Слёзы лились неравномерно. Когда проходила большая волна, я совсем ничего не видел, только мутные пятна. Потом волна спадала, и я на секунду мог разглядеть серую трясущуюся плёнку, загадочную и манящую. Я был капитаном корабля, плывущим по морю слёз. Я вглядывался в туман, надеясь, что за ним проступят очертания суши. В моём случае проступало нерезкое изображение ячеек «Экселя». В них я трясущимися пальцами вбивал нечто не поддающееся логике, скорее вслепую, поскольку не мог различить цифры в корчащих рожи и принимавших странные позы фигурах. Несмотря на обильную смазку, глаза скрипели и болели от этого скрипа, и в скрипе мне чудились тихие обиженные слова. Наверно, глаза пытались сказать мне, что восемнадцать часов без перерыва за монитором, к тому же не первый день – это черррессчуррр.
Дверь слева хлопнула. Буров, покачиваясь, вышел из кабинета и проследовал мимо, к выходу, по дороге зацепив недопитой бутылкой коньяка угол моего стола. Я решился.
- Геннадий Николаевич! – обратился я к нему, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Вы извините, пожалуйста…
- А? – Буров вздрогнул и повернул ко мне удивлённое лицо. Лицо колыхалось и дрожало, подёрнутое рябью моих слёз. Пахнуло парами спирта. – Гриша? В чём дело?
- Вы из-звините, - повторил я. – У меня что-то глаза совсем устали. М-м-можно я домой пойду? - Тут я испугался собственной наглости и поспешил добавить: - Завтра я приду рано-рано, честное слово…
- Ну, это само собой, - сказал Буров, осоловело уставившись на меня. – Завтра же понедельник. Не понимаю. Гриша, всё же для вас. Я вам предоставил возможность поработать в выходной. Сидите сколько угодно. Работы-то завал. Что же вам, до пенсии разгребать?
Справа от меня высилась стопка папок, которые нужно было переносить в компьютер, проверяя и пересчитывая. Ещё много подобных стопок располагались в шкафах и на шкафах, сверху, угрожая свалиться и похоронить меня заживо.
- Я же не хочу, Гриша, чтобы вы ничего не успевали, - сказал Буров жалостливо. - Работа – это ваша привилегия. Вам же нравится работать?
- Конечно, - поспешил ответить я. – Просто глаза…
- Ну так закапайте капельки, - сказал Буров, придвигаясь ближе. Кроме запаха спиртного, я уловил от его штанов затхлую, кислую вонь непонятного происхождения, которая следовала за ним повсюду, и к которой совершенно невозможно было привыкнуть. – Я же вам в прошлом месяце зарплату выплачивал какую-то, помните? Купили бы себе силикагель… Или финалгон… Не помню, что там в глаза капают. Вполне же можно посидеть ночью, поработать. Я же вам не запрещаю, понимаете?
- Понимаю, - сказал я. – Я закапаю. Мне нужно только домой сходить. Поспать немного. И жена волнуется…
- Жена и должна волноваться, - сказал Буров. – Она для того у вас и есть. А если уж вам так тяжело от того, что она волнуется, так бросьте жену. У вас же работа. Не хотите же вы это всю жизнь совмещать?
- Простите, пожалуйста, - сказал я. – Я только хотел чуть-чуть отдохнуть. Я рано-рано приду, правда. Хотите, в шесть приду?
- Вы сами решайте, - сказал Буров. – Я же не могу указывать, во сколько вам приходить. Но если вы придёте позже шести, то моё отношение к вам, Гриша, вы сами рассудите, очень сильно испортится. Тут же важно только то, как человек к другому относится. Понимаете? А если вы сначала обещаете прийти в шесть, а потом появляетесь в шесть ноль пять, значит, вам наплевать на меня и на наше общее дело. А знаете, что?
Он посмотрел на бутылку в руке, покрутил вокруг взглядом, потом вздохнул и отпил из горлышка.
- Что? – уточнил я.
- У вас есть маркер?
- К-конечно, - сказал я. – Много.
