Не все любят жить близко от переднего края, говорят – шумно и вонь, а мне, в общем, нравится. В Москве не у всякой-то передовой грязь, в последнее время власти стараются делать видимость уборки, в пределах области ввели запрет на пушки свыше 6 дюймов, а по ночам стрелять можно только с лицензионным глушителем.
Мой окоп работает с 9 до 18, и обед на мое усмотрение, а соседский открыт круглосуточно, я слышу, как сменщики сдают-принимают общий пулемет. Это не от бедности, их рубеж довольно крупный, они все неплохо зарабатывают, у них дома, я думаю, по паре собственных зениток, просто, кажется, там сидят одни приезжие… что мне, впрочем, все равно. Я давно заметил, что ночной глушитель Борис забирает с собой, хотя он не его собственность. Вообще я склоняюсь к мысли, что он его тайно использует в собственных перестрелках (может быть, и по разные стороны?) а их жандармерия смотрит на это сквозь пальцы. Когда-то я тоже работал как независимый подрядчик, окапывался то тут, то там по всей стране, но никогда не работал на два фронта сразу. Потом надоело, что приходится временно занимать чужие позиции, затыкать собой дыры до прибытия регулярного пополнения – и осел в Москве (или я – осёл в Москве?) да, и тут у меня, признаться, уже третий фронт за пять лет.
“Я через полчаса буду в блиндаже, перезвони”. – Разумеется, блиндажом я назвал свою ямы, чтобы он позавидовал, и, разумеется, я буду там раньше, но наводчику из Иркутска незачем знать, что мне до работы рукой подать. Ему Москва кажется бесконечной пробкой из армированных джипов, пусть он тоже пока отдыхает. Я терпеть не могу начинать лупить в четыре ствола ровно в девять, учитывая то, что прочие подтягиваются к десяти.
Полковник же, и вовсе, редко объявляется до полудня, он уверен, что он на то имеет право, поскольку координирует операции с французским легионом на три часовых пояса западнее – но больше никто так не считает. Все полагают, что полковник просто сам себе тут хозяин, пока ему не дадут пинка в отставку или – на генеральский пост за какие-нибудь нарисованные заслуги.
Я даю пристрелочную очередь, чтобы отметиться о начале сражения. А потом сразу берусь за почту… Сообщения от непосредственного командира я читаю последними, и не каждый день, потому что как любой подчиненный, считаю, что достоин командования над собой меньше, а знаю все лучше. Пусть первыми будут бухгалтеры…
И сразу оплеуха. Что за жизнь. Два близких разрыва по обе стороны и квитанция о том, что мне на треть срезали бонус за боевое десантирование. Я слишком поздно раскрыл парашют, и реклама парадных кителей на нем не попала в эфир. Ну вот, с утра не свежая форма… Вот уж хрен я буду теперь вызываться добровольцем и рисковать, чтобы захватить чужие позиции. Те, кто приземлился позже и стрелял меньше, заработали больше меня. Ну, а что пишешь ты, дорогой мой салага-обезьяна-капитан? Ты не мог бы дважды прострелить область в пятнадцати градусах северо-западнее…
Это идиотизм, и мы оба это признаем. Утюжить эту зону удобнее из нашего четвертого окопа на Тверской, но чего ожидать от командира, окончившего заочно краткие курсы младшего боевого А. Я видел случайно его резюме. Там он именует себя стратегом и претендует на подполковника, хотя на Тушинском фронте был старшим лейтенантом. У нас он получил сразу майора, я полагаю, потому что наш собственный полковник – на самом деле законспирировавшийся капитан. Впрочем, я не собираюсь задерживаться на этой передовой больше пары лет. Резюме моего командира блещет фразами типа: четкий выбор врагов, гибкое планирование молниеносных войн (не постеснялся написать – «войн», болван, а не «битв/баталий/операций» хотя бы), впрочем, он играет по плану проси больше, получишь меньше, но все равно больше того, что заслуживаешь. Обещай. Вали на соседний окоп.
