- А это – наша семейная реликвия, - мужчина с гордостью показал на самовар с необычной нижней частью, - тульская фабрика «Берта Тейле и сыновья», начало двадцатого века.
- Действительно, уникальная вещь, - согласился гость.
- Вы не поверите, - хозяин дома осторожно протер бархатной тряпочкой пузатые бока, - но ему я обязан своей жизнью, точнее, рождением. Это очень долгая история, ее незадолго до смерти рассказал мой отец.
- Буду признателен, если расскажете.
- На фронте он был тяжело ранен и эвакуирован далеко в тыл, в Ташкент…
***
- Сука тыловая, - безногий инвалид презрительно плюнул на пол кабинета и, звеня медалями, выкатился на своей тележке за дверь.
Через минуту донесся возмущенный голос адъютанта и хриплый мат, прерываемый натужным кашлем.
Прилизанный майор вытер платком вспотевший лоб и снял трубку:
- Капитана Васильева. Алло? Сергеич? Надо что-то решать, невозможно работать. С кем? С инвалидами, они же неуправляемые, творят, что хотят. Сегодня один требовал выдать хлебные карточки. Конечно, отказал, как я могу, нет оснований. Знаешь, здесь, в тылу, тоже не сахар был. Что? Курская дуга? А ты меня не попрекай, я честно исполнял свой долг на том месте, куда меня отправила партия. И нечего хмыкать, вы, фронтовики, все одинаковые. Вернемся к делу. Требую навести порядок. Откуда я знаю как, арестуй, в конце концов. Нет оснований? А угрозы должностному лицу? Издеваешься? Что значит, когда побьют, тогда и приходи, прикажешь дожидаться? У меня тоже работы много. Алло? Алло?
Положив трубку, майор несколько секунд смотрел в окно. Там, окружив недавнего посетителя, что-то обсуждали несколько инвалидов. В грязных гимнастерках, на костылях, тележках, с беспрерывно трясущимися головами и обезображенными лицами.
- А что я могу поделать? – успокоив таким образом совесть, офицер потянулся к недопитому стакану чая.
***
- В общем, мужики, не нужны мы никому, - подвел итог Игнат.
Если смотреть на него слева – красавец-мужчина, а справа – нет ничего. Все обгорело.
Мы - никто. Нас не существует для родителей, жен и детей. Пропавшие без вести на бумаге, а в жизни – калеки, выписанные из госпиталя и отпущенные на все четыре стороны.
Зачем возвращаться? Была бы хоть одна нога, а без обеих… Кому нужны обрубки? Самовары, как здесь называют. Только лишние проблемы и заботы. Скажете, жестоко? Может быть, но так лучше. Отпели, поплакали и живите дальше. Мне было проще, я детдомовский, никого нет, поэтому остался здесь, в Ташкенте. Васька – самовар. Безногий калека, двадцати лет от роду.
В госпитале нас был целый этаж. Таких, как я, там называли счастливчики, ведь руки есть. Не то, что у «наседок», только голова и туловище: их выносили на прогулку в корзинах. Сидят и просят:
- Браток, помоги, убей.
А ведь и убил бы, за что их мучить? Мало того, что они отдали? Неужели ордена и медали вместе с ведрами крови не дают права решить самому – жить или нет? Те, кто могли – уходили. Вскрывали битым стеклом вены, вешались. Кто-то стрелялся.
На фронте мы хотели выжить, а сейчас – ждали смерти. Вместе, так веселее. В нашей компании три самовара: я, Закир - артиллерист и Сергей – летчик, обгоревший танкист Игнат, два сапера: Айдар и Виталий. Первый трясется весь, второй – без глаз. Был еще Леша – разведчик, безрукий, схоронили неделю назад. Бросился на штырь, прямо в сердце.
Выпили у могилы бутылку «Яблочного крепленого», помянули и на рынок. Там наше место, днем побираемся, вечером, если повезло – пьем.
Мы – прокаженные. А когда пьяные - дикая, неуправляемая сила, справиться с которой невозможно. Чем нас напугать, если мы вышли из ада? И живем в аду? Нам осталось только вспоминать, перебивая друг друга хриплыми голосами, о своих командирах, атаках и боях. И звенеть наградами на грязных вонючих гимнастерках.
Тыловые "герои" нас обходят стороной, им страшно. Они не подадут. А вот
фронтовики, вдовы и матери, получившие похоронки, - всегда.
Госпитальные после выписки тоже, когда прощаются, оставляют что-то из пайка. Они уезжают домой, счастливые, они нужны.
А мы – нет. Только маме Наиле. Старая узбечка, получившая похоронки на своих сыновей и мужа, отдала все, что было, фронту. За нее мы, не раздумывая, пойдем хоть на черта, хоть на дьявола.
Однажды её обокрали, но барыга (скупщик краденого – авт.) радовался недолго. Нашли его, избитого до полусмерти, за рынком. Много нас вокруг там, калек, собраться вместе было недолго. А украденное вернули. Маме Наиле.
Мы её любим. И всегда ждем. Она приносит свежеиспеченный оби-нон (узбекская лепешка на дрожжевом тесте и воде – авт.). И плачет, глядя на нас.
Однажды мама Наиля сказала:
- Вася, пойдем ко мне. Будешь сыном. Вымою, откормлю, найдем работу. Глядишь, и женим. Наши девушки очень красивые, а жены какие! Буду на старости лет внуков нянчить, Аллах не дал от родных сыновей, твои родными станут. Ты подумай, сынок.
В тот вечер я заплакал, впервые за много лет.
А утром мама Наиля не пришла.
Весь день я сидел у рынка и напряженно вглядывался в проходящих мимо людей.
- Вась, - ко мне неслышно подошел Игнат, - пойдем.
- Куда? – предчувствуя что-то ужасное, я посмотрел на обезображенное лицо друга.
- К маме Наиле.
***
Они оставили мне бутылку и ушли.
Я пил и плакал у свежего холмика, поминая единственного человека, которому я был нужен.
Утром меня нашли там же, на кладбище. Рядом с мамой Наилей.
Да, я умер. Это было совсем не больно. В глаза ударил яркий свет, и чей-то голос сказал:
- Пойдем, твое время пришло.
- Разреши мне остаться.
- Ты измучен болью и заслужил спокойствие, пойдем
- Я хочу помочь.
- Кому?
- Такому, как я. Который не хочет жить.
- Кем ты хочешь остаться?
- Меня называли…
***
-… самовар. Вот он, ты понял? – майор медицинской службы с грохотом поставил на тумбочку изделие тульских мастеров, - а ты – человек, герой, фронтовик. запомни, люди живут и без ног.
- Вы не понимаете, - пытался возразить раненый.
- Я все понимаю, - врач тяжело вздохнул, - ты не первый такой. Благодари Бога, что медсестра увидела, и тебя спасли. Не о себе думай, а о тех, кто ждет. В общем, самовар пусть здесь постоит, а ты отдыхай. И думай о жизни.
***
- В ту ночь отец увидел сон о молодом инвалиде и старой узбечке, которую называли мама Наиля. А самовар врач подарил на память.
Мужчина вновь достал бархатную тряпочку:
- Отец говорил, что нем живет душа безногого солдата. Поэтому он всегда теплый.