Закрытые пейзажи. Глава 12. Пара капель оптимизма
Вадим Семичастный в задумчивости скрёб бороду. Его комната, обычно всегда зашторенная и потому хранившая в себе некоторую дремотно-философичную атмосферу, на сей раз ярко освещалась игривыми солнечными потоками. В этом закутке площадью в девять квадратных метров он обитал уже давно – около двадцати лет. Другие две комнаты в квартире занимали родители и младшая незамужняя сестрица – капризная и раздражительная 30-летняя особа, засидевшаяся в девках по причине вышеупомянутых черт характера.
Артур в студенческие годы бывал здесь редко – Вадим никогда не был домоседом, его деятельность обширно простиралась за пределами домашнего круга. Вот и сейчас, побывав тут после длительного периода, по-прежнему никак нельзя было определить, чем занимается хозяин данной комнатенки: в отличие от Артуровой, в ней не было и намека на какую-нибудь причастность этого хозяина к живописи. Вадим удивительным образом умел оставлять творческие проблемы за пределами рабочих помещений, разве что разговоры о делах охотно вел в любом месте. Но святое – работа с полотнами – осуществлялось строго на рабочих местах. Артур же, увлекшись чем-либо, с головой уходил в процесс, и если это по той или иной причине останавливалось или прерывалось, крайне досадовал и нередко срывался (опять-таки в плане созидательном).
Сегодня у Вадима был выходной, и Артур приехал к нему, после того как объявил по телефону о своем увольнении с завода (прошло уже несколько дней, за которые он потихоньку выкарабкался из состояния запоя). Нет, он не собирался просить у Вадима приютиться у того под теплым крылышком и даже испрашивать совета. Просто велся обычный, «дежурный» разговорец о текущих заботах, и когда Вадим невзначай упомянул о состоянии его заводских дел, Артур без всяких задних мыслей спокойно ответил, в каких он теперь отношениях с этими делами и с заводом в целом. А что было отвечать?.. Допытываться о деталях Вадим не стал, однако согласно разговорной логике не мог не удержаться, чтобы поинтересоваться о хлебе насущном. Другими словами, узнав, что Артур без работы, настойчиво попросил приехать к нему домой и серьезно потолковать. Тот для приличия отбрыкнулся, но, поддавшись напору старшего товарища, уступил и сел в автобус. Прибыв, изложил все перипетии событий в подробностях.
Вадим не счел нужным в чём-либо его упрекать и вести поучительную беседу о тяжких буднях и растущей безработице. К тому же он, как никто другой, понимал, что мотивы для задуманного были у Артура достаточно веские и с многих позиций оправданные. Разве что опрометчиво доверился такой публике, как Гамлет с Лососем, а также, возможно, напрасно раздразнил начальника цеха. Однако вслух Вадим упрекать не стал – бесполезно и не вполне корректно. Наконец он перестал скрести бороду и проронил:
— Раз уж так вышло, тебе надо теперь не упускать драгоценного времечка. Но всё упирается в то, что у тебя нет «корочки». А так можно было бы перелопатить знакомые места, где мазилы требуются. Например, областной Дворец молодежи и школьников. Или...
— Андреич, — устало перебил его Артур. – Я ведь не с протянутой рукой к тебе приехал. Я отлично соображаю, что без диплома для меня все дороги по художественной части закрыты. Работаю я с акварелью исключительно для души, что, по моему разумению, скорее обретет признание, чем если бы я трудился как профи. Я здесь потому, чтобы полезно и приятно провести время, а не бить челом и каяться в грехах.
— Всё так, — спокойно согласился Вадим. – Но если я все-таки найду для тебя что-нибудь, ты ведь не будешь напускать на себя княжескую гордость и оскорбляться без повода?
