Продолжение. Начало: главы 1,2,3,4,5,
6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,20
21,22,23,24,25,26,27,28,29,30,31,32
Глава тридцать третья
После смертоносной эпидемии возвратного тифа людей постигло другое несчастье – голод.
Тяжело было смотреть, как дважды весной в землю сеяли просо и оно не взошло, – осталась земля
черной и мертвой, она истощилась и не могла больше родить.
Летом волостное начальство потребовало от тузловских крестьян выполнить план продразверстки.
Приехали из города заготовители от «Совпродкома» и стали изымать излишки продуктов.
Отряд вооруженных экспроприаторов сопровождал в родное село младший брат Луки Васильевича – Иван,
в фуражке с красным околышем, милицейской амуницией, затянутый портупеей с новенькой кобурой на боку.
Он покинул родимый дом год назад, как только установилась советская власть. Ушел в город с молочным братом и рыжий Ленчик. Рассказывали, что скрипку он забросил, стал играть на рояле и петь в одесских ресторанах романсы Вертинского, публика его обожала.
У Ивана таких талантов не было. Зато его взяли в милицейское подразделение, и теперь он сопровождал экспроприаторов. Тузловский помещик Энгерд сбежал с французами, в селе оставались кулаки и крепкие середняки. Иван знал, где что искать. Однако он не слишком усердствовал, очевидно, испытывая все же неловкость от полноты собственной власти.
Совсем уж не по себе сделалось ему при встрече с родителем.
Отец вышел из сарая распоясанным, в домашней холщевой рубахе, с топором в руках.
– Здравствуй, батя, – сказал Иван, прокашлявшись в кулак, и добавил. – Вот, закон исполнять надо…
– Здоров будь, сынок, – отвечал дед Василий, постукивая обухом по балясине на крыльце. –
Что ж, исполняй, коли надо, – и повернувшись спиной к комитетчикам, ушел в дом.
Во дворе было пусто. Иван заглянул под навес для дров, там тоже ничего не было. Крестьяне, предупрежденные накануне, по решению Сельсовета свезли на ток немного зерна. Год выдался на редкость неурожайным. Тем не менее, от каждого двора полагалось сдать «натурой» живую скотину и птицу. Брали семечками, шерстью, мукой, солониной, свиным салом, даже сухими фруктами и бураками. Но отец предписания не выполнил. Сделать же обыск в родном доме и увести единственную коровенку у стариков Иван не решился.
Он постоял в раздумье и махнул рукой сопровождавшим.
– Едем, здесь ничего нет.
Заготовители пожали плечами, и красный обоз двинулся дальше.
Поздно вечером братья встретились. Они заперлись в баньке и сходу завели спор.
– Середняков партия не трогает, – рубанул по столу ребром ладони Лука, от волнения у него сел голос.
– Да кто их трогает? – оправдывался Иван. – Что же мне, пустой обоз вертать в город?
Красная Армия и рабочие голодуют, а кулаки жгут хлеб и вырезают скотину.
– У нас никто зернышка не спалил… Ты же сам знаешь, что рожь не взошла.
Такого года никто не помнит.
– А мне плевать, я под расстрел не хочу. Кишки вытяну, а план продразверстки в комитет сдам.
Ты что же, революцию предаешь?
– Что ты сказал, последыш недоношенный?..
Лука сгреб за грудки брата и втиснул в угол, тот успел схватиться за кобуру.
Но через секунду взвыл от боли с вывернутой за спину рукой.
– Именем революции грабить своих пришел, овца паршивая! Ты без портков под столом лазил,
когда я в подполье работал и за революцию насмерть бился… Ах ты гниль паскудная,
я те отучу револьвером махать!
– Не я, так другие придут… – миролюбиво заскулил Иван. – Пусти, больно же.
Лука пихнул брата на лавку.
– Креста на тебе нет, и совесть тоже потерял. У Гришки зачем телка отнял?
Зимой без мяса не выжить, свиней кормить нечем. Всех поросят вырезали. Птица дохнет.
– Скажи спасибо, что козу дойную оставил. Завтра Федора раскулачу. У того возьму мерку сполна.
