры не поехали в колхоз пресечь там беззаконие учебного руководства, эксплуатировавшего студентов как рабсилу во время учебы либо вместо учебной практики для удовлетворения собственных меркантильных интересов. На это молодые люди лишь пожимали плечами либо же полностью игнорировали спрашивающих.
Часть студентов отпустили, а часть (тех, кто сидел за первыми партами), решили допросить в индивидуальном порядке. Их по одному стали приглашать во второй зал. Суть допроса заключался в простом пересказывании написанного. Эмма подумала, что если бы ей в голову пришло соврать на счет чего-то, ее проверить не смогли бы: в диагнозах и методах лечения работники прокуратуры не разбирались, а кто усомнится в последовательном подробном рассказе, уверенном и бойком?
Но процедура была соблюдена. Как и ожидалось студентами, никто из проверяющих органов так и не смог уличить врачей во взяточничестве и в неквалифицированном подходе к выдаче справок ВКК. Аграрвард поволновался, пошумел, пошумел да и затих на том.
Лиза вернулась на следующий день после их с Эммой разговора. Она похудела на 3 кг и сорвала желудок от поедания лапши быстрого приготовления все 10 дней к ряду. Родители незамедлительно положили дочь в больницу, охая и ахая при виде ее осунувшегося лица. Но Эмма очень сомневалась, что Николай чувствовал за собой вину от того, что настоял на поездке в колхоз.
Прошло немного времени. Час практики подошел к концу, чему Эмма была несказанно рада, так как ей до зубного скрежета надоело просыпаться в восемь часов утра, пол дня проводить в маленькой душной каморке вахтера, тупо пялясь на редких посетителей общежития и возвращаться в самый солнцепек домой, трясясь в пыльном транспорте. Она навещала Лизу, просиживая с подругой часами, разговаривая и строя планы на ближайшее будущее. Лиза быстро шла на поправку, и больничная койка казалась ей куда уютнее панцирной сетки колхозного барака. Приближалась осень.
Хочу влюбиться, - подумала Эмма, сидя у окна в полупустой маршрутке, возвращаясь от Лизы. – Хочу влюбиться и полюбить.
«Зачем ей все это, - думал мозг. – Вот влюбится, начнет страдать и напрягать меня, вопрошая, что я думаю по этому поводу. Решения станет просить. Не просить – требовать. А какие решения я, мозг, могу ей выдумать, если дела сердечные мною не решаются.»
«То же мне, спихнул докуку – взбрыкнуло сердце. – От любви-влюбленности одни только мне неприятности – кровь нагоняет волну, бьется о мои тонкие нежные стенки, стремясь их порвать как преграду, мешающую в данном чувстве. Мне приходится стучать громко-громко и беспокоить сиим грохотом всех обитателей.»
«Особенно страдаю я, - поделился горечью желудок. – Как только приятная волна влюбленности накатывает на человека, меня сжимает в комок и крутит меня, крутит, словно спазм великой силы.»
«Экие вы хмурые, - отрезала кожа, - любовь это прекрасно. Благодаря ей просыпаются мурашки и щекочут меня, бегая туда-сюда.»
«И воздух становится вкусным», – нос громко вдохнул, словно в предвкушении сладости.
«И мы сияем тысячей огней, словно пламенем Вселенной», - глаза закрылись пушистыми ресничками за плотной завесой век.
«Зачем все это – ноги решили вмешаться в перепалку. – От любви мы не можем поддерживать вес тела – оно становится неподъемным и мы подкашиваемся. Так что любовь – это лишний вес, а лишний вес претит фигуре.»
«И я чувствую тяжесть – вторил ногам живот. – Только тяжесть эта мне приятна, словно комок, теплый, жгучий, жаркий – восхитительный. И когда он поднимается и опускается – я не могу сдержать своего удовольствия.»
«Н-да, - подумал мозг, - может все не так уже и плохо. Только нужно совладать с тугим огненным шаром, который перекатывается по всему царству тела, сбивая нас всех с установленного ритма. Который жарит меня.»
«И испепеляет меня», – согласилось сердце.
«И мешает нам дышать», – запоздало включились в разговор легкие.
Живот с его обитателями только утвердительно кивнул: «Но он нас всех наполняет.»
«А без него пустота, – желудок невольно сжался от неприятного чувства опустошенности. - Что может быть хуже, чем отсутствие наполненности?»
«Я перестану творить без наполнения кровью», – неуверенно согласилось сердце, обдумывая предложения согласиться на любовь.
«Без пищи для ума я усохну, – ужаснулся мозг. – А любовь постоянно дает мне живительные мысли: кого любить, страдать или не страдать, как поступить и что делать в последствии? Любовь дарит мне мысли и мысли самые разнообразные, так что скучать мне не приходится. Хотя и напрягает меня… Странно, я в замешательстве. Редко бываю в таком состоянии…»
Тут вмешалось в разговор солнечное сплетение, которое во многих вопросах давало исчерпывающий ответ, решало споры. Сплетение было центром всего организма, перекрестком путей, сообщающих все органы между собой. Оно молчало ровно до тех пор, пока все обитатели тела не выскажут свои мнения и тогда уже вступило в перепалку.
«Уважаемые, - вклинилось оно в самую гущу спора. – Вы знаете, что я являюсь центром царства тела, и мне предстоит быть вместилищем любви. Она не будет вам мешать – я за этим прослежу. Она будет греть меня, пропуская разряды по ветвям нервных окончаний. Она будет веселить меня, вращаясь в хитросплетении моего лабиринта.»
«Она будет в заточении?» – подивились глаза.
«Нет, она ведь моя гостья, - солнечное сплетение счастливо улыбалось и одновременно светилось в предчувствии прекрасного. – Она будет довольна. А я передам ее волшебство по струнам сплетенных нервов к каждому из вас, и каждый поделиться волшебством любви друг с другом.»
Все остались довольны идеей влюбленности-любви. Все жаждали теперь ее в гости. Глаза выглядывали любовь на горизонте, извещая остальных о своих наблюдениях. Нос принюхивался к запахам проходящих людей, чтоб уловить тот самый аромат влюбленности. Сердце билось ритмично, прислушиваясь к сердцам, который стучали бы ему в унисон. Мозг работал усиленно, воспринимая, анализируя информацию, которая поступала ему извне, готовясь к знаменательной встрече.
Эмма была готова к новым чувствам, неосознанно посылая в космос мысленное желание приоткрыть дверь своей души навстречу прекрасному.
Что, художник, тебе в этом мире бренном?
Я рисую на холсте красоту Вселенной.
«Выставка художественных картин начинающего экспрессиониста».
- Хм, - Эмма задумалась, взирая на небольшую глянцевую брошюрку размером 15х10 см. Она была непроглядно темной, но не черной, потому как под преломляющимся светом казалась то болотно-зеленой, то темно-синей, словно бездонная пучина Тихого океана. На лицевой стороне большими вычурными буквами золотисто-алого цвета красовалось имя художника: Иван Потоцкий. Ниже шрифтом поменьше было выбито название студии, где будет проводиться выставка: АртЭкс. Темный фон по краях брошюры захлестывали языки пламени, что представляли собой умелое наложение теплых оттенков, начиная с пурпурного и заканчивая бледно-желтым. Пламя словно держало глянцевый лист, обхватывая его по периметру и уходя на обратную сторону сосредоточием горячего света. Там оно смешивало в себе всю гамму красок, и в ней невозможно было различить определенный оттенок.
«Буря. Буря эмоций» - пронеслось у девушки в голове.
Ей понравилась ассоциация, вызванная предложением посетить галерею еще неизвестного, но подающего надежды молодого художника. По крайней мере, ей хотелось, чтобы он был молодым.
Эмма сложила в несколько раз брошюру и положила в задний карман своих джинсов. Сегодня ей предстоял длинный день. Хотя и была суббота, выходной, но на отдых у девушки совсем не было времени.
Во-первых, уборка. Каждую субботу они с мамой наводили чистоту у себя дома. Вытирали пыль с многочисленных поверхностей, книжных полочек, кухонных столов и подоконников. Пылесосили ковры (а раз в месяц еще и выбивали их на детской площадке перед домом), мыли полы, снимали тонкую паутинку от надоедливых насекомых, которые настойчиво старались прописаться в их маленьком жилье.
Поливать цветы предстояло маме, так как Эмма не могла нормально рассчитать воду и практически всегда то недоливала, то переливала несчастные растения. Особо нянчиться с цветами девушка не любила, весь уход за ними ложился на плечи Алисы. Зато Эмма очень любила лицезреть буйство красок в моменты цветения, когда бутончики раскрывались на встречу солнцу, а их краски были свежими и яркими.
«Как на брошюре»
Во-вторых, стирка и глажка. К счастью, у них имелась стиральная машина, которая автоматически убирала всю головную боль по поводу предстоящей процедуры замачивания, стирки, полоскания и выкручивания белья, что качественно облегчало и без того полную хлопот жизнь двух хозяек. Зато от глажки было не отвертеться, так как утюг упорно отказывался самостоятельно скользить по смятой одежде, выравнивая ее, без опаски спалить тканевую поверхность подчас тонких изделий. Именно брать утюг в руки и предстояло Эмме после того, как пузатый пылесос поглотит в себя остатки пыли и мусора и займет свое место среди прочей бытовой техники.
День за окном выдался солнечным, что особо радовало девушку, так как при хорошей погоде работа спорилась быстрей. Эмма открыла настежь окна, впуская в помещение свежий утренний ветерок и подумала, что с музыкой ее дела точно пойдут в гору. Она подошла и включила компьютер. Включенный монитор приветливо заморгал зеленым фоном приветствующей картинки и представил ее взору вожделенную папку с несколькими сотнями любимых композиций.
Эмма предпочитала рок. Музыка свободы. Из богатого перечня девушка выбрала композиции Skilet и AC/DC, которые по ее мнению отлично поднимали настроение и могли сподвигнуть на подвиги. В данный момент на подвиги уборки.
Первые аккорды заставили девушку победно поднять руку вверх вместе со сложенной вдвое тряпкой – представление началось. Пыль исчезала со скоростью звука, рука описывала на мебели четкие движения, словно играючи на музыкальном инструменте. Пальцы второй руки барабанили по шероховатой поверхности джинс, а тело поддалось чуть вперед. Дуга, еще одна дуга. Тряпка перелетела на соседний шкаф. Там в ряд выстроились разнообразные фигурки животных, которые ей и Алисе дарили на 8 марта и прочие праздники друзья и знакомые. В ход пошла щеточка. В детстве это была волшебная палочка, которая одним взмахом оживляла игрушки. Потом – магический меч, которым сражаются против пыли. Сей час Эмма орудовала воображаемой кистью, прорисовывая детали своего будущего творения 3Д-холста.
Взмах. Мазок. Взмах. Мазок. Животные заблестели разноцветной керамической поверхностью, благодаря создателя за свое появление на объемном холсте, скинув с себя оковы пыли. Финальный аккорд песни заставил девушку крутнуться вокруг собственной оси.
«Музыка моей души»
Следующим этапом был пылесос, длинная ручка которого вмиг преобразовалась в бас-гитару под зашкаливающие звуки проигрыша. Хотелось танцевать. Петь и танцевать. Отдаться силе звучания. Эмма закружилась по квартире, сметая соринки мусора на своем пути, а рокочущий голос вторил ее действиям, приводя все в движение.
Пылесос урчал, поглощая сор, и послушно следовал за хозяйкой, которая носилась по квартире словно метеорит. Он еле успевал крутить маленькие колесики, что незаметно вырисовывались из-под объемного корпуса. Его шланг растягивался гармошкой в попытке достать в самые укромные уголки комнаты. Его звали «маленький Слоненок». Даже наклейка с тучным животным красовалась на спинке пластмассового корпуса. Вместе с магическим жезлом (волшебной палочкой, кистью и просто щеткой для сбора пыли) они являлись главными помощниками Эммы – поборницы чистоты.
Девушка не любила домашний быт. Она не приходила в восторг от уборки, глажки и стирки, а кулинария и вовсе вызывала у нее тоску. Неуемная фантазия всячески изощрялась в попытках разнообразить монотонный труд, облегчить морально нелегкую женскую участь. Прекрасно понимая, что от необходимых процедур не отвертеться, Эмма старалась сделать их максимально быстро, готовила только простые, незатейливые, но и полезные блюда. Единственное, что толкало ее на подвиги уборки, была врожденная чистоплотность, потребность жить только в чистом, выглаженном и поедать безопасные для организма домашние вкусности. Даже творческий беспорядок, обязательный для успешной жизнедеятельности девушки, непременно разводился в чисто прибранной комнате, убранной от пыли и мусора на пропылесосенном ковре и вымытом полу. Поэтому Эмма находила определенный баланс между приятным и полезным, которые зачастую не могут существовать один без другого.
Но в этот день ее радовала мысль, что завтра она пойдет на выставку художественных картин, где, как надеялась девушка, сможет почерпнуть для себя что-то новое, интересное и от этого столь приятное ее сердцу.
Эмма с недавних пор, как начался третий курс, в полной мере осознала всю патовость сложившейся для нее ситуации. Ее тяготила университетская жизнь. Девушка разочаровалась в системе обучения, которая в попытках походить на европейскую, потеряла остатки педагогической рациональности и эффективности, в конечном счете сводя все потуги чему-нибудь научиться на нет. Ее раздражала вездесущая колхозная повинность, бесконечные отработки на полях во время учебного процесса и во время летних каникул, от которых «косили» все студенты не хуже, чем призывники от армии. Она увидела, что ее профессия абсолютно ее не привлекает, что душа в поиске чего-то иного тянется прочь от Аграрвардских стен.
И Эмма кинулась в крайность. Она с завидной регулярностью посещала театр, концерты известных и не очень исполнителей, выставки, хореографические постановки и всевозможные творческие кампании. Ей нравилась атмосфера свободы фантазии, свободы мысли и свобода самовыражения. Ей нравилась феерия праздника, она ее вдохновляла, заряжала положительной энергией, но девушка еще не знала, как ей дать выход. Она давно перестала наведывать «верующих» из общины Лизы, не в силах находиться в силках религиозных догм.
И вот выставка картин. Еще один глоток свободы.
***
Он был высоким крепким молодым человеком в темно-синем костюме. Светло-русые волосы непослушной копной обрамляли его голову в модной залихватской стрижке. Темно-зеленые глаза из-под черных ресниц на бледном лице с вдумчивым цепким взглядом, сканирующим и всепроникающим, как морская пучина в непогоду, готовая затянуть и навсегда оставить в своей власти. Прямой нос, волевой подбородок на немного вытянутом лице, выдающиеся вперед скулы. Четкая линия губ, словно туго натянутый лук в фильме Одиссей 90-х годов. Чувственные губы.
Все его черты лица были словно высечены искусным мастером, но при этом оставались весьма подвижными, делая его мимику яркой и красноречивой.
Да, его можно было назвать красивым. Мужественным. Но красота эта не была классической. Скорее наоборот. Каждый элемент его внешности, взятый отдельно, выбивался из общепринятых стандартов классического образца. Но в целом его черты представляли собой весьма интересное сочетание, прекрасно гармонируя друг с другом; они создавали образ дикой красоты, хищной красоты, броской красоты. Запоминающаяся внешность. Мимо такого человека невозможно пройти, не обернувшись, не бросив вслед хотя бы украдкой один взгляд.
Даже в статическом положении, остановившись в тени колонны и запустив руки в карманы, в нем все было динамичным, как будто идущий человек, запечатленный на фотографии. Стремительный. Рельефный. Стройный, подтянутый. При всем при этом в нем чувствовалась небрежная легкость движений, кошачья грация и напор.
В слабом свечении крохотных светильников, которые достаточно освещали только выставленные картины, он представлялся лишь силуэтом, вырисовывающимся из такой же темной стены, на которую он опирался. Наверное, поэтому на него никто не обращал особого внимания, пристально рассматривая подчеркнутые светом художественные работы. Он же прекрасно видел всех посетителей собственной выставки.
Иван Потоцкий. Сын столяра и поварихи. Начинающий художник, который в свои 25 на собственные средства выставил на всеобщее обозрение свои работы. Который сумел собрать около сотни людей в этой галерее жарким летним вечером, несмотря на то, что до этого о нем никто не знал. К которому пришли даже 2 критиков местного пошиба, которые, однако, могли его как утопить, так и вознести в печатных изданиях, где уже прочно закрепились и давали либо отбирали путевки в жизнь таким же художникам.
Как ему это удалось?
Иван не так давно закончил университет. Все работы, представляемые в данный момент, он написал еще будучи студентом. На первом курсе учебы на кафедре культуры и искусств парень метался от стиля к стилю, от направления к направлению, силясь постичь все по максимуму, испытать себя и попробовать все. Он искал себя.
Графика, живопись, фотография, цветоведение, композиция, скульптура и пластическая анатомия… Он посещал занятия, впитывая в себя, подобно губке, новые знания, постигая тонкости разнообразных техник. Что-то у него получалось лучше, что-то хуже, но во всем Ивану сопутствовал успех.
Графика ему нравилась четкостью линий, точностью и сдержанностью. Как самый простой способ выразить свои чувства, наполняя отдельные штрихи скрытой глубиной, что прорывается сквозь плотный фон холста. Линии, светотени – все гениальное просто.
Скульптура давала его фантазиям и чувствам объем и форму. Его увлекал процесс. Материал оживал под действием настойчивых пальцев, послушно изгибался, повторяя нужные очертания, чтоб в итоге замереть, запечатлев во времени эмоцию мгновения.
Фотография была самой обыкновенной. Фокус состоял в правильно выбранном фоне, композиции и удачном моменте. Фотография получалась всегда и легко. А легкость и простота в достижении были Потоцкому скучны.
Он остановился на живописи. Как средство познания действительности, живопись казалась ему наиболее интересной. Использование разнообразных цветов и оттенков, создавая с их помощью объем, форму, текстуру и пространство. Иллюзия реальности. Парень понимал, что все чувства, которые испытывает человек, невозможно передать без использования аллегории, так как чувства и эмоции – вещи нематериальные. Ощущения радости – всегда красочные и сочные. Ощущения горя и смятения – мрачные и тусклые. Лучше всего помогали в выражении переживаний цвета, сливаясь между собой, олицетворяя внутренний мир художника.
Иван чувствовал, как его ощущения перетекают на холст с помощью кисти, замирают там на пике момента, освобождая тем самым его душу, очищая его.
«Живопись – это прежде всего передача изображения цветом» - преподавали ему в университете.
«Живопись – это передача цветом внутреннего мира» - таковой была она для Ивана.
Какой-то период студенческих лет Потоцкий увлекался импрессионизмом как направлением, с помощью которого запечатлевал мир вокруг в его непосредственности и реалистичности, вкладывая в картины мимолетные впечатления. Но по мере становления себя как личности, в его характере стали преобладать резкость, настойчивость, эмоциональность. И лучшим способом выразить собственные ощущения и переживания был избран экспрессионизм. Иван был направлен уже не во внешний мир, а внутрь человеческой натуры. Внутрь себя. Он выуживал краски собственных эмоций, собственных реакций на происходящее, на события вокруг. Он выплескивал их на полотно, изучая, анализируя, постигая себя.
И вот теперь, в свои 25, имея внушительное количество произведений, ему захотелось увидеть, сможет ли кто-то еще оценить его творчество. Смогут ли его картины зацепить кого-либо, вызвать эмоцию, натолкнуть на размышления.
Иван не имел много денег. Он только закончил университет, выпустившись на вольные хлеба. Средств, чтобы открыть выставку он не имел. Но имел желание, смекалку и настойчивость в достижении целей.
Иван мысленно расставил для себя задачи. Первой из них была аренда зала. На сегодняшний день только она потянула бы весь его семейный бюджет на месяц. Так как голодовка не входила в его планы, Иван принялся искать альтернативный вариант. Он общался со знакомыми и друзьями, кто-то что-то ему советовал, но все ими перечисленное все равно требовало затрат больше, чем молодой человек мог себе позволить.
Но, как говорят, творческий человек ото всюду найдет выход. Иван обратился к своему знакомому, который держал небольшой ресторанчик в тихом районе с нетривиальным предложением. Владелец заведения предоставляет Потоцкому помещение, разрешая переделать интерьер по своему усмотрению (но только на один вечер) в качестве выставочного зала. Иван, в свою очередь, привлекает к его ресторану людей, увеличивая тем самым количество посетителей, которые в течении вечера будут заказывать выпивку, коктейли, разглядывая его полотна. Выгоду в итоге получали оба, на том и сошлись.
Следующим моментом было привлечение людей из своего творческого круга. Первым делом, Иван обратился в родной университет и заручился поддержкой ряда преподавателей, которые его обучали на протяжении 5 лет и могли поручиться за его талант. Они же подсказали и скорректировали его задумки по поводу организации мероприятия, так как имели представление, что твориться в «закулисье».
Потом Потоцкий взялся за рекламу. Единственное, что он оплатил из своего кармана – это большой красочный баннер, который высился на городской площади, привлекая к себе всеобщее внимание. Основная его рекламная деятельность развернулась в Интернете, а именно, в соцсети. В художественные группы он прислал составленную на компьютере визитку и несколько уменьшенных работ, приглашая всех на выставку. Для остальных обывателей он закинул удочку, поманив призом за перепост его рекламы. Последним, что он сделал, была печатная реклама, расклеенная им и его друзьями по городу, а также закинутая в почтовые ящики.
Одним немаловажным этапом бурной подготовительной деятельности стало приглашение журналистов. Иван с некоторыми из них учился в школе и не терял связь, а теперь посулил им интересный материал. Так как работы в небольшом городке было негусто, молодые журналисты с радостью согласились высветлить сие мероприятие на местном телеканале и в газете.
Ну и последнее – оформление зала. Отталкиваясь от идеи, что все гениальное – просто, Иван Потоцкий избрал однотонность в оформлении. Так как его работы были направлены в глубину человеческого мира, стены зала задрапировали черной непрозрачной тканью, поглотив пространство, сделав его вне времени. Картины, сочные и яркие, поместились на разном уровне, за поворотами, в углублениях, что создавались тканью и архитектурой зала, а также спрятанными скульптурными элементами, искажающими пространство. Полотна подсвечивались снизу небольшими светильниками, акцентируя внимание посетителей на ярких пятнах, скрывая все остальное. Заходя в зал, посетители поглощались мраком, что буквально окутывал их со всех сторон, проходили дальше и открывали для себя картину за картиной, эмоцию за эмоцией. Постепенно, произведения возникали словно ниоткуда, как будто бы чернота пространства создавала их не из чего. Не было пояснений к картине, не было и самого виновника торжества. Присутствующие видели только творчество и могли воспринимать его через себя, не искажая собственное восприятие умными комментариями и избитыми фразами.
Потоцкий стоял в тени, наблюдая из полумрака за происходящим. Он читал на лицах людей удивление, восхищение, задумчивость – все то, что хотел вызвать своими произведениями. Люди останавливались возле полотен, задерживались кто дольше, кто меньше, но ясно было одно – его картины никого не оставили равнодушным. Иван наблюдал за человеческим потоком, который представлял для него еще одну идею для собственного творчества, идею для новых картин.
Но вот его внимание привлекла одна девушка. Она просто стояла возле одного полотна и всматривалась в его очертания; любопытным здесь для него было нечто другое. Это была его любимая картина. Возле его любимой работы никто не останавливался надолго; она не была такой яркой и броской, как остальные. На полотне изображен лист на темно-сером фоне. Одна половина фона была озарена светом, другая утопала во мраке; лист как бы находился на обеих половинах, занимая часть и светлого и темного пространства. Интересен был и сам листок. Он с первого взгляда казался однотонным, сложного зеленого оттенка. Но, присмотревшись внимательней, можно было заметить, что лист представляет собой соединение мозаики цветов и оттенков, желтых, красных, синих, фиолетовых, зеленых. Краски умело гармонировали между собой, создавая, в конечном счете, иллюзию однотонности. Кроме листка на полотне ничего не было. Только лист. Посередине.
Девушка всматривалась в полотно, отходила и придвигалась к нему; ее заинтересованные янтарные глаза обводили рисунок по контуру. Иван не мог больше стоять в стороне – ему было любопытно услышать комментарий по поводу своего творения.
- Я смотрю, здесь меньше красок, чем на остальных картинах, - услышала Эмма глубокий чувственный баритон. Она обернулась на голос и увидела высокого плечистого молодого человека, который, как ей показалось, заинтересован не столько в картине, сколько в ней самой.
- Зато это произведение куда более интересно, - решила она поддержать разговор. Иван обошел сзади нее и стал по левую руку.
- И в чем же его смысл на ваш взгляд?
Эмма снова присмотрелась к картине, заправив волосы за ухо.
- Эта картина – изображение внутреннего мира автора, я полагаю. – Иван внимательнее присмотрелся к девушке; в его глазах сквозило удивление. Эмма продолжала. – Этот лист – человек. Почему лист? Наверное потому, что лист не может быть сам по себе, он – часть целого, часть дерева или куста. Как и человек, который есть частью этого мира, либо же социума; мы не можем быть сами по себе. Лист лежит посреди света и тьмы, как и мы, он разрывается в выборе. Выбор добра и зла, хорошего и плохого, правильного и неправильного; противоречие, нам присущее.
Смотря на картину мимолетом, мы можем заметить, что это обычный листок, ничем не примечательный внешне. Он зеленый, как и должен быть, правильной формы и стандартных пропорций. Поэтому многие проходят мимо. Потому что для того, чтобы увидеть всю прелесть листка нужно остановиться и внимательней присмотреться к нему. Но если кто-то из нас уделит ему внимание, то заметит природу возникновения его зеленого цвета, что это не один цвет, а десятки цветосмешений. Это словно удивительное множество граней, что присуще каждому человеку, но не всматриваясь вглубь, мы в силах рассмотреть лишь то, что лежит на поверхности – зеленый цвет.
Меня привлекла эта картина тем, что она выбивается из сонма остальных полотен. Остальные – яркие, эмоциональные, сочные и насыщенные. Они – это чувства, выплеснутые наружу. Эта же картина – внутренний сложный человеческий мир, и чтобы увидеть всю его неповторимость, яркость и глубину, нужно лишь не пройти мимо, и внимательней на него посмотреть.
Иван смотрел на силуэт ее профиля, на движение губ, на блики в ее огромных янтарных глазах. Он смотрел на маленький завиток ее уха, который приоткрыли русые волосы, на кожу рук, мерцающую в слабом свете, на хрупкий тонкий стан. Он слушал ее, и ему вдруг показалось, что она смотрит не на картину, а на него, в него, и видит самую глубину его внутреннего мира. Ему показалось, что из всех людей, которые когда-то утверждали, что что-то о нем знают и понимают его, только эта незнакомка по-настоящему его видит, по-настоящему его понимает, по-настоящему знакома с ним. По-настоящему с ним близка. И ему во что бы то ни стало захотелось узнать девушку ближе.
- Мне очень приятно, что эта работа произвела на вас впечатление. Она – моя любимая.
- Так вы – Иван Потоцкий? – Эмма немного смутилась, осознав, сколько наговорила минутой раньше художнику о его работе.
- Да. А вы…
- Эмма. Я тут столько паясничала по поводу вашего произведения…- ей показалось, что пунцовая краска залила ее лицо и шею, благо, что полумрак скрывал это от постороннего взгляда.
- Давай на «ты». Я нисколько не обижен. Даже наоборот. Ты угадала. Во всем.
- Значит, ты так себе представляешь свой внутренний мир?
- Скажем так, это одна из вариаций на эту тему. Но философия примерно одинаковая. Да, как ты заметила, все проходят мимо, потому как внутренний мир человека не блещет красками, не искрится и не переливается у всех на виду, поэтому он мало кому интересен. Пройдемся? – Иван наклонился к ней, чтоб Эмма взяла его под руку.
Они неспешно проходили по залу, перемещаясь от одной картины к другой. Возле полотна, на котором фонтанировали краски, Иван остановился.
- Я экспрессионист. Я демонстрирую эмоции в своих произведениях. Они не столько говорят обо мне настоящем, сколько показывают мое восприятие окружающего мира.
Эмма на минуту задумалась, после чего изрекла.
- То есть, солнечный свет я воспринимаю как смесь ярко-желтого и красного. Кто-то другой его видит как насыщенно оранжевый либо бледно-розовый, а некоторые ассоциируют с ним белый искристый свет.
- Примерно так. Тоже самое и с радостью. Ты можешь ее показать как теплые пастельные цвета, если радость для тебя спокойная и теплая, а можешь изобразить ее разноцветной и яркой, если радость сильная и безудержная.
Эмма улыбнулась. Она бы вечно стояла и улыбалась на каждое его замечание и всякую произнесенную им фразу, даже не отдавая себе в этом отчет. Просто с Ваней улыбаться было самым естественным на свете желанием, уж таким он был человеком.
Их беседа продолжилась в местном кафе, куда молодой человек пригласил Эмму. Потом они разговаривали по дороге домой, когда он ее провожал. Он еще очень долго стоял у подъезда своей новой знакомой, с которой так не хотелось расставаться теплым сентябрьским вечером, и не преминул назначить ей следующую встречу в самое ближайшее время, предварительно обменявшись с ней номерами мобильных телефонов.
Иногда люди влюбляются, сами не понимая этого, внезапно обнаружив влечение друг к другу. Они вспыхивают интересом, зажигаются взглядом, загораются словом и пылают, находясь рядом. Так начинаются чувства.
Не оставляйте доверившихся вам
Не оставляйте поверившим в вас
Не оставляйте вверившим вам
Не оставляйте…
Эмма летала на крыльях любви. Все-таки есть высшие силы, которые слышат самые заветные наши желания и волшебным образом превращают их в жизнь. Ваня оказался разносторонней личностью, интересным, обаятельным и очень солнечным парнем, который всегда дарил Эмме радостное настроение. Теперь и учеба и мелкие неприятности, связанные с университетом, казались ничтожными пустяками, которые не в силах были погасить свечение радуги в девичьем сердце.
И в этот вечер ничего не омрачало ее настроения, когда по привычке Эмма собралась встретиться с лучшей подругой во дворе. Солнце закатилось за горизонт, уступив место полной бледной луне, которая вместо него силилась слабым свечением озарить все вокруг. Летя на крыльях счастья, спеша поделиться собственной радостью, Эмма натолкнулась на внезапно понурую фигуру подруги, что маячила чуть поодаль от ее подъезда.
