Больше семидесяти лет я хожу с железнодорожной станции к себе на дачу, быстро преодолевая разделяющие их два километра местности, где мне знаком каждый кустик и каждая лужа, но недавно я там попал в совершенно невероятную историю, - я заблудился. Произошло это так. Выйдя из электрички на платформу и пройдя вдоль поезда вперед, я по лестнице спустился на асфальтированную дорожку; по которой дошел до железнодорожного переезда, миновал его, перейдя шоссе перед шлагбаумом, еще закрытым для пропуска поезда, на котором я приехал, проскользнул между будкой смотрителя и набирающей скорость электричкой, и немного прошел вдоль путей. Там, где дорожка сворачивает с насыпи на хорошо утоптанную тропинку, идущую под углом к железнодорожному полотну, я по привычке заглянул на местную доску объявлений. К ней были приклеены две листовки; одна рекламировала местную секцию тхэквондо; другая гласила: «Отдаю котенка в хорошие руки; мальчик, 3 мес., ласковый, пушистый, окрас серый с белыми пятнами, приучен к лотку». Потом, привычно ступив на тропинку, я двинулся дальше редким придорожным леском. По пути я, видимо, о чем-то задумался, так как шел машинально, а когда опомнился, то окруживший меня лес показался мне совершенно незнакомым: здесь было непривычно темно; и не было видно края леса, на котором обычно проступали знакомые дома и заборы; лишь поодаль впереди чернел какой-то непонятный силуэт; к нему я и направился. По мере моего приближения к темному предмету на нем обнаруживалось все больше деталей, пока они не сложились в…остов танка, развороченного взрывом. Рядом валялась сорванная с него башня, заросшая крапивой, чертополохом и бурьяном. Мне стало немного не по себе: это зрелище было мне знакомо, но явилось оно из семидесятилетнего прошлого. В тревоге я повернулся кругом, и быстро пошел обратно, то и дело спотыкаясь о корни елей, пересекавшие тропинку. Наконец, между кронами деревьев забрезжил свет, и я вышел к железнодорожному полотну, которое теперь оказалось одноколейным, причем рельсы были положены не на бетонные, а на разбитые и изношенные деревянные шпалы. Высокие станционные платформы, стоявшие здесь еще десять минут назад, сменились низкими земляными насыпями, подпертыми со стороны рельсов дощатыми стенками; на месте кирпичного зданьица билетной кассы с навесом над ним теперь стоял высокий деревянный павильон под односкатной крышей с надписью крупными буквами: «Луговая». На доске объявлений вместо плаката про котенка была приклеена афиша, написанная от руки: «Завтра, в воскресенье 12 августа 1947 года, в 18 ч., в ДК Института кормов состоится демонстрация художественного фильма «Тарзан» 1-я серия». Итак, мои худшие опасения подтвердились!
Издали послышался нарастающий шум поезда, приближающегося к станции со стороны Москвы. И вот из-за поворота появился окутанный клубами пара стройный паровоз на высоких колесах. Завизжали тормоза, и поезд постепенно остановился, но застывший паровоз, как запыхавшийся бегун, продолжал мерно выдыхать клочья пара. На платформу высыпали плохо, кое-как одетые люди, нагруженные авоськами и мешками. Вскоре из окна своей кабины высунулся машинист в низко насунутой на голову кепке; оглядев платформу, он снова скрылся в кабине, и из паровозного свистка вырвался сноп пара, оглашая местность ревом гудка. Паровоз вдруг вздрогнул; его колеса начали медленно проворачиваться; по трубкам из расположенной сверху песочницы на рельсы под колеса брызнула струйка мелкого песка, после чего, суча стальными локтями, шатуны заставили колеса бешено вращаться, буксуя; но, по мере того, как поезд постепенно разгонялся, машинист сбрасывал обороты, колеса уже больше не буксовали, и под постукивание поршней о цилиндры и мерное шиканье пара поезд, составленный из зеленых двухосных вагончиков, медленно поплыл мимо меня справа; слева в ту же сторону потянулись прибывшие пассажиры. И тогда мне в голову пришла мысль: чем черт не шутит, может быть, этим поездом приехал и мой отец? Вытянув шею, я стал вглядываться в текущую на меня толпу, как некогда, встречая отца, его издали высматривал, но знакомое бледное, с землистым оттенком, родное лицо никак не появлялось. Нет, этим поездом отец не приехал. Здесь я обратил внимание, что приехавшие люди с любопытством пялятся на меня, и я с ужасом понял, что в моих стареньких джинсах, хлопчатобумажном жилете и бейсболке с надписью “Barcelona” среди