Наша жизнь полна куръезов, анекдотов и нелепостей. По прошествии времени от одних остается легкая улыбка или досадное чувство собственного несовершенства, от других – непроходящее чувство вины. Кажется, Гете сказал: «Судьба – это характер». И мы - в тесной зависимости от поведения этого непредсказуемого господина, угодливо подставляющего нам «грабли». Легкий удар по лбу – и наша психика уже «поджаривается» на самобичевании, муках и раскаяньи. Обычно люди скрывают свои пороки и недостатки, но ведь вся классика и построена именно на них..
Выход в свет
В шестом классе мне страшно захотелось самой сшить себе платье. Мать купила мне ситца и, помучившись несколько дней, я сшила себе платье, а когда мать послала меня в «центр» за хлебом, то я тотчас же согласилась. Дома, надев его, я таяла от счастья, но когда вышла на улицу, «в люди», оказалось, что я настолько стесняюсь этого нового платья, что не в силах поднять глаза на прохожих. Мои недавние гордость и самолюбование полностью выгорели от моей закомплексованности. «Только бы скорее купить хлеб и вернуться домой». Отмахав, как в полусне, полтора километра, я почти ни разу не подняла глаз. Я шла, краснея от смущения и опустив голову, и кроме своих стоптанных босоножек ничего и никого вокруг не видела. Наконец, по моим подсчетам я дошла до хлебного ларька. Неожиданно я почувствовала сильный удар лбом обо что-то твердое. Автоматически от удара я вскинула руки и почти обняла... телеграфный столб. Я очнулась. Единственный столб, и к нему был привязан ослик! Когда из киргизских сел люди приезжали на наш базар, то всегда привязывали к нему ослов. Но – такая точность! Когда от крепкого удара я туманным взглядом обвела вокруг, то с ужасом увидела, что люди, стоявщие возле хлебного ларька, глядя на меня, держались за животы. От стыда я едва не упала в обморок, платье на мне, казалось, пылало. Петляя ногами, я дошла до ларька. Лицо мое горело, а в голове стоял неимоверный шум. Кое-как я купила хлеб и скорее свернула в первый же переулок, только бы поскорее скрыться от людей. Так «печально» окончилась демонстрация моего нового платья.
Красивая фамилия
– Мама, – говорю я, раскачиваясь на ветке яблони, – когда я вырасту большой, то выйду замуж только за красивую фамилию!
– А какая фамилия тебе нравится? – спросила она настороженно.
– Ну, уж не Щербакова, – презрительно произнесла я. «Щербак с печки бряк!» – Мне, например, нравятся такие фамилии как Троцкий, Римский-Корсаков, Онегин. Я по радио слышала такие.
Мать улыбнулась: – Не загадывай, а то выйдешь за такую фамилию, что будешь стесняться. И вот, по прошествии некоторых лет, я выхожу замуж. Мой будущий муж мне понравился и, конечно, его имя. А вот фамилию спрашивать городского парня, мне, сельской, закомплексованной девочке, неудобно, хотя мы были знакомы уже полгода. «Да уж, во всяком случае, в двадцать раз красивее, чем моя», – думала я. Мы пошли в ЗАГС. Заполняем анкеты. Женщина спрашивает, согласна ли я взять фамилию мужа. – Конечно, я согласна! Обращаюсь к мужу: – Как мне записать? И вдруг как обухом по голове: – Записывай, моя фамилия Пупазин,– произносит он.
– Как?! – побледнела я.
– Пупазин, – невозмутимо и даже с гордостью повторил муж, глядя на меня.
– Как? – еще не веря себе, переспросила я. После моего третьего вопроса он немного смутился. Ноги мои ослабли. Как же мне теперь жить с такой глупой фамилией? Настроение сразу испортилось.
– Да это не русская фамилия, – объяснял мне виновато муж, видя мое потрясение, – мои дедушка и бабушка из Молдавии или из Прибалтики. Там что-то произошло, а фамилия у них была Пупазо, а когда приехали сюда по какой-то причине им пришлось переделывать на русский лад: Пупазины...