- Лиза, что случилось? – кинулась ее обнимать девушка. Плечи подруги подрагивали в такт еле сдерживаемым рыданиям, которые так и рвались наружу, но, следуя воспитанным в ней правилам приличия, девушка изо всех сил старалась не расклеиться окончательно. Эмма силой развернула подругу к себе. Лиза не сопротивлялась. Ее обмякшее тело сделалось безвольным, оно только сотрясалось от нервной дрожи. Эмма успела заметить, как первая слеза предательски скатилась по щеке подруги, но та сразу же ее вытерла тыльной стороной руки.
- Да что с тобой? – вопрошала Эмма, крепко схватив Лизу за плечи, пытаясь привести в чувство.
- Я… я… я не понимаю… - Лиза пыталась одновременно и сказать и не заплакать вслух.
- Да выдохни ты наконец, - посоветовала ей Эмма. – Выдохни и заплачь. Тоже мне, вздумала стесняться своих слез. А при мне – особенно.
Лиза, словно получив некое одобрение, дала волю эмоциям. Слезы полились в три ручья, а девушка, как маленькая собаченка, тихо скулила у подруги на плече. Эмма обняла ее и молча гладила по спине, пока поток горечи выливался из прекрасных синих глаз Лизы. Эмили знала, насколько уязвима ее подруга, словно хрусталь, требующая постоянного бережного к ней отношения. Но, по-видимому, нашелся изувер, способный причинить боль этому хрупкому созданию.
- Чшь…чшь… - стала успокаивать она Лизу, когда рыдания прекратились, а теперь лишь поодинокие всхлипы говорили о наличии слез. – Тебя кто-то обидел?
Эмма посмотрела на подругу. Та выглядела ужасно. Слезы не портили хорошенького личика, вызывая красноту глазных белков и припухлость век. Только темные тени запали под нижними веками, отчего бледная кожа выглядела, словно, серой и безжизненной. Уголки губ опущены вниз, линия рта изогнута и немного подрагивает в такт рвущимся наружу рыданиям. На красивом лице – гримаса страдания, маска, исказившая ее черты настолько, что кажется, что перед тобой не человек, а лишь его тень. Тень, лишенная света любви, надежды, души. Словно неудачная копия неумелого мастера.
- Н..нет, - Лиза ответила уже спокойно и осмысленно. Она на мгновение встретилась глазами с Эммой и тут же отвела взгляд, стыдясь своих слез и того, что ее увидели в таком состоянии. Смоляные пряди упали на ее лицо, скрывая черты под своей плотной завесой. Плечи опущены, спина сгорблена, руки безвольно свисают вниз, поникшая голова подалась вперед.
Эмма решительно взяла Лизины ладошки в свои и крепко их сжала. Этот жест вызвал ответный отклик у подруги: она вновь подняла голову и затравленно посмотрела в лицо Эммы. Брови над синими бездонными глазами, заполненными до отказа соленой влагой, растерянно выгнулись у основания вверх. Девушка стояла на месте, не двигаясь.
- Тогда почему ты плачешь, маленькая? – Эмма погладила тыльную сторону ее кистей, переходя на предплечья в знак поддержки и ободрения.
- Я потеряла друга, - фраза звучала безжизненно и бесцветно.
Эмма увидела неподалеку пустую деревянную лавочку со спинкой и направилась прямиком к ней, взяв подругу под руку. Лиза беззвучно шагала вслед за ней.
Эмма напрягла память, пытаясь вспомнить всех друзей подруги. Список получался невелик.
Миша, который жил с ней по соседству и постоянно задаривал вкусностями, которыми снабжали его родители, работающие на кондитерской фабрике. Он был в нее влюблен в школьные годы, где-то в младших классах, но детское чувство постепенно трансформировалось в дружбу, хорошее светлое отношение, которое ему никак не мешало вести свою личную жизнь с другими девушками. Зная тот факт, что Миша встречается с разными девушками, не спеша делать свой выбор на какой-то из них, и не собирается останавливаться, родители Лизы неодобрительно смотрели на их общение.
«Лизавета, он тебе не пара», - говорили они.
«Так он со мной не встречается», - недоумевала попервах Лиза.
«Миша не надежный мальчик, он дурит голову молодым девочкам, обещая им Бог-весть что, а потом оставляет их с носом. Разве ты хочешь, чтоб с тобой так же поступили?».
«Нет, мам, пап, конечно нет. Но Миша ничего мне не обещал. Мы же просто с ним общаемся, и то редко, просто как соседи. И он хороший, внимательный», - пыталась их успокоить дочь. Но родителей это не устраивало.
«Деточка, разве мать и отец желают своей дочери зла?», - этой фразой обычно начинались нравоучения, когда родители Лизы пытались повлиять на ее мнение своим авторитетом. В глазах Эммы, это было манипулированием детьми, гнусным образом заставляя подчиняться их своей воле.
«Лизавета, Миша дурно ведет себя с представительницами противоположного пола, потому, что использует их в своих корыстных целях»
«Мам, ну каких целях?!»
«Не перебивай меня. Он проводит время с одной, общаясь с ней, как вы, молодежь, сей час любите говорить, называя подобные отношения. Так вот. Он ей дарит ложную надежду своим общением, что она для него единственная, особенная. И девушка верит, надеться на что-то. Но потом наступает время разочарования – Миша выбирает себе другую, а девушка остается с разбитым сердцем. И самое главное, что он не собирается бросать свое пагубное занятие и продолжает с завидной регулярностью коверкать судьбы ни в чем не повинных женщин. Строит им паутину, зазывает, ожидая, пока они в нее попадут, опутывает их сладкими речами, выпивает из них все соки молодости, а потом за не надобностью вышвыривает вон. Дорогая, я не желаю тебе подобной участи!»
«Мамуль, я не собираюсь начинать с ним отношения, не волнуйся», - пыталась увести разговор в другое русло Лиза.
«Ну как не волноваться, дочь» - не выдерживал непослушания отец. «Мама правду говорит, а не круги по воде пускает. Михаил очень и очень безответственный парень, что его плохо характеризует как человека. А особенно как христианина»
«Но Миша не религиозен, пап»
« Тем более. Неверующий парень не должен приближаться к верующей девушке. И никогда верующая женщина не будет счастлива с неверующим мужем, так как он не ценит Бога. А муж, как тебе известно, глава жены, но и над мужем стоит глава – Господь. А раз над Михаилом нет Иисуса, как главного, как управляющего ним, как повелителя его души, каким он может быть главой над женой своей?!»
В общем, с Мишей Лиза разговаривала, стараясь не попадаться на глаза родителей, хотя ничего предосудительного в их общении не было. Они не являлись лучшими друзьями, настолько близкими, чтоб спутать такую привязанность с возвышенными чувствами. Они просто перекидывались общими фразами, шутили над злободневными вопросами и здоровались в компании, радостно улыбаясь случайной встрече.
Костик, их общий товарищ. Товарищем Эмили называла его еще с тех пор, когда Костик на первомайском параде шагал рядом с дедушкой – отставным военным – одетый в форму бравого октябренка с красным галстучком-косынкой, повязанным на шее и развивающимся на ветру. Его дедушка был ярым коммунистом (как когда-то и родители Лизы), но в отличие от них, веру в «светлое будущее» не потерял. Его, конечно, расстраивало и бесконечно огорчало то, что страна советов развалилась, но он свято был уверен (и его веру не могло ничто поколебать), что враг в лице капиталистов-оккупантов вскоре будет повергнут, так как приверженцы коммунизма навернут народ на истинную тропу.
Сам Костик охотно «спекулировал иностранной валютой», получая заграничные деньги от давно разуверившихся в «партии» родителей, которые на данный момент успешно занимались ненавистным для дедушки «бизнесом». В друге присутствовала коммерческая жилка, он мог продвинуть любой товар и метил в маркетологи, так как справедливо полагал, что реклама движет рынком, а реклама – замечательный способ выгодно продать товар либо услугу. Фантазия в молодом человеке бушевала вовсю, деятельность он выбрал себе по душе, поэтому считал себя почти счастливым человеком. Почему почти? Потому что знал, что для полной гармонии (которую он видел для себя) ему не хватает такой девушки, как Лиза, но знал, что, не став «верующим», ее родители и на пушечный выстрел не разрешат ему к ней подойти. Родители – не проблема, говорил Костик друзьям, но Лиза всегда боялась перечить родителям.
Павел, их одногруппник. Женя, ее друг детства, который охотно общался с Лизой. Макс…
- Виталик, - внесла ясность Лиза. – Если помнишь, мой друг из общины.
Девушка повернулась к Эмме, но глаза прятала за пушистыми черными ресничками, смотря на темнеющий грунт под ногами. Руки упирались в скамейку, спина не желала выпрямляться. У Эммы возникло острое желание оградить подругу от тягостных мыслей, от переживаний и невзгод, которые ее столь потрясли и теперь точили изнутри, разъедали, выливаясь слезами на белоснежную кожу. Но она ее просто обняла.
- Ах, Виталик… - Эмма знала его по описанию подруги, так как сама к религиозной организации не имела никакого отношения. Но Виталик часто фигурировал в Лизиных рассказах о христианской жизни их молодежи, поэтому о нем девушка была наслышана.
Виталик был ярым приверженцем праведного сосуществования в Боге. Этим он очень нравился родителям Лизаветы, которые всячески приветствовали их с дочерью общение. Самой Лизе тоже было весьма хорошо рядом с мужественным плечистым мальчиком, который пламенными речами восхвалял Всевышнего, Его любовь к нам и нашу любовь к Нему, то есть был родным ей по духу. Они подружились сразу, как только повстречались на скалистом берегу Крыма, куда «пастырь» и его команда отвезли детей из воскресной школы отдыхать на лето. Лиза была красивым ангелом в глазах мальчиков их компании, кроткой и скромной, но могла постоять за то, во что верила. Виталик был ярким харизматичным парнем, смело выражался по поводу религии, умело апеллируя цитатами из Священного Писания, которое изучал в свободное от учебы и спортивных занятий время.
Что привлекло их друг в друге? Он искал собеседника, который будет жадно внимать его пылким речам, а Лиза была внимательным слушателем. Она стремилась найти единомышленника, с кем ей будет интересно узнавать все новые тайны жизни «церкви», межличностных отношений людей во Христе, а Виталик оказался лучшим для этого кандидатом.
Он умел интересно и увлекательно рассказывать о том, о чем иные проповедники их организации говорили скучно и безэмоционально. Он умел оживить сухие строчки любой книги, но Библия в его интерпретировании расцветала пышным калейдоскопом красок, как никакая другая.
Она умела слушать, и, что важно, умела внимать услышанному. Она садилась на пуфик, подогнув под себя ногу, и могла часами вслушиваться в интересную речь собеседника, ловя каждую интонацию, ловя его взгляд. Живой ум девушки рисовал красочные картинки происходящего. Голиаф был жутким верзилой с грубой, высушенной солнцем, грязно-желтой кожей, сальными редкими ниже плеч волосами, тогда, как Давид – видным молодым мускулистым парнем в небрежно наброшенном чистом одеянии. Движения Голиафа являлись грузными и тяжелыми, тогда как у Давида они были грациозными и упругими. Резкий контраст двух персонажей точно подчеркивал разницу между добром и злом, между хорошим и плохим, между правильным и не являющимся таковым. И Виталику под силу было максимально это передать. Вот, в принципе, и все, на чем зиждилась их дружба. По крайней мере, Эмма не уловила никаких любовных вибраций у Лизы в голосе, когда та делилась с ней своими впечатлениями по поводу парней из их общины.
Общались эти двое в тесном кругу молодежной компании, состоящей из 12 человек, в которой были представители разной возрастной категории: от 16 до 25 лет. Общались со всеми одинаково, более близкому общению между собой послужило большее количество общих интересов, а также полное взаимопонимание. Остальные члены молодежной элиты «верующих» тоже не плохо с ними сдружились, но это было поверхностное общение на нейтральные темы. А вот Виталик…
- Виталик и я вчера были на молодежной конференции, где рассматривалась тема дружбы, - Лиза в последний раз шморгнула прелестным носиком и немного отстранилась от подруги.
- Это та конференция, о которой ты меня на прошлой неделе предупреждала? – уточнила Эмма. Она про себя обрадовалась, что Лиза может говорить, причем говорить связно, хотя по внешнему виду подругу хотелось напоить валерианой и уложить в кровать, призывая спасительный сон. Но хорошим было то, что девушка может выговориться, тем самым облегчив себе эмоциональное состояние и внеся ясность для Эммы. А уж она разберется, чем ей в данном случае помочь.
- Да, она. Тема намечалась интересная, особенно нам, парням и девушкам, которые еще не состоят в браке. Хотя пастырь сказал, что она будет полезна и для семейных пар. Назидательна, если дословно.
Эмма никогда не нравились подобные собрания. Они ей были не по душе тем, что постоянно что-то утверждали в категоричной форме, обязательно находя вещи, которые предавались порицанию и в конечном итоге запрещались для всех, кто причислял себя к категории «верующих».
Но для Лизы эти мероприятия были естественны, как воздух, коим она дышала. Воздух, пропитанный жаркими речами прославления.
- Вначале пастырь привел нам цитату из Библии о том, как важно не спутать добро со злом, о том, что нам надо остерегаться искушения, ибо оно обязательно приведет нас к падению в духовном смысле.
- Ко греху, - уточнила Эмма, давая понять, что уловила суть повествования и внимательно слушает.
- Да, ко греху. Потом он сказал, что дружба – это отношения, - девушка сделала паузу, бросив быстрый взгляд на подругу. Эмма не изменилась в лице. Не увидев никакой реакции, Лиза продолжила.
- По его словам, дружба – это отношения. Но и любовь – тоже отношения. А значит, дружба неизменно приводит к любви, - после этих слов Лиза тяжело вздохнула.
- Категорично. И что из этого следует?
- А то, что перерастая в любовь, дружба приводит людей ко всяким излишествам, вроде поцелуев, обниманий…сексу.
От неожиданности Эмма прыснула.
- Вот это логика! Значит, те люди, кто дружат, заведомо настроены на секс? Да, подруга, нам с тобой точно следует поостеречься друг друга.
Лиза серьезно посмотрела на Эмму.
- Он имел в виду только разнополую дружбу. Как пастырь сказал, дружба между парнем и девушкой неизменно, - в этом слове девушка повысила голос, - неизменно ведет к выбору: избрать в результате брак, грех или расставание.
Глаза Эммы округлились.
- Прям четко три варианта. И ни какого иного пути развития отношений?
- Нет. Только так. Либо парень предлагает девушке стать его женой, либо парень решает, что женой она ему быть не может, поэтому расстается с ней и ищет себе другую спутницу. Либо все сводится к блуду. Ну, сексу до брака.
Слово «блуд» неприятно резанул Эмме слух. Почему-то слово секс, половой акт, соитие, ладно, занятие любовью, всегда звучит осудительно, порицательно и приравнивается ко греху, тогда, как это вполне естественный, Богом созданный для нас, людей, процесс. Но у «верующих» из религиозного круга Лизы этот поступок имел двоякое значение и колебался от грязного и постыдного блудодеяния до высшей степени соединения супружеской четы. И почему-то дружба, как оказалось теперь, ими воспринимается как отправная точка для совершения первого аспекта.
- Но это даже звучит как-то ограниченно… - покачала головой Эмма. – Неправильно, что ли. Как будто твой «пастырь» сфокусировался на чем-то ином. Не на дружбе, я полагаю.
Лиза сидела, болтая взад-вперед ногами, и смотрела вниз, где на зеленой траве тонкой вереницей сновали солдатики. Не отрываясь, она произнесла:
- Я всегда считала, что друг – это человек, который близок тебе по духу. Именно душевные качества соединили нас в суетливом шумном мире, выделив друг друга среди разношерстной толпы. Друг – это человек, который мыслит в одном с тобой направлении, понимает тебя с полу слова, с которым нет недомолвок и тягостного молчания. С другом весело. С ним чувствуешь себя дома.
Она перевела взгляд на подругу:
- Если друг – это родная душа, то какая разница, какого она пола? Разве половой признак как-то влияет на качество души? Неужели душа девушки чем-то превосходит душу мальчика? А может наоборот, уступает? Ведь дух, душа – незыблемо и нетленно, прекрасно в своем совершенстве и вечности. Тогда отчего так тяготиться бренной плотью, к которой она прикреплена?
В голосе Лизы послышалось такое отчаяние, что Эмма поспешила обнять девушку. Видимо результат проповеди имел неутешительные последствия для нее.
- Дальше пастор сказал, что дружба без цели брака – это дружба с целью греха или разлуки, и что лучше присматриваться к человеку, который тебе нравится со стороны – не стоит с ним дружить, приближать его к себе, - уткнувшись в дружеское плечо, пробормотала Лиза.
- Слушай, мне кажется, твой проповедник пытается под словом «дружба» представить влюбленность, отношения, которые возникли в результате влечения далеко не дружеского характера.
И по поводу отождествления «дружбы» и «любви». Правда, близкие понятия. Друга мы любим. Искренне, преданно…любим. Но любим любовью дружеской. Эта любовь не волнует наше тело, она касается струн души. Она выделяет друга из толпы не менее прекрасных и достойных личностей, превознося его в наших глазах. Дружеская любовь греет нас, когда друг рядом, и когда далеко, но постоянно в наших сердцах. Дружеская любовь присутствует между подруг, дружеская любовь соединяет судьбы парней, которые проносят ее сквозь всю свою жизнь. Во что перерастать любви?!.
- В общине считают, что мальчик с девочкой дружат только тогда, когда у мальчика на девочку серьезные намерения.
- Дружат – в смысле встречаются? – не могла взять в толк Эмма.
- Нет, именно дружат. Просто общаются, узнают друг друга в духовном плане, какой это человек.
- Но что в узнавании человека в моральном плане так смущает твоего духовного наставника? Если дружба – это дружба, не симпатия личного характера, что в этом предосудительного?
- Понимаешь, если парень заинтересован в девушке, он может этот интерес интерпретировать как что угодно, - Лиза постаралась донести до подруги втолковываемые пастырем истины, - но этот интерес всегда связан у него с желанием поближе узнать объекта своей симпатии, которую он подсознательно выбрал себе в жены. Ну, пока теоретически выбрал, пока поймет, верно ли указал на нее Бог.
Фразы типа «указал Бог» в данном контексте следовало воспринимать, как «подсказало сердце». По крайней мере, Эмма про себя все время переводила сии нелепицы в словосочетаниях.
- Лиз, то есть парень не может сам дать адекватную оценку тем эмоциям, которые зародились в его душе, но почему-то это должно быть влюбленностью априори. Почему? Посуди сама, как посторонний человек, даже твой хваленный «пастырь», может знать, что творится у другого человека на душе, когда даже сам парень не может в этом определиться?
- Потому что парням нравятся девушки только в таком отношении, - подытожила Лиза.
- Но это не дружба. Это – чувства, которые при благоприятных обстоятельствах могут перерасти в любовь. Но, Лиза, повторюсь, это не дружба.
Эмма старалась выбирать выражения, чтобы не сорваться окончательно и не высказаться против «пастырских» учений в резкой форме, потому что знала, какой сильной властью он обладал над сознанием ее подруги.
- Дружба – как понятие – бесполая. Она либо есть, либо ее нет. Не важно, между кем она будет существовать, между людьми разных национальностей, разных возрастов, разных полов, в конце концов.
Это как цветок. Не важно, магнолия или ландыш, роза или пион, - это цветок, и это факт. У цветка есть свои признаки, по которым мы его идентифицируем как цветок, ему присущи законы, по которым он растет и развивается. Многие ученые открывают разные виды цветов, но никто не путает их с кустарником либо деревом. Никому и в голову не придет утверждать, что на первый взгляд это цветок, но подождите пару дней, и вы увидите, как он чудесным утром окажется деревом, потому что изначально им и был, только вот вы, не разобравшись, приняли его за цветок.
Вот тебе нравился Виталик как парень или как человек, как интересная личность?
Лиза посмотрела на Эмму и уверенно произнесла:
- Он мне нравился как увлекательный рассказчик. Мне с ним было интересно, он интеллектуально развит. С ним весело. Но это и все, ничего большего с моей стороны.
- То есть, ты не млела от вида его пресса кубиками и накачанных бицепсов? И тебе не хотелось, чтобы он предпринимал по отношению к тебе какие-то шаги личного характера?
Лиза отрицательно покачала головой.
- Вот в чем состоит дружба, вот в чем ее истинный смысл. Дружба тем-то и отличается от Любви, что не задействует тело, не вызывает жажду физического влечения. Дружба не рождает сексуальных фантазий, не хочет поцелуев, а от прикосновений друга не вызывает приятную дрожь, - Эмма поняла, что наконец-то нащупала в глубинах подсознания нужные слова. – Если Виталик был тебе приятным только в общении и восхищал как единомышленник, а не как принц из сказки под названием «семья» - тогда это была дружба, приятное знакомство, но никак не любовь.
- Пусть так, - Лиза тяжело вздохнула, поерзав на жесткой поверхности деревянной лавочки, - но это лишь значит, что он спутал меня со своей второй половинкой, которой я не являюсь.
- Не являешься, потому что у тебя к нему нет чувств, а у него к тебе есть? – уточнила Эмма, вдохнув побольше свежего вечернего воздуха. Вопрос о дружбе принимал глобальный и все так же не выясненный до конца характер.
- Не думаю, - голос Лизы опять стал пугающе безэмоциональным. Эмма почувствовала, что подруге с трудом дается последствия конференции. – По крайней мере, он не стал продолжать это бессмысленное, на его взгляд, общение.
- Он тебя обидел? – участливо спросила Эмма, взяв Лизу за руку в знак поддержки.
- Он сказал, что мы не можем дружить. Сказал мне так: «Лиза, я не хочу давать тебе ложную надежду, что я Богом данный тебе муж. Но так же, как бы мне ни было приятно наше с тобой общение, я не могу продолжать быть столь безрассудным и стоять у пропасти греха блуда. Поэтому я не могу быть тебе другом».
После этих слов Лиза снова заплакала, на этот раз слезы тихо стекали по ее щекам, словно оплакивая того, кто покинул ее жизнь, родного и близкого, привычного и знакомого. Того, кто ушел.
Эмма еще долго сидела с ней на скамейке под слаженный стрекот цикад, долго гладила по измученной горькими мыслями голове подруги и мягким уговаривающим голосом увещевала Лизу, настаивая на том, что ничего зазорного в дружбе между парнями и девушками нет. Она приводила десятки примеров того, как близко общаются представители разного пола между собой, не используя секс в подтверждение своей дружбы. Она говорила о том, что, общаясь близко с пятью мужчинами разного возраста и внешности, девушка не может хотеть их всех одновременно, только потому, что «пастырь» считает именно так. И вообще, человек, приятный в общении, интересный в личностном плане, в сексуальном отношении может совсем не привлекать.
Но подруга была безутешна, и Эмма прекрасно это понимала. Она не могла ничем помочь, не могла повернуть время вспять и помешать им посетить злополучную конференцию. Не могла заставить парня изменить свое решение, да и, честно говоря, не видела в этом смысл. Ведь по глубокому убеждению Эммы, если бы Виталик был настоящим другом, он бы никогда не отвернулся от Лизы и не заставил бы ее страдать, слушая субъективное мнение пастыря и принимая его за истину.
Дружили мальчик с девочкой. И пусть бы дружили! Смеялись, шутили, жили. Повстречали бы со временем других мальчика и девочку. Влюбились. Женились. И продолжали бы общаться. Только теперь бы общались реже, ведь любимые люди забирают большее количество общения и внимания себе. Но главное – сохранили бы друга, ощущение светлого непорочного чувства, душевное тепло, поддержку извне и уверенность, что ты не одинок в этом мире, что кроме супруга и семьи есть в мире люди, которым ты дорог.
Но нет. Дружили себе парень и девушка... Насколько близко дружили? Судя по всему, любовью либо симпатией там и не пахло. Иначе, парень бы делал шаги к браку (один из предоставленных «верующим» вариантов), а он выбрал расставание. Так вот. Девушку и парня все устраивало, они вместе находили общие темы для разговоров, могли весело смеяться, шутить, делиться планами на будущее, жить, одним словом. Им было комфортно друг с другом, он мог ей давать советы, она могла поддерживать его стремления – и наоборот – но ничего больше. Никаких планов на совместную жизнь они не строили, так как не любили друг друга в общепринятом смысле этого слова. И до злополучной «проповеди» даже не догадывались, что естественное человеческое общение, общение двух индивидуумов, двух личностей порицательно и грешно. Но вот какой-то «пастор», вызвавшийся отделять зерно от плевел, поведал им страшную историю о Грехе. Грех преследует их по пятам, пока они дружат. Грех стоит у них над душой, когда они смеются и шутят. Ад разворачивается под ногами, когда они вместе (без надзора!) шагают домой и разговаривают. Пусть разговаривают ни о чем, пусть. Даже невинные разговоры не могут быть невинными, когда между ними Дружба. Ведь «пастор» ясно дал понять, что Парень + Дружба + Девушка = Грех. «Не по-верующему» это.
А что в итоге? Человек, который наполнял жизнь радостью и светом, которому доверял и с кем общался, растворился в воздухе. «Праведном» воздухе. И на двух одиноких людей стало больше. Но они могут себе найти вторых половинок и дружить с ними, конечно. Да. Но это будут Любимые люди, а отношения к любимым супругам совсем иное, чем к друзьям. Друг не заменит любимого человека, но и любимый человек не восполнит отсутствия друзей. Это как есть только шоколад, забыв о печенье. Сладкое, но по-разному. Это как общаться только с родителями, бросая сухое «привет» и «пока» родному брату или сестре. Любимым брату и сестре. Близким, но брату и сестре. Зачем лишать себя полноты жизни? Из-за страха? Страха надуманного, привитого извне, лишающего такого простого и необходимого – счастья. Счастья быть нужным кому-то, о ком-то заботиться, с кем-то делиться, наполнять свою душу радостью. Душу, не тело.
С этими мыслями Эмма возвращалась домой, проводив Лизу к родителям. Луна к этому времени полностью завладела ночным небом, вытеснив за его пределы солнце. Звезды рассыпались по темно-синему полотну, словно жемчужное колье упало, порвав серебряную нить и растеряв светящиеся звенья.
Но девушка не обращала внимание на красоту ночного пейзажа. Ее голова была занята тяжелыми раздумьями над судьбой подруги, над влиянием на ее жизнь религиозными догмами и надуманными убеждениями лидеров общины. Она шла, находясь в параллельном мире образов и картинок, связанных с родителями Лизы, друзьями Лизы из общины и самой Лизой. Воздух вокруг был свеж и благоухал разнотравьем, но девушке он казался наполненным едким запахом разложения, пропитывающем жизнь тех, кто находился во власти подавляющих наставлений кем-то выбранных лидеров. Лидеров – простых людей, которые своей харизмой, обаянием, красноречием и организаторскими способностями вели за собой доверившихся людей. Куда вели, зачем – не важно. Важно то, что они думали за людей. Важно то, что люди, поверившие в них, переставали сами думать. Переставали самостоятельно принимать решения. За них уже подумали. За них уже решили. Осталось только подчиниться, ведь оправдание любому поступку давно придумано – так хочет Бог.
Эмма громко хлопнула входной дверью, перепугав Алису, которая стояла у плиты и готовила им отбивные.
- Эмма, потише! Ты что так расшумелась? – отбивные шипели в подсолнечном масле, источая невероятно аппетитный запах. Раскаленное масло потрескивало, обволакивая ароматные кусочки коричневой корочкой, слегка пузырилось вокруг островков говядины.
Девушка вдохнула в себя насыщенный приправами мясной воздух и на секунду забыла о неприятном разговоре, будучи абсолютно поглощенной вкусными нотками, заполнившими ее легкие.
- Прости, мам, задумалась, - дочка попыталась себя отвлечь от нерадостных мыслей по поводу подруги предстоящим ужином. Вкусным ужином, так как мясо было излюбленным ее деликатесом, таким дефицитным в детстве и таким доступным сей час.
- Мой руки, будем кушать, - Алиса переложила на тарелку последний кусочек дымящегося мяса.
Девушка поспешно стянула с себя босоножки и поставила их на специальную невысокую деревянную подставку, на которой в ряд выстроились еще три пары обуви: мамины открытые туфли на каблуке и босоножки на низком ходу, а также и ее балетки. В их маленькой семье покупалась лишь необходимая одежда, которая по мере изнашивания менялась на новую. Связано это было скорее с привычкой, что выработалась в посткоммунистические годы перестройки, когда не было особых средств на обновки. В те времена мама старалась купить ткань и пошить по распространяемым молодыми дамами выкройкам платья, брюки, кофточки и прочую одежду, которой в магазине либо не было, либо стоило запредельно дорого для их скромного дохода. Обувь подобрать было проблематично, так как привозилась она одинаковая, различие состояло лишь в размере. О том, что есть ноги разные по подъему, полноте и другим характеристикам речь вообще не шла, все было стандартным. Позже, когда стали продавать обувь из стран зарубежья, качество значительно уступало количеству, изделия были недолговечны, разлазились от дождя, портились, и постоянный ремонт их не спасал. Приходилось постоянно менять ботинки, босоножки и туфли, изношенные и отремонтированные не раз, но окончательно пришедшие в непригодность. А стоило данное мероприятие довольно дорого, особенно учитывая тотальную безработицу и постоянное отсутствие денег. Поэтому Эллис покупала обувь по паре в сезон-два себе и дочери. В данный момент они могли себе позволить гораздо большее количество покупок, но по привычному укладу, годами выработанному и прочно закрепившемуся где-то в подкорке головного мозга, мама с дочкой продолжали покупать только необходимое.
Туфли Алисы были элегантными лодочками кремового цвета с полукруглым вырезом на носках и невысоким устойчивым каблучком. Она любила удобную обувь, в которой было комфортно ногам, полностью отвергая всякого рода шпильки, потому что по ее убеждению здоровые ноги – здоровый позвоночник. А здоровье почиталось Алисой гораздо выше всякой красоты, ибо здоровая красота несомненно лучше нездоровой моды.
