Налей мне, батя, водки полстакана, сальца бы..., впрочем, хватит огурца. Тебе плесну... Вот так, послушай "хулигана", любимого тобою "подлеца". Да! Годы мчат, вон, сколько их умчалось! Ты говорил: "мерзавец", "негодяй", в глазах твоих была такая жалость, любовь и боль (как хочешь называй).
Бреду по жизни клоуном картонным, охапки слов несу в своей душе, но так, по-доброму и по-отцовски чтобы, никто не назовёт меня уже. Всё как-то уважительно и чинно, фальшиво, правда, ну да Б-г простит: пусть кто-то хвалит, кто-то врёт картинно, а вот "прохвостом" и "скотом" не наградит... Ты рано, батя, этот мир покинул - я нынче старше полных лет твоих - поскольку не загнулся и не сгинул, я обещаю жить за нас двоих.
Ну, ладно, сам налью себе до края и выпью за тебя и за себя, не чокаясь, да не с кем, понимаешь: я - "бестолочь", отец, прости меня! Прости, что не успел с тобой при жизни договорить, доспорить, домолчать, и в наших спорах о патриотизме не смог тогда тебе доотвечать. А что я мог тогда тебе ответить, когда ты мне сказал: в любом бою я так мечтал, чтоб вы, когда Бог даст вас, дети, чтоб вы, мерзавцы, жили, как в раю...
И я, отец, в пучине бурной жизни молюсь за взрослых, в общем то, детей, чтобы "оболтусы" (я не о коммунизме) достигли самых высших рубежей. Тогда получится, что, вроде, всё свершится, и род наш будет длить свой долгий век, а это значит, мне не грех напиться: ну, будем, дорогой мой Человек!