БАБУШКА
Ужинали. Разговаривали. Папа радовался, что его сюрприз удался: во-первых, удивил нас новой квартирой в новом доме, во-вторых, сработал вызов, который он отправил в Смоленск сразу после его освобождения от немцев - и приехала бабушка. До глубокой ночи, сидя за столом, мы слушали рассказ бабушки о том, что пришлось ей пережить.
После нашего отъезда в Сибирь дом сгорел во время очередного ночного налёта немецкой авиации на Москву. Бабушка с дочерью Фалей перебрались на жительство в Москву к старшей дочери Ольге. Фаля вскоре устроилась работать на станкостроительный завод, а бабушка, в середине сентября месяца отправилась на Смоленщину к мужу, Николаю Фёдоровичу, нашему деду. В направлении Смоленска поезда не ходили. Поэтому решила идти пешком.
Шла просёлочными дорогами, ориентируясь по железнодорожной линии. Ночевала, если удавалось в деревнях, но зачастую - в стогах сена: ночи были уже холодными. Несколько раз пыталась выбраться на Смоленскую дорогу, но всегда натыкалась на военных. Говорила им, что идёт домой и называла деревню, через которую недавно проходила. Красноармейцам, очевидно, было не до старухи и её отпускали да ещё снабжали сухарями из своих солдатских пайков.
Бабушке в конце октября месяца в районе Гжатска удалось выйти на Смоленскую дорогу. Навстречу ей двигались колоны немецкой техники с солдатами, и она поняла, что оказалась на территории захваченной фашистами. Немецкие солдаты, завидев бредущую старушку по обочине дороги, кидали ей консервы в жестяных банках и кричали, указывая пальцами на рот:
- Essen Sie, der Brei gut!
Что делать, подбирала банки: от питания сухарями еле ноги волочила. В банках действительно была каша, гречневая с кусочками мяса. Не то, что у наших солдат - одни сухари! Прячась от немецких патрулей, шла, обходя сгоревшие деревни и посёлки, постоянно натыкаясь на разбитую военную технику, обошла стороной Вязьму, Сафоново и, казалось, ещё одно усилие и дойдёт до Ярцева, а от него рукой подать до Духовщины, всего-то каких-то двадцать километров и кончатся мучения. Но в Ярцево бабушку задержал немецкий патруль, потребовали документы, а их у неё всего и было только, что выписка из церковной книги о рождении. Выписку чудом удалось отыскать в полусгоревшем доме, а паспорт так обгорел, что виден был лишь герб советского союза на титульном листочке. Пришлось его выбросить. Отвели бабушку в комендатуру. Офицер обратился к ней на русском языке:
- Кто? Откуда? Почему без документов?
Бабушка объяснила, что идёт домой в Духовщину, была в гостях у родственников в деревне Старый Ржавец. Офицер долго рассматривал выписку из церковной книги и, немало удивившись ей, спросил:
- О! Я вижу, вы родились в Польше, В Лодзи, а почему назвались Максимовой, если в документе фамилия Садовая?
Бабушка ответила, что волею судьбы замужем за Максимовым. Офицер приказал помощнику пристроить бабушку к какому-нибудь делу, хотя бы в прачечной, пока он не убедится в правдивости её рассказа. Через несколько дней бабушку вызвали в комендатуру. Она шла, перебирая в памяти, где побывала за последние дни и о чём разговаривала в прачечной с такими же, как и она, подневольными женщинами. Надеялась, что ничего страшного не произойдёт. Офицер предложил ей присесть, ходил по кабинету, искоса поглядывая на неё, молчал. Наконец, произнёс:
- Почему вы не рассказали нам, что ваш муж священник? - прохаживаясь по помещению, ждал ответа.
Бабушка побледнела: в голове пронеслась мысль – «разоблачили мужа, арестовали? И что будет с ней?». Офицер бабушку успокоил, поняв её испуг по-своему:
- Не надо пугаться, ваш муж жив и здоров, служит в храме и лоялен к великой Германии. Он храбрый человек: не отказался от сана священника при большевиках. Очень похвально!