Если туфли одевались женщиной преимущественно на выход, то босоножки использовались для повседневной носки. Низкий, едва заметный широкий каблучок босоножек служил лишь для анатомически правильного положения стопы, что делало их незаменимыми для каждодневного рандеву за покупками и прочими обязанностями, которые неизменны в жизни каждой хозяйки. Внешне босоножки были аккуратными светло-коричневыми с тонким переплетом, лишенные пайеток, бусинок и бантиков, которые только портили бы обувь, делая ее вычурной и безвкусной. А вкус у Алисы был отличный.
Эмма старалась обуваться со вкусом, следуя примеру матери, однако не забывая о модных веяниях. Поэтому ее босоножки были на более высоком каблуке, который, хотя и не был десятисантиметровой шпилькой, но все же тоньше и изящней маминого. Носить высокие шпильки было непосильным для девушки не только по причине воспитания, но еще из-за того, что она имела невысокий подъем.
Однажды с ней случилась довольно комичная история, когда она с Лизой примеряла понравившиеся ботиночки из черной кожи. Каблуки были непривычно высокими, но девушка настолько была очарована внешним видом ботинок, что решилась попробовать и пойти на эксперимент. «Авось подойдут, - думала она. – Тогда я как-то потерплю в них ради красоты. Ну и что, что высокие? Другие ходят – и ничего, не умерли. Ботинки демисезонные, гололед и снег им не страшен, а по асфальту я как-то пройдусь. Ну, возможно, буду их не часто одевать. Пусть будут на выход. На особый случай. И вообще, пусть будут». Размышляла она недолго, уговаривала себя еще меньше, так как глаза загорелись при виде красивых обновок, и даже голос разума не мог увести ее в сторону, куда подальше от предмета вожделения.
Лиза подругу не переубеждала, так как сама любила шпильки и прекрасно себя в них чувствовала, и, не взирая на уговоры и упреки со стороны консервативных родителей, что христианская девушка должна быть скромной, носила обувь на высоком каблуке. Так как ни родителей Лизы, ни мамы Эммы в магазине не наблюдалось, ничто не стояло у девушек на пути. Они быстренько подбежали к витрине и достали каждая свой размер. Лиза, владелица маленькой аккуратной стопы 36 размера, вмиг одела ботинки и стала расхаживать в них у зеркала, поворачиваясь то правым, то левым боком, то приближаясь вплотную, то отдаляясь от зеркала, любуясь своим отражением. Эмили в этот момент натужно кряхтела, силясь втиснуть свою узкую ступню 38 размера в понравившийся ботинок. Получалось это у нее медленно, хотя размер обуви полностью совпадал с размером ее ноги. Проблема была в том, что подъем ботиночка был настолько велик, что ступню следовало изогнуть и поставить почти вертикально, чтобы надеть обувь. При этом пятка плотно прижималась к икроножной мышце, а ступня вместе голенью образовывала одну плоскость. Все равно, что стать на носочки, как балерина, - пронеслось у девушки в голове. Эту часть она спокойно проделала, и нога послушно проникла в халявку ботинка, коснувшись основания подошвы. Но дальше девушку ожидала трудность. Теперь ступню следовало изогнуть обратно, возвращая переднюю ее часть – в частности ее пальцы – в горизонтальное положение. Попытавшись проделать сию операцию быстро, Эмма почувствовала резкую боль, которая пронзила ее ногу. Судорога. Мышцы, включая икры, сковало болезненным спазмом, и девушка, сдерживая крик, выдернула ногу из ботинка.
Зло разминая пальцы, Эмма мысленно отругала себя за неосторожность и излишнюю поспешность, но отступать была не намерена – уж очень хотелось обуть прелестные ботинки. Когда боль отступила и пальцы приняли привычную подвижность, девушка с удвоенной осторожностью, неторопливо продела многострадальную ступню в ботиночек, повторяя его очертания. Так же неспешно вторая ступня заняла свое место во втором ботинке. Теперь можно было идти любоваться к зеркалу. Эмма на радостях встала, но тут же почувствовала, как больно напряглись мышцы ног, поставленные в неестественное положение. Чтобы не схлопотать очередную судорогу, а то и две, Эмма чуть присела, дав ногам привыкнуть к искривленному состоянию. Теперь она поднималась очень осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, пока не приняла вертикальное положение.
Но как! Встать-то она встала, но выпрямить ноги не могла, они так и остались согнутыми в коленках. Увидев издалека свое отражение в зеркале, Эмма плакать и злиться уже была не в состоянии – она весело рассмеялась.
« Я похожа на кузнечика. Кузнечика-инвалида! – веселилась она, видя как Лиза складывается пополам от смеха.
Так же, на полусогнутых ногах, Эмма добралась к подруге. Ходить было совершенно не реально, выпрямиться в ногах не представлялось возможным из-за нарастающей боли, поэтому о покупке ботиночек на шпильке не могло быть и речи.
В итоге, Лиза ушла с парой кожаной обуви, а Эмма нашла вариант побезопасней для ее чувствительных ног с невысоким подъемом. После этого случая, девушка окончательно убедилась в бессмысленности ношения шпилек для себя и впредь выбирала обувь практично. К счастью, в обиход вошли замечательные балетки, которые можно было носить и под штаны, и под юбки, и повседневно, и на выход.
Помыв жидким мылом с цветочным ароматом руки, Эмили через минуту восседала на мягком стуле возле круглого стола, машинально подумав, что так чудесно, что они поменяли старую надоевшую им мебель на столь приятную глазу и удобную телу. Вот, например, эти красивые стульчики с точеными ножками пастельно-лимонного цвета, в меру высокие и в меру широкие. И круглый стол, о котором так мечтала мама. Он деревянный из светлой породы древесины и так же гармонично вписывается в интерьер, создавая ансамбль в сочетании со стульями. И тюль…
Девушка шумно выдохнула. Она снова пыталась направить свои мысли в другую сторону, подальше от того, что ее так возмутило в этот вечер. Но не могла. Мысли снова и снова возвращались в былое русло.
- Эмма, детка, что случилось? – Алиса заметила отсутствующий взгляд дочери на грустном лице. – Какие-то проблемы?
Женщина убрала со лба длинную челку, присаживаясь за стол. Сегодня на ней был пестрый халат с запахом, который она надевала для создания хорошего настроения, особенно вечером, когда ей приходилось стоять у плиты.
- Проблемы… - протянула голосом девушка. – Да, мам, проблемы, но не у меня, а у Лизы.
- Что с ней не так? – Алиса участливо посмотрела на дочь, подвигая к ней салат. Нарезанные ровными кубиками огурцы, помидоры, лук и салатные листы, приправленные оливковым маслом, создавали гармоничное сочетание цветов, радуя глаз яркими оттенками.
Эмма взяла в руки салатницу и принялась неспешно накладывать себе в тарелку зелено-красную массу, попутно рассказывая.
- Лиза дружила с мальчиком из общины. Просто дружила. Никаких амурных чувств между ними не было ни с одной, ни с другой стороны. Они мило общались на свои христианские темы, им было весело и приятно вдвоем. Но вот, посетив очередную конференцию, - при этих словах Эмма кисло скривилась, - им поведали, что дружить – грех. Потому, что когда дружат мальчик с девочкой, они либо женятся (и это правильно), либо спят до брака, не выдерживая похоти (это грех), либо расстаются. Четвертого не дано. Так вот. Послушав сии речи, мальчик объявил Лизе, что он с ней дружить не будет. Она в печали.
Эмма выдохнула и провела ладошкой по лбу, изображая наличие испарины. Алиса молча покачала головой.
- Стало быть, Лизу этот мальчик не любил. И не уважал, - женщина поковырялась в пюре вилкой, обдумывая сказанное дочерью.
- Не уважал? – девушка приподняла бровки в удивлении.
- Ну, да, Эм. Не уважал. Не уважал ее чувства, не уважал ее желания. Не уважал их отношения.
- Мам, у них не было отношений.
- Дружеские отношения, доченька. Я говорю именно про них.
Эмма откусила отбивную, и ароматный сочный кусочек говядины вызвал взрыв чувств вкусовых рецепторов, наполнив ее наслаждением.
«Мясо».
- В принципе, ты права. Если бы он на минутку задумался, какое горе будет испытывать Лиза… Но он не задумался, видать. Хотя, мам, тут есть и обратная сторона медали. По логике «верующих» этой организации, этот парень предотвратил грех, послушав своего наставника. И спас Лизу и себя.
- Что за странная логика у этой организации? – возмутилась женщина. – Как же тогда людям общаться друг с другом, если все – грешно?
- Ну, общаться можно, если осторожно, если не приближать к себе человека, не создавать в нем чувство избранности тобой. Тогда – да.
Алиса дожевывала салат. Соли было достаточно.
- Так в чем тут проблема? Что, у них запрещается дружба в принципе?
- Только разнополая, между мальчиками и девочками. Но она может рассматриваться положительно, если пара в конце-концов соединит себя узами брака.
Алиса подумала и решила не оставлять без внимания данную тему. Тем более, что ее дочь была хоть и косвенно, но приближена к подобным рассуждениям, они касались ее юного сердца и будоражили воображение, а женщина боялась, как бы влияние организации не затуманило ее голову. Да и Лиза была далеко не безразлична Алисе. Девушки дружили всю свою сознательную жизнь, Лиза была вхожа в их семью, и Алиса прекрасно ее знала и по-своему любила.
- Давай с тобой взглянем на все это с другой стороны, - предложила мама.
- С какой? – Эмма с интересом посмотрела на Алису, про себя радуясь, что ее мама неравнодушна к ее проблемам и тому, что беспокоит ее дочь.
- Дружба между братом и сестрой. Они ведь допускают факт наличия такого рода дружбы?
Эмма с радостным удивлением посмотрела на маму – а это идея!
- Ну конечно, они же кровные родственники.
- Да. Никто и мысли не допустит, что брат с сестрой (разнополые, прошу заметить) могут «больше, чем дружить». Это не вписывается в установленные понятия, выходит за пределы допустимого и за рамки разумного. Если брат берет под руку сестру или целует в щеку – никто не усмотрит в этом ничего порочного. Если сестра с братом гуляют по улице и беседуют наедине, без свидетелей – это естественно.
Эмма засмеялась, отставив пустую тарелку в сторону:
- И никто не кричит им «не дружите, это неизменно приведет вас к трем выходам: браку, греху или расставанию!». Никто не ставит их перед выбором и не грозится, что этот выбор непременно наступит. Никому и в голову не придет претить их дружбе, ведь они – одна семья (до тех пор, пока не устроят свои семьи). Наоборот, в том случае, если родные брат и сестра не будут ладить, это будет считаться не правильным, и близкие будут стараться их помирить. Помнишь, как ты меня пыталась заставить ладить в детстве с троюродным братом, а я всячески этому противилась?
Алиса мечтательно закатила глаза:
- Когда это было! Но давай вернемся к нашей теме. Что дает такая дружба? Дети растут вместе, вместе развиваются. Мальчики узнают девочек, девочки – мальчиков, приспосабливаются к разному типу темперамента, психики, взглядов, поведенческих особенностей. Они с малых лет видят различия между ними в моральном плане, знают, чего ожидать, а чего не стоит друг от друга, понимают, как себя вести. Мальчики учатся защищать девочек, заступаясь за своих сестер, спокойно принимать их капризы и возможные истерики, учатся обходительности со «слабым полом». Девочки, в свою очередь, учатся заботиться о мальчиках и принимать их заботу и покровительство как «сильного пола», учатся их понимать и принимать такими, какими он есть, не ожидая от мальчиков того, что не присуще мужской психологии в принципе.
- Ну, у них семьи, в которых присутствует отец, так что они, наверное, считают, что различиям можно обучиться и без наличия брата, - Эмили принялась молоть зерна кофе.
- Отец – эта одна сторона медали, милая. Тебе это неизвестно, и в какой-то степени это минус.
- Мамуль, не начинай. Я и с тобой отлично справляюсь. Подумаешь, трагедия всей жизни! Лучше так, чем с отцом, подобным Лизиному.
Эмма не любила затрагивать тему отсутствия отца в ее жизни. Да, биологическая особь, которая поделилась своим семенным материалом для ее зачатия, существовала и возможно до сих пор еще бродит по белу свету, но Эмма ее и человеком не могла назвать. Не то, что мужчиной.
- Тем не менее. В отличие от отца, братья воспринимаются девочками наравне. От отца в будущее ими проносится чувство заботы старшего, защищенности, любви и ощущение себя «маленькой и слабой», которую непременно закроют от всех бурь и невзгод крепким мужским плечом. От брата идет опыт партнерского взаимопонимания и умение ладить с противоположным полом, - Алиса протянула дочери тарелку, чтоб та поставила ее в раковину.
- Кофе? – предложила Эмма, засыпая молотые зерна в кофемашину.
Алиса утвердительно кивнула и продолжила:
- Но что делать, если в семье нет брата/сестры противоположного пола? Как ребенку понять девочку, да и женщин вообще с их психологией, витиеватой логикой и противоположным и таким отличающимся поведением? Как научиться себя правильно с ними вести, как разговаривать и чего ожидать, как выстраивать линию своего поведения, если в семье из женщин только мама, в том случае, когда мальчику запрещать дружить с девочками? И самое главное. Как подростку, лишенному дружбы с противоположным полом, ответственно выбрать себе вторую половинку, находясь на расстоянии, если он, в сущности, не знает, что с ней делать, как себя вести и какой она должна быть, не сталкиваясь с этим вопросом практически и не имея четкого представления, полученного на собственном опыте?
- Общаться со сверстниками. Дружить. Приближать к себе, создавая модель межличностных отношений, - подбила итог Эмма. – смотри, как смешно может получиться, мам. Мальчика с детства (мудрые и дальновидные родители-«верующие») не подпускали к девочкам. Его не подпускали даже к мысли с девочками дружить. Рос он в толпе мальчиков, с мальчиками общался, девочек-искусительниц сторонился, перекидываясь с ними фразами «привет» и «пока». Вырос малый в парня видного, большого, пришло ему время (да и физиология не молчала) выбирать себе спутницу жизни. А как выбирать, когда он кроме «привет» и «пока» им сказать не может? Как к ним подступиться? Да и что это за зверь такой, эти женщины? О чем с ними говорить? И хихикают они постоянно…Непонятно…и слезы льют… и красивые… и их так много!.. Что же делать?!!
Дружить – дает «пастырь» зеленый свет, ты ж Жену себе ищешь. Да, но вот дружить уже надобно именно с той, которая тобой в спутницы уже намечена. А как же парню ее наметить Ответственно (да-да, ответственно!), коли ты их совсем не знаешь и общаться толком никогда не общался?
Алиса засмеялась фантазии дочери. Эмма протянула ей только что сваренный кофе, от чашечки которого их маленькая семья не отказывалась даже в вечернее время. Но пили они всегда до двух чашечек в день, не перегибали палку в употреблении кофеина.
- Спасибо, дорогая. Ну и сочинила ты историю! - Алиса отпила обжигающий ароматный напиток.
- А ты думаешь, что все так далеко от реальности? – Эмма села за стол со своей чашечкой. - Иными словами, ты не дружишь с противоположным полом, опасаясь Греха. Находясь в компании с девушками, присматриваешься со стороны (не знакомясь ближе – Дружба!) и намечаешь себе жертву (то бишь Жену). Взвесив все за и против, вспомнив про всю ответственность вопроса, предлагаешь с ней дружить. Потом (если не приведи Господь, она тебя разочаровала при ближайшем рассмотрении!) ищешь в ней всяческие достоинства с упорством танка, стараешься заметить красоту ее души, ибо не хочешь, чтоб все привело вас к третьему итогу – расставанию (а зачем же ты тогда вообще дружил?!). Ответственность давит на тебя ежесекундно, как неподходящий по размеру шлем, мысли запутаны сложным выбором, сердце уходит в пятки от страха совершить ошибку в избраннице, ведь малейшая оплошность – и Дружба! – затянет в пучину брака с ошибочно выбранной невестой. А иначе – разлука, Грех, грех…
- Спрашивается, зачем такие сложности? – Алиса принялась машинально крутить ремешок золотого браслетика на руке.
«Привычка. Этот ремешок…»
- А зачем строить стены? Чтоб перекидывать мосты в последствии, - пояснила дочь. Чашка была пуста, и черная гуща нарисовала причудливые рисунки на ее стенках.
«Графика. Интересно, что они значат в нашей жизни»
- Перекидывать мосты через стены? – Алиса подивилась каламбуру.
- Абсурдно, согласись. Как и весь этот запрет.
Эмма не могла отделаться от ощущения гнетущести, которое испытала, глядя на Лизу. Ее глаза, наполненные слезами. Эмма знала подругу – та ни за что не показала бы свою печаль при ком-то, даже при близком человеке, которому доверяла самые сокровенные тайны своего доброго и остро чувствующего сердца. Это были не просто слезы, нет.
Просто слезы бывают у девушек, которые плачут для вызывания ответных чувств у окружающих: жалости, сострадания, одобрения, понимания. Или же с целью что-либо достичь всхлипыванием и постоянным нытьем.
Просто слезы могут быть у тех, кто разрывается в сиюминутной истерике, с тем, чтоб, получив желаемое, быстро успокоиться и отправиться восвояси.
Просто слезы могут появиться при усталости, когда в порыве кратковременного отчаяния кажется, что мир вокруг рушится, разлетаясь на куски. Но, выпустив негативные эмоции со слезами, осколки рассыпавшейся реальности вновь собираются воедино, представив картину светлого бытия, зажигая солнышко в груди. И все становится на места. Это – просто слезы.
Однако слезы Лизы били каплями дождя, который бессильно пытался остудить выжженную поверхность ее души. Все существо девушки искало спасения от испепеляющего жара, обильно выделяя соленую влагу. Но она не спасала. Не могла спасти бескрайние просторы пустоты, образовавшейся бесплодной, покрытой черной обугленной коркой поверхности. Опустевшей поверхности некогда цветущего сада, который наполняла дружеская любовь.
Алиса откинулась на спинку стула, положив ногу на ногу. Хотелось курить.
- Что сказали на все это родители Лизы?
Эмма недовольно поджала губы. Янтарь в ее глазах потемнел.
- Она им, по всей видимости, об этом не говорила.
- Но почему? – Алиса выпустила из рук ремешок. –У них, «верующих», ведь высоко ценятся семейные отношения, они так доверительны. Я думала, Лиза им первым обо всем расскажет.
Эмма отрицательно покачала головой.
- Да, родители Лизы всегда хотели соответствовать понятию «верующие», да только они перегибают во многом палку. Лизе нет смысла плакаться им о потере друга, так как они будут целиком и полностью на стороне «пастыря», а не дочери, как бы ей ни было плохо. Еще и обругают, за то, что дружила, все это время стоя у края пропасти перед искушением и грехом.
Последнее слово Эмма выплюнула с неприсущей ей гримасой отвращения.
- Бедная девочка, - Алиса потянулась за сигаретами под неодобрительный взгляд дочери.
- Мам, ты опять за свое?
Алиса подняла на дочь виноватый взгляд бездонных карих глаз, словно нашкодивший котенок, который испачкался в саже и оставил на обивке дивана грязные следы.
- Да, милая, эта ужасная привычка…Трудно найти в себе силы ей противостоять. Хорошо, хоть ты не страдаешь этим.
Эмма убрала прочь пачку. Покрутила ее в своей руке, ощутив полноту и скользкую поверхность прозрачной обертки.
« Какая резкая смена темы».
- Зато я страдаю ОТ этого. Мам, представь, что ты – «верующая» из общины Лизы, и смотри на сигареты как на Грех. Избегай его!
Алиса убрала руку, тянувшуюся за пачкой. Сделать это было крайне трудно, словно ее рука – это магнит, а впереди находится железная поверхность, которая притягивает с неимоверной силой. Женщина успела поднести ладонь так близко, что сила притяжения буквально давила на пальцы десятитонной массой, заставляя ухватиться за вожделенный предмет, который был так близко…
«Помни о силе воли»
… но стал недоступен в руках Эммы.
«Ах, ты меня всегда стараешься спасти…»
Алиса сглотнула незнамо откуда взявшийся тугой комок в горле, от которого внезапно стало трудно дышать.
- Шутишь? Ладно, прочитаю специальную книжку «Как бросить курить», может, поможет. А то я автоматически курю, осознаю уже тогда, когда сигарета дымится у меня во рту.
- Непорядок, мам. Но все в твоих руках. Я знаю, ты справишься. И не то проходили, - ободряюще подмигнула ей Эмма, кроша сигареты в мусорное ведро.
Алиса тяжело вздохнула, но осталась сидеть в стуле, спокойно реагируя на то, как Эмма уничтожает предмет ее вожделения. Что ж, она обещала бросить. Обещала себе. Обещала дочери. Но сигареты всенепременно возникали у нее в руках, и руки тянулись к зажигалке. Выкинула зажигалку – тянулась к спичкам. Как наваждение.
Книга, которую ей советовали прочесть все знакомые, столкнувшиеся с этой проблемой, обещала помочь избавиться от зависимости. Вот только Алиса сомневалась в чудодейственной силе слова, так как являлась человеком критически мыслящим, и в подобного рода влияния не верила. Женщина считала, что напечатанные слова, какими бы мудрыми они не были, не могут заставить человека подчиниться им настолько, чтоб убрать сильное желание.
«Что они смогут сделать? Заставить меня посмотреть на себя со стороны опустившегося зависимого человека и взять меня на «слабо»? Монотонно убеждать о вреде своему организму и показывать в картинках возможные последствия пагубной привычки? Ничем они меня не удивят». Данные мысли мешали Алисе хотя бы раскрыть печатное издание, которое притарабанила ей дочь и положила на видном для матери месте.
Алиса страдала от курения. Страдала от осознания своей беспомощности в моменты, когда вкусный дым заполнял ее легкие, даря ей мгновения наслаждения. Когда никотин с другими примесями и смолами неспешно покидал ее тело, выходя из легких через трахеи и носоглотку вместе с выдохом. Она страдала, глядя на то, как дым с ее дыханием клубится на ветру, отравляя воздух окружающим ее людям, которым подобной участи она не желала. Страдала и ничего не делала с этим.
«Странное существо – человек, - отстраненно думала женщина, глядя, как Эмма расправляется с ее проблемой. – Мужа, который пил и изменял – бросила, хоть как ни любила. Перестройку пережила одна с ребенком, и вырастила ее, и воспитала – не сломалась, не сдалась. Попрала все догмы и условности, воспитанные коммунистической идеологией – не разуверилась в жизни и в людях. Сколько бы не стояло на жизненной дороге преград – все удалось преодолеть. А одна маленькая, на первый взгляд, сигаретка рушит всю мою волю, посадив меня на цепь, как щенка, чтоб не убежал со двора. Но ведь я – человек, я могу снять с себя эти оковы. Теоретически могу. А в реальности дочь учит меня как маленькое дитя, у которого отбирает вредную и опасную игрушку из рук».
Алиса шумно выдохнула.
Быть не таким как все – удел избранных.
И одиночество – их палач.
Эмма крошила ненавистные ей сигареты. Ее пальцы измельчали их и превращали в труху, которая сыпалась в мусорное ведро. Как же ей хотелось, вот так скрошить и пагубную зависимость любимой матери, которая сознательно губила собственное здоровье, пассивно отдаваясь на милость привычке. Но Эмма осознавала, что есть вещи, с которыми человеку надлежит бороться самостоятельно.
Каждому человеку присущи те или иные пороки. Те или иные пагубные привычки, удовольствия, калечащие тело и порабощающие душу. Наивно полагая, что мы свободны в своем выборе, мы идем на поводу своих внутренних страстей, не всегда понимая, насколько мы зависимы. Мы – рабы собственных привычек. Задумываясь о свободе, Эмма понимала, что свобода относительна, так как мы никогда не сможем освободиться от самих себя. Никогда не сможем убежать.
Зачем, спросит кто-то, убегать о себя? Как ни парадоксально, но над планом бегства думают многие люди, чем-то недовольные в себе. Кому-то не нравится собственная внешность. Кто-то комплексует из-за фигуры, роста, веса, всю жизнь пытаясь исправить изъяны. Кому-то не нравится быть самим собой, и этот кто-то стремится походить на возносимых ими кумиров. Мало кто доволен собой. Мало кто может похвастаться нормальной самооценкой. Все это – следствие извечного стремления быть лучше, самосовершенствования, прогресса? Или, возможно, неудачные попытки втиснуть себя в узкие рамки, которые общественность установила одинаковыми для всех?
Эмма не курила. Она никогда не держала сигарету в зубах. Признаться в этом широкой общественности девушка не решалась, в свое время даже скрывала отсутствие тяги к курению, хотя почему? Уж так повелось, что все, что имеет негативное влияние на нашу жизнь и угрожает нашему здоровью, привлекает людей. Особенно подростков. Может быть, иногда думала Эмма, все берет истоки с желания смело смотреть смерти в глаза, стоять на краю пропасти, безрассудно рискуя собственной жизнью в стремлении походить на героя? Может, все это – знак протеста воспитанию, тому светлому и прекрасному, что пытаются навязать родители испокон веков. Ведь подход к черте, когда собственное мнение настолько выросло, что способно противостоять родительскому, всегда сопряжен с протестом, с возражением. И этот период – идеальное время для совершения ошибок.
Что печально – отсутствие оригинальности. Все вариации протеста в пубертатном периоде – алкоголь, сигареты, наркотики (не так часто), побег из дома. Все это так банально и как у всех. И в итоге – потеря достоинства, здоровья, уважения, доверия семьи (невинности – как вариант). А в конечном счете – приобретение самостоятельности? Зачастую – нет. Пошалили, побрыкались и к сиське. А собственное мнение? Оно умерило норовливость, и только.
Понимала ли Эмма в свои 13-16 лет сию премудрость? Нет, конечно. Гормоны, которые подняли ее организм на бунт, во что бы то ни стало старались побудить ее к выходу из условностей, которые окружили юную девушку. И хотя она понимала, что условности никак не ущемляют ее в правах и самовыражении, ей претила сама мысль о том, что кто-то может ею помыкать. Эмму выводили из себя замечания взрослых, ее раздражало осознание того, что ее, уже не ребенка, взрослые отказываются воспринимать наравне с собой. Подростки – как застрявшие во временном коллапсе создания, как бабочки, разрывающие кокон.
Почему она никогда не пробовала курить? Курение в переходном возрасте – попытка уйти от рамок правильности, обязательств; протест. Для того, чтобы протестовать, нужен кто-то, перед кем это проявлять. Будь то взрослый, которому противостоишь, будь то друзья, перед которыми так изгаляешься. У Эммы не было ни того, ни другого. Ее мать курила – не было смысла присоединяться к ней в этом, ибо в таком случае протест не имел бы смысла. Не было и подходящей компании. Была еще одна причина, которую девушка не замечала до поры, до времени – она не хотела быть такой как все, не хотела уподобляться большинству. Ее способность мыслить разбушевавшиеся гормоны не притупили, поэтому Эмма понимала, что не хочет быть зависимой ни от одного из перечисленных пороков. И не стала. Ее никто не принуждал, но все же пришлось, и не раз, оправдываться за свой выбор.
Парадоксально, но для подростков считается ненормальным то, что ты отказываешься по собственной воли портить себе жизнь, ломая систему бунтарства. Курение – вред, но этой фразой возможно лишь рассмешить 15-летнего. Потому, что никто не терпит рядом с собой свободный выбор.
Выходит диковинная система: родители запрещают тебе курить, но ты, как существо «самостоятельное» и бунтующее, отказываешься им подчиниться и куришь. Ты – герой, ты смог пойти против системы родительских назиданий. Но ты же, в свою очередь, создал (или присоединился) к иной системе, в которой все подростки курят (пьют, ширяются – на выбор). И в итоге, ты как был как все, так и остался как все – пошел за чьм-то мнением, слился с толпой. Где индивидуальность, к которой ты стремился? Где хваленная самостоятельность, которую ты выдираешь у родителей? Но если найдется человек, который способен принять самостоятельное решение и не губить свою жизнь, поглощаясь привычками – каждый подросток встанет на дыбы.
Индивидуальность, непохожесть пугает окружающих. Хотя мы и понимаем, что похожих среди нас нет. Эмма не могла открыто пойти против системы, но так же она не могла делать что-то себе во вред только потому, что это модно и принято у всех.
Однажды, стоя у школы, к ней подошла девочка из паралели. Девочка была невысокой и худощавой, с неимоверно короткой юбкой, открывающей тонкие ножки в колготках сеточкой. Ее ярко накрашенные губы плотно сжимали дамскую сигарету, открываясь лишь для того, чтобы выпустить струйку дыма. Она некоторое время молча постояла около Эммы, всем своим видом демонстрируя всю крутость ее образа, ее напускной взрослости, и только потом соизволила с ней заговорить.
- Привет, - протянула она деланным томным голосом. Эмма знала, что эта школьница уже познала первый сексуальный опыт, а посему считает себя очень взрослой и пытается подчеркнуть свою сексуальность во всем.
- Привет.
- Сигаретку будешь? – девушка потянулась за очередной папироской.
Эмма знала, что сигарету она не возьмет и курить не станет. Но так же понимала, что открыто высказать свое «фе» не может по причине страха ополчить против себя сверстников. Ей и так доставалось за ее нестандартное мышление, чтобы постоянно акцентировать внимание окружающих на своей непохожести.
- Я не курю. Недавно бросила, - Эмма врала с невозмутимым видом, небрежно кинув последнюю фразу.
- Да? – девушка осеклась. – А я не могу – никак не получается.
Эмма только смотрела вперед себя и чувствовала, что своей фразой все равно оказалась как бы выше сверстницы. Но хотя бы не ниже ее.
- Ой, у меня последняя осталась. Может, напоследок возьмешь, и покурим? – девушка не сдавалась уравнять их. Еще бы – кто-то ее обскакал и смог то, что не получилось у нее.
- Нет, если я решила бросить – я не закурю, - Эмма твердо стояла на своем.
- Ну, ты молодец, - похвально воскликнула школьница, сплюнув коричневую слюну на асфальт. – И как у тебя получается противостоять такому сильному желанию?
