Продолжение. Начало: главы 1,2,3,4,5,
6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,20,
21,22,23,24,25,26,27,28,29,30,31,32,33
Глава тридцать четвертая
Мысли о родителях, о Вите и Лизе, об их семьях, о младших сестрах не покидали Маню,
но почта не работала с осени, писем не было, и она ничего не знала о них…
После нелепой и неожиданной смерти меньшей дочери Паулина Лукьяновна слегла.
У нее отнялись от колен ноги. Ступни совершенно потеряли чувствительность, и самостоятельно передвигаться по комнате она уже не могла. Владимир Матвеевич припомнил, что приступ такого частичного паралича случался у жены прежде, как раз после родов Лены. Но тогда она быстро поправилась, пролежав лишь несколько дней. Чем же обернется ее состояние сейчас, никто предвидеть не мог. Даже старинный друг семьи, доктор Лисицын, осмотрев больную, покачал головой и, выйдя в другую комнату, сказал:
– Двигательные функции, смею надеяться, восстановятся, это последствие нервного шока. Меня беспокоят оттеки… К сожалению, терапевтическое отделение переполнено тифозными больными. Госпитализация не возможна. Лечим, практически, на дому. У вашей жены нарушена функция почек, нужна строжайшая диета… Зайдите ко мне вечером, я постараюсь добыть немного таблеток.
Достать же продукты, перечисленные доктором на обороте пожелтевшего рецептурного бланка, было фантастикой. Кроме окаменевших сухарей из серого хлеба, нескольких мелких луковиц и стакана горчившего, мутного постного масла, в доме ничем не пахло. Но почки Поленьки не хотели фильтровать эту гадость, они вообще переставали работать. Таблетки, впрочем, подействовали, и оттеки немного сошли.
Наутро Владимир Матвеевич увязал в стопку сочинения И. Тургенева и отправился на рынок с надеждой обменять книги на диетный продукт. Промерзнув до костей и потолкавшись там до обеда, он понял, что на его товар спросу нет. Обиженный книголюб чертыхался, сердился и кашлял, возвращаясь домой ни с чем. А главное, ума не мог приложить, чем покормить больную.
И вдруг на дороге заметил большую, с добрый кулак, картофелину.
Владимир Матвеевич перекрестился и бросился подбирать драгоценность.
Наверняка он убил бы любого, кто попытался б его опередить.
На счастье, поблизости было пусто.
Дома он растопил печку, тщательно вымыл и очистил клубень, отварил его в маленькой кастрюльке и размял чудное реденькое пюре для больной, без соли, как велел доктор. А себе отдельно, в чугунке, с полчаса кипятил на краю плиты подмерзшую кожуру, затем размочил в отваре сухари и мелко-мелко накрошил туда луку. Поистине, Господь милостив!..
После ужина Поленьке стало лучше, но она не проявляла никакого интереса к заботам мужа. Лицо ее просветлело, морщинки разгладились… Владимир Матвеевич слегка испугался такой перемене. Поленька показалась ему красивой, как в юности, лишь не потерявшие пышности и густоты русые волосы, вольно сплетенные в косу, приобрели дымчато-серый оттенок, который шел ей к лицу даже больше, чем прежний.
За окном вкрадчиво шелестела зимняя ночь, студеный ветер посвистывал на чердаке. Владимир Матвеевич вглядывался в родные черты, старался прогнать от себя дурные мысли и вместе с тем отчетливо представлял будущее: одиночество, пустоту и бессмысленность новой жизни, свою непричастность к ней. Сердце его зашлось от леденящего душу страха. Страх перед жизнью был ужаснее смерти… А смерть уже распростерлась над Поленькой. Косые тени метались в углах.
«Чего еще ждать? – с горечью думал Владимир Матвеевич. – Нет Жени и Павлика, ушла Леночка, мой светлячок. Поленька угасает. На что мне судьба пережить их, остаться немощным и одиноким?! Видно, проклята моя доля…»
Он задул каганец на столе, подошел к печке и резко, до самого упора, задвинул в дымоход заслонку.