Я неуклюже выдвинул ящик стола, пошарил рукой, поранившись мизинцем о степлер, сгрёб горсть маркеров, ручек, фломастеров, и дрожащими руками вывалил на стол.
- Вот, хоть этот, - сказал Буров, взяв толстыми пальцами перманентный маркер. – Этот точно не сотрётся.
Он ухватил меня за левое запястье и размашисто нарисовал на моей ладони огромный чёрный крест. Он так давил на маркер, что было больно. Но я понимал, что это для моего же блага, что нужно терпеть.
- Чтобы вы запомнили, Гриша, что завтра к шести, - пояснил он. – Опасаюсь я за вашу память. Забудете, а потом переволнуетесь, работа встанет. А так и до психушки недалеко. Лучше бы вы здесь остались ночевать, честное слово. И вам спокойнее, и мне.
- Спасибо, - сказал я. – Но я лучше п-пойду.
- Ну, если вы считаете, что так лучше… - Буров выпустил мою руку и отрешённо зашагал прочь. Потом вдруг замер возле двери, обернулся.
- Знаете, Гриша, - сказал он. – Боюсь я, что вы как-нибудь совершите ещё одну ошибку. И уйдёте от меня насовсем. Так вот, знаете, это будет просто невообразимой глупостью с вашей стороны. Во-первых, я вам тогда не выплачу зарплату за прошлый год. Во-вторых, вы меня сильно обидите. И тогда подавайте на меня в суд, сколько хотите. Я и адвокатов найму лучших, и взяток дам, кому надо, и потрачу гораздо больше всех этих ваших копеек. Но ведь это дело принципа. Дело нормальных человеческих отношений. Вы понимаете, Гриша? Нельзя друг друга подводить.
- Я понимаю, - сказал я. – Я не подведу.
Буров вздохнул и резко вышел. Я быстренько переобулся, впопыхах сломал дверь шкафа с одеждой, натянул куртку и выбежал на лестницу, пока Буров не опомнился.
Лето стояло холодное, мокрое. Середина июня, но ни одного тёплого дня ещё не было. Я порадовался, что на улице ещё достаточно светло, и я не провалюсь в яму. Москва представляла собой бело-зелёное полосатое пятно. Везде по случаю лета перекопали улицы, разобрали тротуары, вдоль домов поставили леса. Мне предстояло проложить путь сквозь лабиринт бело-зелёных брезентовых ограждений к своему дому. Но я уже привык, ведь Москву разрывали не первый год.
Я перепрыгнул через дыру в тротуаре, балансируя, пробежал по деревянному мостику и пошёл вдоль длинного здания, заставленного лесами. Сверху мне улыбались многочисленные лица рабочих из Средней Азии. Я хотел в ответ помахать им рукой, но решил, что это излишнее панибратство. В конце концов, они могли мне просто померещиться сквозь слезу.
Я вдруг вспомнил, что надо бы включить телефон, который я отключал во время утренней летучки, да так и забыл включить. Нажал кнопку питания, сунул назад в карман. Наверно, мне нужно было когда-нибудь сказать начальнику, что Георгий и Гриша – это разные имена, но ведь нет большой беды в том, что он называет меня так, как ему удобно? И тут у меня завибрировало бедро.
Я достал из кармана телефон, приложил к уху и прижался ближе к лесам, поскольку слева зиял бездонный провал, в котором шевелились чёрные трубы.
- Ты где шляешься?! – раздался в трубке хриплый, грубый голос жены.
- Люсенька, - сказал я, стараясь быть как можно приветливее. – Я вот т-только что вышел с работы. Минут через десять дома буду, если, конечно, С-сретенку снова не раскопали…
- Урод ты сраный, - сказала Люся. – Днюешь и ночуешь на своей проклятой работе. Петенька твой задачку из школы принёс… Логарифм из корня икс равен семьсот шестидесяти одному. А решит кто? Я, что ли? Или думаешь он, дебил, сам решит?
- Я решу, - сказал я, чуть не споткнувшись о торчащую из тротуара арматурину. – Сейчас, посчитаю в уме… А логарифм десятичный или натуральный?