Я, дрожа от презрения, сделал тогда копию. Через полгода-год я перепишу это резюме от себя, добавлю пару организационных эпитетов (продуктивность, оперативность, эффективность) и отправлю в поисках повышения. Не знаю – кто мой больший враг: мой неприятель или мой начальник-приятель. И – враг ли моему начальнику мой неприятель. И кто будет мне враг года через три. Главное в анкете в списке своих негативных качеств честно указать: излишне справедлив с сослуживцами, чрезмерно требователен к себе, физически недоразвит: иногда устаю от постоянных переработок. А когда пригласят на собеседование – упереть глаза в чужую переносицу, скомкать губы в суровую куриную попку, не ржать – и ты майор-капитан.
В кофейном перерыве иду в каптерку и снимаю с карточки сразу все накопившиеся за два месяца бонусы: почти четыре ленты. С брезгливой оторопью на замечание старшины выковыриваю из последней девять патронов сдачи. А педанту пофиг мое нескрываемое презрение – он спишет все подчистую, а таких сдач нагребет себе за день на новую пару фирменных сапог. Мимо меня проходит придурок, одетый круглый год в закатанные рукава, его все зовут Стрелок, он кичится тем, что быстро выхватывает и молча заряжает с двух рук, эти самые руки у него вечно оттопырены локтями наружу, от чего, по его мнению, создается впечатление, что он быстро выхватывает и молча заряжает с обеих. Он доверительно заглядывает мне в глаза и приветливо улыбается. У многих заодно создалось впечатление, что он попутно гомосек, в одну, пардон, щель с ним никто не сядет, а я терпеть не могу тех, кто распускает слухи о том, кто тут какой гомосек.
Меня гораздо больше раздражают бородачи – эдакие арифметики сражений, профессора смертельного боя, они поглаживают неухоженные бороды, сосут трубки в кулуарах войны и оперируют вагонами и мегатоннами, хотя сами ничего тяжелее сисек в жизни в руках не держали, а воюют китайскими автоматами времен Кореи. Откуда теоретики берутся на переднем крае – для меня загадка, их полно на любом фронте, в окопах они сидят плотно, смотрятся регулярно, ведут себя кадрово, стреляют вспыльчиво, уши затыкают расчетливо, начальства сторонятся плотно, но после войны, закурив, расскажут вам бегло обо всех битвах и сделают выводы о бездарности генералитета всех сторон, а если их кардинально поправляют – соглашаются решительно. Окопы они никогда не меняют, сидят пожизненно, а если чудом продвигаются до капитана, то и посмертно. Мнение их необычайно твердо, когда заходит дело о поддержке высказываний руководства на местном военном совете.
Из соседнего окопа уж который день доносятся гневные вопли новобранца своему лейтенанту, что вот на Химкинском рубеже в рабочем окопе не было ни единого пятна! а на Якиманском фронте! – в центре Москвы! – он нашел! да-да, об этом инциденте он докладывал больше недели назад! но никакой! реакции не последовало. Командир же предположил, что, возможно, это собственность музея армии или оставлено неприятелем при одном из отступлений.
Новобранец уверял, что он посылал запрос в музей, откуда пришел ответ, чтобы он сообщил идентификатор, он спросил, где ему посмотреть номер, ответили, что на прикрепленной бирке, но там не было прикреплено никакой бирки, о чем и было доложено, причем с копией капитану и в интендантство. Музей порекомендовал поискать бирку, капитан же ответил с копией майору, что прошу не затягивать войну! музей не должен заставлять воина разыскивать бирки, что тот обязан в удобстве вести огонь по неприятелю с перерывом на обед и кофе! и ходатайствовал направить запрос текущему неприятелю. Интендантство решительно заявило, что в его обязанности не входит рассматривать подобные жалобы, что вшей в подведомственных ему окопах нет, вероятно, боец занес насекомое с собой после рукопашной, вследствие чего существо (если живо) или предмет (если дохл) надлежит вынести за периметр армии на склад временного хранения №4Б. Через три дня майор написал, что неприятель готов прислать комиссию по опознанию, но не ранее второй декады и попросил назначить комиссию по регламенту и процедурам для пересечения линии фронта, согласования меню и цветовому оформлению затемнения переговорной. Когда же враг прибыл, выяснилось, что за время переписки их, врагов, сменилось трое, а документы при сдаче-приемке их передовой были утеряны или остались на складе 4Б, перешедшем под наш контроль по итогам переговоров о перемирии 21/10.
