Встреча

               
  О дорогих моему сердцу людях, спасших тысячи жизней

       Раздался телефонный звонок. Снимаю трубку, спрашиваю, кто звонит.
        -    Врач Шарашенидзе.
        - Луарсаб Никифорович?! -  воскликнул я, - Вы в Днепропетровске?
       -    Проездом.
       Мы договорились встретиться. Этому человеку и его коллегам врачам Степановым я обязан  жизнью и не только я.
       … Шел октябрь 1942 года. Осень  выдалась холодной и дождливой.  Нас, военнопленных, находившихся в лагере села Подорожнего Кировоградской области, гнали в соседний колхоз убирать картофель. Работали  нередко под дождем. Одежда промокала насквозь, за ворот текли холодные струи, от чего мы втягивали головы в плечи и казались горбатыми. Пленные болели пневмонией, гриппом и другими простудными недугами. Я тоже занемог. Мутилось в голове, жар сменялся ознобом. И когда в очередной раз  прозвучала отвратительная команда «Подъем!», я  не мог встать с нар, словно к ногам и рукам привязали тяжелые камни.
       -    Поднимайся, шкилет! – заорал полицай, размахивая палкой и стягивая с меня ветхий пиджачок, которым был накрыт – На работу! Быстро!
       В это время подошел наш лагерный врач, грузин, тоже  военнопленный.
       -    Не надо, - сказал он полицаю. – Парень очень  болен.
       В памяти моей навсегда запечатлелись его высокая по юношески  стройная фигура, худощавое лицо, впалые щеки, черные усики. 
       -    Что болит, спросил он, - голова? Смеряем температуру. Так… Сорок градусов.
       Он помог мне встать, придерживая, вывел из барака. Во дворе его ожидало еще двое больных. В сопровождении грузина и немецкого ефрейтора мы пошли в больницу, что находилась вблизи лагеря. Вывеска на одноэтажном белом здании гласила; «Медпункт села Подорожнего». Вошли. Возле одной из коек сидела женщина в белом халате, лет пятидесяти, кормила больного из ложки. Увидев нас, подошла. Лицо доброе, материнское, у глаз морщинки.
       -    Господи, что делают с людьми! – сказала она. – Посидите вот тут, я согрею воду.
       -    Это Екатерина Федотовна, - объяснил грузин, - жена доктора  Степанова.
       После того как мы помылись и улеглись на койках, накрытых белоснежными простынями,  в палату вместе с Екатериной Федотовной  вошел Иван Васильевич Степанов седой, лет шестидесяти, в белом  халате.
       -    Какое у нас число? Двадцать пятое октября сорок второго года. Так и запишем…. Ну, сынок, приподнимись, - сказал он, останавливаясь возле моей койки. – Не можешь? Ничего, голубчик. Тебе сколько лет?
       -    Восемнадцать.
       -    Родители есть?
       -    Нет…
       Трудно было удержать слезы. За последние месяцы моего скитания по Украине под вымышленным именем Николай Иванович Марченко и под видом солдата, якобы вышедшего из окружения (я шел на восток, с целью перейти фронт), редко приходилось слышать доброе, теплое слово, а супруги Степановы  так напоминали моих родителей, расстрелянных  немцами.
       -    Успокойся, дорогой, - сказал Иван Васильевич. -  Мы все выдержим, все вытерпим, будем жить.
       Степановы, как  узнал я  позже, с первых дней догадались, что я еврей, и строго хранили тайну. Они  эвакуироваться не успели, продолжали, как и прежде, лечить людей,  но стационарное лечение,  в связи с ограниченным количеством коек,  предоставляли только военнопленным. Сами доставали лекарства, бинты,   жили  при больнице, имели небольшое подсобное хозяйство, содержали более двух десятков голов птицы, за которыми ухаживала их дочка Лида. Сами же не ели досыта, все отдавали больным военнопленным.
       Работать Степановым приходилось  не только днем, но нередко и ночью. Если кому-либо из нас  становилось плохо, нянечка вызывала Ивана Васильевича или Екатерину Федотовну, и они приходили в палату, усталые от бесконечных забот, недосыпания, но всегда доброжелательные, приветливые.
       Помнится, на одном из дневных обходов Иван Васильевич вдруг пошатнулся, схватился за спинку койки.
       -    Что с тобой? – испугалась Екатерина Федотовна.
       -   Голова закружилась…  Никогда не думал, что на старости лет дистрофиком  стану.
       -    Тебе надо лечь, отдохнуть, сейчас же.
       - Что ты! Петренка необходимо оперировать. Завтра поздно будет.
       Оперировать больных Степанову приходилось довольно часто. Дошла очередь и до меня.  Запущенный плеврит мог привести к летальному исходу.
       -    Не бойся, дорогой, - успокаивала Екатерина Федотовна, - все будет хорошо.
       Я сидел на широком табурете, чувствовал, как Иван Васильевич вонзал в спину что-то острое металлическое. Рядом стояла  Екатерина Федотовна, ее нежные руки слегка сжимали мою голову.
       -    Потерпи, мой мальчик, -  приговаривала она. – Еще немножко,  потерпи...
