Я вернусь.
1.
По дороге на работу обращаю внимание на прохожих. Серая масса неулыбчивых людей. Я тоже часть этой массы. На освободившееся место в вагоне метро уселся молодой человек, вставил в уши провода и тут же заснул. Хотел сесть я, но он был проворнее меня. Мне с утра не очень-то хочется стоять, сдавленным со всех сторон.
Я работаю в школе учителем. Неважно, каким учителем. Учителем непонятно чего и зачем. Учителем от безысходности. Учителем, потому что никем другим не стал. Хочу сказать, что и детей я не люблю. И вообще иной раз неуютно чувствую себя один наедине с двадцатью пятью и более не всегда дружелюбно настроенными личностями.
Раз я начал этот рассказ, что-то нужно сказать о себе. Мне 25 лет. И я не женат. Почему не женат? Зачем читателю знать, что я не женат? Не женат, и не женат. Самое главное, всем дело, что я не женат. Нет, нет, а кто-нибудь да спросит, женат ли я? Помню, когда я был еще студентом, ходил вместе с друзьями на дискотеки. Помню, что мне не везло на дискотеках. Со мною почему-то никто не хотел танцевать. Однажды я установил своеобразный антирекорд. Я девять раз приглашал на танец и мне девять раз отказали. У моих друзей таких проблем не было. Максим, мой друг, на вопрос, почему мне девушки отказывают в танце, а его иной раз даже приглашают сами, при этом девушки весьма красивые, отвечал, что они любят, чтобы их «брали», что моя проблема в том, что я не вижу себя со стороны. Я несмело подхожу, глупо расшаркиваясь, вежливо протягиваю руку ладонью к верху, слегка кивая, бормочу себе что-то под нос… Вы танцуете? Нет, я пою. И упорхнула.
Наверное, вот и ответ на вопрос, почему я не женат. А может дело не в моей нерешительности. Наверное, все дело в том, что у меня слишком крупные черты лица. И я еще ношу очки, потому что у меня миопия. И мне не нравится мой нос. Нос с горбинкой. В детстве у меня был нормальный нос, но занятия боксом сделали свое дело. Я был неплохим боксером. Тем более, что я левша. Даже техничный правша, но не подготовленный к трюкам левши, обязательно ему проиграет. А при тогдашнем весе я имел преимущество в росте и, соответственно, в длине рук. Короче, к городским соревнованиям я был подготовлен. Я относительно легко дошел до полуфинала. И там мне попался более мастеровитый соперник. И про левшу прочитал, видно, не одну книгу. К третьему раунду счет был уже 20:7 в его пользу. У меня гудело в голове. Я много пропустил ударов. Хотелось быстрее все закончить. Тренер сказал мне тогда, чтобы я попробовал еще раз прижать его к канатам взрывной серией. Я ответил, что тот технично гасит мой наступательный порыв. На что тренер возразил, что он открывает корпус. Тренер знал, что я многих сбил с толку своим сильным ударом по корпусу. Однако в данном бою, мне представлялось это маловероятным. И все же я решил воспользоваться советом наставника. Дело в том, что концовку второго раунда я отработал слабо, без энтузиазма, так как мне не удавалось победить превосходящего меня по уровню оппонента. Он временами усиливал натиск, прижимал меня к канатам, осыпая градом ударов. Но, отстаиваясь в глухой защите, я не чувствовал для себя опасности. У соперника была скорость и техника, быстрый удар, но мощи не было. Я прижимался к канатам, тренер ревел на меня белугой, что бы я выбирался оттуда. Противник думал, что я выдохся, но меня просто одолела апатия без трех минут побежденного. Когда, наконец, прозвучал гонг, тренер гневно спросил меня, не сдох ли я раньше времени. На что я ответил, что даже не вспотел, но он быстрее меня, и я ничего не могу сделать. Как только тренер узнал, что у меня еще много сил, а противник расслабился и стал открываться, тогда у Василия Ивановича и созрел этот план.