— Нет, конечно. Буду рад поработать с кистью, да еще получить за это деньгу. Однако сейчас об этом пока не может быть речи. Почему, спросишь? Скажу. Дело в том, Вадик, что именно в эти дни у меня всё получается. Понимаешь, о чём я?.. Можешь считать это вдохновением, можешь – блажью, но только работа спорится как никогда. Это, кстати, связано не только с появлением большего количества времени. Обстоятельства складываются так, что упускать момент для меня было бы просто верхом дурости. К тому же средства пока еще имеются. И при разумной экономии их вполне хватит до конца года. А там... – Артур неопределенно махнул рукой, что означало: так далеко вперед загадывать нет смысла.
— Дело, конечно, твое. – Вадим слегка пожал плечами. – Кому, как не мне, должны быть понятны муки и услады творчества (Артур внимательно на него взглянул, однако не усмотрел в лице намека на сарказм). Самому приходилось не раз с этим сталкиваться. Тебе, Арт, сейчас, конечно, будет полегче: никто не мешает, лето на дворе, далеко выезжать не нужно... Что еще? На мозги не капают, заказами не обременяют, домашними хлопотами не загружают... Завидую я тебе. Свобода – первое необходимое условие в таких делах. Если, конечно, она не в ущерб желудку.
— Вот-вот... Как раз теперь мне грех жаловаться на отсутствие этой самой свободы в придачу к полному желудку. Творю как Бог в первые семь дней.
— Что же, дерзай, — произнёс Вадим, сминая сигаретный фильтр как обычно – в форму, близкую к параллелепипедной. – Желаю, конечно, удачи и всего сопутствующего ей... Только знаешь что?
— Что? – слегка насторожился Артур.
Вадим прикурил и аккуратно прислонил сигарету внутри пепельницы. Задумчиво уставился Артуру в глаза.
— Вот ты говорил, что уже кое-что за последние месяцы успел отгрохать. Я имею в виду...
— Ясно, ясно... И что?
— Ну... мог бы и показать. И не только мне. Я тут кое-кому про тебя рассказывал... Ты не вскипай, будь добр, я говорил только хорошее: как ты надежды подавал, с какой легкостью выдавал «на гора» то, что другим приличных трудов стоило. Как свалил ни с того ни с сего в самый разгар учебы... Извини, конечно, что у тебя за спиной шушукнул, я знаю – ты этого не переносишь. Но ведь ты с самого начала, тогда, в баре, составил о себе другое мнение...
— А-а... – протянул Артур и улыбнулся. – Значит, ты постарался разубедить своих компаньонов, что ваш покорный слуга не есть профан в изобразительном искусстве, а скорее наоборот – сеятель в нём доброго и вечного, но при этом лежебока. Некое среднеарифметическое подобие Шишкина и Манилова вместе взятых.
— В общем – что-то в этом роде, — нехотя согласился Вадим. – Не столь высокопарно, зато образно. Ну, и в качестве наглядности представил на обозрение твои студенческие этюды и натюрморты. Помнишь, я говорил как-то, что некоторые работы сохранились у меня? Так вот, хочешь знать, что сказали те, кто их просмотрел?
— Любопытно... – Артур откинулся в кресле. – Надеюсь, никто не надорвался со смеху.
— Можешь зубоскалить сколько угодно, потому как я давно знаю, что ты этим хочешь прикрыть... Так вот, Ритка Макеева даже претензию мне выдвинула: «Почему столько лет всё это на полке продержал? Уж мог бы если и не в выставочном центре пропихнуть, то хотя бы здесь, в ДК оформить. Не так много тут толковых работ висит». Я ей: «А что снизу подписать – «Работа неизвестного художника»? Как насчет авторских прав?» А она: «Ну теперь-то он уже отыскался...» Это ты, значит... Чуть не разругались... По-моему, Арт, она к тебе неравнодушна.
— Ты это серьезно, Вадик? Я не Ритулю имею в виду...
— Да понял я... Если хочешь знать, сама Элеонорочка потом предложила кое-что обрамить, покрыть лаком и выставить в фойе на ближайших показах. Она, между прочим, считает тебя истинной находкой, этаким самородком из глуши. Ей, кстати, я не говорил про твое бурное студенчество, она думает, что ты самоучка.
— Андреич, ты это снова серьезно, без дураков? Ты пойми, что теперь для меня это значит.