– Боже мой! Боже мой! – стучало в моем сознании. – Так вы берете фамилию мужа? – подозрительно окидывает взглядом меня женщина в ЗАГСе. Муж напряженно ждет. – Да, конечно, беру... – расслабляю я всех, и наших свидетелей в том числе. «Но зато человек хороший», – утешала я себя отчаянно. Пишу маме письмо. Подписываюсь новой фамилией: «Пупазиной Елене». Вероятно, мама не стала смотреть на конверт, надеясь, что она запомнила фамилию. Ведь она ясна, как пуп земли. Получаю конверт, на котором написано: «Напузиной Елене». Вот так судьба меня наказала!..
Клопы
Переехав на новую квартиру, я была счастлива. Еще бы! Бывшая голливудская гостиница, в которой останавливалиcь звезды. А фасад нашего дома попал в кадр знаменитого фильма «Красотка» Инкрустированное снаружи лепкой невысокое здание восхищало меня и раньше. Я была счастлива! Но произошло непредвиденное. Однажды на кровати я обнаружила... клопа! Я, никогда не видевшая клопов, сначала приняла его за насекомое, слетевшее с моего букета цветов. Но позже нашла еще и еще! Я превратилась в клопиного донора. Да, я слышала, что иногда вспыхивает чуть ли не эпидемия в домах, но чтобы и я удостоилась такой чести?.. Поверить, что это случилось со мной, было невозможно. Охота на них меня просто изнуряла. Это был сущий ад! Кто кого? Не вынесши пыток, я была вынуждена признаться. Теперь многие жильцы с готовностью сообщили, что и в их квартирах тоже обнаружены были эти «иждивенцы». « Хорошо,– сказал менеджер, – на днях пришлю службу, а пока брызгайте себя и их алкоголем. «Ага, чтобы сделать меня алкоголиком? Нет уж , лучше я подожду». Ничуть не утешившись советом, я продолжала « войну».Изучив на себе клопиное расписание с часу до пяти утра, я начинала охоту, вооружившись увеличительным стеклом и мощым фонариком. В обещаный срок в коридоре толпились пять человек в униформе и с ними собака. Собака заходила в каждую квартиру, выявляя наличие клопов. Она зашла и в мою. Когда они вышли с собакой, то радостно сообщили, что клопов у меня нет. «Как нет?!» От этой « хорошей» новости меня чуть не разбил паралич». Как это нет клопов?» Чуть ли не со слезами я бросилась их убеждать, что сегодня ночью поймала двоих. Посовещавшись и глядя на мои сверхадекватные всплески эмоций, они снова вошли в квартиру. Теперь уже без собаки. Теперь они сами, как собаки, вынюхивали воздух, светили фонариками между голыми досками, вертели во все стороны своим увеличительным стеклом, ползали на коленях под кроватью. После проверки они подтвердили, что клопов нет, и они не будут проводить дизенфекцию в моей квартире. Закон есть закон. В панике я бросилась к менеджеру. – Нет, – сказал он, – я больше верю им, вот поймаешь мне клопа и покажешь его живьем, тогда я и приму меры.
Ну что ж, опять мне придется не спать. Несколько ночей, с головной болью от недосыпания и безысхода, я караулила своих иждивенцев, поминутно включая и выключая свет, чтобы поймать их на месте преступления. Все было напрасно. Клопы, вероятно, « прознав » про санобработку, затаились. Не может же быть, чтобы я их всех выловила. Это невозможно предположить и логически. Дата санобработки клопов в клопиных квартирах быстро приближалась. Отчаянию моему не было предела. И мне вдруг пришла мысль: да надо просто попросить у кого-то из соседей клопа. Но когда я попросила об этом темнокожего соседа, он поспешно закрыл передо мной дверь. Поразмыслив более глубоко, я решила, что в наше «денежно-торговое» время надо просто купить клопа! На моем корявом английском я обратилась к другому соседу- филиппинцу, владельцу клопов. Мне показалось, он вроде заинтересовался этой идеей, но, подумав несколько минут, отказался. Не хотелось ему, видно, ночью подрабатывать, или побоялся незаконной продажи. Помощи ниоткуда не предвиделось. Но все-таки мир не без добрых людей. Наши люди из «бывшего», как я заметила, намного щедрее и чувственней! Убитая бедой, я позвонила приятельнице и все рассказала ей. Она даже обрадовалась: «Ой, да нет и проблемы. Зачем их ночью ловить, ты ко мне днем зайди – я тебе их пригоршню целую бесплатно насыплю, пока у нас не потравили!». И я засветилась от счастья! Теперь у меня надежда, что и мою квартиру обработают!