- Да тебе бы только развлекаться! – прорычала Люся. – Выбрал самое лёгкое. А мы тут без тебя голодаем!
- Почему г-голодаете? – я немного опешил.
- Потому что Васятка пролил суп, который ты сварил прошлой ночью! Руки-крюки у него, сам знаешь… Весь в тебя!
- Так ему четыре года всего, - промямлил я.
- А вытереть некому, - сказала Люся. - И новый сварить некому, папа-то всё не придёт никак. И Танюша плачет, и Машенька.
- Так можно с-с-сосиски сварить… - сказал я, но тут же пожалел об этом.
- Ну так пришёл бы и сварил! – Люся заорала так, что у меня чуть не лопнуло ухо. – Ты прекрасно знаешь, что меня ноги не держат! Меня скоро и кресло-то не выдержит! Я всё время толстею через тебя…
- Почему же через меня? - пролепетал я.
- Да потому что от тебя одни нервы! Кто кота кастрировать обещал? Вон он, на кухне суп с пола лижет.
- Люся, - я напрягся и постарался говорить твёрже. – Ч-честно говоря, я не обещал. П-понимаешь ли, я тебе пытался уже объяснить, что это несколько противоречит моим убеждениям…
- Какие у тебя могут быть убеждения? – снова заорала Люся. – Слизняк ты безмозглый! Кот всё время воет, как умалишённый, а я через него болею! Я сама ему яйца отрежу, если ты его завтра же в ветеринарку не снесёшь!
- Люся, - я снова унял дрожь в голосе, насколько мог. – Завтра у меня рабочий д-день, и мне надо встать пораньше. И я п-против того, чтобы подвергать животное насилию… Давай решим этот вопрос как-нибудь по-д-д-д… Фу ты! По-другому…
Я слышал голос Люси в трубке, но вдруг понял, что всё как-то изменилось. Голос её стал далековат. И в голове моей странно так прояснилось. И какая-то непривычная боль внутри головы, подо лбом, сразу над глазным яблоком. Не то, чтобы она как-то мешала, но захотелось почесаться внутри. Может быть, привести в порядок мысли, пройтись по мозгу стальным гребешком, выравнивая ненужную кривизну.
- По-другому… Животное, ты животное, я тебя насилию, подвергну насилию… - тявкала трубка голосом Люси – искажённым, далёким, неясным. Я вдруг выпустил телефон из рук. Сам не знаю, почему. Он не улетел. Он плыл в воздухе, кувыркаясь. Да и я словно плыл куда-то, а вокруг меня было светло и пусто. Может быть, просто закружилась голова.
Я попытался сосредоточиться. Всё снова стало чётким и ясным, вот только я совсем ничего не видел. Очень сложно это объяснить. Никакой мути в глазах, никакой боли. И я вроде бы на чём-то стоял. На чём-то белом, похожем сразу на свет и на белую бумагу. И вокруг всё было белым. Очень белым, но при этом не резало глаза.
Я сразу понял, что просто перегородили дорогу. Надо было как-то обойти всю эту белизну и двигаться дальше к дому. Обидно было, что телефон куда-то улетел. Недорогой, китайский, но бюджет-то у меня не очень, я на телефон полгода копил, а самое главное, что Люся ни за что бы не позволила теперь новый купить. Сказала бы – вот где потерял, там и ищи.
Я сделал шаг влево, шаг вправо. Ничего, кроме белизны.
- Где-то здесь улица была, - сказал я. – Закопали, что ли?
Тут же мне показалось, что улица есть. Или нету? Она так подозрительно проявилась сквозь белизну, что я хотел уж было ступить снова на тротуар, но засомневался, а вижу ли я её в реальности, и она стала блёкнуть.
- И что же вы планируете делать? – спросил голос сзади.
Я обернулся. В паре метров от меня что-то находилось. Я до конца не понимал, что это. Если глядеть на него прямо, то вроде бы было похоже на яйцо. Но в голосе угадывалось что-то мягкое и тёплое, и боковым зрением, мне показалось, я вижу лохматые лапы и хвост, примерно как у моего Парамошки, кота, который раздражал Люсю. Существо, однако же, будто бы висело в пространстве, а с другой стороны, кажется, опиралось лапами на тротуар, а с третьей и вовсе словно бы отсутствовало.
