Хризантемы, астры, розы,
Оранжевые лучики любви…
Как будто шар дрожит внутри, в селезенке или под ложечкой, ладони взмокли, а по лицу блуждают нервные стрелы. Поневоле заволнуешься: дед захотел собрать за одним столом всю родню - эка невидаль, если бы не полвека разлуки.
Девяносто второй год и вот они: сыновья, внуки и уже подросшая кроха правнучка, нет только старшего сына Коленьки, он остался в Яссах, никто из сидящей рядом родни «живьем» никогда его не видел. Дед уехал из страны в 40-вом, спасаясь от Советской власти, увезя с собой только старшего сына - помощника, а двоих младших погодков оставил на тещу. Зажиточный торговец, скопивший к сорока годам приличный капитал в Румынском Королевстве, молодой вдовец с тремя детьми, старшему из которых только что исполнилось 12, попал в историческую мясорубку и, не долго думая, решительно сделал свой судьбоносный выбор в пользу эмиграции – спасать себя и нажитое. На родине у него остались: лавка, бричка, домик на Малой Малине и ворох идей, венцом которых должен был стать заводик, – сказывались гены отца – крупного рыбопромышленника с юга России.
Как мы все-таки похожи с сестрой: обе в отцов, с родинками на спинках - на роду написано быть счастливыми. Сестра – натуральная блондинка со светло-голубыми глазами и пышными формами – "кустодиевская купчиха" – так и просится на полотно. На гладком, слишком белом для южанки лице ее мило притаились ямочки, неожиданно смягчающие серьезное, немного критичное его выражение. Я чуть темнее – русая, плотная, длинноногая, со смешинками в уголках сероглазка, но во взгляде и улыбке есть поразительная схожесть, такая, что любой безошибочно угадает в нас сестер, хотя и двоюродных. Сестричка моя – киевлянка, но говорит по-русски, чуть иногда сбиваясь на суржик: «Ой, що це я так запухла», – ужасается утром, вскочив с раскладушки, смешно морщась и с недовольством разглядывая себя в зеркале. Настоящая женщина, любящая зеркала, она еще не знает, что наступит момент, когда захочется их все разбить вдребезги, подобно известной и очень мудрой голливудской звезде. Я немного старше и поэтому смотрю на нее с милой иронией и покровительственным чувством старшей сестры. Мы не росли вместе и вообще за жизнь виделись всего несколько раз, но есть тонкая ниточка, незримо связующая нас. Во мне все так и ликует – моя сестричка, моя сестричка, у меня есть сестричка, я не одна в этом мире и как бы не разметала нас жизнь, я всегда буду об этом помнить. Мы обе любим вкусно приготовить и щедро накрыть стол с салфеточками в посуде из японского фарфора с нежными вишенками, гербом и тонкой надглазурной росписью золотом (наследством наших бабушек), накормить всех досыта, с удовольствием слушая восхищенные причмокивания близких. Отцы наши тоже имеют вкус к кулинарии, каждый вносит свою изюминку, а иногда и перчинку, в приготовленные шедевры. За столом мы любим посмеяться и, что греха таить, похвастаться большими и малыми победами. Мы эстетки, влюбленные в прекрасное и даже духи любим одни и те же, «Beautiful», c нотками розовой фиалки.
Дед считает нас немного нервными: «Давайте я вас замуж выдам, за староверов», – говорит серьезно – мы только улыбаемся, переглядываясь. Домострой нам чужд, но в глубине души каждая мечтает о рыцаре «без страха и упрека», чтоб спас, защитил, утешил.
Наш дедушка – любитель вкусно поесть. Ничто не мешает ему с аппетитом уплетать румяные мясные кусочки, даже полное отсутствие зубов, видимо сказывается нелегкая viata* при румынском диктаторе Чаушеску, десятилетиями державшим народ свой в «черном теле» на требухе и семечках.
Вернувшись в родные пенаты, дед попросил только чаю или молочка с хлебушком. Уплетая большущую тарелку борща – нахваливал: «Хорош борщок, давненько такого не едал», а после обеда, довольный, расхаживал по комнатам, хвалил невестку, ласково приговаривая: «Бриллиантик, маленький бриллиантик». А то, вдруг, загорелся идеей помирить меня с бывшим супругом, а самому переселиться к сыну с невесткой - забыл старик, что в Прикарпатье осталась у него жена –сердечница, генеральская дочка, прожившая с ним без малого полвека.
Дедушка – очень подвижный и всегда находит себе какое-нибудь дело, у него есть целый ряд принципов, которым он следует всю жизнь, и от которых не отступает ни на шаг: главенство жены в семье не признает, возмущаясь: «Ты не надо мной начальник, а над кастрюлями», в семье он строг и беспощаден. Дед – старовер, липован, много и щедро жертвует на церковь и очень огорчается, не найдя перед трапезой иконы в углу, для молитвы. Любит пить чай с вареньем из белой черешни, и непременно чтобы из маленькой розеточки (без нее, окаянной, напрочь отказывался чаевничать), по-купечески наливая в блюдце и с удовольствием прихлебывая. Он много и интересно рассказывает, иногда переходит на румынский (все-таки полжизни на чужбине), мы слушаем его «во все уши», боясь засыпать вопросами. Тишина дрожит, никто не слышит падающих из крана капель - дед рассказывает Жизнь.
Ночью он требует поставить ночник, потому что часто встает и не хочет никого беспокоить. Дед очень общителен и всего за неделю перезнакомился со всеми соседями, особенно он нравится одному музыканту - народному мастеру Йоргэ, гордящемуся знакомством с президентом Клинтоном и забавляющему детвору виртуозной игрой на свернутых в трубочку тополиных листьях. А, черт возьми, приятно слышать: «Деликатный дед у тебя, скромный». Мы еще не знаем, что дедушка наш решил навсегда вернуться на родину, привез старые, на желтой кальке начерченные документы на дом тридцать шестого года, давно занятый другой родней и даже переданный «по-наследству» отцовой двоюродной сестре, незаконно конечно. Судебные тяжбы его не пугают - есть же на свете справедливость.
Эх, если б так, в одночасье, перейти поле, перелететь его на легких крыльях своих желаний!
Два года спустя, дед лег вечером на свой топчан, а через три дня тихо ушел, в беспамятстве, не простившись с родными.
Предполагает человек, только невдомек Богу людские фантазии.
Мы с сестрой любим спать с ночником в уголочке, а еще - варенье из белой черешни и непременно в маленьких розеточках.
*viata – жизнь (рум.)
3 октября 2017 г.