Продолжение. Начало: главы 1,2,3,4,5,
6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,
20,21,22,23,24,25,26,27,28,29,30
Глава тридцать первая
О трагедии, случившейся в доме на окраине Житомира, родители никого из детей оповещать не стали. Сил больше ни на что не осталось, даже на выживание.
А письма шли исправно, как никогда. «…Моего мужа, – писала Маня, – партия переводит работать в Тузлы, на родину, чему мы очень рады. Галюся уже вовсю топает на своих крошечных ножках. Почему молчит Леночка? Очень скучаем и ждем от вас хороших известий. Пишите обо всем, берегите себя…» Ну и все прочее, в том же духе.
Тон письма был бодрым. Только в сочельник Мане приснился странный сон: будто мама и папа наряжают большую елку, как в детстве, и развешивают дорогие стеклянные игрушки. В стороне стоит Юля, в руках у нее блестят осколки, а по пальцам сочится кровь от порезов. «Где же Леночкин домик? – спрашивает папа. – Юля, ты не видала?» – «Что я – сторож вашим игрушкам?» – со смехом отвечает Юля, пряча порезанные руки за спину. «Зачем ты это сделала, Юля?» – качает головой мама и смотрит на испачканный кровью пол. А Леночка с плачем убегает по длинному черному коридору все дальше и дальше. Маня спешит догнать, утешить сестричку, но она исчезает в темноте… Со страхом, охватившим ее во сне, как наяву, возвращается Маня в комнату. «Надо перевязать Юле руку», – вспоминает она, но Юли тоже нигде нет. В пустой зале, посредине, стоит елка, вся в белых зажженных свечках… «Это опасно, могут загореться ветки!» – подумала Маня. В то же мгновенье вспыхнуло пламя, охватило верхушку, и… она проснулась.
Переезд в Тузлы был долгим и мучительным. Ехать пришлось в теплушке вместе с красноармейцами.
Они были очень внимательны к «красным докторам», поставили железную «буржуйку»
и обогрели всех. Маня лежала с ребенком на полке, Лука приносил кипяток, и так добрались
они до какой-то платформы под Киевом.
Высадили всех посреди поля. И стоит Маня с ребенком на руках над кучей вещей, темно, метель разыгралась, холодно, а Лука Васильевич пошел разыскать сани или телегу, чтобы доехать до станции. Тут мчится проходящий поезд, все узлы разлетаются от потока пара и воздуха, но добрые люди, к счастью, помогли все собрать. Не украли даже ничего, на удивление, в этот раз. Скоро и Лука привел возчика с лошадьми.
Благополучно добрались до Казатина, согрелись горячим чаем и огляделись по сторонам. Была уже ночь, на вокзале столпились транзитные пассажиры. Конечно, ожидать утра там было лучше, чем под открытым небом, но стена вокзала оказалась разломленной, во время недавних боев бронепоезд въехал прямиком в зал ожидания. Холод стоял ужасный, а пересадку пообещали устроить только через день, так как регулярного сообщения не было.
Отправились Манечка с Лушей утром в гостиницу, благо, что оказалась она неподалеку. Стекол в здании не было, номера не отапливались. Хорошо, хоть самовар дали, и Маня в нем сварила всмятку Галочке яйцо, подогрела сверху мясные консервы, ими и пообедали. Потом закутали потеплей ребенка, уложили спать и сами тоже уснули в обнимку, чтобы не замерзнуть.
На другой день сели в пассажирский поезд, который следовал до самой Одессы. В нем ехали бессарабские цыгане, очень веселые и общительные. Всю дорогу они пели и угощали фельдшеров свежим хлебом с сыром. А одна цыганка Мане нагадала, что она напишет книгу, которую прочтут через сто лет. Наврала, конечно. Посмеялась Манечка, потому что ничего никогда не писала, кроме коротеньких записей в дневнике, который по привычке вела с юности.
Вот и встретила их Одесса!..
Вокзал стоял посреди красивой мощеной площади, освещенный и целый, слава Богу, со всех сторон. Мане даже удалось накормить Галочку в буфете и самой перекусить. Лука Васильевич оставил семейство на вокзале, а сам пошел искать подводу, так как до Тузлов добраться зимой было непросто.
