Правда о людях и свиньях открылась Алане ещё до того, как та отпраздновала свой шестой день рождения. Её мать на неделю уехала из города по делам благотворительного фонда, которым руководила, оставив ребёнка на попечение няни и преуспевающего адвоката-мужа. Огромный, густо поросший волосами гений от юриспруденции почти не видел дочь. В те редкие вечера, когда, возвращаясь с работы, он заставал её бодрствующей, отец рассказывал девочке о прекрасной стране, в которой им выпало счастье жить. Няню Алана считала неотъемлемой частью семьи. С ней она давилась по утрам залитыми молоком хлопьями, вырезала из бумаги снежинки накануне новогодних праздников и приобщалась к массовой культуре через экран телевизора. Последний в отсутствие родителей в их доме не выключался никогда. В той глуши, откуда в поисках лучшей жизни приехала няня, телевизор был непозволительной роскошью. Ещё там привыкли недоедать. Няня с её дистрофичным телом, упорно отказывавшимся набирать вес, и бледным, будто постоянно готовым набухнуть слезами лицом, казалась Алане мультяшной инопланетянкой. Незадолго до семи вечера сериалы и репортажи о жизни звёзд на плазменной поверхности сменялись уныло-благообразным варевом. Чаще всего мать семейства заносила в дверной проём своё отягощённое холестерином и делами фонда естество под звуки очередной телепроповеди.
Той ночью Алана проснулась от того, что ей захотелось пить. Она вышла из своей комнаты, подошла к лестнице на первый этаж, где находилась кухня, занесла ногу над ступенькой и замерла. Из родительской спальни доносились странные звуки, пугающие и одновременно притягивающие своей непохожестью на всё слышанное ранее. Какой-то инстинкт, нечто среди хитросплетения волокон мозга или гораздо глубже, заставил Алану осторожно подойти к двери. Словно под гипнозом, без единой мысли, она медленно повернула ручку. Дверь поддалась. В образовавшемся проёме, в темноте, сгустившейся вокруг горящего экрана, Алана увидела кресло, в котором отец со стаканом наперевес обычно отдыхал после окончания процесса. Массивный отцовский затылок возвышался над кожаной подушкой, и вся конструкция размеренно содрогалась, поскрипывая и терзая ковёр. На экране телевизора Алану ждало это. Толстый мужик, гора сала в заляпанном кровью мясницком фартуке, месил руками зад стоявшей на четвереньках женщины. Её обвисшие телеса мотались из стороны в сторону в такт движению бёдер толстяка, космы грязных светлых волос прилипли к спине, выбиваясь из одетой на голову маски свиньи. Звук телевизора был приглушён до минимума, и всё же Алана не могла не слышать утробное рычание, в которое вплетались хрюканье и повизгивание из-под маски. Девочка на пороге окаменела. Внезапно мясник ещё быстрее задвигал бёдрами, сотрясая прогнувшееся в спине женское тело, кресло заходило ходуном, из-за него послышался хрип, словно бы кто-то из последних сил сдерживал торжествующий рёв. Алана не знала, как смогла сбросить оцепенение и бесшумно закрыть за собой дверь. Забыв о жажде, она проскользнула в свою комнату и с головой залезла под одеяло. Заснуть ей удалось лишь под утро. В кошмаре она видела кресло, поворачивавшееся вокруг своей оси. В нём сидел отец в окровавленном фартуке, в руках его бился поросёнок. Отец распахнул пасть, впился зубами в беззащитный пятачок и рванул розовую плоть на себя. Струя крови ударила ему в лицо, и поросёнок завизжал.