       Операция прошла удачно, стало легче дышать.
       Много внимания уделяли Степановы сибиряку Ивану Рогозину. Фашисты отбили ему легкие. Он задыхался, плевал кровью. Екатерина   Федотовн подолгу просиживала возле него, кормила из ложки. Но спасти Рогозина не удалось. Он умер на рассвете. Надо было видеть Екатерину Федотовну в то утро, чтобы понять, как она страдала. На ее бледном утомленном лице было такое выражение безысходного горя, как у моей мамы, когда умер  мой старший брат Миля. Вот она, красота человеческая! Пока есть такие чуткие сердцем, душевные люди, как Екатерина Федотовна, как моя мама, цивилизация земная не погибнет.
       Врачи Степановы спасли от смерти многих военнопленных, некоторым из них удалось бежать из плена и вновь сражаться с гитлеровцами. Иных, при удобном случае, Иван Васильевич, отправлял  за Чигирин и в Чернолесье к партизанам.
       В больнице под видом больного военнопленного скрывался капитан Дмитриев, который затем присоединился к партизанской армии Михаила Наумова, стал его заместителем и геройски погиб в единоборстве с фашистским танком. В своей  книге «Степной рейд» Михаил Наумов  с восхищением вспоминает отважного капитана Дмитриева и гуманную деятельность врачей Степановых, которые в тяжелых условиях оккупации, оставались верны своему гражданскому и профессиональному долгу.
       Дорогие мне образы Екатерины Федотовны, Ивана Васильевича и врача-грузина я пронес через годы войны, как священный  талисман, согревавший мое сердце и вселявший  надежду в торжество человечности.
       Пишу эти строки и читаю адресованные мне послевоенные письма моих спасителей. Вот письмо Ивана Васильевича, датированное маем 1962 года;  «Дорогой мой друг! Ваше письмо и фотография растрогали меня. Я рад, что вы почти через двадцать лет нашли меня. Обнимаю вас и целую. Очень счастлив, что удалось сохранить вам жизнь. Не забывают меня и другие товарищи. Правительство высоко оценило мой скромный труд, наградив орденом Трудового Красного  Знамени.
       Сейчас мне 79 лет, работаю главным врачом в больнице соседнего с Подорожним селе Андрусовке Кировоградской области и счастлив, что в таком преклонном возрасте еще полезен людям. Екатерина Федотовна тоже старенькая, но, как и прежде,  моя первая помощница. Она передает вам сердечный привет».
       На последнее мое письмо к Ивану Васильевичу ответа не было. Совершенно неожиданно я получил письмо от врача-грузина и только теперь узнал  имя этого благородного человека – Луарсаб Никифорович Шарашенидзе:  «Здравствуйте, дорогой Николай Иванович Марченко, - писал он. – Здравствуйте дорогой Аркадий Исаакович Левит!»  Луасарб Никифорович сообщил, что женат на дочери Степановых Лиде и в письменном столе своего тестя Ивана Васильевича случайно обнаружил мои письма. Он также сообщил, что доктор Степанов, отдавший медицине свыше 50 лет, умер. Горько мне было читать эти строки. Вскоре скончалась и Екатерина Федотовна.
       С Луарсабом Никифоровичем  длительное время  я вел переписку. Все его письма, как и письма Ивана Васильевича, я сохранил, как память о  дорогих мне людях.       
       И вот радостная встреча с врачом-грузином. Случилось это  в ноябре 1972 года, спустя 30 лет после нашего пребывания в концлагере села Подорожнего.  Ко мне шел,  прихрамывая,  высокий человек с седыми усами,  в очках.  При случайной встрече я не узнал бы в нем того молодо стройного лагерного врача, который привел меня, умирающего, в больницу Степанова. Мы обнялись. Слезы затуманили мой взор.
       -    Как здоровье? - поинтересовался Луарсаб Никифорович, - Вам, насколько я помню, доктор Степанов сделал прокол плевры.
       -    Спасибо, здоровье нормальное. А вы как?
       -    Живу в Кисловодске, работаю главным врачом санатория  «Юность». Одно лишь плохо – сердце пошаливает. Это еще с войны.
       Мы шли улицами города, набережной Днепра и говорили, говорили…  После побега из лагеря Шарашенидзе попал в партизанское соединение Наумова, лечил больных, раненых, участвовал в боях, был ранен в ногу, награжден медалью «За отвагу». Добравшись до регулярных частей нашей армии, работал в прифронтовых госпиталях до последнего дня войны. За самоотверженный труд и высокий профессионализм ему было присвоено звание заслуженного врача России.
       Я, в свою очередь, рассказал о своих невольных скитаниях по концлагерям оккупированной гитлеровцами Европы.
       -    Надеюсь, наша встреча не последняя, - сказал на прощанье  Луарсаб Никифорович. -  Пока человек жив, он должен спешить встречаться. До свидания, мой друг.
       -    До свидания, мой дорогой брат! – я  с благодарностью и любовью пожал его добрую руку.
               
                Днепропетровск 1996 г.