Джулит

Александр ШАЛГЕЙ

д Ж У Л И Т
ГЛАВЫ РОМАНА «МАДАГАСКАР» --  ДОПОЛНЕНИЯМИ ИЗ РАНЕЕ НЕ ОПУБЛИКОВАННОГО






У юной Джулит (пыталась освоить «древнейшую из женских профессий») неудача за неудачей. И вдруг -- посчастливилось!










(На 2-ю или 4-ю страницу обложки) 
  В  романе «Джулит» -- о людях и событиях на острове Мадагаскар, в портах Марсель и Мариуполь, на озере Селигер. Какими они представлялись и запомнил их офицер корабельной службы (он  и после демобилизации не расставался с морем -- более 25 лет работал на транспортных судах орденоносного Азовского морского пароходства).
  Автор не сомневается: у читателей «Джулит» непременно будут оценки его труда, отличающиеся одна от другой. Для одного это сентиментальное и целомудренное повествование о несчастной девушке; для другого – с редкой дерзостью откровенная эротика; для третьего – нагромождение банальностей, приправленных бессовестным описанием подробностей  в «работе» проституток – это ли не та порнография, что за пределами дозволенного? и т. д.
  Как говорится, «каждому сметь свои суждения иметь» -– в соответствии с его просветлением нынешней цивилизацией», его представлениями о морали и жизненных ценностях. 


















                Д  Ж  У  Л  И  Т
 
                Главы из сентиментальный романа «Мадагаскар».




                «Когда мы забываем о высших целях бытия…»
                А. П. Чехов   




                Г Р У З    П Р И Б Ы Л
    Под серпастым-молоткастым  кумачовым флагом теплоход «Докучаевск» пришел из черноморского порта Новороссийск в порт Таматави. Есть с таким названием небольшой порт на огромном острове Мадагаскар со стороны Индийского океана.
    В трюмах теплохода «мешкованный груз» - десять тысяч тонн цемента, расфасованных в бумажные мешки по пятьдесят килограммов. Весь цемент предназначен для важнейшего в стране строительства – новой резиденции (или дворца) недавно избранного президента.
    Груз правительственного значения. Теплоход сразу поставили к причалу, но выгрузку цемента не доверили портовикам.
   Не успели закончить швартовку судна, как в порт прибыли военные грузовики с офицерами и солдатами в таком количестве – будто за день-два намеревались выгрузить из трюмов и вывезти из порта весь цемент.
  - По плану стоять нам под выгрузкой -- сколько? – с улыбкой Константин Георгиевич (первый помощник капитана) уточняет у Юры – у второго (грузового) помощника капитана. – Полторы недели?
   - Девять с половиной суток.
   - Похоже с пустыми трюмами уйдем отсюда послезавтра?
  - Солдаты не докеры, - Юра сомневается. – Поживем – увидим!
  «Второму»  полных двадцать четыре года. Позволительно быть и  не таким уж службистом, как он. Тем более – при его-то характере.
  Ообщительный, веселый, для себя и не стесняясь товарищей исполняет из оперетт предназначенное не только для его любимого Бони – глядишь снова напевает вперемешку все подряд. Включая в свой репертуар и с придуманное для Сильвы, Баядерки там или еще для кого-то.
 К тому же и внешние данные  у него: редко из женщин, понимающих и знающих мужчин, какая не приостановится, встретив его на улице. Чтобы  с добрыми  намерениями не посмотрит ему вслед: «Моряк -- что надо!»
   Но у Юры на женский пол – и не только в портовых городах – ноль внимания. Травма у него сердечная из-за одноклассницы Наташки. Вышла замуж, кода он был на втором курсе Высшей «мореходки». Вышла удачно и живет  вольготно. 
   «Зачем, Наташенька, такое сделала? – Юра с болью в сердце про себя одно время  спрашивал почти ежедневно, зная, что ни от нее и ни от кого не получит утешительного ответа. – Милая моя Наташка! Зачем?!»
   Должно быть не найдет он ответа (возможно и до конца жизни) сколько ни спрашивай себя не только вообще, а например: «Зачем запомнилось о ней все, что узнавал как бы и без желания еще о ней что-либо знать? Например, что у нее с мужем две доченьки Аня и Лизаветка (конечно похожие на  их Маму)? Что прошлым летом всей семьей они отдыхали у Черного моря в Скадовске?.. Зачем даже это запоминаю и берегу, тая от всех, как самое дорогое, -- по сути не нужное теперь ни Наташеньке, ни мне – Поезд – ушел!.. Зачем еще и такое вдруг да и на всю мою жизнь?!»
  Прячет он боль сердечную от посторонних в бесшабашные песенки и частушки.  От себя за такое не спрячешься, но похоже  в чем-то и они помогают. Особенно разудалое в словах: «Первым делом, первым делом самолеты! Ну а девушки… и т. д.»
  Моряк, судоводитель. Почему для него «самолеты» -- это буквально все, что имело и имеет отношение к штурманскому делу и к его командирским обязанностям.
  Юру после училища назначили на теплоход «Докучаевск» четвертым помощником капитана. Здесь он вырос до второго помощника (что значит не только петь «первым делом самолеты» -- но не хуже пилотов и любить свое дело!)
  На «Докучаевске» – нигде  и никогда такого бы не могло случится – он встретил вот уж поистине «девушку своей мечты». Встретил, чтобы вскоре понять: их встреча не к счастью, а могла быть скорее на беду.
  Если бы Джулит неожиданно и незваной не появилась  в порту в день круглосуточной («стояночной») вахты второго помощника капитана, а его теплоход не стоял под выгрузкой в мадагаскарском порту – кто знает, какой могла быть все это нежданное- негаданное история. На ползу кому-то или на беду все бы случилось-получилось. Но сослагательного характера мнения в этом случае могли быть самое, что ни наесть, ни к чему.
                В  ПОРТУ
   Переход в полном грузу теплохода «Докучаевск» от Новороссийска до острова Мадагаскар проходил в основном при благоприятных погодных условиях. Муссоны в Индийском океане только зарождались где-то на севере и ни один из них не успел ничего плохого сделать ни теплоходу, ни его водобоязненному грузу и никому из членов экипажа. 
 После ошвартовки судна к причалу, кому положено встречались и вели в кают-компании деловые разговоры с представителями порта, карантина, таможни и кто представлял высокоуважаемого грузополучателя. Многие члены экипажа вышли на верхнюю палубу и смотрели на берег, на порт с его причалами, через просветы между пакгаузами на океан, всегда занятый, прежде всего, самим собой.
  Псле швартовочной суеты на какое-то время снизилась политическая бдительность моряков. Так что вне внимания оставалось кто где, как и с кем общается.
   Чем и воспользовались боцман и старший матрос -- в образовавшийся перерыв (по сути без пользы тратили их рабочее время).
  После того, как день и ночь была «вода-вода, кругом вода» всегда с удовольствием смотришь на такое, что не качается и тебя не качает. Из-за чего и забываешь нечаянно о своих служебных обязанностях или о работе, что может и подождать и до какого-нибудь «четверга после дождичка».
   В мадагаскарском Таматави причалы, краны, пакгаузы такие же, как в других портах. Но в первые два- три часа остаешься под впечатлением, будто видишь незнакомое, впервые.
 На самом-то деле в этом порту было и кое-что необычное. Прежде всего – необычайный коктейль из теплого влажного воздуха Индийского океана с щедрыми добавками в него запахов корицы, ванили и чего-то еще маняще вкусного.   
  Боцман и старший матрос, облокотившись на планширь фальшборта, посматривали на суету солдат вокруг им непослушных автомашин и заодно на все подряд знакомое им в незнакомом порту. Надеялись, что вдруг «зацепится глаз» - увидят они что-нибудь интересное, небывалое.
   Прибытие в Таматави судна с грузом ли под погрузку – событие первостепенной важности для каждой, кто освоила, начинает ли овладевать одной из «древнейших женских профессий». Исключение составляли только суда из социалистических стран – известно было торговавших «любовью». что на таких судах и ломаного гроша не заработаешь.
  Но почему-то стоит на причале, то убегает подальше от солдат и от «Докучаевска», но потом снова и снова возвращается мадагаскарочка в коротком белом платьице.
Среди серо-коричнево-грязного в порту, до мокроты потных камуфляжей на плечах и ногах солдатских, она была из-за своего белого платья ромашкой-цветком, нечаянно оказавшимся на куче хлама.
   Не из-за нее ли столько душистого манящего как бы от корицы и чего-то еще? Даже Индийский океан – готов на веки- вечные оставаться плоским океаном. Не соглашаясь превращаться в нечто бездонно голубое с изумрудными берегами.
   Мадагаскарочка стояла и смотрела от начала до конца на швартовку теплохода под красным флагом. Не ушла, а даже и  на сколько удавалось ей старалась быть поближе  к высокому борту судна. С причала она, задрав голову, рассматривала  «советика» моряков –  их лица, руки в брезентовых руковицах и то немногое, что  было видно с причала.
  Конечно же смотрела и на то, как моряки разговаривали. А они, при этом, кивали на нее  не переставая то смеяться, то улыбаться.
  Боцман послал ей воздушный поцелуй. Она ответила, весело пританцовывая, подняв как можно выше ладонь со своим поцелуем. Что и вдохновило бывалого моряка на повторное послание. Более откровенное и страстное.
  Для чего он оголил обе ладони. Сдернул с них новенькие брезентовые «рукавки», прижал их животом к фальшборту и, как можно ниже пригибаясь к причалу, метнул в нее двойным воздушным поцелуем.
  Но не тут-то было – ему тотчас же недвусмысленный «от ворот поворот!». Белолепестковый цветочек, хулиганистая мадагаскарка обеими руками отбивалась от сердечных порывов неуклюжего ловеласа, давая понять что ее интересует не боцман, а тот, что стоит с ним рядом и тоже «ест ее глазами аж прямо» с белым платьицем и  соломенными тапочками на голых ногах.
  Неуместно было бы удивляться этому. Старший матрос – девятнадцатилетний, рослый, до шоколадного цвета загорелый и в лице у него вроде бы ни одного явного изъяна.
  Правда, настораживало что-то не сразу понятное. В чертах лица было столько сладко-конфетного, затаившейся кукольно- правильной красивости, что, не дай Бог, если то и другое сохранится и когда старший матрос Ромка вполне повзрослеет, возмужает!
   Но с его лица (какое оно есть -- без грима и ретуши) – если сделать фотоснимок и поместить  на первой странице обложки  модного журнала – тираж, глядишь, и увеличился бы в разы.
  Словом, первый парень на деревне (если представить себе жилую надстройку «Докучаевска» деревней с населением   тридцать восемь человек. Из коих только четверо женского пола – повар, пекарь, буфетчица и дневальная).
   Боцман воспользовался тем, что, кроме него,  больше  было некому было это сделать, решил знакомить молодежь -- явно с первого взгляда влюбившихся.
   -- Роман, – боцман кулаком постучался в бравую грудь матроса-молдаванина.
   Ромашка, демонстрируя свою догадливость, радостно закивала головой. После чего последовало и уточнение имени – выбирай, мол, красная девица, любое:
   - Можно просто коротким Рома или проще – Ромка.
   Ей понравилось – Рома. Так понравилось, что она было начала в плавном ритме кружиться. Но один тапочек настолько был ненадежным, что соскользнул с ноги. Это не помешало Ромашке веселиться-радоваться.
  - Ро-ме-о! Ромео, - обеими руками она перебросила на палубу теплохода ею невзначай изуродованное красивое мужское имя.
  После чего она, обеими руками обводя себя снизу вверх от колен до головы, представилась:
  - Джулит! Джу-лит!
  Впереди и после дважды произнесенного имени были какие-то слова. Но моряки их не запомнили – потому что не расслышали как следует: на причале гомон, автомобильные ворчания. Да и сама Джулит явно перегрузила свое имя веселым смехом (над собой ли смеялась, над ею придуманным именем, над недогадливостью ли моряков: сочетание Рома, Ромео и Джулит не менее красиво, мол, чем легендарное Ромео и Джульетта).
   После неизбежной влюбленности с первого взгляда не могло не быть такого, что потом случилось- приключилось. Неожиданное не только для Ромки и Джулит. Вдобавок и с такими последствиями, которые в чем-то и какое-то время были бедой, цепью неудач не только для мадагаскарки.
  На советских военных кораблях и транспортных судах с двенадцати дня – обеденный перерыв на целый час. Кому потом не на вахту – успевают в своих каютах и отдохнуть. Тишина при этом как бы для того, чтобы не потревожить  адмирала, если на корабле он со своим штабом и в этот час вздремнул (почему и называют моряки перерыв на обед – «адмиральским часом»).
   Джулит приходила в этот час на свидание. Маневрируя между военными грузовиками и ловко уклоняясь от солдат, пытавшихся ее поймать и лапать. После чего она  пряталась в одном и том же месте – под нависавшим над причалом отвалом носовой скулы теплохода.
   Старший матрос Ромка торопливо обедал, ускоренным шагом приходил туда, где брашпиль (огромная лебедка, чтобы поднимать якоря с морского дна) и там прятался. Невидимый с грузовой палубы и с мостиков кормовой надстройки, он плашмя  ложился на отогнутый фальшборт и, перегнувшись, свешивался к причалу. Старался быть  на дюйм хотя бы или полдюйма поближе к Джулит.
   Спуститься к ней на причал  «на минуточку» – ему никто не разрешит. А сделать это без разрешения – все равно что пересечь государственную границу и,  «получив на территории сопредельного государства шпионское задание, вернуться» (никому не докажешь потом, что тебя не склонили к измене Отечеству).
   Джулит успела выучить и запомнить два русских слова: «моя хорошая» - Ромка их часто повторял на разные лады и всегда самым ласковым голосом. Иногда слова эти менял местами и добавлял другие слова – ей непонятные, но конечно из тех самых лучших, что он знал и считал самыми подходящими при такой ситуации.
   Первым было у них при каждом свидании -- она произносила оба русских слова. Не забывала их сопровождать воздушными поцелуями – более горячими, чем были при их первой встрече.
   Вдвоем они знали с полдюжины английских слов, более или менее подходящие для выражения пылких чувств. Но они в своих  любовно-сердечных разговорах этими словами не пользовались.
   Когда ему девятнадцать, а ей на три-четыре года меньше, так ли нужны им еще и звуковые символы – слова на его, ее еще ли на каком-нибудь языке? Да и общепринятые жесты оказывается не нужны – когда о многом самом нужном, главном  для них в то время говорили  глаза?
  Джулит спрашивала себя и его то и дело. Неужели нельзя что-нибудь сделать этакое необычное, чтобы Ромео мог бы к ней притронуться, а она к нему?
  Предприимчивая, решительная увидела она чей-то открытый иллюминатор. Показывает моряку, подпрыгивая под иллюминатором: зацеплюсь, мол, руками и ты меня втащишь к себе в каюту через такую же  круглую дыру.
 Он ей втолковал, что его каюта не со стороны причала, что  нет у них лодки даже и надувной, чтобы она могла приплыть к противоположному борту.
 Пыталась Джулит вдохновить моряка и на такой «подвиг». Ромео, когда разговором отвлечет, мол, вахтенного у наружного  трапа, она и прошмыгнет мимо них на грузовую палубу. А может и сразу – если будет предварительно приоткрыта ближайшая дверь – она сразу вбежит в надстройку и там спрячется.
 Должно быть у Джулит на исходе фантазия -- почему и  решилась на очень рискованное?  На четвереньках она, мол, по двум швартовым тросам приползет к Ромео на шестиметровую высоту - где ее встретят его руки.
  Другой бы девочке- подростку в голову не пришло подобного. Но для Джулит – сколько себя помнит – мальчишеские забавы привлекали всегда. Вместе с мальчиками она охотнее играла, когда была маленькой, а потом выдумывала такие «приключения», что и многие взрослые удивлялись.
  Однажды мать ей призналась: она готовилась родить сына (по каким-то признакам оно так и могло быть). И отец с нетерпением ждал появления мальчика в их семье.
  Почему родителей не удивляло и не смущало мальчишеское в поведении, а потом и в  характере Джулит. Умеет за себя постоять, не каждый решится ее обидеть –                плохого, мол, в этом нет.
  Когда училась в школе, в ее дружбе с мальчиками  на равных то одно, то другое убывало. И – так ей самой казалось – во всем она стала такой же, как другие девочки.
  Оно вроде бы так и было – если судить по очевидным признакам. Но в глубинах ее характера должно быть затаилось кое-что мальчишеское. Та же отчаянная дерзость, внезапная решительность и смелость – не показное пренебрежение опасностью, сколько-то и готовности на самопожертвование, если кому-то надо помочь, кого-то выручить.
  «Сорвется и упадет на бетонный причал – смерть!» - Ромка серьезно опасается – видит, что  Джулит от бессловесного изложения своего плана, начинает его выполнять.
  Она сначала попробовала: проползла на высоту метра на полтора и потом осторожно спустилось. Ее веселые озорные глаза хвастаются и убеждают моряка: смотри, мол, как хорошо у нас может получиться.
  В самом деле: сначала и потом сколько-то все у Джулит ладилось. По толстым веревкам она руками поочередно подтягивала себя все выше и выше. Что сопровождалось осторожными шажочками. Не от чрезмерной ли осторожности ее ступни, то и дело соскальзывали к их прежнему месту. Случалось что на сколько-то пониже.
 Но вот правая нога так соскользнула, что какое-то чудо спасло безрассудную мадагаскарку. Она опрокинулась на правую веревку – к счастью,  не через нее! Поэтому и осталась верхом на тросах, а не под ними -- на причале и с разбитой головой.
 Не на четвереньках (как это было только что), а когда верхом на тросах – скорость передвижения замедлилась. Но не оставаться же на одном месте?!
  Наконец вот они и долгожданные мгновенья!
  Ромка подхватил Джулит подмышки и перенес через фальшборт к себе на палубу. Два-три глубоких вдоха и с откуда-то взявшимся у них «вторым дыханием» больше бегом, а где-то и ускоренным шагом – они преодолели грузовую палубу и затаились в укрытии.
    Ничего более надежного, чем его каюта, (решилось само собой) им не найти. Но и пяти минут не прошло, обнаружилось, что каюта старшего матроса оказалось  для них никаким не укрытием.
    В каком-то из коридоров жилой надстройки или когда они по трапам спускались на нижнюю палубу их заметил некий моторист имя рек. На теплоходе «Докучаевск» бдительность всегда на высоте, а в зарубежных портах – втрое, вчетверо выше.
  От «имя рек» телефонный звонок вахтенному у наружного трапа и сразу по телефону дружеский деловой разговор.
 - Спите там или что? – с насмешкой знакомый голос моториста.
 - Чего тебе надо?
 - Ничего. А вашей вахте достанется на орехи!
 - Разыгрываешь?
 - Нисколько. Мух вы там ловите или что ?!. Проститутки гуляют по трапам надстройки! Одна только что вбежала в каюту вашего Ромки.
  Джулит об этом пока ничего не знала и не догадывалась. Она сидела на единственном стуле в каюте старшего матроса и смотрела прямо перед собой на что попало. На приклеенные к перегородке цветные картинки из журналов – в основном девушки в пляжном одеянии, их лица вместе оголенной до общепринятого грудью в профиль и под иными ракурсами. Попадались и фотокарточки взрослых – должно быть родителей моряка.
     Они глаза в глаза пока- что не смотрели. Надо было отдышаться после беготни и переживаний – набраться сил для полноценного взгляда.
  Поскорее чтоб такое наступило, он стоял рядом и обеими руками держался за спинку стула – ни на шаг не отходил. Слышал – может и всего-то ему казалось – как бьется его сердце. Или – ее: через стул и свои руки неужели не могло что-то проникать к нему от прелестнейшей Джулит?

                «ДИВЕРСАНТ»
  Джулит – в ней все было в напряжении – услышала  первая осторожный стук в дверь. После короткой паузы повторилось – более строгое, настойчивое – требование того, кто был за дверью в коридоре.
  Ромео было оставил на какое-то время без внимания нежданного третьего лишнего. Даже и после того, как тот распахнул дверь и громко заявил о себе.
  - Пришел за тобой, Ромка, и… это, - проститутка по своей сути, как и слово для таких предназначенное  женского рода. Но  вахтенный матросу – грози ему смертной казнью, не произнес бы этого слова. Ему вдруг взбрело, что перед ним нечто не знакомое, небывалое. Лишь в чем-то  женское, а в остальном бесполое -- фантастическая богиня! Почему он – кивнув на Джулит – в полголоса произнес «это».
  Молдаванин-красавец как только услышал слова матроса – понял их смысл и значение. Спинкой стула потревожил Джулит и, когда она встала, первым пошел к выходу из каюты. 
  - В столовую, - на всякий случай подсказал вахтенный матрос и отшагнул от двери так, чтобы Ромка не спутал – в какую сторону по коридору ему идти. – «Второй» там ждет.
  При иных обстоятельствах – не окажись поблизости «сумасшедше красивой» мадагаскарки – матрос бы слово-в-слово повторил ему сказанное вторым помощником капитана: «Ромку немедленно ко мне, а бабу из его каюты за шиворот и вышвырнуть  на причал – никакого чтоб и духу от нее не осталось!»
  Планета Земля, как выяснили наконец наши предки (сделав многолетние наблюдения и тщательные расчеты) шарообразная и крутится – безостановочно вращается вокруг людьми придуманной земной оси.
   Отчего и пассат все время дует и дует с востока через тот же Индийский океан. Проветривает остров Мадагаскар и его порты с причалами. Заодно освежает воздух и в каютах жилой надстройки ошвартованного в Таматмви теплохода «Докучаевск». Для чего двери кают капитана и его первого помощника были распахнуты во всю ширь.
 - Выгляни в дверь! – слышит помощник голос капитана (между их дверьми шага четыре). – Или возьми трубку – по телефону говорить будем! – Словами и тоном произношения капитан пытается подражать популярному герою из вчерашней кинокомедии «Волга-Волга».   
  Помощник выглянул.
  - «Второй» докладывает: поймали диверсанта вместе с сообщником. Посмотреть бы на них и может помочь? – предлагает капитан вариант. – Не наломал бы дров наш Юра. Или более важных дел по горло, Константин Георгиевич?
 - Сей момент, - помощник сразу и вышел из каюты. – Сбегаем-посмотрим.
 - У нас Юра такой, что и перестарается, если вовремя не попридержишь.
  Первый помощник появился в столовой, когда «суд строгий и справедливый» в открытом заседании начал исследовать наиважнейшее в преступном деянии. Так считал не только Юра – он в роли судьи (на его вахте ЧП – чрезвычайное происшествие – ему и начинать служебное расследование).
  Со всех сторон у Джулит «словесный барьер». Судья и никто в столовой не понимает ее родного языка, а она из русских знает всего два слова. Готова давать показания на французском, но «советика» командир ответы на его вопросы в основном переводил (уточнял для себя и для участвовавших в судебном разберательстве) на английский язык и с трудом и во многом неправильно.
  В остальном служебное расследование проходило как положено. Скамейки для подсудимого не было – Ромка стоял в дальнем углу от входа в столовую. Мог бы спиной  придерживаться о стальную переборку, за которой камбуз. Но он – демонстрируя покорность и дисциплинированность – ни к чему не прикасался. Стоял как бы по стойке смирно.
  У той же переборки – в максимальном удалении от Ромки – стояла пекарь Клавочка. У нее все по-серьезному ладилось до сегодня с красивым молдаванином. И надо же было такому случиться: рейс на богом забытый Мадагаскар, в проклятый порт Таматави и здесь неожиданное -- Ромка зарулил «влево».   
   Еще один представитель лучшей половины человечества здесь же -- дневальная Зина. За день до выхода из Новороссийска ей исполнилось восемнадцать. На Мадагаскар – в ее жизни первый рейс и сразу (надо же!) в далекий Индийский океан. Сколько надо оморячилась и к ней относятся почти как к взрослой. Уважают за доброту, красоту и одинаковое внимание ко всем.
 Дневальная – в столовой кормит, считай, весь рядовой состав «Докучаевска». Одно у нее все время не ладится – все больше боится из кубанских казаков  огромного матроса Облапа. 
  Страху не убавилось, когда поняла, что самое опасное для нее не то, что у этого кубанского казака не только огромные силы  исполинские руки (не потому ли и Облап) и он такой большой, что Бог мог бы из на него расходованных материалов слепить четыре (три – как минимум) девушки таких, как Зина.
  Боялась она его глаз. «На других-то неужели смотрит по-другому – поэтому никто, как я,



 Облапищу этого и не боится?»
Карие глаза у него были вполне обыкновенные. Но в каждом его взгляде в них  столько доброты, что у Зины вряд ли будет столько же, чтобы (не обижая его -- такого доброго!) -- достойно отвечать  своим взглядом.
  Почему ей, а не кому-то, придется Облапу отвечать  добротой, и все нарастающая уверенность, что это неминуемо – девушка не задумывалась? Для своего сердца (простительно – всего-то восемнадцать лет) ответа она пока не искала.
  Она продолжала бояться его, не задумываясь о причинах. Почему  и делала все так, чтобы его нигде, кроме как в столовой не видеть, никогда – не дай Бог -- не встречаться с ним один на один.
  Кроме обязательных за завтраком «Доброе утро и приятного аппетита!» и потом дважды до конца дня «Приятного аппетита!» никаких слов нигде, кроме столовой, от Зины пока что горемыка матрос не слышал. Боялся – вдруг да когда-нибудь напугается она им нечаянно сделанного так, что он и голоса ее и в столовой никогда не  услышит.
  С полдюжины собралось пожелавших присутствовать при служебном разбирательстве разгильдяйского Ромкиного проступка. На правах присутствующих на суде они толпились в столовой у входной двери. Кто позже подходил –для таких было достаточно места в коридоре.
  Константина Георгиевича пропустили вперед и при этом Облап немного посторонился. Никакого злого умысла у него не было  - так само получилось, что он теперь оказался за спиной Зины. Да так близко от нее, что дышать боялся. Но больше всего боялся – вдруг и она услышит не меньше, чем он, как бьется его «безнадежное сердце».
  Первый помощник капитана более, чем удивился (не меньше, чем кто-либо из рядовых членов экипажа) – диверсантом оказалась даже и не девушка, а всего-то подросток. Но с такими «внешними данными», что и он подобия головокружения не сумел избежать.
Константину Георгиевичу помог избежать неминуемой неловкости первый же попавшийся поблизости стул. Он сел на него, на сколько-то сузив выход из столовой и оказавшись впереди всех любознательных и любопытных. 
  Его молчаливый взгляд был и разрешением для Юры – продолжать, и одобрением (все у тебя, вижу, идет в «нужном направлении» - вмешиваться не намерен).

                Д О З Н А Н И Е
   
  Неожиданностью было для вахтенного матроса, что чудо мадагоскарочка, вдруг свернула с единственного прямого пути что к наружному трапу. Вслед за Ромкой вошла в столовую.
   Разгильдяй по небрежной отмашке Юры догадался где его место на время дознания. После короткой паузы по причине появления незванного свидетеля, вахтенный помощник перестроился на английский язык и предложил Джулит пройти к столу, за которым он только что сидел (встал со стула тотчас же, как только юная красавица вошла в столовую).
  Джулит на минуту-полторы смутила Юру. Одним из преимуществ в его характере была способность быстро и, как правило, принимать единственно правильные (в чем он сам никогда не сомневался) решения.
  Но в этот раз произошел сбой – из-за внезапного появления незнакомой девушки. Правда -- не только совсем юной, но и с  небывало изумительной внешностью.
   Не от ума Юры, ни от  его человеческих чувств явилось и непонятным было – куда именно – в его сердце или в душу - было  адресовано первое впечатление от вошедшей.  Впечатление такое и его сразу столько, что  Юра ощутил подобие головокружение почти до беспамятства.
   Внезапное волнение было таким, что одновременно пронизало в нем не только сердце там и душу. А всего Юру (вот уж действительно -- от головы и до пят).
 Не сразу, но вахтенный помощник капитана продолжил-таки все делать, как положено. Юная – даже если и очень юная, - дама есть дама. Джулит он встретил стоя.
  До этого он был единственным в столовой, кто сидел на стуле. Жестом обеих рук в сопровождении фраз по-английски пригласил  Джулит к столу и сесть на любой стул. На тот, что рядом с ним или который напротив него.
  Она – видит, что ее Ромео там, где сесть не на что – решила стоять. Одно это – ее при этом взгляд ему в лицо возможно был дополнением – окончательно поставило Юру «на место». Оставить это «место» он как бы не имел права – ни разу и не пытался. Почему и приходилось ему то и дело напоминать себе, что он судья – единственный полновластный хозяин при начавшемся служебном расследовании.
  Тогда (помогло бы, что он и по возрасту  старше Джулит) – мог бы ей наверно и покровительствовать, помогать  в чем-то. Так нет же!       
  Почувствовал  такое сразу, что потом  оставалось неизменным, пока они были вблизи друг от друга. Не из-за этого ли в них и обнаружилость столько одинакового (если не родственного), что они как бы и право имели и должны общаться  не иначе -- а как друзья.
  Такая мелочь, казалась бы. Он перед ней (из-за нее и для нее – того не заметив) поправил форменную фуражку с безукоризненно белым чехлом, а потом и разгладил красную нарукавную повязку. Она смотрела на это с готовностью помочь ему и не скрывала -- ей понравилось как он одно поправлял, а другое разглаживал.
  Взаимопонимание между ними наладилось. В что-то помогали жесты к тому многому, что говорили и говорили их глаза. И вдруг такое недоразумение, что «ни в сказке сказать!»
 Джулит в третий раз повторила «моя хорошая» - то одной, то обеими руками показывая на Ромку. Немного может быть и для хвастовства (полюбуйтесь – как я говорю по-русски). Но прежде всего – чтобы воспринимались более убедительными ее показания: она одна во всем виновата – Ромка ей немножечко помог (просто  не мог, мол, не помочь -   потому, что он «хорошая» человек, а она без его помощи могла бы с высоты упасть на причал, где никто соломки для нее не постлал).
  Юра – поистине медвежья услуга – решил зримо продемонстрировать свое глубокое  понимание смысла ее «моя хорошая». Все мы – и без тебя, милая мадагаскарочка, -- знаем что Ромка, мол, действительно парень что надо.
  С неуместной веселой улыбкой – рот до ушей – Юра в улыбку (явно сдуру) добавил неуместный жест. Собрав четыре пальца руки в кулак, большой палец выставил от них вверх. 
  Такое на языке жестов у проституток не всегда соответствует что имел ввиду «советика» командир. Для Джулит – ей на беду – было известно только то, каким этот жест используют «на панели», профессионально оценивая в мужчинах некоторые мужские качества.   
 Из-за чего и негодование у нее. Мне, мол, все-таки не верят бестолковые эти «советики»!
 Она взяла нижнюю кромку платья в зубы, оправила подол сзади – не мешало чтобы ей оголить себя  почти по пояс. Из пальцев левой руки  сделала такое, что  перед этим получилось у Юры – и давай…
  Большим отогнутым пальцем показывает – местами даже и притронулась – на перемычку ее белых длинноватых трусов. Да еще и бессовестно раздвинула ноги.
   Из-за этого  и началась кутерьма!
  Все мужчины, правда, проявили мужество – ни один из них ни дрогнул и даже не отвернулся. Проявилась и любознательность неугасимая, и воспетая в песнях легендарное: сам погибай, но товарища – выручай!
  Почему и решили мужики не оставлять «второго» в беде. Стоять за него до последнего дыхания.
 А у представительниц лучшей половины человечества – поголовно паника.
 Клава стремглав метнулась за стальную дверь камбуза и заперла ее за собой на все задрайки. До предела крутнула их рычаги-рукоятки и после этого еще и дважды проверила – нельзя ли  какую довернуть на сколько-нибудь.
 Зина закачалась вперед-назад, зажмурилась и приготовилась упасть замертво ничком на палубу или как попало сесть – ноги не держат. 
 От всего,  что показывала мадагаскарка не только мужикам, но и всем, дневальная круто отвернулась – перепуганная до больше некуда.  Но когда увидела не просто рядом, а почти вплотную  Облапа!   Никому и ни себе так и не могла объяснить почему в тот же миг не умерла.
 Кубанский казак – не будь дураком – обхватил Зину ладонями-лапищами своими, осторожно притиснул к себе, немного приподнял и по коридорам вынес на верхнюю палубу. Индийский океан дыхнул на нее сразу, а потом еще и еще таким ласковым пассатом, что девушка стала догадыватся: «Может я живая – не успела умереть?».   
  Прошлое совсем немного. Она приподняла веки и увидела глаза Облапа такими, что решила вообще никогда не умирать. В его глазах она увидела и отражение своей – уж сколько есть -- доброты, от всего сердца им одобренной. Это, мол, Зина милая, и  самое милое в тебе и мне больше ничего не надо.
  Но она притиснута к нему так, что под ногами у нее не палуба, а пустота. Ноги потянулись вниз и он догадался – удивительно догадливым оказался (как потом выяснилось - догадливый во всем) – не размыкая ладоней дал возможность дневальной проверить себя.  Ноги-то ее снова держат ли. Не упадет ли сразу, когда никого нет поблизости, кто бы успел ее подхватить.
  - Хватит! – тихо, но вполне своим голосом, попросила Зина. – Больше не надо! Спасибо!
 (Не знала – как там у поэта «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!» - что эти самые слова и всегда в той же последовательности – «Хватит!» и «Больше не надо!»  ей предстоит произносить много, много раз. С уверенностью, что Облап тотчас же  проявит понятливость и с ней согласится.)
  Сделает все, чтобы ей -- в первую очередь ей -- было хорошо. Снова и снова чтобы Зина  была  им довольна.) 
  В столовой служебное дознание в это время скомкалось до того, что стало ни на какое дознание не похоже. И всего-то из-за разночтения обыкновенного кулака с отогнутым большим пальцем.
  Только что без слез Джулит в отчаянии опускается на колени рядом с Юрой. Отвернулась от него и от всех. Что-то непонятное говорит и почти неслышное – ее неторопливое шевеление губами  было  для невидимого ею, но кто на нее внимательно смотрел и конечно правильнее даже, чем она сама, понимал ее каждое слово.
   Рукой она то и дело крестит грудь. Глаза полузакрыты или их нет – куда-то спрятались так за ресницы, чтобы в уединении Джулит их никто не мог видеть.
   Она и всего-то просила Бога помочь ей -- самое простое втолковать бестолковым. Всем, кто в столовой «Докучаевска». Но больше, чем кому-то еще из них, тому что в белой фуражке (ведь он только что – у нее нет сомнений – верил всему, что говорили ее глаза и жесты и даже тому, что она еще и не знала как сказать).
   Просто она им рассказывала правду: ничего, мол, плохого она и ее Ромео не сделали. Не собирались делать  ни в его каюте и нигде.
  Юра принимает решение (как всегда – единственно правильное). Присел перед вконец расстроенной девушкой так, что одним коленом опирался о палубу. Говорил при этом ей что попало и не зная зачем – (нисколько не нужное -- Джулит и без слов его понимала).
 Тому подтверждение: оставив Бога в покое, она смотрела и смотрела только в глаза моряку -- непрерывно и не моргая. Таким же наверняка был и его взгляд. Потому что Юра почти сознавал, как сначала одна-две искорки (на самом деле – всего лишь на них похожее), а потом ручейком, ручьем, потоком хлынуло в него от Джулит. Не сомневался, при этом, что и в нее от него хлынуло такое же.   
  Когда потом об этом вспоминал Юра, то для большей понятливости  пытался отказываться от потоков искраподобного. У нас мгновенно, мол, получилось в нечто туго сплетенное, а из искр – и никакого шнурочка не сплетешь!
  Но получалось все равно в его представлении такое, из чего тоже ничего не сплетешь. Вот где может и проявили себя его пресловутая аура и невидимая, неведомая аура милой Джулит? Или не аура, а то, чему тогда было модным название флюиды.
  Одно остается несомненным. Нечто с таким же сплелось в неразрывное, неожиданное и в такое  желанное (сначала ему в голову не приходило – что сплетенное-то может быть и на веки вечные!), что нельзя было разобрать, что в этом сплетение из всегда  принадлежавшего только ему -- едва ли ни столько же попало  от Джулит (может и наоборот: в рожденное в Джулит вплелось многое от него).
  Ему было ни сразу, ни потом не до того, что в столовой теплохода  не они вдвоем. Тот же Константин Георгиевич их видит и все, кто столпились у входа.
  Не для них, а единственно для  Джулит он предложил свои руки. Легче чтобы  ей было встать с палубы. Одной ладонью он едва не притронулся к ее локтю.  На миг она его опередила – «рванулась испуганной птицей».
 Ни к чему вроде бы и  не прикоснулась. От палубы рывок вверх и – она уверенно стоит на своих двоих. Ждет с тревогой: Юра (когда будет подниматься) – не притронулся бы к ней. («Это же надо: в ней оказывается  еще и такое – несомненно кто она   по профессии и вдруг настоящая недотрога?!»)
   Это сколько же горя и горючих слез на белом свете из-за одного и того же. Из-за женской пугливости, чрезмерной осторожности!
  Джулит стоит рядом и газ не спускает с Юры. Видела, как тот жестом кому-то ответил. Оглянулась и поняла: в столовой у двери кто-то -- решительно вмешивается в то, что и без него делалось не плохо, должно быть и со всеми строгостями.
  Юра тому, кто у двери, показал три пальца. Просил разрешение продлить расследование на три минутки. Потом уступил: мне, мол, хватит и двух минут – показал два пальца.