- Да я вот хочу домой дойти скорее, - объяснил я. – А то как-то так вышло, что жена на меня сердится, я на работе задержался, а детей не накормил, да и кот, как-то так вышло… Кстати, простите, а вы кто же такой будете? Яйцекот, что ли?
Существо рассмеялось. Звонко, беззлобно, так что и я поневоле улыбнулся.
- Да, собственно, можете и так называть, коли вам нравится, - сказало оно. – Тут вам решать. Вы лучше объясните мне, куда ваша улица подевалась, если вы так торопитесь домой попасть.
Я не очень понял этот вопрос. К тому же меня начинало раздражать моё неопределённое положение. Люся, которая ждала меня дома, должна была уже окончательно выйти из себя к этому моменту, а я тратил время на разговоры с каким-то Яйцекотом сомнительного происхождения.
- Простите, - сказал я, - я бы с удовольствием с вами поболтал, но мне действительно нужно домой.
Как только я это сказал, улица растворилась окончательно, и я совершенно перестал понимать, куда идти.
- Ну, - сказал Яйцекот, - если вы хотите идти, то идите, но, боюсь, вы не вполне понимаете, как это сделать. Слишком вы растеряны и, даже, пожалуй, сбиты с толку. Может быть, вам нужна какая-то помощь с моей стороны?
Я внутренне напрягся. Не припомню, чтобы какая-то помощь предлагалась мне бескорыстно. Скорее всего, за этим крылось очередное мошенничество. Сначала предлагают беспроцентные кредиты, или скидки, или лекарство от всех болезней, а потом оказывается, что это «Гербалайф», «МММ» или ещё какая-нибудь гомеопатия. Вполне возможно, что белизна вокруг – это часть хитроумного плана по облапошиванию обывателей. Сначала тумана напустят, потом предлагают помощь, а в конце выставляют счёт за то, что туман рассеялся.
- Думаю, что я сам справлюсь, - сказал я.
- Это было бы замечательно, - сказал Яйцекот. – Я, пожалуй, на это посмотрю.
Я шагнул вперёд, вгляделся в пространство, стараясь увидеть очертания зданий. Не увидел. Протянул руки вперёд, шагнул ещё раз, надеясь на что-нибудь наткнуться. Не наткнулся.
- Я не то чтобы настаиваю на своей помощи, - сказал Яйцекот. – Просто хотел объяснить некоторые детали. Вы говорите, что очень хотите домой. Но при этом туда не идёте. Здесь это так не работает. Вы ясно и твёрдо должны представлять, что вам нужно. Возможности ваши практически безграничны. Но и средства, которые у вас есть – это только вы, ваша личность, ваши желания и способности. Как и везде, собственно.
- Простите, - сказал я. – Я не очень понимаю, что вы говорите, да мне это и не важно. Я чувствую, что здесь что-то нечисто. Если вы хотите денег, то у меня их совсем немного. Отпустите меня домой, а? Люся рвёт и мечет, а завтра мне рано вставать. Я устал, у меня глаза болят, и день был не очень чтобы приятным…
- Как и все предыдущие, - заметил Яйцекот. – Но разве сейчас вы чувствуете себя уставшим? И глаза разве всё ещё болят?
Я на мгновение задумался, проверил свои ощущения.
- Да нет, - сказал я слегка удивлённо. – Чувствую себя отлично. Только Люся…
- Давайте разберёмся, - сказал Яйцекот. – Вы хотите идти домой?
- Ну конечно, хочу, - сказал я. – Только улица закопана с непонятной целью, и я этим недоволен. Но меня же можно понять!
- Вы хотите идти только потому, что перед вами возникло препятствие? – уточнил Яйцекот. – Что ещё за игра ума? Или вам нравится, когда жена вас ругает?
