Лемзер

               
 Это был мужчина небольшого роста, к тому же щуплый и неказистый на вид, про таких говорят: «Коротышка», и над ними в деревне частенько потешаются. Однако острословы проходили мимо него, потому что смуглое, рябоватое лицо выражало особенное добродушие, а голубые навыкате глаза всегда искрились. Обидеть такого невозможно, совесть не позволит. А если человек состоял в славной когорте механизаторов, которая в свое время была на особом, привилегированном положении в деревне, то и нечего зазря бряцать остроумием.
Ходил он, широко расставляя ноги, размахивая руками, словно давал понять, что лучше его в деревне никого нет, хотя зарплаты  механизатора, пусть и видного, опытного, для большой семьи не хватало. Глядя ему вслед, сельчане только головой покачивали – дал же Бог человеку характер, при такой-то жизни не падать духом, беднее некуда, а туда же…               
И хотя достоинств у него было предостаточно,  по имени, тем более отчеству, его  называли редко, на этот счет существовало прозвище - Лемзер. Что-то среднее между водой и землей, маловероятно, что ругательное, но не из местного лексикона.
Прозвище выписывается на селе раньше, чем выдается паспорт, с самого рождения, или передается по наследству; если даже сильно захочешь, не отобьешься.  Каждый  деревенский житель в обязательном порядке имел прозвище, оно как клеймо, по которому его узнавали без обиняков.
Лемзер так Лемзер, он не обижался, всем своим видом показывая, что согласен с обществом, хотя по документам числился Николаем Ивановичем Астафьевым.
Особой дружбы Лемзер ни с кем не водил, по работе разве, однако в пределах разумного, насколько требовали дела и заботы. Исключением служил сосед, тоже механизатор, степенный коренастый мужик в годах, по прозвищу Ворон, которую получил за цвет кожи, иссиня черную шевелюру и крючковатый нос. Их настолько часто видели вместе, что за отсутствием одного невольно интересовались: не случилось ли что, не заболел ли.
Деревенская жизнь нетороплива, протекает валом, Дни похожи друг на друга, а вечера и подавно – работа в колхозе завершалась уборкой на подворье. Приятные исключения в застойной череде буден – престольные праздники, свадьбы. Хозяйки собирают столы с искусством именитых поваров и рестораторов. Правда, еда не блещет заморскими деликатесами, но зато все есть: объемистые курники, пироги в ассортименте,  наваристые щи, квашеная капуста, розовое сало, помидоры и огурцы, в зависимости от сезона – и свежие, и соленые.
Гости степенно рассаживались за длинными столами, застеленными  скатерками и уставленными яствами. Мужики не без интереса косились на пузатые бутылки с самогоном, многолитровые кувшины с пахучей брагой и пенистым домашним пивом. Теребили гладко выбритые подбородки. Перебрасывались малозначащими фразами. Все говорило в них о том, что пора начинать, народ, вроде бы, собрался, а кто запаздывал, тому по приходу штрафная.
Лемзер с Вороном, как обычно, чинно сидели рядышком. По обе стороны  их жены: у Ворона - сухопарая, высокая блондинка. Лемзера – невысокая, но плотная брюнетка.
Лемзер невыгодно проигрывал и жене, и другу. Казалось, подними кто-нибудь из них руку, и он уместится под мышкой, оставив на свободе черномазое лицо. Это особенно было заметно со стороны, когда Ворон или жена Лемзера тянулись за каким-нибудь вкусным кусочком на другой конец стола. Ситуация складывалась не в пользу Лемзера, но это его нисколько не заботило: на лице по-прежнему было написано искреннее добродушие, а карие глаза искрились. Он вел себя как истинное дитя природы, справедливо полагая, что часть стола принадлежит именно ему, а сам праздник устроен в и честь него.
Лемзер хмелел быстро. Голова его все больше клонилось ниц. И, наконец, оказывалась на коленях у жены. Придерживаемый одной рукой верным другом, он слюнявил губы, поскрипывал мелкими желтыми от махорки зубами, пытался что-то сказать, но издавал всего лишь непроизвольное мычание.
Заканчивалось тем, что Ворон одевал его и уносил в запазухе восвояси. Жена шла рядом и певуче причитала:
- Уморился, бедный. Лизнул как котенок. Питок тоже мне. Да и откуда силам-то взяться? Ургучит и на работе, и дома. Один он у нас, работничек. Дай Бог ему здоровья.
Ворон поднимал много, не хмелея, лишь бледность на смуглом лице выдавала степень опьянения. Но  только когда она обволакивала все лицо, жена робко просила его идти с ней домой. Правда, дома их никто не ждал, детей у них не было, но что взбредет в голову пьяному мужику – одному Богу или черту известно.
Однажды, правда, вышел конфуз, который надолго запомнился любопытствующим  гулякам. Развеселившись на очередной пирушке, друзья начали фантазировать - не к месту не по делу, а из дурачества. И не то, чтобы хмель в голову ударил – захотелось покрасоваться на публике.
- А что сосед, не поменяться ли нам женами? – предложил Ворон.
=Эт можно, надоела одна мякина,- согласился Лемзер.
