Горлицы и соловьи
Ты смотришь, а горлица песню поет.
Протяжную песню из нотки одной.
Ты точно устала, а время идет.
Но тает оно с такой тишиной.
Утро в рабочем поселке, который отделен от завода, сосновым массивом, начинается пением горлиц. Возможно, где-то рядом на домах у этих птиц гнезда, но поют они только тогда, когда сидят на густых соснах, которые ровными рядами растут вдоль одной из улиц поселка. Горлицы меньше голубей, они не такие взъерошенные, кажется, что их оперное состоит из маленьких, тоненьких, легких перышек, бежевого или светло коричневого цвета, с чуть сероватым отливом.
Но стоит солнышку упасть через сеточку длинных игл на птицу, как цвета становятся более яркими, и появляются новые оттенки. Вот и на спинке четко становятся видны оттенки красноватого цвета в оперении, и вместо серого, появляется и черный цвет. И на грудке в перышках оказываются блики утренней зари, слабо розовые, не резкие.
Не было ни одного утра, чтобы не слышен бы протяжный крик горлиц, который воспринимался как песня. И днем в течение лета они успевают исполнить свою песню. И эти птицы стали спутниками каждого жителя заводского поселка. Словно их в то время, когда только начинали думать о строительстве завода, привезли сюда и посадили на маленькие только что высаженные молоденькие сосны. И никуда они отсюда не исчезали, только сосны становились выше и птицы поднимались на сосновых ветвях ближе к солнцу. Но все же горлицы предпочитали не солнечные открытые места, а тихую сосновую глубину, где ветви гуще, а постилка из коричневых сосновых игл гуще.
Но здесь же, рядом с поселком, но уже в другом лесу, что тянется вдоль реки, поет еще один певец, главный, громкий, соловей. Река через поле от поселка делает несколько изгибов, и словно останавливает течение. И здесь в тихих и влажных местах самое место для маленьких гнезд крошечной птички. Поет соловей не все теплое время, а только тогда, когда наступает весна, и еще захватывает, бывает, и начало лета. А потом пение стихает, и никто не замечает, когда он улетает, когда прощается с этими местами, чтобы с новой весной вернуться. Забывается красивая, звонкая песня, словно и не ждали его, не прислуживались к волшебным звукам, словно вечерами не удивлялись, как далеко над рекой Сейм разносится его переливчатое пение.
- Прилет соловья, событие.
- Отлет, незаметен.
- Прилетят?
- Прилетят.
- Все?
- Наверное, все.
Но природа у поселка это не только лес вдоль реки, не только сосновые боры, которые высажены, но и еще новое природное создание, которое связано с те, что каждому работнику, возможно и не каждому, а лучшему на заводе «Волокно»» выделено по участку земли. Ближе к заводу, на широком лугу находились эти участки земли, которые нужно вскапывать, за которыми нужно смотреть.
Для многих такая работа в радость, только оторвались от деревенской жизни, и помнится она хорошо, да и в деревне почти все родственники остались, и перед ними хотелось показать, что труд деревенский не забыт. Конечно, в город, приехали работать на заводы, чтобы получить квартиры деревенские жители. Пусть и в деревне стал жить легче, но в городе проще. Отработал свое время и свободен, никто за тобой не пойдет, в окно не постучит, в выходные дни на поле не позовет спасать урожай. Паспорта появились на руках, до города не так и далеко, можно и урожай продать и свою копейку иметь. Можно и из деревни привезти то, что нужно, но сидение на лавке у подъезда не всех устраивало. Женщины, правда, от такого отдыха у дома не отказывались. Нужно было с кем-то делиться заботами, новостями, проблемами. А вот мужчины сразу потянулись к тем кусочком, что у них появились недалеко от дома.
- Свое лучше.
- Из деревни привезу.
- Что в четырех стенах сидеть.
- И домик можно построить. Будут и квартира и домик.
- Маленький домик, не деревенский пятистенок.
- Маленький, не маленький, но от дождя спрятаться можно.
- А птиц сколько, не одни горлицы.
И появились на кусочках земли деревца, И зацвели весной яблони и вишни. Где яблокам расти, как не на курской земле? А под яблоней и столик сбит из досок, и у соседа тоже столик. И лавки, хоть и корявые, но посидеть можно, да и лук для просушки положить. А когда яблони и вишни отцветают, то сыплется белое облако из лепестков на столик и лавку, и словно зима вспоминается. Не лютая зима в этих местах. Снег лежит глубокий, и небо синее даже при слабом морозе.