                НЕ КАЖДОМУ ВСЮ ПРАВДУ СКАЖЕШЬ
   Считай с разгильдяем Ромкой в основном и главном (спасибо самоотверженной Джулит) -- разобрались. Но для Юры не менее важно и еще одно.
  На его суточном дежурстве ЧП. С него спрос: как «диверсант» проникла на борт советского судна? Налицо непростительное – чья-то халатность или того хуже: может кто-нибудь еще, кроме старшего матроса разгильдяя, помогал Джулит проникнуть на «Докучаевск». Кто он?
 То же самое надо было бы знать и вахтенному матросу у трапа (кто это из его товарищей такое проморгал на своей вахте?) А что Ромка  ей помогал – кого, мол, ни возьми, сделали  бы то же самое (когда она «черт знает, какая -- и красивая, и вообще»).
  Матрос у трапа как раз был из тех, кто любят поговорить и, прежде всего, рассказывать о хорошем чем-нибудь. Не по душе ему были такие, кто в основном рассказывал о плохом, о некрасивом.
  Если тебя слушают, изволь рассказывать о хорошем. Почему и сам он: чем больше узнавал того или другого, тем охотнее рассказывал только об одном. И когда об одном красивом  – сам так оценивал и другие не раз говорили – рассказ у него получается лучше.
 Много ли он знал о Джулит? Ну конечно больше, чем кто-то еще из членов экипажа (Ромка – не в счет). Почему и успел рассказать – слушатели нашлись – о там, какой увидел Джулит в каюте плотника (рассказывая, от восторга, едва не задохнулся).
  Признавался, что не помнит: он дышал или даже забыл как это делают, когда их как бы конвоировал. Ромка знал дорогу в столовую – шел первым, «черт знает какая красива» за ним, а конвоир топал последним.
  Ему хотелось идти строевым шагом – был при исполнении ответственного поручения, что ни говори. Но четкого удара растоптанными кроссовками по стальной палубе, считай, строевого шага и у других бы ни  у кого  не получалось.
  В каюте он ее увидел красивой всю сразу и значит – сплошь  одну красоту. Но когда шли по коридору и друг за другом поднимались по ступенькам трапа, его дополнительно ошарашили одно за другим подробности в ее красоте. 
  Ее походка – будто и не касались пятки ни палубы и ни одной из ступенек трапа. Не взмахи рук – у бабочек такое может быть или может у веточек сирени, когда ветерок притрагивается к одной из них осторожно и ласково, ели- ели.
  Каждая рука – может на одну из ее руки  как раз и была похожа отломанная рука Венеры Милосской (он где-то читал, что нашли наконецгде-то не одну, а сразу обе руки). А ноги такие – тот никакой не моряк, если на них не смотрит в самую первую очередь, - матрос живет надеждой, что когда-нибудь о ее нога что-нибудь подходящее скажет. А пока не помнит, не слышал ни от кого ни одного слова, соответствовавшего чтобы самой малости той же  ее пятке или тому, что у нее выше и выше от ступни.
  Скорее всего о розовых пятках Джулит он рассказывать не станет. Разве – попадется если по-настоящему все понимающий собеседник (тот же самый Константин Георгиевич – первый помощник капитана, помполит, -- или когда- нибудь на ходовой вахте ночью он и них признается «второму». Тот из немногих, кто и красоту и хорошее в людях представляет правильно.
 Вон и Ромкина мадагаскарка во время дознания успела убедиться:  «второй», из всех на «Докучаевске», самый понятливый. Она ему  не успевает показать весь жест, едва головой шевельнет – Юра ее понял и своим жестом начинает спрашивает о другом.
  Но сначала закончим о пятках Джулит. Они у нее конечно же «прелесть что такое». Но только одна из них – одна левая -- прикрыта, как надо, задником ее бедненькой обувки. Правой досталось порванное: обрывки соломки – из какого-то ненадежного местного лыка сплетены ее тапочки – торчат назад и в правую сторону.
  Скажи эту правду кому из не понимающих – считай, все пропало. У такого померкнет навсегда рассказанное о черт знает какой красоте Джулит.
  В том-то и беда. Правду – самую как есть правду знаешь, да не каждому всю  скажешь.

                ПРОСТИТУТКИ – ТОЖЕ ЛЮДИ!
 Вахтенный у трапа матрос видел почти все, что происходило в столовой. Отошел немного от верхней площади трапа и  смотрел через иллюминатор, от которого было метра два до «второго» и немного дальше до Джулит.
  Он больше, чем на свою ладонь, приоткрыл иллюминатор и не только видел почти все, но и слышал многое из того, если кто из них когда говорил. Обмен информацией у Юры с Джулит был в основном жестами. Что-то она ему говорила -- «второй» слушал, соглашался с ней, после чего очередными жестами он расспрашивал о другом.
  Жесты Юра сопровождал громким голосом. Не только Джулит, но и чтобы Константин Георгиевич был в курсе их разговора. Помполит убеждался чтобы: Юра не зря просил дополнительных три минуты – каждую тратит на самое необходимое, добросовестно продолжая вести  служебное расследование.
  Матрос хорошо слышал Юру и понимал каждое его слово, но почти не видел его лица – тот стоял, отвернувшись от иллюминатора. А Джулит – если бы не смотрела на «второго» не отрываясь – могла бы и встретиться с глазами вахтенного матроса.
 Но хорошо, что этого ни разу не случилось – оно бы смутило матроса и мешало бы ему повнимательнее  рассматривать девушку. Через улыбки и серьезность на лице читать ее задушевное (в пределах его грамотности – скорее малограмотности – по этой части).   
  Важным из им прочитанного он считал. Во-первых, что Джулит не умеет врать и никогда этому не научится. Во-вторых, признавая себя виноватой, она о себе нисколько не думает. В пределах необходимого - часто больше, чем следовало бы -- жалела своего Ромео. А с какого-то момента у нее настоящая и сердечная  боль (признаемся – до таких глубин в тот день матрос не успел додуматься и это мы делаем за него) да боль еще и с нарастанием. Но конечно же не и из-за разгильдяя Ромка, а из-за чего-то на лице  «второго», может быть и чем-то смущенного Юры.
  Тот конечно же – и не скрывает этого ни от кого – все время ее жалеет и жалеет. Не от этого ли ее  лицо так светится радостной улыбкой. Но это все «дитячий лепет» в сравнении -- с ее радостью иметь возможность  самой жалеть «второго».
  Этакое недоразумение конечно сказывалось на расследовании, но по самой сути не мешало «второму» оставаться судьей. А ей – свидетелем (с готовностью вместо Ромки сесть на скамью обвиняемого – признавая  себя главным и единственным  преступником).
  Из четких вопросов Юры и жестов Джулит, иной картины и не придумаешь. Кроме той, что нарисовало воображение матроса. А в нарисованном – ничего  неправдоподобного, выдуманного не найдешь.
  По носовым швартовым Джулит полезла-таки наверх -- сколько Ромка ее ни отговаривал. Но почему Юра этого не может понять? Она ведь благополучно доползла – не сорвалась вниз, на бетонные плиты?
  Свои вопросы «второй» уточняет жестами. Высотища, мол, вон какая, «веревки» под тобой то прогибаются, то отгибаются в разные стороны, а внизу  -- камни, бетонные массивы причала!
  Не словом – не жестами ее, не всегда понятными даже «второму» - тогда она продемонстрирует кое-что и  делом  сметает, как мусор, сомнения Юры. Иди, мол, куда подальше все, что о ней подумают если, кто увидит еще раз ее ноги ничем не прикрытые  почти до самого-самого.
  Юра слепил наскоро щиток из ладоней. Прикрывает за него свои глаза или пытается от посторонних спрятать промежность Джулит – защитить ее от повторного обвинения в бесстыдстве.
  Можно сказать, перестарался перед этим, проявляя свою бестолковость. Почему и приходится Джулит еще раз преодолевать  бесстыдство.
  Она поставила ногу на ближний от Юры пустовавший стул. Подол платья соскользнул от коленного сустава до нижних кромок ее трусиков. После чего ей оставалось и всего-то: скомкав снова отодвинуть было соскользнувшее платье и приподнять из женского белья нижнюю кромку того, что нисколько не в обтяжку охватывало ее правое бедро. Там – почти сразу и нашла что, знала, обязательно только там и найдет (нет, не надейтесь мужики – то было не самое-самое женское!..   
   Что может быть более убедительным и достоверным? Гляди Юра и все, кому видно от дверей, через иллюминатор ли -- вытянутое черное пятно кузбасслака или чего-то не менее липкого. Подтверждение тому, что верхом Джулит пришлось сидеть на толстых, далеко  не стерильно чистеньких веревках и по ним ползти к рукам Ромки.
   Единственное, в чем ее упрекнуть можно было. Она вроде бы как себе в удовольствие (похвастаться, когда есть чем и возможность для подходящая – Джулит в этом отношении была не безгрешной; а может и всего-то -- чтобы у нее был повод дружески посмеяться над стеснительностью Юры) -- не проявила стыдливой торопливости. Дольше, чем надо бы, оставила ногу соблазнительно голой (обнаженной – если говоришь об этом по-культурному или когда заставляешь себя думать, что как бы ты в  музее бесполо смотришь из толпы праздных ротозеев на ногу полусонной Венеры, смущенной Психеи, беспощадно дерзкой Дианы и т. д.).
  Юра не мог не видеть меньше, чем матрос. Он был на много ближе к девушке и, главное, понимал больше матроса -- что с Джулит происходит.
  Он более ярко и с недосягаемыми для других подробностями представлял, как она с хулиганской отвагой  (пренебрегая смертельной опасностью) – над «бездной» карабкалась от бетонного причала к стальному фальшборту «Докучаевска».
  Судилище кончилось. По какому-то малозаметному движению головы или руки начальника, одиноко сидевшего за столом у входа, Ромка не своей походкой (им временно сделанной не для судий ли?) вышел из столовой. Юра скрестил над грудью ладони – всем понятный многозначительный жест.
  Финита ла комедия, мол, Джулит. Мое тебе спасибо огромное – за помощь в расследовании. Но прежде всего за то, что не другая ты какая-нибудь; за то, что встретилась мне – убедила, что на планете Земля и даже всего-то на острове Мадагаскар  «и невозможное – возможно!»
  Константин Георгиевич и вахтенный матрос (ему по-младости простительно) проворонили такое, о чем, правда, они вскоре и забыли.  Каким был прощальный (последний) взгляд Ромки на Джулит и как она может хотя бы и боковым зрением это оценила. Заметила, что он уходил из столовой (при этом, как оказалось -- ушел и из ее сердца  навсегда).
  Первый взгляд и – после него любовь до гроба. Об этом и в романах много сказано по-разному на всех языках народов планеты, в словесных состязаниях поэтов – кто скажет лучше, и немало в подлинно народных песнях.
  Но вдруг любви конец – неожиданно и навсегда? Что-нибудь внятного сказано об этом? Кроме -- «Режь меня, жги меня – я другого люблю, умираю любя?»
   Джулит не умерла в столовой «Докучаевска» и Ромка не пытался ее резать. Но что-то же произошло? Почему – если ее Ромео был «молод и смел» (вдобавок с конфетно-соблазнительной внешностью)? Трагедийное (если и всего-то в пределах пошлой драмы) неужели его и ее последний прощальные взгляды зримо не проявились?
   Когда помполит вкратце докладывал капитану, у которого при этом сформировалось неофициальное сочувствие к Джулит (Ромка, мол, парень-красавец – почему бы из-за него не попытаться лезть на стену, тем более по швартовым тросам глупой какой-нибудь девчонке с острова Мадагаскар?)
  Смущает ее профессия в будущем?
  Сказался житейский опыт и многократное пребывание капитана в разных странах-иностранных:
  - Проститутки – тоже люди!
  Заодно капитан четко сформулировал и распоряжение старшему помощнику (тот как раз вошел в каюту капитана):
  - Строже контролировать вахтенных у трапа! Не прятались чтобы в тенечек -- всю вахту им стоять на верхней площадке наружного трапа. Смотреть в оба -- на все носовые и кормовые швартовые!
  А ведь только что капитан смеялся, когда первый помощник ему рассказывал, что некая Джулит призналась: «По двум толстым веревкам» на четвереньках вскарабкалась на «Докучаевск».
 - Сказочка это, комиссар, для Иванушки-дурачка, - капитан пытался погромче засмеяться – не получилось. – Мадагаскарочка твоя кто? Проститутка и -- по совместительству циркачка!
  Последние слова слышал и старший помощника  (он с шиппшандером как раз вошел в каюту капитану). Почему и сразу капитан всех, кто был в каюте спросил:
 - Кто бы из вас решился по швартовым с причала карабкаться на верхнюю палубу?
  В ответ – недоуменные взгляды и недвусмысленные пожатия плечами.
  - А кто-нибудь из матросов? Любой из членов нашего экипажа решился бы на такой фокус?
  - Сумасшедший если?.. – первым (как бы и от имени всех) засмеялся старпом. – Но у нас такого  нет.
  - Ромку, пока отсюда не уйдем, - без берега!
  Константин Георгиевич решил, что в им рассказанном о Джулит – как ни старался – упустил что-то. Не сказал может самого главного о ней. Но добавлять к сказанному еще что-то в неблагоприятной для этого обстановке – было бы неуместно.
  Собственно, и для себя (так, чтобы всеобъемлюще) он пока что сформулировать бы не мог – что же оказалось главным в Джулит. Главным не только для него но и для всех, кто был в столовой и смотрели на ее поведение с «бесстыдными фокусами»?
  На редкость откровенная, решительная, умная и конечно отчаянно смелая. О чем не объяснишь «в двух словах» ни старпому, ни капитану.
  Перед уходом из столовой Джулит остановилась и у нее был разговор с Константином Георгиевичем. Почти весь жестами, но с пониманием друг друга с полуслова и сразу доверительный. Не мимоходом – видно было по всему, что она к их «разговору»  подготовилась.
 Юра видел добрую улыбку на лице помполита и полагал, что тот успокаивает девушку. Ничего, мол, смертельно опасного не произошло и казнить Ромку никто не будет. Не переживай  за него.      
  Позже «комиссар» признался самому себе. Что не просто он болельщиком  был на судилище в столовой  -- все в нем с первой минуты было в пользу Джулит. И она это знает (женски-й взгляд всегда пронзительнее и мудрее мужского).
 Проявилось это у него, когда уходила Джулит из столовой и как бы запнулась поблизости у стола, за которым помполит сидел. После чего вначале обмен случайными жестами – вроде приветствий и только потом откровенный разговор о главном (с активным участием глаз и обоих её и его рук).
 Юра внимательно и со сдержанной ревностью смотрел на «разговаривавших» у выхода из столовой. Очень хотелось, чтобы ему досталось  все равно что и сколько из глаз  мадагаскарки пред ее уходом из столовой. Хотя бы и совсем немного из того, что досталось «комиссару».
  Вроде бы так само получилось. Юра был все время за спиной Джулит. Видел ее кучерявый затылок, сколько-то шеи и плеч – не спрятанное под белое платье. До нее было три- четыре шага и случалось когда всего два.
  Путь был коротким и дорогу ей уступали, а вахтенный матрос дважды  показывали куда следовало Джулит повернуть. Но вот -- от Юры до нее становилось все дальше и дальше, когда она спускалась и спускалась по трапу.
  Ее сопровождать никак не входило в обязанности дежурного помощника капитана – для подобных случаев был у него под рукой вахтенный матрос. Как раз тому вскоре было поручено провести шипшандлера (представителя фирмы, снабжавшей экипажи судов продуктами) по коридорам и трапам надстройки в каюту старпома. У Юры на такое, видите ли, не было времени.
  С верхней площадки трапа он смотрел не отвлекаясь ни на что -- лишь на Джулит. Хотелось ему видеть и он смотрел только на ее одну.
  Сначала как она спускалась по трапу. Не  удивило, что шипшандлер уступил ей дорогу. Потом уверенно шла по причалу куда-то все дальше и дальше от «Докучаевска». Все чаще ей приходилось огибать стоявшие с пустыми кузовами грузовики и такие, что везли – того и гляди на нее какойнибудь  наедет! -- «мешкованный цемент» к воротам из порта.
  Конечно была минута или мгновение, когда Юра должен был сказать хотя бы и про себя «Прощай, Джулит! Милая девушка, прощай, прощай, прощай!» Но что-то не позволило ему произносить прощальные слова, ни даже подумать что они ему когда-нибудь понадобятся.
 Перед их расставанием Юра случайно перехватил ее взгляд. Почему  бы его ни считать и прощальным, последним?
  Это, когда  Джулит смотрела, как он убирает со стола карандаш и блокнот с его пометками и куцыми записями, что успел сделать по ходу служебного разбирательства. Может перед этим был ее последний взгляд на занятого пустяковым делом Юру? Успела на прощание более внимательно, чем до этого, посмотреть под козырек его форменной фуражки? И в тени под козырьком -- на его лицо и на полуприкрытые ресницами глаза?

                КАТЕГОРИИ ЛИ РАЗРЯДЫ
  Как Юра и полагал, у солдат и офицеров с выгрузкой цемента получалось несравненно хуже, чем если бы выгружали докеры. Оказалось на много хуже, чем он предполагал. Хуже некуда!
  Рвут бумажные мешки. Скопилось по щиколотку россыпи цемента в трюмах и на немного меньше на причалах. С «боевого дежурства» снятые грузовики ломаются в порту – чаще всего, когда трогаются с места, а  на них нагружено «под завязку».
  Стоянка в порту затягивается: темпы выгрузки изо дня в день все ниже. Почему и пригласили шипшандлера: заказать кое-что из скоропортящихся продуктов.
  Тот приехал со своими ценниками, и в каюте старпома был составлен основной заказ. После чего пришли к капитану за окончательным «добро» и на случай – может надо что взять для гостей-иностранцев на капитанские представительские.
  Когда еще двое вошли к капитану, прервался разговор. В нем -- по догадкам шипшандлера – был вроде как спор из-за  женщины (какое-то количество русских слов он знал).
 Смекнул: главной в «шарша ля фам» могла быть юная «девица», из-за которой званного гостя попросили на сколько-то освободить нижнюю площадку трапа. И попросил его об этом вахтенный помощник капитана.
 Юра  сразу извинился, когда шипшандлер поднялся на верхнюю палубу. Не скрывая, что для дежурившего офицера покидавшая  судно  была на много более желанной фигурой, чем он.
   Почему офицер все время так пристально и следил за ее каждым шагом со ступеньки на ступеньку. Явно переживал заранее: вдруг соскользнет ее нога с какой или она оступится, когда наконец шагнет с площадки трапа на замусоренный причал.
  После извинения офицер поручил – а мог бы и сам – матросу провести шипшандлера в каюту старшего помощника капитана. Значит – наиважнейшим тогда  было для него (это был Юра) смотреть и смотреть вслед одной из «низкопробных девиц».
 С одной стороны – пришлось ждать, пока «девица» спустится по трапу на причал. С другой стороны – похоже о ней шел разговор и в каюте капитана. 
  Были основания, словом, у коммерсанта  затеить разговор не только о продуктах и напитках. К тому же и время есть: пока не спеша капитан  прочитывает цифры в ценниках.
  «Он и о людях судит, как о предметах купли-продажи, - не зря заподозрил Константин Георгиевич, - женщины у него по сортам и категориям, с ценами в конвертируемой валюте в зависимости от квалификации и красивости! И до чего же с удовольствием он о том и другом  говорит!. Несомненно, что старается и с личной выгодой – в каких-то борделях ему за это платят.» 
  С его слов. Самые дешевые – разовая услуга в пределах карманных расходов моряка и любого случайно или именно с этой целью оказавшегося в порту.
  С такими у пожелавшего «любовь» где попало, наскоро – сошлись на полчаса там какие-нибудь и потом навсегда разошлись. Подобных услуг бери не хочу в портах, мол, всех стран и не только Африки или Азии.
  Категория выше -- когда «любовью» занимаются, уединившись в какое-нибудь помещеньице. Обычно -- где есть и какая-то постель. На сколько денег хватит, на столько часов дама твоя. Приходится приплачивать за качество услуг: дамы этой категории более умелые. Не огранично проявление  фантазии уединившихся (у него и у нее, как правило, всего лишь «свое прочтение» заимствованного из суперэротического чтива, из специальных теле- и интернетпрограмм для сладострастных и одуревших в погоне за самым модным и современным в «настоящей любви»).
   Наконец и такое, что предназначено только для моряков.
   Можно обзавестись надежной сожительницей (если позволяет каюта и в распоряжении моряка  соответствующие «златые горы»). Безукоризненным будет выполнение всех обязанностей и жены, и страстной любовницы все дни и ночи, пока судно в Таматави под выгрузкой или погрузкой .
   Не так часто, но случалось, что моряк увозил с собой понравившуюся ему «жену»  в Европу, Америку. Чаще – до ближайшего порта Африки или Азии. Не каждая из увезенных оттуда возвращалась на Мадагаскар. 
  Слушавшие все это в каюте капитана ждали – когда наконец иссякнет никому  ненужная информация. Не скрывали своего нетерпения и удивления: шипшандлер не с луны ли свалился – никого на суде с красным флагом не соблазнить ему ни дешевенькими, ни самыми дорогими, в совершенстве овладевшими торговлей женскими прелестями?
   Но известно: раз увидеть -- на много убедительнее, чем сто раз услышать. Смекалистый же коммерсант встретил только что на трапе «Докучаевска» не лежалый, но и пока что не самый дорогой (опытный глаз оценил мгновенно) товар - правда все более модный (налицо еще  одна из побед в «эпоху сексуальной революции»).