Эмма только пожала плечами и пошла прочь, давая понять, что разговор окончен. Теперь такую историю она рассказывала всем интересующимся, и от нее отстали.
Алиса такому выбору дочери была рада. Но собственным примером не могла ее в этом поддержать.
***
Как мама, Алиса не могла похвастаться абсолютным знанием собственной дочери. В принципе, мало кто особо близко знает своих детей. Но в случае с Эммой, проблема заключалась скорее в сложности понимания дочери, а не общения с ней.
Алиса по молодости отличалась амбициозностью натуры, она всегда была уверена и непоколебима в себе. Ее мнение было правильным мнением, ее взгляды – основополагающими. Женщина практически никогда не сомневалась в себе. Человеческие отношения были ей понятны, практически ничего и никто не мог разуверить ее в собственных силах и ввести в ступор. Никто кроме Эммы.
Алисе вспомнился случай, произошедший майским днем 1995 года, когда ее дочурка первый раз посетила театр для детей дошкольного возраста. Спектакль назывался «Колобок».
- Мамочка, они его убили! – ручки Эммы были сжаты в кулачки, а по щеке текли слезы. Малышка пяти лет стояла посреди холла театра кукол, первой выбежав из зала, а за ней спешили поделиться впечатлениями остальные дети дошкольного возраста, радостно крича, неслись навстречу к своим родителям.
- Маленькая, кто кого убил? – Алиса, обеспокоенная таким поведением дочери, опустилась рядом с ней на корточки.
- Колобка! Они убили колобка…
Корона Эммы (мама мечтала видеть в дочери маленькую фею) съехала набок, русые волосы непослушным пучком торчали из некогда аккуратно заплетенной прически, а пушистые реснички не могли сдержать поток слез.
Мама вытирала тыльной стороной ладони мокрые щечки, попутно пытаясь прояснить ситуацию:
- Да, лисичка-злодейка его съела. Но мы придем домой и испечем нового, он будет такой же красивый, румяный и…
- Мам, ну при чем тут лисичка?!
Ей никогда не понять собственного ребенка – пронеслось в голове женщины.
- Как же, Эмма, ты же сама видела, что лисичка не пропустила дальше колобка. Она, хитрая, во всем виновата.
- Нет, - девочка отрицательно покачала головой, постепенно успокаиваясь. Слезы больше не струились по раскрасневшемуся личику, на нем отчетливо читались горечь и обида.
- Мамочка, лисичка не могла сама ничего делать. И колобок не мог. Они же кукольные, я знаю.
Голос Эммы стал не по-детски серьезным, нотки отчаяния сменились разочарованным декламированием фактов.
- И я знаю, что ими управляют. Колобка надели на руку и заставили его уйти от бабушки и дедушки. И волк и заяц пропустили колобка. А лисичке сказали его съесть. Мы все в театре кричали колобку, что его сей час съедят, но он ничего не мог поделать!
Алиса, внимательно слушая, поднялась, взяла дочку за руку и неторопливо повела ее на улицу, направляясь в местный парк. Эмма продолжала:
- Если у тебя есть ножки, ты можешь уйти. Если ручки – отползти. А у колобка не было ни ручек, ни ножек. У лисички есть ручки и ножки. Лапки. Но и она не смогла убежать.
- Эм, а зачем лисичке убегать? Ведь она сама захотела попробовать колобка? – мама продолжала недоумевать.
- А откуда ты знаешь, что лисичкам нравятся колобки? Может ей хотелось с ним подружиться.
Женщина приостановилась у раскидистого векового дуба, словно любуясь могучим стволом и буйной кроной, обдумывая услышанное
(и откуда в голове такие мысли? Ребенок…)
пытаясь найти рациональное объяснение тому, что ее пятилетняя дочь так близко к сердцу воспринимает случившееся. Больше всего ее поразила последняя фраза.
- Мам, это страшно, когда тобой управляют.
Алиса уже давно поправила на малышке платье, заплела по-новому волосы, в общем, привела в порядок, но даже теперь, став аккуратной и опрятной внешне, Эмма выбивалась из десятков других детей. Все дети смеются, - думала она. – а моя плачет. Плачет над тем, над чем смеются другие. Женщине печально было осознавать это, но она уже давно прошла через период отрицания, и теперь принимала поведение дочери как данность, не научившись, однако, ее понимать.
Тем временем девочка уже спокойно и как-то отстраненно продолжала вести свой монолог, увлекая за собой в хитросплетения ее фантазий и восприятия мира любимую маму.
- Взрослые, двигатели кукол…
- Кукловоды, - машинально подсказала Алиса.
- Да, кукловоды, как и мы с тобой, читали сказку про колобка. Они знали, что колобка должна съесть лисичка. Поэтому колобок прокатился мимо волка и зайца. А мимо лисички не смог. Почему они не смогли его схватить, а лисичка смогла?
- Потому, что лисичка была умнее волка и зайца.
- Нет, мам. Это потому, что кукло…водам так захотелось. Они опустили зайчику ручки, и тот не смог подобрать колобка. А если бы зайка пожалел его? Если бы, взяв на руки, он бы ему обрадовался, как…солнышку! Ведь колобок так был похож на солнышко…И не стал бы его кушать. Почему зайке не дали остановить колобка? Им его совсем не жалко?
- Доченька, но это была бы совсем другая история. А вам всем показывали сказку про колобка, как она есть, как она написана в книжке сказок. Ведь в книжке написано, что колобок поверил лисичке.
-Мам, но книжка уже написана. А у кукол еще все можно было изменить. В книжке не было нас, кто смотрел, в книжке никто не мог крикнуть колобку, что его лисичка съесть хочет. А здесь были мы. И мы кричали. Я кричала так громко, что колобок меня услышал, ведь я так близко к нему сидела. И лисичка тоже слышала. Она бы не смогла его съесть, потому что мы ей сказали такого не делать. Мы не дали обдурить колобка. Но кукловоды захотели по-другому. Это они заставили колобка запрыгнуть лисичке «на зубок».
Вопреки ожиданиям Алисы, дочка не заплакала. Она шла, делая маленькие шажочки, сокрушительно качая головой из стороны в сторону.
- Если бы я была кукловодом, я бы подружила колобка с лесными зверями. И пригласила бы их в гости к бабушке и дедушке. Как ты думаешь, дедушка с бабушкой были бы рады?
- Конечно, дорогая, - мама утвердительно кивнула.
- И все бы пили чай.
- Угу.
- Знаешь мам, когда у меня будут такие куклы, я смогу менять сказки. Мне хочется, чтобы волк был сильным и пушистым, как на картинках. И добрым. Потому что он красивый, а красивые волки должны быть добрыми. Обязательно.
Эмма улыбнулась, посмотрев снизу вверх на маму, прищурив глазки от яркого солнца. Алиса улыбнулась ей в ответ и весело подмигнула, внутренне радуясь, что теперь ее дочка как все, радостна и счастлива.
- А лисички, хотя и хитрые, но очень умные. Умная лисичка не стала бы есть колобка, потому что колобок веселый и умеет катиться, как не умеет никто.
- Один на миллион, - подсказала мама.
- Ну не знаю, есть ли еще такие… - Эмма на мгновение призадумалась. – Думаю, что нет. Зачем есть колобка, который умеет то, что не умеют остальные?
Алиса не нашлась, что возразить.
- Милая моя, ты все хорошо придумала. Но сказки для того так написаны, что там соревнуются Добро со Злом, поэтому бывают хорошие герои и плохие, и потому случаются разные неприятности.
- Мамочка, но для того, чтобы побороть Зло не надо создавать плохих зверей. Все звери должны быть хорошими.
- Почему?
- Потому что они все красивые.
- Значит, все, что красивое, - хорошее?
- В мире зверей. Лисички не виноваты, что они лисички, а волки – что они волки, а ведь им всегда дают плохие роли. Может, они хотят быть хорошими, но кукловоды знают по сказкам, что волк клыкастый и страшный, и не хотят ничего менять. Дать шанс быть не таким.
- А что волк мог бы сделать хорошего?
- Волк сильный. Он мог бы взять меня и покатать на себе. А еще он бы меня защищал. А еще согревал своей блестящей шерстью.
- А кто был бы злым персонажем?
- Зло.
- Но как бороться со злом? Какой игрушкой ты его видишь?
- Никакой. Мам, Зло было в бабушке и дедушке, когда они задумали съесть колобка. Зло было и в зайке, и в лисичке и в волке. Если бы все они отказались кушать колобка и подружились с ним, они бы зло победили. А кукловоды дали злу победить.
- Но почему ты плакала одна, а другие смеялись, им было весело.
- Потому что они не видели зла. Оно пряталось в лисичке, а они видели только лисичку. А лисичка красивая. Поэтому они смеялись.
Иногда Алисе казалось, что ее Эмма развита не по годам. Иногда – что это не ее дочь. Настолько нестандартной была девочка, настолько не похожей на нее в детстве. Алису в яслях интересовали куклы, Эмму – все волшебное и фантастическое, что открывал ей мир. И все, что ее окружало, девочка воспринимала, как нечто волшебное, веря в магию нового дня.
Поражало Алису еще и то, что Эмма воспринимала действительность не такой, какой ее преподносили детям. Например, какое-то время дочка всем доказывала, что ее любимая кукла на самом деле заколдованная принцесса, и что, если к ней относиться как к живому человеку, то чары спадут и принцесса отправится назад к своим родителям в волшебное королевство. И в то же время Эмма категорически не хотела признать тот факт, что деревья и прочая растительность живые. Девочка доказывала, что растения не дышат, не разговаривают и не передвигаются как люди, а потому они не живые существа, а словно декорации в человеческой жизни.
С возрастом, конечно, ее взгляды менялись, но способ мышления оставался неизменно самобытным и независимым. Эмма двигалась вопреки всему и вся.
И что больше всего удивляло Алису, это то, что порой ей казалось, что дочка понимает ее гораздо лучше, чем она сама себя.
Я нашел тебя. Я долго искал
Бесконечно бродил среди трав, среди скал
В занозах истоптанные босые ноги
Оставив в пыли следы по дороге.
Я нашел тебя. Теперь я с тобой
В объятьях твоих обрел я покой
В улыбке твоей, в лучезарных глазах
Забыл я проблемы, убил в себе страх.
Тебя я нашел…
- Сегодня я тебе расскажу немного о себе, - он внимательно на нее посмотрел. Какие у него изумрудные глаза, - отметила про себя Эмма. Они, словно видят насквозь, от них не скрыться, не отвести своего взгляда. А стоит только посмотреть – и сразу же тонешь в морской зелени его безбрежного океана, и жаркая волна с головой накрывает, заставляя раствориться всей, без остатка. «Когда-то я напишу о драгоценностях, которые ты имеешь, через которые видишь, с помощью которых влюбляешь в себя» - пространно отметила она про себя, – « В плену твоего взгляда – я так это назову».
Вместо этого она сказала:
- Есть что-то, чего я о тебе не знаю?
Он наклонился к ней, так что теперь его волосы слегка касались ее кожи на шее. Это вызвало в ней приятную дрожь. Эмма посмотрела на него, и озорная улыбка тронула ее губы.
- Есть то, что скрыто от постороннего взгляда, что открываешь лишь изредка, что таиться под масками, личинами, что глубоко внутри, - почти шепотом произнес он прямо ей в ушко, за которое она по привычке заправила прядь своих русых волос.
У него бархатный голос. Баритон. Бархатный баритон. В нем крепость вековечного дуба, терпкость кожи, глубина океана, жар огня и струны гитары. Нет, клавиши саксофона. Да, точно, он так сексуален…
Он медленно отстранился и взял ее за руку, провел по ней кончиками пальцев до плеча и вниз. Неторопливый, обходительный, загадочный. Эмме все это безумно нравилось. Каждая их встреча была маленьким таинством, приоткрывая завесу этого лучезарного парня, приближая ее к нему шаг за шагом. Делал он это не спеша, со вкусом.
- Я вся в предвкушении, - губы Эммы растянулись в завлекательной улыбке, а рука нежно перехватила его пальцы.
- Готова? – он заглянул в ее глаза. Они только блеснули янтарем из-под длинных ресниц. Готова? К чему? От него можно было ждать чего угодно. Он умело покорял воображение окружающих, представляя им детище своего искусства, талантливо обрамляя свои творения красивой историей. Всегда неожиданно, всегда удивительно. Готова? С тобой? Да к чему угодно…
Он обнял ее за плечи и развернул от себя, так, что оказался за ее спиной. Она смотрела на горящий впереди нее камин, когда прохладный шелк черной ткани мягко опустился на глаза, стягиваясь на затылке свободным узлом. Теперь она оказалась в полной темноте, оставшись на едине со звуками вокруг нее, слыша лишь как дрова мерно потрескивают в камине.
Все так же беззвучно он развернул ее к себе.
- Откинь все мысли, все переживания. Пусть все лишнее останется за дверью твоего сознания, - его голос, словно джазовая музыка, вибрировал, становясь то тише, то громче и отчетливей. Слушать его часами. Да, я могу слушать его часами. Выбирать по звуку музыкальные инструменты, которыми произносятся его слова, представляя симфонию их звучания. Рисовать в уме картинки их игры между собой. Но откинуть мысли… Невозможно… Они барахтаются, увязая в пучине его глаз, тонут в океане его голоса. Они рисуют его в ее воображении, подбирая все новые краски, которые открываются в нем с каждым новым вместе прожитым моментом их жизни.
Откинуть мысли…
Эмма стояла и смотрела в темноту, когда он раздвинул шторы и мягко подтолкнул ее в раннее скрытую нишу. Обхватил ее за плечи и талию, чтоб она не поскользнулась на мягких подушках, занимавших все пространство пола, и аккуратно ее усадил. Эмма лишь почувствовала, как пол становится мягким и податливым под тяжестью ее ног, а сев, ощупала все пространство вокруг, пытаясь осознать, где сей час находится.
- Не спеши. Здесь нет места лишней суете, - Он мягко, но настойчиво взял ее руки в свои и положил ей на колени.
Эмма сделала глубокий вдох, прислушиваясь к себе. Мысли настойчиво выпрыгивали одна за другой, предоставляя всевозможные варианты того, что сей час ее ожидает. Откинуть мысли… Это непостижимо!
Тем временем он наклонился над ней и убрал повязку с лица, дав возможность все осмотреть. Взгляду Эммы открылась неожиданная картина. Все вокруг освещали свечи разной формы и размера, расположившись вокруг на полу на небольшом расстоянии от них. Все пространство пола было устлано подушками нежного кремового оттенка, чем-то отдаленно напоминавшими ее любимый ковер в собственной спальне. Его от нее отделял низкий деревянный столик с причудливым резьбленным рисунком на гладкой темной поверхности. Точенные фигурные ножки столика прочно упирались в основание пола, утопая меж подушек. Стены и потолок невысокой просторной ниши были перетянуты нежно белой материей, которая у Эммы вызвала прочную ассоциацию с холстом.
« Холст для мыслей» - про себя назвала все это девушка.
На столике разместилась целая коллекция всевозможной утвари. На специальной деревянной подставке, испещренной аккуратными квадратными дырочками, стояли четыре маленьких фарфоровых чашечки молочного цвета и совсем без рисунка – изящные в своей простоте. Две из них были вытянутыми и узкими, две – низкими раскрытыми куполами, словно перевернутыми вверх ногами. Подле чашечек разместился широкий пологий кувшинчик такого же цвета. Кувшинчик был пуст, и сознание Эммы автоматически задалось вопросом, что же в него добавляют и для чего используют, - настолько непривычным показался ей данный предмет. За ним высился небольшой пузатый чайничек цвета вкусного топленого молочного шоколада, который придавал глине съедобного вида. По обе стороны подставки стояли маленькие фигурки черепашек, выполненных из глины с особой детализацией, так, что создавалось впечатление вполне живых существ, застывших всего на мгновение.
Эмма переводила взгляд с одной вещицы на другую, а затем посмотрела на него. Его взгляд неотрывно следовал за ней, ловя каждое ее движение. Поворот головы, когда волосы мягкой волной ниспадают с плеч и в мгновение оказываются за спиной. Чернота ресниц, за которыми скрывается ее взволнованные и прекрасные глаза. Он неспешно любовался ею в приглушенном свете свечей, мерцание которых улавливало малейшие изменения ее милого личика.
Когда она посмотрела, ее янтарные глаза блестели, отражая огонь единственной свечи, которая высилась на столике. В них он прочитал изумление, восторг и вопрос. Нет, море вопросов, потому что такая девушка, как Эмма не могла остановиться на чем-то одном. Ее водоворот мыслей выуживал один ответ, порождая новый вопрос, она вертела ситуацию, рассматривая все грани и пытаясь вникнуть в них, ничего не упустив. Ну, конечно же.
«Любознательная» - нежно подумал он.
Эмма не решалась заговорить, чтоб не нарушить волшебство момента. Тишина, покой, ласкающий свет множества маленьких огоньков вокруг. Он.
Он улыбнулся. В этой улыбке было все: и признание, и понимание, и нежность, и уверенность, и обаяние. Она улыбнулась в ответ. Затем он достал маленький полотняный мешочек такого же зеленого цвета, как и его глаза, и принялся его развязывать. Она неотрывно смотрела, как подушечки его пальцев касаются тесьмы, которой был завязан мешок, постепенно высвобождая его содержимое. Теплый воздух стал отчего-то жарким, и жар этот поселился внутри нее. Вдох-выдох.
Оставь переживания за дверью твоего сознания…
Он взял в руки плоский кувшин и насыпал туда маленькие зеленые шарики, которые плотно заняли свое место один возле другого. Эмили наклонилась и обнаружила, что это спрессованные чайные листочки.
- Я хочу провести с тобой чайную церемонию, - подтвердил он ее догадки. Его голос, вопреки всему, не нарушил гармонию целостности пространства. Он словно втек в него, добавив красок.
«Саксофон в моей голове» - Эмма себя обманывала. Он был скорее в сердце, занимал все пространство ее естества. Всего лишь голос…
- Этот сосуд называется Ча Хэ, - продолжал он, протягивая Эмме тот кувшинчик, предназначение которого для девушки было загадкой.
Эмма взяла его в руку и посмотрела как чайные листочки скрутились в следствии предварительной обработки.
- Ча Хе следует взять в обе ладошки и придать чаю тепло нашего тела. Когда он согреется, то начнет источать легкий аромат, который нужно вобрать в себя. Таким образом мы знакомимся с чаем.
Эмма повторила все в точности и ощутила, как чайные листочки выпустили еле ощутимый аромат, который было трудно с чем-то ассоциировать – настолько он был легким и поверхностным.
Тем временем он взял чайный лист и растер между пальцев.
Эмма в который раз подивилась магнетизму его рук. Они притягивали внимание, фокусировали на своих движениях.
«Фетиш какой-то» - пронеслось у нее в сознании.
- Чтобы проверить качество чая, мы смотрим, как поведет себя его листок под действием пальцев.
«Как поведет? Под давлением его пальцев…»
- Растает… - чуть слышно произнесла Эмма.
- Не растает, - уголки его губ чуть подернулись в полуулыбке.
«Вот черт, я это вслух произнесла!» - выругала себя девушка.
- Если чай хороший, у него структура должна быть плотной. Поэтому при растирании он крошится кусочками, видишь, как сей час, - листок лениво распался на несколько составляющих, все же сохраняя некую целостность этих мелких частей.
- А если плохой? – Эмма не узнала собственный голос. Он был глухим и чужим в данный момент.
- Если бы чай был не качественным, то рассыпался бы в труху.
- Забавно, - Эмма улыбнулась.
Она снова вдохнула аромат чая из Ча Хэ, а затем передала сосуд ему в руки. Когда их пальцы соприкоснулись, по ее руке пробежал электрический разряд, уходя во все тело навстречу внутреннему жару. Странно, почему я такого не ощущала с ним раньше? Эмма не могла понять, то ли атмосфера, то ли особенность момента с ним в таком месте, то ли в уединение и неторопливости, но она словно чувствовала всеми фибрами своего тела, как что-то прекрасное зарождается у нее внутри.
- Есть 6 сортов чая, - продолжал вводить в курс дела он. Эмме не хотелось его перебивать. Она решила полностью отдаться моменту и плыть среди музыки его голоса.
- Я выбрал зеленый чай, так как он слабоферментированный, то есть его после сбора прожаривали совсем недолгое время. И он полезный. Это первая ступенька в ряду чаев, и в дальнейшем, если тебе понравится, я тебя познакомлю с остальными пятью сортами чая.
«Если понравится? Да мне уже нравится. Безумно. Просто сидеть рядом, смотреть на него в бликах свечей, среди чистого холста фантазии. Так близко. Наблюдать за его неторопливыми движениями рук. Опять эти руки… Я схожу с ума, раз обращаю внимание на руки… С этим надо что-то делать…Ох.».
Эмма сделала глубокий вдох.
Он достал термос, в котором плескался кипяток, и поочередно налил воды в каждую чашечку, глиняный чайничек и фигурки черепашек по бокам. Сделал он это неаккуратно, так, что большая часть жидкости пролилась на подставку, дырчатая поверхность которой вмиг поглотила воду.
- Для начала, мы прогреваем посуду, чтобы приготовить ее для чая. Тогда он лучше раскроет свой аромат, - пояснил он свои действия. – Воду, как и в последующем чай, мы проливаем на подставку, которая называется Чабань.
Эмму рассмешило название резьбленной дощечки. «Чабань». Он увидел смех в ее глазах, хотя не произнесено было ни звука.
- А чайник называется Ча Хай, чашки – чан бей и вен сян бей.
- Ча Хай, Чан Бей, Вен Сян Бей… - пробормотала про себя девушка, запоминая диковинные названия таких знакомых принадлежностей.
- Чайник сделан из мелкодисперсной глины, потому что глина – дышущий материал, благодаря своим порам. И чай в ней получается весьма и весьма!
О, это его выражение «весьма и весьма»! Он запрокидывает голову, жмурит глаза и обнажает ровный ряд белоснежных зубов в широкой улыбке. Словно солнце в окошке. Так может улыбаться только он – весьма и весьма!
Он неторопливо, тщательно, чувственно, она бы даже сказала, протер насухо уже достаточно горячую посуду, предварительно вылив воду на Чабань.
- Горячая вода тоже имеет символическое значение в церемонии чаепития. Считается, что собой она несет мужскую энергию янь. Проявляется она в творчестве, что так необходимо нам.
Эмма удивленно повела бровей. Ну, он, несомненно, личность творческая. Но она…
- Не удивляйся. Ты тоже принадлежишь к сонму творческих людей, можешь даже не сомневаться. Ты еще в поиске, но уже совсем близка к тому, чтобы раскрыться. Чайная церемония позволяет заглянуть в глубину себя, посмотреть на скрытые резервы, желания стремления. Позволяет это все высвободить.
При этих словах жаркий комок, что сидел глубоко внутри нее, стал раскручиваться, высвобождая тепло, которое приятной волной распространилось во все уголки ее естества. Она почувствовала себя наполненной, целостной, как будто энергия, которая сплелась тугим шаром, раскрывшись, собрала воедино кусочки ее разрозненного Я.
Он ссыпал чайные листки в чайник и налил туда кипяток. Потом обдал кипятком сам чайник.
- Зачем ты это делаешь? – указала на глиняный сосуд Эмма.
- Для того, чтобы аромат получился насыщенный, без пустот, - не отрываясь от процесса, произнес он. Затем встряхнул чайник 9 раз, про себя сосчитал, когда прошло время трех вдохов и трех выдохов, и наполнил Ча Хай.
- Я встряхнул чайник ровно девять раз, символизируя при этом энергию янь. Смешавшись с чаем, тот приобретет яркий аромат, а нас наполнит творческой энергией. В Ча Хай чай наполняется кислородом, что способствует его однородному насыщению.
- А вот и главные действующие лица, - улыбнулся он, протягивая руки к дивным чашечкам, которые терпеливо ждали своей очереди в процессе церемонии. Они были такими миниатюрными, что с легкостью вмещались в ладони. Она внимательно смотрела, как он трепетно обхватил одну из них, которая была повыше и тоньше, и налил в нее заваренный чай. После чего наполнил вторую такую же чашечку. Так трогательно… Остальной чай он пролил на статуэтки и на подставку.
- Знакомся, это – Вен Сян Бей, - указал он на наполненные чашечки. Они символизируют мужское начало. А вот эти – пустые – чашечки именуются Чан Бей.
- Женское начало? – угадала она.
- Да, - он улыбнулся, прожигая ее взглядом.
«Орешки – чистый изумруд…» - некстати вспомнился стишок из детской сказки, которую Эмма с детства наблюдала в экране телевизора. Похоже, мысли не давали ей всецело отдаться во власть чая… Они всегда берегли ее от необдуманных поступков, что было хорошо, но когда наступали подобные моменты, они были лишними. А он так на нее смотрит…Она скользнула взглядом по отвороту его рубашки, небрежно расстегнутой на три пуговицы сверху, потом вниз, огибая все выпуклости его подтянутого тела. Красиво…
Он тем временем перелил чай из высоких мужских в низкие женские чашечки. Теперь чай находился в Чан Бей. Высокими чашечками он накрыл низкие и произнес:
- Так мужская энергия перетекает в женскую. А теперь я воссоединю оба начала одним нехитрым движением руки.
С этими словами он взял чашечки в одну руку и резко перевернул их.
- После этого для создания присутствия созидательного процесса в нашей жизни я буду «выкручивать» аромат чая, - с этими словами он принялся поворачивать пустую мужскую чашечку по часовой стрелке над женской.
- Прислушайся к аромату, - Он протянул ей пустую чашечку.
Эмма взяла ее в руки и ощутила еле различимый запах, легкой невидимой пеленой коснувшийся ее рецепторов. Она пока еще не знала, как его идентифицировать.
- Я пока еще не поняла…- начала как-то неуверенно Эмма.
- Так должно быть. Ведь ты попробовала только первую чашку. В чайной церемонии может выпиваться до тридцати чашечек, ровно до тех пор, пока чай не раскроется полностью. Теперь ощути чай на вкус.
Эмма послушно взяла протянутую им женскую чашечку. Горячая поверхность приятно грела ладонь, расслабляя еще больше. Чай на вкус был сродни аромату, услышанному только что.
- Еще слишком поверхностный, слишком легкий, - вторил ее мыслям парень, отпивая свою порцию.
- Сначала подержи напиток во рту, чтобы почувствовать его вкус, только потом делай глоток. И так с каждой чашкой.
Эмма в точности исполняла его указания, из-под прикрытых ресниц наблюдая за ним. За тем, как он заново заваривал чай, за тем, как разливал его в чашечки, небрежно разливая жидкость на Чабань и на фигурки черепах. За тем, как брал в свои сильные руки чашечки, и они утопали в его ладонях. За тем, как наслаждался вкусом, а крылья его носа трепетали, вдыхая приятный аромат. Глаза прикрыты, мышцы расслаблены, время остановилось… И только чай постепенно набирал аромат, отдавая его участникам церемонии.
- Как вкусно, - выдохнула Эмма после очередного глотка. Он улыбался ей в ответ. Она раздевала его взглядом. Почему-то ей ужасно захотелось посмотреть, что скрывает его рубашка. Вот, если бы расстегнуть еще хотя бы одну пуговичку, медленно ворочалась мысль в ее отдыхающем сознании. Как-то раньше она не замечала, какой он необыкновенный. Талантливый – да, необычный, симпатичный обаятельный. Но чтоб такой…харизматичный, подсказало что-то внутри. Да, верно. Харизматичный. Умеющий заставить слушать и пойти за ним. Нет, не так. Умеющий создать желание. Желание слушать его, пойти за ним…быть с ним. Сидеть, пить чай и думать о нем. Мысли, вечные мои странники…
«Оставь мысли за дверью своего сознания».
Невозможно. Мои мысли о тебе. А ты всегда в моем сознании.
Она поняла, что откровенно пялится на него. Ее взгляд блуждал сверху вниз и наоборот. То поднимался по пуговицам темной рубашки, переходя на ложбинку у основания шеи, карабкался по точеному подбородку, скользил по гладкой коже, зарываясь в густые светло русые волосы, непослушным сплетением обрамляющие его лицо. То ниспадал на широкие брови, густые ресницы, закручиваясь на завитке ушной раковины, останавливался на его чудных руках, которые в данный момент творили магию.
- Никогда не думала, что чай может так пьянить, - произнесла девушка, когда смотреть на него стало неприлично долго, по ее мнению.
- А ты уверена, что это чай? – он внимательно на нее посмотрел. Его взгляд был столь прямым и настойчивым, что внутренне она вся подобралась. Как трудно сопротивляться зеленой морской пучине, которая приятно обволакивает, незаметно вовлекая в плен, и не отпускает.
Эмма опустила глаза, чтобы избавится от наваждения и иметь возможность думать. К ее удивлению, собственные мысли заняли его сторону, предательски кинувшись его защищать. Он красивый. Он умный. Интеллектуальный. Он талантливый. Обаятельный. Сильный. У него есть руки…У всех есть руки!.. Но только у него они такие…
Мысли спутались, барахтаясь в изумрудной зелени, в зеленых изумрудах – его глазах. Столько чувств за несколько мгновений его взгляда!..
- Не знаю, - помотала она головой из стороны в сторону, глупо улыбаясь. И вдруг спасательная мысль осенила ее затуманенную реальность. – Ты говорил, что я творческий человек, но пока еще в поиске. Как ты можешь это знать, когда я сама еще этого не осознала?
Его губы растянулись в довольной усмешке, а он облокотился на подушки, подставив локоть для удобства. Теперь он смотрел на нее чуть сбоку и снизу вверх.
- Я это заметил, когда ты смотрела на картины в галерее. Трудно описать…Твой взгляд… Он был осмысленным, что ли. У простого обывателя поверхностный взгляд, он бездумно скользит по полотну, замечая лишь то, что воспринимают его зрительные рецепторы. Ты же смотрела в глубину.
Он замешкался, что-то обдумывая про себя. Эмма мысленно вторила его словам, ожидая продолжения.