Первый апрель – никому не верь...
Я уехала в город Шымкент сдавать экзамены, а моя близкая подруга Валя Штоколова и моя сестра - в город Фрунзе (Бишкек).Экзамены я провалила, поступила (так провалила или поступила?) в техникум и жила у своей дальней родственницы, тети Шуры, как у себя дома. У нее была дочь Наташа, которую я полюбила всем сердцем. Хотя она была младше лет на семь, оказалась гораздо умнее меня, сельской наивной девочки. Но чувством юмора мы не были обделены. Иногда, согнувшись пополам, выдыхая одни неопределенные междометия, хохотали до слез. И однажды перед первым апреля мне пришла мысль разыграть мою подругу Валю: «Дай-ка напишу ей письмо, будто бы у меня есть знакомый в другом городе, его зовут Рома. И будто бы я сбилась с пути и жизнь принимаю совсем не так, как Валя». И мы стали придумывать, держась за животики, свой жаргон. Вместо слова «лицо», например, мы пишем «физика». Друзья у меня – «клюшки». Подписываю конверт, будто бы перепутала адрес, и пишу этому Роме, которого у меня и в помине не было, что у меня, мол, есть Валя, которая принимает жизнь в розовом свете, а в жизни надо быть хамовитой и хитрой. Поиздевавшись над письмом, внизу маленькими буквами я все же написала: «Первый апрель – никому не верь!». С чистой совестью отправила конверт и напрочь об этом забыла. Через несколько дней совсем неожиданно приезжает моя сестра из города Фрунзе. Удивлению моему не было предела.
– Просто так приехала посмотреть, как ты тут, – объяснила она. «Просто так?!». Дорога из Фрунзе была очень дорогая для студента, жившего только на стипендию, и ехать надо было всю ночь. Погостевав вечер, осмотревшись, на другой день она также неожиданно уезжает. Мы идем по рельсам на вокзал. Она говорит: –Так ты не догадалась, почему я приехала? Я остолбенела: – Нет, а в чем дело?
– А письмо ты помнишь, что Вале написала? – грозно обратилась она ко мне.
– Да, конечно, помню...– согласилась неуверенно я.
– Так ты отдаешь себе отчет? – напала она на меня, – Валя, комсорг группы, собирала по копейке со всего института тебе и мне на обратную дорогу. Три дня она не просыхала, ревела на весь институт! Мы решили забрать тебя из Шымкента, нашли работу в лаборатории, чтобы спасти тебя от влияния улицы.
Какой ужас! Я от стыда готова была умереть, провалиться сквозь землю. Валя, моя близкая подруга, и я была ей предана, как собака. Как же ей потом объяснить студентам, что она плакала напрасно, весь институт на ноги подняла... – Да ведь я же написала внизу маленькими буквами: «Первый апрель – никому не верь!» - в отчаяньи я пыталась защититься. Сестра отчитывала меня: – Откуда нам знать, что у тебя в голове? Когда я через несколько месяцев встретилась с Валей в своем селе, то с трудом смотрела ей в глаза, но ни она, ни я ни словом не обмолвилась об этом неприятном недоразумении.
Авторитет
В середине шестидесятых годов появилась мода на меха. Но тогда редко можно было видеть модные шкурки зверей на людях, а мы, низший и бедный класс, мечтали хотя бы о хвостиках. Многие носили на воротниках этот мочалистый кусок соболя или песца, составляющих необычайную гордость. Тете Шуре, у которой я жила, дочь прислала из Москвы такой хвостик. После этого я потеряла покой. Я просила продать мне его и чуть ли не на коленях стояла перед нею. Перестала спать ночью и бредила этим хвостиком. Несколько дней я умоляла ее. Обещала заплатить двойную цену, хотя это была для меня несбыточная сумма. Этот хвостик стоил пятнадцать рублей. Весь белый свет сошелся клином на этом хвостике. Уже и ее муж подключился, не в силах вынести моей внутренней драмы. Но тетя Шура была неумолима. В эти же примерно дни я иду к своей самой близкой подруге Анке в гости. Она открывает ворота, придерживает собаку у будки, пропуская меня. Я иду в дом. – Посмотри, что я купила!– и показывает почти такой же соболиный хвостик, смотрит на меня и ждет реакции. А надо сказать, что Анка не была склонна к вещизму. Мода на нее не производила никакого эффекта. Проще сказать, что для Анки она не существовала. Она признавала только строгий спортивный стиль и никаких дополнительных «финтиклюшек». Она выжидающе смотрела на меня. Хвостик мне, конечно же, понравился, внутри опять возникла боль за неудавшуюся с тетей Шурой сделку.