У бабушки отлегло от сердца. Убедившись, что ей ничего не грозит, поспешила поблагодарить офицера за доброе известие. При этом крестилась и благодарила Господа Бога за такое везение.
- О! Да, да! Вам очень повезло! Такое время! Такая война! – благосклонно принял офицер слова благодарности и любезно предложил:
- Вам выпишут пропуск в Духовщину. С ним вы беспрепятственно доберётесь до своего дома, и надеюсь, что с мужем будете добросовестно служить на благо Рейха! Трудиться в прачечной не пристало жене священника!
Бабушка покинула Ярцево и вышла на дорогу, ведущую в Духовщину. Плечи оттягивал вещмешок с подарками от комендатуры – всё те же консервы с гречневой кашей. Шла, сторонясь немецких автомашин с солдатами, и вспоминала не очень-то простую свою жизнь: раннее замужество; рождение детей; войну с германцами в 1914 году, когда ей с детьми пришлось покинуть разоренную немцами усадьбу, и из Польши уходить вглубь России. Вспоминала революцию и сопутствующее ей полное обнищание семьи. И опять проклятая война всё с теми же германцами!
Второе замужество. Выросли дети и разлетелись кто куда: старшая дочь Ольга – в Москве, бухгалтер; сын Николай – на Камчатке, учительствует; другой сын Михаил – командует лесхозом в Мордовии; дочь Софья с мужем на Урале; дочь Лидия замужем за командиром Красной армии. У всех детей большие семьи и порадовали её внуками. И лишь младшая дочь Феофила была одинока.
Бабушке жизнь до войны казалась удавшейся, несмотря на обрушившиеся беды на её детей в тридцатые годы Сталинских репрессий: под колесо репрессивной машины попал сын Николай и муж дочери Софьи. Семьи их были под надзором, и им приходилось «играть в прятки» с всесильным НКВД.
Вспоминалась жизнь накануне войны в Смоленске. И как однажды с работы пришёл муж в подавленном состоянии. На её вопрос: «что произошло?», отмалчивался, но за ужином разговорился:
- Надя, всё более чем серьёзно. Нам с тобой придётся пережить неприятные моменты. Скоро, очевидно, случиться война с Германией.
- А как же пакт о не нападении? О дружбе с немцами пишут в газетах и говорят постоянно по радио! – не веря тому, что сказал муж, возразила бабушка. – Ты забыл о фотографии Молотова с Гитлером, которую недавно опубликовали в газете «ПРАВДА!» – пыталась она разубедить мужа в правдивости сказанных им слов.
- Да, пишут и говорят! Надя, послушай меня! - помолчал немного, обдумывая, как бы ни напугать её, предстоящими изменениями в семейной жизни и продолжил. - Содержание нашего с тобой разговора не должно выйти за пределы этой комнаты. Я, ты знаешь, работаю инженером путейцем и думал, случись война быть мне на фронте в железнодорожных войсках, но никак не в тылу, тем более немецком. Вызвали меня в обком. Вошёл в кабинет. За столом сидели два человека, мужчины. Один из них мне был знаком - Пётр Цуранов, другого ни разу не видел. Ну, в общем, объяснили мне, что военные считают, если случиться война с Германией, то часть территории России будет захвачена немцами. На мой вопрос «случиться ли война?», оба кивнули утвердительно.
Представь себе, предложили мне стать священником для чего меня основательно подготовят: «разоблачат» на партсобрании, обвинив в сокрытии того, что я выходец из купеческой семьи и, вступая в партию, скрыл своё социальное происхождение. Разумеется, исключат из партии и уволят с работы. Я самостоятельно должен буду устроиться сторожем в церковь, но меня быстро «продвинут» по службе – в должности старосты буду вести хозяйство прихода. Немного погодя меня рукоположат в сан священника и, новоиспечённого попа отправят служить в небольшой посёлок Духовщина, где я должен буду принять активное участие в возрождении церкви. Таким образом, в Духовщину приедут батюшка с матушкой на радость местным старикам и старушкам. Задачей моей будет как можно успешнее вписаться в образ священника и завоевать уважение жителей не только Духовщины, но и большинства деревень района.
