http://www.proza.ru/2017/10/07/1663
Они стояли почти рядом, и со стороны можно было наблюдать, как беседуют двое знакомых или просто добрых соседей. Женщина горько усмехнулась:
- А у меня тоже новости… Можете поздравить: я теперь бабушка…
Глаза мгновенно наполнились слезами; она тряхнула головой, и Зуев невольно отметил, как у него непроизвольно тоже дёрнулась голова:
- Как это!?
- А так!... Да что ж это мы стоим, беседуем на людях! Зайдёмте в дом - там удобнее говорить. Неделю не была....
Метнулась мысль… Зуев всегда следил за своей мимикой, но что-то, видимо, отразилось на лице. Женщина снова усмехнулась:
- Понимаю, о чём Вы подумали… - в глаза вдруг вернулась шаловливая ирония, так пленявшая его в Венеции и, показалось, стоит перед ним прежняя Ветка, а она продолжила, - неужели, Вы перестали быть хозяином своих желаний? Опасаетесь, что окажетесь нестойки? Этой слабости год назад за Вами я не заметила…
- Вы правы, – он, вынужденно, тоже улыбнулся, - и, пожалуй, не стоит сеять излишние сомнения в душах наших любезных соседей: их, ведь, хлебом не корми – дай посудачить! Так что, как говориться - «пройдёмте в дом, Беня»?
- Проверяете, читала ли я Бабеля? Не беспокойтесь, зимой успела! Это Вы, сподвигли меня на него: помните, спросили однажды?...
Зуев не помнил.
С порога пахнуло лёгким табачным перегаром, Зуев осмотрелся. Чувствовался лёгкий беспорядок, в раковине немытая посуда… В остальном, всё было, как год назад, женщина набросила покрывало на разобранную тахту:
- Слава Богу, хоть газ сегодня будет, а то ни посуду помыть, ни приготовить чего… Неделю не была.
Он нейтрально заметил:
- Вы, вижу, без Ники, она здорова?
- Юная тётка берёт первые уроки по уходу за племянницей.
Зуев снова не понял.
На её глаза снова накатились слёзы:
- Я же сказала, но Вы не обратили внимания… Ну, да, да! Старшенькая подарила внучку! Теперь я – бабка, и кого колышет, что отроду бабке этой, аж, целых тридцать три года! Извините, посвящаю в свои дела, но поделиться-то не с кем: Вы, Альберт Николаевич - единственный близкий мне человек!...
Нарочито спокойный её голос вдруг сорвался:
- Го-осподи-и! Всё-о! Теперь для меня всё кончено и впереди – ни-че-го! И сама я, сама, ведь, в этом виновата. Сама-а!… Вернее, - сквозь слёзы она вдруг улыбнулась, - Вы во всём виноваты! Да, да! Не удивляйтесь! Пока мы были в Венеции, пока я Вас, наконец-то, любила в этой Венеции, моя дура старшая, дурища эта, устроила здесь, на даче... Бог знает что устроила! Видите ли, захотелось им «сексу вкусить», попробовать... Ну, и напару с такой же идиоткой решили заняться свингом - насмотрелись в интернете, сучки нетраханные… Слыхали, наверное, что такое свинг?
Зуев слушал молча.
- Две, двое их было пустоголовок, сказала подружка, а козлов этих, сопливых, трое или четверо! Ну, и - конечно же! – подпили все! А, может, пятеро их было - не помнила… Вот, моя и подзалетела, а от кого – поди знай!
И – соображения-то нет! - всё скрывала от меня, паршивка… А когда уже и делать-то что-либо было поздно - под самый-то Новый Год! - вывалила подарочек, снегурочка, осчастливила известием!... И теперь я – ба-абка, Альберт Николаевич! Бабка тридцати трёх неполных лет… И, ведь, не оставишь же, не бросишь! У других женщин в это время - самое счастье, а мне внучкины пелёнки нюхать, памперсы да хигинсы, эти, менять… Саму паршивку надо бы заставить, а то уже и нос заранее воро-отит, рожи корчит! Не-ет! Кончилась жизнь моя, кончилась!...