Пересели, стали заигрывать, щипаться. Жены отвечали нарочитой  взаимностью, розыгрыш им пришелся явно по душе. А кончилось тем, что Ворон вывел свою половину на крыльцо, и оттуда спихнул е в сугроб, чтобы остыла. То же самое хотел сделать Лемзер, долго топтался возле своей раскрасневшейся половины, все норовил как бы ловчее ухватить ее за крутые бока, но силенок не хватило. Он и сам того не заметил, как оказался в сугробе. Жена взяла своего милого под мышки, поставила на ноги и, как следует,  встряхнула:
- Ты что, старый хрыч, удумал? На меня руку поднимать?
Так протекали дни и годы. Жили давно заведенным порядком, иной раз просто скользили по инерции, не задумываясь, хорошо или плохо это, где конечная цель, достигнув которую можно было бы перевести дух.Да это и неважно бывло. Главное - продолжалась жизнь.
Какой бы крутой ни была попойка, наутро друзья, как ни в чем не бывало, шли на работу в ремонтные мастерские  или на полевой стан колхоза. В то время мужики придерживались дисциплины. У них и в мыслях не было опохмелиться, это считалось едва ли не святотатством.
Лемзер любовно ухаживал за  своим «Беларусем». Ворон топтался возле «Детешки» . Каждый из них знал и любил свое дело. И по-своему гордился достижениями. Иногда они подначивали друг друга: одни  говорил, ухмыляясь, что колесный трактор не сравнишь с гусеничным; другой отвечал, что, конечно, куда далеко уедешь на железках, без резиновых колес, один грохот.
Работа в колхозе обеспечивала относительную экономическую стабильность, за счет нее водились деньги на расход – в магазин сходить, на базар съездить, ну и ту же пирушку с честь знаменательных дат и событий закатить. Во всем остальном их обеспечивало личное подворье. Мясо на зиму – бычка-полуторника и свинью под нож; приправа к столу – бочки с квашеной капустой, погреба с картошкой, морковью, свеклой. Но чтобы запасти все это, надо было выкладываться в нитку: вставать чуть светь, а ложиться затемно.
Жизнь закадычных друзей, несмотря на перепады и неурядицы, мозоли и усталость, была наполнена глубоким смыслом. Лемзеру надо было поставить детей на ноги, а  Ворон  трудился, чтобы никто в деревне в его сторону не тыкал пальцем – вот, мол, лодырь из лодырей, только и делает, что бока пролеживает на печи.
В тот злополучный день их отправили на одном тракторе в трудный рейс, справедливо полагая, что дружба поможет им справиться с поставленной задачей. Перед тем, как тронуться в путь, Лемзер выговаривал напарнику:
- Прицеп никудышный, надо бы укрепить, проварить его, подвести может.
- Ладно тебе,- отмахнулся Ворон, - не впервой.
 Поздно вечером Ворона привезли чужие люди домой одного. На все вопросы он отвечал односложно:
- Убили…
Жена Лемзера у себя дома свалилась в беспамятстве. Вокруг нее, как цыплята возле клуши, толпились детишки, плакали, задирали подолы платьев и размазывали слезы на чумазых лицах.
Сам Ворон у себя дома сидел за столом в окружении соседей и товарищей по работе. Мало говорил. Много пил, не закусывая.
- Остановились мы, значитца, Лемзер вышел из кабины, чтобы проверить прицеп. К нему подошли трое, схватили его, подняли и ударили о прицеп. Вот такая история…
Люди, и у Ворона в доме, и у жены, теперь уже вдовы Лемзера, тихо перешептывались, вздыхали – такое неслыханного горе, жила семья без достатка, а теперь и вовсе по миру пойдет. И как только кури поднялись у злодеев…
Далеко за полночь люди оставили Ворона одного. Он сам попросил об этом, сославшись на немочь.
За вдовой приглядывали родственники. Уложив спать детишек, они сидели возле нее и как могли, утешали ее.
Утром приехали на «козлике» два милиционеры. Они вывели Ворона из дома в наручниках. Глова Ворона была седой.Но, казалось, что он был рад милиционерам,  которые отгородили его от людей: не надо было дальше объяснять, что он невиновен в трагедии, что она произошла помимо его воли и желания. И говорил он про вымышленных убийц только потому, что боялся ответить на главный вопрос: почему он так сделал – он и сам этого не знал.
Ворон не соврал, что Лемзер в потемках вылез из кабины, чтобы проверить прицеп, который ему с самого начала не давал покоя. А затем случилось что-то невообразимое. Он потерялся, исчез из виду. «Отошел по нужде»,- решил Ворон. Он глянул раз, глянул другой раз, и ничего подозрительного не заметив, осторожно тронул трактор вперед. Этого было достаточно, чтобы раздавить Лемзера, который оказался в колее и никак не мог из нее выползти.
Не стало человека, у которого было столько незавершенных дел на земле. А другой человек состарился на десятки лет вперед. Ему дали четыре года. Ворон просил больше. Отсидев положенный срок, он только однажды появился в деревне, побывал на кладбище, а потом, как призрак, растаял в вечерней синеве. Вскоре и его жена уехала в неизвестном направлении.
Дети Лемзера выросли. Все девки, не в отца, выдались высокими и статными. Деревня, как могла, помогала им, выделяли помощь колхоз и школа. А жена Лемзеора время от времени получала от неизвестно лица почтовыми переводами какие-то деньги.