Вспоминалось как после исключения Николая Фёдоровича из партии и увольнения с работы соседи по коммунальной квартире сторонились их, словно прокажённых. А когда мужа рукоположили в сан священника, то местные власти семью попа выселили из квартиры, и им пришлось жить в церковной сторожке вплоть до отъезда в Духовщину.
В Духовщине власть встретила попа с попадьёй неприветливо. Председатель сельсовета, обзывал их сеятелями религиозного мракобесия и не брал паспорта на прописку, объясняя свой отказ тем, что в церкви жить, не положено, найдёте, мол, себе квартиру, тогда и посмотрим.
А вот жители посёлка чету служителёй культа встретили приветливо. Не сразу, но спустя какое-то время старики потянулись в церковь и всё никак не могли привыкнуть, что над ними не посмеиваются, ни собственные дети, ни встречные на улице за то, что они идут в церковь за «опиумом для народа». Изредка ради любопытства в церковь заходила и молодёжь, осматривала внутреннее убранство церкви, вдыхала ароматный дым ладана, удивлялась горящим в дневное время свечам перед иконами. Народ постепенно оцерковлялся, что очень радовало Николая Фёдоровича.
В канун празднования наступления Нового 1941 года, вспоминала бабушка, она с согласия мужа уехала в Подмосковье навестить семью Софьи, повозиться с внуками. В заботах о внуках незаметно пролетело время. Собралась уезжать, но война накрепко закрыла её в Подмосковье: из сводок Сов информбюро стало известно, что немцы захватили Смоленск. Так, то, погружаясь в воспоминания, то, обращаясь к реальности преодоления трудностей пути, наконец, пришла в Духовщину.
Николай Фёдорович несказанно обрадовался её появлению и всё никак не выпускал из объятий.
- Батюшка! Батюшка! – высвобождаясь из сильных рук мужа, смеялась бабушка. – Дай хотя бы вещмешок снять, задавишь! – оглядевшись, удивилась. – Николай, с какой это стати ты в таких хоромах живёшь? – и, приглядевшись к обстановке, заглянув во все три жилые комнаты, ещё больше удивилась. – Откуда такая роскошь: диваны, кровати с пологами, а столовая – точно в ресторане: скатерть белая, стулья!?
- Наденька, новая власть дом у председателя сельсовета конфисковала, и поселила меня в нём. Мебелью дом обставили тоже немцы – для себя постарались: живут и столуются они у меня. Староста ежедневно присылает женщину наводить порядок в доме, а немец-повар готовит обеды для офицеров. Вечером познакомишься с немцами, - Николай Фёдорович вздохнул и уже по привычке, приобретённой за время исполнения роли священника, перекрестился. – Наденька, будь осторожна с немцами – не подай вида, что владеешь их языком.
- Не беспокойся, - засмеялась бабушка. – Я буду у них “учиться” самым необходимым в быту словам!
В тот же день, возвращаясь, домой после вечерней службы в церкви, бабушка с Николаем Фёдоровичем несколько тревожились перед встречей с немцами. Однако офицеры их встретили приветливо. На ломаном русском языке поздравили батюшку с возвращением матушки и пригласили их отужинать с ними по этому поводу.
Стол был уставлен бутылками с водкой и закусками. Батюшку с матушкой усадили во главе стола и попросили батюшку благословить трапезу. Николай Фёдорович встал, с чувством прочитал молитву, перекрестился и сел – немцы довольные обрядом приступили к ужину. Произносили тост за тостом за победу немецкого оружия. Николай Фёдорович от немцев не отставал – пил крепко, но не хмелел, произносил витиеватые тосты, смысл которых не доходил до одурманенного водкой разума немцев, но языки у них развязались. Немцы дали понять батюшке, что они в курсе всех перипетий, которые пришлось пережить матушке по пути в Духовщину.
Николай Фёдорович наклонился к бабушке и прошептал ей на ухо:
- Наденька, запоминай всё, о чём говорят, - и, делая вид, что благословляет матушку на отдых, шептал ей. – Постарайся завтра удивить немцев своим кулинарным искусством.
