5. Будь готов!

   

     Витьку всего, начиная с носков порыжелых бабкиных валенок до шнурков-завязок старой солдатской ушанки, распирало от счастья. После торжественной линейки он первым метнулся в раздевалку, ухватил в охапку свой бушлатик, перешитый бабкой из женской плюшевой душегрейки, и опрометью выскочил на школьное крыльцо.
Морозило. Снег сошел еще в начале апреля, а холода не отпускали и теперь, во второй половине месяца. Днем распускало, текло, к вечеру же прихватывало снова: во всю силу принимался дуть пронизывающий ветер. Куда бы ни направлялся человек, - к дому или наоборот, - ветер лупил в лицо, выжигая слезы из глаз и пробирая до нутра ледяной стынью.
     Но сегодня Витьке вовсе не было зябко. Единым махом влетел он на железнодорожную насыпь. Бушлатик нарочно не стал запахивать, дабы все видели алый сатиновый галстук. Даже самый яростный ветродуй не смог бы теперь сорвать его с тонкой Витькиной шеи. Да Витька просто и не позволил бы никакой страшной силе даже попытаться лишить его этой частички пролетарского Красного знамени.
     Сейчас он ощущал себя и Павликом Морозовым, и Валей Котиком, и Тимуром, и Мальчишем-Кибальчишем и всеми пионерами-героями одновременно. Каких-то десять минут назад он дал торжественную клятву быть бдительным и непримиримым к врагам народа, беззаветным борцом за дело Ленина-Сталина, верным и последовательным строителем коммунизма. Вчера он был еще никто, сегодня и навсегда – борец! Пусть вот сей миг выскочит на насыпь какой-нибудь враг: шпион, кулацкий прихвостень или диверсант, - Витька вмиг схватит его за горло и победит!
     Он потому и убежал из школы, не стал дожидаться приятелей: хромого Толика Педаева и мордатого крепыша Леньку Скотникова, что хотел непременно в одиночку доказать всем горбачевским пацанам и жителям, на какой героический подвиг он способен. Втайне Витька давно уже не сомневался, что ему вот-вот выпадет случай если уж не шпиона поймать, то хотя бы старушку какую ни то спасти из-под колес товарняка.
     Однако до самого вокзала ни старушек, ни шпионов Витьке не встретилось. Вообще ни одной живой души не встретилось. Навстречу прошел маневровый паровоз. Витька отступил с насыпи и вскинул руку над головой, отдавая вслед старенькой «кукушке» пионерский салют. И будто это вовсе не раздрыганная, плюющаяся мокрым паром «кукушка», а мощный, серебристый пассажирский «ИС» – «Иосиф Сталин» – принял от Витьки салют и, рассекая тьму, понес его в светлое будущее всего человечества!
     Ну и пускай, пускай у Людки Денисовой с Ольгой Лясковской шелковые галстуки.
Конечно, их гладить не надо каждое утро. Зато Витькин сатиновый и пышней, и ярче, как кровь рабочего класса! Людка и Ольга сегодня воображали из себя, что кроме как у них, в классе больше ни у кого нет шелковых галстуков. Ну и что? Да ничего особенного! И цвет у их галстуков какой-то морковный, блеклый, и тощие они. Да и денег больших стоят. А где их наберешься, денег-то? Разве угнаться за такими людьми, как Людкин отец, главный начальник всей станции Горбачево, либо Ольгин, который работает директором МТС и носит в портфеле всамделишный пистолет…
     А свой галстук Витька каждое утро будет гладить сам. Что он – белоручка какая несусветная-немыслимая? Вон, когда бабушка Татьяна уезжает по деревням побираться, так по неделе, а то и дольше дома не бывает. Так Витька-то сам себе и стирает, и поесть чего ни то сготовит, и за хлебцем, коли деньги есть, на другой край поселка сбегает…
     На перроне было пусто, а Витьке страсть как хотелось покрасоваться перед хоть одним знакомым человеком в своем новом пионерском обличье.