– Хороший хвостик,– сказала я блеклым голосом. Естественно, добавить к этому было нечего, и так без слов понятно, что хвостик бесценен. Я не была завистливой, тем более к своей Анке. К ней я питала благородные чувства уважения и даже преклонения. И я была рада за нее. Мы посидели, попили чай. Она проводила меня. Через некоторое время я иду к ней в гости опять.
Анка открывает ворота. И что я вижу?! Ее собака изо всей силы треплет дорогущий соболиный хвостик! Я просто онемела, не в силах видеть такую кощунственную сцену.
– Анка! – закричала я в полуобмороке, – какой ужас, смотри! Собака треплет твой воротник!
– Ничего страшного,– холодно произнесла она. Это ей я его дала. Пусть играет!
Я одеревенела, не в силах что-либо сказать: – Как ты могла? Такая ценная вещь! – вскричала я. Анка повернулась ко мне, и в глазах ее я увидела металлический, неприятный отблеск: – А что ж ты, когда я тебе его показала, ничего мне не сказала, только равнодушно скривила лицо? Я думала, тебе он не понравился, так я сразу же его и выбросила.
Мне ничего не оставалось, как схватиться за сердце...
Курьез
Был такой смешной случай. Но этот случай уже не со мной. На сцене нашего театра действие: Великая, Отечественная... Глубокая ночь... Пятеро разведчиков, прижавшись к земле, ползут по-пластунски, осторожно передвигаясь по сцене. Тишина. Музыка нагнетает темп, чтобы подчеркнуть напряженность момента. Зрительный зал замер. Тихо-тихо ползут разведчики... Вот они почти уже подползают к логову врага, вдали уже мерцает огонек. В это время пожилой актер немецкого происхождения Миша Шумахер, командир развед группы, разведчик, неожиданно для всех и еще неожиданней для себя испускает громкий, неприличный звук. Худрук и все, кто за кулисами, от ужаса присели, и только одна мысль сверлила мозг: «Слышали ли передние ряды зрителей этот звук?». Сами разведчики, не выдерживая напряжения, начали беззвучно смеяться, и напрягши животы, уткнулись лицом в пол, не в силах ползти дальше. Но актеры –люди смекалистые и находчивые. Саша Богданов, один из разведчиков, нарушая тишину, пытаясь спасти положение, чтобы отвлечь зрителя,обыгрывает этот эпизод. (Зритель не знает, какие методы для звука применяют в нашем театре). Он говорит громким шепотом в зал: – Кажется, я слышал выстрел!
Это только еще больше добавило смеха «разведчикам». Покрасневшие от натуги актеры почти мычат сквозь рыдания, пытаясь продолжать монологи. Нашему директору Надишеву не до смеха. С каменным, побелевшим лицом он следит за действиями разведчиков. И тут еще один находчивый актер, продолжая диалог, добавляет: – И, кажется, это был выстрел из немецкого оружия!
И тут уже не в силах закончить продолжение, они, делая отчаянные знаки, чтоб занавес закрыли, начинали отползать за кулисы. Но и там никак не могли успокоиться и катались по полу от смеха. Занавес закрыли, и к счастью, зрители, переглядываясь, не поняли непонятной заминки в спектакле.
Китайская шляпка
Моя родственница Люда, с огромными зелеными глазами и вьющимися соломенными волосами, была неописуемо красива. Она никогда не носила шляп, и вот однажды приходит ко мне в какой-то совершенно дурацкой шляпке. Она открыла дверь, и мне стало плохо. Дурацкий лопух висел на одном глазу, прикрывая превосходные золотистые волосы и ее зеленые глаза. Глаза блестели, и сама она вся светилась от счастья.– Ну как? – рассчитывая на эффект, спросила она меня, кокетливо поправляя шляпку поистине великосветским жестом. – Ну? – ждала она положительного ответа. У меня не хватило смелости сказать свое мнение, и я, через силу стараясь скрыть изо всех сил мое состояние, подтвердила. – Да, хорошая шляпа... Хорошая шляпка... – и замолчала. Она повернулась к зеркалу, оглядела себя и вошла в зал. Мы поговорили о том- о сем и, конечно, о шляпке, которую она ее еще крутила в руках.