Прозвучал гонг к началу раунда. Я тут же бросился в атаку, но пропустил два точных удара. Один в область виска, другой сбоку по челюсти. Я на краткий миг потерял равновесие, перед глазами вспыхнуло пару огоньков, я оттянулся назад, потом сделал шаг в сторону. Молниеносная контратака пролетела мимо. Тренер орал, чтобы я продолжал наступать. Я снова стал атаковать. Мои удары летели мимо, попадали в блок, противник хорошо защищался. Но я бил сильнее. Мой визави не ожидал от меня такой прыти в третьем раунде, и, будучи уверенным в своей защите, спокойно отошел к канатам. Тем более в этом раунде он заработал еще два очка, и его тренер наверняка посоветовал ему не вступать со мною в рубку. Я провел три или четыре легких удара в область головы. Эти удары пришлись по перчаткам. Но я подготовил сильный удар и нанес его по защите. Противник стоял, прижавшись спиной к канатам. Отойти он не мог, и, прогнувшись от моего удара назад, потерял равновесие, открыл корпус. Я тут же всадил свой мощный крюк слева в область печени. Его тренер понял, что я задумываю. Он кричал, чтобы его подопечный отошел от канатов, но было поздно. Соперник охнул, тут же опустил левую руку. Мы стояли слишком близко друг к другу. Теперь я его прижимал к канатам. Если бы я не прижимал его, он бы смог отскочить, отбегаться и отдышаться. Но я не дал ему это сделать. И тут же провел левый боковой в челюсть. А потом навалился на него. Мы чуть не вылетели с ринга. Публика улюлюкала, свистела и неистовствовала. Никто не ждал такого поворота событий, в том числе и я. Я отскочил от противника на миг, чтобы подготовить еще пару ударов. Но не успел. Тот завалился на бок. Судья не замедлил вмешаться, показал мне на угол. Он развел руки, сигнализируя, что бой закончен. Противник долго еще не мог отдышаться. Когда рефери объявлял победителя, соперник стоял, несколько согнувшись, тяжело дышал и, опустив голову, держался правой рукой за бок.
Так я вышел в финал. И там я узнал, что такое настоящий бокс в исполнении мастера спорта. В первом раунде я начал с разведки, как и всегда, фехтуя своей правой рукой. Разведкой занимался и он. Пока ничего необычного. В таком стиле мы танцевали по рингу с минуту. Вдруг мастер резко поменял направление, молниеносно поднырнул мод мою фехтующую руку и в два свиста потушил мне лампочки. Очнулся я быстро, но было поздно. Нокаут. Когда рефери поднимал руку мастера в знак победы, я глупо ухмылялся, а из носа сочилась кровь. Мастер-ламастер вправил мне румпель, а говоря менее изысканно, сломал мне нос. Громче всех освистывал меня из зала мой друг по полуфиналу. Но чему он радовался, не известно. Может тому, что не оказался на моем месте?
Однако на пьедестале я стоял с серебряной медалью. И мне было очень приятно. Третье место тогда занял мой товарищ по полуфиналу. Я помню его косой взгляд. И помню, как после награждения он небрежно сказал, что в том бою мне просто повезло. Я утвердительно кивнул. Но он не унялся, он сказал, что лучше меня, и легко бы выиграл по очкам. Я и в этом случае не стал спорить. Он замолчал, насупился. Я уже было собирался отойти. Но он, видя, что я не намереваюсь дискутировать, вдруг протянул мне руку и как-то сокрушенно проговорил, что удар у меня что надо. На что я тогда примирительно ответил, показав на свой нос, что у нас это еще не удар. И пожал ему руку. Какая не была бы тактика боя, бокс остается боксом. И сильный удар никто не отменял.
После финального поединка с боксом я вынужден был завязать. Тому причиной не мой сломанный нос, а отслоение сетчатки в правом глазу и стремительно прогрессирующая миопия. Сетчатку подшили, зрение в итоге остановилось на миопии средней степени, но о спорте мне пришлось забыть. Вот так я получил неудовлетворительные для молодого человека изменения во внешности.
Впрочем, я что-то увлекся. А пока увлекался, не заметил, как подошел к школе. Новое четырехэтажное здание было окружено не менее новым металлическим забором с автоматически открывающимися воротами. Некоторые окна школы, кабинеты которых хранили ценности, в основном оргтехнику, были забраны решетками по понятным причинам. Зайдя внутрь, подошел к вахтеру, взял ключ от своего кабинета, расписался в журнале. Меня поприветствовали дежурные семиклассники, с нарочитой почтительностью открыли передо мною двери, ведущие на лестницу. Далее я поднялся на второй этаж, зашел в учительскую, взял журнал 6 Б. С журналом направился в сторону своего кабинета, автоматически отвечая на приветствия мимо проходящих учителей и учеников.