— Я серьезен, как никогда, — веско произнес Семичастный. – Ты мог бы давно понять, что такими вещами не шутят.
Артур задумался. Бальзам, пролитый на душу сообщением Вадима, почему-то его не обрадовал, а наоборот, вселил непонятную тревогу.
— Знаешь что... – неуверенно пробормотал он спустя минуту. – Давай, может, сделаем так: завтра я приеду к тебе в ДК со своими теперешними работами, а ты... ну, приготовь те, студенческие... Только сначала дашь мне хорошенько изучить всё одному, без посторонних, проанализировать всё как следует... Понимаешь, для меня очень важно будет сопоставить свою, что называется, концепцию тех лет и теперешнюю. Выявить некий качественный скачок, если он будет прослеживаться... Я непонятно объясняю?
— Нет, почему же... – Вадим затушил в пепельнице окурок и сцепил пальцы обеих рук на животе. – Ход твоих мыслей ясен, как взгляд младенца, сын мой. Я сам, если хочешь знать, время от времени принимаюсь изучать свои работы энной давности с недавними. Это всё делается, чтобы выявить прогресс, развитие в своих, так сказать, творческих притязаниях. Так что ты на верном пути... Однако почему завтра? Поехали сейчас, ДК не у чёрта на куличках. Прихватим в мастерской всё необходимое и махнем к тебе.
— Ну, во-первых, у тебя сегодня выходной...
— Ну и что с того? Тем более. Отдохну на природе, пока ты будешь... всё изучать, поброжу вокруг да около. А то совсем уже скоро забуду, как лес пахнет. Помнишь, еще зимой на этюды грозился к тебе подрулить? Так и не вышло, замудохался с работой.
— Помню. Только, понимаешь, сегодня у меня еще одна встреча. Не скажу, что деловая, но...
— А-а, тогда извини, — развел руками Вадим и понимающе шевельнул бородой. – Не учел, что помимо творческих изысков имеешь право на личную жизнь... Если я правильно рассуждаю, в турагентстве «Ассоль» сегодня тоже выходной?
Артур усмехнулся:
— Насколько я помню, график рабочей недели этой фирмы тебе должен быть знаком не хуже моего. Или тамошнее начальство уже исчерпало свое расположение к вашей скромной персоне?
— Отнюдь. – Вадим не переставал шевелить бородой. – Я, кстати, не затем спросил, чтобы навести справку о досуге жриц турбизнеса, а просто из гуманной вежливости.
— То есть... – не понял Артур.
— То есть был бы весьма признателен Жанке, если она устроила сегодня в «Ассоле» еще один внекалендарный выходной. Правда, сегодня понедельник, день тяжкий во всех отношениях не только для народного хозяйства. Внебюджетная сфера тоже кряхтит. Разве что культпросвет типа нас с тобой в этот день предоставлен самому себе. Кури бамбук, сын мой, и не назначай свиданий раньше наступления темноты!
— Учту отеческие наставления, падре, в той степени, насколько это позволит это моя Прекрасная Дама, — в тон собеседнику протянул Артур. – Сегодня ей предстоит ответственное и нелегкое приобретение нового холодильника лапландского производства. И потому, как нетрудно догадаться, опорно-двигательная система представителя культпросвета на сей раз подвергнется не свойственному ей испытанию на крепость и выносливость. На пару с ее двоюродным братом мне предстоит волочь этот морозильный агрегат на седьмой этаж. Само собой, с последующим обмыванием и чествованиями по поводу длительной службы его во благо семьи.
— Ты и здесь на верном пути, товарищ, — пихнул его в бок Вадим. – Надеюсь, в будущем сегодняшняя покупка сослужит верой и правдой и тебе. Если, конечно, ее не постигнет участь, как в ситуации с героем Никулина в фильме «Когда деревья были большими», помнишь?
— Типун тебе на язык, нечистая, — расхохотался Артур. – Поспешу огорчить: нынешняя архитектура жилых зданий позволяет втиснуться в лестничный пролет разве что палочке от мороженого...
