Девочка сидела у окна. Левая рама покосилась, а стекла и вовсе не было, поэтому влажный ветерок задувал в комнату и весело поигрывал прядями ее волос. Малышка куталась в курточку и с тоской смотрела вниз, на растущие под окном лужи. Марише недавно исполнилось семь лет. Остаться совсем одной было страшно, но, как ни странно, чем-то даже интересно. Она будто попала в страшную сказку, но по-детски верила, что скоро все снова будет хорошо.
Девочка сидела на подоконнике, так как в доме, куда она попала, не было никакой мебели. Дом пустовал уже много лет. Сколько ему еще предстояло влачить жалкое существование, неизвестно. Девочка пыталась ощутить отголоски былой жизни в пустоте, наполненной разрухой и ветхостью. Страхи, что преследовали ее вчера, не проникли под крышу старого дома, и это позволило малышке расслабиться и не думать о плохом.
Тем временем монотонный шум дождя заполнил ее мир. Холодные капли соскальзывали с крыши на разбитые стекла, некоторые попадали на лицо девочки. Мариша стирала их рукавом, оставляя на щеках серые разводы.
Этот дождь шел, почти не прекращаясь, уже третий день, но Мариша не позволяла себе останавливаться и продолжала идти, пока не набрела на развалины старого дома. Теперь девочка могла успокоиться и немного обсохнуть. Воспоминания последних дней всплывали подобно снам.
О том, как она шла, минуя деревни со множеством деревянных домиков, из-за заборов которых лаяли собаки, как брела по мосту, где из-под ее сапожек сыпались камни прямо в воду, и она боялась упасть, как под хлещущими струями дождя в незнакомом городке пыталась просить милостыню у безликих прохожих на улице. Впрочем, безликими они стали совсем недавно. Люди разочаровали девочку своей отстраненностью и безжалостностью. А о том, чтобы кто-нибудь пустил на ночлег, когда она стучалась в очередную дверь, и речи не было – приходилось спать, свернувшись калачиком, в высокой траве у обочины. Все отвернулись от нее, потому что она отличалась от них. И пусть даже это отличие было в такой мелочи, как изношенная грязная одежда, неумытое лицо и спутанные волосы. Раньше, когда у нее была любящая мама, она и не думала, что люди на улице могут быть такими, но потом все изменилось.
Это произошло в тот день, когда мама привязала ей на руку тонкую шелковую ленту, и сказала, что отныне та будет оберегать Маришу. Потом отвела дочь на окраину города. Они остановились на обочине дороги, широкой и уходящей в бесконечность. Мама смотрела на дочь долго и как-то тревожно, потом тихим ласковым голосом произнесла:
«Я должна покинуть тебя. Тебе предстоит идти по этой дороге и никуда не сворачивать. Ты одна пойдешь по этому пути. Моя дорога уходит еще дальше, но я буду всегда рядом с тобой, в твоем сердце».
«А куда я приду, мамочка?» – спросила Мариша.
«Домой, милая. Ты обязательно дойдешь, и этот дом ты найдешь сама».
Мариша не понимала смысла сказанного матерью, но она знала, что взрослые любят говорить загадками. Например, мама любила повторять, что духи любят Маришу, и называют маленькой феей. Девочка закрывала глаза и в самом деле представляла себя феей с крылышками за спиной. Она просила маму сделать ей волшебную палочку, а та говорила, что ей она не нужна.
«Твои пальчики лучше любой волшебной палочки, они могут творить чудеса, стоит тебе только этого захотеть» - говоря так, она всегда ласково улыбалась, и Мариша ей верила. Верила, что и в самом деле может творить чудеса.
Только вот ее пальчики ничего не умели делать. Мариша столько раз просила их наколдовать вкусных конфет или красивую куклу, как у соседской девочки. Но что-то не получалось. Тогда Мариша поняла, что она еще маленькая, и стала терпеливо ждать, когда вырастет.
И вдруг мама ушла, оставив ее одну на дороге. Мариша и сама не заметила, как мамы не стало, она будто растаяла в воздухе. Впрочем, девочка уже привыкла к исчезновениям матери, та часто покидала ее, не говоря ни слова. Но раньше мама всегда возвращалась. На этот раз Мариша знала, что она уже никогда не вернется.
Сначала девочка хотела заплакать, поднесла руки к глазам... и увидела браслет-ниточку. Тут же вспомнились слова мамы: нужно идти по этой дороге и никуда не сворачивать. Она шла весь день, лишь изредка присаживаясь на обочину, чтобы передохнуть. Мимо проносились большие автомобили, но никто не остановился, и никто не захотел узнать, куда она идет совсем одна. Мариша же шла к маме, она была уверена, что встретит ее там, где закончится эта бесконечная дорога. Ведь мама сказала, что ее путь ведет еще дальше.
***
- Это жестоко, они же дети! Неужели нет другого способа раскрыть их! – молодая женщина сидела на высоком табурете в полутемной комнате и, возмущенно жестикулируя, смотрела на множество мониторов, где отражалась картинка происходящего с разных ракурсов.