- Ну, уж простите, - сказал я. – Дело не в том, что мне нравится. Есть, в конце концов, мой гражданский долг. Или как это называется? Раз уж я женился, будучи в трезвом уме…
- А вы действительно женились трезвым? – удивился Яйцекот.
- Не то чтобы, - сказал я. – На свадьбе я, само собой, напился, но я не это имею в виду. Я имею виду, что в момент принятия решения о свадьбе я сознавал, на что иду.
- То есть вы планировали всё заранее? – удивился Яйцекот. – Что будете мало бывать дома, что жена будет вечно вами недовольна и будет вас заставлять делать то, что вам не нравится?
- Если вы про кота, - сказал я, - то я вам обещаю, что я не дам его кастрировать. Я понимаю – вы беспокоитесь о нём из видовой солидарности…
Мне вдруг показалось, что я несу какую-то чушь, и я умолк.
- Вы почему женились-то вообще, Жора? – спросил Яйцекот. Откуда-то он знал моё имя. Должно быть, взломал аккаунт в социальной сети. Хотя не припомню, чтобы я заводил где-нибудь аккаунт. Не было времени последние двадцать лет.
- Женился? - удивился я. - Ну как почему? Почему все женятся?
- Все по-разному, - сказал Яйцекот. – У каждого свои причины.
- Ну, вот и я поэтому, - сказал я. – Потому что все женились вокруг, а я вроде как припоздал немного.
- Ну, так я вам хочу сказать, что здесь, где вы сейчас находитесь, вы можете поступать так, как вам заблагорассудится, - сказал Яйцекот. – Здесь не важны традиции. Здесь нет общественного мнения. Здесь нет даже стереотипов, если уж на то пошло. Чего вы хотите сами? Жениться хотите? Пожалуйста.
- Э, - сказал я. – Куда уж мне жениться? Я же женат.
- Ну, я вас и не заставляю, - сказал Яйцекот, и взмахнул хвостом. А может, мне показалось. – Просто пытаюсь вам объяснить. Есть вещи преходящие и вечные. Вот, скажем, традиции, мнения, мода – это преходящее.
- А любовь? – сказал я наобум.
- А к вам-то любовь какое имеет отношение? – Яйцекот нахмурился, и тут я понял, что он – вовсе не яйцо. Это у меня просто что-то не так было с резкостью. На самом деле он был вполне себе человеком, с лицом и лапами.
- Любовь – ко мне? – я опешил. – Никакого. Простите, продолжайте.
- Вы можете делать совершенно всё, что угодно, - сказал Яйцекот. – Если вы вдруг захотите воссоздать улицу, по которой шли, это в вашей власти. Но действительно ли вы этого хотите, вот в чём вопрос? У вас нет ограничений. Ни во времени, ни в возможностях.
- А в деньгах? – уточнил я.
- А что такое, по-вашему, деньги? – Яйцекот улыбнулся и сел на что-то позади себя. Кажется, в кресло, хотя я видел его не чётко.
- Ну, рубли. Или доллары. Некая мера для обмена. Вот я, к примеру, зарабатываю деньги. А некоторые воруют. И мы имеем право с помощью этих денег что-то купить…
- Некая мера? - удивлённо произнёс Яйцекот. – Но если возможности ваши бесконечны, то о каких мерах может идти речь? Деньги, возможно, имеют смысл в условиях ограниченности ресурсов, но у нас сейчас всё несколько иначе.
Кажется, я начал что-то понимать. Похоже, что улица не была закопана. Похоже, я находился совершенно в другом месте. Или, возможно даже, что улица вовсе теперь уже не существовала! Во всяком случае, для меня.
- Замечательно, до чего вы додумались! – похвалил меня Яйцекот, очевидно, прочитав мою мысль. – Итак, сейчас о преходящем можно полностью забыть. Вы абсолютно свободны в вашем выборе. Что вы будете делать?
- То есть… - я задумался. – Как я понимаю, на работу мне идти уже необязательно. Раз денег нет, то нет и необходимости их зарабатывать.
- Точно так, - сказал Яйцекот.
- Значит, - сказал я, - я могу уделить больше времени семье!
Яйцекот закашлялся.