Вот туда потянулись соловьи от мест у реки, наградой за труд тяжелый и непрерывный, потянулись, чтобы вспоминались каждым их деревни и просторы, и журавли над головой, и ястребы точками в небе, и вспоминалась весна, что не была и весной, если не было соловьиного пения. Не удалось Лизе, девочке из рабочего поселка увидеть в своем детстве соловья, не было у нее маленького кусочка земли, на котором можно было вырастить картошку, которая закрыта тонкой желтой пленкой, которую можно было снимать длинными полосками, доставая из кастрюли и выкладывая на тарелке. Не было в доме Лизы и маленький пупырчатых огурчиков и толстых приплюснутых красных помидор. Не было у Лизы и ее мамы и родственников в деревне, не к кому было поехать весной, летом и осенью. Но вот горлиц и соловьев она слышала, как и все остальные жители этого поселка на окраине города Курска.
- Слышала соловья, - говорила Лиза.
- Все слышали.
- Это был мой соловей.
- У всех свой соловей.
- Этот соловей особенный, его и в прошлом году слышала.
- Видела?
- Нет, увидеть не получилось.
Но вечерами слышала Лиза того соловья, пение которого поражало сильным густым звуком, множеством переливов. Слышала, когда в прозрачном весеннем воздухе, еще сохранялся вечерами холодок, что сопротивлялся наступающему лету, словно не желал этот холодок окончания пения соловья. Пройдет много лет, и вспомнятся курские соловьи уже на подмосковных просторах. И тогда же получится их увидеть, крошечных, маленьких, с их громкими песнями, созданным для этой земли, что пребывать потом будет, укрытая снегом долгие месяцы.
Чувствуя неведомым образом теплую весну, соловей прилетел рано. За высокими соснами, что росли вдоль замусоренной канавы, слышалось его пение, еще слабое и без особых коленец. Березы с подтеками уже высохшего сока стояли без листвы, на кончиках веток топорщились, как усики жуков, тугие сережки.
- Первый соловей.
- Маленький.
- Как сухой прошлогодний последний листик.
Через неделю березы опушились мелкими листочками, еще не совсем развернутыми, и на фоне голубого неба тонкие ветки касались шершавыми и больными. Соловья на веточках берез было чуть видно.
Но вот с деревянного забора на травку спустилась трясогузка, потом пробежала по серым плиткам дорожки, опуская голову, то к земле, то к траве, то к бетонным плиткам. На местах, где плитки соединялись, оставалось крошечная полоска, в которую уже проглядывала трава и свернутые листочки одуванчиков, которые пробивались, чтобы освободить место для сдавленных в кулачки цветов, что должны были заполнить солнечным желтым цветом пространство перед деревянным домом.
- Вернулась на старое место. Хозяйка здесь.
Хвостик трясогузки подрагивал длинной палочкой, которая словно подавала сигналы всему остальному птичьему и зеленому миру, что нужно торопиться, теплые дни могут смениться дождливыми, и тогда можно не успеть показать красоту лепестков, крылышек в полете, и не дождаться бабочек, что уже начали свое скольжение в неподвижном воздухе.
На веточку низкую и тонкую, прямо над трясогузкой вспорхнула маленькая птичка, серая, как половинка круглой тонкой булки. Подом плавно опустилась вниз и на той же дорожке из бетонных плиток стала искать невидимый корм. Острый тоненький клюв, казалось, ничего не сможет захватить и удержать.
- Вижу соловья.
- Совсем рядом.
- Словно на ладони.
Солнце было ярким и тяжелым, непривычно огненное, оно проникало через любую весточку и ярко освещало трясогузку и соловья. Двигались птички медленно, и не видно было, что их что-то пугало. Казалось, что это еще не время для пения соловья, только перелет дальний, и еще ранняя весна без комаров, заставляет искать корм совсем уж близко от человека.
- Потом не увижу птичку так близко.
Трясогузка продолжала бродить по дорожке, а соловей перелетел на сухой пучок веток, что отлежали всю зиму под снегом, а сейчас топорщились сухими тонкими палочками. На одной из самых тонкий веточек в перелете оказался соловей. Теперь было видно его крошечное тельце, приглаженное серое оперение, чуть светлое у самых точек глаз. Он что-то осторожно взял клювом иголочкой с ветки, потом вспорхнул, и оказался на самой верхушке березы. Теперь, казалось, что видится он одной из набухших почек, только большой, но пока не раскрытой. И еще долго сидел соловей в лучах заходящего солнца, согревая свое маленькое тельце, или свой корм, в виде холодного жучка, которого ему удалось найти на старой ветке.