На вид ей было около тридцати лет, Лайма – гордая эффектная шатенка. Но по красным опухшим глазам можно было догадаться, что она давно не спала и только что плакала. К ней подошел высокий худой мужчина в белом халате. Белая одежда подчеркивала его темный загар. Женщина сердито посмотрела на него.
- Тише, Лайма. Ты сама знаешь, что в конце концов они справятся с задачей.
- Но они дети, Саймус. Они всего лишь дети!
Мужчина покачал головой.
- Нет, дорогая, они – объекты, результат эксперимента. Грандиозного и смелого эксперимента, свидетелями которого нам посчастливилось быть.
- Хватит! – женщина вскочила на ноги. – Так было раньше, но теперь… Неужели ты видишь только цифры? Неужели, кроме этих достижений и показателей, тебя ничто не трогает? А их матери, которые внезапно сошли с ума и покончили с жизнью – это непостижимо!
- Да, неожиданно…
Мужчина изучал мониторы. В его взгляде на миг появилась тоска, он смотрел на маленького мальчика, забредшего в какой-то овраг. Перепачканный, с кровоточащими ладошками, он взбирался по крутому склону, и – в который раз! – падал. Чтобы потом, плача от обиды и боли, снова начать карабкаться наверх.
Саймус заинтересованно следил за действиями мальчишки. Потом перевел взгляд на женщину, что молча закусила нижнюю губу. На миг он усомнился, что видит перед собой ту самую Лайму, что когда-то зацепила его своей гордой неуязвимостью и тщеславием. Неужели такие мелочи, как хнычущий мальчишка, могут расстроить эту красотку, которая всерьез считала себя великим ученым?! Саймус усмехнулся, но в его по-кошачьему зеленых глазах читалась только тоска. Он тоже, как и его помощница, устал за последние дни от постоянного пребывания в лаборатории, бдения возле экранов мониторов. Что и говорить, Саймус также волновался за этих ребят. Испытания, которым они подвергались, никого не оставили бы равнодушным.
Тем временем мальчик на экране монитора выбрался из ямы и, пошатываясь, пошел прочь, в подворотню.
Камеры слежения сменили обзор – пустой серый двор, освещенный тусклым фонарем. Сколько раз Саймус задавался вопросом: где и кто устанавливает эти камеры? Что позволяет вести наблюдение за детьми в любое время суток, и оставаться при этом никем незамеченным?
- Я тоже привязался к ним, дорогая. Мы имеем возможность все фиксировать, измерять и наблюдать, как они пройдут этот путь до конца.
Женщина обречено вздохнула.
- Знаю, Саймус. Когда все начиналось, это было грандиозно и многообещающе. Мы проверяли генотипы, искали удачные сочетания, радовались зачатию, а затем и рождению этих необычных сущностей. Но они оказались детьми, такими, как все. И я не могу спокойно смотреть, как они мучаются.
- Ты же знаешь, Лайма, иначе они не смогут осознать свой дар.
- А если дети просто погибнут? - ее голос дрогнул.
Саймус увидел затаенную боль в ее глазах. Однажды он прочел медкарту Лаймы и узнал, что она не может иметь детей. Но ей, конечно же, ничего не сказал.
В ответ мужчина грустно ухмыльнулся.
- Кажется, ты забыла, кто они такие. Вероятность их гибели – не более одного процента. Иначе весь этот проект не имел бы смысла. Вспомни, с чего все начиналось. Женщины, их матери, всю беременность вели себя иначе, вспомни их ни на что не похожую аллергию. Помнишь, сколько их было изначально, а смогли перенести этот период только три? Я до сих пор не могу забыть их лихорадочно изматывающую творческую деятельность, что истощала, но являлась необходимостью. А плод в чреве каждой женщины неожиданно развился в человеческую форму. Для гибридов такого рода вероятность весьма небольшая.
Саймус убеждал ее, почти как ребенка, ласково приобняв.
- Я помню результаты неудачных проб, - скривилась Лайма. – Этих точно было не жаль.
- Ты же говорила сама, что ни одна из известных нам форм жизни не имеет того преимущества, что они получили при рождении. Само их существование невероятно. То, чем они станут, переродившись, сможет изменить этот мир! – ученый говорил восторженно, воскрешая их бывшие мечты. - Их матери - женщины, чья ДНК несла самые устойчивые к внешнему влиянию гены, самые лучшие генотипы, выработанные эволюцией. Мы же потратили больше года, чтобы найти этот уникальный материал для эксперимента.
- Я до сих пор не могу понять, отчего девушек даже не пришлось уговаривать подписаться на это, - Лайма обняла Саймуса, рассеянно погрузив пальцы в его кудри. - Кто или что убедило молодых и здоровых девиц согласиться отдать свою жизнь за рождение этих существ? Чей-то гипноз, шантаж? Чем дальше, тем больше меня пугает эта безропотность в подчинении людям, которых мы и в глаза-то толком не видели. Признаюсь, я еще лелею надежду получить со временем научное обоснование всему. Мы тешим свои амбиции, но признайся себе – вряд ли результаты этого эксперимента послужат прорывом в науке.
