Наверно, я какой-то редкой блажью болен –
За мной, как тень, все время следует вчера:
И запах сена из раскрытого двора,
И вешний ветер в сводах старых колоколен;
И ночь тревожная, по площади шаги,
И сталь об камень – звон сорвавшейся подковы,
И жар полудня, небо, вкус смолы сосновой,
И рукоятка почерневшей остроги.
Вся эта пыль в веках оставшегося быта
Мне представляется прозрачней и ясней,
Чем жизнью дышащая явь последних дней,
Что так близка, но мне чужда и мной забыта.
На стене наблюдатель. В комнате душно, пахнет можжевельником и керосином. Во дворе светло. Наблюдатель на заборе. Сараи, постройки, курятники – не видно края. Где-то за ними садится Солнце, но надо еще найти выход. А вот и она появляется незаметно. Розовые атласные туфельки на лентах, сверху торчит зубчатое срезанное дно жестяной банки из-под компота. Она идет в облаке маленьких щебечущих
российских птиц, быть может – это синицы. Идет, не отрывая ног от усыпанной мелким сором потрескавшейся земли. Я оборачиваюсь на свой дом; он спит. Окна такие высокие, что кажутся неестественными. Особенно если оглядеться вокруг – на чужие дома и сараи. Окна черны, как дыры в памяти, они настолько глубоки, что даже не отражают лучи света. На реке есть один омут, такой же темный и спокойный, будто вода – пыльное стекло, а под ней – залы и комнаты. Я думаю о том, что снаружи этот дом совсем не соответствует тому, что у него внутри. Как он мрачно и величественно смотрится, скажем, с того поля, или еще не так давно смотрелся с этого угла (теперь мешает склад). А внутри мы своим повседневным бытом навели такое будничное уныние, что даже не хочется приглашать туда наследников, если таковые, конечно объявятся. Она ждет меня у выхода на луг, возле узкого проема между двумя серыми кирпичными стенами. Видимо, снова боится проходить там одна. Смеюсь – молодость не переубедить. А потом думаю, что это, наверно, действительно страшно – стоять посреди маленькой площадки перед черным туннелем к свету, а со всех сторон в окна вылезают одинаковые нетерпимые ко всему жильцы этих скотских пристанищ. Бытовая община… Где-то за Обрывом, за мачтовым лесом, за многими селами и дорогами течет Другая Река. Когда-то в ней утонула моя другая жизнь. Поэтому я здесь? Но ведь и эта жизнь утонула в железной бочке с дождевой водой, что стояла за домом, еще гораздо раньше. Приступ бессилия. Незнакомые мне по именам люди, соседи, думая, что я ушел за пределы деревни, ломают на дрова мой забор с восточной стороны. Ничего. Надо идти, а то Солнце сядет. Бежим. Синицы щебечут. Оказались в яблоневом саду. Ей хочется в поле; она говорит, что когда садится Солнце, нечего делать в яблочном саду, потому что яблони - холодные деревья и враждебны вечернему свету. Я говорю, что сейчас не вечер, а утро… Только что опустившееся за край света Солнце вдруг снова всплывает и освещает мир сиянием утренней зари. Оно ждет, что я скажу делать дальше. Оно смотрит прямо на меня – слишком прямое и яркое. И вот оно повсюду – над нами, где просыпаются птицы. От него не уйти… но день уже начался. Раньше в это время нас выгоняли следить за коровами… Нет, ностальгия отсутствует.
Она стоит посреди двора и смотрит, как горит голубятня. Держит грязную белую курицу. Это видит наблюдатель на заборе, а я бегаю и отпираю засовы на всех свинарниках и курятниках. Животные с криками разбегаются прочь в разные стороны. Летят перья, люди бегают с ведрами и тоже что-то кричат. Еще чуть-чуть, и на меня упал бы кусок горящей крыши. Дым, красное пламя стремится в полуденное небо. Я присоединяюсь к ней и теперь тоже смотрю, хотя стоять очень жарко. Красивее всего горит воздымающаяся над двором голубятня. Слышно, как наверху между тонкими жердями свистит огонь. Этот звук должен быть хорошо известен Поджигателю Скотного Двора. Вот из отворившейся двери выпархивают белые голуби. Они летят ввысь друг за другом и на лету горят. Солнце смотрит сверху под прямым углом. Это его отражение спустилось сюда и вызвало огонь. Теперь оно смотрит и ждет, когда мы сравним их и признаем, кто могущественнее. Солнце, несравненно ты сильнее… Пойдем отсюда… От вечно сырых стен моего дома тянет холодом. Смотрю наверх, пытаюсь заглянуть в его окно. Нет, снаружи не получится. Я пришел прощаться с ним. «В пору моей молодости… в пору твоей молодости… по-другому нельзя, я вынужден выбирать…». Не слушает меня, Ему безразлично. За
свою столетнюю историю он уже горел четыре раза, может, и пятый вытерпит. Она все смотрит на пожар, не может оторваться. А мне уже не интересно, скорее наоборот, хочется куда-нибудь уйти. Иду во двор. Сено, где-то наверху. Солнце пролезает в щели. Паутина, паутина… Вот он, пришел. Зовет меня в комнату. На этот раз в образе солнечного луча - через минуту обернется смертью. Он чует каждое мое движение, отслеживает каждый мой порыв. Мои мысли – его слова. Так уже сорок лет. Я просыпаюсь и знаю, что мне делать, потому что он все решил за меня. Что будет со мной, если однажды его не станет? Он привык отвечать на все наши действия глухим эхом дубовых стен, дрожанием стекол, воем ветра в высоченной печной трубе… Я часто представлял себе эту трубу от основания и до самого верха – какая она? Он живет где-то в ней. Перемещается круговыми воздушными порывами, и через нее же