- Прилетел из того детства, что было в заводском поселке, - подумала Лиза.
Отработав на заводе, мать Лизы не осталась без дела, она устроилась на работу сторожем в детский сад через дорогу от дома и уходила туда вечером, чтобы утром вернуться домой. Ни один дом тогда не стоял среди соснового леса, только два детских садика прятались под широкими ветками молодых сосен, которые еще не рванули вверх к небу, и не оголили свои могучие широкие стволы. Там же и в сосновом воздухе, под пение горлиц росли и дети всех, кто приехал на завод работать. К этому времени и Лиза уже была далеко от дома, встречались несколько раз в году с матерью, чаще летом. И вечером приходила к матери за забор детского сада. Садились они на одну лавочку, что тянулась вдоль низких окон здания. Лавочка была не высокой, чтобы и ребенок мог на нее забраться, застегнуть сандалии или вытряхнуть снег из валенка.
- Тишина.
- Не совсем тишина.
- Горлица крикнула.
- Не одна крикнула.
- Вместе не кричат. Слушают друг друга. Одна закричит, потом следующая. Пока все не споют свою песню.
Сосны росли не только за забором детского сада, но и на самой территории. А здесь же под каждой сосной оставался след от широкой метлы, которой Валентина Александровна сметала иглы, чтобы они не заполнили всю территорию и теперь маленьким коричневыми желтыми кучками они виднелись на желтом песке. Здесь в саду, как и в любом другом месте, не оставалась Валентина Александровна безучастной к каждому маленькому обитающему здесь человечку. Пусть и проводил ребенок здесь всего несколько часов в день из его начавшейся жизни.
- Есть подопечные? – спрашивала Лиза.
- Есть. Вот шепелявая появилась Лидочка, в школу пойдет смеяться будут.
Еще и конопатая. Говорит по-деревенски – «селязеня дярется». Сижу на прогулке с ней. В окно увижу, что прогулка началась. Прихожу и разговариваю с ней. Хваткая такая, словно чувствует, что без этого ей не обойтись, а ведь только шесть лет. Не отбивается, сама подходит, садимся мы на этой лавочке, и учу ее говорить. И вечером за ней, за последней из всех детей, приходят, бывает, что и соседи, она без отца растет, а мать на заводе и во вторую смену выходит. Вот и вечером поговорим.
- Есть успехи?
- Есть. Упорный ребенок. Не пропадет. Вот и к буквам приступили. Пусть всех обгонит в первом классе.
- Меня ведь к школе не готовила? А Лидочку готовишь.
- Ты самостоятельная. А ей трудно будет.
Пока Лиза рассказывала матери о своей учебе, заботах, та достала очки, протерла их, надела, потом сняла, протерла и положила в серо-зеленый футляр. Валентина Александровна слушала Лизу внимательно, вникая в каждую деталь, в каждую ее проблему. И в этом ее внимании чувствовалось ее жалость к своему ребенку, жалость накрывала в это мгновение Лизу, и закрывала ее от всего, что было с ней рядом еще несколько минут назад. И действительно, Валентина Александровна, что говорила о самостоятельности в жизни своей дочери, считала ее слабой и беззащитной. Оберегая ее от всех тягот, что могли идти от человеческой жестокости она воспитала ее книжным ребенком, и, если в детстве это было защитой от того, что жила Лиза в условиях, далеких от того сказочного мира, который всегда явился перед ее глазами, когда она открывал книгу. Но уже в молодости, такое нереальное отношение к жизни ее дочери служило тормозом в любой деятельности, была это учеба или работа.
Пока шел разговор, солнце спряталось за крайним от дорог домом, и через иголки сосны уже не сочились последние горячие лучи солнца. И наступила пронзительная тишина, когда нет никакого движения даже в воздухе. Тепло от прогревшейся земли укрывало траву и цветочки.
- Соловьи уже молчат, - заметила Валентина Александровна.
- Давно?
- Уже дня два.
- Новые прилетели?
- Как узнать, новые или старые? Был особенный в те времена. Помнишь?
- Помню.
Сквозь сосны, ряд желтой акации, через дорогу, еще ряд желтой акации, потом сквозь белую акацию, которая уже под тяжестью щеточек цветов распалась ветвями как фонтан, были видны три окна квартиры, в которой росла и жила Лиза в детстве, под охраной и заботой матери.