Чтобы Маня не скучала, он принес ей довольно свежий журнал «Жизнь», который купил в буфете. В журнале Маню заинтересовали две статьи известных светил психиатрии.
«…Никогда еще за все время моей долгой практики не приходилось наблюдать такого наплыва больных. Тут и неврастения, и бредовое помешательство, и галлюцинаторность, и тяжелые душевные расстройства. Я буквально изнемогаю от работы и подавлен тем несчастьем, которое порой выпадает на слабые человеческие плечи, – писал профессор Н.М. Попов. – Может быть, на языке многих – это революционный мусор. Но нам, врачам, приходится этот «мусор» раскапывать.
Мы все были свидетелями революции, но не каждый из нас с одинаковой силой на все реагировал. Одни являлись зрителями, другие – активными участниками. Пламя революции озаряло лица одних и обжигало крылья другим.
И вот к нам приходят все эти обожженные, буквально разбитые люди, с надломленной психикой, с разбитой нервной системой, с ослабевшей волей – события всех их снивелировали под одну установку: путь к безумию…»
Прижимая к себе спящее дитя, Маня задумалась. Как медику ей было интересно и понятно то, о чем писали в журнале. Но тем более страшными показались приведенные ниже факты. Поистине, оборотная сторона революции выглядела далеко не такой блестящей и победоносной, как когда-то казалось.
«…Один был невольным свидетелем дикого самосуда над двумя офицерами, и кошмарная картина столь резко запечатлелась в его душе, что до сих пор он не может вырваться из царства кровавых теней.
Другому пришлось одну ночь провести в трюмах «Алмаза». Он ничего не видел, но слышал в своем темном узилище, как наверху расстреливали, и как после этого что-то тяжелое падало в воду. Четыре раза морская гладь рассекалась тяжелым падением… Нервы не выдержали.
Молодая девушка, проживавшая с тихой провинции, до того была напугана видом грозных экспроприаторов, обвешанных патронами, гранатами, бомбами, что моментально впала в безумие. Везде ей мерещатся враги. Она никого не узнает. На всех озлоблена – словом, типичная форма буйного помешательства.
Мы тщательно собираем все эти обломки, выкинутые революционной бурей, и стараемся поддержать расшатанный организм…»
Слова эти глубоко затронули молодого специалиста. Как никогда раньше Мария остро почувствовала нужность своей любимой профессии. Только жаль было стольких людей, пострадавших невинно и зря. Что пользы для революции, если простые люди станут сплошь неврастениками? Так думала она, с интересом читая дальше.
«Теперь можно наблюдать только едва уловимые признаки надвигающегося бедствия, – писал профессор А.Е. Янишевский в другой статье. – Практика врачей-невропатологов за последнее время несоразмерно увеличилась. Революционные сражения лишь только заканчиваются. Весь запас нервной энергии тратится на последний момент этой борьбы. Но когда смолкнут выстрелы, улягутся страсти, – тогда потянутся с поля сражения больные воины, участники революции с обнаженными нервами… Безумие оскалит свои зубы…
В этом отношении нынешнее поколение представляет куда меньшую опасность, чем поколение грядущее. Тут все-таки приходится иметь дело с оформившимся организмом. Другое дело – дети, рожденные от родителей, видевших смерть ежеминутно перед своими глазами, свидетелей диких самосудов, расстрелов, неслыханных издевательств. Ведь все эти глубокие душевные волнения передаются младенцу, еще находящемуся в утробе матери…»
Разволновавшись не на шутку и не в силах больше продолжать чтение, Маня засунула журнал в корзину и взяла на руки дочку. Галюся улыбалась, причмокивая губками во сне. «Ей неведомы наши страхи», – невольно подумала мать, любуясь ребенком. Вспомнилось, как заботливо Лушенька купал ее в дубовой лохани и ограждал от многих волнений, как легко и благополучно прошли роды…
«Ты вырастешь здоровой и крепкой, ты будешь славной и умной девочкой, я научу тебя складывать буковки и писать слова. А потом ты пойдешь в школу и в институт. И обязательно станешь хирургом. Ведь все закончилось. Все самое страшное уже позади…» Слезы почему-то закапали сами собой, но Маня не замечала этого, она думала о своем.
*******************
Продолжение следует