Потом отбросил крючок на входных дверях, вернулся к Поленьке, лег рядом, перекрестился,
обнял неподвижную жену и закрыл глаза.
Лежал долго, а сон все не шел. Сосчитал, что вместе с Поленькой прожили они сорок лет без трех месяцев…
Радостные и горестные воспоминания нахлынули чередой, любимые дети явились перед глазами,
за ними стояли родители, братья… Затем в ушах послышался комариный писк, и он глубоко,
всей грудью, вдохнул сладкий запах угара…
– Володечка! – вдруг раздался в темноте тихий и нежный голос жены. – Ты, кажется, рано прикрыл заслонку,
чадит что-то. Поди, проверь, дорогой. И принеси мне водички, если не трудно.
Владимир Матвеевич скатился с постели и кинулся к печке.
Затем распахнул двери, выскочил на крыльцо, стал размашисто, истово креститься.
Босиком, в исподнем белье шагнул со ступеней и повалился в снег на колени.
– Господи милосердный! Помилуй меня, грешного… Чуть-чуть не уморил Поленьку!
Ах, душегуб окаянный, грех какой едва не взял на душу!
Господи, помилуй… Господи, помилуй…
Он шептал так в беспамятстве, растирая снегом лицо, крестясь и беззвучно плача.
Плач его рвался из больной, истерзанной муками груди, и был это плач по ушедшей навсегда,
невозвратной жизни. А на заиндевевший сад, на маленький домик, на укрытую снегом лужайку
издалека, дробясь в вышине, осыпался с промерзшего неба медный звон соборных колоколов…
На другой день Владимир Матвеевич встал до рассвета, вычистил свой серебряный портсигар,
достал со шкафа Женины шахматы ручной работы из дорогого лимонного дерева, решительно отмахнулся
от трогательных воспоминаний, преследовавших его повсюду, и отправился на базар.
Вернулся он скоро, принеся на сей раз невиданное богатство: мешочек риса фунта на три,
пяток кусков настоящего сахару и заграничную банку сухого коровьего молока.
Поленька ожидала его сидя в постели, аккуратно причесанная, с посвежевшим лицом.
– У меня для тебя сюрприз, Володечка, – сказала она, целуя в щеку склонившегося к ней мужа.
– Слушаю тебя, дорогая, – отвечал он, выкладывая на стол продукты.
– Погляди-ка на меня хорошенько!
И с этими словами Паулина Лукьяновна осторожно опустила ноги с кровати на коврик
и, опершись о спинку, распрямилась во весь рост.
– Поленька, милая! – метнулся к ней Владимир Матвеевич, едва не просыпав драгоценную крупу. –
Как же это?! Боже милостивый, Боже мой… – повторял он, обнимая жену за талию и осторожно усаживая на стул.
Он благодарно опустился на колени перед иконой Спасителя и так стоял замерев,
не проронив ни звука, только шевеля губами. Глаза его были закрыты, а по щекам текли слезы…
Ни горестями, ни радостями Владимир Матвеевич поделиться с детьми не мог. Почта по-прежнему не работала. Маня переехала с мужем на юг, под Одессу, и связь с ней прервалась вовсе, от Лизы тоже давненько ничего не было. Витя сражался с бароном Врангелем в Крыму, перенес контузию, подлечился в симферопольском госпитале и собирался служить в армии дальше. Об этом рассказал его сослуживец, который посетил Мацкевичей, находясь проездом в Житомире. Юля вестей не подавала. Оставалось надеяться, что, перебравшись в Москву, она спокойно родит своего ребенка.
После всего пережитого Владимир Матвеевич исповедался, причастился
и дал обет в соборе Св. Владимира, перед алтарем,
никогда, ни при каких обстоятельствах,
не судить больше своих взрослых детей.
Им было все прощено наперед, до конца его дней, до последнего вздоха.
*******************
Продолжение следует