Из продуктов, которые повар-немец принёс утром следующего дня, бабушка приготовила поистине ресторанные блюда: отбивные, из телятины, зажаренные на скором и сильном огне; суп из куриных потрохов, и главное ухитрилась испечь банкуху – поистине царское на десерт угощение; да ещё охлаждённый морс из клюквы. От выпитой водки и такого обеда захмелевшие офицеры пришли в восторг, целовали бабушке руки и приставали к ней с любезностями:
- Erlauben Sie einen kuss! - и лезли целоваться.
- Я вам укушу! – смеялась бабушка, делая вид, что не понимает немецких слов.
Естественно, повар-немец получил отставку, а бабушка полностью завладела желудками и вниманием офицеров. Вот когда бабушке пригодилось знание немецкого языка и умение повара-кондитера. Она благодарила судьбу, что в те далёкие времена, когда она, четырнадцатилетняя девица, после оглашения помолвки с Александром Карповичем, до исполнения ей шестнадцати лет, была отправлена в Варшаву на обучение. За два года в пансионе благородных девиц научилась этикету, кулинарии, шитью и овладела немецким языком.
Офицеры настолько привыкли к бабушке, что в присутствии её вели разговоры о своей службе, о том, что в ближайшее время командование намерено предпринимать. Немцы были уверены, что доброжелательная матушка ни слова не понимает из их разговоров, и учили её некоторым словам, с их точки зрения, необходимым при общении.
Не теряя осторожности, бабушка вслушивалась в разговоры офицеров, озабоченных организацией вывоза торфа в Германию и ремонтом электростанции в посёлке Озёрный. Узнала о предстоящей принудительной отправке местной молодёжи в Германию. Немцы сгоняли молодёжь из окрестных деревень на сборный пункт в «Пречистое». Дату отправки поезда с молодёжью в Германию бабушке удалось подслушать во время очередного застолья офицеров.
Поезд на перегоне от станции “Пречистое” до станции “Малое Береснево” “потерял” два последних вагона, в которых увозили невольников - и в Смоленских лесах они бесследно исчезли, и объявились в партизанских отрядах. Неоднократно захватывались партизанами, направляемые в немецкие гарнизоны, транспорты с продовольствием. Немцы не успевали ремонтировать сеть узкоколейных железных дорог, связывающую торфоразработки с железной дорогой на Смоленск - и срывались поставки торфа в Германию. Мало того, постоянно приводилось в негодность торфодобывающее оборудование на участках добычи торфа карьерным способом. Гестапо сбилось с ног, пытаясь обнаружить возможные каналы утечки информации о намечаемых мероприятиях немецким командованием. Акции устрашения населения казнью захваченных в плен партизан, объявляя их бандитами, и расстрел заложников, не прекратили «неприятности» для немецкого командования.
Бабушка была «ухом», чутко вслушивающимся в разговоры офицеров, а Николай Фёдорович передатчиком их содержания партизанским связным. Во время службы в церкви батюшка наставлял прихожан: призывал выполнять требования новой власти, как Богом данной, и тут же просил не препятствовать желанию молодёжи уезжать в Германию на заработки и что скоро много молодёжи уедет в Германию. Естественно, после таких наставлений священника молодёжь «исчезала» из деревень. По окончании службы прихожане один за другим подходили к батюшке за отпущением грехов. Накрыв голову грешника епитрахилью, батюшка выслушивал его и со словами «Господь простит!», отпускал прихожанина очищенного от дурных поступков. Очередному «грешнику» вместо всепрощения грехов батюшка нашептывал подробности о грядущей акции немецкого командования и отпускал с громким возгласом «Господь простит!». Во время одной такой исповеди связной передал Николаю Фёдоровичу благодарность от командиров партизанских отрядов за ценную информацию о намерениях немцев.