Он не врал: действительно, за день до этого Ирина сообщила и своем намерении приобрести в фирменном магазине «Кристина», что неподалеку от ее нового местожительства, холодильник финского производства. Естественно, Артур предложил свои услуги по доставке его в квартиру (что было великолепным предлогом для визита к Ирине домой). Предложение было охотно принято, тем паче, что избавляло от дополнительных расходов на грузчиков трансагентства или самого магазина. К тому же ее двоюродный брат Алексей с не меньшей готовностью согласился помочь кузине за символичную оплату магарычом. Утром по телефону обговорили все детали мероприятия, после чего состоялся разговор с Вадимом и поездка к нему домой.
— Надеюсь, радикулит сегодня не наживешь, — напутствовал Вадим, когда, наболтавшись всласть, они расставались у порога. – А что касается работы, я все-таки прозондирую почву в нескольких местах. Золотое дно, конечно, не могу обещать, но, по крайней мере, без куска сухаря за пазухой не останешься. Это я тебе железно гарантирую.
* * *
Ирине Артур не сообщал о своем увольнении с работы; просто вкратце обрисовал состояние дел на художественном поприще и выразил надежду, что в скором будущем специально для нее устроит «домашний вернисаж» с соответствующими ему «коктейлем и ужином при свечах». Ирине затея понравилась, но фирма в летний период стала работать на износ, и выкроить время для романтического вечера в разгар сезона и при наплыве клиентуры было пока не просто. «Один теперь выходной в неделю, да и тот в домашних заботах», — виновато сказала она. Артур догадывался, что ей по большому счету не слишком интересно разглядывать его рабочие эскизы, натюрморты, незаконченные акварели, и при этом создавать видимость обратного. Да и сам он понимал, что при теперешнем раскладе дел устраивать пышную вечеринку, пусть даже и на двоих – бессмысленное расточительство. В конце концов, если уж так нужна бабёнка – можно обойтись и рангом пониже: отыскать при желании безотказных фемин не составляло проблемы даже в такой дыре, как Жуковка. Разве что как раз сейчас протянулась некая тонко ощутимая нить между молодыми людьми, — нить доверия и понимания, не считая, конечно, обоюдной симпатии, выказываемой жестами, взглядами, интонациями... Эпизод в сквере, когда ностальгические слезы Ирины вызвали трогательный отклик в душе Артура и вполне оправданный воровской поцелуй, поселил внутри обоих чувство волнующей теплоты, трепетного ожидания чего-то светлого и радостного. Той самой Любви? Трудно сказать. Артуру казалось, что Ирина испытывает, как и он, то самое иллюзорно-феерическое ощущение приближения чего-то всеобъемлющего, которое отбросит всю грязь и шелуху, накопившиеся вокруг, и на длительное время установит своё идиллическое царствование в душе. В конце концов, кем был бы человек без надежд и ожиданий (при условии, конечно, что всё это сопутствует активным действиям, а не праздности)! И очень возможно, Ирина догадывается, что сами эти надежды и ожидания как раз и таят в себе то ощущение легкой волнующей эйфории, которую можно трактовать по-разному: счастье, любовь, вдохновение, полет фантазии или же просто маленькая радость, праздник души...
Может быть именно в понятии «желать», а не «иметь», и заключается главная мудрость человеческих притязаний и устремлений. Обладание само по себе уже есть утрата надежд и ожиданий, а стало быть – и желаний...
* * *
Холодильник уже стоял на отведенном ему месте, и семья Злотниковых – Ирина, ее мать Галина Матвеевна и пятилетняя Зойка – заботливо суетились вокруг него, расставляя полочки, цепляя задвижки и одновременно споря, где и как должны находиться внутри те или иные продукты. Слегка хмельной еще до покупки Алексей принял от Ирины обещанное за труды и, пошептавшись с ней в прихожей, удалился после крепкого поцелуя. Артура же усадили в кресло перед телевизором и, чтобы пока не скучал, сунули в руку откупоренную бутылку пива. Ирина собиралась после холодильной суматохи и ужина посетить вместе с ним и Зойкой выставку-павильон «Средиземноморская фауна», открывшуюся недавно в городском парке культуры и отдыха. Некий ученый и бизнесмен Жерар Вернье куролесил по стране уже второй год, кого изумляя, кого шокируя, а кого раздражая крикливыми афишами и телерекламой, возвещавшими о невиданных и экзотических обитателях субтропических морских глубин, заточенных ныне и присно под стекло для обозрения существам сухопутным и разумным. Артур из вежливости согласился посетить этот мобильный океанариум и поохать за компанию с Зойкой.