- Простите, - сказал он. – Меня несколько удивил ваш неожиданный вывод. Но, в общем, вы правы. Вы можете уделить сколько угодно времени чему угодно. Просто имейте в виду, что семья – она как бы не совсем здесь. Здесь нет ничего. Кроме того, что вы захотите сюда поместить. Или создать, если быть точным.
- А что я захочу поместить? – спросил я.
Яйцекот помолчал немного, потом произнёс, откинувшись на спинку кресла:
- Как раз в этом и вопрос, Жора. Но ответить на него можете только вы.
Он был очень похож на меня. Мне так показалось. Не то чтобы я очень чётко его видел, но если отбросить лапы, яйцо и голову, то он был вылитой моей копией.
- Я хочу… - начал я и задумался. Люся, работа, Парамошка… Всё было таким далёким… И сейчас казалось ненужным. У меня вдруг появилось ощущение, что я могу начать с начала. Всё сделать как-то по-другому. Чтобы получилось лучше. – Наверно, я должен построить дом.
- Слово «должен» здесь абсолютно неуместно, - сказал Яйцекот, - но если вы хотите построить дом, то вы, разумеется, можете это сделать.
Я оглядел белизну. Ни досочки, ни кирпичика. Наверно, я могу просто представить себе дом. Такой, какой захочу.
Впереди в белизне начала проявляться перекошенная деревянная избушка. Нет, точно не то. Откуда во мне такой образ? Почему слово «дом» у меня ассоциируется с каким-то убожеством?
Коттедж. Трёхэтажный. Он вырос передо мной в мгновение ока. Белый, крепкий, со множеством окон. Я подошёл к двери, потянул за ручку и вошёл внутрь. В целом, неплохо. Здесь можно кресло поставить. Здесь – шкаф с книгами. Здесь телевизор повесить, дюймов шестьдесят. Комната вдруг показалась маловата. Я стал раздвигать стены. Сначала мысленно, но потом они и вправду поехали в разные стороны, оставляя пространство для моей фантазии. Фантазия же разбушевалась. В комнате один за другим стали расти предметы мебели – шкафы, комоды, столы и стулья. На стенах – полочки, заставленные книгами, статуэтками. Вот сюда я поставлю фигурку Дарта Вейдера, с детства мечтал. Сюда – статуэтку кошки. Когда-то ездили с Люсей в Египет, сразу после свадьбы. Хотел я там купить такую кошку, да денег лишних не было. А сюда…
- Жора, - послышался мягкий голос Яйцекота за моей спиной. – Что вы делаете?
- Ну как, что? – удивился я. – Что же вы, не видите? Обживаюсь.
- Вижу, - согласился Яйцекот. – Только не понимаю, зачем.
- Ну, это, - сказал я. – Жить же где-то надо. И вдруг что-нибудь понадобится. И вообще, хочется, чтобы всё было прилично.
- Если вам что-то понадобится… - сказал Яйцекот. – Я не знаю, что вам может понадобиться, но если вдруг понадобится, то вы это просто создадите. А приличия здесь соблюдать – зачем? Что вообще вы называете приличиями?
Я открыл рот, чтобы что-то сказать. Закрыл. Потом убрал всё вокруг – и мебель, и коттедж. Яйцекот был прав. Это всё – то, что он называл преходящим – здесь было не очень нужно. А что тогда нужно?
- Ну, это каждый решает сам, - сказал Яйцекот. – Для меня это прежде всего собственное достоинство и внутренняя свобода. А вы для себя можете выбрать что-то своё.
- Никогда не думал в этом направлении, - пробормотал я, опускаясь в возникшее подо мной кресло.
И тут мою голову охватила боль. Она прорезала мой череп сверху до самого носа, выкрутила шею, продолжилась вниз. Вокруг меня была беспорядочная мешанина из ног, рук, потолка, стен, пола, трубочек и проводков.
- Аааа! – заорал я. – Как же больно! Что это?
- Очнулся, - сказал прокуренный голос слева. – Вот, подпишите.
- Где я? – прохрипел я, ощущая во рту какую-то трубку. – Почему так больно? Почему я вижу сразу и пол, и потолок?