Партизанское движение на Смоленщине набрало такую силу, что немецкое командование решило раз и навсегда с ним покончить. Всё лето 1942 года немцы проводили разведку боем мест дислокации партизанских баз. Погибло много партизан и связных. В застольях и даже просто в разговорах офицеры, озабоченные предстоящими акциями по уничтожению партизан обсуждали, как и какими силами и когда начнутся эти акции. Николай Фёдорович сообщил связному, что в сентябре месяце каратели начнут операцию по уничтожению партизан воинскими подразделениями. На базы партизан выдвинутся со стороны Духовщины и Демидова. Спустя несколько дней связной передал Николаю Фёдоровичу особую благодарность от руководителя партизанского движения – Бати за сведения о контрмерах немцев против партизан, и его просьбу узнать дату начала карательной экспедиции немцев.
Николай Фёдорович с бабушкой заметили, что офицеры перестали в присутствии их обсуждать свои дела, и бабушка услышала о возможном допросе священника в гестапо, и они жили в ожидании своего ареста. Из-за начавшейся 10 сентября полномасштабной карательной экспедиции немцев против партизан это не произошло. Наверное, ещё и потому, что немецкие оккупационные власти не желали без крайней необходимости дискредитировать церковь, которую они всеми силами старались использовать в навязывании населению нового порядка, их немецкого порядка, для славянской, как они считали, несовершенной расы.
Почти год не утихали бои партизан с немцами в окрестностях Духовщины. Прошли слухи о гибели партизанских вожаков Ф.Я. Апретова, И.И. Овчаренко и секретаря подпольного райкома партии П.Ф. Цуранова, знакомого Николая Фёдоровича.
В начале сентября бои за освобождение Духовщины были особенно ожесточённые: немцы сражались уже не с остатками партизанских отрядов, а регулярными войсками Красной армии. От посёлка мало что осталось. Николай Фёдорович с бабушкой прятались в подвале дома, где и обнаружили их бойцы Красной армии.
Капитан СМЕРША допрашивал чету священнослужителей с особым пристрастием, обвиняя во всём, что только мог придумать. Требовал доказательств того, что Николая Фёдоровича Смоленский обком партии специально направил в Духовщину с заданием противодействия оккупационным властям. Николай Фёдорович называл фамилии командиров отрядов, с которыми поддерживал связь, назвал и Петра Цуранова, свидетеля мобилизации его под видом священника в Духовщину. Капитан лишь усмехался: «ты поп ещё всех повешенных немцами позови в свидетели твоей честности!». В отчаянии невозможности доказать капитану своей причастности к партизанскому движению, вспомнил о благодатности Бати за разведданные и сообщил об этом капитану. На что тот только усмехнулся и сообщил Николаю Фёдоровичу, что Батя оказался таким же врагом, каким и ты предстанешь, как и он перед судом.
Николая Фёдоровича, не приняв во внимание все его доказательства невиновности, отправили в Смоленск.
Рассказ бабушки, мы – Арик, Светлана и я, слушали словно завороженные, представляя каждый в силу своего воображения, как это всё происходило. С одной стороны нам было жалко нашего дедушку Николая Фёдоровича, и мы негодовали на капитана СМЕРША такого глупого и бестолкового. Но с другой стороны мы гордились, что у нас такой героический дед – в одном лице и инженер, и священник, и бесстрашный подпольщик. А бабушку мы считали настоящей партизанкой.
Мама, как обычно, когда о чём-то задумывалась, сидела, молча, покачиваясь на табурете из стороны в сторону. Брат встал и включил радио-тарелку, наверное, для того, чтобы заполнить звуками повисшую в комнате тишину. Зашелестели слова о каких-то процентах выполнения плана, о подготовке колхозов и совхозов к весенне-полевым работам, о том, сколько человек в городе и области подписалось добровольно на очередной военный заем, и на какую сумму. Папа стоял в дверном проёме, курил, выпуская дым в коридор, и о чём-то думал. Докурив папиросу, спросил бабушку:
- Надежда Харитоновна, нам очень жалко Николая Фёдоровича и я надеюсь, что со временем отыщутся люди, которые докажут его невиновность. Но скажите, как вам удалось выпутаться из вашей одиссеи? Как случилось, что молодцы из СМЕРША оставили вас в покое?