- Когда ты смотрела на мои картины, я вдруг почувствовал, что ты смотришь через них на меня. Это такое ощущение, будто обнажаешься, а твою наготу прикрывает лишь плотный кусок холста. Непрозрачная материя, за которой тебя в принципе и невидно, поэтому особо не беспокоишься, когда к нему подходят люди и начинают откровенно пялится. Не беспокоишься, потому что знаешь – они не увидят тебя. Они не поймут твое творчество, не осознают смысл, заложенный в него. Их интересует только смешение красок, которое они называют грамотным, умелым, ярким, – но для них это только цветосмешение.
Он поднес свободную руку к пламени одной из свечей. Она горела ровно, до конца ее существования оставалось еще достаточно много времени. Его рука приблизилась к огню. Пламя, словно испугавшись, отпрянуло от нее. Но деваться было некуда – его ладонь была повсюду, так что огню оставалось только извиваться на месте, танцуя причудливый танец.
«Таков он» - шепнуло ей подсознание.
- Но ты разглядывала за картиной меня. Ты видела мои подлинные чувства, эмоции, переживания, которые были завуалированы под определенный сюжет. Ты читала мой характер по изгибам линий, ощущала горечь, радость, смятенье по цветовой экспрессии. Ты понимала меня без слов. И я без слов это понял. Еще тогда.
Эмма была потрясена. Насколько тонко чувствующий, насколько проницательный. Он точно заметил ее к нему чувства, она была в этом просто уверена. И сей час, на чаепитии. Ведь он так близко. Словно не существует ничего между ними, ни низкого столика, ни прочей атрибутики. Единое пространство, которое сузилось в единую точку. Он так близко. Он в ее мыслях. И он читает ее мысли, как теперь оказалось.
«Вдох-выдох».
- Но ведь я не рисую, - возразила она ему, тихо-тихо, словно бы боялась спугнуть пламя свечи, выгнувшееся в очередной раз.
- Поэтому я и говорю, что ты находишься в поиске. Но ты уже близко к разгадке. И я тебе в этом помогу.
При этих словах Эмму затрясло. Как это было произнесено… Как будто бы он брал на себя ответственность за ее жизнь. Как будто взялся вести, оставляя ей роль ведомой. Так властно. Мысленно она сопротивлялась этому чувству, но эй неожиданно было приятно осознавать, что кто-то хочет тебя направлять.
Она взяла одну из подушек и обняла ее, словно бы защищаясь от его влияния. Такого приятного. Но мешающего мне думать – с этой мыслью она крепче сжала подушку.
- И в какой области мне себя искать? Я никогда не задумывалась над творческой нишей, которую мне бы следовало занять, так что я даже не знаю… - протянула она.
- А что ты думаешь, когда смотришь на меня?
Его вопрос был словно удар под дых. «Что думаю? О твоих руках, которые в данный момент касаются чего угодно, но только не меня – и это ужасно бесит. О рубашке, которая непростительно закрыла тебя, словно непрозрачное плотное полотно. О глазах, которые горят и сжигают всю меня, когда ты смотришь. Так смотришь…» - ее мысли карабкались одна поверх другой, перекрикивая друг друга. Невозможная какофония звуков в голове…
- Смотря на тебя, я всегда первыми замечаю твои зеленые глаза, - начала она, не отводя взгляда от его сосредоточенного взора. – Иногда они мне напоминают безбрежное зеленое море, в котором можно утонуть и остаться там навсегда. Но чаще всего – это два изумруда, которые источают свой зеленый необыкновенный свет, который окутывает меня целиком, словно кокон, преображая меня. И тогда мне кажется, что эти необыкновенные самоцветы – самое дорогое сокровище, которое имеет человек. Через них ты видишь мир таким, каким проецируешь его на свои картины – волшебным, ярким, чувственным, глубоким. Через них страсть – твоя страсть, обжигающая и таинственная. Через них радость – твоя радость, солнечная и сочная. Ты поешь в своих картинах изумрудными оттенками.
Он неотрывно смотрел на Эмму. Внезапно он увидел то, что искал в бесконечной череде своих произведений. Ее.
- Ты словно источник моего вдохновения, - заворожено произнес он.
Эмма выпустила подушку из рук от неожиданности.
- Что? – только и смогла она сказать. – Я – твоя …муза?
Он сел, полностью выпрямившись, снова оказавшись выше нее. Его руки – наконец-то! – коснулись ее рук, накрыв их горячей широкой поверхностью. Так приятно было ощущать их тяжесть…
- Нет, - произнес он. – Муза – это некто, с которого пишешь картины. Используешь ее черты, ее манеру и когда-то элементы внешности в своих произведениях. Но ты…
Он коснулся ее волос. Они были шелковистыми и гладкими на ощупь. Он мучительно подбирал слова.
- Ты как кладезь, который не имеет дна. Погружаясь в него, я вижу много прекрасного. Твое видение, твое ощущение мира – все это так мне знакомо, хотя и по-другому выражено. В тебе – те краски, которых мне не хватает для полноты палитры. В тебе – множество идей, которые я хочу воплотить, но которые я не осознавал до тебя. Ты – словно вторая сторона моего мира, которую я не мог до сих пор увидеть, так как она расположена прямо противоположно моим глазам, потому что смотрит внутрь меня.
Она не могла пошевелиться. Впрочем, очень даже могла. Но не хотела. Она бы бесконечно долго смотрела на него, слушала его – волшебный момент чудесного вечера.
- Ты говоришь то, что я показываю. Ты облекаешь в слова мои чувства. Ты так точна…
Его выдержке можно было позавидовать. Он был от природы терпеливым и умел держать себя в руках в самые неоднозначные моменты своей жизни. Он не терялся в критических ситуациях, на него в этом плане всегда можно было бы рассчитывать. Но не с ней.
Когда она так близко. Когда янтарь в ее глазах плавит его изнутри, убирая все мысли и оставляя лишь желание. Когда аромат ее кожи вперемежку с ароматом чая дурманят и заставляют быть так близко, как только возможно. Лишь бы не спугнуть…
Их поцелуй был чувственный и долгий. Как небо переходит в землю, так и мужское начало встречается с женским. И соединяясь, рождается гармония. Руки сплелись, подобно ветвям кустарника, который собрал себя воедино, ограждаясь от всего постороннего. Тепло тел согревало друг друга, наполняло друг друга жаром, который не может стихнуть подобно огоньку свечи. Прикосновение неизменно порождало ответный отклик, движения удивительно синхронны, будто отрепетированы, будто так было всегда – быть вместе. Так естественно, как дыхание. Как рассвет и закат, как прохлада утренней росы, как движение звезд по небосводу. Он и она. И ничего больше…
***
Свечи сжигали себя, танцуя бликами по молочному холсту. Прошла целая вечность с того момента, когда они были единым целым. Теперь, вдоволь насладившись друг другом, напитав себя энергией, отдавая в ответ свою, они смотрели, как воск стекает по высеченной поверхности точенной ножки свечи. Подушки были везде, хаотично разбросаны вокруг, как мысли в ее голове. Все внутри нее пело.
Он гладил ее по спутанным волосам, и его движения были неторопливыми и вдумчивыми. Он словно расчесывал их, и они послушно распрямлялись в такт его движениям. Кожа отливала бронзой в приглушенном свете, соблазнительно изгибаясь в ложбинках ее тела. Он знал, что теперь нашел то, что так долго не давало ему покоя, создавало чувство незавершенности и беспокойства. Он знал, что мучение творческих поисков и вечных вопросов без ответа завершилось. Она – ответ на все поиски. И она – новый вопрос. Круг замкнулся. На ней.
Эмма повернулась к нему лицом, позволив любоваться его чертами. Она улыбалась. Ее взгляд скользнул на его губы и она потянулась к ним навстречу. Он наклонился, встретив новый поцелуй. Теперь они не торопились. Ее губы имели сладковатый вкус. А кожа источала аромат свежести морского бриза и была чуть прохладной, сравнительно с его.
« Я напишу картину мироздания. Это будет картина нового мира. Совершенного мира. Ты – мой сладкий океан…»
Он не закрывал глаз, чтобы посмотреть на собственные мысли, которые трансформировались в новый пейзаж, раскрашивая его красками чувств. Ему больше это было не нужно. Он видел свое будущее творение в ее глазах. Словно на поверхности самоцветов неторопливо собирались кусочки единого пазла, стремясь соединиться в целостную картину.
« никогда не отводи свой взгляд»
Она шумно вобрала в себя воздух. Аромат чая все еще витал в воздухе и теперь заполнил ее легкие. Он поглотил ее дыхание в очередном поцелуе, проникая в нее, доставляя чувственное наслаждение. Каждая клеточка ее тела вибрировала в ответ на его сердцебиение.
- Я напишу об этом, - прошептала она, ненадолго отстранившись от него и на секунду смежив веки.
- Напишешь? – он сделал над собой усилие, чтобы обрести способность ясно мыслить. – О чем?
- О драгоценности изумруда, - нет, не так, - в смысле, об изумрудных самоцветах, с помощью которых ты влюбляешь в себя.
Он коснулся ложбинки у основания ее шеи.
- О моих глазах? Пиши, - его внезапно осенила догадка. – Знаешь, возможно, в этом ты и найдешь себя.
- В твоих глазах? – она игриво выгнулась, заставив его перевести взгляд на округлости ее дивного тела.
- Нет, - он собрал волю в кулак, чтоб продолжать разговор, а не приступить к повторению недавнего занятия. Сделать это было чертовски трудно, ведь все в ней, начиная от гладкой кожи, отливающей бронзой в свете несмелых огоньков, заканчивая ее призывными движениями, искушало его на новые попытки слиться с ней, став целым. Еще раз. И еще… – В творчестве. Может быть, именно начав писать, ты обретешь себя, как я в написании картин.
Она приподнялась, лукаво посмотрев в его красивое лицо. В ее глазах мелькали бесенята, высекая искры из потемневшего от вожделения янтаря.
- И ты будешь читать мои произведения? – ее лицо вплотную приблизилось к нему.
Тени легли в изгибах ее прекрасных черт, свет касался лишь округлых частей лица.
«Жарко»
- Я буду в них участвовать, - он улыбнулся, взяв Эмму за подбородок, любуясь ее личиком. - По крайней мере, в первом.
Он губами ухватил мочку ее уха и легонько потянул, высвобождая ее волосы. Она повела головой чуть вбок и улыбнулась. Ее мысли улыбались вместе с ней.
А что, эта идея ее порадовала. Писать о своих чувствах. Особенно сей час, когда эмоции захлестывают, плещутся внутри, грозясь вылиться наружу. Пусть они найдут свое отображение на листе бумаги. И она посмотрит, что из этого получится. А в данный момент пусть продолжиться волшебство…
- Я благодарна тебе!
- За что?
- За то, что ты есть в моей жизни.
- Но ведь это сама судьба нас свела вместе.
- Но не судьба тебя оставила в ней, а ты сам.
Что такое любовь можно говорить часами. Можно спорить, доказывая, что это химическая реакция организма, можно доказывать, что это чувства, зародившиеся на духовном уровне. Переливать из пустого в порожнее. Любовь нельзя измерить. Любовь нельзя объять. Она посещает тебя неожиданно, заставляя сердце сжиматься в сладкой муке. Она взращивается и лелеется тобой годами, как зернышко требовательного растения, нуждающегося в постоянном уходе. Она сильна настолько, что способна свернуть горы и пронестись через года. Она хрупка настолько, что, подобно огню свечи, колеблется при малейшем дуновении ветерка. Она – постоянство. Она – течение. Любовь – это бесконечное мгновение счастья…
Она сидела и писала. От руки. Почерк был ужасен, строчки лезли вверх, стремясь перекрыть друг друга. Она не обращала на это внимания. Ее занимало лишь то, что так было важно; было важным настолько, что выливалось черными чернилами на тонкую бумагу, пропитывая ее. Она должна была писать. Ради него? Нет. Ради себя, ради собственной реализации. Она искала себя. Искала годами, просиживая на скамье в пыльной аудитории, конспектируя труды великих профессоров и ученных, которые так никогда не пригодятся ей в жизни. Она искала себя, стараясь вытянуть высокую ноту в последнем аккорде. Искала в толпе, оборачиваясь на тех, кто был ей чужд, забывая посмотреть в глубины себя.
Он помог ей ступить на верный путь. Ее путь. Тернистым ли он будет, гладким ли, но это ее дорога, она это осознала. Писать. Что?! Среди вихря мыслей было трудно вычленить одну, стоящую того, чтобы запечатлеть ее на страницах. Мыслей всегда было много, и сей час они хаотично сновали в ее сознании, словно стая птиц, спугнутых тяжелыми шагами надвигающейся паники. О чем писать? Эта мысль, раздувшаяся до гигантских размеров, тяготила ее. Она вибрировала, заглушая остальные мысли.
Стоп. Эмма отдышалась. Он.
«Я так его…люблю…»
Она сфокусировалась на нем. Да, он первый. Он достоин быть первым, о ком она напишет. Он занимает ее мысли, всецело властвуя над ее сердцем и душой. Он…
Эмма писала. Поначалу несмело вывела слово, посмотрела на него некоторое время, словно оценивая, примеряясь, готовая к следующему шагу. А потом начала писать, ускоряясь, неистовствуя на тетрадном листе.
«Хотеть чего-то так сильно, что перехватывает дух. Желать так остро, будто бы идти по лезвию бритвы, а она послушно принимает на себя капли крови из рассеченной ранки. Совсем не больно. Пусть. Только бы идти. Там все, к чему стремится душа, там все, что желает тело. Только бы добраться. Ни море, ни океан, ни безбрежное ничто не остановит на пути к ним, желанным, вожделенным. Все мысли устремлены вперед. Глаза воспринимают только это. Я слепа к остальному, ничего не тревожит, не волнует. Желание. Оно застилает взгляд. Мир – ничто. И все – никто. Мыслей нет.
Сердце уже не бьется – оно пульсирует, часто-часто. Тихо-тихо. Слабеет. Усиливается. Идти… Невозможно дышать, ох, что со мной!... не отрывая взгляда, не отвлекаясь, не останавливаясь.
Холодно и жарко. Приятно и болезненно. Все так неоднозначно. Душа поет, а сердце плачет, и ветер смахивает слезы. В них мое спасение. В них моя жизнь. Не дай мне упасть, не дай сломаться. Только они…
Морской прибой. Бриз, крик чаек, оглушающий меня в свете полуденного солнца. Они жгут меня. Зовут меня. Манят. Я бреду к ним навстречу, шатаясь, словно ребенок, недавно опершийся на ноги. Я лечу к ним, но песок смешивается с ветром, замедляя мой путь. Я скольжу по водной глади, и она подталкивает меня вперед. Быстрее, только быстрее…
Ощущаю искрящийся свет. Он просачивается в меня, сквозь меня, вокруг меня. Я танцую в его отражении. Так близко… Совсем рядом. Только потянуть рукой…
Сокровище. Яркое, лучистое. Наконец-то. Зеленая вселенная, изумрудная музыка. Любовь без слов… Коснуться взглядом и утонуть в пучине взгляда. Твои глаза…».
Она отдышалась. Кисть разжалась, выпустив ручку на стол. Все это время Эмма находилась в полудреме, в состоянии, когда разум и чувства становятся единым целым, полностью синхронны. Когда можно писать о вещах, которые не произносились тобой вслух, потому что были не до конца озвучены даже в глубинах сознания. Она любит его глаза. Она в восторге от магнетизма его взгляда. И он узнает об этом. В такой способ.
Эмма отложила ручку в сторону и посмотрела на исписанный лист бумаги. В нем столько чувств! Девушка удивилась про себя, как такая тонкая бумага способна выдержать тот поток эмоций, которые она вместила в обычный разлинеенный лист.
« В плену твоего взгляда». Как странно, но она смогла вспомнить то самое название, которое на миг посетило ее мысли при последней их встрече. Яркая вспышка, подобная молнии, просто пронзила ее на короткий миг и должна была стереться с ее памяти, не оставив после себя и следа. Но этого не произошло, как много раз происходило до этого. Наверное, потому, что это название – лучшее, и с этим она внутренне согласна.
Его глаза. Его взгляд. Так много и так мало. Мимолетный взгляд – вечный отпечаток в памяти. Все и ничего. Так глубинно и так поверхностно.
«противоречие».
Почему-то мысли двоились, разбегались, словно спугнутые рыбки, потревоженные посторонним предметом. Противоречивость чувств была ей присуща, и Эмму это смущало время от времени. В моменты эмоционального возбуждения она словно переставала быть цельной натурой, рассыпаясь на мириады частей, которые в своей хаотичности рушили все установки, которые существуют внутри каждого из нас. В этом хаосе можно любить и ненавидеть, сидеть и бежать, петь и стенать; все одновременно. В этом хаосе новые идеи получали развитие, оживали и устремлялись к вечному движению. Почему-то именно в хаосе зарождалось и совершенствовалось все новое в ней.
А он… Он сумел одним своим присутствием соединить частички ее души. Он сумел направить ее. В данный момент он являлся катализатором ее движения.
Как все же женщина и мужчина бывают зависимы друг от друга… Сколько бы люди не кричали во всеуслышание о том, что смогут справиться сами, друг без друга им не обойтись. Его Эмма вдохновляла на написание новых творений, с ее образом внутри Иван оживлял белый плотный холст, танцуя кистью. Ее Ваня вел по тропе писательства, подставляя крепкое плечо в минуты слабости и неверия в собственные силы, становясь ее музой и главным ценителем ее творчества. Как прекрасно, когда рядом с тобой есть человек, который любит тебя! И которого любишь ты…
Его присутствие, в мыслях и физически, способно разбудить внутренний огонь твоей души. Когда тебе грустно и холодно – огонь согреет. Когда пусто и темно – осветит. Он испепелит все грязное и плохое, что посмело проникнуть в твою жизнь, нарушая равновесие. Он подарит надежду своим сиянием, когда ты разочаровался увидеть свет в конце тоннеля. Огонь любви. Пламя страсти. Тепло заботы.
Его глаза – лишь часть его. Он – безграничное пространство, неизведанный лабиринт, бесчисленное количество граней. Каждый день, каждый миг – новый поворот его души. Узнавать любимого человека день за днем – увлекательный квест. За каждым поворотом – новая грань, иной оттенок. Не скучно. Никогда.
Эмма подписала маленькое произведение, которое должно было стать как частью ее творчества, так и признанием любви к нему.
Твой взгляд зеленых страстных глаз
Твой изумруд дороже, чем алмаз…
Я прыгнуть хотел выше гор, выше звезд
Я крикнуть хотел, что тебе я привез
Счастья шкатулку. Быстрей же открой,
В ней сердце мое закрыто с душой…
Это случилось банально, в парке. Утром прошелся слепой дождик, охладив жаркую поверхность асфальта, и теперь его капли покоились на листьях деревьев и бусинками держались за кончики травинок на придорожном газоне. Птицы воспевали новый день, перелетая с ветви на ветвь, сбивая задерживающиеся капли влаги; воздух благоухал свежестью и ароматом разнотравья. Детвора высыпала смешливой кричащей толпой, некоторые из них пускали разноцветного змея вместе с родителями.
Странно, как во время самых важных случаев в жизни сама природа заботиться о красоте момента. Странно, что в эти моменты мы не замечаем этой красоты, и порой ничего не наталкивает нас на мысль о том, что вот-вот произойдет что-то очень важное. Чаще всего мы бредем, поглощаемые размышлениями, внутренними диалогами и монологами сами с собой, утопическими фантазиями, вымышленными событиями, попросту отсутствуем в окружающем мире красоты.
Так шла и Лиза, физически ступая шаг за шагом на асфальтированную парковую дорожку, но мысленно протаптывая дорогу в дебри собственного сознания. Она вдыхала ароматный воздух, но ее тело только извлекало из него полезный кислород, абсолютно не придавая значения тонкости запаха. Ее васильковые глаза с поволокой бесстрастно смотрели вперед, но видели лишь картинки, проносящиеся в ее голове.
А он стоял чуть сбоку, на выложенной плиткой площадке и подкармливал собравшихся голубей, которые совершенно перестали бояться людей. Голуби важно прохаживались, подбирая хлебные крохи и курлыча между собой, пока он отрывал кусочек за кусочком от сдобной булки.
То ли каблуки ее бежевых туфель громко цокнули по дорожке, то ли голубю просто нужно было лететь по своим делам, но он внезапно шумно взмыл вверх, махнув крылом у Лизиного лица. Тихо вскрикнув, девушка остановилась на месте, словно вкопанная.
- Испугалась? – услышала она участливый мужской голос возле себя и обернулась.
Он был немного выше нее. Черные коротко стриженные волосы, светлая кожа. Парень был приблизительного одного с ней возраста. Имел подтянутое коренастое тело, умело подчеркнутое стрейчевой футболкой и джинсами. У него было приветливое лицо, располагающая к себе внешность и обаятельная улыбка. Симпатичный парень. Девушка посмотрела на него и… Нет, не влюбилась. На нее смотрели пронзительные светло-серые глаза.
- А… да, немного, - смущенно сказала она.
Он кинул остатки хлеба птицам и, отряхивая руки, шагнул к ней навстречу.
- Меня зовут Марик.
Девушка посмотрела на него заинтересованно.
- Лиза.
- Елизавета. Красивое имя. Ты торопишься куда-то?
Лиза на мгновение задумалась, но потом беспечно отогнала от себя ненужные мысли и произнесла:
- Нет, просто гуляю.
- Не против, если я составлю тебе компанию?
Марик обезоруживающе улыбался, и ей вдруг стало так светло от этой улыбки, что она предпочла продлить это ощущение.
- Пожалуй, я не против.
Он пошел рядом с ней, придерживаясь некоторой дистанции. Она ему казалась феей из детских книжек, яркой, манящей, хрупкой. Все в ней было сказочной красоты: густые черные локоны, ярко-синие глаза, плавность движений, детская непосредственность и обезоруживающая невинность суждений. Казалось, что Лиза воспринимает только хорошее, черпает из жизни исключительно добро, а все плохое проходит мимо ее маленькой вселенной. Трогательная и романтичная. Волшебная.
Она смотрела на парня, который не нарушал выбранную дистанцию между ними всю прогулку, с любопытством. Девушке еще как-то не приходилось знакомиться на улице с представителями противоположного пола, к тому же ей импонировало осторожное ненавязчивое его поведение по отношению к ней. Лиза не особо его рассматривала, так как считала бестактным просто пялиться на малознакомого юношу, но все же украдкой поглядывала на него.
Ну что сказать, это был ее типаж. Лизе никогда не нравились голубоглазые блондины, отчего-то она полагала, что признаком мужественности служат черные волосы и карие глаза. В детстве, как и многие девченки, она вырезала фото похожих на ее идеал кинозвезд именно с этим набором отличительных знаков. Потом, войдя в общину, ее уверили, что отличительной чертой ее избранника должна стать непоколебимая вера во Христа, а вовсе не внешность. Но в глубине души девушка все же искала подходящий типаж. И вот теперь она идет с молодым человеком с черными волосами. Тол+-ько вот с цветом глаз вышла осечка, но в целом он ей понравился. Как раз настолько, чтоб позволить пройтись с ней по парку.
Дальше – больше. Лиза отметила про себя, что ей нравиться с ним разговаривать. Говорил он низким приятным голосом, мягким и немного тягучим. Говорил на разные темы, отвлеченные, житейские, не занудствовал и не давил. Он был весьма тактичным молодым человеком, а это особенно понравилось немного пугливой «верующей» девушке.
Лишь прощаясь, он осторожно попросил ее номер телефона, который она, сама того не ожидая, вполне охотно дала.
- Ты невыносима, - сказал он.
- Ты несносен, - отрезала она.
- Ты вредна, - он не отступал.
- Ты зловреден, - ей было что сказать.
- Ты непокорна, - он не хотел сдаваться.
- Ты непослушен, - не сдалась и она.
- Вот видишь, в нас так много общего…
Ваня прочитал первую творческую работу его любимой. И не только прочитал. Как натура деятельная, он помчался к знакомому журналисту, Димке, который давеча освещал его выставку и мог напечатать понравившуюся работу. Димка к тому же был на короткой ноге с главным редактором.
- Ну-с, глянем, - покрутил фальш-пером у рта Дима, читая принесенную Иваном рукопись. – Н-да, чувственно, эмоционально. Сильно. И куда ты, мой свет, хочешь, чтоб я вставил сие любовное послание?
- Тебе виднее, ведь это женский журнал. Девушки любят такое читать, - Потоцкий даже не сомневался в успехе собственной затеи.
- Хорошо, я подумаю. Неплохой материал, - при этих словах на лице полноватого Дмитрия отобразилось некое подобие улыбки. – Да ты не волнуйся. Напечатаем.
Ровно через неделю на стол к Эмме лег женский журнал, который в их семье никто никогда не покупал. Девушка, отвлекшись от рассчетки по строительным материалам, вопросительно посмотрела на Алису, которая, загадочно улыбаясь, стояла и смотрела на дочь.
- Мам, это что? – ткнула девушка пальцем в глянцевое издание.
- Это пришло по почте, я час назад его начала читать.
- И что? Я то здесь при чем? Я не заказывала журнал, - Эмма смотрела на мать в недоумении.
- Я не знаю, кто нам его прислал, но обрати внимание на 7 страницу. Мне кажется, там есть кое-что интересное, - при этих словах глаза Алисы подозрительно заблестели.
Эмма открыла журнал в указанном месте и ошеломленно уставилась на собственный текст, вставленный в рамочку в виде двух сплетенных между собой сердец на изумрудном фоне. Рубрика называлась «Настоящая любовь». Текст был завершен фразой «автор Железнова Эмма».
- Это ты? – тихонько поинтересовалась Алиса.
- Произведение мое, но я его не отправляла в издательство журнала, - Эмма растерянно хлопала глазами.
- Очень красиво. Я тобой горжусь, - мама обняла обескураженную дочь. – Ну, кто-бы ни был этот доброжелатель, сделав за тебя пиар-работу, большое ему спасибо. Теперь ты – и в журнале! Я думаю, это здорово и надо отметить.
Эмма согласно кивнула. Был только один человек, который знал о письме-признании. Иван.
- Тебе понравилось? – услышав сбивчивый рассказ Эммы, спросил Потоцкий. – Начало положено.
- Начало чему? – девушка еще не знала, как ей реагировать на то, что любимый без ее ведома распорядился ее творчеством. С одной стороны, это было возмутительно, с другой – сюрприз удался.
- Твоему творческому дебюту. Я думаю, профессия инженера не есть апогеем твоих мечтаний, а печататься в журнале, а потом издавать свои собственные книги тебе будет гораздо приятней по жизни.
Эмме нечего было возразить. И серчать на самостоятельного Ваню не было ни малейшего желания. Ее напечатали! Подумать только – кому-то понравилась ее писанина! Фантастика!
Влюбленные потом долго строили планы, делились впечатлениями, поднимали шампанское. Игривый напиток бесконечно лопался пузырьками воздуха под заливистый смех двух творческих половинок.
Месяцы учебы полетели быстрее. И гораздо приятнее. Теперь Эмма не металась в поисках смысла жизни – она нашла свое место среди писательского состава. С легкой подачи Вани, ее произведения печатались, а немного погодя главный редактор предложил студентке полставки в журнале. Алиса была рада, что дочь каждый день легко и радостно убегала на занятия, а потом счастливой прибегала домой. Единственное, за что переживала женщина, чтобы дочь не бросала обучение. Но она могла не волноваться – Эмма собиралась получить диплом о высшем образовании инженера-строителя, а уж как ей быть в дальнейшем – жизнь покажет. Зато теперь она видела приятную альтернативу сухой технической работе.
Что касается досуга – то у девушки его почти не было. Она еле выкраивала время на встречи с любимым, не забывала про курсовые и самостоятельные, а также про сочинительство. С Лизой Эмма пересекалась на переменах, но поболтать вдоволь у девушек времени не было. Поэтому многое, что происходило в жизни каждой из них, для другой оставалось загадкой.
Пришла весна. В этом году она была ранней и теплой. Эмма несла журнал с очередным своим творением в сумочке, ощущая приятную тяжесть глянцевого «талмуда». Сегодня пар на удивление (и радость всего студенческого коллектива) было немного, поэтому девушка особо не торопилась, вдыхая упоительный запах пробуждающейся природы. Навстречу ей двигалась Лиза.
-Привет! – замахала она руками, находясь еще на приличном расстоянии. Обе девушки ускорили шаг.
- Боже, как я рада тебя видеть! – обняла ее Эмма. – У меня столько есть, что тебе сказать!
- Я тоже соскучилась, занятая ты пташка! – сжала подругу в объятиях Лиза. – И у меня тоже есть новость.
- И какая?
- Сначала ты.
Эмма вытащила из сумки журнал.
- Я печатаюсь, Лиз! А сей час несу готовый материал ко дню матери.
- Ого, роднуль! Круто! Ты моя умничка! Поздравляю! Прочитаешь?
- Угу, - Эмма отошла в сторону деревьев и села на свободную лавочку. Автоматически поправила волосы, завернув прядь за ухо. Она немного волновалась, наверное, потому, что для нее это произведение было очень личным.
Лиза села справа и уткнулась подруге в плечо, заинтересованно всматриваясь в разукрашенные странички журнала. Эма, прочистив горло, начала:
«С чего начать? Моя память сохранила воспоминания полуторагодовалого ребенка, скорее некие образы и картинки, отдельные ощущения и переживания, чем что-то конкретное. Помню себя маленькой, как смотрела на мир вокруг, и он казался мне чем-то большим, просто огромным, и каждый элемент в нем таил в себе чудо. Только дотронуться. Прикоснуться. И я с малых лет посвятила себя извечному поиску прекрасного, невидимого на первый взгляд, но такого же реального, как мы с вами, только ждущего (терпеливо ждущего), когда его найдут.
Самым первым и, пожалуй, самым великим чудом для меня была моя мама. Она была всегда. Как что-то незыблемое и вечное, мама окружала мой маленький мир с начала моего существования. Прекрасная и непостижимая для меня в своем величии и силе. Силе любви. Если верить в то, что, приходя в этот мир, мы сами выбираем себе родителей, я могу четко представить, почему моя душа еще до момента моего появления на земле выбрала себе ее. Стройная белокурая львица. Тонкая хрупкая лань. Жаркое полуденное солнце. Цельная натура. Сосредоточение всех истоков, всех начал, она и только она смогла бы выдержать, вытерпеть и вырастить постоянно мечущееся, неспокойное, мечтательное и непостоянное создание. Меня. Я, словно бурный речной поток, постоянно меняющий маршрут в поисках лучшего пути, набирающий силу и масштаб по этапам своего взросления. Она – величественный океан, в своем спокойствии и силе терпения способна унять эту бурю, поглотить мои переживания, растворить волнения и принять меня такой, какой я есть.