- Здравствуйте, дядя Вася! – задорно окликнули меня две девчонки-пятиклашки. У них я когда-то заменял заболевшего учителя. Время от времени донимали, спрашивая, как меня зовут. Поняв, что они так развлекались, я разозлился и сказал, что зовут Васей.
Пятиклашки захихикали мне в спину, когда, проигнорировав их приветствие, прошел надменным сфинксом мимо. Потом резко остановился, развернулся. Они все поняли без слов – бросились бежать сломя голову, не переставая подхихикивать.
2.
Пятым уроком меня ждал 9 А. Это был бы хороший класс без двух придурков. Они постоянно опаздывали на мой урок. Я был бы на них не в обиде за это, если бы завуч по воспитательной работе не застала их пару раз курящими за трансформаторной будкой как раз во время моего урока. Раиса Васильевна предупредила меня, что если я не хочу проблем, то должен своевременно реагировать на систематические опоздания учащихся, к тому же находящихся на внутри школьном учете. Реагировать, это значит писать служебные. А я очень не любил писать служебные записки. Директор часто критиковал нас, учителей, что мы занимаемся попустительством и не пишем служебные. Чего тогда мы удивляемся, что ученики нас подставляют?
Но в 9 А классе были и те, которым мой предмет был интересен. Я начал урок с того, что закатил обещанную проверочную работу на 20 минут. Василенко, высоченный парень с кудряшками на голове, согнувшись в три погибели, высунув на бок кончик языка, что-то быстро писал, потом также быстро зачеркивал. Хороший парень, но тупой, как пробка. Нет смысла его устно о чем-то спрашивать. А если спрашивать, то вопрос формулировать так, чтобы в нем тут же скрывался ответ. Иначе он будет мычать, взявши себя за грудки, мучительно ожидая подсказки. Получая низкую оценку, он никогда не обижался. Придурки сидели на последней парте и играли в карты. Они и не думали ничего писать. Я пару раз хотел отобрать у них карты. Но они предупредили меня, что будут петь. Вызовы к директору несколько охлаждали их заносчивость, но ненадолго. Угрозы выгнать из школы они и вовсе пропускали мимо ушей как несостоятельные. Девочки аккуратно писали, иногда перешептывались. Они сидели ровненько, несколько склонив головки, кто вправо, кто влево. Видно, что в свое время учительница в начальной школе много времени уделяла осанке. После того, как я собрал листочки, Варя сказала:
- Помните, вы нам обещали рассказать на прошлом уроке, кто такие гетеры?
- Нет, Варя, не помню. – Я скривился. На прошлом уроке я неудачно пошутил, назвав некоторых учениц, в том числе и Варю, гетерами. Потом наобещал рассказать, кто такие гетеры на следующем занятии. Думал, что они забудут. При этом Варя хитро щурится. Наверное, кое-что она уже прочитала и теперь решила меня проэкзаменовать.
- Раз молчите, значит, сами ничего не знаете, а еще нас тут учите, - решила меня подзадорить своей категоричностью, надеясь вызвать у класса всеобщее подозрение в моей некомпетентности.
Много раз я демонстрировал обширность познаний. Поэтому за свой авторитет был спокоен.
- Может, ты, Варя, что-нибудь нам расскажешь? У меня ощущение, что кое-что ты знаешь.
- Вы же всегда говорите, что мы ничего не знаем, - Варя щурилась, глядя на меня, вертя перед носом карандаш. Я не любил, когда она щурилась, вот так как сейчас.
- Лично про тебя я такого никогда не говорил. А раз я ничего не знаю, так просвети меня.
Варя вздохнула.
- Это в древней Греции так называли незамужних артисток.
Я приподнял указательный палец и добавил.