- Следователь СМЕРША не один день допрашивал меня и предъявил обвинение в пособничестве оккупационным властям, но к следователю пришли жители Духовщины, через которых я передавала медикаменты и продукты в партизанские отряды и подробно рассказали о том, как это происходило. Меня отпустили.
Бабушка рассказала, что в большом доме жить не смогла: всё в нём напоминало о мерзости совместного проживания с немцами и даже иногда чудились голоса подвыпившего офицерья. Промучившись в доме несколько дней, перешла жить в церковную сторожку. Понемногу отправляла церковные обряды в рамках дозволенности женщине и, сама не зная, чего-то ждала. И дождалась, видно Господь пожалел, прибыл священник, да и в милиции вручили мне разрешение на проезд в Новосибирск к родственникам, то есть к вам.
- Мама, а почему ты нам не рассказала о своих делах с Николаем Фёдоровичем, когда гостила у нас в Рублёвском совхозе и даже тогда, когда нас отправляли в эвакуацию? – спросила наша мама бабушку.
- Соня, ты забыла о своей сестрице Феофиле, у которой язык, как помело - разве она не оповестила бы всю округу о том, чем мы с Николаем Фёдоровичем будем заниматься в Духовщине в случае оккупации немцами Смоленщины! И тогда я оказалась бы под опекой НКВД: я давала подписку о «неразглашении». Вспомни, немцы были под Москвой, и не дай Бог, если бы они взяли её. Вдруг всплыла бы эта история! Можно себе представить, что сталось бы с вами всеми! - выговаривала бабушка маме и когда мама попыталась ей возразить, то бабушка не дала ей и слова сказать нравоучительной фразой. – То-то, думать надо!
Вообще, бабушка была права. В её рассуждениях по поводу каких-либо событий всегда таилось что-то от предвидения возможных последствий, которые последуют за ними. Повзрослев, к высказываниям бабушки я относился очень внимательно, анализировал их и много раз убеждался в справедливости её предвидений.
И на этот раз бабушка в своём предположении о том, что могло бы случиться с нами, окажись наша семья в оккупации, оказалась права: произошла беда, с нашими родственниками, оставшимися под немцами. Но это история требует особого повествования, и в своё время будет рассказана.
Некоторые пояснения:
События реконструированы по рассказам моей бабушки Максимовой (Садовой) Надежды Харитоновны. Она прожила долгую жизнь, была свидетельницей войны с Германией 14 –го и 41-45 годов, пережившая революцию 17 –го года, НЭП, коллективизацию, репрессии Сталинского режима и принимавшая участие в партизанском движении на Смоленщине вместе с мужем Максимовым Николаем Фёдоровичем. Реконструкция событий, описанных во фрагменте, проходила с большими затруднениями: я запомнил лишь некоторые имена участников сопротивления из тех, которые называла бабушка. Но хорошо помню названия посёлков и деревень, где, собственно развивались события. Не смог вспомнить имя связной, схваченной немцами, которая вынесла не человеческие пытки в гестапо, но не выдала, ни одной партизанской явки. Вспоминая эту женщину, бабушка говорила, что жертвуя собой, она сохранила жизнь и ей и её мужу. Кажется, звали женщину Марией, но точно не помню, к сожалению.
----------------------------------------------
Максимов Николай Фёдорович, выходец из купеческой семьи. Окончил задолго до революции 17-го года Петербургский институт инженеров железнодорожного транспорта. Перед войной работал инженером путейцем в Смоленске. После освобождения от немцев Духовщины был осуждён, как священник служивший немцам, на 10 лет ИТЛ. Отбывал незаслуженное наказание в Соловках. Там же и умер, так и не дождавшись реабилитации.
Батя – Никифор Захарович Коляда, легендарный руководитель партизанского движения. Был соратником Постышева, Блюхера. Батю осудили на 20 лет, обвинив в том, что по его вине терпело неудачи партизанское движение на Смоленщине. Реабилитирован.
Цуранов Пётр Фёдорович – секретарь подпольного райкома партии Духовницкого района. Погиб в феврале 1943 года.
P.S. Мною использованы материалы других авторов из интернета для реконструкции событий.