Алана ничего не сказала родителям, не тронула словом то, что осознала лишь годы спустя. Нечто среди хитросплетения волокон мозга или гораздо глубже заставляло её молчать. Молчание являлось печатью. Вскрыть её значило вскрыть плоть реальности, полоснуть по ней мясницким ножом, разрезать костюм, под которым скрывался заляпанный фартук. Такова была правда о людях, о свиньях же Алана узнала чуть позже. Няня развешивала бельё на заднем дворе, телевизор как всегда работал, и Алана, устав бороться с обедом, начала хаотично бегать пальцами по кнопкам пульта. Картинки сменяли одна другую, появляясь и тут же исчезая в водовороте цветов, и вдруг пульт замер в одеревеневшей руке. Алана видела свиней, множество розовых туш, пятачки и крючки хвостов в пространстве свинарника. Она слышала визг и хрюканье, знакомые звуки, изрыгавшиеся горевшим во тьме экраном. Камера сфокусировалась на улыбающемся мужчине, одетом в оранжевую униформу. Причмокивая толстыми губами, он рассказывал о методах промышленного забоя. На бойнях свиней в специальных камерах подвешивали вниз головой на цепях и вращением колеса отправляли на конвейер. Механизм раз за разом наносил смертельный удар, и кровь по желобам лилась в огромный чан. Толстогубый говорил, что впоследствии она становилась основой для лекарств и пищевых продуктов, и улыбка над оранжевым воротником делалась всё шире. Когда няня вернулась в кухню, телевизор уже говорил голосами участников реалити-шоу. Их задачей было узнать на расстоянии свою вторую половину, с изменённым стилистами до неузнаваемости обликом, в толпе или в очереди у кассы супермаркета. Ночью Алана не спала. Её недетские мысли, родившиеся среди хитросплетения волокон мозга или гораздо глубже, бежали конвейерной лентой. Она думала о людях, подмявших под себя природу и мстивших ей за то, что они были единственными живыми существами, осознававшими свою смертность. Она думала о свиньях, невинных жертвах на алтаре жестокости. Планета, скрипя, вращалась ржавым колесом, и туши на цепях возносились к небесам.
На день рождения Аланы в доме её родителей собралось немало уважаемых членов общества, коллег отца, сотрудников фонда матери. Под шипение шампанского в бокалах было спето «счастливого дня рождения», в небо взлетали шарики, рвались хлопушки. Девочка получила множество мягких игрушек, кукол, немногим уступавших ей ростом, и прочего, чего она не запомнила. Священник из самой большой церкви города, наклонив к виновнице торжества до синевы выбритые щёки с запахом дорогого одеколона, вручил ей толстую книгу с разноцветной обложкой. «Здесь много поучительных историй для маленькой девочки, мечтающей стать умной и трудолюбивой дамой», - рёк святой отец. Палец с массивным перстнем откинул обложку, наугад разделил страницы. Алана увидела набранный крупными буквами текст, а поверх него картинку, двух улыбающихся хрюшек, сидящих за компьютерными клавиатурами. «Все божьи твари любят труд», - успел прокомментировать священник, а потом Алана закричала. Всё смешалось вокруг неё, и девочка не знала, долго ли истязала своё горло, впервые потревожив целостность печати, пока не упала в обморок. Гости, оставив шампанское, покинули дом. На смену им явился доктор. Он диагностировал стресс от переизбытка эмоций и порекомендовал полный покой. На следующий день няня вошла в комнату Аланы и села на край кровати. «Ты испугалась свинок, маленькая? – ласково спросила она. - Свинок не надо бояться, они хорошие. У нас в деревне их разводили, только много развести не получалось, приходилось продавать городским». Няня рассказывала о повадках обладателей пятачков и копыт, а Алана, прижавшись к тощему, обтянутому синтетической тканью боку, думала о людях. Художник, изобразивший печатавших что-то на клавиатуре свиней, нагло лгал. Человек никогда не позволил бы другому существу занять место рядом с собой. Человек мог только топтать и пожирать.