–Ты знаешь, она мне так понравилась, что я еле дожила до зарплаты. Боялась, что ее купят, и каждый день бегала смотреть, но, к моему счастью, ее никто не купил. (Да, таких идиотов не нашлось – подумала я про себя). Она любовно гладила «нелепое изделие » китайского производства. Собираясь уходить, Люда подошла к зеркалу и примерила шляпку на другой бок. Я с замиранием сердца смотрела на нее. Скукоженный лопух грязноватого цвета, как его ни надень – он прикрывает такое красивое лицо.
– А если я надену эту шляпку вот так? – спросила она меня, вертясь перед зеркалом. И тут сквозь болезненную гримасу у меня неожиданно вырвалось: – Ой, Люда, так еще хуже будет!
И я, от страха за выданное мною мнение, замолчала, ожидая ее реакции. Она внимательно посмотрела мне в глаза, и мы обе расхохотались. –Твое лицо так красноречиво говорит о шляпке, что вопросов больше нет, – засмеялась она и положила шляпку в сумку.
Жара
Знойный шымкентский полдень... Убрав в квартире, мы с дочерью, сморенные жарой, легли по разным комнатам. Я – в зале возле телефона, она - в спальне. Мне снился сон, будто Вера уехала к нашей родственнице в поселок Чапаевка. Это длинный путь на двух автобусах. Сама она туда никогда не ездила, только я одна - к своей тете Шуре, и редко брала ее. Телефон меня разбудил. Звонил одноклассник дочери Эдик: – Веру можно? – Нет, – говорю я,– Веры нет, она уехала в Чапаевку.
Сон мой, конечно же, закончился. Я, разморенная жарой, полусонная встала с дивана, иду на кухню поставить чайник и про себя рассуждаю: «И что это понесло Веру в Чапаевку? Никогда не ездила, а тут вдруг решилась ехать, да еще в такую жару?» Поставив чайник, еще не проснувшись, иду в спальню, несу плед. Захожу и, потрясенная увиденным, останавливаюсь. Вера спокойно спит! «Как, она уже съездила на Чапаевку и даже успела вернуться!». Не выдержав, я нетерпеливо потрясла ее и, разбудив, спрашиваю: – Как же ты так быстро с Чапаевки приехала? Дочь, вытаращив заспанные глаза, моргает, ничего не понимая: – Мама, ты что, я никуда не ездила, мы же легли с тобой отдыхать!
Смеялись до упаду...
А судьи кто?
Свои самые удачные стихи я не люблю читать людям, безразличным к поэзии. То есть читаю там, где по моему скептическому мнению, они будут понятны. Стихи попроще лежат без применения. Моя соседка по комнате Зина, высокая, худая, с длинным носом украинка из Запорожья, как-то узнав, что я пишу стихи, попросила меня их почитать. Она показала несколько стихов чужих, которые ей понравились, и я сразу же поставила крест на моих. Я вежливо отказала, но она время от времени настойчиво просила меня показать мои стихи.
– Зина,– говорю я ей, – мне не трудно, просто жалко тебя. Тебе придется из вежливости или хвалить меня, чтобы не обидеть, или затаить разочарование, а мне – чувствовать перед тобой вину из-за того, что тебе они не понравились. Я говорю тебе искренне – поверь, даже не трать на них своего времени.
Стихи я ей не показала. Но Зина все же не выдержала, выкрала их и прочла. Однажды я прихожу домой и вижу у Зины загадочное и значительное лицо. Возле нее лежит мое стихотворение «Зеркала» Она сидела, вызывающе сложив руки на груди, и на лице было явное желание высказаться. – Ну что,– сказала она с издевкой,– так я все-таки прочла твои стихи. Я хочу тебя спросить, ты хоть сама понимаешь, шо ты пишешь?
Я не выдержала и от души расхохоталась: – Ну, Зина, я тебе что говорила, ты помнишь? Спасибо за искренность – вот за это спасибо! – только мне и пришлось сказать ей.