- Произошёл несчастный случай, - сказал голос справа. – Вы пренебрегли техникой безопасности.
- Какой несчастный случай? – мою голову снова стиснула боль. – Дайте мне какое-нибудь болеутоляющее! Что происходит?
- Вполне себе распространённое происшествие, - сказал голос слева. – Рабочий с лесов уронил на вас ящик с инструментами. Молоток мы взяли на себя смелость извлечь из черепа, надеясь, что эту-то услугу вы оплатите, а вот отвёртка в глазнице всё ещё торчит, и её извлечение обойдётся подороже. Кроме того, ранения по всему телу, произведённые ножовкой и шуруповёртом, потребуется…
От боли я с трудом понимал смысл сказанного. Впрочем, что такое боль? Ведь это тоже в некотором смысле преходящее. Боль – это ерунда. Это просто ощущение. Ему не нужно уделять слишком много внимания.
Боль отступила на второй план. Я попробовал пошевелить рукой, потом другой. Левая была забинтована, а вот правая двигалась. Я поднёс руку к лицу и – о боже, о боже… Половина лица была исковеркана, а правый глаз свисал из глазницы на каких-то верёвочках…
- Почему вы меня не лечите? – прохрипел я. – Это же больница?
- Больница, разумеется, - сказал голос слева. – Но сначала вам нужно подписать план лечения. Мы должны быть уверены, что вы всё оплатите. Иначе в чём же смысл?
Я знал, в чём смысл. Теперь знал. Поэтому пошарил правой рукой ещё немного и нащупал в глазнице торчащее из неё жало отвёртки. Я вытолкнул его назад, внутрь черепа. Отвёртка выпала и загремела где-то на полу.
- Боюсь, - сказал голос слева, - что вы недостаточно квалифицированы, как врач, чтобы производить такие действия…
- А как я буду подписывать ваш план лечения, когда у меня глаз висит? – парировал я.
Фигура слева пошевелилась.
- Ну, многие подписывают, ещё не приходя в сознание. Не все переносят боль так легко, как вы.
Я аккуратно поймал болтающийся глаз и вставил на место. Пространство собралось из кусочков. Слева от меня стоял врач в белом халате, который подсовывал мне планшет с документами и ручку, справа возвышалась ещё одна фигура, в чёрном костюме и с галстуком, которая тоже держала в руках какие-то документы на подпись. Я придвинул к себе планшет врача и стал читать.
- Да вы что, с дуба рухнули? – прохрипел я, чуть не выпустив от возмущения глаз. – Такие цены… Вот это что, например, такое? «Неинвазивная пальпация правой подвздошной области».
- Да это мы вас пальчиками прощупывали, - сказал врач. – На предмет повреждений. Вдруг где что хрустнет – значит, перелом.
- Да почему это стоит тридцать тысяч рублей?! – возмутился я.
- Квалификация дешёвой не бывает, - сказал врач.
- И что же, я это всё должен оплатить? – спросил я, просмотрев список до конца. – Вот эти восемь знаков? Чем? Хотя, подождите… У меня вроде страховка была с работы.
- Ваша страховка покрывает только услугу подписи регистратора на больничных листах, - сказал врач. – Так что да, придётся оплатить.
- Но я же не виноват в том, что со мной случилось! – воскликнул я. – Это же строители! Пусть государство платит! Ну, или город!
- Я как раз за этим, - сказала фигура в чёрном. – Подпишите!
- Что это? – Я посмотрел в протягиваемый листочек. – Что за бред? Отказ от претензий? Я находился на строительной площадке? Где не имел права быть?
- По решению мэрии, весь город объявлен строительной площадкой, и вы находились там на свой страх и риск, - сказал чиновник в костюме. – Вы самовольно преодолели ограждение…
- Да не было там никакого ограждения!
- Было, - возразила фигура в костюме. – Документы подтверждают.
- Да плевать мне на ваши документы! Ничего не подпишу!
Я попытался встать.
- Как врач, я вам запрещаю, - сказал врач.