Телевизор демонстрировал очередное «мыло» — низкобюджетный латиноамериканский сериал, растянутый на многомесячный просмотр, — отраду чувствительных домохозяек и пенсионеров физического труда. Разворачивалась масштабная акция рвачества: холёные дуэньи со змеиными глазюками оспаривали промеж себя права на гасиенду и банковский счет седовласого Дона, издыхающего под капельницей еще, вероятно, с самого начала телеэпопеи. Артуру вспомнился клан Петелиных; вздохнув, он убавил звук дистанционным пультом и принялся оглядывать квартиру.
Комната, где он сидел, служила в качестве зала или, как общепринято называть, гостиной, в которой обычно собираются для отдохновения и принятия гостей. Две другие, смежные, сообщались между собой и гостиной только через прихожую. Слева от прихожей были санузел и проход на кухню. Короче говоря, планировка была такая же, что и в квартире Капустиных: веерообразное расположение помещений с центром в прихожей. Разве что балкон имел выход где-то в спальных, а не из зала.
В зале, помимо кресел, дивана и телевизора, стоял обширный гарнитур не то югославского, не то финского производства; он занимал почти всю стену. Секции в основном были заняты книгами, и лишь в одной стояли различные сувенирные украшения – матрешки, фарфоровый медвежонок, крошечный теремок из папье-маше, морская раковина и... охотничья патронная гильза. Решив, что это своего рода талисман, доставшийся хозяевам от давних предков, Артур поднялся с кресла, чтобы разглядеть его поближе, но тут в комнату вошла мать Ирины.
Это была женщина лет 50 – 55, небольшого роста, хрупкая, с болезненным цветом лица, очень похожего на Иринино строением, но не выражением. Казалось, где-то внутри у нее что-то постоянно болит – такие скорбь и жалость к самой себе читались в ее бесцветных, хотя и больших, глазах. Пепельные с проседью волосы были аккуратно подстрижены и зачесаны назад. Мелкая сеть морщин расходилась от глаз и уголков тонкого рта. Сходство с Ириной выражалось в таких же скулах, вздернутом носе, подбородке и высоком гладком лбе; опять же глаза, если бы не бесцветность, в остальном были такие же – широкие, внимательные и доброжелательные.
— Вы не смотрите «Долину страстей»? – спросила она Артура и жалко улыбнулась, как бы признав, что вопрос не столько неуместный, сколько наивный – глупо было бы предположить, что молодой человек, занятой и разборчивый, станет проявлять интерес к подобному экранному слюнораспусканию.
Артур, улыбнувшись в ответ, поспешил ей на выручку:
— Вы знаете, у меня не хватило бы терпения на это. Да и времени, признаться, тоже. А что, действительно интересная... кинолента?
— Ну... для кого как, — грустно ответила Галина Матвеевна. – Понимаете, в каждом возрасте существуют свои увлечения, свои предпочтения.
«Неужели и я через какой-то срок потеряю вкус к настоящей, деятельной жизни и сделаюсь покорной амёбой, находящей отраду лишь в воспоминаниях да в таких замыленных операх? – подумал Артур. – Или всё-таки выбранная мной концепция не позволит вот так заживо плесневеть у экрана, смиренно дожидаясь своего конца?..»