     У багажного отделения перрон раздваивался и обхватывал огромный дворец-вокзал, построенный пленными немцами несколько лет назад. Станция Горбачево хоть и крохотная по числу жителей, а значение имеет всесоюзное. Василий Никифорович Денисов, хозяин станции и всего рабочего поселка при ней, частенько заглядывал в местную школу-семилетку и очень любил, когда пацаны хором кричали ему: «Наши Горбачи – станция союзного значения!». Он тут же собирал все свои толстые морщины на лице и вместе с ними крохотные глазки к огромному, словно надувному носу, выхватывал кого-нибудь из кольца окружавшей его детворы и вопрошал:
     -Почему так мыслишь, нулек?
     Каждый назубок знал, как требуется отвечать грозному начальнику.
     -Потому что Горбачево – узловая станция, сердечный нерв столицы нашей великой социалистической Родины!
     -Правильно мыслишь, нулек! – отдуваясь чесночно-водочным перегаром, многозначительно возвещал Василий Никифорович. – Подрастай, в помощники возьму…
На левом перроне, куда принимались всего два пассажирских поезда в сутки: ушедший уже «Тула-Белев» и «Мичуринск-Смоленск», который прибывает раненько утром, никого не было. Витька свернул на правый, московско-курский, хоть и не с руки ему. И здесь тоже шаром покати! Прямо сплошная невезуха, Мазепа ее закатай!
     Но вот на Витькино счастье впереди мягко отплыла в сторону массивная входная дверь вокзала, и он увидел самого Денисова. Прибавил ходу, испугавшись, как бы начальник снова не нырнул в теплое вокзальное чрево.
    -Здравствуйте, товарищ Василий Никифорович! -  прокричал он зазвеневшим от восторга голосом, снова вскинув руку в пионерском салюте.
Горбачевский хозяин вздрогнул, полоснул Витьку сверху вниз острым взглядом:
     -Ты что, нулёк, головой ёкнулся? Хрен ли ты грабками размахался?
     -Я… я… - поперхнулся на вдохе мальчишка и, сквозь застрявший в горле режущий ком, вытолкнул свистящим шепотом: - Я пионер…
     -Чи-и-во?
     -Пи-и-он-нер… - всхлипнул Витька.
     -Пшел на хер, котях собачий! – рыкнул Денисов.
     … Как долго проплакал Витька в закутке между кубовой и кирпичным гаражом с денисовской «Победой», он и сам не знал. Вконец измерзнув, мальчишка побрел к дому. Было ему очень плохо и страшно. Теперь-то Денисов, мало того, что начальник станции, но он же еще и секретарь парткома, запросто может сжить их с бабкой со свету. Спекулянтка, мол, семечками торгует… До сей поры грозный начальник просто как бы не замечал бабушку Татьяну. Да и то, наверное, потому как бабушка задарма снабжала денисовскую жену Марью Феклистовну отборными жареными семечками. Людка, вон, Денисова каждый божий день на переменках грызла эти семечки.
     «Господи, вот натворил делов-то!» – казнился Витька, спотыкаясь о мерзлые колчушки. Горбачевский народ почти сплошь думал, будто у Витькиной бабки денег – куры не клюют! Витька  как-то нечаянно подслушал разговор хозяев, у которых они снимали угол в летней кухне, что бабку давно следовало бы привлечь, да сердце у Денисова, дескать, доброе и отходчивое…
     Лишь Витьке да самой бабушке Татьяне было доподлинно известно, сколько у них денег на самом деле. В рваном кармане – вошь на аркане! Все зимние каникулы по дальним деревням от Горбачей до самого аж Белева побираться ходили. Мешок сухарей, слава Тебе, Господи, насушили из кусков-то нищенских. Еще шкварок свиных добыли, картох ведра три. Спасибо людям добрым.
     …Бабушка Татьяна по случаю Витькиного вступления в пионеры расстаралась от души. Картошки нажарила со шкварками здоровенную сковородку, селедок прикупила пару, обрезков колбасных. Да еще и бутылку крюшону!
Витька похмурился для порядка, попенял бабке за транжирство такое несусветное, но еды праздничной на столе не оставил. Все до крошки подмел.
     Ох, не впрок пошло ему это жратушное изобилие. Дня три потом в школу не мог выбраться: дристал на задах, под кустами хозяйской малины, от несварения желудка.