Ишь, какой амбарище выгнал, совсем окуркулился.
– Федора не трожь! Посмей только! – рыкнул Лука, от напряжения у него вздулись жилы на шее. –
Наш брат середняк, и что положено сам сдал. Сроду на него никто не батрачил.
Он на войне пострадал, сейчас от зари до зари пашет. Его добро кровью и потом нажито.
Ополоумел ты, или забыл, что Федька девять ртов кормит? Мы ж кровные братья, Ваня.
– Ну и что? Я служу советской власти, меня на жалость не купишь.
– А я какой власти служу? – тихо спросил Лука.
– С тебя спросу нет. Ты безземельный, – отвечал Иван, становясь все более злым и наглым, –
родителей не трону, но за остальных не проси и в мои дела не встревай. Я исполняю приказ
советской власти. Если враги революции не подчинятся закону добровольно – отдам под суд.
Передай это Федьке, если хочешь.
С этими словами Иван вышел из баньки и, минуя дом, зашагал к воротам. Разговор был окончен.
Лука еще долго сидел на лавке, подперев щеку кулаком, и думал про то, что новое время сюда еще не пришло. Оно было где-то совсем близко, но уже не впереди, как прежде, а за крутым поворотом.
Впереди была бездна.
И в эту бездну валились измученные люди, его кровные родичи и их дети.
Сначала смерть косила красных и белых, потом предателей и бандитов,
буржуев и не буржуев, а теперь всех подряд…
Неужели такая цена неизбежна?
Разве могут голодные крестьяне насытить миллионы страждущих ртов?
Где и когда они обретут это недостижимое счастливое будущее? В раю?
Дети мрут. Земля не родит…
Ему вдруг представилась толпа односельчан с позеленевшими лицами, ослепленными страхом глазами и разорванными немыми криками ртами, которых заготовители во главе с Ванькой гнали вперед, в ослепительно-белый туман.
А из искрящейся мглы навстречу мчался галопом табун диких, необъезженных лошадей и втаптывал копытами несчастных в сырую землю… Лука вздрогнул от наваждения и очнулся.
«Если не выстоит город, погибнет село, – невольно подумал он, – из города после пришлют помощь. Рабочие восстановят заводы, порт… Закупят посевное зерно, пришлют плуги, бороны. В коммуну объединимся, школу выстроим… Только бы продержаться до лета, только бы продержаться…»
У старшего брата Ванька мало что взял. Новый амбар был пуст, на скотном дворе выла собака да бегали два тощих козленка. Орали на все голоса детишки. Сноха валялась в ногах и, заклиная Богом, просила милости. Сам Федор увел со двора коня, да на нем и ускакал незнамо куда.
Зимой от голода люди начали пухнуть, открывались гниющие язвы на ногах, надо было ходить из хаты в хату и делать перевязки. Фельдшера обходили все село ежедневно. Люди поели кошек, собак и сдохших лошадей. Они следили, у кого пала лошадь и где ее закопали, а на утро уже не было трупа, стояла только разрытая яма. Те, кто мог есть кошек, собак и сдохших лошадей, остались живы. Голод так свирепствовал, что люди умирали на ходу, падали как мухи. Число смертей доходило до 10-ти и даже до 14-ти человек за сутки. Луке приходилось заставлять более крепких односельчан хоронить умерших, так как от разложившихся трупов могла вспыхнуть новая эпидемия.
В конце-то концов, из района прибыла помощь: стали варить «общественную» затирку из ячной муки и выдавать по мисочке людям. Хотя затирка была жидкая – но все-таки подкрепление. Маня сама ела, и трехлетняя Галочка тоже. Потом американцы организовали миссию продовольственной помощи. В сельской пекарне выпекали белый хлеб, варили рисовую кашу на молоке с сахаром и сладкое какао. Выдавали на человека в день триста граммов хлеба, мисочку каши и чашку какао. Сразу все пошли на поправку, а до этого невозможно было смотреть на истощенных голодом крестьян, которые ползли к зеленой травке, срывали ее губами и съедали...
Вот это и был настоящий ужас.
*******************
Продолжение следует