Я никогда не сомневалась в ее любви ко мне. Во всех ее движениях скользила нежность, когда она брала меня, кроху, на руки. Когда прижимала к себе поздно вечером, лежа на кровати, призывая тихий и спокойный сон в мою уставшую за день голову. Когда читала мне сказки. Когда одевала и кормила меня. Когда учила и объясняла мне устройство нового и огромного мира, в котором столько тайн, а мне их всех еще предстоит узнать.
С детства я была болезненным ребенком. С самых первых недель мой плач имел серьезную причину, а не был просто способом без слов выразить свои желания. Бессонные ночи, поиск лекарств в стране рухнувшего коммунизма, в стране вечного дефицита, в ситуации полной беспомощности от отсутствия денег. Она все это преодолела. Без мужа, со своей, такой же сильной и любящей женщиной, - ее мамой.
Я в детстве помню, что когда шла в садик, то все мамы вокруг, что вели туда же собственных деток, казались мне совершенно обычными тетеньками, которые красивее, которые похуже, но все как одна – они были чужие. И мне, маленькой девочке, тогда становилось безумно жаль детей вокруг, даже своих подруг, с которыми я делила песок в песочнице, ведь у них не было МАМЫ. Они казались мне обделенными самой жизнью, обездоленными (хотя я не знала таких слов, но лишь они точно характеризуют мои чувства), ведь мама была только у меня. Настоящая мама. Моя мама. Я с ужасом, приводящим меня в уныние, наблюдала, как их забирают эти тетеньки, улыбаясь, называются их мамами, уводят их к себе домой. Я осознавала, что мне и только мне повезло, потому что настоящая мама забирает только меня, и дом – мой дом – настоящий.
И вы не поверите, но до сих пор я считаю, что моя мама – настоящая мама. И мне повезло быть ее дочерью, ее маленьким чадом, которому она отдавала и неизменно отдает свое материнское тепло. И я не представляю себе другой матери рядом, ибо никакая другая женщина во всем мире не сможет сравниться с ней по своему величию, святости и мудрости, которая есть только в ней.»
- Супер… очень… трогательно, - по сияющим васильковым глазам подруги Эмма поняла, что Лизе все понравилось. - Ты маме уже читала?
- Нет, я хочу сделать ей сюрприз на восьмое марта.
- Я думаю, она будет в восторге.
- И я очень на это надеюсь. А что произошло у тебя за это время? Я полагаю, что-то очень приятное.
Лиза залилась румянцем, который сделал ее персиковую кожу щек розовой, отчего девушка стала еще красивее.
- Угу. Я встречаюсь с парнем.
- И ты все это время молчала! – ахнула Эмма. – Хотя бы намекнула. Кто он?
- Я никому о нем не рассказываю. Он – моя маленькая тайна.
- Почему? Он что – из мест лишения свободы, инвалид? Что такого постыдного в том, что ты наконец-то обрела свое счастье?
-Нет, что ты! Я не совсем выжила из ума. Хотя, немного выжила, - последнюю фразу Лиза пробормотала про себя.
- В смысле?
- Эмм, только потому, что ты свободномыслящий человек, который не станет меня осуждать, я надеюсь, я тебе скажу. Он – мусульманин.
При этих словах Лиза посмотрела на подругу глазами, полными испуга, словно она только что призналась в самом постыдном своем поступке, наряду с проституцией и убийством.
- И что? – не сразу поняла всю глобальность сказанного Эмма. – Что предосудительного может быть в том, что ты встречаешься с мусульманином? Он бородатый немолодой дядька, заставляющий тебя носить паранджу или хиджаб? Ты у него восьмая по счету жена? Он тебе запрещает учиться и самореализовываться?
- Нет! – замахала руками Лиза. – Он обычный парень, ему 21, он русский, его родители тоже русские, просто их корни и традиции… В общем, он мусульманин только благодаря родителям, а так… Ну, как у нас большинство себя считает православными, крещенные в церкви, но в храм не заглядывают уже очень давно, и ничего не знают о Библии.
- Обычный обыватель, только Бога называет Аллахом и дома держит Коран.
- Ну да, - Лиза облегченно выдохнула. – Знаешь, он не запрещает мне ходить в мою общину, не настаивает на близости до свадьбы. С ним очень интересно, солнечно и тепло. У меня никогда еще не было столь близкого мне человека.
- Тогда почему ты так боишься получить осуждение в глазах остальных людей? Почему скрываешься?
- Я – христианка. Он – мусульманин. Наш союз не приветствуется моей общиной. Нам с раннего детства твердят простую истину – искать вторую половинку среди своих, среди членов общины. И что не внешность решающая, а способность принятия в свое сердце Иисуса, способность любви и служения Ему.
- Эта «простая истина» попахивает религиозным рассизмом, дорогая. Люди влюбляются, несмотря на цвет кожи, не смотря на материальное состояние и, тем более, на разницу в вероисповедании. Люди влюбляются из-за родства душ, а души у всех одинаковы. Ты – человек, и он – человек. И если вы счастливы друг с другом – будьте вместе, совет вам и любовь. А все сказанное вашими Лидерами – условности и рамки, призванные держать овец в узде, в одном месте и под полным контролем. Наплюй на запреты и будь счастлива. Ведь только счастье стоит того, чтобы ради него жить и за него бороться. – Эмма обняла подругу после жаркого высказывания на повышенных тонах и, отстранившись, улыбнулась. – Я очень рада за тебя. Но я очень волнуюсь, что под давлением твоих родных и «пастыря» ты можешь свернуть с тропы своего счастья. Слушай только свое сердце, и если оно тебе подсказывает, что тебе хорошо рядом с …
- Мариком…
- … Мариком, борись за свою любовь. Если будет сложно, плохо, одиноко, если одолеют сомнения или тебе просто захочется с кем-то поговорить – я всегда рядом.
- Но родители… Они не поймут.
- Не поймут. Но это твоя жизнь, твоя ответственность. Родители не должны за тебя проживать твою жизнь и делать выбор, потому что жить с этим выбором, в конечном счете, придется тебе. Они и так полностью тобой управляют. Ты, не смея перечить отцу, поехала в колхоз, где заработала себе болячку, хотя прекрасно знала, что добром сия поездка не окончится. Твой отец – взрослый человек, но он руководствовался собственными мотивами, особо не задумываясь о твоем благополучии. И что в итоге? Отдуваться пришлось тебе. Так и здесь. В попытках услужиться пастырской идее об идеальном браке, они не будут учитывать твое счастье, а будут настаивать на исполнении своей воли, оставаясь слепыми и глухими к твоим душевным потребностям. Это их выбор, они захотели заковать себя в кандалы религии. Но ты не обязана идти по их стопам. Ты можешь делать шаги по собственной тропе, потому что это твоя жизнь. Не отрекайся от любви, если она настоящая. Не отрекайся от счастья, ведь оно посещает немногих, это великий дар.
- Для меня очень важна поддержка. Твоя поддержка. Не знаю… Я не борец, и на словах это всегда легче, чем на деле. Пойти против всех… Я и так иду. Но во мне словно две Лизы. Одна бесконечно счастлива и ради счастья свернет горы. Другая – тихая, перепуганная, подавленная, готовая все бросить, только лишь бы сохранить устоявшийся мирный порядок своей жизни. Но жизнь без любви… Ох, так сложно!
- Ты не одна. У тебя, как минимум, есть твой парень, я, и ты. Моя мама и мой парень тоже будут на твоей стороне, если узнают. Ты не одна и должна это помнить. Твои родные должны радоваться счастью своего ребенка, потому что оно превыше собственных эгоистичных идей. И если это не так, то это их проблема, твоей вины здесь нет. Запомни, ты не убиваешь, не разрушаешь, не калечишь. Ты строишь. И твое решение касается лично тебя, оно не запустит мировой катаклизм. Не впускай в себя чувство вины за не достигнутые кем-то идеалы. Никто, и даже твои родители, не имеют право распоряжаться тобой. Любишь – люби. Выходишь замуж – выходи. Хочешь быть счастлива – будь. Я уже за тебя рада!
Любишь?
Люблю.
А ты перестань любить
Невозможно. Зачем?!
Неправильно все это.
Лиза влюбилась. По-настоящему, сильно, впервые. Это чувство ворвалось в ее спокойный радужный мир бурным потоком, захлестнуло, накрыло с головой, отделило от внешнего мира. Она не видела больше ничего: ни радости от учебы по велению сердца выбранной профессии, ни величия прославления в группе общины, ни даже уюта родительского дома. Все заменил он. Лиза смотрела в даль, но видела его лицо, она разговаривала с людьми, но мысленно вела диалог с ним. Даже пустота наполнялась его образами.
Весь мир сузился, сжался до одного человека. Весь мир стал этим человеком. Он заменил весь мир.
Самый лучший, самый красивый, добрый, нежный, неповторимый. Самый любимый. Он.
Девушка никогда до сих пор не ощущала себя более счастливой. Она была на удивление цельной и единой в осознании себя. Жизнь для нее наполнилась смыслом, в ней появилась цель, и Лиза радо следовала за этой целью. За ним.
Единственное, что омрачало ее действительность – это потребность скрывать свою радость. А ей так хотелось поделиться ею со всеми!
Она все чаще задавалась вопросом, а что будет, когда о Марике узнают родители? Ведь все равно узнают, ибо все тайное становится явным. Как подвести их к щекотливому вопросу? Как подготовить их к принятию ее выбора? И примут ли они его вообще?
Лиза неосознанно, но все чаще и чаще поднимала разговор за семейными ужинами касательно темы выбора спутника жизни. Однажды вечером, когда Дора приготовила аппетитно пахнущие эклеры с клубничным джемом на десерт и расставила все это великолепие в круглых вазочках на белоснежной накрахмаленной скатерти, девушка спросила:
- Мам, пап, а как вы поняли, что влюблены друг в друга, и что любовь вам дарована Богом?
Дора неспешно сняла с себя голубой фартук, повесила его на крючок возле разделочного стола и, видя, что Николай не торопится отвечать, поглощая сдобу, решила все сказать сама.
- В то время мы не знали Господа и не ведали, в какой грех впадаем без Его присутствия в нашем брачном союзе. Это было время духовного мрака, люди искали любовь без Всевышнего, а без Него любви нет. Сначала нам казалось, что все хорошо, что мы счастливы. Но потом Господь послал нам испытание, наш привычный мир рухнул, обнажив весь ужас и порочность существования без Его воли. Нас потрясли испытания, нас атаковал ужас, мы были беззащитны, словно щенки перед бурей. Но Бог милостив и велик, Он послал нам пастыря во спасение наших душ. Только тогда, когда мы с твоим отцом обратились к Господу и обрели Его в сердце своем, только тогда мы смогли по-настоящему познать любовь друг к другу.
- Только тогда, когда любовь ко Христу занимает первое место в твоем сердце, только тогда ты можешь любить кого-то. Не зная любви к Иисусу, твоя любовь фальшива, - проглотив последний кусочек выпечки, подытожил отец.
Думая о «фальшивой любви» девушка невольно обращалась к глубинам своих ощущений, желая найти подтверждение тому, что ее любовь настоящая. Ну не могут быть столь сильные чувства фальшивы! Ведь она любит, истинно любит, каждой фиброй собственной души!
Однако слыша резкие замечания и критику самых близких людей, Лиза расстраивалась, не замечая, как тонкий червь сомнения гложет ее, пробираясь все глубже внутрь сознания.
Дора и Николай не были совсем слепыми к проблемам дочери родителями, но видение их решения как у людей религиозных, у них имелось свое. Заметив, что дочь активно интересуется делами сердечными, Дора поняла, что час, когда ее милая дочь может стать на тропу Греха, настал. Женщина, стараясь уберечь своего ребенка от влияний дьявола, запаслась просветительской литературой, которая, по мнению общины, давала ценные указания молодым людям на жизненном пути.
Самой популярной и востребованной книгой для Доры стали труды умершей в прошлом веке Елены Уайт. Не смотря на давность сиих писаний, не смотря на вековой разрыв между поколениями, книги этой религиозной деятельницы почитались и пропагандировались многими общинами и сегодня. Кто-то считал ее пророком, кто-то нет, но все признавали в ней некогда живущего духовного лидера, наставлениями которого нужно руководствоваться и сей час.
Дора принялась сама провоцировать Лизу на откровенные разговоры по поводу любви, брака и создания семьи.
- Дорогая, я думаю, что пришло время нам с тобой поговорить о твоем будущем. Когда-то настанет час, и ты покинешь отца и мать своих дабы соединиться с мужем, став с ним единым целым.
Лиза попыталась отмахнуться, так как не была готова откровенничать в этот момент.
- Мам, когда это будет!
Но женщина была непрекословна. Она твердо решила уберечь дочь от Греха, в какой бы форме тот не проявился.
- Когда бы этот день не наступил, ты должна быть к нему готова. Ведь сатана не дремлет, запуская руки Греха, словно змей, отравить жизнь и не дать ступить в жизнь вечную.
Лиза послушно осталась сидеть подле родительницы, поддерживая разговор. Дора между тем продолжала:
- Только чистая и невинная девушка не опорочит и не осквернит дом своего мужа, ты должна это помнить. Только дав обет Богу при венчании, когда пастырь возложит на вас свои руки в благословлении на брак, ты можешь отдать себя мужу и продолжить ваш род.
Голос матери звучал строго и громогласно, словно проповедь.
- Как мне выбрать себе достойного мужа? – спросила девушка, пытаясь подвести мать к интересующему ее вопросу, если уж разговору суждено было состояться.
- Только лишь парень, любящий Господа превыше всего, может быть достойным мужем для верующей девушки, - Дора достала книгу наставлений Уайт, испещренную закладками, как и Библия, что свидетельствовало о том, как часто в нее заглядывают.
- А если парень верит в единого Бога, но принадлежит к другой религии? – Лиза смотрела на мать во все глаза.
Дора окинула дочь внимательным взглядом и открыла книгу.
- Если молодой человек не христианин, то он является неверующим. Только признав Христа своим Богом, человек спасется. Вот что об этом говорит великая наставница: «Да не возникнут порочные узы между детьми Божьими и друзьями мира. Да не будут заключены браки между верующими и неверующими. Пусть народ Божий твердо стоит за Истину и праведность. (РГ, 31 июля, 1894).».
- А если люди любят друг друга? Ведь мы же не выбираем себе любимых, этот процесс происходит помимо нашей воли.
- Не следует поддаваться искушению дьявола, дорогая, - женщина подняла вверх указательный палец. – Для того, чтобы вступить в брак, а это вопрос жизненно важный и торопиться в нем нельзя, следует знать, что «Называющие себя христианами не должны вступать в брачные отношения до тех пор, пока этот вопрос не будет тщательно и с молитвой рассмотрен с возвышенной точки зрения, чтобы увидеть, сможет ли Бог быть прославлен этим союзом. Затем они должны надлежащим образом обдумать следствия каждого преимущества брачных отношений, и освященные принципы должны быть основой всех поступков. (РГ, 19 сентября, 1899).
Внимательно исследуйте, будет ли ваша семейная жизнь счастливой или же негармоничной и несчастной. Задайте себе следующие вопросы: поможет ли мне этот союз на пути к Небесам? Усилит ли он мою любовь к Богу? Расширит ли сферу моей полезности в этой жизни? Если эти размышления не выявят никаких преград, тогда в страхе Божьем двигайтесь вперед. (ОХВ, с. 104,105).».
- Но если этот человек не знает Иисуса, как вы с папой не ведали о Нем до поры до времени, разве это означает, что он плохой и не может стать хорошим мужем?
- Лизавета, не стоит себя обманывать пустыми надеждами. Для таких случаев Елена Уайт еще в дни своего прославления давала четкие указания, дабы предостеречь молодых от Греха. «Пусть даже твой избранник во всех других отношениях был бы достойным человеком (чего о нем сказать нельзя), но он не принял истины для нашего времени, он — неверующий, и Небо запрещает тебе вступать в союз с ним. Ты не можешь пренебречь данным Богом предписанием, не рискуя при этом своей душой… Соединиться с неверующим — означает ступить на территорию сатаны. Ты огорчаешь Духа Божьего и лишаешься Его защиты. Позволишь ли ты нанести себе такие страшные удары в борьбе за вечную жизнь? Ты можешь сказать: "Но я дала обещание и неужели теперь мне надо отказаться от него?" Я отвечаю: "Если ты дала обещание вопреки Писаниям, то, во что бы то ни стало, без промедления откажись от него и в смирении перед Богом покайся в увлечении, побудившем тебя принять на себя такое поспешное обязательство. Куда лучше в страхе Божьем взять назад такое обещание, чем выполнить его и тем самым обесчестить своего Создателя". (5С, с. 364, 365).
Господь в Своем Слове дал ясные указания Своему народу не соединяться с теми, кто не руководствуется Его любовью и страхом. Такие спутники жизни редко будут удовлетворены любовью и уважением, которые по праву принадлежат им. Они будут постоянно стремиться к тому, чтобы добиться от богобоязненной жены или богобоязненного мужа доли расположения, которая будет включать в себя неуважение к Божественным требованиям. Для благочестивого человека и церкви, к которой он принадлежит, мирская жена или мирской друг подобны шпиону в лагере, ждущему любой возможности предать слугу Христова и выставить его перед атаками врага.
Сатана постоянно стремится укрепить свою власть над Божьим народом, склоняя их вступать в союз с воинством тьмы. (3В, 6 октября, 1881).».
Лиза раз и навсегда уяснила для себя, что родители никогда не одобрят ее выбора. Никогда не поймут и не поддержат. От этого ее любящее сердце больно сжималось и обливалось кровью, а душа металась в поисках правильного решения.
Что в нашей жизни поддержка? Это поручень, который позволяет стоять прямо, несмотря на сильный ветер, что раскачивает твой канатный мост над пропастью. Это опора, на которую можно прислониться спиной после тяжелого дня и изнурительной работы. Это маяк в бескрайнем море противоречий. И хоть какими бы сильными мы себя ни мнили, оставаясь без поддержки, лишь немногие из нас способны двигаться дальше.
Как поступить человеку, который не находит поддержки у самых близких людей? Когда их чаяния и надежды не совпадают с его выбором счастливой жизни? И как быть этому человеку, если он не достаточно силен, чтобы двигаться одному дальше, если он мягок сердцем и нежен душой?
Лиза долго искала слова поддержки от ребят в общине. Конечно, на то, чтобы признаться в своей проблеме у девушки не хватило духу, поэтому она просто поднимала соответствующие темы для разговора, пытаясь в них найти хоть какое-то оправдание своей любви.
Однажды на собрании молодежи парень в бифокальных очках задал вопрос: а можно ли искать свою вторую половинку за пределами общины, например, знакомясь в троллейбусе? В этот вечер за круглым столом присутствовал также лидер молодежной общины, который учился на пастора в недавно созданном Христианском институте (естественно, вуз не выпускал представителей традиционной веры). Приосанившись, молодой человек принялся вещать, жестикулируя, словно президент за трибуной в час предвыборной агитации.
- Ищи свою жену с молитвой среди христианской молодежи: на богослужениях, на разборах Слова Божьего, на репетициях хора, оркестра, в молодежных поездках. Это не значит, что ты не можешь знакомиться с девушками в троллейбусе. Конечно же, можешь. Но цель знакомства: рассказать им о Боге, пригласить в церковь, а возможно, что в будущем и для создания семьи.
- То есть, сначала она должна покаяться и принять Иисуса в свое сердце? – уточнил парень в очках.
- Да, только тогда она сможет стать достойной женой для верующего христианина, его верной сестрой во Христе.
- Аминь, - сложили вместе руки, склонив головы с закрытыми глазами в набожном порыве парни и девушки.
В иной раз обсуждался вопрос о том, на сколько быстро после знакомства с понравившимся человеком можно принимать решение о вступлении в брак.
- В книге «5 языков любви» дается рекомендация узнавать партнера в течении 2 лет, - проявила инициативу белокурая девушка, пришедшая на собрание в средней длины обтягивающем платье, выгодно подчеркивающем стройность ее фигуры.
Книга, о которой упоминала девушка, была написана Гери Чепменом, американцем, который долгое время занимался консультированием по проблемам брака и вел семинары по улучшению семейной жизни. Он высветил довольно интересную идею о том, как сохранить брак и что является ключевым моментом в понимании партнера. К тому же, этот писатель, психолог и консультант относил себя к верующим христианам, чем заслужил свое признание и популярность среди общины Лизы.
- Два года? Целых два года?! – воскликнул молодой парнишка лет 16, гормоны которого бушевали в этот самый момент полового созревания, и которому перспектива находится возле возлюбленной, не касаясь ее, пару лет казалась садо-мазохизмом. – Но почему нельзя сразу? Ведь Господь может сказать, явно сказать, что эта девушка предназначена тебе в жены. Зачем проверять слова Бога так долго?
И здесь в разговор, чтоб внести ясность, вступил все тот же молодежный лидер. Как понимала Лиза, он собрание за собранием оттачивал свое мастерство проповедника в их прениях.
- Не спеши предлагать выйти замуж спустя несколько часов после знакомства. Этому должны предшествовать совместные молитвы, беседы с пастором, советы с родителями, ведь ты решаешь самый важный вопрос в своей жизни. В Библии написано: "Кто нашел добрую жену, тот нашел благо и получил благодать от Господа". Притчи 18:23.
- А если кто-то, пастор либо родители, будут против брака? – парнишка не мог успокоиться, на его щеках играл легкий румянец.
- Родители и пастор не желают тебе зла. Им, как людям взрослым и опытным, со стороны виднее, с кем ты будешь счастлив. Поэтому их мнение игнорировать нельзя. Тем более, что ты должен получить их благословление.
Лиза прекрасно осознавала, что никто из взрослых не благословит ее брак с Мариком. Ее постепенно охватывало отчаяние. Девушка никак не могла понять, как ей соединить два противоборствующих мира, в одном из которых – ее семья и наставник, в другом – ее любовь, ее лучик счастья.
Маленькие мысли – большие мысли,
Маленькие поступки – большие дела.
Ночь подкралась на мягких лапах, обвила своей чернотой, словно пуховым одеялом, навевая сладкую дрему. Холодный весенний ветер настойчиво рвался в дом, подвывая, пытался закрасться в щели, но тщетно – толстые стены надежно прятали их внутри.
- Засыпай.
-Почему люди так одиноки? – перевернулась на спину Эмма и посмотрела Ване в глаза.
Он протяжно вздохнул.
- С чего тебе на ночь глядя поднимать такую тему?
- А ты себя не чувствуешь одиноким?
- Нет, я же с тобой.
- А я чувствую, - она смотрела на него, но взгляд янтарных глаз был направлен глубоко в себя, рассеяно блуждал по его лицу, сосредоточенный на невидимых для постороннего вещах.
Его это не столько удивило, сколько позабавило.
- Ты хочешь об этом поговорить? – фраза прозвучала как из рекламного видеоролика.
- А ты хочешь слушать? – она испытующе посмотрела ему в глаза.
- Я спать хочу. Чего и тебе советую, - он приятно улыбнулся, заботливо поправляя плед, в который она была укутана.- Но если не спится – поговорим.
- Да, пожалуй, мне это нужно, - она положила голову ему на колени, при этом волосы россыпью накрыли его большие крепкие руки.
- Я думаю, что одиночество – это состояние души. Это чувство, которое зарождается в тебе тогда, когда ты один на один со своими мыслями, переживаниями. Одиночество – когда ты не понят, одиночество – когда эмоционально зажат в рамки социума и не можешь раскрепоститься, потому что боишься быть высмеянным и глупым, а потому переживаешь все глубоко внутри себя, – она нетерпеливым жестом завела непослушную прядку русых волос за ухо, тем самым приоткрыв его взгляду нежную кожу милого завитка и разгоряченной переживаемыми чувствами румяной щеки.
- Одинокими можно быть, когда ты никому не нужен, и тогда, когда всем от тебя что-то нужно, что-то, но не ты сам. Но это одиночество классическое, широко известное и часто упоминаемое. Но мы редко задумываемся об истинных причинах этого чувства, которое гложет каждого.
Часто люди, которые называются твоими близкими и друзьями и честно пытаются оправдать сие звание помощью, советом, совсем не заполняют твою пустоту, потому как не понимают тебя. Они не могут тебя понять не потому, что ты им не интересен, а потому, что не могут увидеть тебя настоящего. Это не их вина, ведь по сути, знать человека может только он сам, лишь ты можешь увидеть себя настоящего. Мы можем проследить собственные мысли, их истоки, и выводы, которые мы делаем, понятны нам самим и не вгоняют нас в ступор, так как вполне логичны и абсолютно естественны. Мы смотрим на вещи, которые нас окружают, и испытываем вполне ожидаемые эмоции, но эти эмоции ожидаемы только нами, а не любым другим человеком. Ведь на мир мы смотрим через призму собственного мира, внутреннего мира, что сокрыт в нас и доступен только нам.
Я часто задумывалась, какой внутренний мир у других людей, похож ли он на мой и насколько сильно может отличаться. Какие фантазии люди проносят через свою жизнь, какими мыслями и мечтами сопровождают себя в объятия Морфея. И на что вообще похож их мир? Да и в масштабе всегда ли он напоминает мир? Возможно это и не мир вовсе, а маленькая комнатка у некоторых индивидуумов, где они прячут свои маленькие тайны и чаяния. А может, целая вселенная, которой мой мир представляется сущей песчинкой в постоянном многообразии форм и явлений. Всегда было интересно, что творится в умах других, всегда хотелось посмотреть на мир их глазами.
Она на секунду замолчала, обдумывая собственные слова. Он любовался бликами света, отражающихся на ее волосах, неспешно их перебирая, а волосы послушно струились меж его пальцев.
- Даже когда я пытаюсь донести свою мысль кому-то, я далеко не всегда уверена, что меня правильно поймут. И дело не в подаче слов, а в восприятии их другим человеком. Как непрозрачный сосуд, который отдает свою воду, но никто не может назвать цвет внутренних его стенок.
- Одиночество быть непонятым, - подытожила она. – как будто в толпе, но одновременно заперт в плену собственных мыслей и чувств. Даже наедине с любимым человеком.
Она повернула к нему свое личико и испытующе посмотрела на знакомые и такие родные сердцу черты.
- Как мне знать, что ты, слушая, понимаешь меня? Как понять, не искажает ли твой внутренний мир моего восприятия? Не стучусь ли я в закрытую дверь? Либо же мы говорим на разных языках, а то и вовсе разными способами?
Он взял ее нежно за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза, и с чувством произнес:
- Я не могу заглянуть вглубь тебя и узнать в тебе глубокий океан или дальние просторы, не могу посмотреть на мир твоими мыслеформами и примерить на себя твои фантазии, чтобы ты не ощущала себя одинокой. Но я могу, - он притянул ее ближе, - я могу тебя чувствовать.
- Чувствовать? – она заворожено наблюдала за движением желанных губ.
-Чувствовать. Твоя боль и твоя радость – мои боль и радость, пусть даже по-разному выражаемые, но одинаково сильные и взаимные. Даже, если в твоей душе моросит дождь, а в моей завывает вьюга – нам обоим холодно, но мы можем друг друга согреть, потому что мы вместе. Если тебе светит солнце, ты можешь согреть меня своим теплом, и мне станем светло и весело на душе. И пусть ты посылаешь мне пару нот, а я слышу симфонию: она касается струн моей души – в ответ на соприкосновение наших миров, рождая новый мир – наш мир. И ты, и я в нем – разные, и ты и я смотрим и видим его сквозь свой индивидуальный мир, но чувствуем его одинаково, ведь в нем царит любовь.
Я уверен, что именно любовь позволяет нашим мирам соприкасаться вместе, и тем самым видеть, пусть на короткий миг, мир друг друга таким, каким видишь его ты. Любовь не позволяет чувствовать мне себя одиноким. Любовь дарит тебе частицу меня, меняя ее таким образом, чтоб она идеально вписалась в твою вселенную. Только в любви я не одинок!
Она его поцеловала, сначала дико, страстно, а потом нежно и вдумчиво. Смежив веки, она разглядывала его мир, сильный, надежный, яркий и… такой родной.
Ты же понимаешь, то мир циничен?
Конечно, я же не наивна.
Но почему тогда продолжаешь верить людям и ожидать от жизни хорошего?
Я имею смелость быть такой, какой хочу.
Они писали друг другу письма. В эпоху высоких технологий это прозвучит странно, но письма были не на электронных носителях, а на обычной бумаге в клеточку. Письма прятались в разных местах: под подушкой, в сумке, в журнале или сложенные под крышку ноутбука. Письма с высохшими чернилами на них.
Маленькое напоминание о том, что ты не один. О том, что тебя любят. Что думают о тебе.
Рано утром, собираясь на учебу и по привычке схватив глянцевый томик свежего номера, Эмма обнаружила торчащий разлинеенный листок, очевидно вложенный заботливыми руками Потоцкого. Развернув письмо, девушка прочла:
«Маленький котенок. Мой маленький котенок. Ты так сладко спишь, посапывая своим хорошеньким носиком… Хочется тебя укрыть теплым пледом, и я делаю это. Ты что-то лепечешь во сне. Морщишься. Так трогательно.
Мягкая волна волос. Она блестит в приглушенном свете ночника, словно сокровище, которое я нашел. И я бесконечно счастлив своей находке.
Тебе что-то снится. Я знаю, когда это происходит. Но то, что ты видишь, сокрыто от меня. Что тебе снится? Что ты видишь на обратной стороне своих ресниц? А возможно, красочный проектор светит где-то в глубинах твоей чудесной головы? Невозможно. Невозможно мне проникнуть так глубоко. А как хочется посмотреть с тобой твои сны!
Я уверен, что они прекрасны. Как и ты.