                БЕДА ЗА БЕДОЮ
  В последние дни – их было три или на один-два больше – досталось Джулит незабываемое. Такое, что с горючими слезами у нее были дни не только из-за физической боли в правой ноге.
  И не хотела она и не могла заставлять себя воздерживаться от одного и того же соблазна. Пока она в порту – вечером ли днем – не могла Джулит хотя бы разок- другой пройти вблизи от причала, где солдаты продолжали выгружать цемент.
  Тайно, украдкой проходила – чтобы ни вахтенные с «Докучаевска» и никто из видевших Джулит на этом теплоходе ее  не заметил. А она – вдруг бы да и увидела с кем стояла столько незабываемых минуты рядом и даже -- одновременно сколько-то и на коленях.
  Потом она сто раз ругала себя – откуда и зачем тогда появилась у нее никому не нужные  робость, трусость. А самообладание и дерзость – самое нужное в те минуты -- вдруг исчезли!
  И такое – когда единственный раз Джулит как бы и повезло! Случилось долгожданное среди бела дня: от «советика» моряка спрятавшись она стояла так близко, что  боялась – не услышал бы он ее дыхания, не скрипнуло бы что у нее под ногами или под рукой.
  У военных грузчиков случилась авария с еще одним грузовиком – лопнула резина на двух колесах. Грузовик оттолкнули подальше от трюмов (не мешал чтобы выгружать цемент) и тот скочебенившись  стоял  под верхней площадкой трапа «Докучаевска».
  Никем не замеченная Джулит перебежками от грузовика к грузовику прокралась и затаилась  у стекла дверцы пустой кабины грязной машины. Так  над ее головой оказался трап теплохода.
  Стекло в серой пыли, но местами просвечивало и она увидила такое, на что -- счастьем было бы никогда ей не смотреть, не видеть и не знать. Но все-таки смотрела и смотрела – то с ревнивой завистью, то с такой болью в сердце, что возле  глаз и на щеках не усспевала она убирать слезы).
   Сначала ее глаза внимательно следили за каждым шагом Юры. Когда он спешил на корму теплохода и там осматривал швартовые концы, а потом – когда неторопливым  шагом оттуда возвращался.
   В тот  самый час Юра, осмотрев натяжение кормовых швартовых канатов, намеревался с той же целью пройти на бак. Шел, пристально всматриваясь то на одно, то на другое в  порту вблизи и вдали от судна.
  Такое разглядывание причалов порта в последние дни считал он обязательным и необходимым для него. Потому что – где еще, как ни на причалах или у какого-нибудь из портовых сооружений вдруг да и появится неуловимая Джулит. Втемяшилось ему с первого же дня – дурь неистребимая! – что ему еще раз увидеть ее суждено только издали. Она или от далеких ворот порта будет идти, или наоборот –  от пакгаузов или откуда-то возвращаться к воротам.               
  Неужели пройдет не остановится? В сторону, где выгружают «Докучаевск» - и откуда Юра в ее сторону смотрит –  ни разу не глянет?.
 Нерадостным у грузового помощника капитана было настроение все последние дни. В нем надежды не прибавлялось при рассуждении: из ниоткуда вдруг появилась Джулит, не для того ли, чтобы  исчезнуть внезапно в то никуда и никуда не появится?!
  Почему он и не заметил, когда миновал камбуз, дыхнувшего на него оттуда через распахнутую дверь  чем-то вкусным.  Но  пара девичьих лукавых глаз его (второй раз проходит мио, как слепой!) -- заметила.
  - «Второй», возьмите вот вкусненького! – в протянутой к нему руке у пекаря Клавочки ее очередное душистое изделие с румяной корочкой. 
 Пришлось вернуться и своеобразно высказать свое извинение за непростительное невнимание к пекарю:
  - И всегда, как ни посмотрю, -- наша Клавочка прелесть! А  ее ручек творение  – вкуснейший шедевр!
  - Сначала попробуйте! А то сразу – хвалить начинаете.
  Он протянул было руку – никак нельзя отказываться от вкусненького. Но вдруг руку спрятал за спину и во все лицо испуг – хорошо, мол, что вовремя вспомнил о смертельно опасном для него.
 -  Сначала ты откуси сколько-нибудь!, - на пекаря смотрит с тревогой, почти со страхом.
 - Что вы?.. Обкусанное после меня будете есть?
- А как же? Обязательно -- только после тебя! - сразу и объясняет причину своего испуга: изобразив многозначительность во взгляде, крутит пальцем над соблазняющим угощением, - Вдруг там  притворотное зелье!
 - Зачем такое говорите? – Клавочка и верит и не верит ему. На всякий случай – чтобы не боялся «второй» - немножко (только двумя передними зубами – нигде ни прикоснулась губами) откусила и сразу плетушку-завитушку отдает ему. – Вот вам -- берите!
  - Спасибо!.. Другое дело – теперь я спокоен… А то знаешь?
  Конечно же  девушка не знала что Юра имел ввиду. Она хотел бы знать причину его страха и заодно его пожалеть: вид у «второго» настолько не как всегда – посочувствовать ему да и пожалеть его было бы кстати.
  - С каких-то пор – Клавочка пойми, предупреждаю серьезно, - я весь от тебя без ума. Прими от меня самые искренние признания и сразу прости мои пламенные чувства!
  - Зачем такое говорите? – обида не обида, но юная пекариха на всякий случай прихорашивается.
  Попыталась одернуть со всех сторон поварской халатик. На случай плавания в тропиках, Клавочка, подражая поварихе, укоротила халатик. Перестаралась оказывается и теперь боится при ком-нибудь наклониться: в тропическую жару у нее под халатиком из белья только самое, без чего никак нельзя.
  - Знаешь, красавица ты моя ненаглядная, - откровенные признания не мешают ему и откусывать от плетушки и пережевывать. – Давай откровенно. Было дело, что когда-то мне сыпанула какого-то зелья?
  Красавице хочется быть еще на сколько-нибудь красивее. Как раз обеими ладонями когда выискивала нет ли какой складочки на груди, она перехватил смешинку в глазах Юры.
  Случается что мужик умнее женщины, да только вряд ли бывает, чтобы какая-нибудь женщина оказалась не хитрее мужика. Почему Юра и не успел додумать дальнейшее для себя в роли его любимого опереточного Бени.
 - Страшно подумать! Это же сколько неугомонной страсти из меня вырвалось бы на красавицу Клавочку – если к тому, что раньше  ты подсунула -- сегодня добавилось хотя бы и грамм, сама знаешь, этого твоего зелья!..
 - Ну «второй» дает! – к его плохо спрятанной усмешке добавляется откровенный девичий звонкий смех. – Я с хохоту умру! Держите меня!
  Не получилось умереть. Но от хохоту Клавочку в самом деле водило из стороны в сторону да еще с глубоким наклоном. Того и гляди потеряет равновесие и упадет на палубу или головой врежется в отгиб стального фальшборта.
   Для подстраховки, Юра метнулся к ней с распростертыми руками – в случае чего, схвачу, мол, даже и в объятия. Выручу девушку.               
 - Ну такая ты, «Клавочка на лавочке», хохотушка -- не знаю что и сказать! – конечно знал как и какие слова сказать (на какое-то время Бени вернулся в Юру), но ничего так и не сказал – ушел молча.
  Но из той грусти, чем был переполнен только что, кое что поубавилось. Может быть как раз и того, что было самым горьким, самым тяжелым – основой нынешней  его повседневной грусти.
   Джулит все видела и слышала. Условного смысла в словах было не разобрать – он был ей и не нужен. Мелодия их голосов была достаточно красноречива. А когда к услышанному добавлялось то, что видела?!
   Какими были у него руки (может он и обнимал девушку, но глаза у Джулит перед этим сами (чтобы ее пожалеть) могли на сколько-то зажмуриваться. А то, что мелькало перед его лицом из под полы беленького халатика бесшабашно веселившейся девушки, почему-то его нисколько не смущало. Это же, мол, насколько более, чем  дружеские, у них отношения!
  И на самом деле у Клавочки в те минуты появилось «дикое желание»: взять и влюбиться в Юру. С Ромкой у нее все проще и понятнее, а у «второго» - то песни поет всем на радость и вдруг – в последние дни как больной – где-нибудь один-одинешенек да еще и смотрит в ту сторону, где причалы порта, глухие пакгаузы и где за ними пустота океана.
 В океан ли смотрит? Или на сколько-то ближе – на пакгаузы и на причалы в порту?.
  Совпадало по времени – когда Юра смотрел в пустой океан – в те же часы  в  Джулит рождалось и стремительно нарастало желание быть вблизи от «Докучаевска». (Очень хотелось – не знала и не пыталась понять зачем ей это нужно -- увидеть «советика» командира одного или все равно с кем-то.)
  Вот и увидела его! Даже и снова услышала его голос в непонятных ей словах!
  Не это ли и помогло ей  и еще  что-то новое для нее (если даже всего и не понимать)? Что на двоих может быть одна радость – большая и только для них двоих. Хотя бы и от того, что  она из-за кабины грузовика смотрит и видит каким ни на есть его желанным не только для нее.
   И этого ей оказалось достаточно, забыть чтобы о ревности к хохотушке (что   живет себе, горя не ведая, на том же теплоходе какой-то общей непонятной для Джулит жизнью – для всех членов экипажа «Докучаевска» повседневной, самой  обыкновенной).
  Чем более веселым был командир-моряк (по-другому не называла – Джулит не знала его имени), тем на сколько-то меньше оставалось ей из всего в них общего. Из веселого и из общей радости, счастья -- не безмерно же то, что Всевышний предназначил им на двоих?
   Юра доедал плетушку-завитушку (тот случай, когда мы говорим: за двумя зайцами погонишься – на одного не поймаешь).    Он откусывал сколько-то как попало – забыв, что это угощение от Клавочки, и что бывает еда вкусной или не вкусной. Жевал дольше, чем надо было и глотал, удивляясь – зачем он это делает.
  В то же время Юра смотрел туда (второй заяц), откуда «работал» пассат и в той стороне видел все больше и непонятного, и ненужного ему. И все это в хорошо ему знакомом сочетании из причалов, солдат с их грузовиками, пакгаузов и в просветах между ними бескрайнее – что принято называть океаном.
  Во всем этом разве может быть необыкновенное? Чудо? Да и не только здесь, а где-нибудь на свете – если у них нет ничего общего с той, чьё имя Джулит?
  Вчера и позавчера, и во все дни – сколько ни смотрит Юра – не появлялось в порту ничего. Не только самой Джулит – признаков даже о том, что она когда-то здесь могла быть.
  Жилая надстройка теплохода «Докучаевск» и столовая в ней – реальность. Значит и реальностью было какое-то дознание, а Джулит – главный свидетель.
   Реальность и трап – возле него Юра стоит.   Значит было и такое: она спускалась по трапу и он волновался: не помешало бы ей что-нибудь благополучно сойти на причал.
   Ну а после этого?.. Ничего реального!
   Следы ее заметены цементной россыпью, сто раз по ним проехали грузовики и пылили своими сапогами солдаты. Так и хочется повторить самое грустное в песне: «Позаростали стежки-дорожки, где проходили милые ножки!..»
   Необъяснимо происходившее в эту минуту не проявило себя в лучшем виде  (возможно всего-то не успело -- на какие-то секунды опоздало в нем?). Юра не почувствовал – органы чувств здесь ни при чем, а то, что в нем более чуткое: что совсем рядом - лишь немного ниже его ног – были ее «милые ножки» и с ними  вся, как есть, Джулит.
   А ей-то что помешало явиться какая она есть? Отмахнувшись от увиденного и услышанного только что. (У двери в камбуз Клавочка со своим угощением, он готов предотвратить ее падение на палубу ли удар о фальшборт – все, все это до чего же ничто! Пылинки -- не имеющие  права и на секунду оставаться на глазах влюбленного (влюбленной)!
  Но такие мгновения они появляются и остаются, чтобы  заметить их, как самое ненужное и ресницами сбросить. Почему Джулит и оставалась сколько-то на седьмом небе -- от того, что ее глаза увидели «советика» командира каким он в ней живет. Ни в чем и ни на сколько другим.
  У нее все готово было его позвать к себе. Это было бы слово по-русски. Знала она два слова и пока выбирала какое из них у нее хватит сил сказать громко  – потеряны ею были может и самые судьбоносные  секунды. В которые надо было успеть вместить ею наконец облюбованное  коротенькое «Моя!»
Задержала неуверенность: вдруг не получится громко. Вдруг сорвется голос в самом начале этого коротенького слова?!
  В квонце его грусти и ее полных тревоги приготовлений было внезапное безжалостное. Телефонный звонок заставил Юру отвернуться, отойти от трапа и кому-то по телефону сказать непонятных сколько-то слов. Вернув телефонную трубку вахтенному матросу, он торопливо зашагал к двери в жилую  надстройку и в ней исчез.
  Для Джулит было это – и встреча, и расставание без единого слова, без мгновенного (мечта несбыточная) еще одного глаза-в-глаза.
   Случилось такое, что она согласилась бы называть самой большой бедой и горем. Каких, после смерти матери, у нее ни разу  не было.
  Средь бела дна с пустыми руками в тот день Джулит пришла из порта а в свою клетушку – по-другому ее временное жилье не назовешь. Дала полную волю слезам, до ночи и всю ночь  не поднималась с постели -- никуда и ни за чем не выходила.
  Одно за другим вспоминала все, каким  было в порту, чтобы одно за другим утопить  в горьких слезах. Сквозь слезы и пыталась она себя спрашивать -- многое вспоминая и кое-что придумывая.
  Он, услышав и узнав  ее голос – начал бы искать глазами? Она вышла бы – отделилась от грузовика и он бы ее увидел. Но в тот же миг -- было бы в  нем столько радости, сколько у Джулит?   
   «Не могло не быть!»
   Потом неизбежно могло бы и такое случиться. По трапу вниз он к ней бегом, а она – ему навстречу. Подобное Джулит  видела когда-то в конце какого-то французского кинофильма (эти самые последние кадры не она одна – многие в зрительном зале сопровождали аплодисментами и радостными выкриками).
  Но у нее-то встреча с «советика» моряком быть могла не кинщиками выдуманной. А на самом деле: в порту, на запыленном причале – не на золотисто голубом пляже, как в кино?
  Джулит все думала и думала – и со слезами в закрытых глазах, и когда глаза держала открытыми, без слез: «Что с нами было бы (могло быть) потом?»
  Ответа не находила такого -- чтобы в нем не было чего-нибудь не выдуманного,  не из ее мечтаний. Но каким-то утешением было для нее даже слово «нами» в ее вопросе. Будто  не всего лишь с новым смыслом ей знакомое  слово (вспоминалось как Мама ее маленькую гладит по головке и уговаривает: не плачь, мол, не надо плакать – ушибла коленочку, потеряла дорогие  для тебя фантики? Ножка заживет, а фантики вдруг да и найдутся!)
   В похожую на эту  ночь (было до похорон матери) думала Джулит: завтра уеду из города к Маме в наш маленький домик с подобием сада и огорода возле него. Не знала Джулит откуда у них домик. Может отец успел построить, когда у него была денежная работа и трезвым он был чаще, чем после ставших регулярными «встреч» с  дружками- собутыльниками. «Встреч» с ними, сначала коротких, от случая к случаю. Вскоре таких
, что и до поздней ночи, и до утра. А потом -- длились по двое-трое суток. Случалось -- и больше.
  Похороны отца Джулит помнит. Мать плакала, а у нее не было ни слезинки – от обиды на отца. Он все реже и все меньше приносил денег домой, а теперь, мол, и вообще нечего от него ждать. В драке его кто-то чем-то ударил, а может и в самом деле –  сам упал и головой ударился о мостовую так, что пришлось хоронить.
  Жили вдвоем на то немногое, что матери удавалось заработать. Мать все дни ходила и, где могли ей хотя бы немного заплатить, соглашалась на любую работу. Выгодным было осенью – когда убирали урожай в садах.
   Когда была дочь маленькой, мать брала ее с собой (не оставлять же малышку на весь день одну). А когда подросла Джулит, помогала матери: с подоконников и листьев цветов стирала пыль, приносила и подавала матери то щетку, то ведро – пустое или немножко с водой.
   В школу Джулит ходила с радостью. Интересно ей было узнавать что-нибудь новое и сегодня такое сделать, чего еще вчера не умела.
  Училась хорошо. На удивление преподавателей, ей никогда  среди ровесников не было равных по арифметике, а потом и по математике.
   У матери то одна болезнь, то другая. Нередко и на хлеб денег не хватало – где уж там покупать хорошие лекарства.
   Выросла смышленой здоровой девочкой. Незнакомые на год, а кто и два давали ей больше, чем  было на самом деле.
   Другие в том же Тамтави устраиваются на постоянную или на временную какую-то работу. Не всегда на очень хорошую, но хватает им на житье- бытье, кое-что и родителям присылают.
   Мать ей ничего посоветовать не могла – только предупреждала об одном и том же: будь осторожной, береги, мол, себя. Подсказала при расставании где ее дочь могла бы найти жилье самое не дорогое (сама не помнила когда последний раз была в городе, но из соседей кто-то город вроде бы знал, как свои пять пальцев, - подсказали где и что может быть  в Таматави более подходящим для девочки- подростка в смысле жилья и работы).
   Устроилась она  с жильем  в трущобах. Крыша над головой, стены с единственным окошечком. На подоконник если пристроить подушку, а остальное разложить на единственном в лачуге столе - можно спать, вытянувшись почти во весь рост. Ширина всей жилплощади полтора метра, почти два метра в длину. Высотой -- такая, что ходила Джулит не пригибаясь.
  В день приезда пошла узнать хотя бы что-то о работе. Узнала, что в магазинах для нее работы не найти. Одета и обута в такое что с ней ни о какой  работе и не разговаривают. Окинут опытным взором с ног до головы и без слов, с усмешкой головой показывают на дверь.
  Стала искать – где бы ее взяли посудомойкой ли уборщицей. Потратила на поиски весь второй день и весь вечер – нигде никому не нужна. Стала думать-гадать как быть. Уром третьего дня вышла на поиски с готовностью  устроиться работать – все равно где и что делать и все равно за какие  гроши. За исключением: не воровать ничего и ни у кого не выпрашивать подаяния.
  Зашла в церковь с единственной просьбой. Владыка всемогущий чтобы ей помог найти людей, кому нужны проворные руки и во всем, как у ее матери, добросовестность.
      После молитв – третьим заведением, куда она зашла -- было кафе с тремя столиками в нем  и с единственным посетителем. Он «в меру» выпил (может опохмелился) и говорил так, что какие-то из его слов  можно было понять.
     Услышал он, что девушка согласна на любую работу, умеет делать то-то и то-то. Хозяин кафе начал вежливыми словами оформлять ей  отказ.
  - Такая краля -- в посудомойки! – захохотал гость. – Иди в порт -- моряки тебя озолотят! Со мной  сейчас куда за угол потемнее пойдешь, сразу вот сколько все твои…
  Он полез в карман и оттуда выгреб горсть монет. Из другого кармана – пока монеты падали на стол и ему под ноги – со второго приема вытащил тоненькую пачку разноцветных купюр.
  - Идем и сразу, - сделал он две неудачных попытки встать на ноги, - Все  твои! – деньгами хвастается и скалит мокрые зубы. Те же самые деньги показывает хозяину кафе: - Может где пристроишь на часок – плачу сколько скажешь!
   Хозяин кафе был таким – не стесняясь готовился  назвать приемлимую сумму.
 «Краля» суммы не услышала. Выскочила из кафе и быстрым-быстрым шагом подальше чтобы и поскорей спрятаться от предлагаемых ей денег.
 Остановилась под деревьями где была скамейка. Долго на ней сидела в недоумении: предлагаемое пьяным –  позор. Неужели в ней столько нехорошего -- если   даже и такое предлагают?   
 Когда успокоилось и надоело сидеть без дела – стала считать. Из уважения к цифрам и подобия любви к математике у нее сохранилось: малейшая возможность – считать что-нибудь и пересчитывать. Стала суммировать достоинства монет, рассыпаных под ногами «влюбившегося в нее»  первого попавшегося.
  Окажись его монетки не на полу в кафе, а у нее в руке! Она сейчас же пошла бы и купила большой пакет молока, три тепленьких булочки. Но если купит не три, а две и прибавить гроши, что у нее есть – хватит и на сладкий пирожок и на фруктовый сок (на яблочный – самый дешевый).
  После полудня решилась она сходить в порт. Посмотреть на пароходы, что там делают и какие они моряки – на самом деле, а не какими их показывают в кинофильмах и фотографируют для открыток.
  Она подошла к проходной в порт и спросила можно ли   войти. Охранник небрежно кивнул и приподнятой рукой показал на проезжую часть ворот: иди, мол, там, а не через проходную – не тревожь меня по пустякам.

                КОГДА ВСЕ ВПЕРВЫЕ И  ПЕРВЫЙ РАЗ
  От первых посещений порта в памяти Джулит сохранилось разное. Многолюдие – прежде всего – и, при этом, вроде бы нет никого, какие встречаются то и дело на улицах города -- не знающие зачем и куда они идут именно здесь.
  Не это ли дисциплинировало ее? Она четко определила: что ей в порту надо увидеть прежде всего и обязательно. Тех – одну хотя бы – кого, за ее «любовь», моряки озолотили.
  Нашла. Не сразу, но зато и без особого труда. Потому что  догадалась: если моряки живут на  кораблях, то и с предложением своих услуг женщины приходят на причалы – побыстрее моряки чтобы могли им нужное найти.    
  В тот день торговавших женскими прелестями был пять или шесть. Включая такую, что похоже, была ровесницей Джулит – еще по-мальчишески плоскогрудая, с неуверенными движениями рук и ног. Росточком пониже, но зато в туфельках на высоченных каблуках- шпильках. И чудо какой макияж по всему лицу: розовой помадой нарисованы губы – вдвое, как минимум больше, чем были должно быть на самом деле; широченные мазки черным вместо бровей. То  и другое как бы сделано детской неумелой рукой.И вдобавок ----  школьное форменное платье (донашивает его или ей посоветовали именно в нем приходить «на панель» иредлагать себя в таком соблазнительном (на любителя) виде. м
  На выходе из порта, охранник ее задержал. Показал рукой – выходить полагается, мол, не через ворота, а через проходную.
 «Обыскивать собирается – вдруг да украла что-нибудь?» - приготовилась девушка и к такой бесцеримонности.
  Не было  никакого обыска. Охранник показал ей на пальцах – когда никто третий не мог видеть  - сколько монет ли бумажек она  обязана положить в его ладонь.
   По-отечески понятливый попался. Поверил, что ни гроша не заработала Джулит (показала, вывернув наизнанку оба кармана своего платья, что у нее всего две монетки – на две или три черствых булочки если хватит ей  купить где-нибудь).
  Отеческую проявилось охранник проявил еще раз. Он даже вышел из проходной, когда показывал новенькой где лежалый хлеб она может купить -- за четверть цены в сравнении с ценами на свежий.
  На другой день Джулит шла в порт знакомой дорогой. В церковь не вошла. Остановилась перед входом – не решилась в храме просить о греховном. В ее коротенькой молитве перед входом в храм была высказана просьба, чтобы владыка и сегодня ей помог не выпасть из его руки.
  Наблюдал она вчера за торговлей женской любовью и сообразила. Чем дальше от полудня и ближе к вечеру, торгующих  и покупателей на своеобразном базаре прибавляется – спешить ей с предложением своего никому неизвестного товара не стоит.
  Почему и пришла в порт, когда солнце поднялось так, что рассталась, надо полагать, с океаном до завтра и начинала  выбирать горы, за которыми где ей бы спрячется на всю ночь.
 Как она и полагала, женщины собирались почти там же. В широком промежутке между причалами и пакгаузами. Но в этот раз их разрозненная группа сдвинулась на сколько-то ближе к воротам порта.   
 Оказывается: для торговли своеобразным товаром нет постоянного места. Купля-продажа сегодня ближе к одному причала, а завтра – к другому (если ночью, утром или только что к нему поставили откуда-то прибывшее судно). 
 В планы Джулит не входило – сразу же внедриться и затеряться среди собравшихся в порту «своих» -- знающих друг друга проституток. (Как они встретят новенькую? Еще одну – когда у них мажет и без того случаются из-за клиентов скандалы?)
  Она укоротила шаг. Могло быть и остановилась бы в нерешительности через пару шагов – присмотреться, поосновательнее разобраться что к чему, набраться храбрости.
- Извините!.. День добрый! – неуместно интеллигентский и не совсем по-мужски звучал голос ее догонявшего молодого человека. Добротная одежда по моде для взрослых, но для него пока непривычная: серые брюки со «стрелками» до новеньких серых шершавых туфель, светло-синяя рубашка – из нагрудного кармана белый уголочек вроде бы как носового платочка.
   «Спросит о чем-то, - у Джулит подобие улыбки – подбирает слова для ответа с ее извинениями, --  в порту, мол, впервые --  не знаю где здесь что!»
   Но оказалось, что она знает. По крайней  мере, как потом оказалось, из им необходимого известно было ей на сколько-то больше чем знал юноша (хотя похоже был и года на два-три старше Джулит).
 - Может согласитесь?… – по всему лицу его разлился румянец ярче того, что сначала был только на щеках, – Пойдете со мной?.. Понимаете…
  Последнее слово было не нужным. Она поняла: ее любовь он готов купить – с ней разговаривает клиент.
  Должно быть он приготовился к какому угодно ответу (первая попавшаяся проститутка вполне возможно, что ему и откажет -- не согласится). Торопливо назвал сумму и ощупал карман где у него деньги (мог забыть их дома или вдруг потерялись по  дороге). Она выразила свое согласие с не меньшим волнением, чем было в его просьбе и предложении.
  Ни одного слов ему в ответ, ни взгляда ему в глаза, ни жеста рукой ли головой. Глядя перед собой так, будто его и не было рядом, – Джулит решительно прибавила шаг. Он от нее ни на сколько не отставал.
  Со стороны если кто на них бы смотрел. Двое , мол, знакомых по его или ее вине с опозданием встретились только что и спешат куда-то – боятся не опоздать бы и туда. Почему в эту минуту ни на кого не обращают внимания, ничьих взглядов не замечают.
  Он стройный, ладный и лицо симпатичное (Джулит сколько-то успела рассмотреть – он прятал от нее глаза и вместе с ними пряталось что-то в лице, на коем с выражением беспокойства или вины все нарастала готовность, как принято говорить в таких случаях,  от стыда  провалиться сквозь землю.
  «Может ему стыдно больше, чем мне!» - близкая к истине догадка прибавила Джулит решительности. Что была кстати и во многом  помогло ей в тот «решительный час, в тот решительный день».   
   Джулит в предыдущий день, пока была в порту, заметила. Пары уходили уединяться куда-то в противоположную сторону от въезда в порт и обязательно огибали самые  дальние пакгаузы.  Туда и она пошла.
 Клиент не сомневался. Юная девица, предлагающая свои женские прелести, найдет самое подходящее  место. Его забота – от нее не отставать и чем-нибудь не спугнуть.
  На самом-то деле, она готова была идти и на любой край земли. Туда, где чтобы на сколько-то потом- потом (если даже на какие-то минуты) позже неминуемо случиться то, на что она решилась.
  Шла Джулит «куда глаза глядят». И не было ни одного шага без попытки спрятать за хрупкую браваду  стыд от себя и от юноши -- кому суждено стать первым в ее жизни мужчиной.
  Стыдилась даже про себя произнести слова «мой клиент». Зная, что завтра же придется привыкать еще и к прозвищу «проститутка», и к еще каким-то словам, что не нужны  ей были  вчера и позавчера, до минувшей ночи и даже в нынешнее утро.
   Все пакгаузы у них за спиной. Справа – за полосой высокого бурьяна затопленный и как бы никому не нужный огромный сухой док. Потом снова бурьяны и за ними   занятый своими огромными проблемами Индийский океан. В сравнении с ними, малые соринки, пыль -- то, что волнует и тревожит храбрившихся Джулит и ее спутника.
  Наконец их путь преградили – многотонные бетонные кубы и сдвоенные из них нагромождения.  Никакой, вроде бы, к ним тропинки не просматривалось, но за ними нашли они следы недавнего пребывания одной или даже поочередно двух-трех пар.
  Раздевались молча. Собственно – избавлялись (в связи с необходимостью) от  такого, что в надвигавшуюся на них минуту могло помешать. Или только ему (так он думал) помешать или той, что с ним пришла.
  У него торопливости больше – потому что отвлекался от нужного на ненужное. То и дело взор бросал на пальцы ее рук (с явным намерение посоветоваться или спросить у них (только у них, а не у самой Джулит): «Нужное ли делаю? Так надо или по-другому?»
  Привычно сдернул с одной ноги носок и сразу же (ловко и быстро получилось у него) и с другой. Сделал никому не нужное. Чем сразу же  дал знать о своем неумении делать самое элементарное и о незнании ну казалось бы общеизвестного. Словом – о своей дремучей недогадливости.
  Ненужное не менее заразительное, чем плохое. Джулит обязательно в эти минуты одновременно со Студентом  избавлялась бы от носок или чулок, если окажись что из них на  ногах (вместо того, чтобы смеяться над глупостью клиента, --проявила бы себя не менее глупой).
  Впрочем ее «глупость» могла бы оказаться и кстати. Благодаря ей на какие-то полминуты если даже отдалилось бы для Джулит неизбежное (на что она вынуждена была почти всю минувшую ночь себя уговаривать и проснувшись поздно утром – наконец решилась).
  Неумехи сверху до низу, вдоль и поперек – по сегодняшним понятиям. Не намеревались они соблюдать соответствующие советы, инструкции, рекомендации – устные, печатные с яркими убедительными иллюстрациями или талантливо экранизированные.
  И случайным и до чего же неблагоприятным было стечение обстоятельств! Начали они с  до чего же не по писанному. А потом продолжали: каждый надеялся, что другой знает больше его. И кончилось – совсем, совсем не по-современному  -- с явным оскорблением, основ и призывов, самой сути сексуальной революции!
   Джулит легла и после этого – так она думала – приготовила для «Студента» самое необходимое и не может быть  чтобы сделала неправильно что-нибудь. У него уверенности было не больше, чем у нее – почему с нескрываемой робостью и начинал как можно поосторожнее.
  Словом, он воспользовался ее готовностью вполне удачно – по его самооценке. Таким же было мнение и его «дамы».
  Все еще пребывая под благоприятным впечатлением – почему никто  из них и не мог хотя бы себе сказать:  ожидаемым или нет было у них короткое замешательство и по чьей вине таким несуразным оно получилось. 
  Позор! Молодой человек – похоже студент или окончивший только что лицей – в самом начале неизбежного  (тоном как бы сорвавшегося в бездну с крутого обрыва) вдруг спрашивает неумеху Джулит: «И… дальше?»
  Это и не рыцарское даже средневековье с подвигами во имя дам (включая таких, кто ни в чьих подвигах не нуждались). А из что-то более,  более древнего – не из доисторической ли древности?
  Мы готовы согласиться, что из доисторического многое в нас – «хомо сапиенсах». Прежде всего: что в нас преобладают физиологические инстинкты, формировавшиеся не веками и тысячелетиями, а может миллионы лет. Усовершенствовать их, рационализировать тотчас же и как попало– по сути, уродовать – в  самом-то деле проявление чего? Человеческого ума?  Или безумия – что сохранилось разве что у  орангутангов и  горилл?
  Вместо ласкового, тысячу раз подумав, осторожного прикосновения к нежнейшим инстинктам – трах-тарарах по ним первым подвернувшимся каменюкой и заляпать затоптанной скотами грязью.  А как же -- если у нас через край уверенности? Мы выше и в поднебесьи  созданого Творцом или состарившейся Матушкой Природной! Вы что -- против нас? Контрревоюционеры, так вас перетак, - противитесь сексуальной революции?!
  Это же что ни на есть дискриминация! Всюду что разрешено бесконтрольно, повседневно и круглосуточно скотам (не забывайте: в тот же день – считай заодно со скотами Бог создавал и человек!) – почему запрещено человеку хотя бы в темное время суток быть  таким же свободным, какими были дочеловеки и им предшествовавшие двуногие твари?
  Вполне возможно, что будет наконец-то все по-новому – когда на всех континентах окончательно и бесповоротно победит сексуальная революция!  Утвердится тогда (повсюду – как обязательное, естественно) обращение друг к другу: «Ваше высокочтимое скотоподобие!»
  Что касается «дальше» - не в самом походящем месте было сказано клиентом Джулит. И главное: самим-то им нужное ли – когда не до этого (последнее знает и каждый сексуально малограмотный).
  Джулит разрешила не успев подумать (разум у нее и у него не известно где затаились -- ни во что не вмешивались) – сказывалось не только незнание самого элементарного из рекомендаций модных прославленных сексоисследователей.
  Она решительно  и одновременно моргнула двумя глазами и, оставив их закрытыми,  добавила недвусмысленное головой снизу вверху и вниз. Может и перестаралась в своей доверчивости.
  На сколько-то больше, чем она, явно перестарался он. Упрека, правда, ему от нее за это не последовало. Не успела Джулит и подумать ни о чем.
Может были и  другие причины? Те же неопытность и торопливость?
   В ожидании нестерпимой боли Джулит успела-таки закусить нижнюю губу. Потом – забыв о ней – с  прикушенной губа и оставалась. Пока у него – покоряясь инстинкту – входили  в нормальный ритм его вздрагивания, а она их догоняла и, случалось, торопила.
 Там, где единственный раз в ней промелькнула боль, в лад к  ритмам клиента, все увереннее давало о себе знать совсем другое. Такое, от чего у притаившеся «дамы» вдруг появлялось греховное желане  снова и снова встретиться с тем (теперь как бы и своим), от  чего разливалась по  всей Джулит противоположное промелькнувшим боли, неловкости и стыду.
  Разливалось едва ли ни до ногтей мизинчиков на ее ногах. И везде  воспринималась как желанное, как небывало большая радость. 
   За миллионы лет природа это ж сколько раз пробовала то одно, то другое? Чтобы неловкость и боль в одно мгновение менялись на радость?
 Ради одного только этого были усердные старания Природы миллионы лет!
  Но вряд ли успела Природа выбрать наилучшие из ей доступного. Не поэтому ли Джулит и кусала губы, когда проходило ее превращение из девушки (куколки) в женщину (бабочку с широкими расписными крыльями).
   А ведь предстояло ей когда-то стать еще и матерью!
  Первый раз у него и у нее. Не поэтому ли они так испугались внезапного предупреждения. Воспринято оно было едва  не вырвавшимся наружу  воплем в два голоса: «Мы гибнем! Неминуема смерть!»
  Восприняли они это предупреждение о неминуемой гибели одновременно? Или  сначала испугалась что-то в Джулит и от нее без промедления  проникло и в него?
   После чего на сколько-то все в них  было и как бы навеки парализовано общей радостью. Конечно же без сопротивления принятой Студентом и Джулит.
  Вряд ли такое может быть без участия закодированного в наших инстинктах на те минуты, когда всем правит подсознание. На сколько-то оттеснив от всевластия в нас разума, житейского опыта и пр.
 Не от вмешательства ли («помощи») сознания на нынешнем уровне его развития у нас рождаются тысячи и тысячи малышей, обреченных на пожизненную инвалидность? Никому ни в радость – им и их родителям прежде всего?
  Не грядет ли вслед за сексреволюционными новшествами пора нашей гибели? Когда инвалидов и не желающих работать на планете окажется на сколько-то (или во сколько-то раз) больше, чем способных трудиться на себя и на «дядю» (на миллионы и миллионы физически и умственно изуродованных во имя скотского минисчастья)?
  Так ведь и среди пока что способных работать сколько тех, что невольно, вынужденно перерождаются в человекоподобных. Руки-ноги человечьи. Да и голова вроде бы способна оперировать цифрами -- в пределах четырех арифметических действий у многих получается блестяще.
  Но появились-то на Божий свет они  с какой, о Боже!, изуродованной иммунной системой души и сердца? С детских лет не в состоянии противостоять никаким соблазнам.   
  Хапают все подряд – что ни попадет на глаза или под руку. Почему со временем ни сердце человеческое у них и ни душа, а два встроенных в организм контейнера для мусора и пищевых отходов (не больше и не меньше)!
  После такого естественно. Инстинкт, мол, и подсознание виной тому, что обнаружилось и не цивилизованного, и некультурного сексуально -- без красивости (по нынешним нормам) в поведении Джулит и ее  первого  мужчины.
  Не было никаких то наглухо закрытых, то полусомкнутых глаз – они таращили их друг на друга. И спрашивали об одном: из-за кого, мол, из нас.
  – По чьей вине вдруг столько и такого случилась?
  -- Наверно моя вина?
  -- Почему больше обо мне ты думаешь – с готовностью обвинять себя во всем? 
 -- Волнуешься? Беспокоишься?
   Испугались они так, что – какое там о чем-то думать? -   потом не могли вспомнить многого из самого простого. Кто из них успел (первым ли догадался) целовать ее (или его) губы. С перепугу или от другого сколько-то времени оставались такими горячими чьи-то губы (его или ее)? Какая пара зубов первая заявила о готовности кусаться играючи – когда  наконец-то все эти недоразумения сменили сначала их улыбки, а потом и смех?
    Кто зачинщик всей этой кутерьмы – из которой не торопились они выходить? Почему забыли что не на пляже каком-нибудь и не ночью в постел, а средь белого дня то лежат рядом, то сидят, не придавая значения тому, что они почти голые?
  Почему-то ни на миг  не возникало у них намерения  попытаться  где и сколько в этой кутерьме женского  и где иное – что по каким-то признакам принято считать  мужским?   Появившаяся таким безразличие к «он» и «она» сохранялось какое-то время для Джулит и «Студента» когда они одевались каждый вроде бы в свое, помогая друг другу отыскивать в бурьянах то мужское что-нибудь, то женское.
  Когда готовы они были пребывать сколько угодно  опрокинутыми как попало в вечное блаженство и когда они друг в друге (единое вон уже сколько времени) – есть ли смысл время отсчитывать в минутах, секундах, часах?
  Когда любое мгновение их блаженства имеет право называться вечностью!
  И едва ли не как самым важным было – почему им и запомнилось по-особенному. В их памяти не могло не сохраниться не одинаковым: с каким нежеланием они возвращались в нынешнюю явь из счастливого безпамятства!
 На самом-то деле, вдруг всего-то минуты  их «беспамятства» были явью настоящей? Подлинной? А все остальное сон – преимущественно кошмарный и лишь изредка до смешного забавный?
  Кто из них первым подчинился пресловутому физиологическому инстинкту – Джулит или он – значения не имело. Они лежали в обнимку в четыре руки, притиснулись друг к другу, не осуждая (скорее – довольные) что это как раз мешает им дышать. Что еще бессмысленнее – не считали нужным делать хотя бы изредка вдох ли выдох.
  Так ведь после этого – неминуемо смерть!
   Кто сотворили и в этой части пресловутый инстинкт вряд ли прекратили свою творческую деятельность. Внесут изменение в свою конструкцию -- чтобы  сохранить любовь на земле. До минимума сократить возможность для произвола и фальши («сколько людей, мол, столько и любовий»).   
   Внесут, обязательно  творцы всего самого лучшего на Земле внесут изменения, исправления в судьбоносные для человека инстинкты. (Если Владыка всего сущего, обнаружив тьму нежеланного в своем творении, не успел выдать своим подручным иного проектного задания: планету Земля избавьте, мол, от людей, которые планету вот-вот загубят. Избавляйте с такой же добросовестностью, с какой в свое время уничтожали осатаневших динозавров.)