Он не испытывал презрения и даже некоего высокомерия по отношению к этой немолодой и, по-видимому, больной женщине. Просто внезапно хлынувшая грусть-тоска по беспомощности всего живого перед необратимостью времени и неизбежностью конца наполнила горечью сознание того, что все притязания человечества ничего, по большому счету, не стоят рядом с бесконечностью мироздания. Однако тут же это его и разозлило: «Что же тогда – отбросить замыслы и надежды, отказаться от всего, что действительно несет в себе какой-то смысл, дает пищу для ощущения собственной полноценности в этом мире – и повалиться в уготованный тебе саркофаг? Блаженно коптить небо и не думать ни о чём, кроме сущного?..»
— Ты что, в медитацию ушёл? – выдернула его из омута тягостных раздумий Ирина; с хорошо знакомым искрящимся огоньком в глазах она стояла перед ним, будто изящная статуэтка, ожившая лишь усилием сознания. – Пойдем ужинать... Ма, тебе сюда принести?
— Если не трудно, — последовал ответ. – Не хотелось бы еще одну серию пропускать.
— Мама у нас страстный поклонник всего, что имеет продолжение без окончания, — не без иронии заметила Ирина, улыбаясь Артуру так, что вся грусть-тоска мгновенно улетучилась непонятно куда.
— Пожалуйста, не мешайте, молодые люди, — мягко попросила Галина Матвеевна; она уже с головой ушла в перипетии «страстных долин». Прибежала неугомонная Зойка и, тихонько сопя, уселась с ней рядом на краешке кресла.
— Пойдем? — шепнула Ирина.
И они с Артуром ушли на кухню.
— Не тяжко было? – спросила она, подавая Артуру тарелку с картофельными оладьями, обильно политыми сметаной. – Все-таки седьмой этаж, пускай даже и лифт под рукой.
— Для таких атлантов, как мы с Алексеем, 60-килограммовый светоч вечной мерзлоты – не что иное, как средство против несварения желудка, — заметил тот, с опаской поглядывая на угощение. – И если ты считаешь, что я в состоянии умолотить такое количество картофельно-мучной массы, да еще нафаршированной отборным свиным полуфабрикатом, — значит, обрекаешь меня на повторные животные страдания.
— Сильному полу не к лицу жаловаться на чрезмерное изобилие пищи, — отпарировала Ирина и понесла матери чай с кусочком домашнего яблочного пирога, испеченного, как можно было догадаться, в честь приобретения столь необходимого в кухонной жизни агрегата.
— Не поняла, - добавила она, вернувшись. – Ты еще не вылизал тарелку?
— Дело в том, - не сдавался Артур, — что это уже третья.
— Ах, как я рада, — всплеснула руками Ирина. – А то мы с мамой уже собирались отправлять гуманитарную помощь отощавшим поросятам в ближайший давно запущенный совхоз имени 50-легия Великой Депрессии.
— Вот он, абсурд наших дней, — сокрушенно покачал головой Артур, вежливо надкусывая с вилки оладью, хотя уже давно был голоден, как пустынный удав. – Круговорот свинины в природе: хрюша идет под нож, чтобы потом в качестве начинки к блинам усладить аппетит своих же собратьев.
— Еще одно слово в адрес агропищепрома – и не видать вам, сударь, второго блюда под названием «Канун последнего дня буржуя».
— Как?! – Артур чуть не уронил себе на колени вилку с насадкой. – Вы хотите сказать, сударыня, что есть возможность отхватить ананасов с рябчиками?
— Нет, — засмеялась Ирина. – Пока только ананасы. Несчастное лесное пернатое, будучи уже давно занесенным в Красную Книгу, не может дополнить классическую трапезу буржуя. А потомкам их воинственных оппонентов – пролетариату – достанется сегодня лишь другой ингредиент – детище влажных тропиков.
— Бережно взращенное в теплицах на родине этого мастодонта. – Артур похлопал по дверце холодильника.
— Еще один абсурд наших дней... Оставь в покое нового жильца и не делай вид, что уминаешь оладьи из вежливости. Волчий блеск в решительных пролетарских очах выдает тебя с головой.
— Сдаюсь! – Он вскинул руки (в одной – вилка, в другой – ломтик хлеба) и уже без показного равнодушия принялся деловито опустошать тарелку. На некоторое время воцарилась тишина.