Я нарисовал бы все, что мы увидели. Это были бы замечательные картины. Неизведанные глубины, манящие дали, огромные просторы. Вкусные краски. Нежные палитры. Я зачерпнул бы кистью клубничный джем бесконечной дремы и написал бы им историю нашей любви. Моих чувств к тебе.
И огонь. Мне бы понадобился огонь, чтобы ты ощутила тот жар, который поглотил меня. Который завладел мной с тех пор, как ты вошла в мою жизнь. Я бы нарисовал огненные следы твоих миниатюрных ступней, которые протоптали путь к моему сердцу. Шаг – вспышка. Шаг – пламя. Твои следы в моей душе.
Мы бы долго бродили, наслаждаясь друг другом и тишиной уединения. Музыкальной тишиной. Звенящей тишиной. Колокольчики. Она бы звенела колокольчиками. Я и ты. В твоем сне.
Я укрываю тебя пледом. Плед не может быть ближе к тебе, чем я. Я могу тебя согреть лучше, чем любое одеяло. Тебе никогда не будет холодно со мной. Никогда одиноко. Даже в своих снах ты будешь видеть меня, я буду рядом.
Я всегда буду рядом с тобой.»
Она счастливо улыбнулась, и казалось, что весь мир улыбается вместе с ней.
Свое послание любимому Эмма запрятала в ноутбук, который Ваня использовал для работы. Сварив себе утренний кофе, почти одновременно с любимой, находясь в другом конце города, он прочел следующее:
«Повести за собой. Взять за руку и вести. Далеко? Пускай далеко. Медленно, быстро – я успею за тобой. Хочу ли я быть ведомой? Зная меня, ты скажешь, что не хочу. И будешь прав. Я никому и никогда не позволю сделать себя ведомой. Безвольной, зависимой и слабой. Жалкой быть не позволю.
С тобой я хочу быть маленькой. Лет пяти. Я протяну тебе ручку, потому что я тебе доверяю. А ты знаешь, как трудно добиться моего доверия. Я положу свою ладошку в твою и позволю крепко сжать ее твоим сильным пальцам. Потому что знаю, ты не причинишь мне боли. Ведь знаешь ты, насколько хрупка рука пятилетней девченки.
Я буду с тобой маленькой. Ведь маленьким детям можно совершать необдуманные поступки. Можно идти неведомо куда, полностью доверившись, закрыв глаза.
Не думать о гордости. Не бояться предательства. Не стесняться чувств. Я буду говорить тебе о своих чувствах. Они так прекрасны…
Я выпущу свое сердце, и оно вылетит из оков безопасности и сядет на наши сцепленные руки маленьким колибри. Почему не голубем? Голуби белые, а в моем сердце много красок. Ты знаешь, ведь ты много знаешь обо мне.
Я ничего не утаиваю от тебя. Ничего не прячу. Маленькие дети не умеют таиться от взрослых. Которых любят. А маленькая девочка внутри меня любит тебя. Настолько сильно, что готова идти за тобой. Бежать за тобой. Быть ведомой тобой. Только возьми ее за руку…»
- Чего ты хочешь?
- Я…
- А ты уверен, что хочешь?
- Но я…
- Не важно.
Лиза замкнулась в себе. Марик это чувствовал, но привычно открытая с ним девушка проявила небывалую стойкость и отказывалась признаваться в причине своего гнетущего настроения. Она улыбалась и смеялась, старалась шутить и поддержать разговор, но внутреннее беспокойство в парне все нарастало.
- Маленькая моя, что с тобой?
- А? – Лиза словно очнулась ото сна. – Со мной все в порядке. Почему ты спрашиваешь?
- Я же вижу, что тебя что-то мучит, что-то съедает. Расскажи мне, поделись со мной – вместе будет легче найти решение любой проблеме.
«Какой он заботливый. Какой внимательный. Такой близкий мне…» - Лиза обрывала мысли, ведь они требовали от нее решения, выбора, сделать который она до сих пор не могла.
Последней и самой высшей инстанцией, как для каждого прихожанина ее общины, выступал пастырь. Авторитетный, деятельный, уважаемый – «верующим» он казался источником Божьей мудрости, человеком, через которого говорит Господь.
Лиза с детства привыкла воспринимать Лидера как душепопечителя, как того, кто никогда не ошибается. К нему все «верующие» ходили за советом, его слушались все. И Лиза с родителями не являлись исключением.
Она встретилась с ним после очередного служения. Галантный мужчина средних лет, облаченный в строгий дорогой костюм с темно-вишневым галстуком, держал в руках маленький пузатый томик Библии. Они вместе прошли в ближайший от организации скверик и сели на лавочке со спинкой.
- Я внимательно тебя слушаю, сестра, - он взглянул на девушку пристальным взглядом, изучая ее красивое лицо.
Лиза немного помедлила, но потом, собрав волю в кулак, вздохнула и произнесла:
- Я повстречала парня, и он предлагает мне брак… - она на секунду запнулась.
- Я его знаю? Он из нашей общины?
Лиза нервно сцепила руки, переплетя пальцы между собой.
- Нет. Он не из общины. И не из … Он мусульманин, - при этих словах девушка посмотрела на пастыря, ожидая его гнева. Но мужчина оставался спокоен.
- Расскажи мне, как вы оказались вместе, - его голос был мягким и вкрадчивым, что заставило Лизу немного расслабиться.
Она поведала ему о дне их знакомства, о том, что полюбила взаимно и сильно. Девушка поделилась с Лидером тем, что ее парень, не смотря на различия в религии, не заставляет ее вступать в мусульманство, что он уважает ее выбор как христианки и не препятствует ее хождению в общину. И что ее смущает готовность окружающих принять ее выбор.
Лидер немного посидел в задумчивости, а потом так же спокойно и мягко ей ответил:
- Уважаемая Лиза, я хочу сказать, что, не смотря на то, что иудаизм и ислам считаются религиями аврамическими или монотеистическими, которые признают одного Бога, мы все равно говорим о разных религиях. Люди не уживались. Дети в таких семьях разбивались вообще в выборе и становились атеистами, семьи разрушались, поскольку убеждения играют важную роль. Нельзя недооценивать религиозные убеждения. Это связано с Богом, это то, за что люди жизнь отдавали, в тюрьмы шли. Это не просто поверхностный взгляд на дизайн или количество детей в семье.
Голос пастыря стал жестче.
- Я уверенно и настоятельно говорю вам, что у вас НЕ получится создать хорошую и счастливую семью. Я не сомневаюсь в симпатии этого молодого человека к вам и вашей симпатии к нему, но мы говорим о чем-то большем, мы говорим о присутствии Бога в вашем брачном завете. Мы говорим, что вы и ваш молодой человек должны состоять в завете для того, чтобы Бог теперь скрепил ваши заветные взаимоотношения. Но если он не признает Иисуса Христа, если он не признает Бога как Бога, то он не состоит в завете с Богом и Бог не может скрепить ваши заветные взаимоотношения. Над вами не состоится бракосочетание, как говорят, что Бог сочетал – над вами это не состоится. По этой причине вы рискуете, вы даже не рискуете, вы сознательно себя подвергаете тому, что ваш брак практически обречен. Потому, как бы это ни звучало печально, и возможно вас это разочарует, но я говорю вам со всякой уверенностью: если вы хотите, чтобы Бог участвовал в вашей семье, чтобы Бог благословил ваш брак, вы должны абсолютно остановить отношения с этим человеком. И молиться: или он действительно уверует в Иисуса Христа или вы должны отказаться от этого человека, от этих взаимоотношений и Бог пошлет в вашу жизнь другого человека. Я говорю это со всякой и абсолютной уверенностью.
Он взял дрожащую девушку за руки.
- Вы должны платить цену за свое христианство. Мы не можем быть настолько поверхностными и легкомысленными, чтобы добиваться таких промежуточных целей в нашей жизни такой высокой ценой. В конце концов, вы должны оставаться христианами. Поэтому я вам уверенно говорю, если вы не согласитесь заплатить высокую цену, настоящую цену за свои христианские ценности, это доказывает, что либо у вас их нет, либо эти ценности настолько дешевые для вас, что у вас не будет благословления и устройства вашей жизни.
С этими словами Лидер решительно поднялся и оставил Лизу делать «правильный выбор».
***
Молодой человек с иссиня-черными волосами, одетый только в джинсы, выскочил на лестничную клетку к стоящим почтовым ящичкам, чтоб забрать приходящие газеты. Газеты выписывал его отец, он же и попросил сына проверить почту. На его удивление из общей свежепахнущей стопки печатных изданий выпало письмо, исписанное знакомым почерком. Не смотря на довольно прохладную погоду и свое ничтожно легкое одеяние, молодой человек тут же, в подъезде развернул листочек.
«Мой милый Марик! Я не могу сказать тебе это в лицо – прости меня за мою трусость. Я не могу произнести эти слова, даже мысли больно ранят мое сердце… но я должна. Так нам будет лучше…
Мои чувства к тебе настоящие. Самые искренние, громкие, чистые… но неправильно нам оставаться вместе. Я люблю тебя, я виновата, что допустила столь опрометчивый шаг – полюбить тебя. Я виновата в том, что дала надежду тебе на любовь. Я с самого начала знала, что это неправильно, но я заткнула голос разума кляпом, заглушила голос совести, забыла о долге. Забыла о том, что грешу. Я понимаю, что чем дальше я заходила в отношениях с тобой, тем глубже погружалась в пучину мрака, в бездну греха, тем больше тебя тянула на дно.
Мы не можем быть вместе. Я – христианка, я должна отвечать перед Богом за свой выбор, за свою семью. Я должна выйти замуж за человека одной со мной религии, потому что в ином случае Господь не соединит нас узами брака, не освятит наш брачный союз. А без этого мы сотворим страшный грех.
Ты прости меня. Прости, что люблю. Прости, что так безответственна. Мне очень трудно, невыносимо тяжело, но нужно разрубить этот гордиевый узел. Если бы ты был христианином – все было бы намного проще, но ты… Я не могу требовать от тебя что-либо. Но и остаться с тобой навсегда не могу.
Я должна понести свою цену за веру. Я и представить не могла, что моя цена так высока. О чем мы думали?! О чем думала я?.. Ведь знала о запрете искать себе жениха «в миру»! Я ослушалась пастыря, родителей, я скрывала от них наш союз. Я виновата, это такой грех… И теперь мне расплачиваться за него. Так больно! Словно часть живой плоти я отделяю от себя… Чем больше я была с тобой, тем крепче приросла к тебе, и теперь так больно разрывать то целое, во что мы превратились…
Прости за то, что причиняю тебе боль. За то, что поддалась искушению быть с тобой. Тебе, как мусульманину, наверное, тоже трудно. Тяжело от того, что я другой веры. Конечно, ты всегда говорил, что религия не может помешать нашей любви, но… Бог важнее нас.
Я желаю тебе счастья. Искренне желаю. И я отпускаю тебя. Прощай…»
Листок выпал из его рук. Потрясение было столь велико, что парень, не в силах стоять, прислонился спиной к стене. Газеты выпали из его рук и вихрем разлетелись по бетонному полу. Его любимый человек не выбрал любовь. Отверг любовь. А может, она никогда его и не любила?..
Все так условно в этом мире
И я, и ты – быть может, сон
И, как вино на званном пире,
Бесследно утечет и он…
…
Гудки мерно отсчитывали время ожидания. Что случилось с ними? Самые близкие, такие родные – и вдруг, в одночасье перестали видеться, созваниваться и общаться. Наверное, это все последствия выбора.
Эмма вспомнила тот день, когда к ней подошел незнакомый парень и представился парнем Лизы. Он был мрачен и глаза его выдавали человека, который много ночей не спит, не находя себе покоя. Марик. Он искал Лизу, пытался с ней связаться, но тщетно – девушка не отвечала на его звонки и никогда не ходила в одиночку, словно ища защиту у посторонних людей от него. Он не мог смириться с ее отказом, не мог поверить в то, что разница в религии, в созданном людьми способе вероисповедания ставит запрет на их отношения. Не мог поверить в то, что его любимая поддалась этому глупому табу.
Не в характере Эммы было вмешиваться в личные отношения, но ситуацию с подругой она знала хорошо и прекрасно понимала причину ее столь странного поведения. А еще и осознавала, что идя на поводу у общины, девушка сделает себя несчастливой, принося ненужную никому жертву собственной любовью.
Но Лиза стала словно зомби. Девушка повторяла заученные фразы о своем христианском долге, о вездесущем Грехе, о собственной вине за непослушание, за которую теперь будет расплачиваться. Подруга стала слепа и глуха к доводам Эммы, она отказывалась слушать альтернативную точку зрения, уйдя в полную несознанку.
Эмма долго не переставала предпринимать попытки достучаться до ее сознания, видя, что Лиза, подобно Марику, мрачна и бледна, что она несчастна в своем выборе. Но подруга не желала ее слушать.
Это продолжалось бы бесконечно, если бы в один солнечный и погожий день Лиза огорошила Эмму новостью о том, что вскоре выходит замуж. Ее избранником оказался «верующий» мальчик из подобной организации, которого очень хвалил Лидер, которого единогласно одобрили родители и который сам симпатизировал Лизе.
На вопрос, любит ли девушка его, Лиза ответила фразой, от которой Эмму невольно передернуло: «Он любит Иисуса больше всего. Только такой человек может стать отличным мужем». Глаза девушки при этом светились, но блеск их был болезненным и фанатичным, нежели свет от внутреннего счастья.
Свадьба проходила в общине. Эмма с Ваней были среди приглашенных гостей и имели возможность лицезреть всех участников Лизиного «счастья». Дора сделала себе красивую укладку, ее волосы привычно блестели здоровьем и красотой. Кожа, без намека на косметику, выдавала ее истинный возраст, а глубокие морщины вокруг плотно сжатых губ и на переносице говорили о строгости и консервативности нравов. На ней красовалось длинное глухого кроя платье насыщенного вишневого цвета.
Николай был одет в светло-серые брюки классического кроя и белую рубашку с серо-голубым галстуком. Его раскрасневшееся от радости и гордости за дочь лицо сияло приветливой улыбкой.
Празднество проходило в здании организации, специально построенном на спонсорскую помощь для проведения служений и иных мероприятий «верующих». Во главе большого просторного зала, освещенного шестью рядами лампочек и большими квадратными окнами по периметру, стоя подиум. На подиуме, подобно университетскому лекционному залу, размещалась трибуна, за которой проводил свои проповеди Лидер. За трибуной на белоснежной стене был прибит огромный деревянный крест без распятого на нем Христа.
Зал был настолько большим, что для поддержания его потолка использовались и четыре колонны, образовавшие собой квадрат. Между этими колоннами разместились сидения для гостей и просто прихожан, которые пришли поддержать молодоженов. Зал украшали подружки и друзья молодых розовыми и белыми лентами, собственноручно созданными помпонами и прочими милыми безделушками, которых их научили делать на уроках рукоделия.
Вначале на белую дорожку, ведущую от гостей и до подиума, поставили шесть стульев у самого подножия трибуны. Потом под «христианскую» живую музыку приглашенных певчих, что скромно стояли за музыкальными инструментами в стороне у окна, вышли под руку жених и невеста в сопровождении двух дружек и дружков. Длинный шлейф подвенечного платья несли две маленькие девочки в одинаковых розовых платьицах. Затем под аплодисменты зала молодые сели на стулья в центре, подружки разместились справа от невесты, дружки слева от жениха. Подружки были одеты в одинаковые розовые платья с пышными белыми цветами на поясе, дружки – в белые костюмы с малиновыми галстуками. Жених и невеста оделись во все белое.
Первое слово было за пастырем, который долго читал «слово Божье», проповеди для молодых, часто отвлекаясь на посторонние темы. Но все присутствующие члены общины пытались видеть в каждом слове Лидера великую мудрость, поэтому жадно вслушивались в его речь и согласно кивали на любое его утверждение.
Следом за этим Лидер возложил на Лизу и ее избранника, которые стали перед ним на колени, свои руки и прочитал молитву, которую только что сам и сочинил. В общем, это была «отсебятина», простое пожелание вечного счастья и праведной жизни, щедро присыпанной словом «Господь», повторяющимся через каждое произносимое им слово. Как оказалось, это и было все таинство венчания. Молодые ответили согласием на вопрос «а берешь ли ты…» и все присутствующие сказали «Аминь».
Следом за официальной частью посыпались конкурсы и сценки с использованием Библейских притч, песни, прославляющие Господа, и танцы под живую музыку. После чего все спустились в украшенную столовую.
Эмма успела перекинуться с Лизой всего парой слов, пожелав ей счастья и любви, как говорят в подобных случаях. Лиза лишь слабо улыбнулась в ответ.
Потом брачующиеся, а теперь уже муж и жена, отбыли в гостиничный номер, исполнить свой супружеский долг. Гости приняли решение гулять до рассвета, а Эмма с Ваней поспешили удалиться.
Узнав о свадьбе, Марик исчез из жизни Эммы и Лизы навсегда.
Лиза вскоре уехала вместе с супругом в другой город. Как поведала она Эмме перед отъездом, ее муж станет пастырем в организации, поэтому девушка срочно перевелась на заочное обучение. И все. Ни письма, ни телефонного звонка, ни адреса – она не оставила ничего после себя. Дороги разошлись, взгляды разнились. А может быть, Лизе претило какое-либо напоминание о преданной любви?
Потом Эмма от ее родителей узнала номер мобильного и по большим праздникам присылала подруге смс. Ей обязательно в ответ приходило сообщение с вежливой благодарностью. Они стали чужими друг дружке, и Эмма более не навязывала Лизе себя.
И вот теперь это предчувствие спустя 2 года… Эмма терпеливо ждала ответа, вслушиваясь в гудки.
***
Когда начинается конец? Где та черта, переступив которую осознаешь, что падаешь и пропасть безгранично глубока? И как ты там оказался? Как скатился с вершины, и путь вниз был гораздо быстрее, чем карабканье наверх. Как оступился, где совершил промах, когда наступил на грабли, поскользнулся и упал? Мгновение, вспышка – и ты уже у подножия собственной судьбы, неумолимо втоптан в грязь и неотвратимо засасываемый пучиной? Или же это снежный ком, который по пути подбирает все неудачи, что собрались в комья в твоей судьбе?
Пропасть начинается за неверным поворотом. Ты водитель своей жизни, но судьба – это дорога, и хотя ты управляешь машиной, но лишь судьба строит твой ландшафт. Он изменяется в ответ на твои поступки. Это происходит так же стремительно, как скорость на приборной доске авто. Едешь по трассе медленно, не спеша, и замечаешь каждый камень. Увеличишь скорость – затрясешься по ухабам и снизишь внимание. Промахнешься – и вылетишь в обрыв. В пропасть.
«Лиза мертва».
Этот ответ от неизвестной женщины на том конце провода Эмма не ожидала услышать. Никак.
- Как – мертва?! – голос девушки перешел в крик. Она села на диван, потому что ноги стали ватными и слишком мягкими, чтоб держать ее в вертикальном положении. Рука, сжимающая мобильный, мелко задрожала, в ушах появился неприятный писк, словно ультразвуковая волна прошила черепную коробку.
- Простите, а вы ей кем приходитесь? – вежливо и насторожено спросила незнакомка.
- Я… я ее подруга детства. Эмма. Я знакома с ее родителями.
- А, ну тогда… понятно. Лучше вам поговорить с Дорой и Николаем. Тело привезет муж в ее родной город, где и будут похороны. Я, к сожалению, сей час в другом конце страны…
Рука Эммы медленно опустилась. Девушка более не слышала продолжения разговора.
«Предчувствия не обманывают»
Кто бы мог подумать! Лиза! Нет…не может…
Эмма судорожно нажимала кнопки, роясь в телефонной книге мобильного в поисках номера Доры.
- Алло, - голос, прозвучавший в ответ, был невероятно глухим и безжизненным. Так доносится голос заживо похороненного человека сквозь толщу земли.
- Здравствуйте, это Эмма. Я только что узнала о Лизе…
- Ах, Эмма, - голос женщины нисколько не изменился.
- Можно мне к вам подъехать?
- Сей час? Да…
Эмма бросилась собираться. Надела на себя джинсовый пиджак, обула балетки и опрометью кинулась вниз по лестнице. Теперь она жила далеко от Лизиного дома, у нее с Ваней был собственный частный домик на окраине городка.
Дверь в квартиру Лизы открыл Николай. Хмурое мрачное лицо мужчины приобрело землисто-серый цвет, синие глаза словно выцвели. Он молча посторонился, впуская девушку внутрь.
На кухне ее ждала Дора. Женщина превратилась в тощую изможденную мумию, идеально ровно, как игла, стоявшую возле окна. Услышав шаги Эммы, Дора, не поворачивая головы, произнесла:
- Она выбросилась с крыши ее с мужем дома. Вчера.
Эмма тихонько села на стул и помотала головой.
- Выбросилась? Сама? Не может быть! Только не Лиза. Может, ее кто-то столкнул?
- Криминалисты сказали, что ее положение на асфальте, характер травм и подготовка свидетельствуют о суициде.
- Подготовка? – не могла взять в толк Эмма.
- Она оделась в платье белого цвета, словно невеста, в ее руке был букет, как на свадьбе, из белых ромашек. На ее лице… - Дора запнулась. – На ее лице застыла улыбка.
Эмма не нашлась что сказать. Она посидела, не шевелясь, несколько минут. Несколько минут гробового молчания.
- Зачем ей было делать это? – словно у себя спросила девушка. Она вперилась глазами в паркет кухни.
- Она впустила Грех, она допустила господство дьявола над собой, - чеканя каждое слово, говорила Дора.
- Что?.. – не поняла Эмма, посмотрев на отвернувшуюся к окну женщину.
- Она стала самоубийцей! – прошипела Дора, повернувшись к девушке. Ее лицо не было похоже на лицо убитой горем матери. Ее лицо, не накрашенное, морщинистое, исказила злоба, а глаза горели недобрым огнем.
Эмма встала и попятилась к двери.
- Можно мне в последний раз посетить ее комнату?
- Как хочешь, - женщина снова повернулась к окну, потеряв к девушке всякий интерес.
Эмма шла по квартире. Эта квартира когда-то радушно ее принимала. Она была такой родной, такой знакомой. Теперь же казалась серой и чужой. Девушка прошла мимо комнаты родителей Лизы. Дверь в нее из темного дерева была плотно закрыта. Эмма и раньше не знала, что скрывается за «святая святых», но теперь ей было все равно. Коридор, выкрашенный в белую краску, представлял собой нагромождение всяческой утвари, большого количества коробок и картин на стенах. Эмма повнимательней присмотрелась – картины изображали дни более чем двухтысячелетней давности. Святые, пророки, изображения молодого Иисуса в окружении современных людей. Красочные, яркие, кричащие картины. Не иконы, само собой.
Как-то раньше она не обращала на них внимание. Да, они висели, смотрели на нее каждый раз, когда она проходила с Лизой в ее комнату. Но они не занимали ее внимание. Сей час же никого не было рядом, чтоб отвлечь от рисунков на стене.
Комната Лизы находилась в конце коридора. Тяжелая дубовая дверь. Эмма так и не смогла понять, зачем межкомнатные двери делать такими тяжелыми. Девушка взялась за ручку и ощутила холод ее металлической поверхности. Что ждет ее за дверью? Что она здесь ищет? Чего ожидает?
Эмма уверенно толкнула дверь. Та с легким скрипом отворилась, пропуская девушку внутрь. Она остановилась как вкопанная на пороге, не решаясь ступить на мягкий ворс огромного ковра, что распластался по всей видимой поверхности пола. На какое-то мгновение, совсем короткое, ей показалось, что ее Лиза сидит на своей кровати. Не то, чтобы она ее увидела… просто почувствовала. Ведь так часто бывало, когда Эмма заходила к подруге в гости, а та сидела на кровати, встречая ее белоснежной улыбкой.
«Лиза…»
Но никто не сидел на кровати. Плотное светлое покрывало не было даже смятым. И две маленькие подушки, одна на другой, словно в детском садике. Лиза бы никогда так не застелила постель, не положила бы подушки. Это, наверное, ее мама…
Эмма сделала один робкий шаг внутрь. Потом еще один. Затем, оказавшись в комнате, присела на кожаный стул, такой офисного варианта, для правильного и удобного положения осанки. За право сидеть на этом стуле девченки когда-то спорили и устраивали маленькие соревнования, когда сей элемент интерьера родители позволили поставить ей в комнату. Маленькие они еще тогда были.
Кожаная поверхность стула приняла девушку в свои объятия, позволяя устроиться поудобней.
Эмма осмотрелась. Над письменным столом высилась полка, сплошь уставленная книгами, обернутыми в одинаковые обложки. И только лишь синенький потрепанный томик Библии отличался от остальных корешков.
Словно по какому-то наитию, Эмма взяла старенькую книжицу. Первая Библия Лизы. Книжка, с которой девушка почти никогда не расставалась. Эмма принялась листать тонкие полупрозрачные листочки с мелким шрифтом черных буковок, как ровно посредине Святого Писания увидела вдвое сложенный листок.
Девушка расправила его и обомлела.
«Читающий эти строки, помни, я тоже когда-то любила…» - Эмма почувствовала, как что-то оборвалось глубоко внутри нее, вызвав противную волну горечи с самой бездны ее сознания. Горячая слеза неторопливо расчертила мокрую полосу на алеющей щеке.
«Вы, наверное, подумаете о моем муже. Что ж, забавно, но это не так. Да-да, целомудренная Лиза, правильная Лиза, богобоязненная Лиза – не любила своего мужа. Я не испытывала к нему никаких чувств. Ни страсти, ни нежности, ни уважения. Хотя, в самом начале, признаю, я полагала, что уважаю его. Я видела в нем пример для подражания, я видела в нем яркий образец идеального мужа, мужа истинной христианки. Он посещал все собрания общины, он был остроумным проповедником. Был лидером служения. Он был таким…праведным что ли. Читал Библию, пытаясь выучить ее от корки до корки. Это его возвышало в глазах членов нашей общины, в глазах моих родителей. И должно было возвышать в моих собственных глазах. Его любовь к Богу. Ах, что он знал о любви?!
Он много говорил и говорил высокопарно. О долге перед Иисусом каждого верующего. О безмерной любви Иисуса к нам. Но в этом человеке не было ни капельки такого прекрасного чувства, как любовь.
Словно дерево, которое еще стоит, пышущее молодостью и радуя зеленью своих побегов каждого, кто проходит мимо него. Но загляни в его душу – и ты поймешь, что жизненные соки давно не питают его. Он закрыт от них, расходуя ту малую часть, которая когда-то успела в нем накопиться. Он гниет внутри, и эта гниль источает ужасный аромат при всей его внешней свежести. Но эта внешность – напускная.
В нем отсутствует жизнь. Он мертв, давно мертв, и я удивляюсь, как его ноги еще ходят по земле, а не протаптывают дорогу в Небесах. Я удивляюсь, как этот труп говорит своими мертвыми губами речи, которые касаются струн души многих прихожан общины. Как они могут видеть в нем наставника?! На что он может их наставлять?!
Его речи механичны, как речь робота, которого запрограммировали произносить определенный текст. Осознает ли робот всю глубину провозглашаемых им речей? Нет, ведь это машинально. Так и он машинально, безжизненно цитирует Библию, а в таких прекрасных и великих словах Священной Книги – лишь его пустое эхо. Звенящее эхо пустоты.
И, за исключением разлагающейся души, - пустота.
Я никогда не думала, что пустота может быть в христианине. Ведь мы – избранные! Избранные самим Богом. Каждого из нас этому учили. Мы – христиане. Мы спасемся. Мы. И только мы. Никакая другая религия не даст человеку возможности встретиться с Всевышним в райском саду. Все, кто не уверует во Христа как в своего Спасителя, не смогут жить вечно в Эдеме. Ни мусульмане, ни буддисты, ни любые другие инаковерцы и неверующие. Только мы. И соединяться в браке, создавать семьи, рождать детей мы можем только с христианами. А лучше и правильней для нашей души – с христианами одной деноминации.
Я в это поверила. Я откинула свои чувства, втоптала их в грязь, подвергнула их табу. Я закрыла свое сердце, повесив тяжелый замок на железную дверь, а ключ отдала общине. Я забыла свою любовь, я порицала свою любовь. Я ее предала.
И я стала нелюбимой. Мой муж говорил, что превыше всего любит Иисуса, а потом меня. Но любит любовью немыслимой, неземной, любовью «агапе». Бред…Чушь…Вранье!!!
В нем нет любви и никогда не было. В нем нет чувств ни к Богу, ни ко мне, ни к кому бы то ни было! В нем – пустота. И этот пустой сосуд пытался кого-то наполнить?! Меня наполнить любовью?!
Словно переливать из пустого в порожнее. Да, я стала пустой, как и он. Ведь я, подобно супругу, откинула единственную Божью искру, которая делала меня человеком, Его твореньем. Я откинула любовь. И теперь мы с ним – два пустых тела.
Мы ходим всегда вместе, но мыслями далеки друг от друга. Мы едим вместе, но пища лишь поддерживает нашу функцию передвигаться. У нас нет духовной пищи. Конечно, мы читаем Библию, читаем каждый день. Мы давно выучили ее, мы свободно ее цитируем. Мы готовим проповеди, делая пометки; закладками испещрена вся Книга Книг.
Но слова теряются в пустоте наших тел. Они не находят отклика, потому что души в нас самих давно истлели, они мертвы и где-то на дне покоятся, устав ждать, когда закончится наш земной путь. И живительная пища Животворящего Слова не может их оживить. Не может потому, что слова пробуждают любовь, ведь Бог – это Любовь, и Любовь – это Бог. А мы давно лишили себя любви.
Мы верили в свою избранность, в свое величие над неверующими. Мы гордо несли свое знамя, нас распирало от чувства собственной значимости. Сколько хвалебных речей мы приписывали себе и друг другу! Сколько лестных од пели, убаюканные сладостью мыслей о своем величии! Какими громогласными речами заглушали пустоту внутри себя, ощущение фальши от того, что мы делаем…
Меня это не спасало. С каждым днем становилось все хуже и хуже, каждый день превращался в пытку. Я вначале не понимала, почему у меня опускаются руки. Почему вещи, которые меня всегда радовали, давали толчок, побуждали к действиям, перестали приносить былое удовольствие. Я оказалась в вакууме. Я шла на служения, но понимала, что служить людям я не могу – что-то изменилось во мне. Что-то гнетет меня, слова мои – фальшивы, утверждения, которые я навязывала (как и мне в свое время) прихожанам – ложь от первого лица. Я лгала. Лгала сама себе, потому что, стремясь поделиться с людьми любовью, Словом, я не давала им ничего.