- Ведущих при этом свободный образ жизни. Очень актуально для нашего времени. При этом некоторые из них достигали весьма высокого социального положения. Одной из них была Аспазия, девушка Перикла, скажем так, как мы помним, родоначальника греческой демократии. Что Ира хочет сказать? – обратил я внимание на поднятую руку соседки Василенко?
- Что значит свободный образ жизни?
- Да шаболды, значит, каких и вас тут половина, вот на что историк намекает, - вставил Радзецкий, один из тех картежников, и заржал, тряся своей огненно-рыжей шевелюрой. Его дружбан также загоготал, откинувшись на спинку стула.
- Заткнитесь! – словно сговорившись, хором гаркнули девчонки.
- Может, хватит превращать урок в балаган? – вмешался я. Класс мигом притих.
У меня хороший голос, громкий, четкий. И я могу довольно долго разговаривать на повышенных тонах без ущерба для себя. Зычный голос – это наследство от моего отца. Голос для учителя инструмент зачастую более важный, чем знания и интеллект. Прозвенел звонок, возвещавший о конце урока. Учащиеся как по команде бросились наутек из класса. Я тоже направился перекусить. Время большой перемены.
В столовой за учительским столом собралась приятная компания из двух математиков предпенсионного возраста, весьма подвижных, и, я бы сказал, молодцеватых. Было в них что-то даже мальчишеское. И это они, эти двое, вытянули школу по предметной олимпиаде в прошлом году на почетное третье место в городе. Перед администрацией замаячила перспектива получить статус гимназии. Но директор пока не решался пойти на это.
- Можно к вам присоединиться? – сказал я, ставя поднос на стол, за которым сидели математики.
- Естественно, мой юный друг, присоединяйтесь. И, между прочим, третьим будете.
- Всегда рад, Вячеслав Григорьевич.
- Слушайте, народ, я давеча прихожу на бровях домой, а внучка, как всегда, бежит, чтобы обнять деда. Моя жена на кухне что-то готовит. Кто там, спрашивает она, а я Лизоньке пальчик к губкам приложил, мол, тихо, не проболтайся. А Лизка отвечает, там дрова принесли, что с ними делать? А жена – неси сюда, а то, как раз печь нечем растапливать.
И мы все втроем киснем со смеху. Эту шутку рассказал Андрей Иванович.
- Ну, что, мой юный друг, как там твои «македонские» поживают? – спросил Вячеслав Григорьевич про моих учеников.
- А как Ваши Лобачевские и Ковалевские? – парировал я.
- Какие там Лобачевские? Нули полные. Есть пару человек, с кем работать. Да что говорить. У меня друг, завкафедрой в техническом вузе преподает. Вызывает студента на семинаре, задает ему десять элементарных вопросов. Так тот ни на один не ответил, ни на один.
При этом половина котлеты пыталась попасть в рот Григорьевичу, однако с каждой фразой та описывала дугу вокруг, кружась как самолет над аэродромом, запрашивая у диспетчеров посадки. Наконец, по-видимому, диспетчеры дали добро, котлета благополучно приземлилась куда надо. Вячеслав Григорьевич активно жевал, время от времени жестикулируя вилкой, пытаясь подчеркнуть глубину невежества учеников, и не спешил за второй половиной котлеты.
Поговорив еще немного о тяготах нашей профессии, мы разошлись по своим делам. Я решил зайти к Владимиру Макаровичу в гости. Ему лет было уже около шестидесяти, и работал учителем физкультуры. Вернее дорабатывал. Кроме уроков вел кружок по туризму и факультатив «Основы православной культуры». На Благовещение даже как-то приглашал Батюшку, конечно, предварительно согласовав мероприятие с администрацией. Директор был не против. Батюшка выступал в актовом зале в двенадцатом часу. На его лекцию были созваны учащиеся всех старших классов и посвящена семье и семейным ценностям. На лекции я не был, но помню, что после ее окончания, выходя из зала, многие старшеклассники посмеивались. Забыл сказать, что Владимир Макарович окончил школу катехизации. А в последнее время стал даже бородку отращивать. Я подшучивал над ним, говоря, не пора ли становиться священником, а то ведь и Татьяна Вячеславовна, завуч начальных классов, часто приходит за душеспасительными советами. Макарович лишь усмехался себе в бородку.