Я люблю Зину за ее уверенность в себе, чего мне не хватает. Однажды, желая найти работу в рекламе, она нашла телефон американской семьи, которая искала женщину для работы по дому. Не зная английского, она все же не теряла надежды, что ее возьмут – такое тоже бывает. Но ей нужен был адрес дома. Она позвонила им, чтобы узнать адрес. Выучив одну фразу на английском: «Вэрэ ис юр эдрэс?» –спросила она у человека по ту сторону телефона. Естественно, ей диктуют адрес по-английски и, желая ей помочь, «спеллают» по буквам. Зина, не понимая ничего, со злостью опять переспрашивает: «Юр эдрэс?» По ту сторону телефона опять пытались ей терпеливо диктовать. Зина не выдержала такого, как ей казалось, издевательства, и с возмущением, бросив трубку вопрошала: – Я же ей русским языком говорю по-английски «Юр эдрэс?», а вона мени шось лопоче по-английски!
Она ухитрилась еще и обвинять ни в чем не повинных людей. Вот такие мы странные люди.
Страх
Однажды жарким летом моя сестра сделала себе на лицо маску, растерев по всему лицу и шее ягоды малины и ежевики, и легла на прохладный деревянный пол, подстелив какую-то циновку в полутемном доме с завешанными от мух окнами. Лежала, лежала да и уснула. А мы с матерью пошли на огород и, рассказывая смешные истории, от смеха буквально «падали на лопаты». Двери и ворота в нашем селе днем никто не закрывал. И вдруг мы видим: сосед, перепрыгивая через заросшие грядки, встревоженно бежит к нам, оглядываясь. – Что случилось?– замерли мы, перестав смеяться. Он мутным взглядом окинул нас, как бы не решаясь сразу «убить наповал».
– Там у вас в комнате,– начал он, – кто-то вашу Галу ... по- моему... порезал! – Мы с матерью, вскрикнув, кинули лопаты и в ужасе побежали в дом. Галя с красным лицом, потревоженная нами, открыла сонные глаза....
Чайник со свистком
Всякий раз, когда приезжаю к матери, она жалуется, что чайники сгорают у нее. «Поставлю чай на летней кухне и думаю: пока грядку прополю – и чай готов. А когда грядку закончу, принимаюсь за другую. Вспомню про чайник, а он уже сгорел!». Я привезла ей из города чайник со свистком. Она обрадовалась необычному подарку, долго щупала его. «Ну, слава богу, хоть теперь не будет проблемы». Свисток действительно свистел так пронзительно, что его слышно было и на огороде.
Оставшись одна, она поставила чайник на газ в летней кухне и пошла тут же рядышком полоть грядки.. Копает грядки, копает. Устала, оперлась на лопату, отдыхает. И слышит свист... А в это время через наш переулок шла детвора из школы. Дети кричат, громко разговаривают. И матери слышится – ей свистят! В гневе она через плетень набросилась на них: – Бессовестные, вот я вашей учительнице все расскажу! Совсем потеряли уважение – как можно свистеть взрослому человеку!
Дети, не видя за собой вины, стали пререкаться, а потом поспешили подальше от матери. Они ушли, а мать, довольная, что припугнула их, еще про себя поворчала и снова взялась за лопату. А когда пришла с огорода, то увидела, что чайник почернел, а бедный свисток не стоял солдатиком на страже, а лежал на полу далеко от плиты...
Авантюра
В один из сумрачных, дождливых дней я захожу к своей знакомой и, не зная, как обратиться так, чтобы не обидеть, намекаю ей на давний долг.– Знаю, помню!- машет она рукой, искренне сочувствуя мне, – а я сейчас только про тебя и подумала. Завтра еду в банк погасить долг и завтра же возьму другой кредит и с тобой сразу же рассчитаюсь. И целует меня.
– Ну, ладно, это я так, на всякий случай напоминаю, – говорю я, чтобы не потерять взаимного расположения. Отдать долг она не может при всем ее желании. Ее желание зашкаливает на каком-то этапе, так что диалог повторяется из месяца в месяц. Она всегда несказанно рада видеть меня, и мой приход для нее праздник. И я верю ей. Несмотря на Люсину щедрость души, друзей у нее по пальцам перечесть.
