Скрипучий месяц

   


                «Есть люди, чей рассудок стрижет лишай забвения»
               
                - Иосиф Бродский





     Каждый раз я была так близка к заветной черте. Весной - под хлопковым цветением яблонь. Летом, когда полуденный зной отбрасывал тени от ресниц и перерезал лицо черной полосой, как лезвием. Осенью, когда огонь листвы щекотал бока домов в таком бесстыдстве, какое бывает только под конец вечеринки. И, наконец, зимой, когда жизнь с пьяной и удовлетворенной улыбкой  засыпала в белой  мохнатой пижаме. Каждый раз мне казалось, что вот еще чуть-чуть и я достигну этого. Что уже никто не тянет за нити, привязанные к моим рукам и ногам, что и вовсе они растворились. Не смотря на то, что это чувство обманывало меня десятки раз я верила в это. 

      И вот снова передо мной старый желтый дом. Надпись на его стене «Куда лететь?» и нарисованные ласточки  упорно закрашивались охристой краской,  но таинственным образом каждый раз появлялась вновь.  Большие окна четырех этажей прятались в завитках изумрудных штор, а деревья прислоняли свои рыжие, кудрявые головы  к  их прохладному стеклу. В цокольном этаже  ( честнее сказать в подвале)  этого дома располагалась кофейня-кондитерская. В нее я много лет назад ходила есть фруктовое желе вместе с дедушкой.  С тех пор она не изменилась. Та же кованая вывеска, островерхие линии которой оповещали, что темная лестница ведет в кафе «Бабочка». Вся эта мистерия частично скрывалась в  жеманных ветвях калины.  Внутри темно.  Только лабиринтом цветного калейдоскопа мерцали витражи, которые охраняли копья кованых декораций. 

     И я вновь и вновь всматривалась в занавешенные окна, вспоминала мерцания кафе «Бабочка», ощущала под пальцами маслянистый воздух, и от всего этого  сердце билось о ребра. Расстояние между миром, зовущим меня многие годы, казалось, растворялось…. Но в миг иллюзорного единения кто-то дергал за веревки,  выкручивая сустав и ломая кости  - и меня отбрасывало в бумажное измерения реальности. И в этот момент я желала только одного, чтобы волшебные ножницы отрезали чертовы нити и освободили меня. Я так этого хотела, что не думала о близких и друзьях, которых навсегда пришлось бы покинуть.

    Я открывала окно, чтобы ледяной воздух с улицы хлынул в комнату, принося запах прелой листвы или снега. Так безжизненный  холод вокруг  не просто совпадал с заморозками внутри меня, а создавал иллюзию тепла – на жестоком контрасте недостижимого, прекрасного лета и непобедимой зимы. А потом я засыпала, и вместе с сонным дыханием открывалась дверь домой.

                ***

    Там не Восток и не Запад. Не день и не ночь. Не холодно и не жарко.  Не жизнь и не смерть. Только написанные карамельными  мазками желтые дома, причудливые изогнутые улицы, а вместо биения сердец у жителей города  – ритмы джаза. Все здесь полыхает в лоскутном пламене забвения.

    Месяц покачивался в чернильном небе от задумчивого ночного ветерка, словно был плохо закреплен.  Думается мне, что это и вправду было так. Ведь при покачивании желтого полукольца можно было расслышать еле уловимый скрип.
    
        Я тихо прикрывала маленькую деревянную дверь, ведущую на крышу старого многоквартирного дома  и  с легкой, уверенной походкой, которая возможно только при отсутствии гравитации  направилась к знакомой фигуре. У него был забавный нос – гладко вздернутый. Когда он говорил о чем-то со своим обычным воодушевлением, не отягощенным проявлениями реальности, мне казалось, что по изгибу его носа с веселым гиканьем в шкодливом разнузданном порыве катались маленькие человечки. Они подпрыгивали на «трамплине» носа и с писклявым «Ю-хуу!» исчезали  в непроглядности  ночи, оставляя за собой затухающие искорки.

   Профиль его рисовался словно остро заточенным масляным карандашом на фоне фиолетового неба. И он был бы и вовсе неразличим, если бы не желтый свет окон,  который нарушая законы физики, цеплялся золотистыми ручонками за железные края крыши, подглядывая за ее обитателями.

     Вино – горьковато-сладкое, как смородиновая микстура, обжигало горло, ветер всегда был свежим и теплым, он приносил с собой звуки Эоловых арф из глубины пряничных лабиринтов города.  Мы всегда говорили с ним долго-долго, время кружило вокруг нас, завивалось и никогда не уходило.  Но потом он вдруг начинал мурлыкать нежную мелодию и порхающими движениями пальцев вырисовывал ее мотив в черничном небе. Тогда я понимала, что  он меня больше не слышит.  На самом же деле это я исчезала с первыми рассветными лучами в моем мире.
      
                ***

      Но в следующую ночь все повторялось.

И однажды между нами состоялся такой разговор:
    Я спрашивала:

-  Что есть твой мир?

А он отвечал:

- Он суть принятие и прощение. Он и ключ, и дверь. И дом, и улица. Все и ничего.

     Потом он замолк, слегка нахмурил брови и прислушался к скрипу за спиной. Установив источник звука, обернулся назад, приложил указательный палец к губам  и призывающим к тишине «Т-ссс» заставил месяц перестать скрипеть. Пристыженный месяц округлился и, ворча, отвернулся  в другую сторону.
 
Потом я снова спрашивала его:

- Почему ты всегда сидишь на этой крыше? Когда бы я ни пришла ты здесь.

А он отвечал:

- Я жду тебя домой. У тебя ведь нет ключа.
- Но я здесь гость.

- Нет. И в этом и в том мире тебе скажут - дом там, где сердце. Трагедии всех  миров имеют началом несоответствие принадлежности сердца и тела. Когда у тебя будет свой ключ, мне больше будет не нужно всегда сидеть на этой крыше и ждать тебя. Но я все равно всегда всегда буду здесь.

   Потом он опять нахмурился, оглянулся в сторону полумесяца, который снова начал скрипеть. Встал забавной, уткообразной походкой подошел к обнаглевшему месяцу, поправил его и сказал «Надо починить».

      И снова вернулся на свое место.

Я спрашивала:

- Почему ты всегда один?

- Я никогда не был один. Я всегда с тобой. Я живу пока ты здесь. Этот мир в тебе. Потому не ищи его извне. Не стремись измениться, чтобы стать его частью. Этот мир есть ты. И какой бы ты ни была ты идеально ему подходишь. Ты не находила его, потому не бойся потерять – он внутри. Никто не украдет его, никто не изменит. Ты пытаешься догнать этот мир. Но чтобы достичь его нужно остановиться. То, что ты делаешь – это все равно, что нарисовать на себе круг и пытаться выйти из него.

     Потом он снова отвлекся на скрип месяца. Но в этот раз не строжился на него, а взял молоток, подошел к бархатному полотну неба и прибил протестующий месяц.

Затем вернулся на свое место и спросил:

- За что ты обижена на свой мир?

А  я отвечала:

-  Была обижена. Но уже нет. Я думала, что он отвергает меня, не принимает. А теперь я поняла, что мне не на что обижаться, ведь, в конечном счете, я принадлежу тому миру еще в меньшей степени, чем он мне.

    Он ничего не ответил. Только удовлетворенно улыбнулся, кукольно прикрыв глаза, и достал из внутреннего кармана пиджака  янтарные ножницы.