                Р А С Т О В А Н И Е
    Клиент-«Студент»  оделся раньше, чем Джулит. И это, когда он то и дело отвлекался – помогал Джулит подняться на ноги, найти что-то из белья (когда раздевались -- они и спешили, и волновались – одежду оставили в беспорядке и где попало). Не задержала его и аккуратная зашнуровка туфель.
  Шнурки надо было  стягивать и сразу из них делать аккуратные надежные узлы. А он и при этом торопился – выгадывал время: вдруг да понадобится его помощь «даме» еще в чем-нибудь.
  Торопился он и когда заправлял в карман рубашки треугольничек фиктивного носового платочка. Тот выскользнул из его пальцев и было упал  на все еще  голую ногу Джулит. Там они дружно платочек  ловили и таки поймали спутавшимися пальцами его и ее рук – не дали чистенькому кусочку ткани ему соскользнуть с ее вздрогнувшей ноги на землю.
  После чего, торжествуя победу, сначала улыбались, но потом смеялись по-детски – без особой причины. И никто из них догадался вслух напомнить себе хотя бы: «Мы же взрослые!»
   Они все еще оставались настолько вместе, что не могли себя представить друг без друга. Она – не быть частью его, а он – снова на все равно какое короткое время оставаться без Джулит.
   И это  всего лишь смешное недоразумение --  что на  Джулит  женская одежда, а он -- в своем мужском. Недоразуменьем было так же – что он вынужден отдалится от нее еще на один короткий шаг. Чтобы видеть ее всю и ее каждое движение, когда она одевается.
  Потом она – когда приходилось иметь дело с другими «изнемогавших от любовной страсти» – до чего же все оказывалось иным! Ни в чем не похожем на отношение Студента к ней! Несравнимо!
 Как на зореньке ясной  чистое небо во всю ширь несравнимо с попыткой обезьяны таким это небо и нарисовать. Пальцами передней лапы рисуя или хвостом. Случайно где-нибудь на а пляжном песке или на «холсте» - в качестве «поправок» в модерн шедевра модного очередного чрезвычайно «гениального» художника.
  «Студент» готов был уходить (что через пару минут и произошло). Но перед уходом он успел достать из кармана брюк сложенные вдвое сколько-то банкнот и с ними ждал, когда проститутка снова  на него посмотрит -- увидит деньги и их возьмет.
  У нее сначала удивление было, но почти тотчас же и сочувствие к «Студенту»: «После того что у нас было только что – сама наверно такая же! Хорошо что я кажется помню свое имя!»
  Она выгребла из кармана юбки деньги. Такие же и так же согнутые вдвое должно быть его руками, и на ладонях протянула их клиенту: «Ты дал мне вон сколько сразу, как только мы спрятались за этими камеюками… Забыл?!.. Здесь, вижу, дал на много больше, чем ты сразу обещал»
  Он свое. Даже и шагнул к ней поближе. К тем, что у нее на ладони добавил все, что достал из кармана брюк, и  единственный раз после того, как вернулся в вертикальное положение, посмотрел Джулит в глаза.
  С минуту или около того длилось их молчаливое  прощание. Стояли и смотрели на что-нибудь из одежды друг у друга, избегая встреч глазами.
Он помог Джулит понадежнее взять в горсть все, что  оказалась в ее ладонях. Не скрывая своего опасения.
  Подсознание -- в чем-то наверно и сознание -- подсказывали ему: ни эти и никакие деньги ей не нужны  – или нечаянно  выронит,  или все их бросит ему под ноги. То, что произошло в нем (несомненно – и в ней) остается живым. И оно оказалось таким, что не измеряется никакими деньгам, ни слитками золота, ни навалом собранными со всего мира драгоценными изделиями-шедеврами из жемчугов и бриллиантов.
  Деньги, при этом, оказались не просто не к месту. Величайшее из изобретений, с какого-то времени все больше и больше становится причиной гибели самого хорошего в людях и на земле.(Не только такого,  что вокруг человека, но и самого человечного в им созданном окружении.) 

                Д Е Н Ь Г И
  Те самые деньги -- металлические или бумажные знаки, что являются мерой стоимости при купле-продаже. Настолько внедрились не только в сознание, но и в душу человека, что вот-вот станет несокрушимой уверенность, что нет в подлунном мире и за его пределами чего-либо,  что не продается и чего нельзя купить.
  Слышишь название, читаешь ли подпись под изображением предмета,  видишь  ли его, как жизненное явление – в тот же миг перед внутренним взором подобие  шкалы, встроенной с детства в нашу память и хранящаяся бережно во взрослом нашем сознании.
Циферки тощие сопровождают одно и цифры с нулями, не редко и со многими нулями -- как бы и рожденные вместе с недоступным всем и каждому предметом, явлением.
  Почему и бесшабашно веселенькие слова куплета:
Всюду деньги, деньги, деньги!
Утекают – как вода!
 А без денег жизнь какая?..
Не годится никуда!
Нет, до такого рода умствований Джулит не созрела. Почему и не   воспринимала себя предметом купли  (если даже и аренды, чаще всего, даже и менее, чем на час).
    Деньги попадают ей в руки – это за ее своеобразный труд. Работа ей досталась  (к сожалению) далеко не из самых приятных. Не чище, чем у тех, кому приходится за кем-то убирать нечистоты (напакостил кто-то, а ты собирай эту мерзость, выноси и выбрасывай в помойную яму или куда-то подальше).
  Ощущала она, что деньги действительно быстро утекают (как вода), расходуются. Почему ей то и дело приходится, отказавшись от обеда, ужинать черствой булочкой, молоком и двумя ломтиками дешевой брынза (ухитряясь и на завтрак себе к чаю оставить третью булочку  и третий ломтик брынзы).
  Джулит в день своей презентации в качестве портовой проститутки до вечера жила пол в надеждах на удачу «в грядущей мгле». Не ужинала: королевский пир у  нее тогда сам по себе получился.
  То да се чисто женское (сказалась и неопытность) – не на минутку, а больше задержало ее в бурьянах у дока. Когда обогнула самый  крайний пакгауз, от ее «самого первого» -- след простыл.
  Глазами искала и искала светло-синюю рубашку и его серые с острыми стрелками брюки. А в голове: «Он думает обо мне и о том что с нами случилось? У меня – больше от «случилось», чем о ком-нибудь (о себе – даже). Ни от кого не слышала, что не просто голову теряешь, не зная – из-за кого-то или чего-то.
 Джулит – потеряла. «Ничего из моего вчерашнего не осталось во мне! Какое там -- когда как бы ни на земле и нигде моего (от меня, какой была еще утром) ничего не осталось!» 
  Ни в чем до конца не разобравшись, ничего не поняв, юная женщина (с внешностью все той же девушки Джулит) прошла через проходную из порта. После этого зашагала (заблудилась) по «протоптанной дорожке» и купила уцененных четыре булочки.
  «Что же это я? – со смехом Джулит ругнула себя. – В левом кармане горстища денег! В правом – потом посчитаю – как минимум, вдвое больше! А купила прежнее себе на ужин- завтрак! Снова те же булочки? Никакие не булочки они, а кривобокие бильярдные шары! Пока в молоке, кипятке не побывают – ни от какого нисколько не откусишь!»
  По дороге, пока шла домой, понакупила всякой вкуснятины. В единственном пир не получился королевским. Домовладелица напомнила квартирантке, что накипятить (если даже и нагревать кипяченую воду) не на одну, а на две чашки чаю – вдвое больше расход электроэнергии. Электросчетчик – не забывай, мол, -- у нас один, общий.   
  Свой первый заработок в порту разделила Джулит на две неравных части. Где было больше – послала матери. На те денежки, что остались, купила самое необходимое в ее положении (по ее мнению) белье и самое, самое главное.
  Из самого  главного наиглавнейшим было платье из белого дешевенького гипюра. Легкое, рисунчатое настолько, что спрятанного под большие листья и лепестки фантастических цветков почти всегда меньше, чем видишь голым. Было у платья и еще одно преимущество – что кроме Джулит мало кто  ценил. 
  Если крутнется Джулит, подол платья вслед за ней вращался колоколом. Много было попыток у нее: крутнуться так, чтобы развернулся подол в плоский зонтик. Ни разу пока  зонтика у нее не получалось.
  «Наверно радостного во мне пока не хватает, - философствовала овладевавшая древнейшей женской профессией. – Будет большая настоящая радость, тогда у нас получится зонтиком.»
   В тот день, когда купила платье и впервые надела его, Джулит придумала платью имя – «Подарок». Имя подарившего не знает – «Студент» (надеялась – это прозвище ему будет временным).
  Почему бы им еще раз не встретиться, мол, если не в порту – вдруг да на какой-нибудь из улиц в городе. По внешности – могла бы его и узнать. По голосу – вряд ли.
  За все время, пока они были вместе, ни одного слова он и она так и не сказали по-настоящему громко и чтобы своим голосом. Каждый раз приходилось им слова произносить «с  оглядкой».
  Притаившись возле затопленного дока, они разговаривали приглушенными вполголоса. Окружающая, так сказать, внешняя обстановка их к этому обязывала.
  Но куда более значительным (почему и не могло не влиять на их голоса) – до испуга новое, что происходило в них. Для чего не было у них ни одного подходящего слова, ни голоса, чтобы такие слова произносить.
 В первую минуту их встречи он уговаривал Джулит пойти с ним -- было почти то же самое. Конечно же свои слова он произносил не своим голосом ( если даже им заранее приготовленные).
   Возможность хотя бы случайной встречи долго в ней жила. Сначала --  с надеждой, а потом мечтой в ее не сладкой жизни. Когда засыпаешь со слезами – то и дело (не чаще, чем других) в порту ее преследовали неудачи. А утром проснешься – надо готовить себя к «работе» (выглядеть что бы не хуже других).
 Отчаяние было не в характере Джулит. Почему после смерти и похорон матери горе ее не обезоружило. Ну и что, если  из-за  расходов еще и на похороны, пришлось отложить на какие-то если даже и полгода покупку  туфелек?
   Когда-то нарядные тапочки из золотистой соломки – давно продырявились. Тот, что на правой ноге, то и дело забывает для чего она его надевают – норовит соскользнуть с ноги и отстать.
  На такие же тапочки денег бы хватило. Но Джулит видит: все дамы и девицы на «работу» к причалам порта приходят в приличной обуви. Из-за чего так несуразно и выглядит ее ровесница – та, что спецодеждой сделала свое форменное школьное платьице – она всегда в туфельках на высоченных каблучках-шпильках. Выглядит карикатурно (смотря для кого). Но не в заношенных же до дыр тапочках – какие у Джулит?
  Нет, по- настоящему не озолотили моряки никого из тех, с кем приходится Джулит встречается «на панели».  Она и перестала отличать моряков от портовых рабочих, конторщиков по каким-то делам в порту, крановщиков ли водителей грузовиков, что  «развлекались» и с ней – «в охотку» заодно с банкой пива, иного ли напитка в перерыв на обед  в их вынужденные часы безделья.
 Разница только в том, что у одного одни забавы – еще как бы не осовремененные, примитивные пока что, «не культурные». У другого -- «утонченные», близкие к самым осовремененным. (Такой, нет сомнения, регулярно и от корки до корки читает специздания, не пропуская смотрит послеполуночные кинофильмы «только для взрослых». Вдобавок, -- общается с ему равными, на голову ли выше его в теории и практике, стараясь не отставать от авангарда сплоченнных рядов сексреволюционеров..
  Не тот возраст, мал житейский опыт у Джулит. Многое она пока не способна разглядеть и оценить. А что видит – чаще всего одна оценка: значит оно, мол, и должно быть так и только таким.
 Согласившись таким образом на то, что каждому свое,-- не приходило ей в голову, что между людьми могут быть равенство, братство и не только. (Когда могла она то и дело  видеть: в большом и малом на каждом шагу и неравенство, и различие.)
 Те же рестораны – кто их изобрел? Для чего и для кого?
 Прежде всего, не для того ли, чтобы напоминать почаще  каждому – кто он и где его место «в нашей жизни сложной?
   Здесь один демонстрирует свою возможность заказывать на обед уникальный трюфель ценой в миллион долларов.   А на ужин ему подадут по особому жаренные как бы равноценное соловьиным язычкам, еще  и с немыслимо дорогая свежей приправой («только что сверхзвуковым самолетом доставленной с японского острова Окинава»).
    Такому с холуйской угодливостью и картинным подобием чрезмерного уважения, преклонения вприпрыжку приносят в хрустальной вазочке испанских устриц (с перепугу они робко моргают глазками – вот- вот какую-то из них подденут золотой вилочкой и живой проглотят).
  Наслаждение от них, нет ли, - в самом желудке или в чем-то пониже его – полезные для здоровья в них особые белки и витамины, колорийность не имеют значения. Главное то, что у того, кто  покупает дорогие деликатесы денег столько, что весь его стол в яствах и напитках,  недоступных по цене для тебя и для многих.
  Почему всегдотаи ресторанов тех, кто  с замиранием сердцебиения и  завистью, полной надежд,  любуются как за сумасшедшие деньги купленное с дрожью в коленках кому-то несут и несут вышколенные холуи.
  А у того, кто «откушивает устрицами и трюфелями. Поза, одежда и весь он живое напоминание «В мире устроено так, что  все только для меня и таких, как я! Менять наш порядок на другой не позволим. Для чего и содержим, щедро оплачивая,  защищающих привычного для нас!»
 Таких содержут защитников кто, за деньги (очень кстати и до чего же необходимы деньги еще и для этого!) готовых на все. А это не только тысячи и тысячи – «жополицей полиции», но и дивизии в многомиллионных армиях.
  А у другого посетителя ресторана увидишь на столе что? По большим праздникам – случается бифштекс или котлета по-киевски. В обычные дни – что-нибудь   скромное плебейское подают ему в щербатой наскоро вымытой (чаще – лишь наскоро протертой мокрой кухонной тряпкой; до того привык что не улавливает помойной вони).
  На обед у него сопливые макароны с кусочком куриного крылышка. А на ужин – картошка,  полусожженная при небрежной поджарке, и случайная приправа. Нет, конечно же, -- не с острова Окинава.
   На щербатый край общепитовской тарелки брошено с полложки не поймешь чего и какого цвета. Подавальщица кричит- клянется, что при ней повар выскребал остатки,  мол, из консервной банки с бумажной этикеткой «Бычки в томате». 
  Кто из этих двоих -- человек? О ком, когда говорят, все в каждом слове должно звучать гордо? А когда пишут – самое подходящее, чтобы все буквы были прописными (ни одной строчной)?
  С каких-то наидревнейших времен (должно быть, когда наши предки жили родами и племенами) такое завелось: что досталось кому есть – такой он и есть. Соответствующее у него на столе и по его рангу место за столом.
  С призывом к равенству далеко не самое главное преодолели. Должно быть не скоро дойдет очередь к выравниванию за столом. И до чего же трудно будет преодолевать при этом утверждаемые ресторанами порядки и с детства усвоенные привычки!
  То же самое с обувью (для такой-то и такой --несравнимые столбики цифр; ценники). С одеждой ли, где продают автомобили, распределяются кресла в зрительном зале – когда никак нельзя не присутствовать на концерте безголосой (поет напрямик одной голой душой) старушенции.
  Наконец, когда первому в королевских- президентских апартаментах пятизвездной гостиницы предлагают бабу (или на каждую ночь сразу две и обе высшие пробы во всем -- по утверждению сексзнатоков).
  А другому – хорошо, если достанется на ночлег раскладушка в «Доме для приезжих» где четырехместные комнатки  самое лучшее. 
   Но как со всем этим быть? С давних пор обычным, привычным, узаконенным? Главное: как всему  этому быть  – если вдруг придется жить и  вообще без каких-либо денег?!
  Это же что? Пришлось бы  начинать сначала? Разбираться: кто же среди нас в самом деле человек и кто нуждается в очеловечивании (когда деньги оскотинили в нем все и настолько, что налицо опасение -- не придется ли его в гроб впихивать таким, как есть: двуногим животным с брюхом, «мясом с зубами»?
  Деньги -- такое и столько натворили на планете Земля?!
  Скорее всего – не только деньги. Им в помощь были зависть, жадность, ненасытность – другие какие-то рудименты, затаившиеся  в человеке до поры до времени.
  Нет, деньги не сплошь беда и самое ненужное. Не они ли и дисциплинировали хомо сапиенсов какое-то время – очеловечивали его в пределах возможного? Не предстоит ли им второе (никак не последнее) дыхание – с несравненно более судьбоносной пользой?

                САМА ПО СЕБЕ -- СИРОТА
   Мама болела – достались ей неизлечимые болезни. Джулит ей посылала и посылала деньги. На них соседи покупали матери из самых нужных (по рецептам врачей) нередко и дорогие лекарства.
   Больная благодарила дочь за внимание и тревожилась. Работа, вижу ,мол, у тебя хорошая, денежная. Себе-то оставляешь хотя бы и четверть того, что теперь могу тратить на лекарства? Будет возможность – с работы отпросишься и если отпустят – приезжай. На последнюю – не дай Бог – прощальную, мол,  со мной встречу.
   Джулит собиралась, готова и могла бы поехать. Но приехав, ежедневно пришлось бы обманывать Маму. Когда и хозяйка ее коморки в первую же неделю «вычислила» откуда у квартирантки снова и снова появляется сколько звонких монет, зеленых и иного цвета «бумажек».
  Если  квартиранткаа вначале то и дело упрашивала оплату за жилье отстрочить на неделю, на несколько дней хотя бы. Но вот -- погасила все долги, внесла предоплату на месяц вперед и покупает  наряды. В них иной вечер идет «гулять», но никогда, правда, не возвращалась чтобы слишком поздно.
  - Гостей никаких, еще раз предупреждаю, - «домовладелица» чеканила каждое слово, --  не приводить! 
   Какие там гости? Если чтобы пройти от двери к окну, приходится единственную табуреточку задвигать куда-нибудь под  стол.
   Квартирантка никого не приводила. Не замечено было, чтобы и кто-то ее провожал, шел с ней вместе по улице до хибарки где ее жилье. Но владелица трущобы не снижала надоедливой бдительности. Почему Джулит и начала было подумывать о переселении все равно куда.
   Теперь осталась одна – возможность вскоре появится ею все заработанное тратить на себя. С долгами (похороны, поездки домой и назад – пока нашли ей покупателя, на неопределенное время безденежного) когда все уладится и тогда…
   В первую очередь – купит туфельки. На витринах двух магазинов она видела и красивенькие, и не очень дорогие. Одна теперь – даже и об таком не с кем поговорить, посоветоваться.
   Впрочем – с платьицем получилось у нее лучше не придумаешь. Но ни с кем ведь не советовалась – сама себе купила и все. Подол у платьица оказался такой, что кружись да радуйся. Но и то, что над грудью, оказалось не только нарядным.
  Одна из дам на тусовке в порту упрекнула Джулит: неужели не видишь какая ты плоскогрудая: «Мальчишеская у тебя грудь! Не догадываешься что ли – в нашем деле ценят, когда все при всем?».







  На самом деле оно с ее грудью так наверно и оставалось пока что. На руки-ноги и на все другое в ее организме хватало «стройматериалов». А обе половинки ее груди где им предстояло быть --  всего лишь успели о себе заявить. После чего на какое-то время их развитие не торопилось.
  Словом, особых успехов у Джулит пока не было. Но не было и причин  жаловаться на судьбу. Редкий день оставалась она без внимания клиентов – может извращенность вкусов у одних, а у других любопытство еще ли что-то срабатывали в ее пользу?
   «Процесс пошел!» - самое подходящее было бы эту фразу позаимствовать у одно время популярного политического деятеля. Вписывались в этот процесс и приостановки, перерывы – нередко и осознанные, по вине Джулит.
  Две приостановки во времени совпали, когда стоял под выгрузкой теплоход «Докучаевск». О «советика» моряках Джулит вдруг да  захотелось узнать что-нибудь самой – слышала о них «на панели разное.      Ни на чем  реальном как бы и не основанные ни хорошее, ни плохое – никто не помнил, чтобы кто-то когда-то рассказывал о своем хотя бы и коротком гостевании на какого-то из судов с серпастым-молоткастым флагом.
  Главное же: не  было ни у кого из торговавших любовью ни одной «полноценной встречи» с кем-то из неприступных моряков  с таких судов.
  Словом, кто-то что-то от кого-то слышал когда-то и т. п.
   Какие-то никак интриговавшие Джулит несовместимые сочетания от кого-то кому-то рассказанного с издали наблюдаемой реальностью! Что и раззадорило девушку просто  посмотреть хотя бы на швартовку большого судна (команды и выкрики, беготня швартовщиков по причалу и моряков где-то наверху по палубам).
  Впервые тогда же и увидела «советика» моряков. Сразу двух и одновременно – когда оба с веселым вниманием смотрели на нее.     Они затеяли обмен воздушными поцелуями. Необычные какие-то, веселые. Да только из-за языкового барьер ей приходилось догадываться о чем они ей говорили.
  Такими пустяками началось. А кончилось?… Не видно конца-края!   
  Впрочем: разве для Джулит мало того, что она видела и слышала сначала в столовой «Докучаевска? А через сколько-то – видела и слышала, притаившись под трапом теплохода в водительской кабине скособоченного грузовика?
  Не конец ли и «прости- прощай» этому всему?!
  На эти вопросы ответа у Джулит пока не было. Как и оправданию – почему она, переполненная горючими слезами, сразу же не дала им волю в кабины  грузовика? Почему не приходило ей облегчения от рыданий в конце того дня и всю ночь – когда не только слезы рвали грудь? Зачем обида то ломала ей руки, то душила за горло?
  В чем-то помогло ей справиться (на сколько-то сдвинув от сердца) с такой большой  бедой – ставшая почти привычной в ее одинокой жизни малая беда.
   Утром, позавтракать чтобы – не оказалось у нее для бутерброда ни булочки, ни ломтика брынзы. По дороге в порт купила – насобирала монет в карманах  – булочку из тех, что за четверть цены. Чем и была сыта.
   Не сегодня, так завтра все забудется – жизнь пойдет по наметившейся колее. За первый день и за другой с удачным вечером настолько обогатилась, что и свежие булочки снова у нее на столе, молока вдоволь, бутерброды с колбасой и с нормальным сыром, чай не с вчерашней заваркой.
  На третий день – вообще-то Джулит считала цифру три для нее счастливой – соблазнились ею двое. Но такие, что вместо обычной в таких случаях двойного заработка получилось такое, что  – ей казалось -- никакими горючими слезами никогда не выплакать.