Второй раз Алана ковырнула печать в младшей школе. Учительница дала детям задание нарисовать смешную картинку, а потом при помощи родителей придумать к ней двустишие. Водя карандашом взад-вперёд по бумаге, Алана вспоминала о священнике с книгой в разноцветной обложке, об историях из детской Библии. Мать заставляла няню читать их девочке вслух, а по вечерам проверяла, как та усвоила услышанное. Закончив, Алана чёрным вывела под картинкой свои две строчки. Буквы шатались, заваливались на бок, но им не нужна была ничья поддержка. Они родились среди хитросплетения волокон мозга или гораздо глубже и назывались творчеством. На уроке Алана вышла к доске, бросила короткий взгляд на свой шедевр и протянула его классу. Над лужайкой светило солнце, по ней бегали дети, руками-палочками перебрасывавшие друг другу мяч, в стороне стояло нечто лохматое, отдалённо напоминавшее собаку. Под лужайкой начинался подземный ход, ступеньки, уводившие наискосок и в самый низ. По ступенькам спускались свиньи, кричаще-красного, неестественно густого цвета. В нижнем правом углу, среди языков пламени, их ждали огромные сковородки с восседавшими на ручках рогатыми тварями. Твари наблюдали за объятыми огнём, искривившимися в корчах человеческими фигурками. «Маршируют свинки в ад, там им всем поджарят зад», - нараспев произнесла Алана, повторяя написанное чёрным карандашом. Это был миг триумфа. Картинка по праву могла называться смешной. Свиньи шли в ад, туда в итоге попадал каждый, в этом Алана не сомневалась, но разве не забавным было то, что вместе с ними на сковородках подвергались мучениям те, кто послал их на бойню, кто думал, что подмять под себя природу можно безнаказанно? Потом всё снова смешалось. Дети кричали, учительница растерянно выпучивала глаза. В школу срочно приехала мать, появился даже отец, оторвавшийся от своих бесконечных тяжб. В памяти Аланы обрывками осели бесконечные расспросы родителей, долгие беседы с психологом, какие-то таблетки, от которых болела голова, и клонило в сон. Среди этих ошмётков сохранился чёткий, ясный образ: мать, что-то говорящая про дурное влияние няни, и изумлённое, перекошенное лицо, мгновенно захлопнувшийся рот, когда Алана начала кричать.
В свой класс она больше не вернулась. Спустя два месяца бесед, таблеток и процедур её определили в другую школу. К тому времени Алана уже понимала, что мир свиней должен был оставаться страшной тайной. В нём можно было на время укрыться, но только лишь оставшись наедине с собой. Произошедшее понемногу подёргивалось плёнкой забытья, переползало в категорию вещей, о которых не говорили, и они благополучно сгнивали на задворках памяти. Алана делала домашние задания, отвечала на вопросы, получала оценки. Однажды, возвращаясь домой с занятий раньше, чем обычно, девочка неожиданно замерла у порога. Нечто глубже глубокого сказало ей обогнуть дом и войти внутрь с заднего хода, где дверь открывалась бесшумно. Едва сделав несколько осторожных шагов по полу кухни, Алана вновь столкнулась с этим. Рык, звучавший из родительской спальни, мог принадлежать только отцу, в этом не было сомнений, как и в том, что ему вторили всхлипы и поскуливания няни. Алана вернулась к главному входу, отперла дверь и громко ею хлопнула. Минуты две она стояла в прихожей, делая вид, что изучала содержимое своей сумки, а потом по лестнице спустился отец с багровым лицом и сбившимся набок галстуком. Натужно улыбаясь, он сказал, что ненадолго заехал домой забрать из сейфа важные документы. «Хорошо, папа», - кивнула ему девочка. Через три месяца няня покинула их навсегда. Родителям она сказала, что должна была вернуться в родную деревню, где тяжело заболел её родственник. «Что ж, она уже достаточно большая, чтобы следить за собой сама», - прокомментировала ситуацию мать. Алана ни разу не обмолвилась о том, что слышала, она просто перестала общаться с няней на любые темы, не касавшиеся быта. Девочка не раз ловила на себе умоляющий взгляд глаз на бледном, постоянно готовом набухнуть слезами лице. «Что я могла сделать, он заставлял меня?» - спрашивали глаза. «Я знаю, но это уже ничего не меняет», - отвечала Алана без слов.