В голосе женщины вдруг послышалось озлобление:
- И мой-то - тот, что груш объелся – помните, встречал меня, когда вернулись мы из Венеции?... Первое время, показалось, наконец, вернётся он, одумался, уйдёт от той сучки, и всё у нас наладится… А после Нового Года – моя дура тогда уже с пузом ходила – как будто, подменили его. Скис! Снова глаза блудливыми стали... А однажды… без слов, без привета, без «здравствуй-прощай» – хлоп: и нет его! Снова слинял, сволочь!... Уже потом, потом-то узнала я: к сучке он, к той обратно перекинулся! Заделал-таки дитё ей, шестнадцатилетней и, видать, суда забоялся... Так та и родила! Даже раньше моей на две недели родила, и тоже -девочку…
Зуев молчал…
После недолгой паузы она вдруг спросила, глядя на его повязку:
- Вы верите в Бога, Харитон? Вы веруете? Тогда, в соборе Святого Марка я удивилась, когда Вы перекрестились - и я за Вами вслед! Это, ведь, нам Божья кара за грехи наши! Не помню точно, как там сказано… «воздам» или «воздастся вам»?…
- «Молитесь и воздастся вамъ», - пожал плечами Зуев, – обещание блага за молитвенную искренность, а «Мне отмщенiе, и Азъ воздамъ»… Это, пожалуй, угроза, обещание ниспослать возмездие за грехи. За что же нам отмщение Божие, разве мы с Вами грешили?
- Поначалу – да! Вы, ведь, когда-то так запали в мою душу, Альберт Николаевич… Я же по уши была влюблена в Вас, я задыхалась! И когда год назад увидела Вас на крыльце из этого, вот, окна и узнала да как представила себя снова той, шестнадцатилетней...
Зуев молчал - она,снова тихо заплакав, вдруг продолжила:
- Ну, я и решила: вот он, мой шанс! Поэтому-то тогда и не открывала Вам долго: руки дрожали, метались и пока влезала в ту сеточку-эротиночку, чуть её не порвала! Как раз, ведь, и желала того, что и называется грехом! Для того и была эротиночка, - она усмехнулась, - чтобы Вас совратить… А как переживала потом неудачу! О-ой! Если бы Вы поступили, стоик, как любой нормальный мужчина, а не назвались этим смешным именем, Харей… Да если б, к тому ж, не закидывали меня кличками своих собак, этими большевиками «Йосей» да «Фелей» и, особенно, этим уродом, – она на миг вдруг улыбнулась и грязно выругалась – «Леней» или, как Вы сказали, «Вовой»!... Ой, а как ждала я в тот вечер Вашего звонка, как хотела быть с Вами!...
Речь этой – нет, не Ветки! - Лизы, сидящей напротив, текла уже почти размерено, почти монотонно; некрасивое сейчас, лицо было мокрым от слёз - подумалось, как тогда под навесом павильона аэропорта!... И литератор Зуев с удивлением вдруг осознал, что с момента, когда в венецианском гостиничном номере он, вспоминая своего товарища Лёшку, отца этой женщины, пел ей про казахцев и биш-бармак, кроме её слёз, не может ни представить, ни вспомнить ни-че-го…
А она, помолчав и чуть заметно всхлипнув, продолжила:
- А потом… Потом, через два месяца - когда уже немного успокоилась, когда и думать-то про Вас почти забыла! - Вы вдруг предложили тако-ое!… Венецию! Да, кто ж тут устоит! Я ошалела от радости! И там, в Венеции я - наконец-то! - по-настоящему любила Вас… А Вы, ведь, Альберт Николаевич – признайтесь! - хотя и грешили от жены, но, любили же меня там, в Венеции? Вы, ведь, по-настоящему любили, взаправду? Я чувствовала!
- Да, Лиза, правда. Любил. Вытрите глаза, перестаньте…
Зуев пытался понять, чем год назад взяла его эта женщина? Слушал её и - был пуст! Показалось, слов произносится слишком много, а потом из глубин памяти всплыло понятие «вежливость» и стали возникать, проявляться строки Тютчева:
«… Нам не дано предугадать, / как слово наше отзовётся, /
и нам сочувствие даётся, / как нам даётся благодать… »
Осторожно прикоснулся к её руке:
- Лиза, для нас сВами поступать согласно с мечтами равносильно катастрофе, саморазрушению, и Вы это знаете не хуже меня.
- Ох, так это, так, Харитон! И тогда – хоть под поезд, хоть вешайся. Но, так хочется счастья!
Взглянув снова на его повязку и помолчав, она продолжила:
- Не знаю, в чём согрешили Вы, а про себя знаю точно, чем прогневала Господа. И давно уже! Это было, когда я увела своего от его первой, беременной жены. И связалась-то с ним поначалу от обиды на Вас, со злости… Вы, мой начальник, держали меня за девчонку-несмышлёнку, а я любила Вас… Да и в самом-то деле несмышлёнкой была! Вы до сих пор не знаете, что когда были у меня на свадьбе, моей дуре, дурище этой исполнился уже год!... А мой муженёк… Он тогда таким благородным казался! Надо же: даже женился! Благородный… Отец меня всё уговаривал не отнимать его у той, да я и слушать не хотела. Вот Бог меня и наказал!
http://www.proza.ru/2017/12/11/1104