                «К О Н Т О Р Щ И К»
  Первым в тот день был какой-то из конторских – так его оценила Джулит. Не из портовых как бы служащих: сопровождал наверно привезенный на причал груз или глава какой-то фирмы снова  прислал его в порт с какими-то бумагами. При нем был и модный в то время новенький тощий чемоданчик -- «дипломат».
  Пока шли к месту «любви» он успел проявить себя не только веселым, словоохотливым, но  и свою готовность быть щедрым.
  - В нарядном белом платьице, смотрю, - почему и облюбовал тебя. Но теперь вижу: такая совсем «зеленая» -- сумеешь все как надо? – предлагал он как бы Джулит вместе с ним посмеяться. – Вдруг да у нас что-то не получится?
  Она молчала и за всю дорогу ни разу не посмотрела на «конторщика» . Как бы и не слышала его слов. Он ее молчание понял всего лишь, как нежелание разговорить не по существу.
  - О кей, - похлопала его рука по карману брюк и там зазвякали вроде бы монеты.- Не волнуйся, малышка! –  в дополнение к сказанному его пальцами многообещающий перестук по крышке дипломата: мало будет карманных, мол, -- добавим  отсюда.
  Выглядело это вполне благопристойно. Отец со своей не самой старшей дочерью идут как бы домой. Он ее обнаружил где  не следовало бы той появляться никогда ни одной, ни с кем либо.
 Об этому и у заботливого отца как бы и речь. Выговаривает ей без особых упреков и даже с усмешкой (не лишен чувства юмора). Желает его юной спутнице добра – единственное и ничего больше. Та правильно понимает каждое его слово и поэтому на него не смотрит и молчит.
  Если с  его общей оценкой, мнением ли не согласна  – своих не высказывает. Сама себя как бы осуждает на много строже, чем «ее отец».   
  А тот (якобы ее «отец»)  с нависшим через ремень мясистым брюхом да еще и на столько рослый, что рядом с ним Джулит выглядела едва приблизившейся к раннему подростковом возрасту.  «Раскормленный как по заказу мясников свинья!» – эта оценка  у нее осталась неизменной и после того, как она рассталась с «конторщиком».
  Для самых модных секс- выкрутас (сам это хорошо усвоил) он  был и тяжеловат и неловок. Зато в остальном проявил себя со знанием дела и по-хозяйски до малейшего предусмотрительным.
  Пришли за мусорную свалку (место оказывается  «конторщику» хорошо знакомое). Много раз и многими использованные  две широких доски были никем не заняты. Но ни из рваных газет, ни из рыжего куска боковины какого-нибудь картонного ящика – на досках никакой  подстилки.
  Раздетым сел конторщик на доски – без суеты и торопливости. Опершись на одну ладонь, другой погладил доски  - не торчит ли щепка или таинственное такое, откуда могут быть ему в спину занозы. После этого, кряхтя и бормоча непонятное,  опрокинулся, придерживая себя за затылок.
 Ничего «нового» не выдумывал. Что его не устраивало, предлагал сделать по-другому. Обо всем говорил вежливо – иной раз как бы и  просил. Например: «Давай мы теперь сдвинимся вниз!» Другое ли затевает – среди его слов обязательно «мы». Будто и о ней думает ни на сколько не меньше, чем о себе.
  Помог даме сесть на него верхом, а потом и вытянуть растопыренные ноги так, чтобы и ей был поудобнее. Для своего удовольствия или проверить – в самом деле умеет ли она и по-такому – сначала  дернулся три или четыре раза сам. Посчитал этого достаточно – чтобы любую даму «вдохновить».
  Оказалось Джулит и «по-такому» себя готова проявлять понятливой и сарательной. Еще и вдруг – не зная чем --так раззадорила «конторщика», что не дав ей ни на сколько  изменить свое положение, он перевернулся и подмял Джулит под себя. Подобное мог сделать разве что неповоротливый десятипудовый медведище.
   Рослый, длинный. Стал неловко перегибается. Но дотянуться у него не получилось ни до ее плеч, ни до лица. На полпути уткнулся в макушку ее головы губами и зубами. Женскими волосами набил  рот – ни слова потом не мог сказать, а только сердито рычал и мычал. Ручищами исподнизу облапал – боялся что ли: вдруг из-под него начнет вырываться и вывернется девочка- подросток (неужели не чувствовал, что она так распластана под ним и нет сил, чтобы пошевельнуться – задыхается, еле жива?). Зверюгой ненасытной оказался – никаким не «конторщиком»!
  Одна щека Джулит вплотную прижата к шершавой доске. Другой она завязла в жирной плоти клиента. Сбоку щелочка – пропускает через себя сколько-то воздуха.
  Но на своем пути воздух растворяется в вонючей смеси из испарений мужского пота с чем-то как из грязного помойного ведра. Такое зловоние, что гортань и легкие, нос и рот отказываются эту смесь пропускать через себя. Тошнит – не задохнешься, так вот-вот захлебнешься в рвотном, что своим брюхом он выдавливает и выдавливает из ее желудка.
  Вонючей зверюгой  оставался он и еще сколько-то после того , как настал конец его «наслаждениям». Высвободился в проститутку от его томившего и возбуждавшего соблазнительные желания:  «поиметь» женщину, воспользовавшись достаточным их разнообразием и дешевизной на причалах порта.
   Подобие «перекура» себе устроил с дюжиной вдохов и выдохов, ни на сколько не сдвинувшись никуда и не выпуская Джулит из под своего вспотевшего пуза. 
  Когда «конторщик» соскользнул с нее в сторону, оставалась она  какое-то время все еще не только расплющенной, но как бы и  приклеенной к двум неструганным доскам. Но вот наконец  у нее хватило сил – сначала хотя бы сесть. Набиралось постепенно силенок столько что Джулит сначала перевернулась, приподнялась на четвереньки, а после этого даже и встала.
 Конторщик в это время все пытался напялить штаны хотя бы и немного -- на самый низ жирного своего пуза.  Напялил. Следующая проблема: долго не мог попасть шпинечком пряжки в дырочку ремня. Наощупь вставить не получается и не получается, а чтобы глянуть что и где там – снова чрезмерная брюхатость мешала.
  Непокорные ремень и пряжка не мешали вовсю «работать» его языку.
 Удивлялся десятипудовый клиент умению Джулит. От чего у «конторщика» и слов не хватает, чтобы рассказать --  сколько всяческих удовольствий ему досталось только что.  - Спасибо, малышка! – он полностью одет и обеими  руками держит «дипломат». – Огромное тебе спасибо: не все умеешь, но при том так старалась – за что и благодарю.
  У Джулит с платьем ошибка – впопыхах пыталась его надеть задом наперед. А при второй торопливой попытке запуталась -- голову просунула через коротнький рукав.     Высвободила голову из-под платья и видит: клиент почти выбрался из нагромождения хлама и мусора.  Сейчас и уйдет – ей не «позолотив ручку».
  Без единого звука был ее крик души. Почти весь крик в ее удивленном взгляде и сколько-то в другом --- на ее лице и руке, протянутой к «конторщику».
   До уходившего клиента кое что из ее беззвучной просьбы оказывается дошло. В полоборота когда был к ней, одним глазом увидел Джулит с ее просящей рукой.  Остановился и не спеша ей кое-что объяснил.
 - Зеленая ты еще и глупая- глупая. Повзрослеешь – поймешь: не всякому обещанию надо верить. А денежки, --  хлопал по карману ладонью пока и Джулит не услышала звон монет, - Не тебе нужны. Их многим и мне – побольше бы! Всегда не хватает – лишних никогда нет!.. Повторяю: за все  тебе спасибо, малышка!  Не обижайся, не поминай лихом. Все у нас получилось и «О-кей!», и, как там еще говорят -- «Се ля ви!» 
  Время еще есть – солнце ни одним лучом за горы не зацепилось. «На панели» проституток не убавилось. Джулит к ним не пошла – остановилась в сторонке.
  Было и строго соблюдалось неписанное правило для всех – многоопытных и начинающих торговать любовью. У кого было дело с клиентом – посторонись и не мешай тем, у кого не было пока что никого.
  К тому же в Джулит кипела обида и злоба. Не могла она придумать какие-то еще слова – кроме негодяй, мерзавец, подлец – какие надо будет обязательно сказать «конторщику», если его  встретит.   
    Злоба и помешала ей сразу же повнимательнее посмотреть на второго в тот день клиента. С опозданим оценила – что значили его сильные толстые пальцы и почему они с такой уверенностью  в обхват вцепились в ее левое плечо. Ни слова не сказав, не обратив внимания на ее взгляд  (если бы и заметил его – оценил бы, как пустое, обычное у девиц в таких случаях) --  сдернул Джулит места и потянул за собой.
                С Т Е Р В А   
  Первым отличием в лучшую сторону было (оказалось-то оно и единственным) что второй клиент не болтлив. Но когда молчаливый толкнул ее вперед – иди и веди меня сама знаешь куда – его неразговорчивость показалась Джулит своеобразной. А  сила и резкость в толчке такие, что ей сало не по себе. 
   Не из тех ли он, кого проститутки называли кто как, но всегда с проклятьем. Для одной -- он  «Гадина» с добавлением похабных слов, для другой -- «Стерва».
  Рассказывать подробно что-либо о «любовных свиданиях» с такими ни одна не решалась.  Настолько, мол, мерзко и гадко, что ни одного слова для такого рассказа не найдешь.
  Стерву, что для своих наслаждений выбрал Джулит, звали Виктором. Таким же было имя у его первейшего друга – почему Стерва и откликался на короткое прозвище  Вик.
  Его автопогрузчик после обеда был около часа в работе и потом вместе с Виком бездельничал. В их пакгауз никто не приезжал за ящиками или пакетированным грузом. Такие безделья то и дело повторялось: когда у Вика «пустой» до конца рабочего дня целый час (нередко и  больше).
  Вик отпросился «быстренько за сигаретами и чем-нибудь прополоскать горло». А перед этим успел в который раз перечитать преинтереснейшее и полюбоваться на «картинки».
  Собственно, с первого раза, когда Вик на них любовался («одуреть – до чего же здорово!») и читал откровеннейшие к ним пояснения, появилось у него страстное желание «при случае попробовать какую-нибудь  еще и по- этакому».
   Когда в кабине автопогрузчика последний раз перечитывал все и с жадностью вглядывался в «картинки», тогда и решил. Зачем откладывать на какие-то завтра-послезавтра? Сегодня же и надо попробовать понаслаждаться по-новому -- чтобы и у него получалось не хуже, чем на картинках!
   Интереснейшее в книжице  рекомендуют два автора о том, как любому стать и потоме проявлять себя настоящим мужчиной, суперменом. Для этого, прежде всего: никакого словесного слюнтяйстова, а только дело – самые решительные действия. Не забывая, что жестокости в действиях супермена чем больше, тем лучше.   Никаких там слов-разговоров! Не видеть, не признавать ничьих нежеланий, не слышать уговоров и просьб – никакого снисхождения из-за слез («настоящая баба тогда на самом деле от тебя будет в восторге – ручки-ножки станет  целовать; чем больше самых живописных следов останется на ней – на мордочке, прежде всего -- от  кулаков твоих, ног …»).    
  У каждого свое представление о современности культуры. Каждый вправе себя считать самым культурным и все, что делает – пример для других. Учи неучей, но и сам не ленись – усваивай новое и новейшее.
  Когда шел Вик – он всегда знал где найти бабу для мимолетной любви –  шел и выбирал издали такую, чтобы для нужного ему сегодня  была бы наиболее подходящей. Худо- бедно, если не во всем, то хотя бы не очень брыкалась и не вздумала  бы давать ему «сдачи».
  Окинул опытным взором «панель» и видит -- в сторонке стоит вполне подходящая. С ногами, фигуркой да и лицом – лучше, чем фотомодель (та, которую охотно нанимают, чтобы она в одиночку и с умелым напарником выделывала соблазняющие позы для еще одного щедро иллюстрированного популярного «бульварного чтива»).
  «Не из многоопытных (брыкаться не будет); не сложившаяся даже и в девушку (значит – гибкая, податливая); строгость, обида, как бы и злоба даже появится (но мы не из пугливых и не из сентиментальных – справимся). В свои около тридцати лет познал Вик самых разных многих- многих девиц.
   Почему и редко ошибался, когда выбирал себе нужную для удовлетворения похоти (в последнее время и не только для этого – для демонстрации себя настоящим суперменом, чтобы потом было чем похвастаться даже перед).
   Что стоит в сторонке – это же чистый холст на подрамнике. Такие  внушительные красные и синие мазки смелой кистью (кулаками и пинками), мол, оставлю, дружок мой Викторо, загляденье будет не для одного тебя. Любовь у меня с ней должна получиться точь в точь, как в книжечке, что дал ты мне и всего-то на один день (очередь, мол, нетерпеливых читателей у тебя вон какущая).
   Вот уж сегодня постараюсь! Получиться такое, что, многим (глядишь -- и тебе, Витенька) не по зубам!
   Пока Вик молча вел, решительно подталкивая Джулит куда надо, себе-то успел он о многом сказать. И так много потратил ему самых нужных слов про себя, что потом легче легкого ему давалась роль неразговорчивого настоящего мужчины.
  Ничего необыкновенного у Вика не было  в его суперменских планах- замысла. Они вписываются в подобие соревнования между приятелями.
  А ну у кого в этот раз – у тебя или у меня  получится лучше? У кого -- почти все как рекомендуют исследователи и знатоки сексуальных проблем? Глядишь, кто-то из нас в чем-то превзойдет  пределы рекомендаций авторитетнейших профессоров.
   Джулит почему и не ушла домой – осталась в порту. Надеялась – к ней подойдет кто-нибудь. Все равно кто. Лишь бы не из таких, как «конторщик».
  Ей с первых же мгновений стала ясно. У нее на плече рука никакого не «конторщика». Но прошли первые секунды и у нее тревога: «Вдруг да вцепилась в меня лапища Стервы, Гадины?!»
  Тревога то отступала на второстепенное куда-то и возвращалась к ней такой, что страху   как бы на сколько-то и убыло.
  Его пальцы с такой силищей вдавливали рукавчик платьица ей в плечо – невольно Джулит посмотрела на них и раз и другой. Оценила. Это пальцы человека, знающего что такое физически труд. 
  Такие не выпустят  мешк с тем же рисом в пять пудов весом, пока не принесу куда надо и с ходу не бросят его – приладив к таким же, как он. Если в эти пальцы попадет рычаг управления портовым краном – только попробуй долговязая машина им даже и в самом малом не подчиниться.
  От чего-то въедливого в кожу  не чистыми были пальцы. Такое же многими черными пятнами украшало и одежды клиента (больше всего – заношенные и с бахромой внизу
брюки, на которых синего мало где осталось).
  «Нет, не с мешами риса ли чего-то ему приходится иметь дело, - успела Джулит и о таком подумать, -- из докеров, кому доверяют машины».
  О профессии, должности ли специальности ее подталкивавшего вперед – мысли мимоходом. Они оставались второстепенными в сравнении с более важным для Джулит. 
  «Не возвращаться же домой ни гроша не заработав? – снова и снова напоминание, что у невозможности купить хотя бы что-то  на ужин – грошей осталось разве что на одну уцененную закаменевшую булочку хватит!.
  «Были у других встречи и «любовь» у одной может с Гадиной более мерзким, у другой как раз с этим самым Стервой? – своеобразное подтверждение присказке «Не так страшен черт, как его малюют!» - Встречались они, как-то поладили и живыми вернулись. Не без пользы: в чем-нибудь более опытными стали и вряд ли так уж и совсем – с пустыми руками. Если другие вытерпели  что хуже некуда…»
  Джулит свое думала. Не догадывалась о том, в что в голове у Стервы единственное – как ей попользоваться «пограмотнее» и заодно «с пользой»  для себя. На этом и вся с ней «любовь»  - иди и после меня гуляй себе с другими.
 . Схватил за плечо и потянул за собой? Такое часто. Ни слова не сказал, жестом не показал куда ведет? Она и без него знала – куда и зачем.
  Когда подтолкнул – чтобы не за ним шла, а немного  впереди  – стало и обидно, и вроде бы стыдно. Ее будто бы он застал на месте пакостного дела – воровства, например, - и ведет куда следует. 
  Была попытка высвободить свой локоть – не тут-то было. И то же самое, когда укоротила шаг --  будет, мол, со стороны, что идут они в дружеском под руку.
  Только после всего этого началось у Джулит настоящее «не по себе». (Что вполне соот ветствовало одному из пунктов, прочитанных Виком в интереснейшей книжице: партнершу сразу начинай готовить, чтобы ей втемяшилось -- предстоит во всем быть покорной и  ждет ее не  самое лучшее в  жизни.)   
  Не помнит он дословно (да и не запомнишь: написано в книжечке заумным профессорским языком: слова такие, что не каждое выговоришь, хотя они все о нужном Вику). Держи, мол, за локоть или плечо так, чтобы чувствовала твою беспощадную силу. Боялась чтобы: ее малейшее непослушание, вразрез ли что с его желанием (всего лишь не сразу догадалась о каком-то из них) -- наказание будет и неминуемым и жестоким. 
  Пришли они  к двум доскам за кучу хлама и мусора. Джулит впору было со всем здесь ей знакомым поздороваться. В досках наверно  еще оставалось сколько-нибудь от  живого тепла ее спины: мало времени прошло, чтобы пассат с океана мог успеть мимоходом подхватить с голых досок оставшуюся после «конторщика» вонь и унести подальше – в городские кварталы и может быть в горы.
   Вик в непроницаемом молчании одобрил дамой выбранное место. Отцепился от ее плеча. Стоял в готовности кулаком ударить  посильнее (вспомнилась ему очередная из рекомендаций авторов «интересней книжечки») и оттолкнуть от себя достаточно подготовленную (напуганную) проститутку. Иди, мол, и готовь поскорей какую ни на есть «постель» под себя и для меня!
  При этом он строжайше хранил в себе грозное молчание. А в взглядах: не знаешь, мол, что ли зачем ты здесь? Раздевайся – поскорее готовь и себя!
  Без платья и всего, что могло быть «лишним» она вот уже и сидит  на ближней доске. Торопливо готовится -- вдоль досок вытягивает ноги . Затравленным зайцем, запуганным и обреченным поглядывает наверх – где что-то безжалостнее, страшнее пасти удава. 
  Он стоит над ней одетый, пальцы рук сунул в карманы заношенных  замусоленных джинсов.
  «Передумал! – первым пришло ей спасительное в голову. – Повернется и уйдет: оценит мои прелести (построже,  чем «конторщик) – мол, «совсем еще совсем зеленая»!
  Суровый партнер, если и уловил бы эти радостные ожидания  Джулит, ни в коем случае не позволил бы себе расслюньтявиться. Расстаться с ней, не получив удовольствия – не реализовав с блеском своих планов- замыслов. «Зеленая», совсем еще молоденькая (никакая не девица – девчонка) – ну и что? Мне какое дело? И с такой разделаюсь как следует – «Витечка, расскажу когда все подробности, от зависти задохнёшься, сдохнешь!».
 Нет, Вик не позволит себе действовать, пренебрегая напечатанным в красивенькой  книжице. И где в подтверждению напечатанному сделанные со смаком фотографии, одна другой привлекательней (завлекательней?).
  Почему со всей строгостью Вик дважды и отмахнулся головой. Предупредил Джулит: ничего не оставляй на себе – от начала и до конца нужна будешь мне вся как есть голая.
  Голая – так голая. Ведь и это пустяк в сравнении с тем гадостным, о чем она слышала на тусовках. Не заставил бы сдергивать вниз его штаны и после этого еще что-нибудь! ра 
  «Надо, от и до надо осуществить задуманное! – Вик не простит себе: вдруг да не осуществит, когда вроде бы все идет как рекомендуют знатоки. Девица перепугана – вон какая уступчивая (до чего же правильно все написано в красивенькой книжечке!). 
  Очередным в задуманном было: находить один предлог, другой, третий – чтобы всласть поработать кулаками. Оставить разных, повсюду и как можно больше на ней следов о себе – следов от настоящего супермена.
  Сдвинулась чтобы от края доске поближе к середине дощатого помоста– первый «мужской» удар ей в бок. Такой, что она едва на сколько-то ни подпрыгнула.
  Не поэтому ли (при торопливом перемещении) отстала у нее  правая нога? Нам-то какое, мол, дело – врезал кулаком по ноге. Не он, а она должна думать – там ли, где ему надо, у нее ноги.
   Да, под острым углом (как надо) согнула колени. Сразу озьми-ка их повыше и вперед (где твоя грудь) – не словами, а кулачищем то ей в бедро, то в грудь его очередной «полезный совет».
  Умнее чтобы стала – самое подходящее коротким боксерским бы ей в лоб (головой чтобы думала). Но, досада, -- не застал девицу врасплох. А то бы мог  ей навесить красивейший  синяк от левой брови до полщеки.
  Не получилось: она лицо успела  заслонить ладошками!      
  Из-за ее ладоней неудачным получился и удар левой рукой. А то до какой красивости в кровь расквасил бы ей нос и губы!
  В печатном руководстве с соблазнительными картинками общие указания с ориентировкой на ту или иную цель. Но как быть в случае, когда попалась проворная, сообразительная – «морду-личико» спрятала под ладони? Когда лежа бьешь одной рукой (на другую опираешься) – никакого ведь настоящего удара не получается?
  Почему у Вики и все удары – смешное подобие настоящим коротким боксерским. Даже и такие, чтобы ей «под ребро» и в грудь – за то, что сама не держит ритма и его сбивает в суету  с  неконтролируемыми вожделенными  дерганьями.
  Удар  ей в бедро у Стервы  наконец-то настоящий получился  – за ее попытку сдвинутся от чего-то неудобного у нее под спиной. В бедро – потому что по нему-то единственному удобнее всего было ему бить правым кулаком.
  Досталась ее груди – больше всего было потом синяков там и на левом плече. А всего лишь из-за того, что грудь у нее плоская. Не за что лапать или с вывертом всей пятерней ущепнуть, рвануть ли за грудь на себя и от себя. Или – что желаннее – вместе с головой подальше затягивать под себя.
 Даже могло бы тогда получиться что она и завизжала. И вместе с ее визгом, чтобы она и доски  заскользили по земле.
 Остались углубленные полосы через всю ее грудь от его цепких пальцев (две оказались такими, что и кровь сразу выступила).
  Все шло как ему хотелось - вполне совпадало с им вычитанным сегодня или запомнилось из увиденного на экранах в кинотеатре, своего ли чужого смотрофона. Шло до поры до времени.
   Без намерений Джулит устроить какие-либо козни, при самом пассивном ее участии  -- вдруг сорвался Вик в по-сумасшедшему ускоренный ритм. Напомнила-таки о себе его волевыми усилиями чрезмерно долго сдерживаемая похоть.
    В пик бешенного сладострастия вцепился он в ее плечи с такой сумасшедшей силой, что оставил на них синяками отпечатки восьми пальцев.
   Потом он жалел, что упустил случай врезать ей кулаком  по плечу – все равно по какому – или сбоку по шее. Не короткий, а настоящий бы мог получиться удар (когда он привстал на колени и  руки были свободны, а она изгибалась -- пыталась из-под него поскорее отползти, освободиться).
  На какое-то перед этим его голову окутало давно (ему казалось – и навсегда) забытое такое, что если назвать озарением наверно было бы в че-то справедливым. Так и осталось не разгаданным откуда оно было: снаружи (не из океана ли принесенное) или из него самого? Не оттуда ли где у него сердце? 
 Запомнилось ему, что происшедшее было кратковременным и без постороннего чего-нибудь перед его глазами. Считай, перестала быть ему нужной Джулит, но она под ним и перед ним – самая настоящая реальность. Из-за которой самому себе вопрос его голосом – в чем-то и сегодняшним, но в основном каким был в юности: 
  - Зачем? Что наделал и делаешь? Кем ты стал?!
  Наши сны (утверждают ученые) длятся в последние секунды перед тем, как  просыпаемся. Открываем глаза – возвращаемся из радостно веселого, кошмарного ли в реальность с ее прелестями, соблазнами или до слез нежелательным.
  Случилось у Вики подобное, но совсем наоборот. Из мира, где ценности надиктованы ему авторами соблазнительных книжиц, кинофильмов и т. п., что стало для него привычным, на какие-то секунды оказался он где-то. Где нельзя быть, каким он стал. Нельзя стремиться к цели, ему навязанной кем-то – кого  он в детстве, юности и сколько-то потом презерал (за что-то и ненавидел).   
 Промелькнули секунды пробуждения – из нынешней реальности в другую (что была когда-то и вдруг о себе напомнила: не явление ли перед ним совести – частичкой божественного и  в нем?).
 Вик стряхнул с себя неуместное и двинул крепким матом (увы, пришлось про себя!) во что-то непонятное, мешающее проявить себя суперменом.
   Измученная, уставшая Джулит предусмотрительно продолжала прятать лицо за ладонями. Остальному все равно досталось так, что и жалеть поздно, да и нечем защищать.
   Прояви в ту минуту больше проворство, может и не мучилась бы она потом от невыносимой боли почти неделю. А потом -- больше месяца  не ходила бы с палочкой и прихрамывая.
   Стерва поднялся во весь рост и перешагнул с досок в липкие пыль и мелкий мусор. Ее нога ему нисколько не мешала и перед этим ничего плохого ему не сделала. Да и в прочитанных Виком рекомендациях (даже и между строк) о таком вряд ли  был хотя бы и намек. Просто – вдруг ему еще и этакого захотелось («режиссерская находка по ходу работы над киношедевром»).
  Нет, не просто ему из-за ничего вдруг захотелось. Он ей мстил за то, что какими-то своими соблазнами вывела его на «финишную прямую» раньше минуты на две.
  И еще -- на много короче, но была у него пауза – приостанавливался он в реализации  своих замыслов из-за нее. Вскоре после того, как случайно посмотрел куда не надо было -- на измятую с растрепанными волосами Джулит.  Ладони прижаты к лицу да и на что ни посмотри – беспомощная, в ожидании как бы и худшего для нее. Всем этим и вызвала в нем непростительную жалость.
 Из рекомендованного сексологами одно-таки он успел сделать почти  в наилучшем виде. Но  другое-то из-за нее никаким не получилось!
  Он пнул ее ботинком – тяжелым, рабочим, с окованным носком. Пнул под сустав и там где почти сразу кость. Получилось настоящее «врезал»: она в первый миг ощутила, будто лезвие ножа в нее проникло до кости и скользит в глубь кости.
  В следующий миг она сквозь голые зубы выла по-звериному. Губы и что-то глубоко в горле все время были в готовности: не давало ей кричать «Ма-а-а-ма!».
  Опьяненная болью и всем, что было перед этим только что, она вдруг да и проявила признаки здравого смысла (на много лучше было бы в эти минуты проявить себя безмозглой дурой).
  Он одет и  смотрит как бы не запнувшись выбраться от досок через металлический хлам и благополучно обогнуть нагромождение из грязных ящиков, мятых бочек, недоломанной какой-то мебели. Благополучно  выбраться на тропку, что его и выведет к пакгаузам.
  От нее до него тогда был короткий шаг и всего-то. Он (как и полагалось в его роли) молчал и на Джулит не смотрел. Но сразу увидел – боковым зрением если и всего-то – ее в просящие ложечку сложенные ладонь и  пальцы правой  руки, прижатую к бедру и совсем немного, робко выдвинутую вперед.
  «Просишь заработанное! – привычная беззлобная усмешка на его лице. – Получишь! Заодно -- и с чаевыми!»
  Единственный наконец-то у него настоящий боксерский удар. И на всю длину правой руки, и изо всей силы.
  Но стойка оказалась не твердой. Под ногами было мягкое, да еще это мягкое  из под  одной ноги вдруг надумало сместиться назад.
  Кулаком Вик  долбанул не куда целил. Попал всего лишь в грудь Джулит  и сколько-то и  в подбородок досталось.
   А если  бы куда целил -- немного выше? Это ж какой раскрасавицей мог бы ее сделать – с кривой опухшей мордочкой глядишь ходила бы целый месяц!
  У профессионалов на ринге случись таким удар (даже и на сколько-то смазанный, как у Вика) -- противнику верный нокаут. Блестящая победа под несмолкающие аплодисменты.
  Джулит не упала ему под ноги -- в нокаут. Лишь опрокинулась поперек двух досок их любовного ложа. Успела схватиться за высоко торчавшую железяку, почему и не упала навзничь. Успел с разворотом опереться на обе руки и на левую ногу.
  Не крутнись она так быстро, могло быть – как самое малое при ее падении – упала бы на гвозди, торчавшие из планок разломаного ящика и насквозь проколола бы ладонь каким-то гвоздем. Но ее проворство спасло -- острием ни один из гвоздей в нее не врезавлся.
  Джулит отделалась всего одной грязной  глубокой царапиной в неудобном месте (где кончается спина). Да еще -- когда она вставала, от пояса до нижней кромки платья широкую  ленту загрязненного гипюра гвозди оторвали себе на память.
  Не знает она. Оглядывался ли Стерва  хотя бы раз до того, как  скрылся за углом ближнего к ней пакгауза.
  А тот быстро уходил ее оглядываясь по ему хорошо  знакомым стежкам-дорожкам. Был собой не доволен: у него получилось не все  как бы хотелось. И все из-за совсем еще девченки: до чего же ловкой, увертливой стервозой оказалась!
  Вик был из тех, что случись неладное – даже и самое пустячное – не успокаивался, пока не находил виноватого. Им обязательно был кто угодно, только не он сам. В этот раз ему помешала неожиданная  ловкость им выбранной для эксперимента. По всем правилам он ее подготовил – непрерывно унижая сломил в ней волю, сделал послушной, покорной (вроде бы все делал буква в букву, как хором советуют сексологи) и все-таки!
   Казалось бы совсем немного и он – торжествует. Увидит ее сплошь в синяках и кровоподтеках всю (для чего так усердно и «работал» кулаками). Ан – нет: с парадной пышности ему торжествовать не досталось. Так ведь нет, вроде бы, и особых причин быть недовольным, пребывать в отчаянии.
  Девицу что надо «поимел» как надо – от и до. И при этом уделал кулаками и пинками так, что на ней поди и живого места не осталось: «Долго будет обо мне вспоминать и многое помнить!»
  А Джулит стояла возле неструганы досок с все более нараставшей опасностью: а правая нога у меня что? Совсем не та, что была до пинка Стервы, или..? Может получится  у меня без опоры на правую ногу сделать хотя  какой-то шажок?
  Получился один, а за ним еще и еще -- непривычно коротенькие шаги. С остановками она шла, прячась за пакгаузы и большегрузные контейнеры. Где малейшая возможность – отдыхала, присев на что-нибудь. Путь был долгим по времени и длинным, как никогда.     Шла прячась, прежде всего, от причала, где в тот день все еще стоял теплоход «Докучаевск».
  Шла так, что все время слева был океан. Вот и последней в порту остановка (плечом прильнула к высокому ящику, опиралась на левую ногу –пальцами правая лишь касалась асфальта). Остановилась шагах в пятнадцати от ворот и проходной.
   Охранник  видел как она стояла на одной ноге  и как  потом преодолевала последние  сколько-то шагов до проходной. Он ее  он встретил жестом правой руки –  выходи напрямую через открытые ворота – не сворачивой, тебе, вижу, не надо ко мне в проходную.
   Когда сделала первые шаги за воротами, охранник ее догнал и вручил  обломок гладкой рейки. Вручил как бы и с готовность извиниться: тебе бы самый раз два костыля, а у меня – всего одна рейка.   
  Поблагодарила охранника и заковыляла дальше.

                С О Л И Д А Р Н О С ТЬ               
  Ей оставалось немного  до гранитных ступенек большого дома   – Джулит намеревалась на них посидеть. Но ее остановила «коллега» - лет на пять- семь старше ее.    Более опытная и многим на зависть -- удачливая.
   Удачливая снова была «замужем» за кем-то на всю стоянку судна. В этот раз устроилась на таком, что его длинное из греческих трех слов название трудно было произносить и невозможно было запомнить.
  Отпросилась, должно быть, «жена» у «мужа» - пока тот на вахте или где-то занят работой на судне  – на минутку сбегать в город за чем-то  нужным. Или – относила домой что-то ей ненужное – у нее в руках ничего не было, кроме хорошенькой дамской сумочки.
   Удачливая оказалась и все понимающей. На лишние разговоры нет ни минутки – почему сразу и спросила:
  - Идешь с пустыми руками? – случалось и ей должно быть  возвращаться из порта и с пустыми руками и когда глаза переполнены слезами. – И дома -- ни гроша!
  Джулит кивнула так, что потом трудно было поднять голову.
  Дамская сумочка расстегнута на сколько надо – времени в обрез, приходится торопиться. Из сумочки выдернуты «зелененьких» две с лицами умных одинаково строгих американских президентов. 
  Джулит берет одну и благодарит.
 - Бери, бери! – коллега настаивает. Будешь при деньгах – какая разница сколько возвращать?.. Будешь – не  очень расстрайвайся -- не хуже меня при деньгах. У тебя, вижу,  скоро настанет такое, что станешь и нарасхват. Не унывай – это самое последнее в нашем положении.
  Расстались подругами, не зная кого из них как зовут. Когда настоящая профессиональная солидарность – имя значения не имеет.
  Но попробуй кого-нибудь после проявленной щедрости едва знакомой женщиной говорить одно плохое и только плохое о деньгах. Называть, кто их изобрел, дураками, опасными и плохими людьми?
    События эти уплывали в туманную даль. Но многое Джулит вспомнила в день, как нелегко ей было – целый год прожить без отца-матери. Еще через год и многие годы потом она в этот календарный день будет вспоминать не менее важным, чем дни смети  своих родителей и день своего рождения.
               