За годы учёбы в школе у Аланы не появилось ни одной близкой подруги, она не ходила на вечеринки, не заглядывалась на парней из баскетбольной команды. Родители не задавали ей вопросов по этому поводу, они были вполне довольны жизнью. Теперь они могли гордиться своей дочерью, победительницей многочисленных конкурсов знатоков биологии и химии, в которых принимали участие школьники всей страны. Экзамены в медицинский институт Алана сдала на самые высокие баллы. Мать и отец не упускали возможность рассказать окружающим о том, что их дочери прочили славу блестящего хирурга. В конце первого курса у Аланы произошёл секс с парнем, учившимся на факультете этажом ниже. Первый раз отпечатался в памяти потом и болью, в последующие было не намного лучше. То, что должно было проникать глубоко, на самом деле не могло достать самых главных сфер, таинственных, скрывавшихся где-то среди хитросплетения волокон мозга. У Аланы сменилось ещё несколько партнёров – ни малейшего намёка на интеллектуальную или духовную близость, чистая физиология во имя поддержания бесперебойной работы организма. Недостаток эмоций она восполняла по вечерам, в квартире, подаренной родителями девушке, ступившей на тропу самостоятельной жизни. Оторвав распухшую от полученной за день информации голову от учебников, она доставала из спрятавшегося в шкафу чехла бас-гитару, накрывала виски широченными блинами наушников и часами истязала струны под завывания метал-пророков северной тьмы. В её коллекции были диски лишь с ранними альбомами стиля, призванного разрушить иллюзию под названием «человек» и превратившегося в ярмарочное пугало, за встречу с которым охочие до мурашек по спине мальчишки и девчонки охотно отдавали свои медяки. Алана не собиралась подключать инструмент к усилителю, чтобы услышать звук в колонках. Она играла не вслепую, но вглухую, находя в сети изображения положений пальцев на грифе, интуитивно отыскивая нужные места чувствительными пальцами будущего хирурга. Книги на столе терпеливо ждали. Они хранили тайну, к которой Алана однажды прикоснулась, бросив случайный взгляд на страницу учебника по биологии. Она не верила, что сможет когда-либо осуществить задуманное, но продолжала долбить в найденном месте так же яростно, как и по толстым басовым струнам. Остановиться означало умереть.
К тридцати двум годам Алана, оправдав авансы родителей и преподавателей, приобрела славу блестящего хирурга. Ей предлагали работу в престижных клиниках мировых столиц, но она оставалась верной операционной в родном городе. Родители, к тому времени ещё прибавившие в весе, не уставали разглагольствовать о привитых с детства ценностях и патриотизме, не догадываясь, что их дочь просто нуждалась в регулярной подпитке ненавистью. На вопросы о личной жизни и потенциальной семье она пожимала плечами и говорила об отсутствии времени.
Ганса ей представил мэр, открывавший проходившую в их городе международную конференцию хирургов. Известнейший специалист, почти легенда, несмотря на неполные сорок, он оказался немногословным, лаконичным в движениях и до сухости вежливым. Впрочем, уже на следующий день Алана увидела совершенно другого человека – вдохновенного оратора, широкими шагами мерявшего пространство зала, резкими движениями рук вбивавшего гвозди в дубовые лбы консерваторов от хирургии. Все оставшиеся доклады она слушала вполуха. Из приехавших на конференцию мэтров никто даже в мечтах не поднимался до смелости взглядов Ганса. Она сама подошла к нему и предложила обсудить некоторые профессиональные вопросы в неофициальной обстановке – пошлейшая формулировка, простительная лишь тому, кто никогда не знакомился первым. Всё снова смешалось вокруг неё и в ней, блики света на поверхности столика в баре, сдавившие стекло стакана длинные пальцы, они же, лихорадочно обрывавшие с мясом пуговицы на рубашке в декорациях её квартиры. Волокна мозга сдались, расплавившись от жара, и если и существовало нечто глубже ада, то это было с ними. Позже, опёршись на локоть, Алана гладила шрамы на груди и предплечьях Ганса. Она спросила, и он ответил. У него не было зажиточных родителей, с братом, ныне безумным хакером, сплошь покрытым вязью оккультных татуировок, он рос на затерянной среди холмов ферме. Их отец, читавший написанные мхом на деревьях божьи послания, спровадивший в могилу жену, которой запретил рожать второго ребёнка вне дома, временами заставлял детей есть одни гнилые яблоки в память о дне, когда люди потеряли право на милость творца. Боль была неотъемлемой частью их жизни, её нёс с собой свист ременной плети, она ждала у стены, когда худое тело с размаху впечатывалось в деревянную поверхность. Боль была богом, и когда ступенька лестницы, приставленной к крыше