Я поднялся на второй этаж, открыл дверь и вошел в узкий коридор. С правой стороны располагались две двери, ведущие в раздевалки, а между ними двустворчатая дверь. За ней -- небольшой предбанник, потом снова двустворчатая дверь, на этот раз предварявшая вход в спортивный зал. А в конце коридора находился кабинет учителей физкультуры. Довольно просторный, надо сказать, с отдельной душевой и туалетом.
Я постучался и вошел. За столом перед окном двое учеников лет двенадцати склонились над библейским атласом. Один водил пальцем по лощеной бумаге, нашептывая другому что-то на ухо. А как раз напротив них, на медицинской кушетке, наверное, списанной когда-то из медкабинета, сидел Владимир Макарович. Пока мальчишки читали, пытался починить болгарку. Видно, где-то отходил контакт. Болгарка лежала на коленях в разобранном виде. Макарович подкручивал какой-то болтик крестовой отверткой. Я подошел к коллеге. Мы молча пожали друг другу руки. Сел рядом, зная, что не помешаю.
- Ну что, мальчики, прочитали? Какие будут вопросы? – спросил Макарович, поправляя сползшие на самый кончик носа очки. Одна дужка была замотана изолентой. Из-за сильного плюса глаза казались несколько увеличенными, а взгляд возмущенно-удивленным.
- Почему Каин убил Авеля? Разве Авель был виноват перед Каином? Ведь это Бог не принял дар Каина.
Спрашивающий выпрямился. И тут я его узнал. Этот долговязый и худощавый блондин с голубыми, как васильки, глазами звался Арсением из шестого «В». Я не веду у них. У них ведет Лилия Марковна, уже как глубокая пенсионерка. Она была тучная и с отдышкой. И поминутно вытирала испарину на лбу платком. Когда мы с ней иногда пересекались, то не преминет взять меня под локоток, и, наставительным тоном, больше псевдо наставительным, конечно, приговаривала: «Бежать, бежать, и еще раз бежать отсюда. Молодой человек, чем Вы собираетесь кормить свою семью? На что Вы тратите свою молодость, отвечайте же, я жду? Я Вас очень рада видеть, но радости моей не будет предела, когда Вы найдете для себя более достойное поприще». И еще раз, с каким-то даже исступлением: «Бежать и только бежать». Я лишь усмехался в ответ. Она же смотрела на меня как на недотепистого ученика, и с обидой произносила: «Зря, зря смеетесь, молодой человек».
Вопрос был неожиданно серьезным. Владимир Макарович отложил инструменты в сторону.
- Каин позавидовал Авелю, - ответил он, немного подумав, - потому что Бог принял воскурения Авеля, в отличие от Каина. Таким образом, Господь испытывал Каина. И, вместо того, чтобы смириться, смирить свою гордыню, Каин задумал злое, задумал убить Авеля, и действительно убил его.
Малец почесал макушку. И с досадой, даже с каким-то разочарованием повторил:
- Но, ведь Авель не виноват…
- Да, не виноват, - слабым голоском отозвался второй ученик. Но сказал это больше не думая. Тот наоборот был полноватым, нескладным, низкого роста. Он сидел на стуле, а ноги еле доставали пола.
Арсений морщился. Он все никак не мог понять, как это можно причинить кому-то боль, если тот не виноват, потом он продолжил:
- У меня недавно родилась сестричка, и родители занимаются теперь только ею. Раньше мама и папа каждый день заглядывали в дневник, а теперь хорошо, если раз в неделю. А я учусь хорошо. Я очень обижался на родителей. Так теперь я должен убить сестричку?
Последнюю фразу Арсений произнес на пол тона выше и даже с подвыванием. Ему только теперь стала понятна степень преступления Каина.
- Да, ребята, - Владимир Макарович снял очки и положил их на стол. Очки все время сползали, а он их постоянно поправлял. Ему это надоело, и он решил их снять. А без них взгляд казался растерянным. – Сначала грех вошел в жизнь человека через Адама и Еву в Эдемском саду, а через грех – смерть. А деяние Каина – это результат, по сути, отступничества первой человеческой пары от Истины, от Божьего правления. Все дети Адама и Евы уже имели первородный грех, то есть склонность совершать разные нехорошие поступки. Но хуже всех поступил Каин, потому что содеял на тот момент самое страшное преступление. Он убил не просто человека, а родного брата.