выйдет вон, когда наступит время распада. Но он уже давно не хочет слушать никого из нас. С годами он сделался суров, как все его жившие когда-то здесь повелители, и не признает меня своим хозяином. Тоска, чувство потери чего-то жизненно необходимого охватывает меня. Где наблюдатель? Я смотрю в окно, оконный проем притягивает меня. Будто бы не так близко, бесшумно горит село, от жара воздух дрожит, и пейзаж расплывается. Поле, мне видно поле. За пеплом и дымом то самое поле, которое я, кажется, знал. Ничто не стесняет панораму, только эти струи воздуха, как под водой, во сне… Не могу оторвать взгляд от этого, сумасшествие. Почему не слышно пожара? Слышен звук приближающегося паровоза. Он черный, тяжелый, очень тяжелый, но несется, как вихрь, по сравнению с нашим бегом. Он рядом. Земля дрожит… Удар. Захлопнулись ставни, видение пропало. Все, началось; хватаюсь за стол, падаю. Несколько жутких минут темноты, подобных вечности, а потом долгое возвращение к жизни. Паровоз проехал. Комната снова начинает проявляться, но уже другая. Знаки на потолке. Темные пятна на обоях. Она стоит в дверях и смотрит с ужасом и удивлением. Курица-то зачем здесь? Забегает под стол и кудахчет. Поворачиваюсь и смотрю на нее, а она смотрит на меня, не переставая отвратительно кудахтать, янтарным круглым глазом. В нем будто есть какая-то мысль – одна единственная, и потому сосредоточенно направленная, и столь далекая от всего человеческого, что становится не по себе. Мне кажется, что я сейчас не вынесу этого близкого взаимодействия с привычной дворовой птицей на равном себе уровне. Она зло кудахчет, оглядывается на меня последний раз, как бы для подтверждения того, что разгадала меня, и на грязных костяных лапах бежит к выходу. А, понятно, кто это был… Я зову ее. С опаской подходит ко мне, скользя по полу атласными тапочками, садится. Я прошу ее подержать мне веки. Странно, мне все равно видна комната, как в реальности. Выцветшие занавески, обои, его портрет над комодом, потолок… Эти черные знаки на потолке – образ нашего домового. Сколько лет я не видел их, даже забыл. Да, потолок. Теперь я могу наблюдать его со всех углов, не поворачиваясь и не открывая глаз. Комната сама вертится надо мной, то в одну, то в другую сторону. Пока я еще в состоянии, спрашиваю ее, как там дела с пожаром. Она отвечает что-то неразборчивое и трясет меня – явно не хочет оставаться одна. Молчу, и смотрю наверх. Быстрее кружится комната, да это уже и не комната, а, видимо, печная труба. Высокая - от основания и до самого верха. Прозрачен стал потолок, разделяющий два этажа, прозрачен стал чердачный пол и
крыша. Дом как единое целое, сосредоточенное в трубе. Поднимаюсь по ней, разглядывая стены. Он тащит меня за собой, нарушая законы печной тяги. А может быть я стал дымом. Ближе свет, конец. Свобода. Он вознес меня над догорающей деревней, и вот он, остался со мной. Наблюдатель над крышей. Я – наблюдатель. Пожар почти потушили, потом уберут доски и хлам, и здесь останемся только мы с домом. Уж лучше так… Он поднялся со мной на предельную высоту, дальше он уже не может и его тянет вниз. Прощаюсь с ним надолго и поднимаюсь еще выше один. Там меня ждет встреча с чем-то значимым. Я знаю, что главное – не смотреть вниз. Там только бескрайний лес и быстрые обрывистые реки. А сам он где-то наверху. Я уже не помню, как он выглядит, давно это было. Теперь можно только догадываться. И вот я где-то посередине. Внизу отражение того, что на небе, и я предпочитаю падать наверх. Большое село. Этим все сказано. Стершийся из памяти отрывок былой жизни. Вечер. Заросли чертополоха и редкие звезды на безоблачном небе. Откуда-то сзади все время дует ветер. Вокруг никого нет. Только что я с кем-то шел за водой, а теперь остался на дороге один. Видимо, на что-то засмотрелся. Светлячки, целая стая. Бегу за ними, и вдруг – где я? И отчего темно и ветер такой сильный? Я зову кого-то из родственников, бегу, и тут передо мной появляется крылатая белая собака. Она светится в темноте, а вокруг – ветер. Смотрит на меня, а потом бежит прочь – туда, где в сумерках стоят стога сена. Величественные и страшные очертания. Я хотел бы побежать за собакой, но сразу понял, что мне ее не догнать. Иду домой, и мне холодно и неуютно. Будто я теперь навеки совсем один остался в этом призрачном и чужом мире… Да, помню этот случай. И как я потом залез на сеновал и думал о вечном. А как же потом это все забылось, почему не был понят тот знак? Вот я и встретил его, и поговорил с ним… Пора. Но очень хочется спуститься к реке. А что будет, если спуститься к реке? Ведь этого не происходило в тот день на моей памяти. Я иду и вдруг останавливаюсь. Мне почему-то показалось, что будет невыносимо плохо, если я дойду до туда, а реки не будет. И я повернул обратно. Стоял и смотрел на темные силуэты домов вдалеке, корявые яблони, чуть резкий поворот дороги… Картина, нарисованная памятью. То, что я никогда не забуду, как бы я того не хотел. А река сзади и правда есть, только она гораздо шире, глубже и длиннее. По ней плавают теплоходы и у нее гранитные берега. А на небе тучи. Теперь-то я уже знаю, где живет та белая собака; я смотрю наверх и кричу ей через дождевую завесу, чтобы послала немного дождика в восточные края - залить пожар над Италмасом.