Я лжесвидетельствовала, когда рассказывала, как надо любить, как я любима своим мужем, и как я люблю его. И муж лгал, когда говорил, что только христиане любят так, как завещал им Бог, неверующим ибо это неведомо.
О, что мой благоверный мог ведать о любви?!
Оставаясь наедине, он брал мою руку в свою и проникновенным голосом цитировал Священное писание, Послание Св. Павла о роли мужа и жены в браке. Но за его словами не было его самого. Не было нежности, трепета, душевных порывов. Не было искренности. Хотя он сам силился, по-настоящему силился поверить в то, что говорил. Но он так же не находил отклика в моей душе, во мне. Ведь я его не любила.
Два нелюбимых и не любящих, два одиночества. Два пустотелых сосуда, два съеденных мира.
А я любила когда-то. Теперь мне кажется, что это было как во сне, давно и прекрасно. Но это было. Я оставалась живой до тех пор, пока любила, пока теплилось это чувство у меня внутри. Любовь наполняла меня, давала мне крылья и возносила подобно ангела вверх, навстречу блаженству. Каждый день, каждый миг я ощущала жизнь, весь мир был прекрасен. Он был прекрасен… Черные волосы, как у меня, светлые глаза. Его взгляд пронизывал, находя ответный отзыв во мне. Я тянулась к нему каждой клеточкой своего сознания, каждой фиброй собственной души. О, да, тогда у меня еще была душа. И она пела…
Я не забуду его голос, сильный и нежный. Он баюкает меня во сне. И во сне я отдыхаю. Я не забуду его походку, которая пружинила в такт его движениям. Я не забуду его улыбки, обращенной ко мне. Как много для меня было в этой улыбке! Сотни слов, которыми мы описываем любовь и какой она должна быть для христианина, не опишут даже тысячной доли красоты его улыбки. И того значения, того чувства, которое вмещалось в одном движении его губ… Он был искренен в любви ко мне. Он готов был сломать все преграды на пути ко мне. Но я возвела новые. Я поставила барьер между нами, я построила глухую стену. Я отгородилась от него, от себя, от любви, и от…Бога.
Иногда я замечаю, как мечутся люди в поисках своих половинок. Как страдают они, не находя любимых, которые бы любили их в ответ. Как одиноки и несчастны эти люди. Только сей час я осознала, какой великий дар был послан мне Всевышним – любимый человек, любящий меня. Человек, веривший в меня, он принимал меня такую, какая я есть. Он не пытался меня переделать, переиначить, перекроить. Я была христианкой, он – мусульманином, но его нисколько это не смущало. Он спокойно смотрел на то, что я хожу в церковь к общине. Он поддерживал в этом меня. Он не навязывал мне свою религию, не ругал мою. Он уважал меня, я понимаю сей час важность уважения.
А что я? Я отвергла Божий дар, я сломала это чувство. Я доверилась человеку, который взял на себя ответственность говорить от Бога. Я послушала…человека! Человека из плоти и крови, такого же, как и мой муж, проповедника. Я убила свою любовь… Я убила Бога в себе…
Читающий эти строки, знай, я уже мертва. Давно мертва, хоть и не потеряла способность писать и мыслить. И когда тело мое будет лежать в труне – не плачь за мной, моя душа давно уже мной оплакана. Она зажата в тиски, она сдавлена рамками бренного мира, она в ловушке. Пора мне ее выпустить…»
Эмма осознала, что давно плачет. Слезы безмолвно капали ей на руки, застилали глаза, но она продолжала читать. Читать слова ушедшего в иной мир, близкого и навсегда потерянного человека – так тяжело! Невыносимо тяжело. Но иначе нельзя…
Девушка не вытирала слез.
«Пусть наполнится чаша боли»…
Она снова и снова перечитывала исписанные родным почерком строки. Аккуратные округлые буквы вереницей ложились на белый лист бумаги, превращаясь в слова, что вмещали в себе столько боли. Боли и отчаяния.
«Ох, Лиза…»
Почерк ровный, средне крупный, с короткими петельками букв «у» и «д». Почерк прилежной ученицы, которая в школе должно быть, была отличницей. Точно, отличницей. Иначе и быть не могло. Маленькой девочки с туго заплетенными косичками и широкими бантами, которые развязывались во время занятий шкодливыми мальчишками. Бантов должно было быть двое. Да. И обязательно белого цвета. Они росли на ее волосах, прорастая из основания головы и расцветая на кончиках косичек. Смолянисто-черных косичек…
«Лиза…»
Красивый почерк. Зависть многих прилежных учениц. Красивый почерк на тетрадных страницах. А после уроков можно смастерить самолетик из тетрадного листа и запустить его в кого-то. Или выпустить в окно. А потом долго смотреть, как, вопреки порывам ветра, что сметает его с намеченного пути, самолетик парит в воздухе…бесконечно падая вниз.
«Ты…»
И долго-долго бежать вниз, на площадку школьного двора, вслед за самолетиком, который уже точно достиг своей цели. Где покоится он? Не растоптали ли его другие дети, по неосторожности ли, либо специально. Потому что у самолетика хоть и есть крылья, но без попутного ветра, достаточной высоты и удачного броска он не полетит. И к тому же он…
«вниз…»
уже прилетел. Где же он? На грязно-сером асфальте пришкольной дорожки? На тонком слое песка на стадионе, где всем приходится проходить зарядку на еженедельных уроках физкультуры? Ну ее, физ-ру… А может он запутался в ветвях старой ольхи, что теперь всегда рыпит на ветру?
«упал…»
Смогу ли я отыскать тот самолетик? Смогу ли снова его запустить? И он полетит навстречу свету вверх, унося прочь слова, написанные в нем, унося прочь аккуратные буквы, прочь звуки…
ЛИЗА. Ушла…
Глупые мысли не могли увести ее прочь. Они все блуждали вокруг да около, словно вокруг забора под высоковольтным напряжением. Сначала отступали, уводили ее подальше от опасности в глухую чащу спящего сознания. Чтоб не слышать себя, не ранить собой. А потом молниеносно возвращались, не успев притормозить, по инерции врезались в забор. И тогда сотни тысяч пчелиных жал впивались в ее израненную душу. Напоминая о ней. Шепотом. Криком. Звоном в ушах.
ЛИЗА…
Эмма с силой сжала ладонь в кулак. Ногти впивались в ее ладонь, вызывая неприятную боль, которая не приносила облегчения. Она была столь незначительна…
Вот, если бы сломать себе ногу… Открытый перелом, когда обломок кости пропарывает кожу, и ты видишь торчащее окровавленное мясо…Стоп!
Не убежать от того, что случилось, почему бы оно ни случилось. Уже. Так есть. Лиза… Лиза мертва. Завтра ее похоронят. В гробу. Засыплют землей. И напоминать о ней будет лишь фотография в траурной рамке.
Эмма зарыдала в слух. Протяжно, не стесняясь быть услышанной, не стесняясь и не думая о стеснении. Обхватила себя руками, вцепившись скрюченными пальцами в складки футболки. Исказила милое личико гримасой страдания. Сгорбилась, поджав ноги, коленками упираясь в высокий лоб. Завыла белугой. Заскулила, точно побитая носаками пыльных ботинок собаченка. Точно так же, как когда-то и ее подруга летним тихим вечером, оплакивая уход своего друга.
Какими мелочными сей час казались те проблемы! Как несущественны они были в свете нынешних событий!
Что было тогда таким важным? Ушел друг, который другом никогда и не был. Ушел в соседний дом на соседней улице, в соседнюю жизнь. Ушел, но не исчез бесследно, оставив после себя лишь обрывки фраз в воспоминаниях людей да одинокие мысли, запечатлевшиеся на бумаге.
Его можно было еще увидеть, танцующего вальс среди развлечений в общине. Его еще можно было лицезреть, неспешно шагающим под руку с длинноволосой школьницей, которой он рассказывал сказки. Упоительные сказки.
Интересно, у этой девушки был тоже такой живой ум и богатое воображение? А рисовала ли она в голове статного и высокого Давида, побеждающего в неравной схватке Голиафа? А так же внимательно она умеет слушать, навострив маленькие аккуратные ушки, прислушиваясь к новым сказочным далям, которые разворачиваются в ее сознании яркими картинками? Какими картинками она воспринимает эти истории? Может он ей поведал о совсем других притчах?
Другие рассказы, другие девушки… Все другое. Все не то.
Лиза…
Милая моя Лиза… Почему ты молчала?! Почему долгими ночами съедала себя мыслями, не смея никому рассказать? Просто поделиться ими.
Листок бумаги не поможет тебе решить твои проблемы. Он только впитает в себя синие чернила аккуратных ровных букв, вместив их на широком белом поле. Впитает горечь эмоций, что застилают взгляд, пекут внутри со страшной силой взыгравших чувств. Поглотит пасту, которая выливается из пера по капле с каждым написанным предложением.
Обернись вокруг! Посмотри, неужели ни один неравнодушный тебе человек не в силах помочь?! Неужели ты так разуверилась в людях, что таишь себя от них, в страхе показать себя настоящую? Чего ты боишься?
Не поймут. Осудят. Начнут исправлять или отрекутся. Ведь все должно быть правильно.
Правильно школьнице повязывать банты, закрепляя тугие косички. Правильно девушке носить платья чаще, чем штаны. Можно вообще без штанов, обойтись юбками. Правильно играть в куклы
«ты же девочка»
а не играть в другие игры, обезьяной лазя по деревьям.
Ты должна уметь рукодельничать. Вязать носочки, вышивать крестиком, шить. И шить должна с детства, мастеря одежку куклам Барби, соревнуясь с другими девочками в красоте своих творений, хотя ты совсем не стремишься становиться модельером в 23.
«Лиза, ну ты же девочка!»
Ты должна любить готовить. Не только уметь – умеют все, особенно когда другого выбора нет и чувство голода не дает сидеть сложа руки. Именно любить. Можешь склоняться больше к выпечке. Ароматные булочки, дымящиеся пироги только из духовки, изысканные тортики и пирожные с восхитительным кремом… Вкусно! А хочешь – супы, бульоны, салаты немыслимых форм и наполнения с разнообразными, подчас неслыханными широкому кругу хозяек ингредиентами.
Ты должна, нет, ты просто обязана это любить. Приходить в восторг от замеса липкого теста, что забивается у тебя под ногтями. Улыбаться навстречу жару из печи, что стекает каплями пота по разгоряченному лицу. Орошать слезами радости лук, который чистишь на очередной архисложный салат. Наслаждаться болью порезов и случайных ожогов, которые нет-нет, да и настигнут ненароком опытную хозяйку.
Ты должна это любить. Можешь любить, конечно, и что-нибудь еще. Собирать цветы, засушивая их в гербарий. Выращивая цветы в собственном саду. Полоть грядки для нового урожая помидор, которые пойдут на закатку. Ты должна любить закатку! Делать соленья, варенья в жаркий летний день, изнывая от зноя полуденного солнца и от жара огня от конфорок, на которых кипятится вода для стерилизации банок. Счастливый день – день, проведенный в компании кухонной утвари в позе сгорбленной многоножки, точнее многоручки, мастерски жонглируя ножами, прихватками, лопатками, сковородками, противнями. Ведь все твои увлечения, в конечном счете, ведут на кухню, где ты проводишь свой досуг. Любишь проводить. Должна любить.
«…как девочка»
Стирать, гладить, убирать. Три вещи, которые ты должна любить после кулинарии. Готовка, конечно, занимает первое место. Ведь все, в конечном счете, ведет на кухню. Приготовила – надо за собой помыть посуду. Обляпалась стряпней – постирать. Рассыпала, пролила, уронила – подмести, сгрести, помыть и пропылесосить.
Глажка, как итог последнего, выступает подструктурой, которую можно и недолюбливать. По крайней мере, допускается открыто тяжко вздыхать, беря в руки утюг и скользя его металлической поверхностью по неровностям смятой ткани.
Почему любить? Ну ты же хозяйка, будущая жена. С малых лет должна любить то, чего от тебя ждут поколения предков и, скорее всего, будут ожидать поколения потомков: послушно обслуживать. Служить.
Эмма вспомнила это слово и мысленно поежилась. Служить. Именно это втолковывали с малых лет Лизе. Служить общине. Служить пастырю. Служить мужу.
Муж глава жене. Он все за нее решит, подумает и сделает. Только бы правильно повязанный женой галстук не душил в ответственный момент. А впрочем, можно будет списать все его неудачи на плохо приготовленный завтрак, который стал комом, не давая сказать ни слова в важных переговорах. Или на неаккуратно выглаженные брюки, которые отвлекали его внимание, когда он сидел на пресс-конференции.
Так что да, ты должна любить служить, ибо только благодаря любви к вышеперечисленным занятиям ты будешь считаться достойной быть зачисленной в ряды жен. Хороших жен. Правильных жен.
«Ты – девочка»
И не важно, если ты, представительница прекрасного, слабого, противоположного мужскому пола любишь что-то другое. Например, ездить на высокой скорости на Харлее. Мастерски управлять автомобилем, справляясь с крутыми виражами, подпрыгивая на бесконечных ухабах псевдоасфальтового дорожного покрытия и прошмыгивая через плотную гущу автомобилей, минуя пробки на шоссе.
Это тебя не красит. Ты же девочка, Лиза, ты должна думать о Божьем замысле на тебя в роли христианской жены.
В любви, дорогая, нужно быть правильной. Да, да. Любовь тоже регламентируется кодексом Правильно. Ну и что, что ты очарована мальчиком, который тебе нравиться. Он тебе не подходит. Он не той веры. В смысле, верит он в то же, во что ты, просто… А, он другой религии, вот. А это не правильно. Почему не правильно? Ну.. это сказал человек, которого все слушают. Авторитетный человек. А еще он читает Книгу, которую все из нас читают. Но то, что видит в ней именно этот человек, есть правильно. Почему? Ну, он так сказал. А еще он сказал, что если кто-то из нас думает не так, как он, то эти люди ошибаются. И они – греховны. А страшно быть греховным человеком. Поэтому мы и не сомневаемся ни в одном его слове. И не думаем сами, ибо наши мысли могут привести нас к сомнению, а в итоге ко греху. А Грех – это самое ужасное, что может с тобой случится. Даже ужасней, чем быть нелюбимой нелюбимым супругом.
Поэтому, Лиза, беги. Беги от любви не по канону, не по регламенту. Беги навстречу любви по указке, по предписанию. Что ты ведаешь о любви? Что знаешь о браке, дорогая? Послушай, что говорит тебе твой наставник, проигнорируй свое сердце. Ну и что, что оно будет обливаться кровью рядом с чужим тебе человеком, рядом с нелюбимым. Ну и что, что пустота в тебе поглотит радость нового дня, когда ты проснешься с другим. Ну и что, что холод в тебе заморозит все вокруг, убивая зародившиеся ростки прекрасного твоей юной девичьей души.
Не будет с тобой твоей души. Ты отдашь ее на сохранение в общину под ключ и навсегда прекратишь беспокоиться о ней. Ты забудешь о ней. Ты будешь помнить лишь о долге. О долге перед общиной. О долге перед пастырем. О долге перед мужем. Нелюбимым, навязанным, чужом муже.
Ты переложишь всю ответственность о своей жизни на плечи людей, в чьих руках твое сердце и душа. Ведь с тобой нет ничего. И даже самостоятельный выбор сделать себя счастливой отобран заботливыми наставлениями Лидера.
Эмма кричала. Этот крик должен был заглушить все ее мысли, которые давили на нее. Она размазала слезы по щекам и отстраненно удивилась, что их так много. Ей казалось, что никогда у нее не было столько слез, она никогда так не плакала. Тушь потекла по накрашенным глазам, рисуя черные круги, сливаясь с соленым потоком.
Вдох… Воздух был спертым. Дышать стало трудно. Или же все это из-за слез? Эмма поднялась, неспешно распрямляя все члены своего тела. Сначала поставила ноги на пол, пальцами ощутив длинный ворс пушистого ковра. Оперлась руками на подлокотники стула, сцепив пальцы. Поддалась вперед всем корпусом. Согнутые в коленях ноги ощутили в себе силы принять на себя вес ее тела. Руки смогли оттолкнуться. Эмили словно в полудреме встала, выпрямившись, как свечка.
Голова гудела, в солнечном сплетенье поселился противный ком, который разъедал все внутри при любой, даже крохотной, мысли. Острая ноющая боль. Душевная.
Стоять долго не было больше сил, как и находиться в этом месте. Эмма еще раз окинула взглядом когда-то такую родную комнату, где провела много веселых ночей вместе с Лизой.
«Я, наверное, никогда больше ее не увижу. Не вернусь сюда»
Сожаление это не вызвало. Комната была просто комнатой. Эмма могла бы пожертвовать сотней таких комнат, чтобы иметь возможность хоть ненадолго видеть Лизу. Без подруги она превращалась просто в помещение, безликое и чужое.
Поворот головы. Градусов на 90. Лист бумаги слетел на пол и смотрел на нее синевой исписанных строчек. Девушка так же медленно, словно двигаясь в воде, наклонилась за ним. Пальцы коснулись тонкой поверхности, и очередная слеза скатилась с глаз, утонув в искусственном ворсе.
Эмма выпрямилась. Плакать нельзя. Нужно уходить. Она машинально сложила листик в несколько раз и запихнула его себе в карман штанов. Подошла к шкафу, одна дверца которого была сплошь стеклянной. На нее смотрела девушка с искаженным опухшим лицом, измазанным черным. Тушь... Эмма вытерла одну щеку, затем другую, поправила волосы. Одела очки. Теперь можно идти, нужно уходить из этого дома.
Она развернулась на 180 градусов и шаг за шагом покинула комнату Лизы, так и не обернувшись напоследок.
***
Гроб был темно-коричневым, почти черным. Обычный такой, ничем не примечательный внешне гроб. И крышка его была плотно закрыта.
«Как будто бы что-то постыдное спрятано внутри» - подумалось Эмме.
Девушка пришла на кладбище вместе с родителями Лизы. Их лица почернели, под глазами залегли тени, морщины изрезали лица, словно лезвия бритвы. Отец был одет в черные брюки и такую же черную рубашку, поверх которой завязал черный без рисунков галстук. Мать шагала в черном закрытом платье с черной косынкой на голове. Они не плакали. Уже не плакали.
Людей собралось много. Но в основном это были бывшие одноклассники и одногруппники Лизы, ее соседи; прихожан из общины было совсем мало. Этот факт не мог остаться незамеченным Эммой, которая была в недоумении от происходящего. Не было и Лидера.
Все присутствующие зашли в салон автобуса фирмы «Ритуальные услуги». Туда же, через открытые задние дверцы, на пол водрузили гроб. Вопреки обычаю, Дора и Николай сели на первое сидение так, что оказались спиной к труне, и всю дорогу так ни разу не обернулись, чтоб на нее взглянуть. Представитель «ритуальных услуг» в автобусе по существующему у фирмы уставу произнес короткую, но чувственную речь об упокоении души покинувшего этот мир прекрасного человека. И это была единственная речь, произнесенная на похоронах.
По приезду на кладбище двое молодых парней в темно-серых робах выкопали могилу за оградкой. Так же молчаливо они спустили гроб вниз. Ни крика, ни вопля не раздалось вокруг. Кто-то тихо плакал, макая красные глаза носовым платком. Кто-то завороженно и отстраненно провожал глазами труну с телом, которое не было видно. Потоцкий стоял сзади Эммы и поддерживал ее за плечи, рядом была и Алиса. Они вдвоем самостоятельно добрались на погост. Вдалеке маячила фигура Марика. Но он не подошел ко всем.
Когда могилу засыпали, все желающие положили вокруг нее венки и искусственные цветы. Вся могилка превратилась в пышную цветочную поляну.
Николай и Дора ушли первыми. За ними неспеша потянулись остальные, кое кто задержался, говоря последние слова, прощаясь с Лизой. Поминок не было. Так безмолвно, в тишине ушла ее подруга, которой не нашлось места как в этом мире, так и на кладбище, осторожно притаившись на его задворках.
Как узнала Эмма позже у одного из пришедших проститься с Лизой прихожанина, пастыря не было по причине того, что никто не отпевает самоубийц. Более того, для родителей этот поступок дочери стал позором. Многие, узнав о способе смерти некогда «сестры в Господе» отреклись от нее. Ведь Лиза совершила самый большой и непростительный грех – отняла жизнь сама у себя. Уповая на Бога, никто из них не молился о спасении души девушки, так опрометчиво укоротившей жизнь – это запрещалось не только в этой общине. По всеобщему мнению, душа самоубийцы никогда не найдет покой, а вечно будет метаться в агонии, запертая между мирами. Ужасная участь. Но никто не сочувствовал Лизе. Никто ее не жалел.
« Она предала Иисуса»
«Она оказалась в объятиях сатаны»
« В ее сердце не было Христа»
И даже муж не пришел проститься со своей женой.
- Почему ты остаешься?
- Я хочу посмотреть, а что будет дальше.
- А если дальше будет хуже?
- Радуга бывает только после дождя. Но после дождя обязательно выглянет солнце. Не переубеждай меня. Не отговаривай дождаться солнца.
Когда-то она рассуждала, что такое счастье. Счастье ей казалось то явлением, то одушевленным созданием, в общем, она никогда не могла остановиться и точно определиться, а что же такое это пресловутое и всеми ожидаемое счастье.
В детстве, года в 3, она впервые услышала слово Счастье. Она представила себе солнышко, большое и лучистое, ярко-желтого цвета, не слепящего, а тепло и мягко согревающего. У солнышка не было глазок и ротика, как рисовали ей его в детском саду, но она знала, что это солнышко улыбается. Оно улыбалось ей всем своим существом, яркими переливами искристой поверхности. Оно протягивало ей свои тонкие воздушные лучики, которые нежно касались гладкой детской кожи, и она в ответ тянулась к ним. Солнышко тогда находилось совсем близко, оно было словно большой воздушный шарик, и каждый раз, когда Эмма открывала свои глаза, счастье желтым диском висело в воздухе подле нее. Только протянуть ладошку – счастье золотило ее волнами светового потока.
Солнышко было лишь ее, только она могла его видеть. Когда Эмма хотела поделиться своим счастьем с кем-то другим, она наталкивалась на стену непонимания – никто его не видел. Странно, ведь солнечный диск все время плыл следом за ней, и девочка радо кивала в сторону солнышка, которое, тем не менее, оставалось скрытым от посторонних глаз. Никто не верил в существование ее солнышка. Наверное, потому, что никто не верит в то, чего не видит. Не верит даже тогда, когда его в этом убеждают, когда видит другой человек. Хотя кто поверит ребенку! Маленькие дети ведь такие фантазеры! А между тем именно в три годика Эмма видела счастье. Будучи ребенком, она могла дотронуться до счастья, могла ему улыбнуться. И она тогда точно знала, что счастье есть. Именно у нее было ее маленькое и столь родное солнышко!
Взрослея Эмма замечала, что солнышко ускользает от нее. Оно медленно, постепенно растворялось в небытии, уходя лучик за лучиком. Поначалу его уход был совсем незаметен. Ведь у солнышка столько лучей! Но потом оно становилось тускнее. Оно бледнело, белело, уменьшалось, уходило, незаметно прощаясь с Эммой. Становилось все меньше, а потом и вовсе исчезло. Ведь у взрослых девочек не остается места детским ребячествам, они должны становиться серьезнее. Эмма перестала видеть солнечный диск у себя за плечом, перестала ощущать теплоту и бесконечную нежную ласку солнечных зайчиков на щеке. Ведь, переставая быть детьми, мы перестаем замечать вещи вокруг. И эти вещи за ненадобностью нас покидают. Просто в один далеко не прекрасный момент девушка заметила отсутствие ее вечного спутника, ее милой звезды. Но тогда она считала себя достаточно взрослой, чтоб не расстраиваться по пустякам.
Однако человек всегда стремиться к прекрасному. Человек по своей природе ищет себе лучшее и почти не способен соглашаться с пустотой, которая образовывается, когда не хватает жизненно важных вещей. Эмме не хватало счастья. Солнечный диск? О нет, в 15 лет счастье вырисовывается иной картиной. Теперь счастье виделось в конкретном человеке, который был или же мог стать воплощением этого явления. Да, пожалуй, именно явлением Эмма в юном возрасте воспринимала счастье. Парень. Ее любимый. Пускай, он был всего лишь увлечением. Пускай, он был на весьма короткий строк. И счастье принадлежало этому юноше непродолжительное время. Но оно было в нем для нее в этот миг и в этот час. И девушка со всем пылом присущего ей темперамента и силе возраста наслаждалась дарованным ей счастьем, которое трансформировалось из солнышка ее детского восприятия в вполне одушевленное создание.
Но счастье, которое принадлежит тебе, а находится в ком-то другом и зависит от другого – непродолжительное удовольствие. И расставаться с подобным удовольствием куда болезненней, чем с радужным солнцем. Ибо это счастье уйдет сразу, оторвет кусок живой плоти резким рывком отторгающейся поверхности, а не будет милосердно давать время на восстановление, угасая день за днем. Но и такое счастье должно побывать в жизни. Ведь это – счастье – оно обязательно для гармонии человека.
Она искала его повсюду, она искала его большим и выразительным. Вот только счастье разное, оно меняет форму и местоположение, оно способно удивлять. Эмма находила счастье в мелочах: в свежезаваренном ароматном кофе по утрам, в ясном погожем летнем дне, в интересном захватывающем сюжете книги любимого автора перед сном. Она находила кусочки счастья, которые жили в ней самой с того самого момента, когда ее детское солнышко распалось на тысячи частей, и эти части жили в ней все это время. И только время показало, что счастье живет в самом человеке, оно в каждом из нас. Вот только заглянуть в себя бывает порой очень сложно. Гораздо проще дарить кому-то свое счастье, делиться им, выуживая разрозненные частички, которые, проходя сквозь нас, вызывают неимоверную радость в нас самих. Радость от того, что частей бесконечное множество и что они также подходят к частицам счастья других людей, складываясь, словно пазлы, в единую картинку любви. Ведь любовь – это счастье, безначальное и бесконечное счастье каждого из нас.
Любовь = счастье. Простое уравнение жизни. Когда нет любви – мы ее упорно ищем, и ничто не может нас остановить на этом пути. Когда есть – бережем, ведь это самое замечательное, что нам даруют небеса. Но когда мы его теряем? Теряем по собственной глупости, по чьему-то наитию, приказу, наставлению? Осознание ошибки больно бьет в итоге, ранит и саднит незаживающей раной.
Думал ли «пастор» о том, к каким печальным итогам приведут его слова? Думал ли он о счастье Лизы, либо же беспокоился о собственной выгоде сберечь всех овец из стада собственной общины? Понимал ли, что запрещая Любовь, руководствуясь религиозными соображениями, он запрещает Бога, ведь Бог – это Любовь? Или он настолько не верил в способность любить членов других верований?
Осознают ли Лидеры религиозных общин колоссальную ответственность за свои речи, ведь их адепты безоговорочно, бездумно доверяют им, принимают их слова буквально, считая, что через пастыря с ними говорит Бог? И как фанатичны люди в стремлении быть лучше, чище, приближенней к Всевышнему…
Лиза – лишь одна из жертв подобных высказываний. Мягкая, ранимая, любящая. Она была виновата лишь в том, что не думала собственной головой, а доверяла себя другому, постороннему человеку, всего лишь человеку. Виновата в том, что, осознав всю патовость ситуации, свою ошибку, пошла на радикальные меры. Но это нисколько не умаляет вины тех, кто не поддержал ее на пути к счастью, кто запретил ей ее счастье.
Лиза оказалась в силках религиозных рамок. Рамок, стенки которых все сжимались и в итоге не давали ей свободно дышать. Как часто люди заковывают себя в рамки…
Эмма написала в своем дневнике:
«Жизнь – это творчество любви. От начала и до конца. С момента твоего создания и до момента угасания. Пока творишь – ты жив. С того момента, как нарисовал круг на песке. С того момента, как запел под барабанящий дождь. С того момента, как создал. Солнечная палитра – в ней твое вдохновение. Сказки на ночь – твоя реальность. Сны – вечные спутники. Звезды – друзья. Весь мир на ладони, он так огромен и глубок. Ты – маленькая песчинка. Ты – великий сосуд. Ты – все и ничто. И ничто в тебе бесконечно наполнено.
С самого начала не думай, о чем писать. С самого начала не думай, зачем жить. Это суета, которая проходит. Смотри дальше. Дальше – свет, а в нем мудрость. В нем – любовь. В нем главное в твоей жизни, и это поможет тебе определиться. Ты почувствуешь, как вечное проходит сквозь тебя, не оставляя прежнего. И все меняется, и ты с ним. Отдайся музыке гор, пусть баюкает тебя на рассвете. Отдайся крику птиц – пусть пробуждают на закате. День и ночь – все так условно. Откинь привычное и ты поймешь свое предназначение. Ты живешь, ты есть и будешь всегда. Всегда творить, жить, созидая. Ведь великое создание, созидая, создается…
Барабаны. Шум и грохот. Трель соловьиного веселья.
Все кружится. Беспорядок. Все смешалось, став коктейлем.
Я вдоволь выпью сладострастье.
Я на миг близка к … Безумье.
И безумье - мое счастье. Счастье наконец-то стать «везуньей».
Полнее радости. Смятенье. Наконец-то. Это – счастье.
Я открываю свое сердце, оно наполниться здесь страстью.
Я открываю свою душу, вновь впуская вдохновенье.
Я открываю свои мысли – они ведомы вожделеньем.
Хаос. Бардак. Движенье жизни.
Я раздвигаю лучи света. Летите мысли, мои мысли…
К лучезарному рассвету.
Раздвиньте рамки, рушьте рамки,
Они движению ведь преграда.
Условности – как жало с ядом
Они реальности превратны.
Зачерпните тайны мудрость,
Поглотите соки жизни,
И обратно возвратитесь, став моими, мои мысли.»