— И где же обещанный буржуйский продукт? – поинтересовался Артур, отодвигая в сторонку опорожненную посуду.
— А ты оглядись повнимательней, — ответила Ирина, поглощая оладьи с не меньшим аппетитом.
— Мать честн;я! Неужто таков наш мужицкий удел на грешной земле – быть постоянно одураченными лучшей людской половиной?
— Главное – чтобы не разочарованными, — лукаво заметила она.
— Трудно сказать, что за чувство испытываешь, видя перед собой вместо дивного тропикана всего лишь кирпичик с надписью на упаковке – «вафли ананасовые». Если дело будет так продолжаться и впредь, в скором времени придется вместо пива довольствоваться ячменным сухариком, а рыбалку с успехом заменит разведение тритонов в баночке из-под вишневого компота.
— Вместо того чтобы заварить к этим вафлям настоящий индийский чай, этот достойный представитель худшей половины разводит философию на тему «Конформизм в современном быту и его разновидности»...
— Чаепитие – процесс, исключающий участие гостей в его организации. Впрочем, если я уже таковым не считаюсь, то так и быть, ошпарю кипятком пачку заварки. Наторчимся сегодня, как целая хаза блатняка. Проявим конформизм по-лагерному. То-то будет потом что вспомнить!
— Нет, вы полюбуйтесь на этого Корлеоне! Только что жаловался на несварение желудка, а теперь весь горит желанием чифирнуть, как последний урка. Freytly name is, Man!
Им нравилось это добродушное фехтование фразеологическими оборотами, и потому они не спеша, растягивали ритуал домашней вечерней трапезы. Артура терзало лишь то, что никак не получалось мимоходом упомянуть об окончании бесславной заводской одиссеи; он чувствовал, что тем самым может резко изменить атмосферу этой идиллии, когда еще предстояло восторгаться детищами подводной эволюции Средиземноморья. Нет, сегодня не тот день, да и, в конце-то концов, его про работу, кроме Вадима, никто и не спрашивал. Еще представится возможность осюрпризить...
— Заинька! – окликнула Ирина дочурку, когда с чаепитием было покончено. – Зайка, подойди-ка сюда.
Дробный топот детских ножек не заставил себя ждать. Маленькая непоседа с радостным ожиданием застыла перед матерью.
Нельзя сказать, что пятилетняя Зойка была точной копией матери. Ничего удивительного в том, что до некоторого возраста дети не повторяют в чертах лица генетическое сходство с родителями. Это может быть связано с еще не сформировавшимся организмом, вследствие чего детские черты имеют определенную характерность во внешних деталях: округлость, пухлость, миниатюрность... Малышка, которую Артур мог наконец-то рассмотреть с близкого расстояния, со временем обещала стать настоящей красавицей, затмив в этом плане и свою маму. Даже теперь ее личико представляло собой классический образец детского непосредственного очарования, достойного, чтобы запечатлеть его на каком-нибудь рекламном плакате: чудные золотистые локоны, казалось, излучающие вокруг светящийся нимб, обрамляли круглую головку с высоким лбом, правильным носиком и малиновыми губками, в зависимости от обстоятельств менявшими свою форму как угодно. Подбородок с ямочкой, тоже округлый, не напоминал Иринин. Зато глазенки казались отсканированными и перенесенными со взрослого своего оригинала: большие, слегка затененные пушистыми ресницами, и с нежно-малахитовым светом, словно бы исходящим откуда-то изнутри.
Ирина присела перед ней на корточки и, взяв за ладошки, принялась давать наставления:
— Заяц, у меня в комнате на спинке кресла висит твое новое платьице, в подсолнухах. Аккуратно возьми его и принеси бабушке, пусть еще раз пройдет утюжком, если надо... Свою гриву, Заяц, хорошенько расчеши, и пусть бабушка заплетет ее в косу, только не так, как в прошлый раз... Не забудь надеть колготки, сегодня прохладно. Сандалики знаешь где стоят?.. А что ты знаешь?.. Заяц, я не буду повторять всё по десять раз. Ты уже большая, должна сама, без моих напоминаний, ухаживать за собой. Где твой носовой платок?.. Что-что?.. В коробке от зефира. Чудесно. Я очень рада, что не в цветочном горшке...