Перебранку я читал почти с самого начала, потому что кто-то по невнимательности на раннем ее этапе начал ставить в копию весь личный состав бригады. Солдат же сегодня беспокоился о том, что из-за вшивой переписки он уже неделю не может вести прицельную бомбардировку, от чего страдает его ветеранский накопительный пенсион, ради которого он и уволился с прежнего места службы. На самом деле, скорее всего, он затеял эту вшивую возню, чтобы его имя засветилось у начальства и получило репутацию смелого, решительного и бескомпромиссного. Которое надо повысить в пайке и звании, и перевести в прикрытие, лазарет, обоз, штаб.
Вчера, уже после вечерней демобилизации прислали счет об израсходованных боеприпасах, мне показалось, что они изрядно завысили количество гранат. У меня бы руки оторвались, если бы я столько покидал. Но я подписал, потому что этот отчет косвенно говорит о том, что я воюю много и беспощадно. И бездумно, что ценится. Эти украденные кем-то гранаты принесут денег дважды – один раз вору, второй раз мне в конце квартала в виде премии за перевыполнение плана по ближнему бою. Правда, они могут прилететь мне в лоб с той стороны, но – я уже подписал, отправил и забыл.
Я читаю новости с фронта, болтаю с сержантами у кофейного автомата, курю. На единицу полезной информации – две рекламы. “Надоели воинские части? Мы найдем для вас воинское целое!” Перепалка идет вяло, ленивыми очередями с длинными затишьями вперемешку, сегодня большой мясорубки не ждут, перед выходными идти в атаку неохота, все устали за неделю и мечтают свалить пораньше.
Потом я пробегаю вести с других фронтов, потом об оружии и новинках тактики на Западе, потом что-то еще о локальных стычках, потом и вовсе про все подряд (в Европе подписали конвенцию о запрете средств по уничтожению автоматов для производства поп-корна). Даю два залпа и иду на пятничное совещание.
Вообще в нашей роте человек сорок, командир просит удвоить, апеллируя к расширению угла обстрела, а полковник требует сократить на четверть, но поднять эффективность на 33% по образцу французских союзников. Однако он лукавит, те уже года два воюют по стандарту Третьей Мировой, а мы надолго застряли где-то в районе WW2,5. На совете собрались такие же неприметные герои труда войны, как и я сам.
Пока ждали бойцов, выслушали навязчивое рассуждение вольноопределяющегося Николая о том, что в былые века люди ходили по войне открытыми тесными рядами и умирали, сплоченно и легко, так как Бога любили беспрекословно, но потом стали верить меньше, а себя любить больше, прятаться от страха по траншеям и атаковать закамуфлированными трусливыми перебежками. Тут собрался, наконец, кворум и бегло обсудил новые каски и бинокли (такая же дрянь, что и раньше, но с годовым техобслуживанием), а потом утвердили концепцию дизайна досыпки бруствера молодого лейтенанта Ивана.
На совет нас откомандировалось пятнадцать: шестеро болеют, трое в отпуске, трое обучаются по курсу «Штабная отчетность для нештабных служак», остальные просто не явились. Сегодня еще до конца дня мы урвем по полчасика и отпразднуем день рождения штабиста Василия и старшины Маши с узла связи с общественностью.
