Из тех, кто навсегда
Двигатель «кукурузника» заглох. Пашка испуганно обернулся. Дядя Гена ободряюще крикнул:
- Не дрейф племяш! Сейчас приземлимся где-нибудь. Посмотрим, что к чему, и ай-да! Домой!
И, Пашка успокоился. Самолет сделал круг над полем, как бы самолично выбирая место для посадки. Попрыгал по кочкам. Остановился на опушке леса. Юноша выскочил. Пробежался до первого дерева. Нагнулся. Опорожнил желудок. Обернулся: не смотрит ли дядька?
Геннадий Семенович оказался понятливым. Усмехаясь в усы и бороду сделал вид, что копается в моторе.
Пашка успокоился. Набрал земляники. Углубился в лес.
На удивление, он оказался девственно-чистым. Ни оберток от чипсов и сникерсов. Ни пустых бутылок разного калибра. Ни старых автомобильных шин.
Толстый мох, как покрывало. Пружинит и выталкивает. Березки и сосенки. Подосиновики. Боровики.
Так тихо и красиво, что хотелось кричать от счастья.
- Пашкау!!! – донеслось с поля. – Не уходи далеко-о-о!
- Хо-ро-шо-о-о!
Лег на траву. Уставился в небо. Белоснежные облака под воздействием ветра принимали причудливые формы. – Этот – пингвин, - гадал про себя юноша, - Этот – крокодил, этот - …
Треск сучьев заставил его поднять голову. Метрах пятидесяти через лес шла старушка. Сгорбленная. В сером ватнике поверх платья. В синем платочке. В руках котомка и маленькая корзинка. Походка спокойная. Без устали.
Вот тебе раз! Перед полетом они тщательно рассмотрели карту. На двадцать километров вокруг ни одного населенного пункта. Может, заимка какая? Или охотничья избушка? Н-да. Какой из неё охотник? По грибы, что ли? В такую даль?!
Взыграло любопытство. Оглянулся. Сквозь кусты увидел, как дядька вытащил что то из самолета, и похоже, ремонт затянулся. Значит, есть время. Тронулся вслед за таинственной незнакомкой.
Шли не долго. Минут пять. Старушка внезапно остановилась. Села прямо на землю перед деревянным монументом с красной звездой. Худой рукой погладила небольшой холмик. Неожиданно подняла голову. Их глаза встретились. Ни испуга. Ни удивления. Слабо, будто подзывая, помахала рукой.
Пашка некоторое время колебался, но решил идти до конца. Приблизился. Бросил взгляд на табличку.
- Красноармеец Балахин Павел Федорович, - прочитал он вслух, - Пал смертью храбрых в бою с фашистами. 1941 год 5 августа…Мммм…Извините. Это ничего, что я нарушил ваше уединение?
- Та, ничего! – ответила старушка, тонким девичьим голосом, делая ударение на «та». – Почитай с тех пор кроме меня ты второй подвернулся…Никто про эту могилу не знает. И, про подвиг Павла Федоровича тоже.…Да ты присядь. Правды в ногах нет.
- Благодарю. Расскажете про него?
- А, чего ж? Можно и рассказать.
…отступали солдаты через нашу деревню. Жители то давно в беженцы подались. Осталась моя бабка да я. Мне тогда тринадцатый пошел. Но, выглядела на все двадцать. Здоровая была девка. В соку. Почитай, три коровы на мне висело. Весь колхоз молоком и сметаной кормила. Да и колхоз то смешной. А, тридцать с половиной человека…Ну, половинка, это я. Говорят, немец злой идет. Насильничает. Убивает, почем зря. Никого не жалеет. А, если, даешь отпор, так и вовсе беда! Самолеты по рации вызывает, или там артиллерию. Всю местность с землей равняет. Бабка моя перепугалась. Отправила меня с солдатами.
Шли мы сутки, а то и двое. Не помню. Немец по пятам. Что не час то перестрелка. Уж больно им эти самые солдаты поперек горла встали. Это я потом, позже узнала. Сорок пограничников почти неделю свою заставу держали. Кучу фашистов положили. Несколько танков сожгли. Пока патроны и гранаты не кончились. Отошли, значится, с позиций. А, немец решил добить их окончательно. Эсэсовцев натравил. Так, цельный месяц с боями, до нашей деревни добрались.
Вот, как раз в этом месте, оставили Балахина с одним пулеметом отход прикрывать. А я к нему прикипела. Прямо, голову потеряла. Во время передышек, всю жизнь друг другу раскрыли. Ну, значится, перед последним боем, слюбились.…Это сейчас, молодые запросто с друг дружкой без любви спят, а потом тут же расходятся. А, тогда – нет. Признались в любви. И - навсегда!
Старушка на миг замолчала. Вытащила из котомки чекушку водки, стеклянную стопку и половину буханки. Налила. Поставила перед монументом. Сверху, как и положено, краюху хлеба. Пашка, затаив дыхание, ждал продолжение.
…Ну, я с ним то и осталась. Место здесь удобное. По бокам непроходимые болота. Одна только просека. Наши, когда то, из колхоза, дрова на зиму заготавливали. Окопались мы. Про запас три огневые точки сделали. Там же и ленты с патронами запасные. Я воды натаскала. Пулемет надо охлаждать. Быстро нагревается.
Пока фашиста ждали, молча в глаза друг другу смотрели. Прощались. Красивый он был. Статный. Ладно-скроенный. А, уж от голоса его, я просто млела. Так мог лихо слова закрутить, будто райские птички поют.
Ну и полезли эсесовцы. Чтоб им пусто было! Ох, и мордатые да здоровые! Вот, здесь… - она махнула рукой, - все шестьдесят три человека и полегли. Раненых я сама добила. Правда и касатика моего…тоже…убили. Живого места не было. Даже мертвый, продолжал на гашетку нажимать….
- Бабуль! – не выдержал юноша десятиминутного молчания, - А, где же все немцы похоронены?
- Да, здесь же и лежат. Всех в болоте утопила. И оружие там же...А мужа своего отдельно закопала. Каждый год прихожу. Стопку наливаю. Без роду он. Без племени. Без наград. Без славы. И я скоро к нему пойду.
- От чего же, бабуль?
- Потому что здесь ты. Не забывай его, Павел. Все ж, тезка твой. Из тех, кто навсегда…