Артур внимательно наблюдал за ними. Сейчас Ирина слегка перевоплотилась из обаятельной и хлебосольной хозяюшки в строгую и непреклонную мамашу: губы поджаты, брови сведены, в глазах появилось выражение снисходительной неумолимости. Ему даже в какой-то момент подумалось, уж не рисуется ли она перед ним: вот, мол, какой вес я имею в собственном доме... Но потом все-таки пришла ясная и простая догадка: всё это вовсе не показное, а вполне естественно и без лицедейства. Преображение делалось исключительно ради Зойки; напускная строгость и категоричный тон в наставлениях необходимы для толкового понимания чадом всего сказанного. В противном случае дитя не воспримет, как следует, материнских слов и наверняка многое пропустит мимо своих розовых ушек. А так Зойка стояла, как солдатик, преданно внимая и часто моргая своими длинными и пушистыми ресницами, сознавая всю ответственность происходящего. Именно в эти минуты Артур с предельной остротой почувствовал, какая это все-таки радость – иметь рядом такое вот существо, порожденное тобой на свет, плоть от плоти твоей и частичку самого себя, собственное продолжение в бесконечности Жизни. Сколько отрады, должно быть, испытываешь, лелея и пестуя это сокровище, с самого появления тянущееся к тебе сперва бессознательно, а затем повинуясь голосу родной крови и детской безотчетной любви к своим родителям. Инстинкт отцовства, никогда особо не проявлявший себя до этого момента, вспыхнул в душе ярким и горячим светом. Артур почувствовал острое желание схватить на руки девчушку и прижать накрепко к себе, услышать, как трепыхается от радости ее крохотное сердечко, ощутить запах ее мягких волос и теплоту нежного дыхания, а также веселый заливистый смех и полюбоваться счастливыми бирюзовыми сполохами в глазенках... Он сглотнул застрявший некстати комок в горле и глянул на Ирину. Теперь было очевидно, что за показной строгостью и суховатыми нравоучениями скрывалась безмерная и всепоглощающая Любовь к собственному дитяти; строго сведенные брови и поджатые губы являлись той ширмой, за которой, казалось, проглядывали наружу истинные, временно сокрытые чувства. Глаза матери их полностью выдавали, ласково излучая всё то, что не выговаривалось. И пятилетняя дочурка, несомненно, это видела и ощущала, поскольку ее собственные глазки, еще не наученные что-то скрывать и утаивать, как бы отражали сейчас подлинную гамму чувств, выдаваемую Ириной.
... – Заяц, ты всё поняла?.. Повторять не нужно? – закончила, наконец, свой отрывистый монолог Ирина.
Малютка часто закивала, потрясая золотистыми локонами и, сверкнув в сторону Артура изумрудными искорками, умчалась в зал тормошить уже как будто прикорнувшую у бубнящего экрана Галину Матвеевну.
Ирина медленно поднялась на ноги и с улыбкой посмотрела на Артура.
— Чертенок, а не дитя, — натянуто вздохнув, прошептала она. – Это при тебе она такая послушная и сообразительная.
— Так и должно быть, — спокойно ответил Артур. – А ты бы хотела наоборот?
Она не ответила. Перестала улыбаться и внезапно проговорила:
— А ты не любопытен. Ни разу не поинтересовался про ее отца. Или и впрямь неинтересно?
— Как тебе сказать... Хотелось бы знать, конечно. Просто не люблю совать нос в чужие проблемы, если не просят. Не всем это нравится... А, кроме того, мне кажется, что со временем ты сама всё расскажешь. Если захочешь, конечно...
Она осторожно поцеловала его и тихо вышла из кухни, — переодеваться к прогулке по городскому парку и экскурсии по неведомым тайнам морских глубин.
Конец первой части.