этих людей, одетых в заношенные до блеска черные бесформенные пиджаки и брюки, я выгляжу иностранцем. Не ровен час, и по моему следу пустят милицию; надо куда то смываться. Поехать в Москву, где легче затеряться? Я себе представил, как сажусь в поезд, отправляющийся в Москву, как выхожу на Савеловском вокзале, поднимаюсь на вершину холма, к трамвайной остановке, и еду до площади Пушкина; оттуда, перейдя улицу Горького, Палашевским, Южинским и Трехпрудным переулками выхожу на Малый Козихинский, и подхожу к своему дому… Нет, я туда не хочу, тем более, что придется ехать «зайцем»: стоит мне показать российские деньги с двуглавыми орлами, как меня тут же арестуют. Нужно искать дорогу обратно в свое время. Боязливо оглядываясь по сторонам, и пряча надпись “Adidas” на своей сумке, я вернулся в придорожный лес, и принялся за поиски подбитого танка, вблизи которого находилась прореха в границе между двумя временами, в которую я умудрился угодить. Но, прочесав весь лесок вдоль и поперек, я не нашел ни танка, ни чащи. Видимо, пропустив меня, дырка затянулась. Солнце перешло за полдень; что мне теперь делать? Пойти на дачу? А вдруг там живут мои молодые родители и…семилетний я? Что я им скажу? Даже, если они мне поверят, чем они мне помогут? Имею ли я моральное право отяготить их жизнь такой неподъемной проблемой, как свалившийся им на голову я? И все же мне сейчас было больше некуда деться. Перейдя по мосткам мелкий ручеек, я вышел на просеку высоковольтной линии, белые железобетонные столбы которой сменились на темно-коричневые деревянные, и вскоре вдоль нее дошел до нашего дачного поселка, притулившего на северном склоне пологого холма; к счастью, его улицы оказались, как обычно, безлюдны. Спустившись под горку, я повернул направо, и в перспективе недлинной улицы сразу увидел до боли знакомый колодец под широким навесом; дойдя до него, я свернул налево, к нашей калитке. Затаившись, прислушался: полная тишина. С бьющимся сердцем я потихоньку отворил калитку, и вышел к даче, которая без сооруженной в будущем пристройки показалась мне маленькой и изящной. Крадучись, я подошел к окну, и заглянул вовнутрь. В просторной комнате никого не было, но она имела обжитой вид: на металлической «сущевской» плите стояли кастрюли с, видимо, недавно приготовленным обедом, на спинках стульев висела одежда, на столе, застеленном скатертью, в жестяном бидоне стоял большой букет из флоксов, дельфиниумов и золотых шаров. Было такое впечатление, что хозяева дома только что не надолго ушли, и вот-вот появятся снова; и тут я решил окончательно, что проблему своего нынешнего жизнеустройства буду решать самостоятельно, без их участия. Бросив последний взгляд на комнату, - она меня неприятно поразила непривычно голыми стенами, так как этюды, которые ее украсят в будущем, пока еще дедом не были написаны, - я, тревожно озираясь, выбрался обратно на улицу. Чтобы остаться не замеченным, я решил идти на станцию не просекой высоковольтной линии, а лесом, вдоль железной дороги. Теперь все мои мысли были направлены на обдумывание того, что я буду говорить, сдавшись властям. У меня были на выбор только две легенды: либо я американский шпион, либо сумасшедший. Первый вариант казался предпочтительным; меня могли бы оставить для обмена. Но на допросах я должен буду объяснять, где проходил шпионскую подготовку; и занявшиеся мной профессионалы быстро выведут меня на чистую воду, и начнут пытать... Проще всего рассказать правду – что я явился из будущего, - и тогда меня примут за сумасшедшего. Здесь мне ничего не нужно изобретать, необходимо только скрыть мои родственные отношения, выдумав себе другую фамилию, чтобы мою семью оставили в покое, и разместить свой год рождения в будущем: скажем, в 1951 году - там даже Органы ничего не смогут проверить. Теперь мне в первую очередь следовало уничтожить свой паспорт и банковскую карту. Паспорт можно съесть, а вот банковскую карту…проблема представлялась трудноразрешимой; в задумчивости я не заметил, как тропинка перешла в асфальтированную дорогу, по которой мне навстречу ехал белый джип «Хёндэ». Оглядевшись, в просветах между деревьями я увидел трехэтажные виллы нашей местной «Рублевки», и понял, что вернулся обратно. От радости я был даже готов облобызать джип и расцеловать его в спесивую, жесткую морду.
Как это здорово – жить (а потом умереть) в своем времени!
Сентябрь 2017