                В   М А Р С Е Л Е
   Теплоход «Докучаевск» зашел в  большой французский порт Марсель взять попутный груз на Ленинград. Лет восемь и даже больше прошло, после пребывания его экипажа на благодатном и благоухающем  Мадагаскаре.
   И половины не осталось из тех, кто помнил что-нибудь о недоразумении на этом острове из-за неугомонно смелой мадагаскарки. А сходу назови имя Джулит – из старожилов далеко не каждый ответит чье оно и к чему относится.
   Побывал «Докучаевск» в кругосветном плавании через три океана. Причем пришлось морякам в тот рейс пройти по Атлантическому, что называется, и вдоль и поперек.
   После этого плавания бывший вторым помощником капитана Юра стал старпомом (старшим помощником капитана). Единственный, кто о Джулит  помнил столько, что несравнимо было с тем, что хранилось в памяти у всех вместе взятых членов экипажа «Докучаевска».
   А если к этому прибавить что Юра додумал к реально случившемуся и выдумал о Джулит? Вряд ли хватит всех русских и английских слов, чтобы выразить половину хотя бы, что в его душе и сердце.
   И это правда. Как и то, что об этом знал только он и никому о драгоценнейшем для него не признавался. Никогда ни слова – не слышал никто, чтобы он вслух произнес хотя бы имя -- Джулит.
   Меньше правды в другом. У Юры было радостное предчувствие. Не благодаря ли этому старпому «Докучаевска» многое более ярким, чем еще кому-то на теплоходе представлялось и все радостным как-то сразу в то утро? Почему-то ему, как никогда, хотелось думать и думать, вплетая в прежнее то новое (выдуманное им о Джулит и – вдруг такое во многом совпадение им выдуманного с реальностью!) – что Юра не мог не считать неминуемым, невозможным в ту короткую стоянку «Докучаевска» в Марселе.
  Но только не мог бы он даже и себе сказать: когда встревожилось, именно в Марселе началось ли в очередной раз небывалой  силы  предчувствие? Может – в тот час, когда судно входило в порт, или после ошвартовки? Или и всего-то -- когда Юра узнал, что Константин Георгиевич организует пультпоход к знаменательным каким-то местам в Марселе?
  Старпом «Докучаевска» не обиделся, если бы тот же помполит его спросил: может, мол, выдумал ты свое предчувствие задним числом? После того, как получил от меня так тронувшую тебя информацию?
  По маршруту культпохода, как всегда, встречалось  разное – что молодому старпому не позволяло мечтать о несбыточном. Например, когда моряки стояли на круче и смотрели на легендарный островок Ив с его замком-тюрьмой. У всех в голове -- мужские образы палачей и мучеников. Не место быть среди них чему-то женскому – хрупкому, нежному.
  Сгрудились мореходы перед красивым памятником – бытовало тогда среди туристов: памятник, мол, морякам -- кто погиб и погибнет в море. Немыслимо было бы представить Джулит одной из погибших или кто обязательно погибает в море-океане. Да провались тогда в тар-тарары вся планета и вместе с ней весь мир с луной и солнцем -- если она погибла!
  К тому же отвлекли даже и от всего серьезного две молоденькие француженки и их два друга. Жестами и четкими фразами по-английски они уговорили моряков, чтобы в их компании сфотографировались две местные или приезжие красавицы (в самом деле такие, что кому, как не им быть самым красивым в общей фотографии).
   Как ни группировались, выделялась высокая внушительная фигура Облапа. Отбыв сколько-то сначала матросом, старшим матросом – теперь он боцман. Чтобы в этом никто не сомневался, он – знай наших! – единственный был одет строго по форме (в куртке с нашивками по его должности и в форменной фуражке – честь-честью.
  Не удивительно, что к нему льнули обе француженки. Одна дала понять боцману: когда, мол, твоя правая рука у меня за спиной – мне тесно. С его согласия перекинула ручищу боцмана через свое плечо и после этого все как бы искала где бы над ее грудью разместить его лапищу-пятерню.
  В эту минуту (французы обо всем заранее договорились) ее друг через  оптику целился. Когда у него вот уже и все готово – обозначил свою готовность условным жестом.
  У коварной француженки во все лицо, в жестах рук – вдруг ничего нет, кроме страданий и мольбы о спасении. Руками вцепилась в пальцы боцмана и как бы отрывает их от своей груди (на самом-то деле их к себе прижимает – как и придумано было по их сценарию).
  Ее друг (скорее всего и автор сценария) схватил все самое-самое в незабываемый кадр (или кадров сколько-то успел сделать – если снимал на кинопленку).
  Успел кое что интересное  сфотографировать из этой  «сценки» и Константин Георгиевич. Потом, когда боцман, тискающий француженку, во всей красе появился в фотогазете «Докучаевска», хохоту в столовой, в каютах и коридорах теплохода было не меньше, чем сразу на «месте преступления» - у памятника неживым и пока что живым морякам.
   У взрослых свои забавы. У детей – свои.
   В ту приветливо теплую осень местные Сорви-головы придумали ( может всего лишь позаимствовали у кого-то) опасную игру. За минуту и даже меньше успевали выяснить: кто из них самый быстроногий и смелый, а кто и трусливый, и бегать по-настоящему пока  не умеет.
  Почему под светофором на перекрестке двух  людных улиц и собралось около десяти  мальчишек от семи-восьми лет и до двенадцатилетних.
  Моряки едва успели подойти – загорелся зеленый свет. Вперемешку с прохожими – кто за кем успел – устремились докучаевцы  через проезжую полосу улицы.
  Константин Георгиевич замешкался – отстал от своей группы. На желтый свет не побежал вперед, а  попятился назад. На полтора или на два шага не успел до бордюра, когда автомашины с ревом их моторов рванули с места.
  Одновременно с четырех- и шести-восьмиколесными участниками уличного движения рванули – моторному транспорту наперерез – мальчишки-храбрецы. Бегут врассыпную, кому-то из них даже и досталось то одной, то другой рукой  отталкиваться от передних автомашин.
  Под разноголосое с надрывом завывание гудков  и сирен сорванцы перебежали улицу. Сразу и кто куда среди взрослых, спешивших и кто заставил себя на сколько-то приостановиться.
 «Ищи ветра в поле!»
  Не помнит Константин Георгиевич что было прежде. Он услышал скрежет тормозов прежде или скрежет услышал потом -- когда падал на автомашину. Удачно получилось – падал когда, успел за что-то ухватиться одной, а потом и другой рукой.
  Непривычно высокий сиданище замер немного не под прямым углом к продольной оси широкой улицы – должно быть одной из главных магистралей города. Переднее левое колесо уперлось в бордюр – еще немного и на него бы наехало.
  Грудью прижавшись к крылу этого колеса притаился Константин Георгиевич – ни жив, ни мертв. Когда понял что беда миновала и встал на ноги – ему  легче было представить бы себя на том свете, чем все еще на этом.
  Явь, что вблизи была от него была  и в удалении – кроме единственного предмета -  воспринимал он как не существенное, второстепенное. По своей сути – ни в какой реальности ему было ничего не нужно.
  Можно ли считать явью то, как водитель, оставив руль, педали, рычаги, едва ли ни прыжком от правой дверцы кабины переместилась к левой дверце и перед ней не тотчас ли исчезало боковое ветровое стекло. Только после этого моряк и начал понимать, что седаном  был «Ролс Ройс» (бывалый мореплаватель далеко на молодой  второй раз в жизни видел живьем и так близко чрезмерно роскошную автомашину) и что в нем  водитель -- женщина.
  Чудо из чудес, невероятно, но и такой оказывается явь может перед нами являться:  единственным кто оказался в автомашине – была Джулит! Повзрослевшая и в чем-то по-женски похорошевшая – когда и прежде была «прелесть что такое».  К ее прежнему прелестному прибавились решительность в движении (рук, по крайней мере) и в том, как привычным резким встряхиванием головы укладывала сместившиеся локоны; не забыла быстрым взглядом напомнить рулю и педалям, что их она оставила без особого к ним внимания на  самое короткое время.
  Было в ней конечно  и другое новое (не бесследно прошли годы и годы). От чего прелестного в ней не могло не прибавиться.
  Своим взахлеб от перепуга «Пардон!» опередила она в растерянности Константином Георгиевичем сказанное русское «Извините!» После чего радость от встречи и что дорожное происшествие без человеческих жертв – у них состоялся ералашный разговор. Двухминутный скорее всего или даже короче.
  Многое при этом было вразнобой – их торопили водители автомашин, натыкавшихся на «Ролс Ройс». Разговор, к тому же был во многом жестами, частью на французском и английском языке (в том и другом Константин Георгиевич оказался далеко «не так  силен», как Джулит).
  В результате, он так и не понял даже самого простого: зачем она ему показывала круги то над его, то над своей головой и делала в обхват сначала только свое, а потом и его левое плечо.
  Полагал что спрашивала: может руку она ему повредила, головой не ушибся ли? С улыбкой отвечал он ей с широкими жестами – и голову не ушиб и с руками у него, мол, все в порядке.
   Все остальные в группе моряков-экскурсантов  успели благополучно перейти улицу и волновались, ожидая помполита. Кто-то из ожидавших оказывается видел, как автомашина сбила его с ног и вроде бы он падал под левое колесо «Рол Ройса».
  Но вот они все видят первого помощника капитана -- идет на своих двоих. Целый- невредим да еще и с какой-то радостной улыбкой. Причину которой сначала он таил от всех.
  Когда миновали проходную в порт и сколько-то прошли по направлению к своему причалу, он взял Юру за плечо и вдвоем они отстали от группы.
 - Кого я встретил только что! И с кем говорил! Скажу -- не поверишь! – от радости сильнее сжимает плечо старпома.
 - Знакомого! И конечно не женщину?
 - Прелестную женщину -- тебе во сто крат более знакомую, чем мне!
 В то мгновение молнией через Юру повторились в одно собранные его сегодняшние предчувствия. От этого возникла такая силы, что не мог он ее преодолеть --  остановился.
   О своей последней мгновенной догадке, о созревшем в нем из всех предчувствиях -- он готов был всем рассказывать. О радостном его  желании -- во всеуслышание кричать, преодолевая свои неуместные слезы и смех.
  Должно быть по-научному этот был бы назван истерическим и для его спасения необходимым. Но тем, кто был рядом -- его смех без видимой причины и никому не нужно громкий – не какое-то ли патологически явление ?
  Да и слез без причины оказалось столько, что ими он только что не захлебывался. Не помогали от них избавиться ни кулаки (ими он пытался остановить слезы), ни носовой платок (мокрый от слез до дальше некуда).
Д Ж У Л И Т  И  М О Р Е
   Если соблюдать хронологический порядок. Море первым вселилось в душу Юры – еще в детстве. Потом, через годы и годы в его душе и сердце оказалась Джулит -- с теми же правами, что всегда имело только море.
  Не потому ли и когда «вторым» был и став старпомом он то и дело для себя напевал слова из популярной когда-то песни:
 И все-таки море останется морем!
 И чем-то похоже оно на тебя!
   С этими словами как бы некий молодой моряк обращается к жене. Проводив его, она «стоит на причале, платок теребя». Сколько ни пытается моряк, не может понять в чем (но при этом не сомневается) в чем его жена и море очень одинаковые.
  В представлении Юры его Джулит и море нерасторжимы. И вот почему.
   Придумал он в оправдание своим душевным волнениям фантастическое – где правды для него больше, чем в любой реальности.
  Брось камушек в воду. Сразу всплеск и пойдут во все стороны какие ни на есть волны. С удалением от центра они слабеют, их гребни все ниже и ниже.
  Но центр-то образования его воспоминаний – Джулит. Почему и происходит все наоборот. С удалением от нее (по времени и расстоянию) – его представления о девушке набирают все больше определенности в каждой мелочи ( почему волны воспоминаний о ней все  круче и сильнее).
  Почему и до слез была его радость, когда не только он сам про себя, а помполит произнес для Юры самое желанное имя -- Джулит. Самой высокой от этого была в его сердце и душе волна, сначала радостью, но почти сразу и счастьем наполненная!
  В тот же день был у него смех и иного рода. Над непонятливостью Константина Георгиевича.
  Тот рассказывал о кругах над головой, что рисовала рука Джулит. И, якобы, еще об одном ее беспокойстве: если не досталось ему удара по голове, может повредила ему крылом автомашины  левую руку.
  На самом-то деле. Она спрашивала: жив ли здоров и где он, Юра. Просто она хорошо запомнила связанные с его внешностью даже и  такие мелочи, как форменная фуражка и нарукавная повязка вахтенного помощника капитана.
  «Джулит помнит, обо мне думает! Вдруг да  не меньше, чем я о ней! – рассказывал Юра себе, маяку, створным огням порта и всей Марсели, когда те вместе с берегом удалялись от кормы «Докучаевска». – Да по-другому ей просто нельзя. Если во мне от сердца и души Джулит столько же, сколько в ней от моей души и сердца!. Телепатия, наконец, существует на свете или вся израсходована – мне и ей ничего не осталось?» – в радостном и веселом настроении спрашивал он ему неизвестно кого.
  Константин Георгиевич, когда рассказывал, придавал значение тому, что на пальцах Джулит ни одного перстня (вместо них -- два узеньких колечка из белого металла на безымянном левой  руки), ни ожерелья какого-нибудь на шее, ни браслетов на руках. Да и платье на ней было скромное, как бы серого цвета, -- что впору служащей в конторе какого-нибудь не «крутого» бизнесмена.
  - И, при этом, старпом, заметь: у нее шикарнейший «Ролс Ройс», -- еще и такое помполит рассказывал с удивлением. – Лично ее! Даже и такой, что вроде и не способен  (случись чья-то попытка влезть хотя бы на заднее сиденье автомашина с места не строется-- откажется наотрез). Возить еще кого-нибудь, кроме Джулит?!
  Обо всем этом первый помщник капитана охотно рассказывал и в кают-компании. Где все были согласны с его предположением: Джулит, мол,  стала фотомоделью модных журналов или кто-то затеял из нее сделать новую кинозвезду.
  В одном из разговоров с глазу на глаз признался первый помощник старпому. Не узнать, мол, Джулит нельзя – должно быть и нет нигде ни одной на нее похожей. Но при этом в кинозвезду ли фотомодель нужно ли столько серьезности  и не просто взрослости – сколько теперь в ней?
  Столько в ней теперь и уверенности, какую редко встретишь у казалось бы несокрушимо волевых мужиков. Впрочем, это могло быть и потому, что приходится часто браться за руль автомашины. А это она  давно быть может и полюбила.
   В ее очаровательных карих глазах утвердилась вроде бы не женская расчетливость. С правом не обращать внимания, не замечать ей неинтересное и ненужное для каких-то по-настоящему важных  дел. Прежде всего более нужных и важных  для нее.
  Признался Константин Георгиевич – рассталась Джулит с ним не как бы ему хотелось. Он почувствовал как бы отчужденность – вдруг возникшую после их такой дружеской беседы.
  Сформировалось нагромождение автотранспорта перед очередным штурмом перекрестка. Готовится и Джулит: сдвинулась от собеседника вправо, окинула взором панель приборов и взялась было за руль. Внимательно изучает что  у нее за передним ветровым стеклом и что справа.
   Кто-то на нее кричит и сигналит. Из кабины, ближайшей от нее автомашины, водитель приладил пальцы к виску и ими вертит. Сумасшедшая, мол, за рулем – столько перегородила проезжей полосы на улице и кому-то рассказывает очередную  «чепуховину», забыв обо всем!
  На самом деле Джулит перед прощанием наконец вспомнила и произнесла четко два слова по-русски -- «Моя хорошая». Было и обрадовалась этим словам – снова, мол, вспомнила их (не самим словам обрадовалась, а  кому  эти слова про себя или шопотом говорила и говорила).
 - Ромку?
 - Нет, старпом, ни Ромео и другого имени я от нее бы не услышал. После двух русских слов была в ней как бы досада от образовавшейся пустоты. Иное ли было причиной из-за чюбего она снова отвернулась от ветровых стекол, оставила руль и повторила мне в глаза только что ею сказанные по-русски два слова. В интонации при этом были  нетерпение тревога за того, о ком  она спрашивает.
  Помполит не находил слов, чтобы в тон ее голосу ответить  и не уверен был что происходящ в Джулит понимает. Почему ей в ответ с улыбкой всего лишь снова покрутил рукой над головой, а ладонью правой руки обхватил  плечо левой руки (там, где место для повязки вахтенного или дежурного командира).
 - Снова ей обеими руками показываю: не беспокойся, мол, голова и левое плечо, как и правое – у меня с ними все, мол, хорошо! - после чего Джулит молча отвернулась к переднему ветровому стеклу с обидой или досадой  на меня.
 - Возмутила ваша непонятливость?
  Собеседник удивленно смотрит на Юру: такое приходит, мол, и мне на ум. Но у тебя это  - если тебя в ту минуту возле Джулит не видел?..
  - Скорее всего у Джулит была досада на нетерпеливых водителей, - Юраосказал не то, о чем не мог не думать. Успокоиь чтобы собеседника и закрыть тему разговора.
                В   М А Р И У П О Л Е
  Бурный всплеск чувств (подобный случившемуся в Марселе) Юра пережил когда-то в Мариуполе, в гостинице «Моряк», - лет пять или шесть до драматических событий в Марселе.
  Юра после отпуска ждал возвращения «Докучаевска» из Японии в двухместном номере гостиницы. К нему подселили «второго» с того судна, что прошлый год заходил в порт Таматави на острове Мадагаскар.
  Два вечера до полуночи и дольше Юра «вытряхивал» из своего соседа (на третий день тот уехал в Керчь) все мыслимое и немыслимое о Мадагаскаре. При этом, ничуть его не удивило, что у его случайного знакомого впечатления во многом такие же, какими сохранились у Юры.
  Его сожитель по гостиничному номеру тоже смеялся над шипшандлером (похоже – был все тот же). Над его усердной работой в пользу местных борделей. Заодно посмеялся  и над своеобразной местной легендой. Ее с подробностями с правами очевидца коммерсант-сводник с большой охотой рассказывал морякам. 
  «Миф, подобный тем, что о древнегреческих богах, - свое личное мнение или у кого-то заимствованное высказывал не так давно побывавший на Мадагаскаре. – Сколько-то может в нем правды, но не меньше, чем девять десятых вранья. Выдуманного такими, как этот мадагаскарец- сводник или даже  проститутки.
  Когда Юра все услышал, он готов был (до чего же хотелось ему!) считать выдуманным десятую долю, а остальное – правдой. Только потому, что в центре нежданного-негаданного он стал представлять Джулит. При этом конечно же на обошлось без его предчувствия -- рожденного не силой  его ли желания, чтобы все небывало (сказочно) хорошее обязательно досталось бы как раз Джулит.
  Личной прихотью, коммерческими ли соображениями руководствовался некий миллионер (в отношении его капиталов на Мадагаскаре все ошибались) совершал круиз на  новеньком сухогрузе одной из его компаний вдоль восточного побережья Африки.
  На второй или третий день его пребывания в Таматави ему придумали прозвище Дурак. Потому что – при его-то возможностях – вдруг да отказывался от всех благ и соблазнов? От его имени была просьба – что в порту восприняли, как приказ, - не то, чтобы на его теплоходе, но и поблизости от бортов его и трапа не было дам и девиц, торгующих женскими прелестями.
    Представители шикарнейших борделей,  после такого боялись и заикнутся о своих возможностях. Об услугах самого высокого качества и в любое время суток.
  Его встречи были только с деловыми людьми. Ни одного из них к себе не приглашал. Ему организовывали встречи (нередко – «пятиминутки») в их офисах (и это когда – пальчиком позови, любой бы к нему прибежит куда угодно).
  Сколько-то дней прошло. На ближайшем аэродроме приземлился его личный самолет, в экипаже которого был  два первоклассных пилота. Что позволило ему побывать не только повсюду на Мадагаскаре, но и в каких-то странах восточной Африки.
  В одной из них он едва не погиб вместе с пилотами и кто его сопровождал. Хоби у него было – что ни на есть дурацкое – брать штурвал и вести самолет под облаками, над ними или у самой земли.
  Затеял – посадить самолет в полевых условиях на небольшой поляне. После чего – самолет в ремонт, а кое-кого из пассажиров – определили на лечение в госпиталь.
  Совсем дураком себя проявил миллионер и в порту, в день, когда он встретил некую девушку, с материальной кое-какой выгодой для нее посещавшая порт. Та среди таких же стояла на причале.
  Случайная встреча. Что ни на есть по-дурацки «любовь с первого взгляда». Одним словом, история (легенда ли правда) с романтическим началом и счастливыми последствиями.
 
                «Д  У Р  А  К»
 
  Из услышанного Юрой далеко не все соответствовало тому, что на самом деле происходило в памятный для Джулит день в порту Таматави. Причал и сооружения порта вне сомнения, юная красивая девушка и влюбившийся в нее с первого взгляд миллионер «Дурак» – не выдуманные, реальные. Есть основания считать не выдуманными какие-то второстепенного значения детали, частности о том, что происходило в тот день и вскоре после него.
  С разрешения полицейского в приличном удалении от трапа судна-недотроги толпились не только на многое готовые дамы и девицы. Откуда-то узнали, что вот-вот приедет и хозяин сухогруза – подходили и останавливались на минутку- две многие, у кого не было ничего особо срочного.
  Джулит успела встроится в некомпактную толпу. После чего вскоре – вот и он. В двухместной гоночной автомашине с водителем -- но за рулем был он  сам («Дурак», толпой ожидаемый).
  Сначала он проехал мимо толпы и  сухогруза.
  Туда умчался сначала, где огромный затопленный док и где его ждали. Кто за четверть часа, а кто и на полчаса туда приехали заранее. Кто-то стоял, кто-то не спеша ходил вдоль никому не нужного с каких-то пор огромного добротно сделанного сооружения. 
 Не одна Джулит смотрела, как «Дурак» прошел вместе с его сопровождавшими к входу в док. Стояли они там сколько-то. Но вот все разместились к  автомашинам и на них торопятся к выезду из порта.
 Он приехал в микроавтобусе и вышел из него с тремя его сопровождавшими и переводчиком. Шел не торопясь, но быстро  к трапу нарядного, чистенького сухогруза. Конечно же случайно оказался недалеко от места, где стояла Джулит.
  Не в первом ряду она была, не самой нарядной и, казалось ей, с таким же вниманием, как другие, (ни как-то по особенному) смотрела на него.
  Ей хотелось не больше, чем всем столпившимся, увидеть  вблизи его лицо. В частности: таким ли оно окажется, каким Джулит его представляет.
  Прозвище Дурак ни разу не произносила она. Из того, что о нем рассказывали, у нее сложилось мнение – он умнее самого умного из тех, кто, скорее всего из зависти, готов считать плохими все, что миллионер сделал, делает, каждый его поступок.
  Новая из-за чего-то суета и толкотня столпившихся и может быть что-то еще помешали Джулит увидеть на сколько-нибудь раньше само начало их знакомства. События первого мгновенья сохранились только в его памяти и -- сплошной пробел у нее.
  Вдруг она увидела его в трех шагах от себя. И только потому, что когда  он шел в ее сторону, перед ним все расступались.
  - И ты!.. – звучало, как будто знает Джулит с детства. – Здесь! Зачем?
  В прозвучавших словах было и доступное для всех. Кто предвидел после этих слов, а кто-то лишь предчувствовал – какими после этого могут быть отношения у Джулит с этаким-то клиентом. В то время, как на самом деле главное в происходившем было (и навсегда осталось) даже для него и для нее  непонятным.
  С его первыми словами он притронулся какими-то пальцами (какими -- он и она запомнить не успели) к ее плечу и этого прикосновения, как бы, испугался. Нечаянно притронулся, мол, и неосторожно сдвинул с места неустойчиво на чем-то державшееся хрупкое что-то и для него очень-очень дорогое. По его вине – вдруг да упадет и разобьется!
  Не допустить чтобы этого, все его пальцы и обхватили руку Джулит с такой осторожностью, что она их едва чувствовала сквозь рукавчик своего гипюрового платья. Прорвалось неожиданно для него и для нее закодированное (не с дня ли их рождения?) в их сердцах и душах то, что определило их общение и обращения друг с другом. Такими, что оставались неизменными с первого и до последнего дня совместной жизни.
  Случалось без счету сколько раз: он вдруг ее обхватывал  своими по-медвежьи сильными руками, подбрасывал и ловил, кувыркал вроде бы как попало. Но всегда, при этом, его сила оставалась второстепенным: преобладали осторожность и самое нежное отношение к Джулит.
  У многих, кто услышал его первое в форме слов обращение к Джулит, не могло не  утвердиться мнения, что ущербность в его голове безнадежно глубока, неисправима. Надо же: спрашивает ее при всех о таком, что в порту знает каждый?
  Джулит молча смотрела на него. Он догадался: она по-английски не понимает. Такое же подумал и его переводчик – почему и поспешил к боссу.
  Перевел слова босса, когда у них только что прикоснулись глаза в глаза и ответ у Джулит лишь начал формироваться в виде бессловесного вопроса: «Зачем ты об этом спрашиваешь?» (Когда в первое же мгновение они успели узнать, что разговор может быть у них на равных  -- только на «ты» -- и обязательно о самом главном для них.)
    Для Джулит перед этими мгновениями главным  было: она ощущала себя никчемной – никому не нужной; кто и что она видит – все в свою очередь сплошь никчемное (лучше, если бы не было никого и ничего перед ее глазами).
  На их семейном совете (когда больше года была замужем за Джоном – то бишь «Дураком»)  пытались они понять что же было у нее и у него на причале в порту Таматави. Для семейного пользования  муж предложил непонятное называть переживаниями своего одиночества. Джулит согласилась: другого, мол,  нам должно быть и не придумать.
 Оно, мол, и в самом деле. Когда вокруг все тебе не нужное, сколько ни смотри, для глаз ничего интересного не находишь – пустым остается  взор. Глаза -- как все время пустой невод одинокого неудачника-рыбаря.
    Куда ни забросит сеть – впустую. Потому что озеро такое, что в нем для его невода нет и рака хотя бы (из тех, на какого соглашаются -- при сплошной безрыбице – смотреть  как на рыбу).
   То же самое было и у Джона (сам признался). И оставалось до мгновения, когда в его сеть вдруг попалась – одна во всех лицах Джулит (и русалка, и золотая рыбка, и морская сирена, и красивейшая нимфа). Таким же правильным бы для их сравнений, если  Джулит представить рыбаком-неудачником – вдруг да со счастливым уловом (с единственной – зато настоящей золотой рыбкой  в ее неводе).
   В блаженном мире за хрусталиками его глаз – ее Джон, как есть, и он, и не он. Во многом похожий (с явными преимуществами из-за его сердечной доброты и душевного тепла) -- и на Зевса, и на Аполлона.
   Как только его пальцы притронулись к плечу Джулит, он почувствовал себя беспомощным. Не способным нигде ни на сколько оставаться без нее.
    Подобие отчаяния или обреченности оказалось таким, что Джулит признала необходимым: чтобы его пальцы никогда не оставляли ее плеча и чтобы навсегда бы им оставаться на «ты».
   Мы не только, мол, сто лет знакомы – столько же лет мы и неразлучные друзья!
 - Выходи за меня замуж! Навсегда! – его пальце плотнее прижали гипюр к ее плечу. На всякий случай: не напутал бы чего-нибудь переводчик – запретил пальцам ни на миг не оставлять Джулит без их бдительного внимания
  Переводчик не напутал. Но предварительно переспросил босса: и «Навсегда!» переводить? Может, мол, как здесь принято, - ее вам достаточно в «жены» до конца стоянки судна? Сейчас и без труда мы юную девицу- красавицу на временное проживание с вами уговорим?
  А с только что сказанным ей «Навсегда» – что? Скомкаем, как ненужную бумажку,  и скомканное туда – где набросан разный мусор.
  Далеко не дружеским после этого  был переводчику толчок ладонью в грудь. Английское «Навсегда!» сразу  было переведено и на французский язык и на какое-то из мадагаскарских наречий.
  - Если соглашусь? – (знала, что о  ненужном говорит) спросила Джулит (почему сразу и засмеялась).
   Смех одновременно был адресован (ответ Джону – само собой) и кто  с нескрываемой завистью готовы были судачить вблизи от Джулит.  «Из всех нас – её! Ну и выбрал же?!» - был один голос,  ему в поддержку спешит с не меньшей завистью другой, - «Такую -- смех один да и только!»
   В эту минуту на какой-то миг жило в будущей жене Джона такое, из-за  чего ей потом было стыдно: «До чего же – на зависть всем – так мне повезло: это же какой мне достается клиент (на мгновенье промелькнула в ней профессиональная оценка мужчин)!»
  Тотчас же это позорное мгновение было смыто  искренностью в его ответе.
  - Буду самым счастливым! – вместе с ней начал смеяться он даже и  до того, как и эти его слова были переведены.
  Словесные символы выстраивались в цепочку один за другим. Параллельно с ней другая цепочка: о том же, но – из их прошлого (в одиночестве) в их общее будущее (почему вторая цепочка и оказалась более важной). 
.  Джулит не отрываясь глядела ему в глаза. Ей было  важно узнать: все ли он видит и понимает, как она то необыкновенное, что прорывается в их души через две пары как бы и самых обыкновенных глаз. Он сумеет ли оценить всю важность, судьбоносность происходящего в нем и в ней?!
   Происходило такое, чему она так и не нашли объяснения. В то время, когда все остальное во многом выглядело по-обыкновенному – примитивно понятным для всех, смешным.
  Лучик зрения из глаза Джулит сквозь обыкновенные хрусталик и роговицу его глаза вдруг проникал в мир блаженный (слово это ей однажды подсказал муж). Где все из самого желанного  освещено сиянием «в ста сорока солнц» (еще одна из подсказок Джона в сбивчивые, путанные рассуждения юной супруги).               
  При этом, все, что в ее глазах, навсегда (он просил Бога помочь ему найти самые убедительные  слова для своей просьбы) -- принадлежало чтобы только ему. (Джулит сразу соглашалась: помнила его одно из первых обещаний во всем ей уступать и это подтверждалось в действительности. Уступал по-дружески – ни в чем ни малейшего не проявлялось, что он, мол, как бы у его юной жены под каблуком.
 Конечно же, это их сердечное согласие начала готовиться и выковывалось, как супружеская цепь – нисколько не обременительная и с прочностью на века – при их первой встрече на острове Мадагаскар.   
  В юные свои те годы, при жизненной неопытности Джулит не могла не чувствовать появления в ней небывалого. Последствие, мол, восприятия себя то в одной среде и вдруг в другой – ни в чем не похожей на что либо из  предшествовавшего.
 Нет, на нее воздействовали не с одинаковой силой  все подряд предметы и «явлений объективной действительности».   Было явное преимущество над всем единственного «предмета» - мужчины, рядом с которым она бы оставалась до конца своей жизни.
  Два восприятия одного и того же и в одну и ту же минуту (если приемлимо было бы измерение времени в минутах, часах и хотя бы в секундах) проявились при их встрече на Мадагаскаре – самой первой встрече.
 Восприятие глазами, растерявшимся было ее плечом (и не только ими) стоявшего с Джулит рядом – вначале как бы всего-то желанного из-за денег клиента. И (видно по его неуместным неловкости и смущению) не просто клиента с добрым характером. О каком не смели думать и мечтать не одна Джулит, но и любая  из торговавших женскими прелестями.
 Другая обнаружившеяся почти одновремннн с спервой способность восприятия действительности долго оставалась для Джулит непонятной. Такое, что пронизывало в ней все, из чего она (похожее случалось у нее в детстве – в темноте и когда знала, что в доме взрослых нет никого).
 И вдруг у нее взрослой (если страх, то необыкновенный – потому что  как бы и желанный) такое, когда нет уверенности – способна   ли стоять на ногах?  Может не падаю, мол, только потому, что во мне пока живет какая-то надежда на благополучный исход
     Вокруг и почти вплотную к ней столько женщин – помогут, выручат. Не дадут ей упасть. И еще – что сразу для нее стало всего надежнее – такая рука на ее плече, что обязательно успеет и сумеет предотвратить любую беду.
 Сколько-то и через эту руку (куда меньше, чем  вливалось через глаза в глаза) проникало тогда в Джулит чего-то и столько с удивительными качествами. Готово по ее желанию мгновенно переселить в блаженный мир не только ее, но и что она считала бы необходимым для своего счастья. (После чего в этом блаженном мире – кроме нее и его – чтобы никого не было).
    Его рука подсказывала (наверно и осторожно повелевала ), чтобы Джулит продолжала пользоваться хотя бы еще сколько-то принимающим напрямую каналом – их глазами. Каналом, недоступным для тех, кто про себя ли вслух высказывали свою зависть: это же, мол, каким дураком был и в самом деле Дурак был, когда говорил свое «Навсегда» почти сразу выбранную вел к трапу  судна, сверкающего новизной и чистотой.
   Неужели напрямую не осознала она тогда, сразу не почувствовала и самого важного? Что их два одиночества оказались настолько однозначны, что им другого не оставалось, как этим одиночествам взаимно оттолкнуться?. Да так -- чтобы их одиночествам исчезнуть навсегда?
   С какого-то времени Джулит ощущала (после похорон матери – оно шло с нарастанием) себя одной – никому не нужной во всем мире. Вот и стояла никому не нужной в тот раз – вроде бы и другие собравшиеся посмотреть на Дурака. В то же время и с готовностью по какому-то волшебству вдруг да исчезнуть из порта, из города – навсегда от всего и от людей, знакомых ей и незнакомых.
  В одном из разговоров с мужем через год или два призналась Джулит и в этом. После того, как тот ей рассказал, что для него весь мир стал «блаженно пуст» (мечта его сбылась) в день случайной встречи со своей будущей женой. Что иных более важных забот у него нет – лишь бы не исчез мир, где наконец-то он и она рядом.
    Мир, что был им недоступен до их встречи – находился оказывается и всего-то за хрусталиками и роговицами их глаз. Но в отличие от всего на свете – невидимый ни для кого, кроме Джулит и его (с того мгновения, как они вместе).
 Он любил чужие и сам пробовал сочинять стихи. Не писал их: с листа ни разу не читал и потом ей не удалось найти хотя бы строку на чем-то записанную. Критиковал им срифмованные строки, убежденный (о чем не раз Джулит слышала от него) – о ней настоящее могли бы написать (сказать) разве что Гетте или Байрон.
  Жена предпочитала прозу. Признавалась, что не понимает ничьих стихов, скорее всего потому, что их и в школе не любила. Муж с ней соглашался и особо ценил ее увлечение сначала французским (в этот раз его изучала всерьез), а потом и английским языком.
  Намечала она следующим – немецкий. Муж рекомендовал -- испанский. Единственное из-за чего как бы серьезное противоречие было у них за всю  семейную жизнь.
  Джулит вдруг увлеклась – муж мимоходом посоветовал – едва ли ни самым неинтересным для женщины.
  - Побудь сколько выдержишь в моем кабинете, пока со мной (назвал полностью имя), - даже и в таком проявилось родство душ. – Деловую часть наших разговоров оставляй без внимания. Интересный он человек в своей смелой откровенности и почти никогда ничего важного не оставляет «между строк».
  В его просторном кабинете одно из кресел придвинули  к окну, ближайшему от рабочего стала босса. Джулит будет изображать, якобы, самую обыкновенную женщину, чрезмерно увлеченную каким-то рукодельем – шитьем ли вышивкой (Джулит никогда ни шить, ни вышивать не любила).
 - Она свой человек, - муж ее представил первому из интересных для него людей. – Ко мне ближе – чем я сам к себе!
 Не выдумывал он другого и для тех, кто были вторым и третьим в их забавном эксперименте. Пятыми ли десятыми и т. д.
  Джулит было интересно видеть мужа занятым не только ею. Вскоре не из-за этого ли стала интересной для нее то одна, то друга и деловая часть разговора мужа с деловыми людьмией. Додумалась наконец до такого, что удивило мужа.
 - Скажи мне: «кто твои друзья и – я скажу, кто ты», - сначала напомнила ему известное. -- Но вот пожалуйста – оказывается, что все может быть и наоборот. Я, зная кто ты, и не сомневалась (так оно и получилось): твои друзья – народ интересный, деловой, неугомонно трудолюбивый и не удивительно, если кое-кто хулиганисто веселые, как ты.
  После такого стало и еще одно  едва ли ни семейной традицией. Скомканную жену муж извлекал из глубокого кресла почти всегда так, что она вот-вот окажется вверх ногами. Случалось он и такой  выносил ее из своего кабинета
  Делал такое «со злым умыслом». Жене, чтобы вывернуться хотя бы в горизонтальное положение, надо было тотчас же найти за что ухватится. Для чего чаще всего у нее под рукой оказывались то голова, то шея мужа.
 Он ее целовал с ненасытной жадностью и когда нес из кабинета и долго не оставлял в покое потом. Настолько убедительно оправдывал свое безумное нахальство, что Джулит не оставалось другого, как с ним в два голоса хохотать, а когда силы иссякали – без слов смеяться.
  Причина для его несерьезного поведения – более правдоподобной он и не пытался придумывать – была одна. Муж снова и снова надеялся губами (а то и слегка прикусив зубами) найти у жены где-нибудь такое, чтобы не по-особенному соблазнительно сладкое -- всего лишь (для разнообразия) нейтрально вкусное.
  Если бы его за это обвиняли самые строгие справедливые судьи при участии непреклонно объективных заседателей -- такого мужа они в конце концов бы оправдали.
  Не меньше радости было у них и когда пересказывала (читала вслух) Джулит все-таки оставленное посетителем у мужа  кое-что «между строк» - даже при их во многом откровенном деловом разговоре.
   О понятном, казалось бы, коммерсантам только и предпринимателям – вдруг муж слышит грамотные и по самой сути дела суждения от жены (можно сказать, «домохозяйки»). И все чаще были они- более разумные, чем иногда случалось ему слушать от некоторых из его помощников.
  Настало время, когда Джулит стала задумываться и на такими проблемами, в частности.
  Почему Госпожа Удача к одним добрая, а с другими проявляет себя иначе? Когда и другие стараются, добродетельны и умны, преданы делам своей фирмы не меньше чем, к кому Удача добрая (среди таких оказался и ее муж).
   В чем-то есть разница меду первыми и вторыми? Должно быть и существенная – в несправедливости и верхоглядстве готова была Джулит заподозрить Госпожу Удачу?
   Выводы у Джулит не профессиональные, скороспелые и наверно в чем-то ошибочные. Какие есть – на большее она была  пока на способна.
   У каждого предпринимателя такое свое дело, которым он дорожит – нередко и больше всего на свете. В дело вложен его капитал – иногда и весь до последнего гроша. Неправильно оценил, упустил что-то, посчитав несущественной мелочью – рушится все им созданное, крах, разорение. Мир един и в одинаковой мере беспощаден ко всем.
   Чаще крах у тех, кто чаще рискует и преимущественно «по большому». В то же время не к таким ли и Госпожа Удача бывает доброй? Что-то особо привлекательное в них для ее женского сердца и души?
   Может общее в них: они – творцы. Увлечены, способны создавать новое в том,  что выбрали как наиболее интересное для них, и после этого творят небывалое. Доходы и прибыль при этом для них – все равно какими при этом ни получаются.
 У других все наоборот (к ним «иначе» относится Госпожа Удача). Наиглавнейшее для таких прибыль и возможность ее реализовать по-модному. Потребление материальных благ (духовные потребности, чаще всего, предельно ограничены) для них самоцель и бесконечные хлопоты, почти всегда отягощенные  грузом перепотребления.
 Такие, если намечается где-то более выгодное, быстренько туда «перетекают» со своим капиталом. Навсегда забывают прежнее дело и всецело отдаются (увлекаются) новым, лично для них более выгодным. Прибыльным -- до поры до времени.
  Джим сотрудничал с любимыми и нелюбимыми Госпожой Удачей – не без пользы для дела, каким был увлечен. И те охотно пользовались его услугами – нередко со значительной выгодой для них лично.
  У Джулит при её «увлечении рукодельем» в кабинете мужа была возможность насмотреться на тех и других. С какими-то и познакомится – как потом оказалось, с немалой для нее пользой.

                В Д О В С Т В У Ю Щ А Я
 
  Не долгой оказалась их счастливая семейная жизнь -- в любви, согласии и с тем самым добрым, что все желали им сразу при венчании на острове Мадагаскар за свадебным столом (было и такое, когда новенький сухогруз вышел в море с новобрачными). Да и потом – только долгой счастливой жизни  им желали  знакомые, и незнакомые.
После того, как Джулит услышала клятву «Я буду самым счастливым!» - события набирали темп (в перемещении от одного уровня их радостей к более высокому) с уверенностью, что по-иному никогда у них не будет.
  После этих слов – из памяти  Джулит вряд ли когда-нибудь исчезнет все, случившееся у них на причале в порту Таматави. Включая то, как его пальцы скользили  от ее плеча вниз: когда спустились так, что встретили ее ладонь (этим не сказано ли было друг другу самое важное для них?
  Сразу же -- никого не замечая и как были (держась за руки) они пошли к трапу сухогруза.
  Им навстречу бегом спускался вахтенный помощник капитана. Видит, что не успеет – вернулся на верхнюю площадку и там вместе с капитаном встречал с нескрываемой завистью безмолвно помолвленных.
  Этот и еще два дня для Джулит были в предсвадебных хлопотах. В отведенные ей на судне апартаменты привозили платья и белье «самые парижские», обувь итальянскую,  самую необходимую бижутерию по «сумасшедшим ценам». Приехала в первый же день все знающая умелая портниха с образцами белой ткани – для свадебного платья невесты. Утром в день венчания – возили ее в парикмахерскую, заодно сделали ее красивые ногти на пальцах рук и ног «самыми современными».
 Жениху было некогда – спешил что-то нужное для дела уладить, с кем-то из местных «воротил» встретиться. Вместе с невестой был он только по вечерам и утром за завтраком.
Сегодня сухогруз покидалт Мадагаскар – сразу после полудня. А до этого - венчание в церкви. И это -- самое торжественное в тот день --  едва было не сорвалось. 
 Невесту привезли к столпившимся у божьего храма, Джулит хорошо знакомого: редкий день вблизи него не проходила она и не творила коротенькой молитвы -- «С Божей помощью!»
  Такое было не в смысле – чтобы владыка всего сущего помог ей сегодня в порту заработать не меньше, чем вчера. А чтобы и сегодня ей не пришлось встретиться с такими клиентами, как бандит Стерва или «конторщик»-подлец.
 В тот день, когда сначала ее «любил» один, а потом другой она утром заходила в этот храм и молилась. И вдруг ей предлагают войти туда же не кем была, а невестой! После такого венчания – не случится ли у ее мужа беды?!
 Случилась – да еще какая!
  И тех, что никакими горючими слезами казалось бы никогда не выплакать.
 Муж погиб.
   Никогда не был моряком, а погиб в Индийском океане. В числе многих, должно быть, с кем в тот раз жестоко расправились ураганные ветры муссонов.
  Были сделаны выводы из последних радиограмм. Самолет какое-то время благополучно шел на небольшой высоте (самое рискованное, когда на приборах  не хватает  цифр и баллов, чтобы оценить силу ветра и высоту волн) курсом на Аден (было сказано в последней радиограмме с самолета). В самое неподходящее время связь прервалась.
  Больше трех месяцев длился поиск самолета или чего-нибудь из его обломков. На следующий год пакистанские рыбаки (за сотни миль от района интенсивных поисков) подняли запутавшийся в сети рваный до неузнаваемости САЖ  (спасательный авиационный жилет). В нем оказалось и кое-что от форменой куртки с карманом. В нем нашли письмо от жены бортмеханика, исчезнувшего вместе с личным самолетом босса  и всеми, кто  обеспечивал его последний явно авантюрный полет.
 После такой находки в официальных  документах  Джулит появились свидетельство о смерти мужа и все необходимые бумаги, утверждавшие права на наследство. А это оказались миллиарды вложений на всех континентах, кроме Антарктиды.
  Налажено хозяйство было далеко не по-дурацки. Главное в нем были менеджеры из когорты погибшего – и дело знали, и, как верные  друзья мужа, старались во всем помогать овдовевшей Джулит.
  Не всего лишь вдовой и наследницей -- вскоре Джулит вписалась в гигантское хозяйство полезным и нужным человеком. С ней советовались, а последнее время все чаще ее слово для всех было последним и решающим.
  Большим несчастьем она считала, что не было у них детей. В предсвадевбной суете на Мадагаскаре она побывала у врачей. Они и более авторитетные гинекологи в европейских столицах ее успокаивали: дети у нее могут быть и даже обязательно.
  Может у страстно влюбленного мужа что-то разладилась в самое не подходящее время. Или все-таки  была ее вина. Так увлеклась новым и интересным для нее, что подумать о детях все откладывала и откладывала на потом.