- А я, как уполномоченное лицо, - добавил чиновник, - в случае отказа подписать отказ, буду вынужден предъявить вам иск о возмещении морального ущерба городу.
- Что за безумие? – завопил я, вставая. Было больно, но это ерунда. – Верните меня к яйцекоту! Он мне всё разрешал!
Они двинулись, чтобы преградить мне дорогу, но я метнулся между ними в сторону выхода, не учтя одного – к моей располосованной ноге шли какие-то трубочки. Я споткнулся и полетел на пол, понимая, что через мгновение раскрою череп повторно.
- Привет, - сказал Яйцекот.
Я снова стоял посреди белизны, целый, здоровый.
- Привет. Рад тебя видеть, - сказал я.
- Я тоже, - признался Яйцекот. – Чем займёшься?
- Ещё не решил, - сказал я. – Хотя у меня есть идея…
Я посмотрел на свою ладонь. Она была полупрозрачной, не считая нарисованного на ней маркером чёрного жирного креста. Я представил перед собой город. Вот идёт Люся. Я навёл на неё крест. Бабах! И она падает, словно в компьютерной игре. Вот Буров… Бабах! На очереди врач, чиновник…
- Глупо, - сказал Яйцекот. – И вредно для тебя же самого. Я, пожалуй, пока пойду. Когда закончишь это безумие, тогда, может быть, вернусь.
И он растворился в воздухе.
Я всё глядел на нарисованный на руке крест. Да, жажда мести всё ещё была. Но какой в ней смысл? Этот город, и Люся, и Буров – всё только преходящее. Это всё неважно. Город растворился в белизне. Остался только я. Но почему я такой прозрачный? Почему сквозь моё тело всё просвечивает? И почему так мокро?
На мою сонную голову сверху лилась вода. Я чувствовал сзади вонь от штанов подошедшего вплотную Бурова. Он лил на меня сверху воду из графина. А я, кажется, заснул на клавиатуре. Так это был просто сон! Сон… Но ведь отличный!
- Если клавиатура в результате испортится, - сказал Буров, - то, Гриша, вы уж не обессудьте, придётся мне вычесть из вашей зарплаты за прошлый апрель. Ведь это же в ваших интересах, чтобы у вас была клавиатура. Иначе как вы будете выполнять свою любимую работу?
Я придвинул к себе чистый лист бумаги и начал писать.
- А спать на работе, - продолжал Буров, - совсем нехорошо. Я, конечно, понимаю, что в ночь с воскресенья на понедельник некоторые люди имеют наглость спать. Но вы меня разочаровываете всё больше и больше. Правда, у вас, Гриша, всё ещё есть шанс…
Я встал.
- Во-первых, - сказал я, глядя Бурову в мутные глаза, - я не Гриша, а Жора. Во-вторых, вот моё заявление об уходе. В-третьих, завтра я всё-таки подам на вас в суд за невыплату зарплаты. Не то чтобы я надеялся её получить, просто мне хочется посмотреть, как вы разоритесь на адвокатах. Потому что вы придурок, алкаш и садист. Впрочем, за алкаша извините, погорячился.
Я отодвинул стул, взял из шкафа, который оказался почему-то разломан, свою куртку и попытался пройти мимо Бурова, который что-то мычал. Он отшатнулся.
- Гриша, - сказал он, наконец, – вы что? Что с вами? Я же к вам всей душой… Вас как будто подменили. У вас даже голос стал другой. И заикание пропало… Но куда же вы идёте, ведь работа…
- Я иду домой, - сказал я. – Мне надо накормить детей, помочь им со школой, защитить кота от надругательства… И с женой серьёзный разговор планируется. Спокойной ночи.
- С-спокойной ночи, - сказал Буров.
- А голос… - я замялся, думая, говорить или нет, но всё-таки сказал. – Просто я немного поменялся, Геннадий Николаевич. У меня теперь внутри Яйцекот. Он крутой. И хороший. Очень.
Я вышел на лестницу и начал спускаться. Ко мне приближалась входная дверь. И из-за неё веяло утренней свежестью.
Сентябрь – октябрь 2017
Мытищи