сарая, вдруг подломилась под сапогом отца, сыновья дали ему возможность сполна насладиться общением с создателем. Осталось неизвестным, послал ли создатель своего ангела, чтобы тот прошептал в ухо агонизирующему, что ступенька была подпилена. Лёжа без сна в своих кроватях, вдыхая спёртый воздух спальни сиротского приюта, братья поклялись докопаться до истинной сути страданий. Жизнь с рождения толкнула их на путь боли, и они остались верными ему – один, исследуя нутро сети, хранилища уродливейших порождений человеческого сознания, другой – вторгаясь в святая святых храма плоти. Душной жадной ночью двоих, разметавшихся на постели, мучила жажда. Бутылку Алана держала на верхней полке шкафа, и когда она открыла дверцу, в проёме показался чехол. Он спросил, и она ответила. На следующий день Ганс явился с упакованным в массивный футляр инструментом, гитарой, которую не к чему было подключать в залитом закатным светом жилище. Несколько часов подряд они провели, сидя лицом к лицу, покрыв виски блинами наушников, заставляя струны содрогаться в бешеном темпе. Потом они яростно сплетались телами на скользком полу, а ещё позже вырезали друг у друга на предплечьях и груди символы родом из ада. Слабость и страхи покидали их вместе с кровью, и, в пароксизме освобождения, Алана открыла Гансу тайну со страниц школьного учебника. Они ненадолго уснули, а на рассвете он взял в руки телефон. Весь покрытый вязью оккультных татуировок, с иссиня-чёрными волосами до щиколоток, Пауль, безумный хакер и барабанщик, появился в квартире на исходе дня. Всю ночь они упивались водкой и музыкой, приходившей неожиданно и из ниоткуда, порождённой вибрацией струн и стуком ладоней по столешнице. Утром, кое-как справившись с тошнотой, Алана позвонила в клинику и сообщила, что слегла с вирусным заболеванием. Нажав кнопку разъединения, она залпом осушила стакан воды и кивком указала Паулю на стоявший на подоконнике ноутбук. Татуированный безумец опрокинул в себя остатки алкоголя из бутылки и взялся за дело.
За годы исследований сетевой клоаки Пауль оброс самыми разнообразными знакомствами, как ствол дерева мхом. Торговцы наркотиками и детским порно, извращенцы всех мастей, сумасшедшие учёные, были среди них и те, кто за деньги брался за дела любого градуса паскудства и тошнотворности. Брат-барабанщик связался с неким pitrott и изложил суть вопроса. В ожидании ответа они двое суток беспрерывно накачивались алкоголем и играли, мгновенно реализуя приходившие в головы идеи, словно имели за плечами годы совместных сессий. Брат-гитарист также позвонил в медицинский центр, где оперировал, и договорился о продлении своей поездки, мотивируя это некой профессиональной необходимостью. На третий день Питогниль вышел на связь. Ганс отправился в ближайший банк и перевёл необходимую сумму на указанный счёт. Трое навели на лицах видимость порядка после алкогольных бдений, погрузились в машину Аланы, отгородившись от мира тонированными стёклами, и отправились по присланному Гнилью адресу. В бесконечном лабиринте какого-то склада их встретили парни с невыразительными лицами, посадили в длинный чёрный автомобиль и долго везли за пределы города. На фоне декораций промзоны, в пустом ангаре за столом сидел похожий на рептилию старик с подёрнутыми дымом глазами. На другом конце стола их ждали три металлических стула. Некоторое время старик разглядывал прибывших, а потом несколько раз постучал ногтём по столешнице. Внешний вид ногтя свидетельствовал о заболеваниях внутренних органов. «Я видел в жизни много уродов со сдвинутыми мозгами, - проскрипела рептилия, - и взял за правило не задавать вопросы, если заказчик может платить. Но с такими, как вы, я ещё не сталкивался. Перед тем, как мы обсудим детали, я хочу знать, почему. Считайте это моим бонусом за сложность дела».
Алана взглянула на братьев, те кивнули. Вопрос был задан, и она ответила. Потом говорил Ганс. Лаконичный и до сухости вежливый, он напоминал себя же в день их знакомства. Пауль молчал, разглядывая свои покрытые вязью оккультных татуировок руки. «Вам понадобится ещё один деятель со скальпелем, - сказал старик, дослушав. – У нас есть свои специалисты, парочка из них, думаю, никак не хуже вас. Надеюсь, вы понимаете, сколько это будет стоить». Трое переглянулись. С помощью банковской карточки Ганс мог свободно оперировать средствами со своего счёта, Алана накопленное хранила дома в сейфе, испытывая идиосинкразию к финансовым учреждениям. Выражая общее мнение, она слегка наклонила голову. «Хорошо, - старик качнул к ним своё высохшее тело, утвердив на столе сцепленные в замок узловатые пальцы. – Я понимаю, что это находится за пределами нашей сделки, но думали ли вы о том, что будет дальше?».