- Понятно. – У Арсения это «понятно» было несколько растянуто. А по своему опыту я уже знаю, когда «понятно» произносится нараспев, значит совсем непонятно.
- Где ваши коллеги? Что-то никого не видно, - спросил я, когда мы остались одни.
- Повезли детей на соревнования. Шестой и седьмой уроки отменили. А мой седьмой «д» посещает краеведческий музей.
- Что за соревнования?
- Лыжные гонки. Две группы. Младшая и старшая. Поэтому и поехали вдвоем. Но Валерьянович вернется. У него тренировка по кикбоксингу в три.
- Что, не работает? - Спросил я, когда Макарович опять принялся за болгарку, нацепив очки.
- Не знаю. Когда включаю, работает только пару секунд, потом все.
Я встал с кушетки и взял со стола библейский атлас.
- Постигают ли дети христианскую науку? – спросил я, перелистывая страницы.
- Вообще, ходят не ахти. Но этот Арсений довольно смышленый малый.
- А где Ваш ноутбук?
- Сегодня дочке отдал, вернее вчера. Она мне скачает с интернета несколько передач.
- Православная тематика?
- Да. И еще «Воскресный вечер» с Владимиром Соловьевым.
- Снова Украина? Я в последнее время не сильно слежу за политической обстановкой в мире.
- И Украина и Сирия. США поддерживает радикализм ради своих корыстных целей по всему миру. Разрушает при этом традиционные устои, культурные ценности, извращает религии. Например, когда финансирует деятельность всяких псевдоисламских, по сути, бандитских группировок в том же Ираке и Сирии, в Афганистане. Да и на всем Ближнем Востоке. А на Украине? Кроме обстрела мирного населения регулярной армией на юго-востоке, что вытворяют эти неонацистские молодчики? Они еще разрушают православную церковь. На ближнем Востоке от рук бандформирований уже сотни тысяч христианских новомучеников. Это гонения, гонения, организованные западным миром, и, прежде всего, США.
- Костя бы с Вами поспорил. – Я имел в виду коллегу, Константина Дмитриевича, который вместе с Иосифом Валерьяновичем сопровождал школьников на соревнованиях.
- Костя. Костя столько сил отдает этому фитнесу, прямо молится на него. Можно подумать, фитнес его спасет.
- Вы же знаете, Константин сторонник западного образа жизни…
- Я не хочу хаять запад в целом. В 1986-м, когда я еще был коммунистом, по большому блату получил путевку в Англию, в Лондон. У нас тогда были встречи с представителями профсоюза рабочих угольной промышленности, потом мы посетили футбольный матч, Ливерпуль, кажется, играл, только не помню с кем. Позже посидели в пабе, попили пива. Все очень понравилось.
- У Вас с Дмитриевичем концептуальные противоречия. Антагонизм на уровне мировоззрений.
Владимир Макарович, наконец, собрал инструмент. Потом полез под кушетку и достал самодельный удлинитель, густо обмотанный красным тонким проводом. Он его немного размотал. Дал мне штепсель, я воткнул его в розетку. Розетка находилась у меня за спиной. Макарович подсоединил болгарку к удлинителю, потом щелкнул переключателем. Болгарка взвизгнула. Диск, сделав несколько оборотов, остановился.
- Вот, зараза, прости меня Господи…
- Зачем Вам все это? – я указал на творческий беспорядок, царивший в кабинете. На полу лежала, испачканная солидолом тряпка. На столе образовалась горка из протоколов соревнований, месячной давности каких-то приказов, ученических рефератов. Только там, где недавно сидели школьники, было относительно чисто. На кушетке в хаотическом порядке лежали различные инструменты. У ног, опрокинутая на бок коробочка, приспособленная из пачки из под сока, со срезанным верхом, с, наполовину вываленными на пол, болтами, гайками, дюбелями, анкерами.
- Шведская стенка расшаталась. Хочу ее посадить на пару анкеров. Хотел сделать приспособления из листа миллиметровой стали, да вот болгарка, похоже, нуждается в более серьезном ремонте.
Продолжение следует...