Я знаю ее давно, почти с самого приезда в Лос-Анджелес. Жила она неподалеку. Познакомились в русском магазине, и я радовалась нашему знакомству. Правда, с тех пор она мой постоянный должник. Кое-как выбив из нее первоначально занятую крупную для меня сумму, впредь я уже была осторожнее. Но есть люди, не дать в долг которым нет никакой возможности. Она, намекая на святое правило дружбы «помогать ближнему», начинает жаловаться на нехватку денег. «В Украине опять обвал – цены сумасшедшие!» Я знаю, ее старший сын женился на женщине с тремя детьми и уже есть общий ребенок. Младший выпивает. Сколько помню, Люся, опустошая все гараж-сейлы и значительную часть магазина «Девяносто девять центов», отправляет посылки, стоимость перевоза которых в пять раз дороже самой посылки. На ее попечении престарелая мать, которая получает пособие. Сама Люся тоже получает пособие и подрабатывает еще на стороне. Таким образом, ее зарплата в четыре раза больше моей. Оглядев меня, она с грустью замечает: – Ты хоть покупаешь вещи, а мне вот сейчас за квартиру нечем платить. Менеджер просто заколебал, и за свет за два месяца просрочка, теперь вот штраф набежал.
– Почему ты не можешь вовремя заплатить? – удивляюсь я. Нет, зря произнесла эту фразу. Люся, страшно оскорбившись, набрасилась тигрицей на меня: – А чем бы я тебе заплатила? Ты же видишь: кормлю мать, да дети там... Твоя, хорошо, здесь...
Мне интересно наблюдать за ее поступками. Она не только мне должна, она должна всем своим знакомым. И те так же, как и я, долг ждут годами. Едва расчитавшись, через неделю она опять занимает. Тягостное ожидание выплаты долгов компенсируется ее щедрым гостеприимством. Едва вы войдете, Люся выставляет все, что лежит в ее двух холодильниках. Она вертит в руках рекламу: «Завтра красный перец на пятьдесят центов дешевле». Если я откажусь ехать с ней, она обижается. На другой день со счастливым лицом везет меня, высмеивая мою непрактичность с презрением и насмешкой, которые меня иногда просто коробят. «Какие вы никчемные люди, вы хоть бы слушали, что я вам советую!» Она тратит деньги на бензин, покупает по дешевке горы уцененных продуктов, половина которых так и сгниет в пакетах под столом, но жажда экономии выходит за пределы Люсиной щедрости. Она, оформив кредит, побежит снова по магазинам, в тот же день от кредита остается нуль. Люся свезла бесплатно всю мебель, которую ей предложили знакомые многих усопших родственников, и зал буквально завален ею. Ее три комнаты напоминают кадры из фильма ужасов. Горы статуэток, бесплатных сувениров и посуды всех калибров, два дивана и три серванта. Гора грязной посуды в раковине и десятки пакетов на полу неизвестного происхождения - это неизменный дизайн захламленной кухни. Кто-то дал ей бесплатно сломанный, но дорогой пылесос за три тысячи, как она говорит. Она очень гордится им. «Что там твой копеечный!» – подсмеивалась она надо мной. Восемь лет я слышу, что она собирается его отремонтировать, и ковры, не знавшие о его существовании, скрученные в рулоны, один на другом лежат в пыли. Люся накрыла на стол. Пятнадцатилетний кот, никогда и никем не мытый и не чесанный, почти с вылезшей шерстью, с одним ухом, еле передвигая свои старческие лапы, пришел с улицы. – Мой сынок!– умилялась она, положив его к себе на грудь и поглаживая одной рукой .И пока она другой рукой раскладывала мне свои изделия, я потихоньку отодвигала тарелку, чтобы спасти хоть часть ее от нависшего над ней линяющего тельца кота, и тем временем зорко следила и запоминала места, где пальцы Люси не касались их. Вдобавок, ко всему, Люся, засунув палец в свое ухо, смачно трясла им внутри и, вынув, смотрела изучающе на палец: «Ужас, как чешется: наверное, простыла» – и поправляла котлеты на моей тарелке... «Горячее не имеет микробов... – с отчаянием я мысленно утешала себя, – у каждого свои недостатки, и мои тоже люди терпят». Я похваливала ее действительно вкусные блюда. Это заметно радовало ее.
