Передо мной раскрытый альбом, где хранится твоё старое фото. Это Ялта? Ты полусидишь на постаменте какой-то скульптуры типа пресловутой девушки с веслом. Соломенная шляпа, модный атрибут тех лет, лихо сдвинута на затылок. Широченные штанины, мода на которые давно уже канула в Лету… Сколько же тебе тогда было? Лет 30? Мне теперь уже в разы больше…
Но я очень хорошо всё помню. Даже не столько тебя, сколько ощущение теплоты и надёжности. Ты казался мне очень высоким и красивым. Наверное, ты очень любил мою маму. Почему ты тогда на ней не женился? Мы обе тебя любили.
У нас уже была своя квартирка, чем мама очень гордилась. И неважно, что дом находился у самого леса, а соседями были освободившиеся из заключения бывшие полицаи, которые ещё не могли уехать к себе на родину.
Они люто ненавидели советскую власть и по ночам занимались какими-то своими делами. Нас они не трогали, но страшно ругались и порой устраивали между собой драки. Однажды даже сломали Марте ногу.
Марта – это коза. Она жила в маленьком сарайчике вместе с курами. У неё была серая спина и добрые умные глаза. Каждое лето у неё появлялись маленькие козлятки. Марте не нужен был никакой пастух, лишь бы в пять вечера калитка в изгороди возле леса на улицу была открыта. Стоило только выйти на опушку и позвать: «Марта, Марта!»,- как слышалось ответное - «Бе-е-е…»,- и наша красавица уже бежала навстречу.
У меня была норма: за день наломать веток на 10 веников, чтоб было чем Марту зимой кормить. Тогда ещё не страшно было отпускать детей одних в лес. Да я далеко-то и не ходила.
Иногда со мной ходил и ты, дядя Коля. Я не помню, чтобы ты собирал ягоды или запасал Марте корм. Просто сидел на пеньке и думал. Солнце освещало твою опущенную голову и казалось, что его лучики ласково перебирают пряди твоих слегка рыжеватых волос. О чём ты думал? О погибших родителях, о детском доме или, может, о счастье?
Глаза полуприкрыты… И во всём твоём облике сквозила такая нестерпимая боль, что мне, шестилетней крохе, хотелось взять тебя на руки и покачать, как того пупса, что ты мне однажды подарил.
А через год ты сам отвёл меня в школу. Я была очень маленькая, ничего не умела, мама думала, что я не смогу учиться и хотела переждать год. Но ты настоял… А потом маму положили в больницу с аппендицитом, и я по дороге оттуда попала в грозу и вымокла до нитки. Ты как раз шёл с работы, схватил меня на руки, спрятал у себя под плащом и прижал к себе. Как сладко было обнимать тебя за шею, вдыхая еле уловимый аромат твоей кожи и чувствовать ласковое тепло твоих рук!
Эх, дядя Коля, дядя Коля! И зачем ты поверил маме, послушал её? Она ведь просто хотела тебе счастья… И зачем ты взял в жёны ту недостойную женщину? Это ведь из-за неё тебе в голову прилетел гранёный стакан из-под водки. Я видела этот шрам у тебя на виске, когда гроб с твоим телом стоял в красном уголке конторы, где ты инженерил.
Люди всё шли и шли… А мамы не было. Она к тому времени вышла зачем-то замуж… Зато до конца жизни приходила на твою могилку и подолгу там сидела. И я прихожу. Здесь хорошо думать и грустить. И вспоминать твои слова: «Если очень трудно и ты не знаешь, как быть, начни делать хоть что-нибудь и решение придёт». И это твоё напутствие выручало меня не раз.
На твоей могилке каждое лето цветут анютины глазки. Рядом растёт черёмуха. Поют птицы. Кругом много берёз. А вороны вьют гнёзда почему-то в другом месте…