Вася до повышения был моим коллегой, но когда я появился в подразделении, он уже вовсю вертелся у штаба. Методы были стандартные: полдня ищи повод покрутиться на виду у начальства, полдня прикрывай и прикрывай зад, то есть нудно строчи письма о том, что ты всех предупреждаешь заранее, что если... и т. п. Вася – хороший парень, говорят приглашенные на торжество, а те, кто считают, что он плохой парень, в лучшем случае не приглашены, а в худшем – сгинули с фронта в неизвестность по его вине. С такими васями лучше приятельствовать, чем пытаться вернуть их на причитающееся место, они – доки в организации бумажных засад. Не уверен, что он вообще умеет прицеливаться, но попадает всегда точно. Предпочитая своих.
Ведь в конце концов, если вы делаете карьеру, то можно палить по 40 часов в неделю по противнику, которого вам нарисовали доморощенные стратеги, а можно тихо топить стоящих чуть выше в иерархии, дергая их за плохо прикрытые зазевавшиеся места. Маша случайно родилась с Васей в один день и ничем не примечательна. Недавно она купила хорошенькую чуть бронированную машинку с лобовым стеклом, немного пуленепробиваемым со стороны водителя, и ей настало временное счастье, которое она будет отмечать тут же, попутно с надоевшим за тридцать пять лет днем рождения.
В конце совещания мы немного выпили для затравки, договорившись о встрече в четыре-тридцать, и я пошел на обед с сержантом Максом и пожилым лысым майором Шурой Фронтовиком, переведенным недавно из Сочи и мерзнущим везде, кроме каптерки и столовой. Майора Шуру никто за майора не держит, он из запаса, был старлеем, когда открывали сочинскую прифронтовую зону, где никого лучше не смогли найти, и Шура подвернулся кстати для самого себя, принявшись расти быстрее любого кадрового, а потом перебрался на Большой Якиманский. Он утверждает, что был единственным на всем сочинском направлении, в одиночку отражал атаки, ходил соло в наступления, которые лично же и разрабатывал с учетом собственных ночных разведывательных вылазок, учинял разгромы превосходящих сил неприятеля на море, обучал новобранцев проведению диверсий и готовил себе замену. Подполковники и даже прапорщики у него ходили шелковые и были сплошь в полном вещевом, денежном и продуктовом довольствии. Шура никогда не преувеличивал, он просто врал, и был любим командованием за оптимизм и победные прогнозы на все предстоящие сезонные кампании. Интересно было другое, о чем со слов Шуры догадаться было трудно: в Сочи Шура воевал за наших нынешних противников. Что такое Фронтовик – фамилия или самоназвание Шуры – никто-никто не знает, но рисуют с прописной.
По просьбе передовиков, любящих засиживаться за приемами пищи, столовая недавно была переоборудована так, что из-за стола можно простреливать несколько критических векторов, получая целеуказания с кассы, а патроны можно прихватить, где пакетики с чаем. Сейчас крупнокалиберных боеприпасов маловато, а столики плотно заняты – верный признак пятничной сиесты. Периодически, то там, то сям открывали огонь даже задастые интенданты, предпочитая направление едальни противника. Оттуда огрызались резкими залпами, от которых звенело в ушах и посуде.
Технократ и решительно пьющий человек Макс завел модную песню окопников последнего года: станет ли американский стандарт WW4 общемировым, или азиатский WW3+ вытеснит американский, потому что им охвачено больше народу? Он строил в этом деле из себя передового стратега, а на деле был всего лишь в передовом заграждении левого фланга заряжающим у гранатометчика. Терпеть не могу рассуждений на тему того, что никто тут не видел, а вычитал в газетах. Меня гораздо больше привлекала возможность войны в реально действующем формате WW3, по которой я недавно ездил стажироваться в Соединенное Королевство. Лично мне он кажется оптимальным для наших дней – умеренно иерархичным, но оставляющим место для личной инициативы.
***
Кто-то чувствительно толкает меня в бок.
– Вставай, младшой, заспался, – сержант с усмешкой.
– Вот дрянь, – говорю, – ну, хоть сон посмотрел.
– Подсмотрел? Тревога намечается, помнишь?
– Сегодня – вторник? А я думаю, чего мне так тревожно, – зеваю, тянусь.
