-Материала много: и рядом, и вокруг. Главное – ухватить некие мимолётные проявления изменчивой природы. Это и про жизнь вообще. Тогда будет победа искусства над бренным, - Алексей замолчал, отпил пивка, всем своим видом давая понять, что мужик он, в общем, простой, свойский, только заговорился немного.
-Да-а… - всё это время Петрович сидел, опустив голову, солнце просвечивало его ухо, он разравнивал носком ботинка землю, словно искал что-то потерянное. Губы не сжаты, рот приоткрыт, будто всегда готов к разговору. Иногда поднимал взгляд, смотрел проницательно. – Нелегко, наверное, тебе живётся?
-А почему Вы так думаете?
-Начитанный ты. Я, конечно, в тираж уже выхожу. Пережил самого себя. Мы ведь как жили? Согласованно с общими законами. Воздерживались от всего, что ими запрещено было. Душу нараспашку не каждый мог. Ты, как я понял, жизнь не просто срисовывал, а осмыслить пытался. Да ещё и описать художественно дела человеческие. Надо же и право на это заполучить.
-От кого?
-Не знаю. Атеист я, хоть и бабкой крещёный. Но вы же, писатели, мир особый представляете. Не все, конечно. По причине слабого зрения, я уже лет десять ничего не читаю. А библиотека у меня богатая. Не под обои покупал. Всю проштудировал. Про путешествия любил читать, фантастику… Вот по телевизору говорят: “Жизнь зародилась в космосе”. А мужик спрашивает: “А там кто её сделал?” Голова пухнет. Уж лучше и не думать об этом. А пора.
О праве на писательство Петрович спросил правильно. Алексей не удивлялся, откуда, что взялось. Читал с четырёх лет запоем. Библиотек не хватало, к соседу переплётчику шёл, брал старинные книги. Отец стенографией подрабатывал, помогал московскому писателю книги писать, у людей интервью брал – диктофонов же не было. Родственники журналистами работали в крупных газетах. Правда, потом понял, что журналистика и проза – вещи разные. Но это фундамент. А первый толчок, движение?..
* * *
Конвергенции
ПИСАТЕЛЬСТВО
Но ранее.
Мы только начали формироваться, как люди пишущие.
Мало тех, с кем совпал я в восприятии философии и предназначения литературы. Мне повезло. Литературное объединение “Воложка”, тогда ещё в г. Горьком, возглавлял Валентин Арсеньевич Николаев. Непробивной, деликатный, умный – это помогало найти общий язык с ним. «И слово предстало мне как часть Божьего дара человеку полной свободой пользования им». Это из его концевой, можно сказать, книги «… Тоска по мастеру».
Совпадали мы с ним трудно, особенно в 90-е годы. Советские, - когда меня нещадно цензурировал ГЛАВПУР, но, тем не менее, печатали и финансировали мой труд, - прошли. Уже тогда надо было натаскиваться на будущее безразличие государства к печатному слову. Кто-то из коллег это вовремя понял и быстренько перестроился. Перешёл на литературу заказную, краеведческую, очерковую. Спросил у одного местного поэта: «Ты хоть стрингер от шпангоута отличаешь? Как про завод писать будешь, да и написано уже томов пять. И про революционные династии, и про историю завода». «Платют», - ничуть не сомневаясь, ответил поэт, переключившийся на прозу.
«А побеждает всегда графоман. По той причине, что тому не свойственно сомнение <…> Тут мастер должен быть особенно осмотрителен и принципиален, <…> графоман завтра же заступит и ему, таланту, дорогу. А себя объявит впереди всех. Он – вечный борец. А у таланта на борьбу уже не хватает сил». 1
Я бы добавил: желания и времени.
/О.Р графоманище из нынешних, воинствующих/.
В те времена, когда только начинали, с упоением читали друг друга, радовались за успехи, но и беспощадно критиковали, - мы имели счастье встречаться на воскресных заседаниях литобъединения. Но кто-то жил в области и не имел возможности приезжать в г. Горький.
Тогда приходили на помощь ежегодные семинары, где можно было получить индульгенцию на издание, правда, пройдя беспощадный конкурс. А в судьях были серьёзные профессионалы, например: прозаик Семён Шуртаков, поэт Юрий Кузнецов. Так произошло с моей повестью «Аккорд». Писатель, пусть и начинающий, оказывался товаром штучным, а отбор на литературный семинар – наижесточайшим. Я о годах “семидесятых” – начале “восьмидесятых”.
Несколько лет назад, в летнее, многообещающее утро меня не приняли в Союз писателей. История эта давняя, тянулась лет пять, в последний раз не хватило трёх голосов.
И всё бы ничего, но в то утро раздался ранний телефонный звонок. Умер один из героев моей книги, Сергей, где ему посвящена значительная часть. Его неоднозначные мысли, почти философские, выраженные эзоповским языком, нравились не всем.
И вот в день его смерти меня “прокатили”: 33 – “за”, 6 - “против”. Сложная арифметика подсчёта склонилась не в мою пользу. Я не нравился, потому что бунтарь.
Мрачным выдался день.
Но были люди, которые ввязались в неравную борьбу за мои права и справедливость.
Мне позвонили 22 июня, в священную для меня дату. Московская комиссия оказалась на моей стороне. Я стал членом Союза писателей, очутившись в ряду, имена которого всю жизнь приводили в трепет: Горький, Бунин, Шолохов, Казаков, Шукшин…
Только вдруг захотелось обратно, когда на тебе никаких званий, ты не обременён ничем, пусть даже почётным и долгожданным. Выдохнул с облегчением, а теперь не вздохну никак. И стал бояться телефонных звонков: ранних, поздних…