                А Н Т О Н
  В недалеком прошлом  «второй», а потом и старпомом на  «Докучаевск» -- Юра расстался с этим теплоходом. Вот он уже и третий год в должности капитана транспортного судна. И к нему обращаются если  не по его высокочтимому у моряков званию капитан, то обязательно по имени и отчеству.
  Так обратился к нему и начальник отдела кадров, после своего «Доброе утро!» - сначала по телефону. Но при этом все таки на «ты». Существенная разница в возрасте, служебном положении, сказалась и привычка.
  - На ловца и зверь бежит… Что -- если ты не днем, а  вечерним поездом тронешься на Москву? – сразу же и подробная информация. – Знаю что отпускные под расчет получил и что отпуск у тебя с отгулами такой – до конца лета и сколько-то осенью радоваться будет мать. Но тут, понимаешь,  хотели бы с тобой срочно   побеседовать.
 - Кого-то на рейс или два подменить?
 - Не тронем… Здесь нам из Министерства навязали одно дело…
 Юра Министерством морского флота бы утвержден капитаном на новом теплоходе. В судоремонтном заводе кое-что переделали и универсальное судно успешно используется для перевозки больших стандартных контейнеров. Пока что его ротация в пределах портов Средиземного моря.
Молодого капитана это вполне устраивает. И всегда особая радость, когда в ротацию включен заход в Марсель. Глупо до дальше некуда: вдруг, мол, там окажется и Джулит.
   Каждый раз, когда уходил из Марселя, в насмешку над собой пел (часто лишь про себя): «…и влюбился, как простой мальчуган!»
   Столько воспоминаний и пережитого. Возраст -- не юношеский, житейский опыт. Кому-то счастливая во всех отношениях любовь, мол, достается, а мне сплошные не везет: сначала незабвенную Наташку счастливчик некий «захороводил», промелькнула метеоритом ли вспышкой молнии Джулит. И у него никак не получается убедить себя: считай, мол, ее как бы и не было.
   Жив был отец: единственный как-то с ним был мужской разговор – отец все понял. А мать – одну за другой находит и сватает ему невест.
  Сокрушается: нет ни внука, ни внучки – сын «засиделся в девках» насмешничают ее подруги. И статный, и красивый, и капитаном по морям и океанам плавает – не по мужской ли части у него что-нибудь не как надо?
  «Вот возьму и женюсь «всем смертям назло»! – и в этот раз Юра пытался вдохновить себя на подвиг. – Вон сколько умных, красивых и – как там у Гоголя – «женщин, что во всех отношениях женщины?»
  А дело, из-за которого начальник отдела кадров приглашал к себе капитана-отпускника  по сути своей ничуть не проблемное – всего лишь неотложное.
 Из Москвы предупредили официально вчера утром, а вечером вчера же и с мандатом явился представитель зарубежной судоходной компании.
  - Свою бумагу на стол, - кадровик даже ладонью прихлопнул место, где лежала бумага из Министерства. – Представился и сразу предупредил: не против и даже, мол, удобнее, если к нему будут обращаться по имени - Антон. Работяга что надо: утром начал и до вечера, не сомневаюсь, дело сделает. Куда потом от нас - может к одесситам или во Владивосток – не говорит!
   Ему поручено одного капитана или сколько-то  подобрать для стажировки ли обмена опытом. Не намерены ли сманить к себе на постоянную работу – и это имей ввиду?
  В Министерстве у кого-то наверно хорошие деловые отношения с известной (Юра уточнил – «знаменитой»), мол судоходной компанией; новые веянья во взаимодействиях с иностранцами и т. д. Из капитанов Азовского морского пароходства намерен (или у него задание) найти хотя бы одного (слава Богу!).
  Антон с уверенностью знающего что ему надо -- выбрал троих. С их личными делами познакомился без особо тщательного внимания. Объяснил: для него беседа, личное общение важнее писанного на бумаге – отзывов там, характеристик и т. д.
  - С двумя кандидатами он успел побеседовать, - кадровик показал на стену, за которой комната – куда предстоит уединиться-встретиться с Антоном и третьему кандидату. – Где-то полчаса разговаривал  с одним и примерно столько же с другим.
   Антон приветливо встретил Юру и  оказался таким, что с ним интересно было разговаривать. Сразу условились: мы почти, мол, ровесники; «для краткости да и откровенности -- будет больше пользы и для дела,  если мы сразу на ты?».
 Начальник отдела кадров предупредил – так оно и оказалось – Антон хорошо говорит по-русски и даже балуется шутками-прибаутками. Но только вот не полчаса, а почти втрое дольше он беседовал с третьим кандидатом.
  Дважды Антон возвращался к разговору о пребывании Юры на Мадагаскаре: о людях, с кем встречался, о порядках в порту Таматави, что ему запомнилось и о чем наилучшие впечатления. О кругосветном плавании было начал Юра – там интересного было куда больше, - но собеседник находил предлог, чтобы вернуться к разговору о самом интересном и неинтересном на Мадагаскаре.
  - Не собираешься ли, Антон, туда поехать? - смеялся Юра. -– Прихватить с собой десять тысяч тонн цемента!         
  - Нет, конечно… Ты рассказываешь об этом острове очень интересно, а я там никогда не бывал… Ну а тебе не  хотелось на этот чудо-остров  еще раз на денек там или два?
 - Долго хотелось, Антон. Очень хотелось. А теперь – нет!.. Теперь – незачем!
 - Юра, ты не женат. Смотрел твое личное дело – жены у тебя никакой не было. Это очень личное, извини… Вспомнил – давай вместе посмеемся над тобой – красивую русскую песню: «На том берегу, свое сердце навек я оставил!».. Такое случается у моряков?
  Юра не ответил. Кивнул так, что Антон понял –ему не до смеха.
  Их беседа кончилась на том, что Антон попросил Юру сегодня не уезжать и вечерним поездом на Москву.
  - Мне поручено с тобой и с другими подробно познакомиться и доложить, - Антон приподнял руку к потолку.—Решать будут кто меня послал. С согласия вашего начальника сканирую фотографии всех троих и сегодня вечером с моими в три-четыре строки по-вашему  называется «объективками» перешлю моему начальству. Завтра утром - к полудню в крайнем случае -- узнаем кто из  троих на сколько-то расстанется с Мариуполем, с друзьями, родными.
  Никаким поездом на Москву Юра не уехал. Еще ночь коротал в гостинице. Но проснувшись не дотерпел  до полудня. Из гостиницы по служебному телефону от дежурной по этажу позвонил в отдел кадров утром.
  Ему ответила секретарь начальника. Обрадовалась: мне поручено, мол, вам срочно передать, а я дозвониться  не могу; сначала продиктую вам – иностранец оставил  записку. Успела продиктовать. Антон  приглашает Юру в ресторан «Спартак» пообедать в такое-то время. «Быть без опоздания; форма -- по-возможности --, парадная или в смокинге».
  Секретарь было начала говорить что-то еще. Но ее на полуслове прервала «междугородка». Дежурная отняла у Юры телефонную трубку, пообещала скороговоркой кому-то на другом конце провода помочь и убежала  по межэтажной лестнице кого-то искать.
  «Если Антон приглашает на дружеский прощальный – не иначе – обед; и шутливый тон записки», -- рассуждал Юра, как и любой бы на его месте, -- «Значит ответ получен в чью-то пользу, а я не днем – из уважения к Антону  вечерним скорым поездом сначала до  Москвы и сразу оттуда к матери. Она снова у ее двух подружек у чудесного озера Селигер!»
  «Ну Антон! Побольше бы таких!.. Затеял прощальный обед! Была не была, Антон, жертвую моим, ничуть не жалея, еще одним днем отпуска!»
  Юра пришел не опоздав ни на минуту. Но ни в парадной форме и не в смокинге. Стол накрыт. Антон идет ему навстречу:
  - Наконец-то!
  Юра оголяет запястье – мои часы, мол, никогда не врут.
  Но не в часах и минутах дело. Обрадовавшись Антон перешел на рифмованный текст:
Ищут знакомые, ищут прохожие,
Ищет его и милиция – то же!
Ищут везде и не могут найти
Юру какого-то и лет тридцати!.. Куда девался – ото всех   спрятался?
 -Если обо мне? Во-первых, мне тридцать с хвостиком. Во-вторых, по телефону мне передали быть в «Спартаке» и после этого официального предупреждения -- на правах «третий лишний» - ручную кладь повез на вокзал и сдал в камеру хранения. Потом – до встречи в «Спартаке» шлендал по книжным магазинам. Ищу дневники Коленкура – глубоко копает! Нашел вот пока о японцах: написано в начале девятнадцатого века – и так умно; с настоящей добротой автора в его душе и сердце -- после двух лет пребывания у них в плену, в тюрьмах! Преимущественно – его держали в «одиночке».
 - У тебя что? Мобильник не в порядке – никто не мог дозвониться?
  - Утром разговаривал с матерью… Может потом кнопку не ту нажал. Не нужен мне мобильник в море, да и на стоянках в портах -- он мне  без надобности. Не привык быть на постоянной связи с кем нужно и -- тем более -- с кем не хотел бы разговаривать ни о чем.
  - Значит ничего не знаешь! Тогда к столу и по первому бокалу шампанского!.. Слово «шлендал» - впервые, кажется, слышу – потом  растолкуй!
  Из-под пробки зашипела слезная обида (не дали кое чему взлететь к потолку). Шампанское полилось не рекой – полупрозачными струями в один бокал и столько же сразу в другой.
 - Ты едешь, Юра, со мной! Тебя выбрали.
  Антон умел хранит тайну фирмы. Коммерческая она или нет -- значения не имело. Почему Юра так и не узнал что и как делалось на самом-то деле – когда решалась его судьба.
  По интернету Антон послал только его фотографию. К ней «объективка» была не в три-четыре строчки, а в разы длиннее.
 Ответ через Лондон получил он ровно в полночь. Одновременно пришло и от его непосредственного начальника поздравление: успешно выполнил не простое задание – оправдал доверие.
 Когда попробовали фирменное блюдо и обе его одобрили, Антон приступил к деловой части их сегодняшней встречи. По сути, она была продолжением их вчерашнего разговора – при первой встрече, при их знакомстве.
  В основном, Юра, ты представляешь, мол, какую работу может предложить судоходная компания. Пассажирские лайнеры и танкера, мол, не твой профиль – нет никакого опыта. Огромные балкеры – их общий тоннаж вдвое больше грузовместимости всех транспортных судов Азовского морского пароходства. Но в основном они работают на линии Западная Африка – Западная Европа. Вряд ли Юра будет в восторге, если согласится капитаном  даже и на крупнейший из балкеров.
 - Не я буду назначать, Юра, со мной никому и советоваться не придется. Но просматривается – наиболее реальное для тебя – один из контейнеровозов. На линии не только по Средиземному морю, но через Атлантику и даже за Панамский канал. Но, пойми правильно, - такое назначение будет не сразу. Прибыл поездом сегодня в Ливерпул, а завтра на контейнеровозе капитаном уходишь на Нью-Йорк.
   Так постепенно подошли к разговору, когда Юра должен был и «наступить на горло собственной песне», или…
 Оказывается в этом году ему планируют командовать всего лишь прогулочной яхтой босса. Яхта не меньше «самодельного» контейнеровоза – где Юра пока что капитан. Две вертолетных площадки, президентски-королевские апартаменты, плавательный бассейн и повсюду всяческая, как в императорских дворцах, роскошь.
  - Ты что, Антон?! Чтобы я согласился быть опереточным капитаном? Тужурка с золотыми нашивками на рукавах, фуражка с золотыми шнуром и крабом? На виду у босса и его гостей в назначенные часы прогуливаюсь по мостику с крыла на крыло? Да, еще – бинокль на груди? Заодно уж и пару пистолетов за поясом и черную повязку на левыыйин глаз?.. Уволь, Антон, и прими решительное нет. Не соглашусь ни за какие миллионы!
 - Юра, для меня самое трудное – познакомился с тобой, вижу что ты за человек – убедить, что никаким ты не будешь ни одного дня шутом гороховым, клянусь. Если окажется не так – считай меня самым подлым человеком.
  Со слов Антона. Сам он видел босса дважды, издали. И не удивительно, если тот встречается с топ-менджером судоходной компании (она лишь какая-то часть огромных владений босса) раз в два-три месяца. Никаких друзей-подруг для увеселительных прогулок  у босса нет – со всеми одинаково строг и приветлив. Общения у него только делового характера. О личной жизни – у всех представление: вроде монашеское – только не в монастырской кельи.
 - И нет ни одной сумасшедшие прихоти? - было вмешался Юра. – Только вот взял и купил суперяхту для прогулок!.. Ты знаешь, Антон, по-русски о ком говорят: «С жиру бесится?»
  Антон знает. Почему и стал выкладывать одно за другим ему известные подробности. Как не только яхта стала движимой собственностью: что босс на яхте  ни разу не выходил в море. Но дорожит яхтой – память о том, от кого она досталась по наследству.
   Обычно яхта на отстое в одной из бухт на острове Мальта. Но в этом году – о чем теперь кое-что известно Антону – шефу на ней предстоит подобие круиза по Средиземному морю с выходом в Атлантический океан до тех же Канарских островов, где по наследству достался шефу «охотничий домик» с лифтом на собственный пляж и много чего-то еще.
 - И при этом, для форсу, капитаном на яхте  должен быть русский? Не француз там или швед…  Повторяю, Антон, мое решительное нет!
 - Я же пригласил тебя не для форсу? Вдруг да боссу вздумалось посмотреть на русского моряка? Поговорить с тобой «за жизнь» - или как там говорят в Одессе? Ты – это не комплемент – интересный собеседник и вообще…
  -- Босс решится (или снизойдет) иной раз подняться ко мне на мостик? Или от него ко мне снова, глядь, бежит холуй: «Босс вышел на проминаж: на полусогнутых, капитан,  к нему пересказывать матросские байки!»
  - Скорее всего, вместе и одновременно будете вы сидеть, одинаково подогнув ноги, - с дружеской улыбкой, но и «себе на уме» соглашается Антон. – Как мы с тобой сейчас – друг против друга и за одним столом… Давай по полной – чтобы оно так и было!..  Дополнить в твой полупустой, полуполный бокал?    
  Чувствуешь себя палачом, когда приходится гасить чью-то радость и если даже всего-то улыбку. Юра не дал ни капли доливать в свой бокал и выпил небольшой глоток из того, что оставалось в бокале.
  Но и этого оказалось достаточно, чтобы начала убывать несокрушимость в его «Нет!» и «Мое решительное нет!»
  Не глоток ли  шампанского немного отрезвили молодого капитана? Отрезвил конечно лишь отчасти.
  Таким сложился его характер и в нем с детских лет он это хранит, как бесценную  драгоценность, сказанное отцом. Нелады, мол, Юра когда – все равно какого масштаба и значения – сначала обдумай; обязательно обнаружишь и свою вину. Что-то не учел, мог бы (и даже обязан был) сделать что-нибудь по-другому – получилось бы лучше и, главное, не только для тебя.
  «Мое категорическое несогласие?.. Да! Никто не заставит: никогда не буду комедийным актером-  под капитана с выкрутасами – «в угоду любящим баб да блюда». Но каково от моей принципиальности Антону – усердно старался; как надо, выполнил ему порученное дело и…»
  Юра видел. Бодрится Антон, под напускные  подобие веселости и безразличие пытается прятать смятение, тревогу. Ведь ему придется начинать все с нуля (в лучшем случае). Но скорее всего – отзовут, сделают «оргвыводы» и дело перепоручат более умелому.
  Но ведь не он  решал? Он предложил троих (тем, кто над ним – где-то наверху) и те не кого-то, как хотел бы Юра, утвердили. Не Антон, а кто-то ошибся!
  После таких раздумий – дерзкий замысел. Поеду и даже соглашусь, мол, капитанить на прогулочной яхте. Но в первый же выход в море заявлю – даже и напрямую их боссу. Не по Сеньки, мол,  шапка – не справлюсь. Переназначьте на старенький пароходик в каботажные плавания. Или – даже на буксир: коему нельзя выходить за пределы какого-нибудь порта!   
  Какой ни была самой незначительной микродоза алкоголя-дурмана из  полупустого бокала с шампанским -- но ни она ли сказалась? Юра  находит: что он сделает (обязан попытаться сделать) чтобы выручить Антона.
  «Почему сходу не веришь ему? – Юра способен и  на более беспощадную самокритику. – Если Антон утверждает, что их босс вполне человечный человек?.. Правда, Антон пересказывает восторги третьих лиц – сам видел босса дважды и из какого-то издали!.. Кто не рискует – не пьет и шампанского. А я заранее вон сколько выпил – явил мою  готовность рискнуть…»
После чего и выдумано было такое, что у Юры на трезвую голову  бы не появилось. У меня редкая, мол, возможность: увижу,  как есть, живого «владельца заводов, газет, пароходов»! Беседы с таким владельцем и обеды-ужины за одним столом – конечно сверхфантастическое, но…
 - Предлагаю, Антон,  такое… Ты знаешь русскую присказку: «Семь бед – один ответ?» Я попытаюсь, как говорится, на месте посмотреть что у вас там и как. После чего и – мое окончательное решение?   
 - Юра? Здесь наверно более к месту было бы сказать: «Попытка – не пытка!»?
  После этого стороны во всем легко находили взаимное понимание и согласие. Не сразу, правда, уточнили день вылета Юры  из Москвы на Париж.
  Там (Антон уверен, что и это ему поручат) они встретятся и вместе из Франции (все заботы и формальности Антон берет на себя) в  Италию. Там их будет ждать яхта: скорее всего, в порту Марина ди Карара.
  Один другому уступали то сутки, то полсуток. Остановились: Юра гостит у матери не две недели, а только десять дней.
 - Не думай, Антон, что меня ты уговорил, сагитировал, - предупреждает собеседника молодой капитан. – Ты со-бла-знил! С такой искренность и сердечной тревогой было у тебя каждое слово, что готов на многое – лишь бы одним глазком посмотреть разок на вашего чудо-босса!
 - Скажи: не молодец ли я после этого? – не прерывая улыбки и продолжая хвалить себя, Антон весело спрашивает: - Нет  у тебя, Юра, там дурного иного ли предчувствия? Или  не обращаешь внимания на предчувствия и  им подобную чепуху?
 - Чепуха, Антон, и есть чепуха! 
  - Я к тому: в тебе вроде бы что-то происходит как бы волнообразное. В тебе оно и такое -- твое и только для тебя. Извини, по-русски высказаться об этом не получается.
  - Ведь, Антон, в каждом из нас что-то происходит. Не то, что для других, случается – непонятное и для нас. Не такое ли принято называть предчувствием?
  - Почему я об этом? То, что мы так и назовем «предчувствие» не оно ли качнуло маятник чего-то в тебе как раз в мою пользу? Позволило тебя соблазнить?
  - Просто очередной, скажем, прилив хорошего настроения.
  - Причина такого настроения? Никакие не чепуховые предчувствия?
  В ответ Юра пожал плечами. Что могло быть понято собеседником и «с тобой согласен» или очередное «не знаю что со мной» (такое, о чем Юра никогда ни с кем не говорил).