– Дуй в сортир, а то через три минуты уже и не облегчишься. Снесут.
Я едва только и успеваю. Выхожу. У тумбочки ротный смотрит на часы.
– Чего шатаетесь, младший сержант, бегом, отделение поднимать! Дневальный, командуй тревогу!
– Ро-т-та, подъем! – орет дневальный. – Тревога!
– Тревога! – вторят замки.
В расположение врываются офицеры, я тоже бегу к своему отделению, на ходу вопя:
– Отделение связи, тревога! Подъем! Строиться!
Отовсюду вопли:
– Химики, подъем!
Суматоха.
– Кого нелегкая гонит?
– Генерал-ядерщик прилетел, с инспекцией. Разнос вчера был.
– Ускорительщики, ускорьтесь, тормоза!
– Прикладные математики, строиться с прикладами!
Сумятица.
– Нашей ротой особенно недовольны. Офицеров, включая доцентов, переводят на казарменное положение.
Очкарики подтягиваются, застегивают пиджаки, с папками, ноутбуками – в линеечку.
– Доработались до цугундера, золотая рота! – в гневе орет капитан, проносясь вдоль. – Всем довольствие урежут, запоете! Дежу-у-урный, командуй!
– Рот-т-та, р-равняйсь! Смир-р-рно!! – рявкает. – Р-равнение – на – средину!
Чеканит шаг в стенном эхе.
– Вольно, – свирепо расслабляет ротный.
– Воль-ль-на-а-а, – отпускает дежурный.
– Комвзводам – проверить личный состав.
Хаос переклички. Есть секунды оправить крахмальную сорочку, мазнуть туфли, перевязать галстук, подкрутить гвардейски поля шляпы.
– Напра-фо! В актовый зал шестой лаборатории – бего-ом-марш!
Летим, скачем, несемся. Почему мы называем это шарагой? Что-то далекое, неясное, столетней давности. Некогда вспомнить.
– Бегом, бегом! – сплошной ор. – Академик ждать не будет! Пропишут вам по первое число!
– Сегодня двадцать пятое? – лампы черного ходка чертят желтым.
– Двадцать шестое, но в этом месяце тридцать один.
Перекошенное профессорское перед глазами.
– Что, младший научный сотрудник, дембель рассчитываешь?! Полковую речевку всем отделением!
Командую. Выдыхаем в беге:
– Война! – это! Наука! Наука! – это! Бизнес! Бизнес! – это! Война! – сто раз до хрипоты.
***
Открываю глаза, перевожу кресло в вертикаль. Синее небо над стеклянным куполом. Тихий час окончен. Приятно выходить из кошмара под монотонный бубнеж однополчан. Пулемет на месте, только дуло мне в лоб. Шутники.
Макс вещает о концепции перехода от WW-3 к WW-4. Ограничения по применению оружия против бытовых приборов ужесточаются, сегодня вот – взялись за автоматы для поп-корна, а потом? Пылесосы, миксеры?
Уничтожение себя исчерпало в принципе, поэтому американцы придумывают оружие созидания. Представьте: вы спокойно спите в привычной постиндустриальной прифронтовой обстановке, а наутро вокруг вашего дома развалились два коксохимических предприятия, обувная фабрика, три НПЗ и ГОК. Из дороги торчит нефтяная вышка, а вместо парка – мост. И вы снова в железном веке, здравствуй промышленная революция! А в планах – разработка ретрозарядов: текстильные мануфактуры, литейные мастерские и что-то еще очень секретное, дутье там, баклуши – никто толком не знает...
Почему всегда находятся восторженные приверженцы очередной дурной моды? Демонстративно даю самую обычную длинную стальную с никель-вольфрамовыми и иду в очередь – относить поднос с тарелками и гильзами к мойке.
И срочно – в санчасть, пусть дадут хорошего снотворного, чтобы без снов. Иногда в пятницу вдруг приходит желание сделать побольше, чтобы спокойно проспать начало понедельника. Пусть болтают. У меня еще прилично войны.