Ходила она и зимой и летом в одной черной юбке и кофте. Ее мать, с которой она постоянно ссорится, глубоко верущий человек и, зная мое отношение к вере, перед едой неизменно широко крестится. Да так, чтобы мне, сидящей вполоборота к ней, краешком глаза были видны ее неистовые жесты. Как-то однажды мы с ее мамой поехали в китайский магазин. И уже при выходе я обомлела, когда она метким и точным движением в одну секунду сняла ожерелье с манекена. Ну, кто заподозрит седую, благородного вида старушку с палочкой в воровстве? Другой раз она попросила меня украсть какую-то безделушку в магазине. «А я тебя отмолю у бога» – успокоила она меня. Я наотрез отказалась, чем очевидно, обидела ее. Но в мире я не одна, и приходится мириться с поведением других. Без дружбы человек совсем засохнет. Всем нужно внимание, и им тоже.
– А ты эту кофту недавно купила? – спросила как-то Люся. – Да сто лет в обед, – смеялась я, чтобы потенциально выровнять уровень моего высокого благосостояния с бедностью ее положения. Я уселась за стол. Люся заметила мое недавно купленное за двадцать долларов кольцо. Я купила его не для украшения, а для того, чтобы, глядя на него, во время моего быстрого говора могла остудить свои эмоции, которые отравляли мое существование.
– Ты когда его купила? – допытывалась она, но в это время открылась дверь и Люся уже целовалась с богатой, по мнению Люси, приятельницей в норковой шубке, перед которой она явно заискивала. «Норковая шубка», удостоив меня мимолетным взглядом, обратилась к Люсе. – По пути зашла. – Знаю, помню,– говорит Люся,– вот завтра кредит получу и сразу отдам.
«Норка» высокомерно посмотрела на меня, но все же перебросилась по поводу идущей по телеку мыльной оперы, отношение к которой я должна тщательно скрывать.
– Так что за кольцо, что-то я у тебя его не видела раньше, – опять остановила Люся свой взгляд. И тут меня «занесло»: – Да это же кольцо дочери, помнишь ли ты всю историю?
– Аа, это то, что три тысячи шестьсот долларов? – вспомнила она.
– Ну, у тебя и память! – прикинувшись варежкой, удивлялась я. Она рассматривала недоверчиво кольцо и вертела мой палец. Ни один мускул на моем лице не дрогнул.
– А сколько карат? – спросила она.– А я понимаю что-нибудь в каратах? – в свою очередь ответила я.
– А ну, сними! – просила она. «Норка» тоже смотрела на кольцо, пока Люся разглядывала его
– Да, похоже бриллиант, сколько карат не знаю, но обалденное кольцо! Стекляшка за двадцать долларов играла в лучах верхнего светильника. «Норка» не выдержала: – Дай и я посмотрю. Они вместе крутили кольцо, а я смаковала чувство внутренней иронии. – А я никогда не куплю себе такого кольца и ни одной порядочной вещи! – пожаловалась Люся.
– Ну, ты же в Украину все отправляешь, ты бы могла, хотя у тебя нет возможности... – тут же поспешно добавила я.
– Да, надо мне за себя взяться, - посетовала она, еще поиграла кольцом и одела его себе на палец: – Красота!
Теперь внимание ко мне повысилось, и «норка» стала ко мне более снисходительней. Она даже поделилась, что и у ее сестры есть бриллиант за две тысячи и показала теперь свое кольцо за шестьсот долларов. Мы распрощались теплее, чем встретились. Люся нам пообещала, что завтра же возьмет кредит и на следующий день нам вернет долги. Я пришла к ней дня через четыре.
– Ой,– смеется Люся, – что я тебе покажу – ты упадешь! Она вынесла коробочку из спальни: – Представляешь, это кольцо стоило восемь тысяч, а вчера на «сейле» – только две тысячи. Я не выдержала и купила его. Вчера мне опять, к счастью, дали кредит! Ты уж ради такого случая простишь мой долг тебе.
Я только ужаснулась: «А деньги за квартиру, а за свет, а за ....».
– Правда, оно мне маловато, надо растяжку сделать, не знаю сколько за растяжку сдерут, –забеспокоилась Люся.
– Да, восхитительное кольцо! – восторгалась я, чувствуя некоторое угрызение совести и неловкость за то, что я непроизвольно втянула свою подругу в авантюру.– Правда обалденное кольцо? – радовалась она. Немножко дешевле, чем твое, но обалденное!...