Б А Б У Ш К А  И  В Н У К И
Почему бы не считать причиной хорошего настроения у Юры, если предстояла встреча с матерью. Не единственным ли в мире человеком его во всем понимающим и всегда желавшем счастья ему больше, чем самой себе.
  Она была матерью единственного сына – Юры. Такая же во всем, как и большинство матерей своих сыновей и дочек.
  Сын ее называл Мамочка или Ма. Научился читать и узнал, что у нее и третье имя есть – Мама. Такой трехименной она оставалась, пока он учился в школе, в мореходке, стал судоводителем. Ничто не изменилось у них  и после его кругосветного плавания и с  назначением капитаном на какой-то контейнеровоз.
 Ее подругам было чему завидовать: сын капитан, рослый, веселый, бравый молодец и лицом Бог не обидел. Но при этом – как  бы и пустоцвет: ни жены у него нет, ни детей. Мать завидует всем, у кого внук или внучка. Вдвойне завидно – у кого то и другое.
 Невест было достаточно (Юра ни с одной из них даже и помолвлен не был -- ни при свидетелях и с поздравлениями, ни как-нибудь по тайному сговору «тэт- а- тэт»). Мать помнила имена не всех, но, при необходимости, могла бы с достаточной точностью назвать их число (оно соответствовало бы – сколько раз ее сын, оставив на время свои моря и океаны, приезжал к ней в отпуск). 
  К нынешнему приезду сына мать выбрала из всех девушек не только самую красивую. Но такую, что и умная, скромная (при этом умеет постоять за себя – пальца ей в рот не клади), прекрасно плавает и охотно этому учит девочку соседки по их временному общему жилью.
  В лагере летчиков (может один-два были и в самом деле кто самостоятельно летал) мать кое- кого из местных и всех подряд приезжих зачисляли в летчики. Достаточно было того, что они жили на территории базы отдыха какого-то авиастроительного НИИ (научно- исследовательского института).
  Больше суток дала мать сыну отоспаться после приезда и на освоение нового для него «места обитания». После чего организовала «случайную» встречу Юры с наикрасивейшей  «летчицей». Этого оказалось достаточно, чтобы они потом почти каждый день встречались на правах «просто знакомых».
  Никакого при этом артистизма – в эти дни молодой капитан совсем редко себя чувствовал и повторял «подвиги» его любимого опереточный Бени. Часто – преимущественно в темное время суток – он задавал себе вопрос: почему бы и в самом деле не «обкрутиться» как раз с этой прелестной старшим научным специалистом?
   Можно сказать, желанными повторялис их встречи на пляже. С приветствиями широкими жестами издали. Если его «вещички» были брошены на песок в трех-пяти шагах от облюбованного «летчицей» места – не упускали случая, кроме «Доброе утро!» или «День добрый!» сказать и каких-то еще «пару слов».
  Ее купание- загорание сопровождалось целеустремленной деятельностью. Она учила девочку плавать. А когда – «в свое удовольствие» -- ныряла в очках и с дыхательной трубкой, пыталась  поймать какую-нибудь серебристую рыбку.
  Может иногда и ей попадались в руки самые наивные мальки. Зато почти каждый день рыбацкая удача охотно преследовала Юру. Золотой рыбки ни одной он так и не поймал. Но девочка радовалась (не меньше и кто ее у учила плавать), когда он приходил к ним с очередным уловом.
 Не оставался Юра безразличным к тому, когда из своей руки передавал какого-нибудь пескаря или карасика в ладони «летчицы». Каждый раз он был озадачен: почему у нее руки по-особенному теплые, а каждый палец – на редкость все понимающий.
 Может и в этом проявляется общеизвестное. Что женщины – не просто люди!
 В последние дни они то и дело вместе гуляли при закате зари. Иногда и вдвоем – без девочки. И никогда -- до появления на небе первой звездочки и когда луна становится сома собой – насмешливо на все смотрящей. Режим в лагере «летчиков» был строгим – пощады не жди, если кто его в чем-то нарушил.
  Жила его новая знакомая в четырехместной палатке. Втроем – она, девочка (ее постоянный спутник) и мама этой девочки в звании кандидата технических наук.
    Сближение Юры с очередной невестой проходило на много медленнее, чем планировала его мама. Утешало ее то, что само-то сближение налицо и, по некоторым убедительным признакам, оно было каким и надо матери.
   Ежедневно встречаются на диком пляже. Вечерами у них прогулки по дорожкам, что на круче над бескрайней гладью озера. Особо мать обрадовали два чаепития с вишневым вареньем. 
   После полудня возвращались Юра, «летчица» и девочка, до сыто накупавшиеся в озере. Шли через лагерь. Такое и прежде случалось.
 - Вот здесь мы живем! – наперекор усталости  захотелось девочке хотя бы этим похвастаться. – Наша палатка – самая красивая!
 - Мы сова опоздали на чай! – не очень-то и сокрушаясь, напомнила ей «летчица». – Давай-ка уговорим дядю Юру с нами чаевничать и угостим его моим «любимым вишневым вареньем». Сварили мы его из нынешнего урожая, - теперь слова адресованы дяде, а не девочке-сладкоежке, - и не терпится похвастаться вареньем, извините, перед вами или кем угодно.
  Юру не трудно было уговорить. Самовар самодовольно горячий стоял под открытым небом на краю длинном столе. Рядом – под его, как бы, охраной горками стояла  чайная посуда, сияя непоказной чистотой.
   Моряк уступил двухголосому приглашению. Затем и  согласился с «летчицей»: чай в присутствии самовара  несравненно вкуснее, чем когда фыркает на всех подряд  новейшей  конструкции  электрокипятильник.
  Варенье – вкуснятина и объеденье. Он заподозрил: не потому ли оно такое необыкновенно вкусное, что к каждой вишенке касались пальцы существа загадочного, с таинственной и опасной для мужчин притягательной силой?
  Обо всем этом сын конечно же  не счел нужным рассказывать матери. Лишь упомянул, что его угостили на редкость вкусным вишневым вареньем.
  На другой день мать и сын пили чай с вишневым вареньем без косточек. Оно было тоже вкусным – ни малейших сомнений у матери – но ведь вчера задета была в ней женская гордость и она спросила:
  - Вчерашнее варенье у «летчицы» или мое вкуснее?
  Юра догадался в чем дело, но и врать не решился:
 - Вишенки, если из них выстреливают косточки, что-то наверно утрачивают из настоящего в них вишневого. У того варенья и запах  другой и что-то еще, Мама, - чего сходу не оценишь и о чем так сразу не скажешь.
  Ей ли не догадаться: что было причиной другого запаха и «чего-то еще». Мудрая женщина спряталась за присказку «На вкус и цвет – товарищей нет!» После чего догадалась: на самом-то деле надо ей радоваться, а не обвинять сына в предательстве.
  Все у него с «летчицей» ладится! Надо бы сына как-то предупредить – не все ладно, мол, (в смысле темпов)! Но не тот ли как раз случай, когда молчанье – золото!
  Ни словом по существу, ни обмолвкой случайной не навредить бы им, не испугать «птицу, которую не так легко поймать!» В нынешний его отпуск если все кончится помолвкой, а свадьба даже и через год – внуком или внучкой наградят они ее за своевременное молчание!
  Но если и через два года она кого-то из них увидит, услышит бессловесное мурлыканье и звонкий детский писк? Что такое два года, если она ждет не дождется лет пятнадцать?
  В том же направлении все чаще и мысли у ее сына (такие, что и перестали прятаться в ночную тьму). Желает мне Мама не только хорошего, мол, но едва ли ни самое нужное! Пора!
  Официальны договоренности, клятвенные обещания Антону?.. Так ведь под Луной нет ничего вечного, несокрушимого. Сошлюсь, мол, на болезнь матери или свое вдруг недомогание. Откажусь – ничего страшного, никакой беды ни для кого. У них там еще две кандидатуры – быстро переоформят загранкомандировку может и для более достойного.
  С той же «летчицей» сойдусь (как принято говорить о нынешних семейных отношениях) или с другой, если эта не согласиться. Нормальной современной вдруг да и получится семья – с уважением друг к другу и преданностью такой, что не надо и любви.
  Вспомнил Юра давнюю дискуссию в кают-компании «Докучаевска» (он был в ней не участвовавшим – случайным слушателем). Обсуждали опубликованную в одном из журналов статистику о счастливых семейных браках и о разводах.
  Браки «по расчету», мол, в разы и счастливее, и надежнее тех, что «по любви». «Что же за любовь такая- этакая у разведенных была?» - про себя Юра спрашивал всех присутствовавших в кают- компании (было это когда-то после пребывания «Докучаевска» на острове Мадагаскар).
  Юра почти всегда, если представлял свои переживания из-за Джулит кольцами волн от упавшего в воду чего-то, вспоминал вполне реальное. Незабываемое может потому, что случившееся тогда было прервано, можно сказать, «на полуслове» (не точнее ли – в начале никем не сказанного самого нужного для них слова).
  Им было придумано как бы и правильное название – «Прощальный, последний взгляд».
  Никогда ни одного ее взгляда не досталось «второму» увидеть. Даже издали хотя бы где-то промелькнуло если бы ее белое платьице – ни ее не увидел, ни ее глаз.
  А взгляд «прощальный» в нем ожил с новыми подробностями, после неоднократных разговоров с Константином Георгиевичем о том, какой тот увидел Джулит в роскошном Ролс- Ройсе на какой-то из улиц Марселя. Дополнительные подробности услышал к тому, что для Юры всегда оставалось главным.
  Когда он в столовой «Докучаевска» был занят пустяковым делом – убирал со стола свои карандаш и блокнот – вдруг перехватил взгляд Джулит. И такой, что в его не второй раз не вплелось от его ауры что-то, флюиды, более таинственное ли  что-то. И такое же таинственное из ее глаз мгновенно стало пересляться  в него с такой стремительностью, что другого не оставалось: необходимо было, чтобы кто-то из них – Юра или Джулит –  другого как бы выручая, разорвали это живое сплетение. Разорвали, как есть, по живому -- не подумав что это могло быть и навсегда.
  Как бы и приготовившийся к помолвке с летчицей, стал Юра «думу думать»: почему так часто ему вспоминается последний, прощальный взгляд незабываемой Джулит. Забыть по самой уважительной причине такое даже и на самые короткие минуты было невозможно. Тогда бы Юра бы считал себя не просто предателем, а из них самым наихудшим на земле.
   В свое оправдание хотя бы кое-как и совсем немногое об этом рассказать «летчице» ему и в голову не приходило. Безумием было бы. Никому не нужное, смешным посчтали бы, глупостью. 
  И вдруг (не для Юры конечно) телеграмма! Все плохое (мать Юры забыла – что и самое хорошее тоже) случается вдруг.
  Телеграмму вручили матери. Она, перепуганная и только что не в слезах, нашла сын -- был неподалеку на озере один (случается и хотя бы такое счастье при большой беде).
    Кандидат наук на своей автомашине увезла на весь день дочь и «летчицу» в Осташково за какими-то покупками (до чего же загадочное в душе женщин даже и такое: везде, в любое время суток они готовы покупать им нужное или никому не  ненужное – для вдруг да еще  и это подарю кому-нибудь!). 
  Приглашали они Юру. На обратном пути, мол, экскурсия по какому-то монастырю, осмотр бывшего лагеря военнопленных поляков и что-то еще. Но Юра отказался – у него, мол, не кстати недомогание. Он как бы в тревожном предчувствии, на которое  пожаловался матери: в первую, мол,  половину дня его не отзовут ли из отпуска (дав отдохнуть всего-то полторы недели!). Такое в Пароходстве практикуется часто.
  И вот мать на пляже со слезинками в глазах прочитала слова – каждое,  как булыжниками по ее голове: «прибыть срочно связи производственной необходимостью» и из других слов такое же сплошь не своевременное.
  Приказной тон текста телеграммы оглушил мать. Да так, что не до того ей было, чтобы еще и всматриваться в какие-нибудь второстепенные пометки на бланке официального документа. К тому же не  знала она все равно где и с какими названиями ближайшие поселки, откуда можно посылать телеграммы.
  Удачным при внезапном отзыве капитана из отпуска оказалось и такое. Самое необходимое в любую дальнюю дорогу у сына оказалось под рукой. После приезда не успел он из двух дорожных сумок  вынуть и переложить в другое место.
  Даже и от обеда отказался – некогда. Очень кстати оказалось, что сын «случайно от кого-то узнал» расписание рейсовых автобусов до Твери - с единственной где-то пересадкой.
  Потом был у него прощальный телефонный разговор с матерю из Москвы. Из аэропорта перед посадкой в самолет.
   Уверенности у него нет, но и не исключено: вернусь вдруг, мол, когда мать не успеет уехать от подружек – может и застанет ее на берегу «красивейшего в мире озера».
  Месяца не прошло и матери – как снег на голову. Сын женат на какой-то иностранке. По фотографиям и когда смотришь на нее через смотрофон – даже и очень красивая. Но сломя голову, не зная как следует человека, выйти замуж? Имя у нее Джулит? Легко выговаривается, но как бы и не настоящее.
  «Все у иностранцев как-то не по-людски!»
 Имя Джулит и в самом деле оказывается было  не настоящим. Но сын заявил, что жену по-другому называть у него язык не повернется.
   Без году неделя, как уехал за границу и – пожалуйста! Не только в том, о чем пишут в газетах, даже и в таком налицо «тлетворное влияние Запада» (самые правильное слова из всех, что мать услышала недавно от одной из  подруг).
  Мудрая русская женщина без посторонней помощи догадалась, что Джулит – изуродованное русское имя Женя. Так и стала и говорить всем о жене сына и когда в телефонных разговорах  обращалась к снохе.
  Эта самая Женя стала для свекрови еще красивее и в остальном лучше некуда, когда по-людски и в положенный срок родила сына и настояла, чтобы имя у него было Юра. До чего же удобно: два самых дорогих ей человека с одинаковыми именами.
  Молодая семья втроем должны были приехать погостить на два-три дня в Россию. Потом гостевание сократили – хотя бы и всего на сутки. Наконец выяснилось, что гостевой визит неизвестно когда состоится.
  Джулит занята неотложными делами. Их столько, что мужу пришлось ей помогать. И еще – Юра и Джулит не скрывают: у них скоро будет дочь. Врачи не сомневаются: ждите, мол, здоровую девочку. Но на кого она будет похожа – пока никто сказать не может.
  Впрочем, Юра маленький на своих двоих успешно преодолевает расстояние до мамы в пять и больше шагов. Похож на Джулит –несомненно. Когда рассматривают фотографии, с которыми не расстается свекровь, ей высказывают это хором.
  Но те, кто потом обнаруживают и сходство с Юрой большим, таких мнение для свекрови дороже. Не за горами, когда внука она будет и на руках держать, и купать – наверняка увидит у него то самое заметное, что даже в родильном доме в самые первые дни жизни второго Юру отличало  от других новорожденных.
                В С Т Р Е Ч А
  Должно быть необходимо прерваться и для немаловажных сведений. Прерваться на лирическое отступление автора, так сказать.      
  Все шло «по писанному». Тверь – Москва – Париж – Генуя – Карара (империя мраморных копий и филигранных творений из мрамора). Где на густо заселенном  рейде стояла и прогулочная яхта босса.   
  Антон успел от кого-то узнать, что босс прибыл рано утром и на яхте в своих президентско-королевских апартаментах. Юра и Антон поднялись на борт празднично красивого судна, несколько опоздав ко второму завтраку.
 Но стол для них тотчас же накрыли. У Юры была возможность побыть вместе с Антоном и еще сколько-то.
  После завтрака они вместе вернулись к трапу, и катер переправил Антона с яхты на берег. Юра запомнил дорогу от каюты капитана и по ней возвращался в свое новое жилье, стараясь – пока неспеша  идет -- на яхте увидеть побольше и понять что к чему на таком уникальной постройки судне.
Не заметить не мог, что в жилую надстройку почти полностью открыта кем-то еще и правая дверь (через нее – Антон успел предупредить – можно войти в апартаменты босса).
  «Зачем эту дверь открыли? И -- кто!»
  Из проема двери на Юру смотрела Джулит!
 Немного наклонилась вперед и невольно -- чтобы сохранить неустойчивое равновесие – правой рукой держалась за сверкающую золотом ручку двери, а ладонью левой уперлась в стену коридора. Конечно стояла – сразу было видно -- с уверенностью, что в какое-то следующее мгновение  упадет на палубу -- если ее не успеют подхватить чьи-нибудь руки.
  Руки успели к ней на помощь.
 Те самые руки, что когда-то было протянулись к ней. С намерением помочь ей встать с колен в столовой теплохода «Докучаевск» на далеком отсюда  острове Мадагаскар. Она тогда метнулась от этих рук --не позволила ни к локтю, ни  где-нибудь к ней прикоснуться.
    Внезапно  тогда охватил Джулит страх (длился секунды, но она об этом всегда помнила). Будто весь «советика» моряк – даже и фуражка на нем – из чего-то огненного. Такого, что при малейшем его прикосновении (или чем-то ее – к нему) и пепла от нее не останется!
   А на яхте мужские те самые руки успели ее подхватить. Не потому ли, что после мгновенного прикосновения к ним готова была исчезнуть бесследно (скорее всего – сгореть) – она обреченно покорная отдалась в эти руки ?   А перед  готовностью исчезнуть бесследно у нее успела появиться уверенность: пока хотя бы и взглядом у нее получится держаться  за  Юру --- тогда на палубу Джулит  не упадет, ни через открытую дверь не опрокинется в коридор своих апартаментов.
 Но такое, увы!, не может быть бесконечным.
  Ее ноги вроде бы, как чужие – ее не слушаются и вряд ли  на что  способны. Если не сломается в них что-то  одновременно, то они самовольно подогнутся так, что она сядет перед Юрой в безобразной позе. Но и это будет спасением: хуже, нестоящая беда – если бы она опрокинулась назад, не успей Юру к ней прибежать.
  Первое, что он от нее услышал, было радостное «Моя!» Сразу же в ответ ей немного с  удивлением звонкое сияющее радостью -- «Ты?!»
  После чего каждый старался чаще и на все лады повторять одно и то же свое слово. Похоже было, что кроме этих двух слов Джулит и Юра не знают или все остальные навсегда забыли. А на самом-то деле – в те минуты  им никакие другие слова были и не нужны.
  Для их радости было достаточно того, что он слышит ее голос, а она его «Ты» - произносил с сохранившимися в ее памяти интонациями и с новыми (ей незнакомыми – страстными что ли?).
  Эти слова столько вернуло ей сил, что Джулит сначала отцепилась от дверной ручки, а потом  и ладонью оттолкнула от себя стенку коридора. Ей  достаточно рук спасителя – «моя» Юры.
 Вернулось и самообладания  столько, что она ему подсказывала когда и где им повернуть, какую дверь открыть и где ему наконец остановиться. При этом она его торопила и торопила. (Стыда в ней за то и другое (что  было потом оказалось столько, что вечером просила Юру ее простить – помочь избавиться от стыда. Он помог.)
    Благополучно пришли они в просторное помещение, где было на  чем сидеть и на что прилечь. Никакой опасности, что она, вдруг соскользнув из его рук, не устоит на ногах. Или он снова исчезнет вдруг – повторится как случалось не раз в ее то в одном, то в другом счастливом, долгожданном сне.
    Джулит не позволит случиться такому! Ее руки в два обхвата  обнимала шею спасителя, ошалевшего от счастья не меньше, чем она.
  До конца того дня Юра  не верил: есть ли с ним рядом и он прижимает к себе Джулит или похожее на нее -- из  миража, какой она являлась к нему столько  лет. Ее живые тепло и благоуханные выдохи не от самого ли сердца действительность? Или – в очередной раз в бессонницу им придуманное?
  Может в этот раз – и всего-то – придуманное получается более правдоподобным?.
   Нес может Юра не всего лишь похожее на Джулит? Почти потому и невесомое и не ко времени с  таким от радости заплаканным лицом? Таким, что ему был невмоготу это лицо не прижимать к губам, не  целовать, ничего на нем не рассматривая?
  Через сколько-то дней и ночей они смеялись каждый над самим собой, а потом и друг над другом . Джултит с озорными искорками в глазах спросила:
   - Как же ты меня целовал зареванную – такую, что?..
  - Я провалился бы сквозь землю, если бы не целовал? Оттолкни  от себя – умер бы на месте!
  - Так и я бы умерла! Почему из последних сил за тебя и держалась обеими руками? До сих пор стыдно: повисла на  шее,  прижималась – нет слов не знаю как!
   (Как лепесточек ромашки она к нему прижимается. Ветры, мол, носили, носили по белу    свету и – надо же -- принесли куда надо!)
  Он сразу с ней согласился – в Джулит в самом деле много от лепестков той же ромашки.
  - Не видел что ли? Из моих глаз от радости в два ручья слезы, губы мокрые, как никогда, и конечно была  сопливой? А он-то? Меня  целует и целует: ни вдохнуть сколько-нибудь не выдохнуть не давал!
 - Кому это нужно было – дышать?  Неужели тебе? Мне, Джуль, сколько помню, –  было не до этого.
- Стыд- позор! Столько готовилась и все, все сделала, вроде бы, чтобы встретиться нам не хуже, чем– как в книгах пишут и показывают в кино, в театрах на сцене. Все сначала так и было. И вдруг на меня со всех сторон столько нетерпения! Да такого, что побежала – по-настоящему, Юра, бегом и только – лишь бы одним глазом посмотреть на тебя. В щелочку – немного приоткрою, мол, дверь и гляну!
  Кому-то, чему-то ли во мне оказалось чего-то мало – если бы я в щелочку и одним глазком! Осмотреться не успела, а руки сами по себе: дверь  во всю распахнули. Но потом оказались молодцы в другом – мои руки и  не дали мне сразу упасть!
 --  Больше всего молодцы, Джуль, что сразу нашли более надежное – за держаться! Не за что-нибудь – за мою шею.
 - Это наверно я им подсказать успела – чтобы соскользнули на твою шею. Сначала мне хотелось обнимать голову твою и прижимать к моему сердцу! Но с первых же мгновений стало мне все равно: что из твоего и к чему во мне прижимать! Услышала первое твое слово -- слез сдержать не могу, рассопливилась, падаю на тебя, на шее повисла  – позор! Сплошной стыд- позор!
 Юра часто и охотно  вспоминал первый день своего пребывания на прогулочной яхте.
  В тот день их никто не решился  беспокоить – пригласить хотя бы на обед. Но считавшая себя опозорившаяся вконец босс и ее гость не голодали.
  Джулит вспомнила из хорошего кинофильма подробности – до чего же красивой там была  встреча (по ее оценке) влюбленных. Они молодые до того (те, кого видела в кино), что у них то и дело получалось что-нибудь невпопад и смешным.
  Но Джулит считает себя вполне взрослой и встречать ей предстоит взрослого мужчину. Почему со всей серьезностью готовила к их встрече.
  В одном холодильнике в большом разнообразии вдоволь такое, что «льется и пьется». В другом – кроме свежих на любой вкус бутербродов – такого и столько, что от голоду никак не умрешь.
  Не забыла Джулит: сама опробовала микроволновку, спрятанную во встроенном шкафу (не было бы необходимости ею пользоваться, если бы ни встреча с долгожданным гостем).
  Словом все- превсе было тщательно приготовлено, чтобы встреча получилась красивой, как в кинофильме о влюбленных. Не приготовила Джулит оказывается, как надо было, единственное -- себя.
  Один взгляд на прибывшего капитана прогулочной яхты – она и без ног, считай – и без рук (те и другие вытворяли что им вздумается). Одно его слово и свое в ответ ему: и слезы радости в три ручья (будто их одних как раз и не хватало!) Словом, ее поступки один за другим настолько непростительные для взрослой женщины -- стыдно было так что ей то и дело приходилось просить прощения у гостя.
  Самый первый на прогулочной яхте ужин Юры – как и предсказывал Антон – был у них вдвоем. Вспомнили они таки (лучше поздно, чем никогда) о том, что у  людей принято: за сколько-то перед тем, как в постель – самое для пользы дело -- как следует поесть.
 Ужин был поздним. По времени совпал: когда на вахту в рулевой рубке и в машинном отделении заступили кому положено с ноль-ноль часов ноль-ноль минут.
   Штатный старпом, временно исполнявший обязанности капитана, и опытный вахтенный штурман вывели яхту подальше от якорных стоянок внешнего рейда Марина- ди- Карара  и – полным ходом в ту  сторону, где Гибралтарский  пролив. Чтобы через него в Атлантический океан и -- прямым курсом на Канарские острова.
   Круговерть в сердце, в душе и в мозгах у Джулит и Юры такая, что через край длилась четыре недели с немногим. В пределах того, что называют медовый месяц и считается достаточно для свадебных путешествий.
   Но и в этот месяц Юра сначала вникал, а потом и добросовестнейшим образом выполнял обязанности капитана прогулочной яхты. Почему Джулит приходилось на какую-то часть ночи (нередко и на всю ночь) оставлять ее королевско-президентские апартаменты – тогда их вполне устраивали и «неудобства» четырехкомнатной  каюты капитана.
  Вместе с Джулит переселялась туда и такое, что Юра называл их средой обитания. Небывалое – до этого он с подобным не встречался и даже  согласился, что кое-что в это «среде» им самим выдумано.
  В апартаментах у Джулит воздух не просто чистый и прозрачный. В нем не могут не присутствоваь частички того, что побывало в Джулит при ее вдохе-выдохе. После такого среда обитания разве  могла  быть похожей на обыкновенную или в  что-нибудь на всем известное?
 Настали минуты после сумасшествия от встречи и все чаще улавливает Юра осторожные тихие мелодичные звуки. Настолько не навязчивые, что как бы  то и дело какие-то из них исчезают совсем на какое-то время. А возвратившись, как бы готовятся исчезнуть и навсегда.
  В этой музыке – одинаковой во всех помещениях апартаментов – знакомого для Юры было не больше чем незнакомого. Потому что в ней почти все было от Джулит, от ее красоты,  или – от всего, что было ею.
 - Джуль, твои звукозаписи?
 - Нет.
 - Из фонотеки яхты?
 - Есть радиостанции – передают музыку без слов. Приемником всегда ловлю одну из них. Всегда одну и ту же и слушаю почти все подряд. Громкость -- регулирую по обстановке и на мой «вкус».
 У Юры  в голове сразу же готова очередная фантазия. Что прошло через ее слух –  не только через уши Джулит. Почему и такое необыкновенное – в кем-то исполняемые мелодии добавилось от ее души и сердца. Доделав «среду обитания» чтобы она стала для него чем-то самым желанным!
 Когда молодожены  выходили на прогулочную палубу, что-то из «среды обитания» и там их сопровождало. Никто из «третьих лиц», если оказывались поблизости, ничего из этой «среды» не улавливали – такого никому не дано!
  Можно было бы заподозрить: сформировалась единая, общая для Юры и Джулит аура – только и всего. Небольшая по размерам – почему она только там, где они.
 Но как быть – Юра не мог не заметить и не оценить еще одной странности. Не материального – по его мнения – происхождения и не имеющей как бы ограничений во времени и пространстве.
  Воздух – им Джулит и он дышат; осторожные музыкальные мелодии – их они воспринимают как вполне реальное, почти материальной. Но оказывается есть и такое, где – сколько ни старайся – материальным что можно было бы назвать никогда не найдешь.
 Что мы называем свойственным всему вокруг нас как бы никогда в этом явлении не было. Нет и никогда не будет.
  Оно-то и стало немаловажным открытием для нового капитана роскошной прогулочной яхты. Открытие сделал только что о том, чем он – по некоторым признакам – пользовался давно.
 Когда Юра на ходовом мостике – он почти мгновенно узнает о том, что Джулит вышла на прогулочную палубу. Он ее с мостика не видит и не слышит ни слова, ею кому-то сказанного. Но безошибочно угадывает: не где-то она в другом месте, а на прогулочной палубе и, скорее всего, вблизи от ограждений по  левому борту.
   В разное время – никакого у них графика ли расписания -- босс ходит с ее ровесницей, секретарем (у них  не всего лишь служебные  отношения) туда, где плавательный бассейн -- «нырять- кувыркаться» в бассейне. Юра тотчас же информирован об этом -- таинственным каким-то образом!
 Информация, правда, без уточнения – продолжают подруги купаются  или выбрались из воды и загорают. Кто- то (или что-то) неведомым образом информирует его о важном. Только о наиболее  существенном: Джулит не в кабинете за работой, а там, где небо над нею и солнце.
  Ощеизвестно, что мы и видим и слышим только благодаря участию каких-нибудь волн определенной частоты. Для нашего слуха – колебания воздуха в пределах строго определенных частот. Для хищных зверей там или для кита, птиц -- доступны другие частоты.
  Какое тогда объяснение тому, когда не произносит ни звука Джулит? Неуловимые никем на слух  ее шаги по палубе ни с пузырьковыми бульканьями ее выдохи через воду, когда она плывет, --  Юра ничего из этого не слышит, но знает? Уверен, что  Джулит пришла только что где бассейн, купатеся все еще или помогает подруге выбраться «на сушу» -- на палубу возле бассейна?
 От его влюбленности или тому иная причина: у него появилась возможность слышать многое, что несут ульразвуки или то, что предшествуют самым низким частотам? Причем – от Джулит несут ему одному с уверенностью, что он ждет и все поймет? Что же оно такое,  что -- как бы это выразиться – генерирует волны способные нести закодированную информацию от его Джулит и ею адресованную только ему?
 «Стоп!» - Юра себя чувствует как бы у машинного телеграфа в ходовой рубке. – «Прежде, пока не была женой, разве подобного от ней не улавливал? Даже перед тем как преклонил колено с намерением помочь ей встать с палубы в столовой на теплоходе «Докучаевск» -- не вселилось разве тогда в меня от Джулит нечто, обязывавшее именно так сделать? Каким образом  это ее «приказание» был мне передано?
 Жена Юры – пока что не задумывалась над возможностями ултразвука и не блуждала в подобных проблемах – себе знай, трудилась ежедневно  в рабочем кабинете. Усердие у нее прежнее -- ничуть не меньше, чем было до замужества.
   За все время они обедали втроем дважды. Третьим был сначала топменеджер судоходной компании -- с предложениями на выбор любую из должностей для Юры, как судоводителя. Через две недели на его месте сидел за обеденным столом для деловой встречи с Джулит прилетевший из Калифорнии некий Смит (от Юры не скрывали, что Смит не настоящее имя, а псевдоним).
    У Джулит с прилетевшим была встреча до обеда и довольно продолжительная -- более двадцати пяти минут.
  Когда пришло время, Юра узнал, что некий Смит – один из немногих финансовых воротил (гений). Не только о чем и с кем он говорил – было тайной (заодно -- где и когда встречался).
  Тайна обо всем этом такая, что всякие там правительственные  тайны в каком угодно государстве – детские загадки, шарады.
  Если бы не Джулит и предстоящие вторые у нее роды – не выдержал бы наверно Юра такой жизни. Сбежал бы куда подальше – продолжал бы там себе в радость (как было до его женитьбы и к чему привык) бороздить моря и океаны.

                ПОНЯТЬ И УСЛЫШАТЬ ДРУГ ДРУГА

   Было и еще одно – что Юра готов был называть странным – в их семейных отношениях.  Странность из-за него или – для него. Так или по другому понимать и толковать – его устраивало. Более того – обязательно радовало, когда он вспоминал и хотя бы начинал думать о какой-либо частности из этой странности.
   Ее вдовья жизнь (не исключено, что и какие-то ее годы перед этим) как бы засушили (в смысле – удалили из нее, из ее души), как бы принудили Джулит отказаться от непременной в женщине уступчивости и доброты. Вместо них – преобладание строгости и немногословие (одно- два слова там, где от нее ждут сколько-то предложений).
   Сформировались какие-то черты характера «деловой женщины». С одной особенностью (что, кроме Юры, еще кто-нибудь вряд ли отмечал и ценил) – эти черты могли мгновенно и бесследно исчезать (такие исчезновения в его присутствии  повторялось почти всегда).
   Сделав такое «открытие» - настолько во многом непонятное для него – Юра долго не представлял себе: сумеет ли он когда-нибудь рассказать жене внятно о том, что сам не понимает – почему и откуда вселилось в их семейные отношения еще и такое.
   Просто не знал какими словами об этом он мог бы рассказывать, чтобы Джулит поняла. Был не уверен: есть ли на каком-то из европейских, иных ли языках для такого какие-нибудь подходящие, нужные слова.
   Прямо-таки непреодолимо трудным для Юры было, казалось бы, и сравнительно простое. Если пришлось бы ему говорить о самому непонятном – на сколько-то пришлось бы и уменьшить для Джулит одну из минут веселя и радости (на столько же уменьшить и для самого себя).
 О другом свое открытии муж был готов рассказывать жене сегодня ли завтра. Без достаточной уверенности, правда, что она правильно и все, какое оно в нем, поймет. Потому что  в этом открытии незначительная доля от разума – преобладает (Юра не сомневается) рожденное в его душе и своим  сердцем Джулит воспримет сразу. И таким, какое оно есть – без толкований, объяснений («без расшифровки»).
  Легко и просто они будут говорить. Потому что разговор о таком, что и Джулит чувствует или сумеет догадаться. Даже и потому, что второе открытие Юры – лишь спутник и почти  во всем был предопределен его первым открытием.
  Цвет со всеми его как бы с прозрачными оттенками  на лице Джулит (и не только на ее лице и руках) оставался каким и полагалось ему быть. Как бы ни на сколько не менялись.    То же самое с ее живым теплом и с тем, что она вдыхала и выдыхала (в чем Юра готов был остаться ни для кого невидимым до его самого последнего  вдоха на планете Земля). 
  Не только прикосновением губам – самым осторожным и все равно к чему у Джулит – сразу  испытывал Юра неземное. Подтверждалось это каждый раз при его касании всего лишь взором.
  Ее «кожный покров» был как бы защищен чем-то прозрачным и напоминающим тончайший бархат. Несомненно тончайшее и в то же время  переполненное женской добротой и нежностью.
  У Юры все больше уверенность, что от этого тончайшего распространяется от Джулит во все стороны флюиды и какая-нибудь ее аура – не всегда похожими на четко нарисованные однообрвзные круги. Но случается они могу напомиинать непрерывный поток стремительно летящих искр и подобие луча (как раз такое и случилось когда-то в столовой теплохода «Докучаевск» в далеком порту Таматави). Несут круги эти и лучи доброту женскую, ласковость и щедрую нежность – не только воспринимаемое во вне преимущественно кому адресованы.
   Не от них ли почти мгновенное преобразование не замечаемое самой  Джулит? Что она   --  сплошь из доброты и нежности?
   «Не то, что без костной опоры стала, - смеется Игорь над своим умозаключением, в Джулит на какое-то время ни хрящичка ни одного  не остаетсялось. Податливость во всем, готовность уступить – не меньше той готовности, что в нем.  Безоглядная доброта!»
  Или без этакого нет и не может быть ничего хорошего в нормальных семьях? Где – «любовь да совет?»

                В   Д О Р О Г У
   Сын и его Джулит зовут и зовут к себе мать (и свекровь наконец-то она  и бабушка Юры маленького) – повторяют свою просьбу все чаще и настойчивее. Приехать к ним. Если не жить с ними вместе – в гости к ним на месяц, два, на год  и на сколько угодно.
   К нему и к ней в какую-то даль ехать – когда им и без нее (видит – не слепая) хорошо. Лучше некуда. Но побыть с внуком -- ей надо бы. Последнее время все чаще себе говорит и делится рассуждениями своими с подружками – необходимо преодолеть свои дорожные страхи и на сколько-то к ним съездить. Увезти от них Юру- маленького – почти немыслимо. Но если появится девочка- дочка у молодоженов – может родители и согласятся сколько-то пожить без своего маленького хулигана.
 Убеждена: для того мальчики и появляются на свет Божий – чтобы хулиганить. А когда вырастают (становятся мужчинами), выдумывают настолько не нужное что-нибудь -- ни одна из нормальных женщине и не пытается понять: что оно такое и для чего придумано.
  Ни доченьки, ни дочери у нее не было. Родила, вырастила и вместе с мужем они воспитала только сына, Юру. Не потому ли у матери Юры особо нежное (не с чрезмерной ли чуткостью) отношение к девочкам? К самым из них маленьким, прежде всего, и, заодно,- к еще и не родившейся внучке?   
 В пользу «ехать» непременно и как можно скорее решающее слово сказал прямоугольничек обыкновенной фотобумаги. На нем четко – все, как живые – Юра- большой, его жена Джулит и Юра- маленький. На всех фотообъектив смотрел, когда они были к фотографу в профиль.
  Малыш был на руках у отца и они о чем-то разговаривали. Может и не словами, а только взглядами, неотрывными один от другого. Мужской разговор, надо полагать, -- о важном для мужчин и, как водится, о не понятный для женщин.
  Жена смотрела на мужа. Первым и самым важным для свекрови сначала было именно это: с какой же откровенной искренностью влюбленной она смотрит на Юру- большого!
  Три объемистых тяжелых альбома с семейными фотографиями – в них у матери сотни с одним Юрой и Юры то с его отцом, то с матерью. Есть и такие, где они втроем – и черно- белые, и цветные. И ни одной почему-то нет, где бы отмечено было такое же, как на фотографии о живущих в далекой загранице! 
  Было и не раз, когда мать Юры смотрела на мужа точно такими же самозабвенно влюбленными глазами, как смотрит Женя (Джулит) на ее наконец-то женатого сына -- Юру- большого.
  Взгляд этот могут понять и оценить женщины – конечно не все. А кто стала матерью по «вине» любимого человека или ей  такое предстоит. Жену молодого капитана фотография сохранит: потомки будут помнить какая Джулит сейчас. Когда она и  мать непоседы сынишки и в ожидании  рождения доченьки.
   Сначала у свекрови – зависть: нигде в семейных фотоальбомах ни на одной фотокарточки нет ее в таком двойном положении. Потом – подобие ревности: незнакомой Джулит достался муж, какого нельзя не любить. Наконец – радость: у ее внука и внучки такие счастливые родители.
  Из-за внучки – можно сказать – и воспламенился в свекрови сыр- бор. Никто почему-то не видит на фотографии маленькую девочку – уже и равноправного члена молодой семьи. Не видит и даже  ни одна – что особенно досадно -- из ее все понимающих подружек. С большим житейским опытом – ведь  у каждой есть не внучка  если, то хотя бы внук.
  Не видят лишь потому, что ее-то внучки  пока что нет ни у кого на руках (ни через какую оптику никто и не сумел бы запечатлеть на семейном фото малышку, спрятанную под сердцем  Джулит). Нет ее пока что с той понятной  для всех четкостью, что досталась пока что  внуку --  Юрке, маленькому хулигану.
  В таких случаях одних глаз (возможно и с помощью лучшей в мире оптикой) – мало. Для этого нужно сердце (но только, правда, – ни какое попало).
  Как смотрит Женя (Джулит) на мужа – не такой ли взгляд и у не родившейся внучки на своего отца? Взгляд с тревогой беспомощной девочки: ее все ждут, о ней помнят, многое знают и вдруг – отец почему-то не признает, что она тоже есть? Почему она своими глазками через мамины глаза (ее  ждущая бабушка в этом не сомневается) -- так внимательно и всматривается в Юру- отца.
  Не скажется ли как-нибудь это непризнание после ее рождения? Вдруг да скажется!
  К этому опасению свекрови прибавилось – нахлынуло волной на тревоги  из явных опасностей – еще и такое. С чем никак мать большого Юры не могла справиться.
   Кто бы ее теперь ни отговаривал. Неужели не понимают, что ей нельзя не поехать?!
 Юра- маленький совсем другое. Он мальчик- сорванец (что видно и на фотографии). Если что – даже и сейчас в чем-то сумеет постоять за себя.
 Но внучка такое нежное, хрупкое – несравнима ни с чем. Само ее появление напоминает испуганный первый подснежник. И не весь цветок, а его первый лепесток, что оказался крайним.  Он потому и все время не уверен: достанется ли ему завтра утром оставаться, какой он есть – и света от луча солнца сумеет сколько-нибудь поймать  и тепла  сколько-то из едва нагретого воздуха!
 О том, что приближается морозная ночь и земля такая -- где корни подснежника вдруг да заледенеют. Лучше о таком не думать и самой себе не говорить – не пугать!
 Нет, не надо представлять себе такое. Когда вот-вот увидишь внученьку  более, чем любой цветочек беспомощную и хрупкую, как чистейшее мгновенное отражение солнечного лучика от одной из граней бриллианта?
 Думает с тревогой и готова день и ночь бабушка думать о чем угодно – что могло бы помочь ей оградить внучку от любых напастей.    Сумеет ли старательная Женя (и кто ей помогает), как надо, сделать и даже самое простоя – завернуть малышку в пеленочку? В заботливо нагретую, не забывая  ни на мгновение что в их руках не мальчик , а девочка. Более беспомощная и доверчивая!
  Надо ехать немедленно – даже если придется и лететь самолетом. Сын рекомендует лететь: быстрее, мол, и хлопот у нее будет меньше.
  Одно дело -- беспокойство в дороге. Другое (не менее хлопотливое) – собираться ехать в неведомые края. Сыну легко – привык. Получил телеграмму – вызывают. Две сумки с вещами в руки и – мчится с ними в автобусе до Твери или до Москвы. А оттуда – если даже на какой-нибудь Мадагаскар, на Северный полюс и оттуда на Южный.
   Когда преодолела свою нерешительность (она едет -- о другом запрещает себе думать) почти непреодолимой проблемой стал ее багаж. Собственно, всего лишь ручная кладь –но и на нее оказывается ограничения по весу. Одни утверждают – не более двадцати килограммов, другие – чтобы с ней было в самолете не более пятнадцати.
  А у нее – сколько ни переукладывает, ни отсортировывает  – самого необходимого никак не меньше двух пудов. Как быть?
  Но до чего же с сыном ей повезло! Даже и после того, как и внук у нее уже есть – Юра- большой остается для нее не меньшей радостью. Заботится о ней, помогает решать большие и самые малые житейские проблемы.
  Пообещал матери все уладить с переездом к нему и – пожалуйста. Вчера об этом по телефону разговор, а сегодня к ней нагрянул молодой серьезный мужчина. Два недостатка, правда, у него обнаружилось.
  Если назвал Юру по имени- отчеству и знает не только ее адрес и фамилию – зачем после этого вручает свою визитную карточку? И еще: что она ему говорит нормальным русским языком – он все, как есть, понимает, но сам коверкает русский язык до неузнаваемости.
  Но то и другое не помешало установить взаимопонимание: обо всем самом важном и не только о таком -- пока пили чай с русским вишневым вареньем -- они договорились.
 Через два дня он ее предупредит о своем визите – как это было и сегодня. Заграничный паспорт и визу на ее выезд оформит. Через два дня чтобы мать Юры была готова – он за ней приедет и они вместе отправятся в аэропорт.   
  Два пуда или двадцать пудов она с собой повезет – не имеет значения. С каким-то срочным заданием от фирмы их целая группа в Москве и там у них свой самолет.
   Когда ни Москвы, ни земли не видно – за продолговатыми окнами голубое небо, а под ними наизнанку уложенные одноцветно белые облака – мать Юры (теперь еще и свекровь и бабушка) стала осматривать попутчиков и вслушиваться в их разговоры.
  Сразу убедилась, что слушать их нет смысла. Только и различала: одна была женщина (почему и единственным был женский голос), остальные -- полдюжины мужчин. С одним из них она и разговаривала – единственный, кто понимал русский язык. Не столько разговаривала, сколько смеялась над его словами.
  Свекровь- бабушку не забывал всю дорогу не то приятель Юры, не то просто хорошо знакомый –  ей он то и дело помогал и продолжал обо всем заботиться. Но до чего же никуда не годным был у него русский язык!
  Ужас – вдруг да Юра- маленький начнет говорить не лучше! А вслед за ним и внучка – лопотать не поймешь что и о чем! Русские дети не будут знать родного русского языка!
  У сына и Жени (Джулит) неужели не найдется для нее угол (по некоторым признакам они не бедствуют). Не месяц- два, а годы она готова жить в каких угодно условиях – ее внук и внучка должны расти русскими!
  У снохи какая-то громоздкая работа – конторская, скорее всего, с переписыванием и перекладыванием входящих- исходящих бумажек или что-нибудь в этом роде. Работы столько, что Юра вынужден ей помогать. Последнее время он даже ее в чем-то и   подменяет. Почему и нет у него возможности – полгода назад признался матери -- капитаном ходить на каком-нибудь морском судне (тоска об этом чувствуется и теперь почти при каждом с ним телефонном разговоре).
  О чем бы ни думала свекровь- бабушка (днем ли ночью, на земле, в самолете над облаками) – наиважнейшее всегда предстоящая встреча с не родившейся внучкой. На кого она будет похожа – в чем-то на отца (как Юра- маленький) и во многом на свою Маму Джулит - об этом ли думать?
«Внучка у меня будет! – каждый раз напомнила она себе о главном. – Не все ли равно похожа на кого – на Папу или Маму. Главное: наконец-то и она вот-вот увидит малышку-внучку. Всем на зависть -- до чего же хорошенькую!»