Рептилия в костюме наблюдала, как трое обменивались растерянными взглядами. Он задал вопрос, но они не знали ответ. Прерывая молчание, старик дал покорёженным артритом пальцам свободу. «Я получил свой бонус, всё было честно и, признаюсь, неожиданно. В моём возрасте услышать нечто, способное удивить – большая редкость, удача, возможно, последняя в жизни. В качестве благодарности я готов помочь вам решить эту проблему. Само собой, потребуются дополнительные вложения, к тому же, и это самое главное, вам придётся исчезнуть. Вы понимаете, о чём я говорю?».
Три дня спустя полицейские извлекли из остатков машины Аланы два до неузнаваемости обгоревших трупа. Согласно заключению экспертов, автомобиль, поднимаясь по кольцевой дороге, по неизвестной причине потерял управление, снёс ограждения и рухнул с двадцатиметровой высоты на каменистую равнину. Бензобак пробило, и огонь закончил свою работу до появления спасателей. Генетическая экспертиза показала, что найденные тела принадлежали Алане М. и Гансу Л., при жизни причисленным к авангарду современной хирургии. На похороны собрались сотни людей. Постаревшему гению от юриспруденции стало плохо с сердцем, и его супруга, набухая слезами, должна была препоручить мужа заботам приехавших на вызов врачей. Ближе к концу вечера её саму, трясущуюся желеобразным телом, двое сотрудников благотворительного фонда под руки отвели в спальню, где она провела бессонную ночь, страдая от духоты, не в силах подняться с кровати. Людям человека-рептилии не было необходимости беспокоиться по поводу Пауля. Безумный хакер возвёл затворничество в культ, и его исчезновение осталось никем не замеченным. Старик не преувеличивал, говоря о своих высококлассных специалистах. Один из них, лысеющий мужчина лет пятидесяти с неприметным усталым лицом, всё время проводил в напичканной запредельно дорогим оборудованием подпольной клинике, обсуждая нюансы работы с Аланой и Гансом. Он наблюдал, как брат-гитарист провёл первую операцию, превратив брата-барабанщика в существо новой, высшей расы. Всё было сделано идеально, никакого отторжения не произошло, и одним утром, поцеловав Ганса перед тем, как наркоз забрал его к себе, Алана взялась за дело. Недели ожидания показали, что их не зря причисляли к авангарду. Погружаясь во второй раз в омут наркоза, Ганс ободряюще махнул Алане своей конечностью. Преображение прошло успешно. Когда стало ясно, что хирургическое чудо свершилось, Алана зашла в комнату, где разместился лысеющий специалист. «Я готова», - сказала она. Лёжа на операционном столе, уже уплывая во тьму, она вспомнила день, когда узнала о схожести физиологических характеристик человека и свиньи. Тогда мечта впервые вошла в её жизнь, мечта, которую она считала неосуществимой, и которая материализовалась через истинную любовь и истинную боль. Проштампованное маской лицо лысеющего наплыло на её воспоминания, и тьма забрала Алану к себе…
PIGGIUM, безумная музыкальная формация родом из страны бесконечных ливней и кровавых закатов, породила немало диких слухов и легенд. Группа никогда не давала концертов, их записи, концентрированные ярость и жестокость за гранью понимания, не распространялись звукозаписывающими компаниями. Фанаты-чернушники передавали их друг другу, сопровождая вызывавшими закономерный скепсис комментариями. Говорили, что одиозная троица (вокал/гитара-бас-драмы) обреталась в жутчайшем, даже по меркам своей родины, андеграунде, а мегасаундом в первую очередь была обязана чудесам пластической хирургии. По своей физиологии свинья ближе всего к человеку, и вокалист Пиггов подтвердил это, пересадив себе голосовые связки свиньи. Оставшиеся члены банды обзавелись копытами вместо рук. Глубже всех похоронившие здравый смысл адепты черноты утверждали, что члены PIGGIUM заключили сделку с дьяволом. Последний предоставил им пожизненное право пользоваться репетиционной базой и студией звукозаписи и снабжал всем необходимым для поддержания жизнедеятельности в обмен на регулярно поставляемые треки. Князь тьмы полагал, что музыканты создавали вибрации, способные разрушить основы мироздания и погрузить всё сущее в бездну первозданного хаоса. Так или иначе, но единственным аргументом в пользу правдивости этой городской легенды является мнение о том, что жизнь порой создаёт сюжеты, превосходящие возможности самой изощрённой фантазии.