«Поставь себя на моё место» — говорил Линкольн, пока слезал с постамента. На его место карабкался толстяк Черчилль.
С соседнего постамента Маргарет Тэтчер строго поглядывала на мужчин, думая об одном: где Ленин?
Ленин у ларька за углом допивал своё пятое пиво, когда кто-то его спросил: вы последний? «Я первый!» — ответил тот и затянул песню о разуме, кипящем от возмущения.
Маргарет Тэтчер злилась, так как без Ленина не могла начать свой спектакль.
К Ленину подошёл старик: «Во что ж вы, Владимир Ильич», — спросил, — «превратились?» Тот сунул мятую кепку старику в нос: «Нюхни!» Старик палку задрал, и завязалась драка.
Черчилль со скуки раскурил сигару, но Тэтчер зашипела на него, что весь реквизит в единственном числе. Облако влажного дыма поплыло вниз, на зрителей.
Зрители представляли из себя туристов, гуляющих в День независимости США по похожей на город дыре в самом центре Европы. Туристы с огромными рюкзаками, не зная, как сюда забрели, не знали, как выбраться отсюда.
Бесцельно слоняясь по площади, туристы снимали вокруг себя видео, поэтому, пока спектакль не начался, участники не должны были шевелиться. Так, во всяком случае, предполагалось.
Тем не менее, Сталин самовольно слез с постамента, ворча, что ещё в автобусе хотел в туалет. Рузвельт молча ушёл, бросив на произвол толпы свою инвалидную коляску.
Ленин же со сторонниками из людей среднего возраста уверенно одерживал победу над стариками. «Товарищи!» — кричал он. — «Тесните их к жилмассиву!»
Несмотря на исторические совпадения, в сценарий Маргарет Тэтчер происходящее не входило. Она, наконец, услышала шум за ларьком, увидела мелькающие стариковские палки, и всё поняла.
Тэтчер глазами поискала Диану, которая могла бы подменить, но поскольку не было ни её, ни Рузвельта... До ближайших кустов было двести метров.
«Ничего!» — услышала миссис Тэтчер снизу; там стоял человек в неопределённой военной форме. — «Это быстро! Старый конь много времени не займёт».
Без очков железная леди не узнала его — он приставил к губе два пальца и поднял ладонь.
«Какого Геббельса не готовы?!» — закричала шёпотом Тэтчер.
Нацист разочарованно покачал головой:
«Таки-да хотите, чтобы меня свои же лишили, так сказать, перспектив?»
От ларька с пивом поднимался дым. Однажды совершив эту ошибку, ветераны больше не собирались отступать и подожгли тент пивного спонсора фестиваля.
Огонь всегда ускоряет время — и начинает мелькать событиями сюжет даже самый плавный.
Воспевая пламя мировой революции, Ленин слишком широко раскрыл рот, и туда прилетел старый ботинок. Ботинок перелетел через толпу мужиков, снявших куртки и оставшихся в белых майках. В ботинке болталась человеческая нога.
Перелетая обратно нога попала в туриста, и тот запищал, что он «джаст пэссин бай». Возникла полиция, которая к английскому языку очень чувствительна.
Наступив на бесхозную конечность, полиция вынула пистолеты и направила их на мужиков в майках, объединившихся со стариками в праведном деле сопротивления власти.
Волна насилия грозила накрыть площадь, но звонкий девичий мат вернул всех от мужских игр к реальности. В реальности у женщины сломался каблук.
Диана, увидев на себе взгляды, прошептала «Здрасьте...» и пошла к своим. Корона принцессы немного сбилась на бок, что завершило образ Дианы полностью.
Полиция бросилась обеспечивать ей защиту, и обнаружилось, что она тянет за собой кудрявого мужчину с видеокамерой.
Принесли спящего Рузвельта, и Гитлер с Гувером стали запихивать инвалидное кресло на пьедестал.
Диана приковыляла к начальнице и, указав каблуком на кудрявого, заявила:
«Вот этот человек снимет меня в кино! Требую отпустить!»
«Вы кто ещё?» — спросила у кудрявого Тэтчер.
«Спилберг», — ответил тот.
«Господи...» — вдохнула железная леди. — «Да ведь и не похож!..»
В конце концов она плюнула, Спилберг помог спуститься и влез на её место с Дианой в обнимку — теперь он тянул её за собой. Принцесса была немного обижена, но не уверена, за что именно.
Чей-то перекормленный ребёнок направил на парочку свой хот-дог и отчётливо произнёс:
«Лесбиянки!»
Снова явилась полиция, умело вычислила родителей нарушителя и надела на них наручники тут же, перед объективами.
Ребёнок пуще прежнего завопил:
«Негры и лесбиянки!» — и полиция от греха подальше забрала и его.
Маргарет Тэтчер оставалось лишь наблюдать, как зрители и участники несостоявшегося спектакля становятся свидетелями инцидента. Сначала Черчилль, всё-таки раскуривший сигару, потом Сталин, так и не дождавшийся своей очереди в туалет, спящий в своём кресле Рузвельт.
Туристы не прекращали снимать свои видео, даже когда спотыкались и падали на кривую тротуарную плитку.
Ветер, пролетавший мимо, вырвал у миссис Тэтчер страницы сценария и нёс их по пустеющей площади, пока на пути не возник Гитлер. Он был при коричневом параде, под идеально ровным носом нагло чернели противные всему миру усики.
Гитлер держал ампулу с кислотой и пистолет. На последнем листе, оставшемся в руке Тэтчер, были два слова: агония фюрера.
Пистолет, как и положено, дал осечку, но подействовал яд, и Гитлер задрожал, задёргался, как раненый рак, — только на этот раз не от злости, а от бессилия. Из носа на тротуар капала коричневая кровь, фюрер стонал: «Найн!» — и тянулся рукой, но все лишь брезгливо от него пятились.
Перед смертью Гитлер на пяти языках прохрипел «Мне жаль», и совершенно обалдевшие туристы, полицейские и старики потопили площадь в овациях, каких до сих пор не знала эта несчастная центральноевропейская дыра.