Саймус раздраженно отмахнулся:
- Что за странные мысли, дорогая? Все данные здесь, у нас с тобой. Мы – ученые, нам не зазорно желать денег и известности. Все те женщины, чью беременность мы вели – суррогатные матери, им хорошо заплатили. Что до самоубийств – двое и так были неуравновешенными, они не вынесли разлуки с детьми. А третья хитрая – та просто сбежала.
Лайма в ответ лишь пожала плечами и притихла, в глазах появилась пустота. Саймус подумал, что такой взгляд бывает у душевнобольных. Убеждая ее, он и сам чувствовал холодок сомнений. Да, ситуация, в которой они оказались, не из простых.
В свое время их подкупило то, что заказчиком было обещано предоставление им с Лаймой возможности в дальнейшем воспользоваться результатами эксперимента по его окончании. Саймус в какой-то момент едва не струсил и не пошел на попятную после того, как завершились переговоры и были оглашены все условия заказчика. А она нет – держалась так уверенно, будто бы речь шла вовсе не об экспериментах на людях. Договором была предусмотрена строгая тайна: во время эксперимента длиной в восемь лет, который, в целом был весьма беспринципен по своей сути, они не должны были раскрыть свою деятельность. В здании бывшего санатория содержались беременные, там же принимались роды и проходил реабилитационный период. И, конечно же, они и не ожидали такого процента отклонений и даже смертности среди женщин и зародышей!
- Во всем этом мало что подчиняется земным, да и в принципе, человеческим законам, - чуть слышно прошептала женщина. - Эти существа – парадоксальный результат скрещивания двух разных геномов, причем их нечеловеческую суть мы не смогли даже классифицировать.
Ученый не нашелся с ответом, по телу пробежали мурашки: когда Лайма говорила таким тоном, ему всегда становилось не по себе.
- Их создатели обладают огромным научным потенциалом и сильной волей. И что в итоге мы имеем - три маленьких человечка, которые сейчас брошены на произвол судьбы, а их матери к ним больше не имеют доступа. Что будет с ними дальше? А если та, что сбежала, заговорит, и это все станет известно широкой публике… во всех подробностях?
- Мы не знали всего, как выяснилось, - сухо произнес Саймус. – Хотя условия контракта были оговорены заранее, консультация юриста не помешала бы на начальном этапе. Я думаю, заказчик… позаботится о том, чтобы она ничего не рассказала.
Лайма с удивлением посмотрела на мужчину.
- Поздно теперь сожалеть и думать о последствиях.
Тогда, почти восемь лет назад, они оба прекрасно понимали, что эксперимент слишком смел и опасен, но не смогли противостоять искушению участвовать в нем. В то время она работала на сложных проектах по генетике и соблазнилась открывшейся перспективой роста и исследования новых форм жизни. Она вспомнила свое волнение, когда Саймус позвонил ей и пригласил работать вместе. В то время Лайма была уверена, что фенотип появившихся существ будет отличен от человеческого и, тем более, эти существа не унаследуют сходного с людьми сознания. Все это казалось таким волнующим: участвовать в подобном эксперименте и иметь возможность это изучать, а в дальнейшем поделиться опытом и оставить свой след в истории генной инженерии!
Сейчас она казалась смешной самой себе, а воспоминания о своей гордыне и амбициях, казалось, царапали ее изнутри. А Саймус в задумчивости крутился на стуле, искоса поглядывая на нее.
- Не терзай себя воспоминаниями, это бессмысленно. Если бы не мы, то нашлись бы другие исполнители. Происходящее неизбежно в любом случае. Смотри на все с позитивом: мы неплохо получали, и еще заработаем на этом, а результаты наших проб и исследований бесценны. Сами же заказчики не заинтересованы в разглашении результатов.
- Это бесспорно. Но я устала видеть человеческие страдания, – опустив ресницы, призналась женщина, и ушла в другую комнату.
Саймус слышал, как зашумела вода в электрическом чайнике в комнате отдыха. В небольшой лаборатории, спрятанной от любопытных глаз под землей, эти двое практически жили последние две недели. Активные действия по части генетических исследований и осмотру малышей на первых этапах развития давно закончились. И вот уже более пяти лет, как они наведывались сюда периодически. Теперь они наблюдали за ростом и развитием объектов своего эксперимента. Наконец наступила последняя стадия – матери, разорвав связь с детьми, должны были дать им толчок для раскрытия необычных способностей, которые были обусловлены их нетривиальным происхождением. И Саймус с Лаймой, наблюдая в комнате со множеством мониторов за «объектами», день ото дня ожидали сюрприза.
Это ожидание нервировало их обоих. Их чувства, казалось, дали слабину, между ними все чаще возникало напряжение и непонимание. Саймус ощущал себя запертым в клетке, в глаза словно насыпали песку, даже дышать становилось все тяжелее день ото дня. Лайма за последнее время просто издергалась, она стала слишком капризной, слишком непоследовательной в своих суждениях. В их деле подобное равносильно самоубийству. Но она ученый, и она выдержит.
А сейчас они просто попьют чаю.